, что он не лжет, все экземпляры рукописи уничтожены. Он дал мне слово, что никогда никому не скажет об этом, но я больше надеялся на то, что он сам заинтересован держать язык за зубами. Его собственное благополучие зависело от благополучия нашей конторы, а если он заговорит, то это неминуемо приведет к гибели нашей конторы. Я несколько раз приезжал к Дайксу по вечерам и однажды совершил глупый и необдуманный поступок, хотя в ту пору он казался мне несущественным. Нет, я ошибаюсь - это случилось не у него дома, а у нас в офисе в конце рабочего дня. Я вынул из подшивки заявление Дайкса об уходе с работы, написанное им за несколько месяцев до случившегося, и положил себе на стол. Я спросил у него без какой-либо на то причины, насколько мне помнится, не из шекспировской ли строки взято название романа "Не надейтесь..."? Нет, ответил он, это взято из третьей строфы 145 Псалма, и на уголке его заявления с просьбой об увольнении я написал: "Пс. 145-3" Зазвонил телефон, но я взял трубку, лишь дочитав эти строки до конца. Звонил Луис Кастин. Голос его звучал бодро - значит, ночь он провел спокойно. Ему хотелось поговорить с Вульфом. - Только после одиннадцати, - ответил я. - А вам можно передать? - довольно резко спросил он. - Конечно, я ведь здесь живу. - Мои компаньоны и я держим совет, поэтому я говорю не только от своего имени, но и по их просьбе. Я у себя в офисе. Передайте Вульфу, что я хотел бы как можно скорее с ним повидаться. Передайте ему, что самоубийство нашего старшего компаньона нанесло нам непоправимый удар и если будет установлено, что Вульф намеренно и предумышленно вынудил его совершить этот акт, то мы постараемся, чтобы он понес за это ответственность. Можете ему это передать? - Это крайне испортит ему настроение на сегодняшний день. - Надеюсь, ему придется пребывать в крайне испорченном настроении весь остаток его дней. Послышались частые гудки. Я хотел было возобновить чтение письма, но по размышлении решил пока его отложить и позвонил по внутреннему телефону в оранжерею. Вульф ответил. Я передал ему разговор с Кастином. - Фу! - буркнул он и повесил трубку. Я снова принялся за письмо Корригана. "Я был убежден, что ничто мне не грозит, но тем не менее никак не мог прийти в себя. И в конце декабря меня ожидал неприятный сюрприз, доказывающий всю неустойчивость моего положения. В один прекрасный день ко мне в кабинет явился Дайкс и потребовал увеличить ему жалованье на пятьдесят процентов. Он надеялся солидно заработать на продаже романа, сказал он, а поскольку ему пришлось отказаться от такого источника доходов, он считает, что имеет право на значительное повышение жалованья. Я сразу понял то, что следовало понять гораздо раньше, многие годы, если не всю жизнь, мне суждено быть объектом шантажа, и что его требования будут расти по мере роста его желаний. Меня буквально охватил страх, но я сумел скрыть это от него, сказав, что о подобном увеличении жалованья я обязан поставить в известность своих компаньонов, и попросил его зайти ко мне домой на следующий вечер, в субботу 30 декабря, чтобы поговорить об этом деле. К тому часу, когда он должен был прийти, я уже принял решение его убить. Сделать это оказалось на удивление нетрудно, ибо он никак не подозревал меня в подобном намерении и не был настороже. Когда он устроился в кресле, я под каким-то незначительным предлогом очутился у него за спиной и, схватив тяжелое пресс-папье, нанес ему удар по голове. Он беззвучно осел, и я ударил его второй раз. В течение четырех часов, пока я ждал, чтобы темные улицы окончательно опустели, мне пришлось нанести ему еще три удара. Тем временем я сходил за своей машиной и припарковал ее прямо у подъезда. Когда пришла пора, я, никем не замеченный снес его вниз, втащил в машину, поехал в северную часть города к причалу на Ист-ривер в районе Девяностых улиц и там сбросил труп в воду. Должно быть, я не был таким спокойным и хладнокровным, каким показался себе, ибо надеялся, что он умер. И когда через два дня я прочел в газете о том, что обнаружен труп человека, утонувшего в реке, я понял, что, когда сбросил его с причала, он был просто оглушен и еще жив. Было два часа ночи, но мне предстояло сделать еще кое-что. Я поехал на Салливан-стрит, где вошел в квартиру Дайкса, открыв ее ключом, который взял у него из кармана. Голыми руками квартиру можно было бы обыскать за час, но в перчатках у меня на это ушло целых три часа. Я нашел всего три документа, которые стоили потраченного времени. Два из них оказались расписками Рейчел Эйбрамс в получении денег от Бэйрда Арчера за перепечатку рукописи, а третьим было письмо, адресованное Бэйрду Арчеру до востребования в почтовое отделение на Клинтон Стейшн и написанное на бланке издательства "Шолл энд Ханна" за подписью Джоан Уэлман. Я сказал, что обыскал квартиру тщательнейшим образом, но на полках стояло множество книг, и у меня, даже если бы я счел это необходимым, все равно не хватило бы времени перелистывать каждую. Поступи я так, я бы нашел листок со списком имен, из которых Дайксу приглянулось имя "Бэйрд Арчер", а вам никогда бы его не видать, и мне не довелось бы писать сейчас письма. С неделю или около того у меня не было никаких намерений в отношении Джоан Уэлман или Рейчел Эйбрамс, но затем я вдруг начал беспокоиться. Одна из них перепечатала рукопись, а другая ее прочла. Суд над О'Мэлли и присяжным заседателем и процедура отстранения О'Мэлли от практики были полностью отражены в газетах всего лишь год назад. Что если одна из этих женщин, а то и они обе заметили сходство или, скорее, тождественность между реальными событиями и вымышленными из романа Дайкса? Что если они уже сказали кому-то об этом или при случае скажут? Они, конечно, представляли меньшую опасность, нежели Дайкс, но тем не менее сбрасывать их со счетов не приходилось. Все чаще и чаще я задумывался о них и наконец решил кое-что предпринять. Тридцать первого января, в среду, я позвонил Джоан Уэлман на работу. Я назвался Бэйрдом Арчером и предложил заплатить ей за советы, которые она могла бы мне дать в отношении моего романа, и попросил встретиться в пятницу в половине шестого вечера. Мы встретились в "Рубиновой комнате" отеля "Черчилль", выпили и побеседовали. Она оказалась приветливой и интеллигентной женщиной, и я уже было начал думать о том, что у меня не хватит сил причинить ей боль, как вдруг она ни с того ни с сего заметила, что содержание моего романа удивительно напоминает реальные события, имевшие место здесь, в Нью-Йорке, год назад. Она не уверена, сказала она, помнит ли фамилию лишенного практики адвоката, кажется, О'Мара, и спросила, не помню ли я. Нет, не помню, ответил я. И объяснил, что, задумывая роман, я, по-видимому, сам того не сознавая, обратился к событиям из реальной жизни. Насколько ей помнится, отозвалась она, из газет не следовало, что О'Мару предал один из его компаньонов, и было бы интересно заняться расследованием и выяснить, не помогло ли мое подсознание не только повторить напечатанное в газетах, но и интуитивно проникнуть в то, что никогда не было опубликовано. Мне этого было достаточно, более чем достаточно. Пока мы ужинали, я старался свести разговор к тому, чтобы уговорить ее поехать ко мне в Бронкс с целью еще раз взглянуть на рукопись. Я пережил неприятный момент, когда она спросила, почему я, обитая в Бронксе, попросил писать мне до востребования на почтовое отделение в Клинтон Стейшн, но я нашел ответ, который ее удовлетворил. Она сказала, что поедет со мной за рукописью, но дала мне понять, что в квартиру подниматься не будет. Меня беспокоил тот факт, что я предложил ей встретиться в таком людном месте, как "Рубиновая комната", но ни она, ни я никого из знакомых там не приметили, а потому я решил осуществить задуманное. Я пошел за машиной, куда она села у входа в "Черчилль", и поехал в направлении к Вашингтон Хайтс. Там на боковой улочке все оказалось столь же просто, как и с Дайксом. Я сказал, что лобовое стекло запотело изнутри, и полез в задний карман вроде за носовым платком, а на самом деле взял в руку тяжелый гаечный ключ, который приготовил, когда ходил за машиной, и нанес ей удар по голове этим ключом. Она не издала ни звука. Я попытался посадить ее, но не сумел и потому перетащил назад и положил на пол. По дороге к Ван Кортленд-парку я несколько раз останавливался, чтобы посмотреть на нее. Один раз она, по-моему, зашевелилась, и мне пришлось нанести ей еще один удар. В парке я въехал на глухую, безлюдную аллею, но поскольку было только десять вечера и могло получиться так, что я самую ответственную минуту даже сейчас, в феврале, на ней появится какая-нибудь машина, я выбрался из парка и еще два часа ездил по городу, а потом снова вернулся в парк на эту глухую аллею. Риск бы сведен к минимуму и кроме того, так или иначе, я должен был на него пойти. Я вытащил ее из машины, положил на землю ближе к обочине и переехал ее машиной. И сейчас же умчался оттуда. Только проехав несколько миль, я остановился у фонаря и посмотрел, не осталось ли на машине каких-либо пятен крови или еще чего-нибудь, но переезжал я ее медленно и осторожно, а потому машина оказалась совершенно чистой" Я отложил письмо, посмотрел на часы и увидел, что уже 9.35. В Пеории, штат Иллинойс, было 8.35, и Джон Р. Уэлман, судя по распорядку дня, который он мне дал, уже был у себя на работе. Я снял телефонную трубку, заказал его номер и вскоре заговорил с ним: - Мистер Уэлман? Арчи Гудвин. Я обещал позвонить, как только что-нибудь прояснится. Корриган, старший компаньон из той юридической конторы, был найден мертвым вчера вечером на полу собственной квартиры с дыркой в голове и рядом с пистолетом. Я... - Он что, застрелился? - Не знаю. Я лично думаю, что да. Я бы сказал, что картина проясняется, но решаю не я, а мистер Вульф. Я звоню вам только потому, что обещал. Исходя из обстановки на данную минуту, больше мне сказать вам нечего. Мистер Вульф занят у себя наверху. - Спасибо, мистер Гудвин. Большое вам спасибо. Я еду в Чикаго, а оттуда лечу к вам. По приезде в Нью-Йорк я вам позвоню. - Прекрасно, - ответил я, повесил трубку и опять взялся за чтение. "В живых оставался только один человек, знавший содержание рукописи, - Рейчел Эйбрамс, которая ее перепечатывала. Логика подсказывала мне, как следует поступить. Еще три месяца я ни разумом, ни сердцем не мог заподозрить в себе потенциального убийцу. По-моему, я знал себя, по крайней мере, не хуже, чем большинство людей. Я понимал, что в самооправдании того, что я причинил О'Мэлли, есть элемент софистики, но без этого интеллектуального источника ни один человек не способен сохранить чувства собственного достоинства. Во всяком случае, я стал совершенно другим после того, как сбросил в воду тело Дайкса. В то время я этого не понимал, зато теперь знаю. Перемена была не столь разительной в мыслях, сколько в душе. Если процесс подсознательного может быть вообще выражен в терминах рациональных, то процесс, происходивший у меня в душе, можно разложить на следующие составляющие: а) я хладнокровно убил человека; б) я не менее порядочный и гуманный человек, чем прочие люди, и уж ни в коем случае не злой и не извращенный, а потому в) традиционное восприятие акта совершения убийства не имеет законной силы и не является безнравственным. Я не имел права позволить себе испытывать отвращение к мысли о расправе с Джоан Уэлман, во всяком случае, такого, чтобы удержать себя от дальнейших действий, ибо если считать ее гибель морально неприемлемой, то как оправдать убийство Дайкса? После смерти Джоан Уэлман я перестал сомневаться. Теперь при наличии достаточного мотива я был способен на убийство любого числа людей, не испытывая при этом ни малейшего угрызения совести. Поэтому, замышляя расправу с Рейчел Эйбрамс, я раздумывал только о том, насколько в этом есть необходимость и можно ли ее осуществить, не подвергаясь излишнему риску. Необходимость есть, решил я. Что же касается риска, я положился на обстоятельства. В этом случае я не мог использовать тот же фокус, какой использовал с Джоан Уэлман, поскольку она знала Дайкса как Бэйрда Арчера. Мой план оказался настолько прост, что его и планом-то нельзя было назвать. В один прекрасный, но дождливый день я без приглашения явился к ней в офис. Если бы она была не одна или возникло какое-либо другое непредвиденное обстоятельство, мне пришлось бы удалиться и придумать иной образ действия. Но весь ее офис, оказалось, состоял всего из одной комнаты, в которой она была одна. Я сказал ей, что мне нужно кое-что перепечатать, и, приблизившись под предлогом показать текст, я схватил ее за горло, а после того как она с полминуты пробыла в бессознательном состоянии, открыл окно, поднял ее и выбросил из окна. К сожалению, у меня не были времени, практически ни минуты, искать, не сохранился ли у нее еще один экземпляр рукописи Дайкса. Я выбежал из офиса, спустился по лестнице на этаж ниже и там сел в лифт, куда, между прочим, и вошел, когда поднимался наверх. Когда я выбрался из здания, тело лежало на тротуаре, а вокруг уже собралась толпа. Через три дня, когда я с моими компаньонами пришел к вам, я узнал, что опередил вашего Гудвина не более чем на две минуты. Значит, счастье на моей стороне, решил я, несмотря на то, что Гудвину удалось найти в ее финансовом реестре имя Бэйрда Арчера. Застань он ее в живых, он узнал бы содержание рукописи. К тому времени, когда мы впервые явились к вам девять дней назад, я понял, что мне грозит опасность, но был убежден, что сумею ее предотвратить. Вам стало известно о Бэйрде Арчере и рукописи, вы поняли, что вся эта история связана с Дайксом и, следовательно, с нашей конторой, - но не более того. Вы заметили пометку "Пс. 145-3", сделанную моей рукой на его заявлении об увольнении, и правильно ее расшифровали, что мне почти ничем не грозило, ибо кто угодно мог легко подделать мой прямой ровный почерк, и мои компаньоны дружно помогли мне убедить полицию, что вы сами, наверное, сделали эту пометку в попытке обмануть нас. В среду, когда мы получили письмо от миссис Поттер, мне и в голову не пришло, что вы имеете к этому какое-либо отношение. Я счел это смертельным ударом, нанесенным судьбой в самый неподходящий момент. Письмо принесли мне, но поскольку оно было адресовано не кому-то лично, а в контору, то наш клерк, обрабатывающий почту, прочел его, и поэтому я вынужден был показать его моим компаньонам. Мы обсудили положение и пришли к единодушному выводу, что одному из нас следует немедленно лететь в Калифорнию. Мы разделились во мнении, кому именно следует лететь, но как старший компаньон я настоял на своей кандидатуре. Никто не стал со мной спорить, и я вылетел первым же доступным рейсом. Что произошло в Калифорнии, вам известно. Я пошел на риск, но считал себя в относительной безопасности, пока не очутился в номере Финча, где вместо него встретил Гудвина. С этой минуты мое положение стало явно безвыходным, но я пока отказывался сложить оружие. Я понял, что с помощью Гудвина вам, несомненно, стало известно содержание рукописи, а значит, и мое предательство по отношению к О'Мэлли, но тем не менее полагал возможным избежать обвинения в убийстве. Всю ночь в самолете, сидя всего лишь в нескольких футах позади Гудвина, я обдумывал все возможные ходы и способы действий. Из Лос-Анджелеса и позвонил одному из своих компаньонов, и они все собрались у нас в офисе, когда я утром приехал туда прямо из аэропорта. Они пришли к единодушному мнению посетить вас и потребовать изложить содержание рукописи. Я настаивал на ином образе действий, но переубедить их не сумел. Когда мы пришли к вам, я был готов к обвинению меня в доносе на О'Мэлли, предполагая, что вы расскажите нам о рукописи, но вместо этого вы нанесли мне очередной удар. Вы ничего нам не рассказали, заявив, что не совсем готовы к действиям, что вам требуются еще кое-какие подробности. Для меня это означало только одно: вы не хотите обнародовать мой донос на О'Мэлли до тех пор, пока не будете готовы использовать этот факт как доказательство для обвинения меня в убийстве, и не высказались бы таким образом, если бы не были уверены, что будете вот-вот готовы. Какие именно подробности вам требовались, я не знал, но это не имело значения. Я не сомневался, что либо я уже у вас в руках, либо вскорости буду. Мои компаньоны решили еще раз все обговорить за обедом, но я, сославшись на усталость, поскольку провел ночь в самолете, поехал домой. Снова заработала подкорка, ибо к крайнему моему удивлению мною вдруг завладело навязчивое желание покончить с собой. Я не стал с ним бороться. Я решил покориться ему. Но я еще не пришел к окончательному выводу, оставить ли вам рассказ о моей беде и о причинах, приведших к ней. Я сел за письмо, которое писал несколько часов. Сейчас я прочту его и решу. Если я его пошлю, то только вам, поскольку вы стали причиной моей смерти. Снова здесь, в конце, как и в начале, больше всего меня интересует, чем мотивированы мои поступки, что заставляет меня написать это письмо и послать его именно вам, а не кому-нибудь другому? Но начни я об этом рассуждать, мне никогда не закончить моего письма. Если я все-таки пошлю его вам, то знайте, что я не пытаюсь подсказать вам, что с ним делать, поскольку вы все равно поступите так, как сочтете нужным. Вот я и делаю то же самое: поступаю так, как считаю нужным." Вот и все. Я собрал страницы, сложил их и засунул в конверт, потом встал и поднялся на три пролета наверх в оранжерею. Вульф в новой желтой рубашке был в питомнике, где разглядывал корни нескольких дендробиумов, которые он вытащил из горшков. - Вам следует это прочесть, - сказал я, протягивая ему конверт с письмом. - Когда спущусь. - В одиннадцать придет Кремер. Если вы будете читать письмо при нем, он разозлится. Если же поговорите с ним, не прочитав письма, я предпочитаю не присутствовать. - О чем там говорится? - Признается полностью в доносе на своего компаньона О'Мэлли и в трех убийствах. Приводит подробности. - Хорошо. Только помою руки. Он подошел к раковине и открыл кран. 20  - Это, - сказал Вульф инспектору Кремеру, - совершенно правильно не только по существу, но и грамотно изложено. Он держал в руках принесенную Кремером машинописную запись разговора Вульфа с сержантом Орбаком, когда мы докладывали о том, что сказал нам по телефону перед тем как выстрелить в себя Корриган. - Вы, наверное, держали отводную трубку, а, Гудвин? - посмотрел на меня Кремер. - И тоже слышали Корригана? Кивнув, я встал, взял бумагу у Вульфа, прочел ее и отдал обратно. - Все правильно. Именно так он и сказал. - Я хочу, чтобы вы оба подтвердили это письменно. - Охотно, - согласился Вульф. Кремер сидел в красном кожаном кресле с таким видом, будто устроился в нем надолго. - Кроме того, - почти дружелюбно добавил он, - желательно, чтобы Гудвин написал подробное объяснение по поводу своей поездки в Калифорнию. Но сначала мне хотелось бы послушать его устный отчет. - Нет, - твердо сказал Вульф. - Почему нет? - Из принципа. У вас появилась дурная привычка не просить нас, а требовать. Мне это не нравится. - Его действия в Калифорнии, на мой взгляд, явились причиной самоубийства. - Докажите. - Еще чего! - прорычал Кремер. - Ладно, прошу и не от себя лично, а как сотрудник полиции Нью-Йорка. - Отлично. Обнаружив сделанную рукой Корригана пометку на заявлении Дайкса, которую его компаньоны и вы заклеймили как мистификацию, я счел, что будет только справедливо свести счеты и в самом деле совершить мистификацию. Мне хотелось... - Значит, вы продолжаете настаивать, что эта пометка сделана Корриганом? - Нет, я никогда этого не утверждал. Я только отвергал обвинение в том, что пометка сделана либо мистером Гудвином, либо мной. Я решил доказать, что в юридической конторе кто-то имеет непосредственное отношение к рукописи Бэйрда Арчера, а следовательно, и к убийствам. Дальше рассказывай ты, Арчи. - Есть, сэр. Все как на духу? - Да. Будь я с Кремером наедине, и вели он мне рассказать все как на духу, я бы изрядно над ним потешился, но в данных обстоятельствах решил от шуток воздержаться. Я изложил ему все, что было, аккуратно и подробно, начиная с моего приезда в "Ривьеру" и кончая последним взглядом, брошенным на Корригана в "Ла Гардиа", где он бежал на такси. Когда я закончил свой рассказ, он задал мне несколько вопросов, на которые я тоже дал четкий ответ. Он жевал незажженную сигару. Вынув ее изо рта, он повернулся к Вульфу. - Суммируя все это, вы ввели в заблуждение... - Разрешите, - перебил его Вульф. - Раз уж вы выслушали часть того, что нам известно, дослушайте до конца. Вчера утром не прошло и трех часов после возвращения Корригана, как они все впятером явились сюда. Они потребовали, чтобы я рассказал им, о чем говорится в рукописи, но я отказался, Я вынужден был бы отказаться в любом случае, поскольку понятия об этом не имею, но сказал им, что не готов к действиям, что мне нужно еще кое-что разузнать. Я дал им понять, что мое расследование не завершено. - И, обманув, заставили его покончить с собой, - понимающе кивнул Кремер. - Разве? Кто вам сказал, что он покончил с собой? - А разве нет, черт побери? - Не знаю. Вы же были там, у него в квартире, а не я. К каким выводам вы пришли? Кремер почесал себе ухо. - Все свидетельствует о самоубийстве. Револьвер принадлежит ему, выстрел был произведен с близкого расстояния. Отпечатки пальцев нечеткие. Медицинский эксперт по прибытии заявил, что смерть наступила менее часа назад. Пока у нас нет никаких оснований полагать, что в квартире был кто-то еще. Обнаружена травма от удара по голове, но он скорее всего при падении ударился об угол стола. Имелось... - Вашего "все свидетельствует о самоубийстве" достаточно, - отмахнулся Вульф. - В такого рода делах вы дока. И тем не менее следствие продолжается? - Во всяком случае, не завершено. Поэтому я и пришел к вам. Я только что сказал, что вы обманом заставили его покончить с собой, и вполне возможно, что вам еще не раз придется об этом услышать, но сейчас мне хотелось бы узнать гораздо больше, чем вы уже сказали. Если это самоубийство, то почему? Потому что, по его мнению, вам стало известно содержание этой чертовой рукописи? Потому что, по его мнению, вы подобрали к нему ключ? В связи с чем? С убийством? Я хочу знать как можно больше и не уйду, пока не узнаю. - Хорошо, - поджал губы Вульф, выдвигая ящик стола. - Вот что я получил по почте сегодня утром. - Он вынул из ящика толстый конверт. - Может, это будет ответом на ваши вопросы. - И протянул конверт Кремеру Инспектор встал, взял конверт и снова сел в кресло. Сначала он со всех сторон оглядел концерт, а потом уже вынул из него письмо и развернул его. Прочитав несколько строк, он поглядел на Вульфа, что-то промычал и опять принялся за чтение. Закончив первую страницу, он подложил ее под последнюю и спросил: - Вы подтверждаете, что письмо пришло сегодня утром? - Да, сэр. Больше он ничего не говорил и не спрашивал, пока не дочитал до конца. Вульф сидел, откинувшись на спинку кресла, расслабившись и закрыв глаза. У меня же глаза были открыты. Я не сводил их с физиономии Кремера, но он был настолько увлечен письмом, что выражение лица у него не менялось. Завершив чтение, он снова вернулся к какому-то месту на третьей или четвертой странице и перечитал его. Затем, стиснув губы, опять посмотрел на Вульфа. - Вы получили письмо три часа назад, - сказал он. - А в чем дело? - открыл глаза Вульф. - Вы получили письмо три часа назад. У вас есть мой телефон. Сержант Стеббинс разговаривал с Гудвином в девять часов. Гудвин ничего ему не сказал. - Я тогда еще не прочел письма, - объяснил я. - Его только-только принесли. - Вам известен номер моего телефона. - Хватит! - рассердился Вульф. - К чему этот разговор? Я что, утаил от вас или уничтожил письмо? - Нет, - зашуршал страницами Кремер. - Какие у вас есть доказательства того, что письмо написано Корриганом? - Никаких. - Какие есть доказательства того, что Корриган не написал этого письма под вашу диктовку? - Никаких. - Вульф выпрямился. - Мистер Кремер, мне кажется, вам стоит уйти. Если вы считаете меня способным на подобную глупость, то больше нам не о чем разговаривать. У вас есть письмо, - ткнул он пальцем, - возьмите его и идите. Кремер сделал вид, что не слышал его слов. - Вы утверждаете, что это написал Корриган? - Нет. Я утверждаю только, что получил письмо сегодня утром и понятия не имею, кто его написал. Полагая, что разузнать это большого труда не составит. Если у Корригана в квартире есть пишущая машинка и расследование докажет, что письмо напечатано на этой машинке, то это может служить существенным доказательством. - Кроме того, что вы мне сказали, других сведений у вас нет? - Нет. - Располагаете ли вы еще какими-либо доказательствами кроме этого письма в поддержку версии о том, что убийства совершены Корриганом? - Нет. - Или что он донес на своего компаньона О'Мэлли? - Нет. - Верите ли вы, что Корриган был способен написать такое признание? - Ответить на этот вопрос я пока не могу. Я прочитал это письмо один раз и довольно бегло. Я хотел бы попросить вас разрешить мистеру Гудвину снять с письма копию, но вполне обойдусь и без нее. - Незачем. Я пригляжу, чтобы вы получили копию, только с условием, чтобы письмо без моего согласия не появилось в газетах. - Кремер сложил страницы и засунул их в конверт. - На письме есть ваши с Гудвином отпечатки пальцев, а также мои. Постараемся выяснить, нет ли чьих-либо еще. - Если это подделка, - сухо заметил Вульф, - то я думаю, что человек, способный все это придумать, предусмотрел и такое обстоятельство. - Да, теперь все в этих делах умельцы. Кремер ладонями гладил колени и, чуть наклонив голову, разглядывал Вульфа. Изжеванная сигара, которую он на время нашей беседы вытащил изо рта, выскользнула у него из пальцев, упала на пол, но он не нагнулся, чтобы подобрать ее. - Признаю, что затея ваша удалась. Конечно, многое еще предстоит проверить, но операция проведена блестяще. Что вы теперь будете делать? Пошлете вашему клиенту счет? - Нет. - Почему нет? - Мой клиент, мистер Уэлман, не дурак. Прежде чем предъявить ему счет, мы с ним должны убедиться, что я заработал эти деньги. - Вульф поглядел на меня. - Арчи, поскольку память у тебя хорошая, могу ли я положиться на то, что ты запомнишь письмо, написанное, как из него следует, мистером Корриганом? - Оно чересчур длинное, - возразил было я, - и прочел я его всего лишь раз. - Я сказал, что пришлю вам копию, - напомнил Кремер. - Я знаю. И хотел бы получить ее как можно скорее. Хорошо бы еще раз проверить все упомянутые в нем факты, да и я тщательно его исследую, раз получается, что я обнаружил убийцу и вынудил его признаться, не имея на это никаких доказательств. У нас их нет и сейчас, поскольку в письме отсутствует подпись. - Я помню. - В таком случае проверьте все подробности, каждое слово. Хотите услышать, что, по-моему, следует сделать? - Разумеется. - Основной интерес сосредоточен на анонимном письме, сообщающем о проступке, совершенном О'Мэлли. Допустим, что его послал не Корриган, а кто-то другой. В этом случае признание может быть совершенно достоверным за исключением одной немаловажной детали, а именно: кто его написал. Подлинный преступник, почуяв, что я уже к нему приближаюсь, решил сделать виновным Корригана, но не учел того, что для этого потребуется еще одно убийство. Поэтому прежде всего следует выяснить, Корриган ли донес на О'Мэлли. Для этого вам, разумеется, потребуется письмо, написанное в суд, или фотостат и еще что-нибудь, напечатанное на машинке в "Клубе путешественников". А для этого следует выяснить, кто еще из руководства конторы был частым посетителем этого клуба и имел доступ к пишущей машинке. Поскольку вы представляете власть, вам разузнать все это гораздо легче, чем мне. Кремер кивнул. - Что еще? - Пока ничего. - Что вы намерены делать? - Сидеть на месте. - В один прекрасный день наживете себе на заду мозоли. - Кремер встал, заметил на полу сигару, нагнулся, поднял ее и бросил ко мне в корзинку для ненужных бумаг. Манеры у него явно улучшались. Он направился было к двери, но, остановившись, обернулся. - Не забудьте то, что сказал вам Корриган по телефону. И, кстати, как по-вашему, звонил он сам или нет? - Не знаю. Я ведь сказал, говорил он хриплым голосом и волновался. Может, это и вправду был он, а если нет, то для того, чтобы по телефону вас приняли за другого, особого таланта не требуется. - Приму к сведению. Значит, не забудьте написать, что говорил по телефону Корриган или кто-то другой, что Гудвин делал в Калифорнии и как вы получили по почте это письмо. Сегодня же. - Обязательно, - пообещал Вульф, после чего Кремер удалился окончательно. Я посмотрел на часы. - Как я вам уже говорил, часа три назад звонил Кастин. - доложил я начальству. - Он просил вас перезвонить ему как можно скорее. Он хочет предупредить, что они намерены подать на вас в суд. Соединить вас с ним? - Нет. - Позвонить ли мне Сью, Элинор или Бланш и договориться о свидании? - Нет. - Придумать еще что-нибудь? - Нет. - Значит, все кончено? Значит, Корриган написал письмо и застрелился? - Нет, черт побери. Нет. Бери блокнот. Приготовим Кремеру наши показания. 21  Ровно через двое суток в одиннадцать утра в понедельник инспектор Кремер снова был у нас. Мы за это время успели сделать многое. Я, например, постригся, а заодно помыл голову. И провел несколько приятных часов с Лили Роуэн. Полчаса беседовал с нашим клиентом Уэлманом, который заехал к нам в офис сразу после прилета из Чикаго и остался в Нью-Йорке в ожидании дальнейших событий. Я как следует отоспался за два последних дня и прошелся до Баттери и обратно с остановкой в уголовном отделе полиции на Двадцатой улице, доставив им, как просил Кремер, наши показания. Я снял пять копий с той копии покаянного письма Корригана, которую, как мы договорились, нам прислал Кремер. Я ответил на три звонка Сола Пензера, переключив его на Вульфа и повесив по указанию Вульфа свою трубку. Ответил еще на тридцать-сорок телефонных звонков, ни один из которых вас не заинтересует. Выполнил кое-какие рутинные дела по офису и шесть раз поел. Вульф тоже ни в коем случае не бездельничал. И тоже шесть раз поел. Единственное, чего мы не сделали, это не прочли в газетах неподписанного Корриганом письма с признанием своей вины. Потому что его в газетах не было, хотя все они, разумеется, извещали о смерчи выдающегося адвоката, пустившего пулю себе в висок, и вспоминали о других, предшествующих этому печальных событиях, связанных с возглавляемой им юридической конторой. По-видимому, Кремер хотел сохранить письмо с покаянием Корригана себе на память, пусть и без автографа. В понедельник утром, усевшись в красном кожаном кресле, он объявил: - Окружной прокурор готов квалифицировать смерть Корригана как самоубийство. Вульф, сидя за столом, наливал себе пиво. Он поставил бутылку на стол, подождал, пока пена осядет настолько, чтобы из наклоненного под углом стакана одновременно полилось пиво, а губы смочило пеной, поднял стакан и выпил. Он любил, чтобы пена обсыхала на губах, но позволял себе это только, когда не было посторонних, а поэтому сейчас вынул платок и вытер себе рот. - Я, пожалуй, с ним согласен - Кремер, приняв приглашение выпить пива, на что он соглашался крайне редко, держал стакан в руке. - Могу сообщить вам, как обстоят дела на сегодняшний день. - Слушаю. - Значит, так. Признание напечатано на машинке, которая имеется у него в квартире. Он пользовался ею уже много лет. Он всегда кое-что печатал сам, а потому у него дома был запас фирменных бланков и конвертов. Его секретарь, миссис Адамс, допускает, что в манере перепечатки и в самом тексте нет ничего, что могло бы вызвать сомнение, напечатано ли письмо им собственноручно. - Допускает? - Да. Она его защищает. Она не верит, что он донес на О'Мэлли или совершил убийство. - Кремер опустошил стакан и поставил его на стол - Я мог бы рассказать вам еще многое про это письмо, но сомнений в том, что оно написано Корриганом, ни у прокурора, ни у меня нет. Нам не довелось опровергнуть ни одного из приведенных там фактов. Что же касается дат совершения убийства, то есть тридцатого декабря, второго февраля и двадцать шестого февраля, то, разумеется, мы проверили на этот счет не только Корригана, но и всех прочих. Проверка дает ему алиби на двадцать шестое, день убийства Рейчел Эйбрамс, но после тщательной проверки мы убедились в наличии неточности. Хорошо бы, конечно, будь он жив, еще раз перепроверить, прежде чем передать дело в суд, где нам пришлось побороться бы с защитой, но поскольку он мертв, значит, суда не будет. Промерить его алиби на четвертое декабря, когда, по его словам, он был вечером в офисе, нашел рукопись Дайкса и прочел ее, мы не можем. А больше проверять нечего. - Как насчет остальных в эти же дни? - пробурчал Вульф. - Что показала проверка? - У всех положение почти такое же, как у Корригана, уцепиться нам практически не за что. По-моему, я уже говорил вам, что ни у кого полного алиби нет, кроме О'Мэлли, на тот день, когда была убита Рейчел Эйбрамс. Он был в Атланте, да к тому же, раз мы знаем, что было в рукописи, он вообще исключается. О нем говорилось только, что его лишили практики за подкуп присяжного, а, как всем известно, в этом никакой тайны нет. Если, конечно, вы не считаете, что в письме содержится ложь по поводу рукописи? - Нет. В этом отношении я полностью доверяю написанному в письме. - Значит, где был О'Мэлли, значения не имеет. - Кремер потянулся за бутылкой, вылил остатки пива себе в стакан и уселся поглубже в кресло. - Теперь насчет машинки в "Клубе путешественников". Она стоит в алькове возле рабочей комнаты, но была в ремонте месяца два назад. Это нас не обескуражило, поскольку в бумагах фирмы мы нашли две памятные записки, адресованные миссис Адамс и напечатанные Корриганом на этой машинке. Мы взяли оригинал анонимного письма в суд, информирующего о поступке О'Мэлли, и убедились, что оно было напечатано именно на этой машинке. Корриган от случая к случаю ею пользовался. Два-три раза в неделю он в клубе обедал, а по четвергам играл в бридж. Никто из его компаньонов не состоит в этом клубе. Двое из них, Кастин и Бриггс, обедали там раз-другой по приглашению Корригана, вот и все. Поэтому нам представляется... - Это, - перебил его Вульф, - существенный факт. Чрезвычайно. Как тщательно его проверили? Приглашенный к обеду гость вполне мог воспользоваться машинкой, особенно если ему понадобилась такая, на которой можно печатать, не обратив на себя внимания. - Да, знаю. В субботу вы сказали, что на этом желательно сосредоточить внимание. Я поручил проверку лично Стеббинсу, приказав ему действовать наилучшим образом, что он и сделал. Теперь смотрите. Допустим, вы Кастин или Бриггс, идете туда на обед в качестве гостя Корригана. Допустим, вы хотите воспользоваться в определенных целях этой машинкой. А как это сделать, как проникнуть туда, где она стоит, да так, чтобы этого не заметили ни Корриган, ни обслуживающий вас человек? По-моему, рассчитывать на это не приходится, верно? - Да. - Поэтому похоже, что Корриган в самом деле донес на своего компаньона. Это одно уже делает признание куда более достоверным, подписано оно или нет, - к такому выводу пришли и в офисе у прокурора. Да и вы, по-моему, практически утверждали то же самое в субботу? Разве что-нибудь не так? - Нет, все так. - Вульф издал смешок, похожий на кудахтанье. - Я приму извинение. - Еще чего, черт побери? За что я должен извиняться? - Вы обвинили нас с Гудвином в том, что мы сами сделали эту загадочную пометку на заявлении Дайкса об уходе с работы. Итак? Кремер поднял стакан и не спеша выпил пиво. Потом поставил стакан на стол. - Пожалуй, - признал он - Только эта штука до сих пор представляется мне типичным для вас фокусом, а поэтому я обожду с извинением. В письме Корригана есть одна деталь, которая не дает мне покоя. Там говорится, что он сделал эту пометку в декабре, поэтому, разумеется, ее там быть не могло, когда все они видели заявление летом, все правильно, но она должна была быть там неделю назад, в субботу, когда заявление было послано вам. Тем не менее трое из них утверждают, что ее не было. Фелпс попросил свою секретаршу по фамилии Дондеро посмотреть, лежит ли заявление в архиве, она нашла его и передала ему. В то утро в офис на совещание по просьбе Корригана явился О'Мэлли, и, когда секретарша принесла заявление, они оба на него посмотрели. Клясться, что пометки на нем не было, они не станут, но оба утверждают, что если бы была, они бы ее обязательно заметили. Более того, девица говорит, что готова засвидетельствовать перед судом, что на письме пометки не было. Говорит, что, будь она там, она бы непременно ее заметила. Фелпс продиктовал ей свое письмо вам, она его напечатала. Фелпс его подписал, она положила это письмо, заявление Дайкса об уходе и другие бумаги, написанные Дайксом, в конверт, адресованный вам, послала за курьером, отнесла конверт в приемную, где оставила телефонистке, сидевшей за коммутатором, для передачи курьеру. Чему же мне прикажете верить? Вульф повернул руку вверх ладонью. - Фелпс и О'Мэлли оставили письмо открытым. Секретарша лжет. - Зачем, черт побери? - По привычке, свойственной женскому полу. - Глупости! Не шутками же нам отделываться, если придется заговорить об этом в суде. Но на данный момент, по-моему, можно об этом забыть. Придется, если решили верить письму Корригана. - Арчи, - повернул голову Вульф, - мы отдали мистеру Кремеру заявление Дайкса уже с пометкой? - Да, сэр. - И конверт? Конверт, в котором оно было нам прислано? - Нет, сэр - Конверт у вас? - Да, сэр. Как вам известно, мы храним все, пока дело не будет окончательно закрыто, за исключением того, что передаем полиции. Вульф кивнул. - Возможно, он нам понадобится в случае, если нас обвинят в косвенном соучастии. - Он повернулся к Кремеру. - А как насчет прокуратуры? Они тоже согласны об этом забыть? - Они считают это незначительным фактом. Если, разумеется, верить всему остальному в письме. - Показывали ли вы письмо коллегам Корригана? - Конечно. - Они ему верят? - И да и нет. Не поймешь, потому что они все какие-то полоумные. Еще бы, год назад их старшего компаньона лишили практики, а ныне их новый старший компаньон сознается в убийстве троих человек и кончает с собой - их положению не позавидуешь. По мнению Бриггса, им следует заявить о том, что письмо с признанием - подделка, и привлечь вас к ответственности, но это пустая болтовня. Пока он не говорит, что вы или Гудвин убили Корригана, но скоро начнет. Фелпс и Кастин утверждали, что если признание и подлинное, все равно оно не может служить документом, потому что не подписано и его опубликование будет считаться диффамацией. По их мнению, мы должны забыть про письмо, одновременно приняв его за истину. Почему бы нет? Корриган умер, значит, дело о трех убийствах можно закрыть, и тогда они смогут понемногу прийти в себя.