беднягу Отто, но ничего, теперь он счастлив. Стон генератора действовал на нервы. Стрингер поднял глаза, перестал вращать ручку, и стон замер. - Пришел сменить, - сказал Кроу. - Зачем? - Его бледный лоб блестел. Странно даже подумать, что мистер Стриннер способен потеть, как обычный человек. - Зачем? - переспросил Кроу. - Что-то надо делать, нельзя просто лежать и ждать смерти. Пришел сменить. И тут с лицом Стрингера случилось невероятное. Кроу вытаращил глаза от изумления. Стрингер улыбался. Ничего подобного раньше с ним не случалось. Кроу знал его уже восемь дней, считай, полжизни в этих условиях. И впервые видел такое. Лицо Стрингера приняло совсем другое выражение - человеческое. - Рад слышать, - сказал Стрингер. - Если все перестанут думать о смерти, успеем сделать дело. - И двинулся мимо Кроу. - Сегодня ночью мне понадобится хорошее освещение, - пояснил он. - Я намерен установить стойку. - Он осторожно спустился в салон. Кроу усадил на ящик обезьянку и завертел ручкой, глядя на Бимбо и выдавливая из горла слова песни: "Вьется долгая дорога в край моей мечты..." Лумис склонился над Тилни. - Живот, - повторял тот. - Это спазмы от перегрева, сынок. - Его собственный желудок скрутило в узел, ноги горели. В организме осталось так мало воды, что замедлился ток крови, которая не справлялась теперь с теплообменом. - Скоро ночь, еще час-другой, и все кончится, станет прохладнее. Таунс сидел, обхватив руками голову. Когда к нему обратился Моран, воспаленные глаза командира слегка приоткрылись. - Я не хотел тебя обидеть, Фрэнк, вчера вечером. - Ты был прав. - Нет. Ты сделал все, что мог. Посадил, как перышко. - Ошибка пилота... - Невезение и дрянной прогноз. И никто нас не искал. Пожалуйста, забудь, что я сказал. В таком духе между ними шел несвязный, похожий на мычание, разговор. Каждый, пока было время, хотел очистить свою совесть. Белами сидел около капитана Харриса, следя за горелкой. Их лица покрылись копотью. Они затенили бутылку и трубку, а сосуд выставили на солнце, чтобы усилить конденсацию. Каждые пятнадцать минут передвигали его вслед за солнцем. Белами рассчитал, что к ночи воды в бутылке будет достаточно, чтобы каждому из девятерых досталось по нескольку капель - смочить язык. С полудня капитан Харрис шевелился только дважды: когда Белами принес ему несколько фиников и когда какая-то неведомая сила заставила его обернуться. Выпученными глазами уставился ему в лицо Уотсон, держа в руке пистолет, почему-то наведенный на него. Он попросил окликнуть его: "Сержант", - но губы не повиновались, не получилось ни звука. Харрис отвернулся. Уотсон хороший солдат, он никогда не позволял себе шуток с оружием. Должно быть, пистолет на предохранителе. Он заметил, как страдает Белами: временами его глаза закатывались, а изо рта выпадал почерневший язык. Надо подбодрить беднягу. - Ш-шлишком медленно, - выговорил он с вымученной улыбкой. - Шлишком медленно. Жидкость в сосуде пузырилась. ...Луна очертила тени дюн. Звезды на небе были синие и огромные. К полуночи шелковый полог натянулся и упал, потом снова вздыбился под мягким дуновением ветра. Ветер шел с севера, с моря. ГЛАВА 15 "Девятые сутки. Пишу в три часа пополудни. Очень жарко Произошло чудо. Около полуночи я почувствовал дуновение ветра, но не поверил. Северный ветер. Первым делом сегодня утром мы по-настоящему потрудились, досуха выжали парашютный шелк и все, что можно. Даже отрезанные штанины дали несколько пинт. Моран вручил нам специально подготовленные скребки, и мы сняли иней со всей поверхности самолета. Харрис даже набросал на шелк перемешанный с песком иней, мы дождались, пока он растает, и выжали парашют во второй раз. Хоть мутная, но вода. Вода! Почти полных шесть галлонов в баке! Итак, мы живы, живы! И не намерены сдаваться. Сейчас все отдыхают, берегут пот для ночи. Невероятно, невероятно". Внешне они нисколько не изменились: полутрупы с облупившимися изможденными лицами, глазами, подобными зияющим ранам, и губами, как скорлупа грецкого ореха. Лежали молча, неподвижно, дожидаясь ночи. Но теперь в них горела искра жизни. Вслух это не обсуждалось, но все знали, что ночью будут работать, как черные рабы. И сегодняшнюю ночь, и завтрашнюю, и все последующие - сколько потребуется, чтобы закончить постройку самолета, подняться в воздух и улететь. Даже Стрингер, сберегая силы, провел в безделье часок в тени; дольше, однако, вытерпеть не мог, и опять, водрузив на голову завязанный узлами носовой платок, вернулся к работе. Присев на корточки под новым крылом, он принялся сколачивать нужные ему кронштейны. Они наблюдали из-под полузажмуренных век, никто не думал о нем дурно. Теперь в его руках был козырной туз: если выиграет он, то вместе выиграют и они. Таунс лежал у двери самолета, чтобы видеть каждого, кто туда входил. Снова по очереди вращали ручку генератора, чтобы был яркий свет для работы. Таунс вслушивался в движения каждого заходившего в самолет: не задержится ли у питьевого бака. Он уловил в себе смену настроения. Вчера еще незаметно пробирался в салон, надеясь поймать вора за руку; сегодня, слушая шаги, мечтал, чтобы никто не остановился по пути к генератору. Вечером он намерен сообщить им о том, что случилось, - теперь это имело смысл. Они убедились, что северный ветер может дарить жизнь, пусть даже это будет вода, замешанная на песке. Крайне важно, чтобы отныне никто не прикладывался тайком к воде. Так он следил до тех пор, пока солнце не коснулось западных дюн. Все зашевелились, как будто услышали сигнал. Поднялся даже сержант Уотсон. Весь день он провел в тяжелых мыслях и пришел к простому решению: у мертвого миллионера будущего нет, даже при деньгах и оружии. Песок был еще жарким, и пришлось надеть сандалии. Ступая по длинным теням, брели к Стрингеру. Стон генератора прекратился, и, прежде чем Лумис вышел из самолета, Стрингер подал команду: - Пожалуйста, свет. Сцена сразу осветилась. За освещенным кругом тускло мерцал песок под четвертинкой лунного диска. - Прежде чем мы начнем, - сказал Таунс, - я намерен кое-что сообщить. Моран сразу почуял неладное. В тот раз между Таунсом и Стрингером была стычка по поводу конструкции самолета; сейчас Таунс, видно, попробует взять реванш. - Последние три дня кто-то брал воду из бака. - Даже теперь, когда появилась надежда выжить, Таунсу трудно было выговорить эти слова. Сказанное им тотчас обезобразило ночь. Обвинял даже свет. Кроу подумал: Уотсон. А Лумису пришло на ум: Тилни. Каждый смотрел себе под ноги. Теперь Морану было не до страхов: он был в шоке. Если бы не выпала роса, они бы уже начали умирать, и первая смерть стала бы для вора обвинением в убийстве. Хуже того, что они узнали, было только одно: если ошибся Таунс. - Ты в этом уверен, Фрэнк? - Я проверял. - Таунс переводил взгляд с одного на другого. - Да, уверен. До сих пор это было не так важно. Сейчас важно. У нас теперь почти шесть галлонов, и мы долго на них не продержимся, потому что будем работать изо всех сил по ночам, а может, даже днем. Надо попытаться закончить все до следующей росы - она может выпасть в любую ночь. Может, сегодня, а может, через месяц. Появился шанс выбраться отсюда живыми. - Он обращался ко всем вместе и ни к кому конкретно. - Скажу вот что. Если это повторится и я замечу, кто это делает, убью собственными руками. Стрингер, четко выговаривая слова, заявил: - Больше я этого делать не буду. Его слова, как эхо, пронеслись над головами, монотонно вибрируя в ушах. Стрингер смотрел прямо в застывшее от изумления лицо Таунса, светло-карие глаза медленно моргали. - Так это были вы? - выдохнул Таунс. - Да. - Ага, я не спрашивал, кто это делает, и вам не нужно было признаваться. - Да. Таунс почувствовал, как сжимаются кулаки, и, даже еще не ударив его, увидел кровь на лице Стрингера, - но не было ни крови, ни ударов. Руки безвольно опустились. И он услышал свой вопрос: - Но почему? Стрингер, казалось, был раздражен. В его обычно бесстрастном голосе прозвучала резкость: - А вам непонятно, мистер Таунс? Меня мучила жажда. Я работал все ночи и почти каждый день, намного больше, чем любой из вас. Вы, наверное, думали, что я построю эту машину даже без воды! Но попробуйте взглянуть на вещи моими глазами. Он повернулся, но Таунс схватил его за руку и, давясь от гнева, прошипел: - Итак, я не способен увидеть вещи вашими глазами, как вы говорите. Почему же тогда вы действовали как вор? За распределение воды отвечаю я - почему вы не обратились ко мне и не попросили дополнительной порции? - Потому что вы бы мне ее не дали. Таунс отпустил руку Стрингера и на минуту закрыл глаза, чтобы не видеть этой показавшейся ему наглой физиономии. Подсудимые в таких случаях говорят: "Не знаю, что со мной произошло. Я был вне себя, не знал, что делаю". Если бы Стрингер повел себя сейчас именно так, это в какой-то степени было бы воспринято как аргумент защиты. Но наглость... Таунса трясло. Словно издалека доносились до него чьи-то увещевания: - Полегче, Фрэнк. Стрингер продолжал: - Вы не дали бы мне воды, потому что мы с вами разные люди. Вы предпочитаете плыть по течению - все вы! И дело не в том, что вас больше, чем меня, мучила жажда. Да, я брал дополнительно по бутылке воды последние трое суток, но я ведь и терял эту воду с испарениями, работая на жаре, в то время как вы лежали без дела. - Его голос становился все нетерпеливее. По их лицам прыгали два солнечных пятна, отраженные от стекол его очков. Голос оборвался на возмущенной ноте. - Как вы можете рассчитывать, что я построю машину, погибая от жажды и работая без помощников? Воцарилось молчание. - Фрэнк, полегче. - Заткнись! - Таунс, безнадежно махнув рукой, повернулся спиной к Стрингеру и уставился в небо, на невероятно спокойные звезды. Стрингер между тем продолжал: - Но я не стану брать дополнительную воду, так как надеюсь, что все будут работать, как я, а это значит, что всем понадобится увеличенный рацион. Итак, все понятно? Он смотрел на сгорбленную спину Таунса. Все молчали. И молчание затягивалось. - Вполне, - ответил, наконец, Моран, злобясь на Таунса, Стрингера, самого себя и на всех них. Как мальчишки, тратить время на пререкания - и только потому, что есть немного воды, и они опять вспомнили о своем чувствительном "я". Перед ними недостроенный самолет, который может спасти жизнь, а они затеяли перебранку. А вокруг пустыня с ее бессчетными возможностями убивать: она может расплавить тебя своим жаром, высушить и лишить человеческого облика. Но она может и одарить водой и послать на поиски того, чего лишился, - гордыни. Таунс едва не съездил Стрингеру по физиономии - боже, это значило бы гибель для всех них! Альберт Кроу примирительно спросил: - Что нужно делать, Стрингер? С головы снят и аккуратно уложен в карман носовой платок с узелками, поправлены очки на носу, карие глаза загорелись предвкушением работы. - На данной стадии можно обрезать концы у пропеллеров. Ровно девять дюймов - я измерил, настолько они повреждены. Пока я продолжаю установку стойки, нужно укрепить кронштейны. Их я для вас подготовил, вон в том ящике. Между средними нервюрами каждого крыла через верхушку стойки пойдет трос. Его натянем позднее. Возьмем с лебедки, а она в ближайшие несколько ночей будет нужна. Таунс двинулся к самолету вместе со всеми. Итак, второй раунд остался за Стрингером, как и первый. Дай бог, чтобы не было третьего. - Нужно снять карбюратор правого мотора и очистить от песка жиклеры и патрубки. Это следует сделать тщательно, так как мы работаем среди песка и можем с равным успехом как прочистить карбюратор, так и засорить. - Стрингер сделал паузу, убеждаясь, что его слушают. Затем обратился к Белами: - Вы сказали, у вас инженерный диплом. Я хочу, чтобы вы занялись делом, требующим технической подготовки, а также помогали советами и присматривали за другими. Щебечет, как птичка, думал сержант Уотсон. И так везде: или высокомерная снисходительность начальства, или дипломы. Слава богу, у него тоже есть три полоски - он потерпит, пока не попадется первый рядовой на базе, уж он ему покажет. Застучали инструменты. Важно прошествовал с гаечным ключом Лумис - искать болты для крепления кронштейнов. - Когда будет время, - сказал Белами, - я хотел бы установить большой испаритель для оставшейся охлаждающей жидкости. - Когда будет время, - согласился Стрингер. - Только не берите из левого бака - он понадобится для полета. - Концы обрезать квадратно? - спросил Кроу. - В точности квадратно и скашивать, мистер Белами... - Слушаю... - Хочу показать вам хвост и объяснить, что нам предстоит там сделать. Они вдвоем вышли из освещенного круга. Таунс снял капот двигателя и занялся флянцами и рычагами, закрывающими доступ к карбюратору. Кроу весело командовал: - Тилли! Помоги, дружок! Уотсон искал ножовку. - Фрэнк, я придержу обшивку, а ты пройди сверлом... Морана перебил капитан Харрис: - Оставьте это мне - я не инженер, а вы можете найти себе лучшее применение. - Его лицо осветилось улыбкой. - Организация творит чудеса. По пропеллеру заскрежетала ножовка. Слышался монотонный голос Стрингера, объясняющий Белами, что предстоит делать с хвостом. Инструменты музыкально позвякивали. Кроу насвистывал. Высоко в небе стояла луна. ГЛАВА 16 Когда взошла полная луна, они увидели мираж. Привычные к пустыне, они знали, что миражи никогда не случаются после захода солнца - этот был при полнолунии. Они видели песчаную бурю - и при этом не ощущали даже ветерка. В конце дня Белами записал: - Двадцатый день. Работа пока продвигается хорошо, но очень мало воды. Преодолели много препятствий. Сказывается голод, мучит не само желание есть, а просто сильная слабость и боль в животе. За прошедшую неделю случилось три досадных задержки. Подняв на опорах новую машину и выбив козлы из-под крыльев, Стрингер вознамерился балансировкой определить центр тяжести. Это было нужно для размещения людей во время предстоящего полета и выяснения центра подъемной силы. Никто, даже Таунс, не смог убедить Стрингера не прибегать к этой рискованной операции. Одна из опор перевернулась, и две ночи ушли на сооружение новых козел. Моран уронил в песок жиклер карбюратора, целый час искал, но безуспешно, и остаток ночи у него ушел на разборку карбюратора правого двигателя, чтобы взять из него жиклер. Теперь он держал его как бесценную жемчужину. Жиклер был не больше ореха, но он помнил слова Кроу: "Потеряешь и этот - тогда конец". Новая машина взлетит, - если она вообще будет способна летать, - независимо от того, будет ли ее хвостовой костыль сделан на пятьдесят килограммов легче или тяжелее, но без этой крошечной штучки ей не взлететь никогда. Уотсон сломал пять ножовочных полотен, а Тилни три, а на распиловку последнего монорельса для хвостового костыля ушло пол-ящика напильников. На руках лопались и грозили заражением пузыри. Они продолжали работу. За большими задержками последовала дюжина мелких. С презрением относясь к неумелости, раздражаясь бестолковостью, Стрингер тем не менее никогда не выходил из себя, как Таунс или Уотсон. Работали иногда и днем, несмотря на испепеляющий зной. Однажды пронеслась электрическая буря, до предела истощившая нервы. Постоянно приходилось превозмогать боль и бороться с панической мыслью - можем не успеть. Две ночи назад выпала роса, обеспечив двумя галлонами воды, мутной от парашютной краски и нефильтруемой грязи. Они смаковали ее, как шампанское. Отдистиллировали всю охлаждающую жидкость правого мотора. Теперь было по две пинты в день на человека. Почти целую неделю. Не думали и о голоде. Как можно выжить на одних финиках? Никто не спрашивал. Надо выжить, пока не будет закончен "Феникс". Как-то ночью Лумис отскреб краску с идентификационных знаков на крыле, расплавил ее и вывел это имя на фюзеляже. Чтобы написать аккуратно, требовалось время. Он не торопился. Машина, которую они строили, обрела очертания самолета. Теперь у нее было имя, и они гордились этим. Сомневался один Уотсон: - Те фениксы, что я видел на картинках, всегда горели. Кроу терпеливо растолковал: - В том-то и дело. Птица загорается и откладывает яйцо, потом появляется птенец и улетает. Понял? Как раз то, что сделаем мы. - Посмотрим, - сказал Уотсон. Время от времени поглядывали на имя своей машины. Возникло даже теплое чувство к этому названию и человеку, посвятившему себя их самолету. Ненависть к Стрингеру прошла - теперь они несли ему свою любовь, усматривая что-то богоподобное в его холодных, как у ящерицы, глазах. Для них Стрингер был безобразный чародей, заключавший в своем жезле торжество жизни над смертью. Ему повиновались беспрекословно.. - Проверните двигатель. Нужно освободить поршни. Они заземлили магнето и вручную, как лопасти, прокрутили пропеллер. Незанятые наблюдали со стороны, ожидая чуда: рвущиеся из труб клубы выхлопного газа, гул взревевшего мотора, слившиеся во вращении лопасти пропеллера. Сейчас этого не произошло, но обязательно случится однажды, и снова начнется их жизнь. - Укрепите хвостовой костыль перекрестными кронштейнами. Можете воспользоваться имеющимися отверстиями, чтобы не сверлить новые. Проследите, мистер Белами. И они брались за инструменты. Новое крыло не лежало больше на продавленной крыше старого фюзеляжа. Оно было натянуто на уровне с другим крылом, поддерживаемое толстым кабелем от лебедки, "феникс" не висел теперь на козлах и подпорках, а стоял на собственных ногах из кусков монорельса, отрубленных, подпиленных и подогнанных до нужной длины истертыми до крови руками при помощи ломаных и изношенных инструментов. - Мистер Таунс, проверьте тяги управления - они где-то цепляют. Никто не подвергал сомнению его право указывать, даже Таунс. До двадцатых суток не произошло ничего особенного, если не считать того, что они работали как проклятые. Да еще умерла Джил. Это случилось двумя ночами раньше, когда Лумис одиноко стоял в стороне и разговаривал с ней, обращаясь к звездам. Новость пришла без всякого уведомления, как бы ниоткуда, и вот всю его душу переполнило удивительное успокоение: "До свидания, Джил. До свидания, дорогая. Увижусь с тобой там. До свидания". Устремив глаза к высоким звездам и перенесясь в один миг через тысячи миль, он вдруг с цепенящей душу определенностью почувствовал, что в эту самую минуту ее не стало. Он ощутил невыразимое одиночество, все потеряло для него смысл, потому что с ее смертью погибло все. На следующее утро он ушел в пустыню через горловину между дюн. Таунс и Моран привели его обратно. Он не помнил даже свое имя. Они сказали: это тепловой удар, и дали ему воды. Сейчас он пришел в себя и всю последнюю ночь работал вместе с остальными - мертвый рядом с живыми. Работа шла полным ходом, но опять на исходе была вода. Пробовали есть финики, иногда получалось: глотали, не пережевывая, и ждали боли в желудке. Работа с ее последовательно возникающими трудностями - большей частью из-за недостатка хороших инструментов и необходимостью искать им замену - понемногу приучила не обращать внимания на зной, голод и жажду. Лишь в короткие передышки возникали сомнения: удастся ли заставить себя подняться и продолжать? На двадцатый день после захода солнца зажгли, как всегда, фонарь, а через два часа поднялась луна, и возник мираж. Первым его увидел Белами, но ничего не сказал, потому что вспомнил о трех вертолетах и испугался. Он не мог оторвать глаз от странного облака пыли, которое поднялось ввысь и висело на фоне лунного диска. Воздух был неподвижен. Белами повернулся, но и теперь не почувствовал дуновения. Песчаная буря продвигалась на север, одинокое дымное облако, освещенное луной. И вдруг донеслись голоса, приглушенные расстоянием. Он отвернулся, чтобы ничего не видеть, не слышать, но голоса не исчезали. Кроу, подошедший к нему за дрелью, остановился как вкопанный и тоже прислушался. - Дейв, - доносящиеся издали звуки нарушали покой ночи. - Ты что-нибудь слышишь? - Да, - признался Белами. - Боже! Смотри - поднимается песок! - Кроу громко закричал. - Эй, стойте. Слушайте! Голоса все еще слышались за восточным гребнем дюн. Песок рассеивался и оседал в холодном свете луны. Работа прекратилась. Все смотрели на восток. Капитан Харрис сказал: - Арабы. - Кто? - Бедуины, кочевники. На привале. Кроу разозлился на капитана за это спокойствие. Они спасены! Надо же звать на помощь, кричать. - Что же мы, черт побери? - только и сумел он сказать. Тилни, неуклюже увязая в песке, побежал к дюнам, Харрис кинулся за ним, догнал, привел обратно. - Они дадут нам воды, они спасут нас. Ведь они нас спасут! - хрипел Тилни. Капитан резко оборвал его: - Не разговаривать! Сержант Уотсон, погасите свет, быстрее! Все застыли в темноте. Голоса доходили до них сверхъестественным путем, как бы с неба. - Да, - подтвердил Харрис. - Арабский диалект. Золлур. - Он слова обратился в слух, вытянувшись, как струна. Минутой позже заговорил Таунс: - Итак, кэп, что будем делать? - Не знаю. Стрингер потребовал: - Мне нужен свет. Моран глянул в его бледное лицо и понял, насколько спятил этот парень. Словно радуется, что приближается к настоящему безумию - это сродни удовольствию, которое получаешь от чесотки. И стал объяснять ему, как ребенку: - Группа кочевников только что остановилась на привал - вон там. Если у них есть лишние верблюды, они могут взять нас с собой, можно даже по двое на одно животное. Или, в крайнем случае, пошлют за нами спасателей. Ответ Стрингера он предчувствовал: - Я не могу работать без света. Разные школы психиатрии придумали не меньше десятка названий для его типа умственного расстройства, подумал Моран. Самое точное: навязчивая идея. Парнем завладела мечта о машине, которую он должен построить и поднять в небо. Если все остальные уедут на верблюдах, он все равно останется здесь со своим фениксом и сгорит от собственной одержимости. - Свет зажигать нельзя, - предупредил капитан Харрис, тоже обращаясь к нему, как к ребенку. - Они не увидели его за дюнами, но могут обследовать окрестности в поисках колодца. Видите ли, мы пока не знаем, кто они, а они могут быть бандитами. Мистер Таунс, у вас на борту имеется оружие? - Нет. Харрис сжал губы. - У нас с сержантом по пистолету. А у них может быть дюжина ружей. Силы явно неравны. Лучше вступить в переговоры. Тилни изумленно зашептал: - Может, и спасут, - как можно мягче пояснил Харрис: кругом одни дети. - Но понимаешь ли, мы христиане, а некоторые арабы фанатичны в своей вере. Аллах для них единственный бог, и они могут уничтожать неверных из принципа. Все равно что муху прихлопнуть. Верно, Уотсон? - Да, сэр. - Это "сэр" вырвалось само собой. Тилни застонал на одном дыхании: - О, господи... господи... - Хватит его рекламировать, - оборвал Кроу. - Слышал, что сказал капитан: у них свой бог! Харрис зашептал: - Не надо говорить так громко. Очень важно, чтобы никто не издавал ни звука. - Человек действия, он расправил плечи, будто надевая любимый костюм, в котором легче себя чувствовал. - Теперь нужно обо всем договориться. Он спокойно изложил свой план, ни у кого не спрашивая совета, но и не протестуя, если его прерывали. - Я беру с собой сержанта. Военная форма может нам помочь. - Он потрогал револьвер. - Мы перейдем дюны с западной стороны, сделаем полный круг и выйдем на них с востока, так что, если им захочется искать вас, они пойдут в противоположном направлении. Не зажигайте свет и не производите шума, пока мы не просигналим, что они настроены мирно. Моран присматривал за Стрингером. Кто-то должен его опередить, если ему вздумается включить фонарь. - Мы подойдем к ним с востока и скажем, что приземлились на парашюте. Поломался двигатель, где сел самолет - не знаем, где-то на востоке, мы летели в восточном направлении. Вы будете здесь в полной безопасности, при условии, что не раскроете себя. Теперь по поводу переговоров. Мне понадобится вся наличность, которую мы сможем собрать. Сомневаюсь, что есть смысл предлагать им мелкую поживу с самолета - им было бы трудно продать инструменты и прочее, но они могут соблазниться финиками. Зависит от того, в какой они сейчас форме. Мне придется решать на месте. Думаю, все по этому вопросу. Таунс спросил: - Есть у кого-нибудь при себе охранная грамота? В этом районе убийства экипажей потерпевших крушение самолетов были не часты, но случались. Бурильщиков, занятых в трех компаниях - Нью-портской Горной, Авзонии Минералии и Франко-Вайоминг, - всегда обеспечивали охранной грамотой на пяти главных арабских диалектах. "Возвративший в целости и сохранности владельца сего документа будет вознагражден 100 ливийскими фунтами". Сумма колебалась, но даже десять фунтов способны были спровоцировать схватку между бандитами за приз в виде живого христианина, которого они в противном случае не колеблясь убили бы. Никто не ответил. Охранной грамоты у них не было. - Обойдемся без них, - сказал Харрис. Он принес из салона фуражку. Собрали сто тридцать фунтов, один Уотсон внес пятьдесят. Капитан сложил деньги и сунул в карман. - Для них кругленькая сумма. Это-то они должны понимать. Если не поймут, постараюсь убедить. - В его тоне прозвучала напускная уверенность. - Если услышите стрельбу или что-либо в этом роде, не делайте попыток прийти на помощь, иначе испортите нам всю кампанию. - Он поднял голову. - Достаточно светло, фонарик нам не понадобится. Сержант Уотсон! Сержант ел его глазами, автоматически вытянувшись в присутствии старшего по званию. Его охватил страх, что он уступит своему врагу. Перед ним встала фигура капитана, негромко, но уже раздраженно повторившего: "Уотсон!" Держись, Уотсон. Держись. На него надвигался капитан Харрис с расширенными глазами: - В чем дело? - Ни в чем, сэр. - Он попробовал обрубить последнее слово, но было уже поздно, оно уже было произнесено. - Я не иду, вот и все. Они смотрели в лицо друг другу, и окружавшая их группа людей невольно расступилась, как перед началом схватки. "Невероятно, - подумал Моран. - Вот тебе и британская армия". - Я ведь вам приказал, сержант. - В голосе не чувствовалось гнева, только удивление. - Пойдемте - и поживее! - Я не иду. Повисла тишина, прерываемая только слабыми голосами, доносившимися из-за дюн. - Вы отказываетесь подчиниться приказу? - Так точно. - Он смотрел на своего офицера. Посадка фуражки на голове, как всегда, выверена до миллиметра - на базе это называли "мода Харриса". Лицо, худое, обросшее и обожженное, по-иному смотрелось при луне - как бы совсем не тот человек, которого он ненавидел больше всего на свете. - Сержант, мы немало прослужили вместе. Даю вам один шанс. Забудем, что вы только что сказали, и начнем снова. - Без всякой необходимости он поправил портупею, проверил кнопку кобуры, немного постоял и негромко скомандовал: - Сержант Уотсон, шагом марш! Держись, Уотсон. Держись. Не так просто все это было. Тут надо разом разбить цепь, которая держала тебя все эти годы. Не так просто. - Я не иду. Таунс и Моран незаметно отошли. Ситуация была чревата непредвиденными последствиями. Вызов был брошен не столько одному человеку, сколько веками существовавшему порядку. - Итак, вы отказываетесь подчиниться приказу вашего офицера в обстоятельствах, грозящих опасностью для жизни? Продолжай, сукин сын, давай потрясай "королевскими регалиями" и всем прочим. Давай покрасуйся - тебе ведь так нравится твой паршивый голос. Сержант Уотсон дрожал всем телом, и ничего не мог с собой поделать. Он не боялся стоявшего перед ним человека. У каждого из них по пистолету - если дело дойдет до рукопашной, то он легко с ним справится. Он страшился огромной, всемогущей Ее. Армии. Когда ты отдал Ей столько лет, Армия забрала всю твою душу. Это не отряхнешь с себя просто так, оно глубоко в тебе, пустило корни, проникло в самую твою суть. Имя и личный номер? Уотсон, 606. Эй, подтянитесь там, Уотсон! Теперь вы солдат, а не медуза! А ну-ка, правильно отдайте честь, рядовой! Сэр! Сэр! Капрал, из какой части? Ну-ка, капрал Уотсон, оденьте этого человека! Сэр! Вы старший над этим сбродом, капрал Уотсон? Сэр! Сержант Уотсон, приведите-ка в порядок своих людей! Держись, Уотсон. Теперь ты можешь сказать ему все, что думаешь, только не бойся, пусть слушает. Смотри прямо в глаза, когда в первый раз назовешь ублюдком, впервые за эти годы. - Точно так. Отказываюсь. - На большее он все-таки не осмелился. - Вы понимаете, что будете отданы под суд военного трибунала? - Понимаю. Отошел и Белами. К нему это не имело никакого отношения. В газетах иногда встречались истории вроде этой: два типа вздумали выяснять между собой отношения где-нибудь в джунглях, пустыне или на море, а после их портреты печатал "Миррор". Пьешь себе спокойно чай, разглядываешь фотографии и пытаешься судить: этот кажется вовсе неплохим парнем, а тот совсем дрянь. Отражение капитана Харриса на фюзеляже вытянулось в струнку. - Очень хорошо, сержант. Беру вас под арест. Сдайте револьвер. - Он протянул руку. - Нет. - Сдайте оружие, сержант. Молчание. - Вы отказываетесь? - Да. Капитан сделал шаг назад, не роняя достоинства. - Очень хорошо, - только и сказал он. - Я пойду с вами, кэп. Нужно идти двоим, - вмешался Лумис. Последовал быстрый ответ: - Защита жизни и собственности гражданского населения - обязанность вооруженных сил как в мирное время, так и на войне. Благодарю вас, но я пойду один. - Надо двоим, кэп. Пошли, - твердо повторил Лумис. Когда они проходили мимо Уотсона, сержант расстегнул кобуру и вытащил пистолет. - Лумис... возьми это. Техасец махнул рукой: - Не надо. Я ведь с капитаном. Они ушли к западным дюнам. Через минуту видны были только две маленькие фигурки, пробирающиеся сквозь залитые лунным светом пески. Сержант Уотсон глядел им вслед, заново переживая случившееся. Так кончились для него все эти годы. Но он не освободился. Теперь он пропал. ГЛАВА 17 Сменяя одна другую, на ночном небосклоне чертили свои траектории падающие звезды, так что небо ни на минуту не оставалось спокойным. Луна, теперь маленькая и белесая, стояла в зените. - И до каких пор вы намерены ждать? - До рассвета, - ответил Моран. - Но мы теряем бесценное время! - Стрингер твердил это с самой полуночи, но никто его не слушал. Он снимал и нервно протирал очки, снова надевал и щурился на штурмана. - Мне нужен свет, чтобы работать. Моран испробовал все аргументы. Это было все равно, что толковать с говорящим автоматом; в ответ он изрекал то, что было заложено программой. В Стрингере было что-то почти зловещее: настоящий робот из фильма ужасов. - Если вы попытаетесь зажечь свет, я вас свяжу. Понятно? - Увещеваниями Моран был сыт по горло, пора поставить его на место. - Я не боюсь вас, мистер Моран. Вы можете меня ударить, если хотите, но если вы это сделаете, я просто подожгу самолет. Тогда посмотрим, куда вы... Не дожидаясь, пока в спор вступят его кулаки и окончательно все погубят, Моран отошел. Уотсону и Тилни он велел: - Смотрите за этим помешанным, пока меня нет. Он способен погубить всех нас. Смотрите в оба. Он пошел по бледному песку к восточным дюнам. Время от времени ботинки натыкались на камни и мелкие метеориты. Дюны матово блестели. На самом гребне распластались три фигуры. Он неслышно подошел. - Есть новости, Фрэнки? - Нет. Моран лег на живот между Таунсом и Белами. - Не нравится мне эта тишина, - подал голос Кроу. Примерно в двух милях к востоку горел костер. Его зажгли около полуночи. Напрягая зрение, можно было видеть - или воображать, что видишь, - оживление вокруг костра. Темные холмики слева - очевидно, спящие верблюды, другая группка - видимо, люди, иногда чудилось какое-то движение среди них. Голоса больше не доносились. - Надо пойти посмотреть. Лью. - Я уже сказал, нет смысла... - Я не могу здесь торчать и ничего не делать... - Будешь торчать, Фрэнк. Доверимся Харрису: он не дурак. Бесконечно тянулась тишина. Никто не заговаривал о завтрашнем дне. Завтра Харрис с Лумисом либо уедут на верблюдах и пришлют за ними спасателей, как только выберутся, либо останутся ни с чем и будут ждать, пока караван скроется за горизонтом и можно будет вернуться. О третьей возможности предпочитали молчать. Таунс обдумал про себя еще одну вероятность, но предпочел не высказывать ее вслух: бедуины, если захотят, могут пройти по следам Харриса и обнаружить самолет. Впрочем, возможно, Харрис запутал следы, он вполне мог это учесть. - Все же не могу понять, - заговорил Моран, - почему пошел Лумис. Помнишь, я тебе говорил, он получил телеграмму - что-то срочное. Поэтому он и улетел из Джебела. Ничего не понимаю. - Лумис вроде святого. Не смог видеть, как кэп уходит один - после всего, что случилось. Он так поступил, чтобы избавить его от лишних трудностей, - ответил Таунс. Опять стало тихо. Кто-то глянул на часы. Через час рассвет, и все станет ясно. Этот час тянулся медленнее всего. Они лежали, подперев ладонями подбородки, вглядываясь в темные тени у догоравшего костра. Там было все их будущее, - Стрингер-таки чокнется, - тихо заговорил Кроу. - Если нам повезет и мы уедем на верблюдах, он выпустит себе кишки. - Ну и что? - ответил Белами. День-два пути, и вокруг будут пальмы, вода и весь мир. К черту Стрингера. Конечно, до поры до времени на нем основывались все надежды. Стоит все же прислушаться к Таунсу, который считает, что шанс поднять эту штуку и при этом не разбиться - пятьдесят на пятьдесят. А тут два дня пути с людьми, которые здесь родились и знают дорогу. Харрис должен с ними сговориться. Это именно тот человек: знает их наречие, пришел не с пустыми руками. Нет, капитан не даст промашки. Позади звякнуло что-то металлическое. Моран выругался, скользнул вниз по дюне и срезал напрямик по песку. Если шумит Стрингер, он ему покажет. Кроу пошевелил локтями, и руки пронзила острая боль. Его лицо лежало так близко от поверхности песка, что от дыхания поднималась пыль. - Который час, Дейв? - Три только что было. - Господи, быстрее бы все кончилось. - Язык снова высох: сегодня опять сократили рацион до одной пинты, а в баке осталось воды всего на два дня. Воздух за ночь не шелохнулся. Ни ветра, ни инея, ни росы. - Скоро рассвет, - сказал Белами и опустил лицо на руки, закрыв глаза. Зарево костра гипнотизировало, сон притуплял боль. Когда на краю земли показалось солнце, они оставались на своих местах. - Дейв. Белами резко дернул головой, еще в полусне. Снова вернулась боль. - Что? - Утро. Он открыл глаза и увидел солнечный диск. В сахарских сутках есть два момента - на рассвете и на закате, - когда можно на глаз определять расстояние: по низкому солнцу на краю горизонта. В такие моменты легко верится, что пустыня безгранична, что эти пески - сама вечность. Между дюнами и заалевшим краем света, подобно темной каменной гряде, выделялись очертания людей и верблюдов. Скоро они зашевелились, меняя форму, разделяясь и вновь соединяясь. Тишину пустыни нарушили голоса, резкие, как первые птичьи трели в лесу. На гребень дюны опять заполз Моран. - Что-нибудь видно? - Проснулись. До них две мили, если не больше. По мере того как солнце освещало окрестности, темные фигуры краснели, за считанные минуты они окрасились в белое и бурое: бурнусы и туловища верблюдов, бросавшие темные подвижные тени на песок. Голоса стали громче, длинные шеи животных покачивались. - Они грузятся, - сказал Таунс. - Смотрите - один верблюд белый. - Это для меня, - пошутил Кроу. Очертания заколыхались, медленно удаляясь на север. Над караваном колебался уже нагретый воздух, смешанный с поднятой пылью. Белами сложил биноклем ладони, пытаясь что-нибудь рассмотреть в движущемся облаке. Скоро караван превратился в смутное пятно на северо-восточном краю песков. Прошло какое-то время, прежде чем смогли заговорить: ожидание, длившееся двенадцать часов, было наполнено, кроме страха за Харриса и Лумиса, надеждой на спасение. Первым поднялся Таунс. С одежды посыпался песок. - Я пойду. - Надо убедиться, что они взяли с собой ребят. Поднялись и остальные, намереваясь отправиться вместе с пилотом. - Пойду я один, - отрезал Таунс. Кроу глянул на Бедами. В этом был смысл: телесная влага очень дорога. Следовало бы бросить жребий, кому идти, но по всему видно, Таунс решил твердо. Он спустился по восточному склону дюн. Моран обратился к Белами и Кроу: - Прошу вас, разведите через пару часов костер. - В ослепляющем свете, уже сейчас мешавшем что-нибудь разглядеть, вряд ли будет видна солнечная сторона этих дюн с расстояния в две мили. И он скатился по склону, притормаживая пяткой. - Лью, погоди! Мне надо размяться. Он больше не доверял Таунсу. Нервы у всех на пределе, а Таунса к тому же терзает чувство вины. Еще с холма Моран заметил какое-то темное пятно. Оно плавало в водном мираже. Вероятно, верблюд, обессилевший и брошенный. Но если это не верблюд, а новые жертвы... Таунс может поддаться наваждению и уйти куда глаза глядят, пуститься, так сказать, в искупительное паломничество, потому что теперь станет семь погибших. Он сам будет восьмым. Они шли минут сорок, до узких щелок зажмурив глаза между обожженными веками. Темное пятно оказалось не миражем. То был верблюд. Он, должно быть, умер во сне, потому что передние лапы неуклюже разъехались в разные стороны под тяжестью тела. Они миновали труп и направились к еще двум фигурам, которые были слишком малы, чтобы их можно было разглядеть с дюн. Обогнули погасший костер и замерли. - Этого мы и ждали, - прохрипел Моран. - Ты будешь лгуном, если станешь отрицать это. Таунс молчал. С них сняли ботинки. Ботинки, часы, портупею и револьвер. Моран ободряюще посмотрел на Таунса: - Ведь это было их решение, не твое. - Он принялся рыть в песке яму. Они пробыли здесь уже около часа, тела их отдавали ту немногую влагу, которая еще оставалась. Таунс не проронил ни слова. Когда все было кончено и они повернули обратно, Моран остановился у трупа верблюда. - Даже если бы они и взяли их с собой, то далеко не ушли бы. Эти мерзавцы сами потерялись. - Горб у верблюда был сморщен, весь усох, видно, в нем иссякли запасы жира. Шейные вены надрезаны в четырех местах: как последнее средство, араб способен пить кровь своего животного. Снятые ботинки, часы и пистолет были привычными, традиционными трофеями, которые берут у мертвых, даже если нет никакой надежды выручить за них деньги. - Дай твою бутылку, Фрэнк. Таунс отвернулся. Пришлось самому взять у него бутылку. То, что он задумал сделать с телом верблюда, потребует много времени. Может быть, у него начнется рвота и он потеряет остатки жидкости. Поэтому он твердил про себя заклинание: "Это означает жизнь для двоих целые сутки". Лезвие карманного ножа прошло через стенку желудка, дважды он останавливался, повторяя шепотом: жизнь, жизнь, жизнь. Несмотря на подступающую тошноту, он продолжал наполнять бутылки зеленоватой, пачкающей руки жидкостью. Наполнив до краев, туго закрутил пробки и протер песком. Больше влаги не оказалось. Верблюжий желудок способен содержать до пятидесяти галлонов воды, но это животное дошло до предела и умерло от истощения. Наверно, бедуины не заметили, что верблюд не встал после ночевки, иначе они забрали бы из него всю оставшуюся, воду. Они тоже дошли до п