дпрыгивая и бегая  кругами, чтобы
согреться, я пытался сообразить,  что же мне теперь делать. Больше всего мне
хотелось  найти   какое-нибудь  местечко,   чтобы   отогреться   и  поспать,
какое-нибудь местечко, где я буду в безопасности.
     Как насчет квартиры матери? Там даже сохранилась  парочка моих пиджаков
школьных времен. Я мог выспаться, согреться, перекусить, а уж завтра решить,
что надо делать.
     Но нет.  Разве эти двое убийц не направились прямиком к дяде Элу? Разве
это  не означает,  что они  все про меня знают? Знают, к кому я  пойду, куда
побегу.  Может, сейчас они устроили засаду в доме  матери и дожидаются моего
появления.
     Стало быть, надо идти куда-то еще. Куда-то еще. Но куда еще?
     Добравшись до Западной Сентрал-Парк-авеню, я так ничего и  не придумал.
Я вышел из  парка  между 62 и 63-й  улицами, с  минуту постоял на  тротуаре,
потом пересек проспект и двинулся по 62-й. Теперь, когда я наметил себе хоть
какое-то место назначения, стоять истуканом было слишком холодно.
     Куда-нибудь, куда-нибудь.  Точнее,  к кому-нибудь.  Должен  же  найтись
какой-то знакомый, который приютит меня на остаток ночи.
     И  тут  я вспомнил об  Арти Декстере. Мы не виделись с  Арти  семь  или
восемь месяцев, с того  дня, когда он в последний раз заглянул ко мне в бар.
Мы вместе ходили в школу, тогда-то он  и начал играть  на конга-барабане  на
воскресных  представлениях  ансамблей  ударных  инструментов.  Позднее  Арти
пристрастился  к гитаре и народным  песням, а заодно приторговывал по случаю
марихуаной  и разными  пилюлями. По  крайней мере,  такое у  меня  сложилось
впечатление. Не знаю, сколько в этом было правды, а сколько показухи. Иногда
у  него бывало  много денег,  но  порой  он  попросту  нищенствовал.  Как  в
последний раз в Канарси, когда занял  у меня десятку.  Теперь  он должен мне
общим счетом тридцать пять долларов. Такую сумму Арти потянет, это я знал.
     У нас с Арти несколько  странные  отношения. В школе он  был колоритной
фигурой, а у колоритных фигур всегда есть прилипалы, увивающиеся вокруг. Я -
из этих прилипал,  но  Арти почему-то  всегда  любил меня, и мы с  ним  были
ближе, чем  обычный  герой  и его прихвостень.  Мы поддерживали  отношения и
после школы, хотя  и весьма  нерегулярно. Все  сводилось  к  тому,  что Арти
появлялся,  когда  я  его совсем  не  ждал,  и  звал  меня  на  какую-нибудь
вечеринку. Или просто заглядывал в бар, проходя мимо. Ну, все такое.  Думаю,
мы могли  бы и  впрямь  стать  близкими друзьями,  сумей  я побороть в  себе
комплекс прилипалы. Но я так и не сумел.
     Из всех моих  знакомых, которых,  если разобраться,  не так уж и много,
Арти Декстер больше других годился для того, чтобы принять незваного гостя в
четыре  часа утра в среду.  Клюя носом, размахивая руками  и стуча пяткой  о
пятку,  я  устремился  на  запад  по  62-й улице,  преисполненный  сознанием
внезапно обретенной новой цели.
     Арти,  разумеется, проживает в Виллидже. Я  дошел  до  Бродвея, свернул
налево и приковылял на площадь  Колумба, сделав изрядный крюк по  пути туда.
Потом  спустился и метро, чтобы сесть на первый же поезд.  Маршруты поездов,
отправляющихся с Шестой и Восьмой авеню, расходятся к югу от площади Колумба
и снова сходятся  на Западной Четвертой улице. Именно эта  остановка и  была
мне нужна.
     Первым  подошел поезд  с  буквой "А" -  тот,  на  котором  певец  Билли
Стрейхорн  хочет  отправить  всех  в  Гарлем.  Я  сел  на  него  и  поехал в
противоположную от Гарлема сторону. В вагоне уже было человек девять, кислые
парни в  рабочей одежде да парочка молоденьких бездельников, которые дрыхли,
разинув рты.
     На этот раз  остановки (их было шесть)  не  так раздражали меня. Пока я
чувствовал себя в относительной безопасности.
     Писатели,  раз  в  десять лет  приезжающие  в  Нью-Йорк  с какой-нибудь
Майорки, чтобы прикупить новые плавки, утверждают в  своих книжках, что этот
большой  город никогда не спит. Уж они-то  знают! Но на самом деле  Нью-Йорк
спит, да еще как, приблизительно с половины пятого до четверти шестого утра.
Всего  сорок  пять минут, скажете вы, слишком мало  для сна.  Но  они  могут
показаться вам  вечностью,  если вы окажетесь  в числе  тех немногих  людей,
которые бодрствуют в  указанный промежуток времени. Особенно в таких местах,
как, скажем, Таймс-сквер, которая прямо кипит двадцать три часа и пятнадцать
минут в сутки. Шестая авеню - такое же место, особенно за пересечением с 8-й
улицей, возле  Виллидж-сквер.  Кинотеатры  и  бары  закрыты,  все  на  свете
закрыто. Нет ни машин, ни пешеходов, а улицы, расходящиеся отсюда в западном
направлении подобно вееру, все как одна темны, узки и безлюдны.
     Я торопливо  затрусил через пустырь по ухабистому гудрону Шестой  авеню
дальше  по  улице, которая должна была вывести меня на площадь Шеридана. Все
вокруг казалось таким  маленьким  и  узеньким.  Я шел  будто по  заброшенной
съемочной площадке.
     Арти Декстер живет на Перри-стрит, на которую я попал, миновав  площадь
Шеридана, Гроув-стрит  и еще пару улиц. Я не знаю  названий  половины улиц в
Виллидже и не думаю, чтобы чьи-либо еще познания на этот счет были обширнее.
Мне  знакомы два здешних огромных перекрестка, потому что я слышал о  них от
Арти.  Один из них - перекресток  западных Десятой и  Четвертой  улиц, и его
вполне достаточно, чтобы приезжий мигом развернулся и отправился восвояси, в
родную  деревню.  А  второй (я  миновал  его  по  пути  к  площади Шеридана)
перекресток  находится  там, где  Уэйверли-плейс  пересекает Уэйверли-плейс.
Можете мне не верить, если не хотите, но это правда.
     В общем, я спешил по этим пустым, имевшим  неестественный вид улицам, и
холодный ветер трепал короткие рукава моей рубахи,  а  я гадал, что подумает
обо мне Арти, когда я разбужу его среди ночи.
     И  зря гадал. Уже за полквартала от дома Арти  я услышал шум  - музыку,
крики  и пение. Тут  либо  шла  пьянка, либо  проводили партийный  съезд.  Я
подобрался  поближе.  Возгласы  и  звуки  джаза плыли  в  ночном  воздухе, и
казалось, что Нью-Йорк все-таки не заснул, а, наоборот, собрал все свои силы
в  этом маленьком уголке,  чтобы заставить  дряхлое  сердце города биться до
самого  рассвета. Я поднял  голову и увидел ярко  сиявшие окна. Похоже, свет
горел именно в квартире Арти.
     Так оно и  было.  Когда я  позвонил у двери  подъезда, ответное "з-з-з"
раздалось почти сразу. Я распахнул дверь и пошел по лестнице на второй этаж.
     Коридор был полон веселого шума,  такого громкого, что казалось,  будто
невидимые гуляки - здесь, вокруг меня, в этом узеньком вестибюле. Я дошел до
его конца и постучал в дверь. Но это было нелепо: никто все равно не услышал
бы стук. Поэтому я толкнул дверь и вошел.
     У Арти две комнаты с половиной. Означенная  половина представляет собой
широченный стенной шкаф в гостиной, забитой кухонной утварью. Ванна, которая
не входит в  число  двух с  половиной помещений, больше  кухни  - она очень,
очень длинная; ванна стоит на высоком облицованном кафелем  помосте, а двери
отсюда ведут и в гостиную, и в спальню.
     Убранство гостиной исчерпывается едва ли не одними полками -  шаткими и
покоробившимися под тяжестью долгоиграющих пластинок. Тут есть камин, сверху
и с боков  окруженный полками.  Есть два окна, выходящие на Перри-стрит и со
всех  сторон   обрамленные   полками,   на  которых  громоздятся  здоровущие
громкоговорители.  Полками обвешаны двери в прихожую, спальню, ванную, равно
как и дверцы стенного шкафа. Не на всех этих  полках стоят пластинки, у Арти
есть  две-три  книжки, разные  безделушки,  стоящие  на  полках  там  и  сям
вперемежку с деталями музыкального центра, и еще всякая всячина.
     Поскольку  все  стены заняты  полками, мебель  (продавленная  кушетка и
несколько жалких разнокалиберных стульев и столиков) оттеснена  на  середину
комнаты и стоит как на старом желто-зеленом плетеном  коврике,  так и вокруг
него,   а   среди   предметов   обстановки   по   всей  комнате   понатыканы
громкоговорители.
     Сейчас на пространстве  между полками и мебелью, имеющем форму пончика,
если посмотреть на него  сверху,  толпилось человек пятнадцать или двадцать.
Все - со стаканами  в  руках и трепом на устах. Я  не заметил,  чтобы кто-то
кого-то  слушал. И не  увидел  ни  одного  человека,  который  сидел  бы  на
предназначенной для этого мебели.
     Внезапно передо мной  возник Арти собственной персоной. В  нем примерно
пять футов и  четыре дюйма - на полфута  меньше, чем во  мне,  и  улыбка его
сияет  как россыпь бриллиантов, потому  что он  поставил на зубы коронки. Он
никогда не смотрит в одну точку дольше десятой доли секунды, бросает взгляды
то в одну  сторону, то в другую, будто дротики, и создается впечатление, что
он или  показывает фокусы, или просто  тренирует глазные  мышцы. Человек  он
музыкальный, а посему все время подпрыгивает и  дергает руками,  будто колет
окружающих.
     -  Малыш! - воскликнул он,  молниеносно посмотрев на мое правое  плечо,
левое  ухо,  кадык,  правый локоть,  левую ноздрю и пятно на воротнике  моей
рубахи, и резко выбросил руки в стороны. - Рад, что ты смог выбраться!
     - Мне надо где-то переночевать! - заорал я.
     -  Все, что пожелаешь, малыш!  - крикнул  Арти  в ответ. Он  оглядел  с
десяток частей моего тела и добавил: - Будь как дома!
     И исчез.
     Превосходно. Было уже почти  половина пятого  утра, и  я так устал, что
валился с ног. Я протолкался сквозь толпу гостей, каждый из  которых успевал
сказать мне несколько слов, пока я  шел  мимо,  и  открыл дверь спальни. Тут
было темно, и это пришлось мне по душе. Я  закрыл дверь, но не стал зажигать
свет, а начал ощупью пробираться к постели.
     Однако в ней уже были люди. Не скажу точно, сколько именно.
     - Осторожней, ты! - рявкнул кто-то.
     - Прошу прощения, - ответил я.
     На полу лежал коврик. Я прилег на него, прикрыл глаза, и шумная гулянка
для меня кончилась.

     Самое странное заключалось вот в чем:  я  знал, что сплю и вижу сон, но
понятия не имею,  что мне  снится. Я в жизни не видел такого  гадкого сна  -
будто ты спишь и знаешь, что спишь,  и видишь сон, и  знаешь, что это дурной
сон, кошмарный сон, но не знаешь, о чем он, этот сон.
     Наверное, это самое страшное. Ужас перед лицом неведомого, и все такое.
Мне так отчаянно хотелось познакомиться с содержанием моих сновидений, что я
вылетел из мира снов, будто пробка из бутылки.
     Я лежал на каком-то полу, в широком снопе солнечного света.
     Что-то было не так. Окна моей спальни выходят на север, и солнце светит
в них под  острым углом, причем только в разгар  лета, да и тогда в  комнату
просачивается лишь тоненький лучик. Кроме того, у себя в спальне я дрыхну на
кровати, а не на полу. Тут что-то не так, совсем не так, как надо.
     Сначала  просыпается  тело,  а  мозги -  уже  потом.  Я  открыл  глаза,
пошевелил руками и все вспомнил.
     Я  рывком принял сидячее  положение. Спина  болела так,  будто из  меня
выдернули позвоночник.
     -  Н-да!  - произнес я и снова лег. Сон на полу - не самый лучший отдых
даже в самые лучшие времена.
     Я предпринял  вторую попытку  подняться, на  этот  раз медленно, и  мне
удалось проделать все телодвижения,  необходимые для  того, чтобы  встать на
ноги. Я чуть подался вперед и оглядел комнату.
     Теперь на кровати возлежал Арти, и он  был один. На всех горизонтальных
поверхностях - трюмо,  ночном столике, сиденьях стульев -  стояли полупустые
стаканы.  Дверь шкафа  была открыта,  и  на полу  перед  ним высилась  груда
одежды.
     В воздухе  стоял  кофейный дух, и я, выйдя из спальни, направился к его
источнику. Возле кухонной ниши мне на глаза  попалась  лиловоокая красотка с
волосами  цвета воронова  крыла, одетая  в  грубые полотняные штаны и черный
свитер с высоким горлом.  Она готовила яичницу-болтунью. Красотка была босая
и  совсем маленькая. На  вид  - гибрид  негритянки, китаянки  и француженки.
Такой   облик   обычно   принимают   еврейские    девушки,   обучающиеся   в
музыкально-художественных школах.
     Она заговорила первой.
     - Вы спали на полу. - Это  было произнесено сухим и  прозаичным  тоном,
каким обычно говорят о погоде.
     - Похоже, да, - ответил я. Спина у меня болела, руки были грязные, рот,
казалось,  забит  шерстью, а в довершение  всего  я прекрасно помнил, почему
нахожусь здесь, а не в своей собственной уютной квартирке над гриль-баром "Я
не прочь". - Можно мне немножко кофе?
     Она указала на чайник вилкой, с которой капал яичный белок.
     - Угощайтесь. Что, похмелье, да?
     - Нет, я вчера не пил. Который теперь час?
     - Начало третьего.
     - Сейчас день?
     Она уставилась на меня.
     - Разумеется, день. -  Девушка снова принялась взбивать яйца. - Видать,
вечеринка была ого-го!
     - Так  вас тут не было? - спросил я, открывая дверцы буфета  в  поисках
чашки.
     -  Они  все  в  мойке,  -  сказала  красотка.  -  Нет,  не  было.  Я  -
девушка-вытрезвитель.
     - О! - изрек я.
     Мы  стояли  недалеко  друг от  друга, она у  плиты,  а  я  возле мойки.
Порывшись в  груде посуды, я вытащил  чашку, как мог,  вымыл ее и налил себе
кофе.
     - Что-то я вас раньше тут не видела, - сказала девушка.
     - Я редко сюда выбираюсь.
     - Откуда выбираетесь?
     - Из Канарси.
     Она  скорчила  такую  гримасу,  будто  я  отпустил сальную  шуточку,  и
сказала:
     - Ну-ну, давай заливай.
     - Нет, правда.
     Красотка взяла  себе  тарелку, выложила  на нее болтунью,  а сковородку
поставила обратно на плиту
     - Если хочешь  яичницы, стряпай сам,  -  сказала  она. Девица не хотела
меня обидеть, просто ставила в известность.
     - Нет, спасибо, - ответил я, - хватит с меня и кофе.
     Она отнесла свою тарелку и  чашку к  нагромождению  мебели  на середине
комнаты  и села. У Арти нет кухонного стола. Я уселся  напротив нее и стал с
хлюпаньем тянуть свой кофе, еще слишком горячий. Девушка не обращала на меня
никакого внимания, кидая в рот кусочки яичницы,  будто  уголь в топку печи -
ш-шик,   ш-шик,   ш-шик.  Как  патрульный  Циккатта  с  его  буль-буль-буль.
Размеренно, как это делала бы машина.
     - Когда проснется Арти, как вы думаете? - спросил я.
     -  Когда  я  соберу  завтрак,  -  ответила  она. -  Ты  не  обязан  его
дожидаться.
     - Еще как обязан, - сказал я. - Мне надо с ним поговорить.
     На этот раз она удостоила меня взгляда.
     - О чем это?
     - О затруднениях, - ответил я. - О той луже, в которую я сел.
     - А что тут может поделать Арти?
     - Не знаю, -  сказал  я, и это было  правдой.  Просто мне  не пришло  в
голову, с кем бы еще поговорить.
     - Если речь о деньгах, то Арти на мели, можешь мне поверить, - сообщила
она.
     - Не в деньгах дело. Мне просто нужно с ним посоветоваться.
     Она подняла глаза  от своей исчезающей яичницы и возобновила эти ш-шик,
ш-шик, ш-шик. Потом на миг остановилась и спросила:
     - Что случилось? Тебе нужен гинеколог?
     - Господи, нет! Ничего подобного.
     - Если дело не в деньгах и не в сексе, то я  уж и не знаю, что сказать.
Вы ведь не старьевщик?
     - Я? Нет,  только не я. - Эта идея удивила меня не меньше, чем мысль  о
том, что ко мне подослали двух наемных  убийц для исполнения своих служебных
обязанностей. Я - старьевщик? Я - угроза для организации?
     - Да, я тоже так не думаю, -  сказала  девица. - У вас слишком здоровый
вид.
     Это замечание  можно  было  воспринять  едва  ли  не  как  оскорбление,
высказанное сухим деловым тоном в мгновения отдыха от пережевывания яичницы.
     -  Просто у меня возникли  сложности,  -  сказал  я.  Сделав  несколько
глотков кофе, я сделал несколько шагов по комнате. Спал я полностью одетым и
теперь чувствовал себя  помятым  и  взопревшим, как  человек,  который  спал
полностью одетым. У меня было ощущение, будто я спал  в автобусе, ехавшем по
бездорожью.
     - Извините, что темню, - сказал я, - но  мне думается, что об этом деле
лучше не распространяться.
     Девица пожала плечами, прикончила яичницу и встала.
     - Мне плевать, - сказала она.
     Когда девушка пошла относить свою тарелку в  раковину,  я вспомнил, что
располагаю сведениями, которыми вполне могу с нею поделиться.
     - Меня зовут Чарли, - сообщил я - Чарли Пул.
     -  Привет, - сказала она,  стоя над мойкой спиной ко мне.  Своего имени
она так и не назвала. - Ты хочешь разбудить Арти?
     - А можно?
     - Если ты этого не сделаешь, я сама разбужу.
     - О. Ну что ж.
     - Только долго не возитесь.
     - Ладно.
     Я вернулся в  спальню с полупустой кофейной  чашкой в руках. Арти лежал
на  животе,  раскинув руки и ноги, и был похож  на кривую свастику. Спал он,
судя по всему, очень глубоко.
     - Арти, - позвал я. - Эй, Арти.
     Удивительное дело. Он тотчас открыл глаза,  перевернулся на  спину, сел
и, посмотрев на меня, сказал:
     - Хло?
     - Нет, - ответил я. - Чарли. Чарли Пул.
     Арти заморгал, потом одарил меня широченной улыбкой и произнес:
     - Чарли, малыш! Рад тебя видеть. Давно не виделись, малыш!
     - Я пришел вчера  ночью, - напомнил  я ему, еще не совсем веря, что  он
проснулся.
     Арти по-прежнему широко улыбался и смотрел на меня сияющими глазами.
     - Шикарная вечеринка! - воскликнул он. - Какая же шикарная вечеринка!
     Потом Арти снова заморгал, улыбка сползла с его лица, и он  уставился в
пол.
     - Ты спал  на полу, - сказал Арти таким тоном, каким мог  бы произнести
"Ты  шел  по  воде аки  посуху". В  нем  слышалось  недоверие,  приглушенное
благоговейным страхом. Арти еще  дважды  повторил свое  высказывание, причем
оба раза одинаково:
     - Ты спал на полу. Ты спал на полу.
     -  Арти, - сказал я, решив, что он впрямь пробудился, - я вроде попал в
переплет. Мне нужна помощь, Арти.
     Он оторвал взгляд от пола. На этот раз улыбка Арти была растерянной,  а
глаза казались стеклянными.
     - Чарли Пул, -  задумчиво проговорил он. - Маленький Чарли Пул. Спал на
полу. Попал в переплет. Маленький Чарли Пул.
     - Мне нужна помощь, - повторил я.
     Арти развел руками.
     - Рассказывай, малыш, - сказал он так тихо и проникновенно, как ни разу
еще не говорил на моей памяти. - Расскажи мне все. Начинай.
     Начинать.  С  чего  начинать?  Во-первых,  попытка  парней убить  меня.
Во-вторых, история про  дядю  Эла, организацию и  бар  в Канарси. В-третьих,
блуждание по улицам почти без денег и без пальто. Но где же тут начало?
     И тут я вспомнил имя, которое  слышал  прошлой ночью, когда мой дядя Эл
разговаривал с  убийцами. Агрикола. Вот с  кого, наверное,  все  началось. С
Агриколы, человека, который приказал убийцам убить меня. Поэтому я сказал:
     -  Арти,  ты  не  знаешь  человека  по  имени Агрикола?  Он в  какой-то
преступной шайке.
     - Агрикола? Фермер? Черт, конечно.
     - Так ты его знаешь?
     - Фермер Агрикола. Его все знают. По крайней мере, знают о нем. Сам я с
ним, разумеется, никогда  не  встречался -  он слишком  большая шишка. Кроме
того, большую часть времени он сидит у себя на ферме в Стейтен-Айленде.
     - Стейтен-Айленд, - повторил я.
     - Естественно,  я слыхал о нем, когда торговал пилюлями,  понятно? Он -
из высших эшелонов. А может, и вообще всем заправляет, почем мне знать. Тебе
известно,  что  я  бросил  торговать  этим   зельем?  Посмотрел   по  телеку
документальный фильм о  вреде пристрастия к наркотикам и, скажу тебе, малыш,
это было как  откровение. Перед  тобой - новый  Арти  Декстер, совсем другой
человек, хочешь - верь, хочешь  - не верь. А теперь так нагрузился сознанием
общественной пользы, что...
     - Агрикола, - сказал я.
     - Если ты задумал сорвать лишнюю копейку,  сбывая пилюли в своем  баре,
послушайся моего совета, не делай этого. Настанет  утро, когда ты посмотришь
на себя в зеркало и скажешь...
     - Нет, - сказал я. - Не в том дело. Этот парень, Агрикола, послал...
     Но  тут  открылась  дверь, и  в  спальню  вошла  лиловоокая красотка  с
волосами цвета воронова крыла.
     - Время, господа, - сказала она - Прошу вас.
     - Хло! -  заорал Арти, сбрасывая одеяло и растопыривая руки. - Ты идешь
к своему папочке?
     - Надеюсь, что не к нему, - ответила красотка.
     На Арти не  было пижамы. Чувствуя, как мои  щеки заливает давно забытый
юношеский румянец, я забормотал:
     - Э... Арти... ну... потом... э... поговорим... э...
     И  попятился прочь. Я покинул комнату через дверь в  ванную, потому что
этот маршрут  позволял мне держаться  подальше от Хло, которая уже стягивала
портки, не обращая на меня никакого внимания.
     Оказавшись  за  закрытой  дверью  ванной, я  почувствовал  себя намного
лучше. Я услышал, как Арти вопит: "Ах-ха!..", а потом настала тишина.
     Поскольку я очутился в  ванной и делать мне было нечего, я умылся. Я не
стал снимать грязную одежду, потому что ее  все равно пришлось бы натягивать
снова, а мне не хотелось этого делать. К примеру, я знал,  что воротник моей
рубашки уже наверняка почернел, но пока я  не видел  его,  это меня не очень
беспокоило. Поэтому я просто омыл руки и лицо,  почистил зубы, нанеся  пасту
на  палец, прополоскал  горло и покинул ванную через другую дверь,  чувствуя
себя значительно бодрее.
     Входя в гостиную, я услышал телефонный звонок.  Я огляделся, но телефон
стоял  в  спальне, и до меня донесся вопль Арти: "Ну вот, всегда так! Каждый
раз, черт возьми!" Телефон больше не звонил. Наверное, Арти снял трубку.
     Я  порылся на  полках,  нашел  среди пластинок старую книжку в бумажной
обложке, рассказывающую  о мультфильмах Чарлза Адамса, и уселся  читать  ее,
дабы отвлечься от мыслей о насилии и членовредительстве.
     Только похоже, не та книга мне попалась.
     Вскоре Арти и Хло вышли из спальни. Оба  были одеты. Оба имели здоровый
вид и держались бодрячками. Арти оживленно потирал руки.
     - Итак, Чарли, ты хотел со мной поговорить, малыш.
     - Кофе? - спросила Хло.
     - Вот это правильно, -  сказал Арти. - Кофе для всех - для меня и моего
войска. Чарли, ты как?
     - С удовольствием, - ответил я.
     - Прекрасно. - Арти хлопнул в  ладоши, уселся  в кресло напротив меня и
сказал: - Начали!
     - И можешь передать своему дяде Элу, что он  не умеет правильно выбрать
момент, - донесся из кухонной ниши голос Хло.
     - Дяде Элу? - переспросил я.
     Арти нахмурился и сказал Хло:
     - Это же сюрприз, чмо ты эдакое! Он не хотел, чтобы мы говорили.
     - Я забыла, - ответила Хло. - Извини.
     -  Давай поговорим, - предложил  Арти.  - У тебя трудности,  тебе нужен
совет. Это как-то связано с Фермером Агриколой?
     -  Нет, погоди, -  заспорил я. -  Дело нешуточное. Что там насчет моего
дяди Эла?
     -  Забудь, ладно?  - попросила  Хло.  -  Я уже жалею, что заговорила об
этом. Я не хотела ничего испортить.
     - Слово -  не воробей, - сказал  ей Арти. - Теперь-то  уж чего. На фига
было пасть разевать, идиотка.
     Тон, каким он это произнес, был отнюдь не таким грубым, как сами слова.
Казалось, сейчас Арти попросту не мог по-настоящему разозлиться на Хло.
     - Можешь подать на  меня в суд, - заявила она и  снова принялась варить
кофе.
     - В чем дело? - спросил я.
     - Твой дядька Эл звонил, - ответил Арти. - Спрашивал, тут ты или нет, и
я сказал - тут,  и не  хочет ли он  с  тобой  поговорить,  и он  сказал, что
приедет сам  и заберет тебя,  только  тебе не говорить, потому  что он хотел
устроить сюрприз. Поэтому, когда он придет, ты уж удивись, ладно?

     Я  прибыл в Стейтен-Айленд на пароме, высадился на  сушу  и  отправился
искать Фермера Агриколу.
     Квартиру  Арти  я,  разумеется, покинул в  спешке.  Но  прежде все-таки
перекинулся с ним несколькими словами. Я одолжил у него куртку и взял с Арти
клятву  молчать о  том, куда я направляюсь,  и не говорить, что мне известно
имя Агриколы.
     - Не говори дяде Элу, - попросил я его. - И вообще никому не говори.
     - Малыш, да скажи ты мне, что происходит! - потребовал он.
     - Некогда. Я вернусь, как только смогу, обещаю.
     - Хорошо, - ответил Арти. - Мои  уста на  замке. Ее тоже, - он взглянул
на Хло. - Верно, пасть болтливая?
     -  Разумеется,  -  пообещала  девица, посмотрела  на  меня  и  покачала
головой. - Не волнуйся, Чарли.
     Я  не уверен, но? по-моему, теперь я интересовал ее больше, чем в самом
начале.
     - Ну,  я  пошел, -  сказал  я им и влез в  черную баскетбольную куртку,
которую Арти мне одолжил. Рукава были слишком  коротки, и манжеты моей белой
рубахи торчали из-под них; по  правде сказать, рукава куртки  еле прикрывали
мои локти, а полы не сходились на животе, и я не мог застегнуть "молнию". Но
это все же было лучше, чем вообще ничего.
     Я  выбежал на улицу и в двух кварталах от дома  Арти увидел их - убийц;
они медленно катили в своей черной машине, стиснув с боков дядю Эла? который
сидел  с  ними  впереди. Меня  они  не  заметили,  потому что  во  все глаза
рассматривали уличные указатели, дабы не заблудиться в Виллидже.
     На площади  Шеридана я сел в  поезд подземки,  шедший с Седьмой  авеню,
доехал  до  Южной  Переправы  -  конечной  остановки  -  и  взошел  на  борт
стейтен-айлендского парома, который взял курс на Европу, но доплыл только до
Стейтен-Айленда.
     Денек для  морской прогулки выдался чудесный: безоблачное  небо,  яркое
желтое солнце, свежий,  но не холодный  ветерок. Я стоял на верхней  палубе,
впереди.  Если бы  по  той  или иной причине я вдруг свалился  через леерные
ограждения, то рухнул бы на крышу  какой-нибудь машины, а не в Атлантический
океан. Я попытался впасть в настроение, соответствующее погоде,  моей миссии
и морской романтике, но чувствовал только страх.
     И голод. Когда паром причалил в Сент-Джордж, я  дошел до главной улицы,
пересек один из  крутых холмов, которыми  изобилует  Стейтен-Айленд, и нашел
забегаловку,  где  заказал гамбургер и чашку кофе.  После оплаты еды  у меня
осталось семнадцать долларов тридцать восемь центов.
     Гордостью  этой  забегаловки  была телефонная  будка.  Я вошел в нее  и
раскрыл  тощий телефонный справочник  Стейтен-Айленда, не рассчитывая  найти
то, что ищу. Но А. Ф. Агрикола  числился  в нем чуть ли не первым.  Адреса в
справочнике не было, указывался только район - Аннадейл.
     Может, это  был какой-то другой Агрикола. Хотя  сколько человек с такой
фамилией могло  владеть фермой на Стейтен-Айленде? И если даже этот Агрикола
- не тот Агрикола, возможно, он знает и поможет мне найти кого надо.
     Я спросил  у  здешнего буфетчика,  как  добраться до  Аннадейла,  и  он
сообщил мне, на какой автобус садиться и как найти остановку.
     Стейтен-Айленд - очень занятное  местечко. Это один  из  пяти небольших
городов, составляющих Нью-Йорк, - такая же его часть, как Манхэттен, Бруклин
или  Бронкс, но, с другой стороны,  это дурацкий  остров,  торчащий рядом  с
побережьем Нью-Джерси. Пока  не построили мост  через  пролив  Веррацано, на
Стейтен-Айленд  нельзя было попасть автотранспортом  ни  из  какого  другого
района, остров по-прежнему  остается  единственным районом в Нью-Йорке,  где
нет ни  подземки, ни  небоскребов, зато  хватает широких,  поросших  жесткой
травой  пустошей. Есть  тут и трущобы,  поскольку  трущобы имеются в  каждом
городе, но выглядят они не так, как трущобы Нью-Йорк-Сити. Они скорее похожи
на трущобы  Паукипси  или на задворки  Беллавилла,  штата  Иллинойс. И  хотя
Стейтен-Айленд  всего  лишь  пятая  часть большого  города, сам он,  в  свою
очередь,  состоит  из горстки маленьких городков,  отделенных друг от  друга
полями  и  перелесками,  таких,  как  Сент-Джордж,  где  причаливает  паром,
Порт-Ричмонд,    Хаулэнд-Хук,    Нью-Дорп,    Элтингвилл,    Плезэнт-Плейнз,
Ричмонд-Вэлли, Булз-Хед, Нью-Спрингвилл и Аннадейл, где жил человек по имени
Агрикола.
     Аннадейл  - милый малолюдный городок между Артур-Килл-роуд и  бульваром
Драмгул.  Это  на  случай, если  вас интересуют названия  двух  улиц,  узнав
которые, я вовсе не стал чувствовать себя лучше.
     Старые  шуты  и  комедианты,  так  много  потешавшиеся  над  Канарси  и
Нью-Джерси, почему-то почти  совсем  обошли вниманием  Стейтен-Айленд. Может
быть,  из  добрых чувств к островитянам, а может потому, что  Стейтен-Айленд
благодаря  своей планировке являет  собой  совершенно  невероятное  зрелище.
Настолько невероятное, что даже  комики не  могут придумать, как им пройтись
на его счет?
     Я   вышел   из   автобуса  на   Ричмонд-авеню,  в   точке   пересечения
Артур-Килл-роуд  и  бульвара  Драмгул.  Тут  была   автозаправочная  станция
"Галф-Ойл", и  я спросил  работника, где мне найти ферму Агриколы.  Работник
этого не знал, но надоумил меня пройти немного дальше по бульвару Драмгул, а
потом опять спросить у кого-нибудь дорогу.
     Бульвар Драмгул построила  во время  второй  мировой войны  армия  США,
чтобы быстро перебрасывать  войска из Нью-Джерси через Аутербридж-Кроссинг и
Стейтен-Айленд к портам северо-восточного  побережья,  где они  грузились на
корабли. Судя по всему, улицу с  тех пор ни  разу не ремонтировали. Движение
тут очень вялое, а  слева и справа от проезжей части тянутся в основном леса
и поля. Иногда  мне  попадались по пути  горстки стоящих в ряд домов, обычно
кирпичных. Они  были очень красивыми, но создавали впечатление заброшенности
и запустения. Время от  времени мимо меня проезжали машины, направляясь либо
к Аутербридж-Кроссинг,  либо в  противоположную сторону.  Все  они ехали  по
внешней полосе, потому что  внутренняя  была в слишком плачевном  состоянии.
Бетон  потрескался и  сплошь  покрылся выбоинами. Тротуаров  не было  вовсе,
поэтому я шел  по заросшему  травой  островку безопасности посреди  проезжей
части, петляя между деревьями и уличными фонарями.
     Я  шагал  довольно  долго,  не встречая  по  пути  ни  бензоколонок, ни
каких-нибудь лавочек, и уже начал задаваться  вопросом, у кого же мне теперь
узнать  дорогу  к  дому  Фермера  Агриколы,  и  тут  мимо  меня  в  западном
направлении промчалась черная машина.
     Это была она. Я узнал  машину, едва увидев ее. И обоих убийц,  сидевших
впереди.  Я стал как вкопанный  и смотрел, как  машина  взлетает по пологому
холму и сворачивает направо.
     Может, эти двое  допросили Арти? Угрожали ему или девушке? Неужели Арти
или Хло сказали  им, что я  знаю имя Агриколы и отправился на Стейтен-Айленд
искать его?
     Или бандиты попросту  вернулись  за  новыми указаниями?  Обсуждать дело
такого  рода  по  телефону они  бы  не  осмелились  -  это  при  нынешнем-то
"обжучивании" линий связи! Вероятно, они приехали к Арти, не  застали меня и
поняли, что опять потеряли след. Вот и возвратились на Стейтен-Айленд, чтобы
посовещаться с Агриколой и решить, что теперь делать.
     Сейчас они  знают, что дядя Эл больше  не в  силах навести их на меня и
что впредь я не буду откликаться на его телефонные звонки.
     За сегодняшний день они уже дважды проехали  мимо, не заметив  меня. Во
второй раз это,  очевидно,  означало, что Арти и  Хло  не раскололись:  знай
убийцы   о   том,   что   я  тут   на  острове,   они  бы   проверяли   всех
встречных-поперечных, хоть немного похожих на меня.
     Стало быть, убийцы, наверное, просто возвращаются к Агриколе. А значит,
его ферма  находится где-то справа от меня, за тем перекрестком на  верхушке
холма.
     Я не знал, надолго ли убийцы загостятся у Агриколы и скоро  ли помчатся
обратно, а посему покинул островок безопасности,  ступил на правую обочину и
зашагал по  траве, вместо которой тут полагалось бы  быть тротуару,  если бы
наши военные строители хотели, чтобы Америка выиграла вторую мировую войну.
     Перекресток на холме вывел меня  на проспект Гугенотов. Я, естественно,
повернул направо и зашагал дальше.
     По  какой-то  неведомой причине весь Стейтен-Айленд, даже самые дорогие
его участки вроде Принсес-Бей, имеет слегка неряшливый вид, будто люди много
лет  назад  махнули рукой на его  красоты  и перестали поддерживать порядок.
Даже огненно-красная краска тускнеет на здешнем воздухе, становясь бледной и
грязной.   Весь  остров  производит  такое  же  унылое  впечатление,  как  и
обслуживающий его паром.
     На проспекте Гугенотов царил  тот же вездесущий дух. Я  шел мимо слегка
обшарпанных домов, неухоженных полей и  рощиц  и редких возделанных участков
земли,  на  которых  кое-где  стояла  рядами   высохшая  пожухлая  кукуруза.
Несколько  раз  я  видел проселочные  дороги,  возле них  торчали  столбы  с
прибитыми к ним почтовыми ящиками, как в деревне.
     Деревенские почтовые ящики - в Нью-Йорке!
     На ящиках были написаны имена: Гигтон, Хайленд, Барретт, Агрикола...
     Проселочная  дорога уходила вправо, по обе стороны вдоль  нее  тянулась
колючая  проволока.  Слева  раскинулось кукурузное поле,  справа - пастбище.
Впереди дорога исчезала в купе деревьев.
     Мне  не  хотелось сворачивать  на нее: тут я был бы на  виду и рисковал
угодить  в ловушку, если бы убийцы  вдруг выехали мне навстречу.  Поэтому  я
миновал  проселок  и прошагал по бетонке чуть дальше, до места, где она была
перегорожена  упавшим  деревом. Усевшись  на  эту  подаренную  мне  природой
скамейку, я принялся ждать.
     День был на исходе, солнце уже не грело, как  раньше, да еще дул свежий
ветерок,  поэтому мне было зябко. Я закурил  сигарету, малость потоптался  в
придорожной  грязи, опять сел на дерево и  задался вопросом, какого  черта я
тут делаю.
     Наверное, пытаюсь спасти свою шкуру.
     Конечно, ной моральный дух немного упал, когда выяснилось, что  дядя Эл
- предатель. А эти два парня в черной машине, появлявшиеся везде, куда бы я,
ни отправился, начинали действовать мне на нервы.
     А  что если  мне  не удастся убедить Агриколу? Что если он посмотрит на
меня, с первого взгляда поймет, кто я такой, и тотчас откроет пальбу?
     Будь у  меня  пистолет,  я мог  бы  взять  Агриколу  на  мушку и  силой
принудить его выслушать мою  речь. Будь у меня  пистолет.  И  достань у меня
смелости пустить его в ход. Но на это у меня не хватило бы духу.
     Я сидел на дереве, думал о том о сем, и мой страх усиливался, а  вместе
с  ним и уныние. Конечно же, разумнее всего  было бы  податься в Мехико  или
Тьерра-дель-Фуэго. То,  что у  меня всего семнадцать долларов и двадцать три
цента,  не  имеет значения. Я  мог бы втихую  пробраться  на  корабль или  в
самолет, добраться до Мехико автостопом. Или, возможно, до  Бразилии. А  там
нашел бы работу, выучил  язык (интересно, можно ли выучить португальский?) и
зажил бы себе припеваючи.
     Но это была несбыточная мечта.  Они  меня все  равно найдут. В  датском
городе Абернаа  или польском Живеце, в  Зулуленде  или Афганистане, в Ите  и
Малой Америке  - везде меня выследит эта зловещая организация. Бежать от нее
бессмысленно. Остается лишь  попытаться убедить тех, кого  это касается, что
их  стремление  прикончить  меня  -  итог  простого недоразумения.  Это  моя
единственная надежда.
     На дороге показался нос черной машины. Я замер. Убийцы опять взялись за
дело, получив от  начальства новые указания, опять  отправились  разыскивать
меня.
     Машина свернула направо. Как раз туда, где я сидел.
     Моим  первым  инстинктивным желанием  было  броситься ничком на  землю,
укрыться  за  поваленным  деревом, зарывшись лицом в траву и  прикрыв голову
руками,  и  ждать конца.  Это  было бы  самое трусливое  из  всех  возможных
решений. Но я  сдержал свой порыв. Еще не все потеряно. Не все. Убийцы никак
не ожидали встретить меня здесь, и в этом заключалось мое преимущество.
     Поэтому  я  ограничился тем, что сложил руки  на груди, чтобы  спрятать
слишком короткие рукава, и подался вперед,  опустив  голову,  будто сплю.  Я
понимал,  что представляю  собой  великолепную  жертву  наезда:  моя  голова
находилась как  раз  на  уровне автомобильной фары.  Но я сумел совладать со
своими нервами, мышцами, всеми до единой. Я ждал.
     Черная машина проехала мимо меня,  урча мотором  и шурша покрышками.  Я
почувствовал  облегчение и немного  расслабился, но,  в  общем-то,  сохранил
первоначальную позу  до тех пор, пока убийцы не скрылись  из  виду.  Тогда я
выпрямился, взглянул налево, потом направо. Кроме меня, на дороге  никого не
было.
     Теперь   у  меня  не   оставалось   никаких  уважительных   причин  для
промедления. Черная машина уехала, я был один, и за мной никто не следил.  Я
прибыл сюда, чтобы встретиться с Агриколой. Что ж, пора.
     Я тяжело и неохотно поднялся на ноги и пустился в путь.

     Путь этот был долгим. В самом его начале,  между пастбищем и кукурузным
полем,  я чувствовал, что меня  видно не  хуже, чем стоящий  на  отшибе дом.
Поэтому, добравшись  до деревьев, я был  вынужден  на минутку  остановиться,
чтобы успокоиться, смахнуть пот со лба и снова преисполниться храбрости.
     А еще  -  чтобы сойти наконец  с  этого  проселка.  В  роще  был густой
подлесок,  но я предпочитал продраться сквозь кустарник,  чем быть пойманным
посреди  дороги Агриколой или его подручными.  Так что  я продирался вперед.
Разумеется, не так быстро и бесшумно, как индеец  у  Купера. Это был участок
леса, оставшийся между двумя вырубками.  Ферма,  которую я наконец-то увидел
за  деревьями,  в  гордом  одиночестве  стояла посреди  обширной  поляны.  Я
посмотрел на нее, и меня опять охватило уныние.
     Для  начала скажу,  что  на сам дом я не обратил  никакого внимания,  а
смотрел  только  на  пустую  лужайку,  отделявшую  меня  от  него.  Агрикола
наверняка руководствовался своими соображениями, когда  вселялся в этот дом.
При его роде занятий он должен был чувствовать уверенность в том,  что никто
не проберется в его дом тайком.
     Что же  делать?  Ждать,  пока  стемнеет? Но сейчас было только половина
четвертого  дня, кроме того, если уж  Агрикола таким  образом защищается  от
этого жестокого мира  в  дневное время,  к  каким  же  предосторожностям  он
прибегает по ночам? Как минимум прожектора, а  может, и  часовые  с оружием.
Перед моим мысленным взором возникла свора сторожевых псов.
     Что ж,  лучше перед  мысленным, чем наяву. Посему я зашагал по поляне к
дому.
     Все нервные  окончания  моего  тела превратились  в  радары, и  все они
обнаружили  одно и то  же: пулеметы в каждом окне; они  нацелены на меня,  и
пулеметчики ждут, когда я подойду  еще  на  шаг... на  два  шага... немножко
ближе... немножко ближе...
     Я шел себе. Ничего не  случилось, вот я  и  шел себе,  теперь  снова по
проселку, а впереди маячил дом, становившийся все больше и больше.
     Это была ферма. Кто-то построил обыкновенный прямоугольный сельский дом
в два этажа, с маленьким крыльцом и неверно поставленной треугольной крышей,
на  которой находились  два слуховых  окна.  А потом,  будто  спохватившись,
строитель  добавил к крыше и окнам помещения.  Слева  торчала пристройка,  в
которой  было  не меньше  окон, чем  на  мостике стейтен-айлендского парома.
Может, солярии, или теплица, или еще  черт  знает что.  Справа  тоже торчала
пристройка -  без  окон. Пристройка над солярием имела модные нынче фигурные
окна, в отличие от остального дома, снабженного по старинке квадратными. Еще
пристройки - тут, там, сям.  Большинство  из них - почти из таких же  досок,
что  и сам  дом,  только  слева бетонная,  да справа  -  алюминиевая  плита,
служившая одной из стен пристройки второго этажа.
     На  подходе  к  этому нагромождению построек  и  пристроек  проселочная
дорога перестала быть проселочной и сделалась асфальтированной.  Пустошь под
воздействием  влаги и машинки для стрижки травы тоже постепенно превратилась
в  лужайку.  Асфальтированная  дорога  пересекала  эту лужайку, поворачивала
возле дома направо, дабы пройти перед парадной дверью, а потом опять налево,
огибая дом  и заканчиваясь на задворках. У  стены  стоял на  солнышке  серый
"линкольн-континенталь"  и  пялился  на  меня  своими  раскосыми  китайскими
глазами-фарами.   Решетка   радиатора   словно   осклабилась   в   злорадном
предвкушении.
     Я  выбрался  на  асфальт.   Никакой  пальбы,  никакой  охраны,  никаких
сторожевых псов. Только  тишина, солнце, бурый дом, я и этот  "континенталь"
восточного типа. Я шел вперед, время  от времени даже дыша - в тех пределах,
в каких это мне позволяло пересохшее горло.
     Я  добрался до парадной двери,  и  ничего не случилось.  Тут я  наконец
остановился; дверь была на расстоянии вытянутой руки, и я начал раздумывать,
что мне делать дальше.
     Попросту постучать и подождать ответа? Но мне, наверное,  откроет слуга
или, возможно,  телохранитель. Во всяком случае, не сам Фермер Агрикола, это
уж точно. Я вполне мог представить себе, какой состоится разговор:
     "- Господина Агриколу, пожалуйста.
     - Как доложить?
     - Чарли Пул.
     Бух! Бух!"
     Значит,   надо   действовать   как-то   иначе.   Следовало   как-нибудь
проскользнуть в дом и посмотреть,  не застану ли я Агриколу в одиночестве. А
потом, если только сумею говорить достаточно быстро  и убедительно, он, быть
может, и выслушает меня.
     Я пошел вправо от парадной  двери, туда, где дорога огибает  угол дома.
Миновав  сверкающий серый "линкольн" и бурые пристройки,  похожие  на  груду
ящиков,  я наконец обошел последний  угол  и  оказался  на задах  фермы, где
асфальтированная  дорога  превращалась  во внушительных  размеров  площадку,