тели спецгруппы, а именно Эйнар Ренн и Гюнвальд Ларссон; остальные под руководством Колльберга готовили намеченную на вторую половину дня операцию против шайки Мурена. Сложная операция, естественно, требовала тщательной разработки. Когда Бульдозеру доложили о находке в бомбоубежище, он от радости чуть не лишился рассудка и ночью от волнения никак не мог уснуть. Он предвкушал великий день: Мауритсон практически у него в руках, Мурена и его сообщников тоже в два счета накроют, как только они явятся в банк на Русенлюндсгатан. Пусть даже не в эту пятницу -- уж в следующую наверное. А сегодняшняя операция тогда будет генеральной репетицией. Словом, шайке Мурена недолго осталось гулять на свободе, а там он и до Вернера Руса доберется. Телефонный звонок нарушил радужные грезы Бульдозера. Он схватил трубку и через три секунды выпалил: -- Сюда его, живо! Бросил трубку, хлопком соединил ладони и деловито сообщил: -- Господа, сейчас он будет здесь. Мы готовы? Гюнвальд Ларссон буркнул что-то; Ренн вяло произнес: -- Угу. Он великолепно понимал, что ему и Гюнвальду Ларссону предназначена роль зрителей. Бульдозер всегда обожал выступать перед публикой, а сегодня у него, бесспорно, бенефис. Исполнитель главной роли, он же режиссер, раз пятнадцать передвинул стулья других действующих лиц, прежде чем остался доволен. Сам он занял место в кресле за письменным столом; Гюнвальд Ларссон сидел в углу около окна, Ренн -- справа от стола. Стул для Мауритсона стоял посреди кабинета, прямо напротив Бульдозера. Гюнвальд Ларссон ковырял в зубах сломанной спичкой, поглядывая исподлобья на летний наряд Бульдозера: костюм горчичного цвета, сорочка в синюю и белую полоску, галстук -- зеленые ромашки на оранжевом поле. Раздался стук в дверь, и в кабинет ввели Мауритсона. У него и так было нехорошо на душе, а тут он и вовсе скис, видя, какая суровость написана на уже знакомых ему лицах. Правда, этот рослый блондин -- Ларссон, кажется,-- с первого дня на него взъелся, а второй, с малиновым носом, должно быть, родился с такой угрюмой рожей, но вот то, что даже Бульдозер, который в прошлый раз был добродушным, как Дед Мороз в сочельник, сейчас глядит на него волком,-- это дурной знак... Мауритсон послушно сел на указанный ему стул, осмотрелся и сказал: -- Здравствуйте. Не получив ответа, он продолжал: -- В бумагах, которые дал мне господин прокурор, не говорится, что я не должен выезжать из города. И вообще, насколько я помню, у нас такого уговора не было. Видя, какую мину изобразил Бульдозер, он поспешил добавить: -- Но я, конечно, к вашим услугам, если могу помочь чем-нибудь Бульдозер наклонился, положил руки на стол и переплел пальцы. С минуту он молча смотрел на Мауритсона, потом заговорил елейным голосом: -- Вот как, значит, господин Мауритсон к нашим услугам. Как это любезно с его стороны. Да только мы больше не нуждаемся в его услугах, вот именно, теперь наша очередь оказать ему услугу. Ведь господин Мауритсон был не совсем откровенен с нами, верно? И его теперь, разумеется, мучает совесть. Вот мы и потрудились устроить эту маленькую встречу, чтобы он мог спокойно, без помех облегчить свою душу. Мауритсон растерянно поглядел на Бульдозера: -- Я не понимаю. -- Не понимаете? Может быть. вы вовсе не ощущаете потребности покаяться? -- Я... честное слово, не знаю, в чем я должен каяться. -- Вот как? Ну а если я скажу, что речь идет о прошлой пятнице? -- О прошлой пятнице? Мауритсон беспокойно заерзал на стуле. Он поглядел на Бульдозера, на Ренна, опять на Бульдозера, наткнулся на холодный взгляд голубых глаз Гюнвальда Ларссона и потупился. Тишина. Наконец Бульдозер снова заговорил: -- Да-да, о прошлой пятнице. Не может быть, чтобы господин Мауритсон не помнил, чем он занимался в этот день... А? Разве можно забыть такую выручку? Девяносто тысяч -- не безделица! Или вы не согласны? -- Какие еще девяносто тысяч? Первый раз слышу! Мауритсон явно хорохорился, и Бульдозер продолжал уже без елея: -- Ну конечно, вы понятия не имеете, о чем это я говорю? Мауритсон покачал головой. -- Правда, не знаю. -- Может быть, вы хотите, чтобы я выражался яснее? Господин Мауритсон, вы этого хотите? -- Прошу вас,-- смиренно произнес Мауритсон. Гюнвальд Ларссон выпрямился и с раздражением сказал: -- Хватит представляться! Ты отлично знаешь, о чем речь. -- Конечно, знает,-- добродушно подтвердил Бульдозер.-- Просто господин Мауритсон ловчит, хочет показать, что его голыми руками не возьмешь. Так уж заведено -- поломаться для начала. А может быть, он у нас просто застенчивый? -- Когда стучал на своих приятелей, небось не стеснялся,-- желчно заметил Гюнвальд Ларссон. -- А вот мы сейчас проверим.-- Бульдозер подался вперед, сверля Мауритсона глазами.-- Значит, тебе надо, чтобы я выражался яснее? Хорошо, слушай. Мы отлично знаем, что это ты в прошлую пятницу ограбил банк на Хурнсгатан, и отпираться ни к чему, у нас есть доказательства. Грабеж дело серьезное, да, к сожалению, этим не ограничилось, так что сам понимаешь, ты здорово влип. Конечно, ты можешь заявить, что на тебя напасти, что ты вовсе не хотел никого убивать, но факт остается фактом, и мертвеца не воскресишь. Мауритсон побледнел, на лбу заблестели капельки пота. Он открыл рот, хотел что-то сказать, но Бульдозер перебил его. -- Надеюсь, тебе ясно, что в твоем положении юлить не стоит, только хуже будет. У тебя есть один способ облегчить свою участь -- перестать отпираться. Теперь понял? Мауритсон качал головой, открыв рот. --Я... я не понимаю... о чем вы толкуете. - выговорил он наконец. Бульдозер встают и заходил по кабинету. -- Дорогой Мауритсон, мое терпение беспредельно, но я не переношу, когда человек глуп как пробка. По голосу Бульдозера чувствовалось, что даже у беспредельного терпения есть предел. Мауритсон все так же качал головой, а Бульдозер, важно прохаживаясь перед ним, продолжал вещать: -- Мне кажется, я выразился достаточно ясно, но могу повторить: нам известно, что ты явился в банк на Хурнсгатан. Что ты застрелил клиента этого банка. Что тебе удалось уйти и унести с собой девяносто тысяч крон. Это точно установлено, и тебе нет смысла отпираться, только хуже будет. Зато, если ты перестанешь юлить и признаешься, тебе это зачтется -- в какой-то мере, конечно. Но одного признания мало, ты должен помочь полиции, рассказать, как все происходило, затем -- куда ты спрятал деньги, как ушел с места преступления, кто тебе помогал. Ну, теперь до тебя дошло? Бульдозер прекратил разминку и снова сел за письменный стол. Откинувшись в кресле, он посмотрел на Ренна, потом на Гюнвальда Ларссона, словно ждал аплодисментов. Но лицо Ренна выражало только сомнение, а Гюнвальд Ларссон ковырял в носу с отсутствующим видом. Образцовый по ясности и психологической глубине монолог не был оценен по достоинству. "Бисер перед свиньями",-- разочарованно подумал Бульдозер и снова повернулся к Мауритсону, в глазах которого смешались недоумение и страх. -- Но я тут совершенно ни при чем,-- горячо произнес Мауритсон.-- О каком таком ограблении вы толкуете? -- Кончай вилять. Сказано тебе -- у нас есть доказательства. -- Какие доказательства? Не грабил я никаких банков и никого не убивал. Черт-те что. Гюнвальд Ларссон вздохнул, поднялся и стал у окна, спиной к остальным. -- С таким, как он, да еще вежливо разговаривать,-- процедил он через плечо.-- Врезать ему по роже -- сразу все уразумеет. Бульдозер жестом успокоил его. -- Погоди немного, Гюнвальд. Он уперся в стол локтями, положил подбородок на ладони и озабоченно посмотрел на Мауритсона. -- Ну так как? Мауритсон развел руками. -- Но ведь я ничего такого не делал. Честное слово! Клянусь! Лицо Бульдозера по-прежнему выражало озабоченность. Но вот он нагнулся и выдвинул нижний ящик стола. -- Значит, клянешься... И тем не менее я оставляю за собой право сомневаться. Он выпрямился, бросил на стол зеленую брезентовую сумку и торжествующе уставился на Мауритсона, который глядел на сумку с явным удивлением. -- Да-да, Мауритсон, как видишь, все налицо. Он аккуратно разложил на столе содержимое сумки. -- Парик, рубашка, очки, шляпа и, наконец, самое главное -- пистолет. Что ты скажешь теперь? Мауритсон ошалело переводил взгляд с одного предмета на другой, внезапно он изменился в лице и застыл, бледный как простыня. -- Что это... что это значит?..-- Голос его сорвался, он прокашлялся и повторил вопрос. Бульдозер устало поглядел на него и повернулся к Ренну. -- Эйнар, проверь, пожалуйста,-- свидетели здесь? -- Угу,-- сказал Рейн, вставая. Он вышел из кабинета, через несколько минут снова появился в дверях и доложил: -- Угу. Бульдозер сорвался с места. - Прекрасно! Сейчас мы придем. Ренн скрылся, а Бульдозер уложил вещи обратно в сумку и сказал: -- Ну что ж, Мауритсон, тогда пройдем в другой кабинет, устроим небольшой показ моделей. Ты идешь с нами, Гюнвальд? Он ринулся к двери, прижимая к себе сумку. Гюнвальд Ларссон последовал за ним, грубо подталкивая вперед Мауритсона. Кабинет, в который они вошли, находился по соседству и мало чем отличался от других служебных помещений уголовной полиции. Письменный стол, стулья, шкафы для бумаг, столик для пишущей машинки. На одной стене -- зеркало, оно же окно, через которое можно было наблюдать за всем происходящим из соседней комнаты. Стоя за этим потайным окном, Эйнар Ренн смотрел, как Бульдозер помогает Мауритсону надеть голубую рубашку, напяливает ему на голову светлый парик, подает шляпу и темные очки. Мауритсон подошел к зеркалу и удивленно воззрился на свое отражение. При этом он глядел прямо в глаза Ренну, и тому даже стало не по себе, хотя он знал, что его не видно. Очки и шляпа тоже пришлись Мауритсону в самый раз, и Ренн пригласил первого свидетеля -- кассиршу из банка на Хурнсгатан. Мауритсон стоял посреди комнаты, сумка на плече; по команде Бульдозера он начал прохаживаться взад и вперед. Кассирша посмотрело на него, потом повернулась к Ренну и кивнула. -- Присмотритесь хорошенько,-- сказал Ренн. -- Ну конечно, она. Никакого сомнения. Может быть, только брюки были поуже, вот и вся разница. -- Вы совершенно уверены? -- Абсолютно. На сто процентов. Следующим был бухгалтер банка. -- Это она,-- решительно произнес он после первого же взгляда на Мауритсона. -- Вы должны посмотреть как следует,-- сказал Ренн.-- Чтобы не было никакой ошибки. Свидетель с минуту глядел, как Мауритсон ходит по комнате. -- Она, точно она. Походка, осанка, волосы... могу поручиться.-- Он покачал головой.-- Жалко, такая симпатичная девушка. Всю первую половину дня Бульдозер продолжал заниматься Мауритсоном; было уже около часа, когда он прервал допрос, так и не добившись признания. Правда, он не сомневался, что сопротивление Мауритсона скоро будет сломлено,-- а впрочем, доказательств и без того достаточно. Задержанному позволили созвониться с адвокатом, после чего его отправили в камеру предварительного заключения. В целом Бульдозер был доволен достигнутым, и, наскоро проглотив в столовой рыбу с картофельным пюре, он с новыми силами приступил к следующей задаче -- охоте на шайку Мурена. Колльберг крепко потрудился и сосредоточил крупные силы в двух главных точках, где ожидалось нападение: на Русенлюндсгатан и в окрестностях банка. Мобильные отряды получили приказ быть наготове, но так, чтобы не привлекать внимания. На случай, если грабителям все же удастся улизнуть, на путях отхода устроили моторизованные засады. В гараже и на дворе полицейского управления на Кунгсхольмене даже ни одного мотоцикла не осталось, весь колесный транспорт вывели и расположили в тактически важных пунктах города. Бульдозер в критические минуты будет находиться в управлении, следить по радио за ходом событий и принимать участников ограбления по мере их поимки. Члены спецгруппы разместились в самом банке и вокруг него. Кроме Ренна, которому поручили патрулировать на Русенлюндсгатан. В два часа Бульдозер отправился на серой машине "вольво-амазон" проверять посты. В районе Русенлюндсгатан, пожалуй, было заметно обилие полицейских машин, но около банка ничто не выдавало засады. Вполне удовлетворенный увиденным. Бульдозер вернулся на Кунгсхольмсгатан, чтобы ждать решающей минуты. И вот на часах 14.45. Однако на Русенлюндсгатан все было спокойно. Ничего не произошло и минутой позже у здания полицейского штаба. А после того как в 14.50 не поступило никаких тревожных сигналов из банка, стало очевидно, что большое ограбление намечено не на эту пятницу. На всякий случай Бульдозер подождал до половины четвертого, потом дал отбой. Репетиция прошла организованно и успешно. Он созвал спецгруппу, чтобы тщательно разобрать и обсудить операцию и решить, какие детали требуют исправления и более тщательной отработки: как-никак, в запасе есть еще целая неделя Однако члены группы пришли к выводу, что никаких осечек не было. Все участники операции действовали четко. Никто не нарушил график В надлежащую минуту каждый находился в надлежащем месте. Правда, ограбление не состоялось, но через неделю акция будет повторена с не меньшей, а то и с большей точностью и эффективностью. Только бы Мальмстрем и Мурен не подкачали. Между тем в эту пятницу случилось то, чего опасались больше всего. Начальник ЦПУ вообразил вдруг, что кто-то вознамерился забросать яйцами посла Соединенных Штатов. А может быть, не яйцами, а помидорами, и не посла, а посольство. А может быть, не забросать, а поджечь, и не посольство, а звездно-полосатый флаг. Тайная полиция нервничала. Она жила в вымышленном мире, кишащем коварными коммунистами, анархистами-террористами и опасными смутьянами, которые подрывали общественные устои, протестуя против ограниченной продажи спиртного и нарушения гармоничного облика города. Информацию о мнимых левых активистах тайная полиция получала от усташей и других фашистских организаций, с которыми охотно сотрудничала. Начальник ЦПУ нервничал еще больше. Ибо ему было известно то, о чем не проведала тайная полиция. На скандинавском горизонте появился Рональд Рейган. Сей малопопулярный губернатор из США уже прибыл в Данию и позавтракал с королевой. Не исключено, что он нагрянет в Швецию, и нет никакой гарантии, что его визит удастся сохранить в тайне. Вот почему очередная демонстрация сторонников Вьетнама пришлась как нельзя более некстати. Десятки тысяч людей возмущались бомбежкой дамб и беззащитных деревень Северного Вьетнама, который американцы престижа ради вознамерились вернуть в каменный век, и негодующая толпа собралась на Хакбергет, чтобы принять резолюцию протеста. Оттуда демонстранты намеревались пройти к посольству США и вручить свой протест дежурному привратнику. Этого нельзя было допустить. Острота ситуации усугублялась тем, что полицеймейстер Стокгольма находился в командировке, а начальник управления охраны порядка -- в отпуску. Тысячи возмутителей спокойствия собрались в угрожающей близости от самого святого здания в городе -- стеклянных чертогов американского посольства. В этом положении начальник ЦПУ принял историческое решение: он лично позаботится о том, чтобы демонстрация прошла мирно, лично увлечет за собой демонстрантов в безопасное место, подальше от звездно-полосатого флага. Безопасным местом он считал парк Хумлегорден в центре города. Пусть прочтут там свою проклятую резолюцию и разойдутся. Демонстранты были настроены миролюбиво и не стали артачиться. Процессия двинулась по Карлавеген на север. Для обеспечения операции были мобилизованы все наличные полицейские силы. В числе мобилизованных был и Гюнвальд Ларссон, который, сидя в вертолете, сверху наблюдал шествие людей с лозунгами и флагами Он отчетливо видел, что сейчас произойдет, однако ничего не мог поделать. Да и зачем?.. На углу Карлавеген и Стюрегатан колонна, движение которой направлял сам начальник ЦПУ, столкнулась с толпой болельщиков -- они возвращались с Центрального стадиона, слегка подогретые винными парами и весьма недовольные бесцветной игрой футболистов. То, что было потом, больше всего напоминало отступление наполеоновских войск после Ватерлоо или визит папы римского в Иерусалим. Не прошло и трех минут, как вооруженные дубинками полицейские уже лупили налево и направо болельщиков и сторонников мира. Со всех сторон на ошарашенную толпу напирали мотоциклы и кони. Сбитые с толку демонстранты и любители футбола принялись колошматить друг друга; полицейские под горячую руку дубасили своих коллег, одетых в штатское. Начальника ЦПУ пришлось вызволять на вертолете. Правда, не на том, в котором сидел Гюнвальд Ларссон, ибо Ларссон уже через несколько минут распорядился: -- Лети скорей, черт дери, лети куда угодно, лишь бы подальше отсюда. Около сотни человек было арестовано, еще больше -- избито. И никто из них не знал, за что пострадал. В Стокгольме царил хаос. А начальник ЦПУ по старой привычке дал команду: -- Никакой огласки!.. XXVI Мартин Бек снова скакал верхом. Пригнувшись над гривой, он во весь опор мчался через поле, в одном строю с конниками в регланах. Впереди стояла царская артиллерия, и между мешками с песком на него смотрело в упор пушечное дуло. Знакомый черный глаз смерти. Вот навстречу ему вылетело ядро. Больше, больше... уже заполнило все поле зрения... Это, надо понимать, Балаклавский бой. А в следующую секунду он стоял на мостике "Лайона". Только что "Неутомимый" и "Куни Мэри" взорвались и ушли под воду. Подбежал гонец: "Принцесс Ройял" взлетела на воздух! Битти наклонился и спокойно сказал громким голосом, перекрывшим неистовый грохот битвы: "Бек, что-то неладно сегодня с нашими кораблями, черт бы их побрал. Два румба ближе к противнику!"[9] Затем последовала обычная сцена с Гарфилдом и Гито, Мартин Бек соскочил с коня, пробежал через здание вокзала и принял пулю на себя. В ту самую секунду, когда он испускал последний вздох, подошел начальник ЦПУ, нацепил на его простреленную грудь медаль, развернул что-то вроде пергаментного свитка и проскрипел: "Ты назначен начальником управления, жалованье по классу Б-З". Президент лежал ничком, цилиндр катился по перрону. Нахлынула волна жгучей боли, и Мартин Бек открыл глаза. Он лежал мокрый от пота. Сплошные штампы, один банальнее другого... Гито сегодня опять был похож на бывшего полицейского Эрикссона, Джеймс Гарфилд -- на элегантного пожилого джентльмена, начальник ЦПУ -- на начальника ЦПУ, а Битти -- на свой портрет, запечатленный на мемориальной кружке в честь Версальского мира: этакий надутый господин в обрамлении лаврового венка. А вообще сон и на этот раз был полон нелепостей и неверных цитат. Дэвид Битти никогда не командовал: "Два румба ближе к противнику!" Согласно всем доступным источникам, он сказал: "Четфилд, что-то неладно сегодня с нашими кораблями, черт бы их побрал. Два румба влево!" Правда, суть от этого не менялась, ведь два румба влево в этом случае было все равно что два румба ближе к противнику. И еще: когда Гито приснился ему в облике Каррадина, он стрелял из пистолета "хаммерли интернешнл". Теперь же, когда он походил на Эрикссона, у него в руке был "деррингер". Не говоря уже о том, что в Балаклавском бою один только Фицрой Джеймс Генри Сомерсет был в реглане. В этих снах все шиворот-навыворот. Мартин Бек поднялся, снял пижаму и принял душ. Ежась под холодными струями, он думал о Рее. По пути к метро он думал о своем странном поведении накануне вечером. Сидя за письменным столом в кабинете на Вестбергааллее, он ощутил вдруг острый приступ одиночества. Вошел Колльберг, спросил, как он поживает. Затруднительный вопрос. Мартин Бек отделался коротким: -- Ничего. У Колльберга был совсем задерганный вид, и он почти сразу ушел. В дверях он обернулся. -- Кстати, дело на Хурнсгатан как будто выяснено. И у нас есть все шансы схватить Мальмстрема и Мурена с поличным. Правда, не раньше следующей пятницы. А как твоя запертая комната? -- Неплохо. Во всяком случае, лучше, чем я ожидал. -- В самом деле? -- Колльберг помешкал еще несколько секунд.-- По-моему, сегодня ты выглядишь уже бодрее. Ну, всего. - Всего. Снова оставшись в одиночестве, Мартин Бек принялся размышлять о Свярде. Одновременно он думал о Рее. Он получил от нее гораздо больше, чем рассчитывал,-- как следователь, естественно. Целые три нити. А то и четыре. Свярд был болезненно скуп. Свярд всегда -- ну, не всегда, так много лет -- запирался на сто замков, хотя не держал в квартире ничего ценного. Незадолго перед смертью Свярд тяжело болел, даже лежал в онкологической клинике. Может быть, у него были припрятаны деньги? Если да, то где? Может быть, Свярд чего-то боялся? Если да, то чего? Что, кроме собственной жизни, оберегал он, запираясь в своей конуре? Что за болезнь была у Свярда? Судя по обращению в онкологическую клинику -- рак. Но если он был обречен, то к чему такие меры защиты? Может быть, он кого-то остерегался? Если да, то кого? И почему он переехал на другую квартиру, которая была и хуже, и дороже? Это при его-то скупости. Вопросы. Непростые, но вряд ли неразрешимые. За два-три часа с ними не справишься, понадобятся дни. Может быть, недели, месяцы. А то и годы. Если вообще справишься Что же все-таки показала баллистическая экспертиза? Пожалуй, с этого следует начать. Мартин Бек взялся за телефон. Но сегодня у него что-то не ладилось. шесть раз он набирал нужный номер, и четыре раза слышал в ответ: "Минуточку!" -- после чего наступала гробовая тишина. В конце концов он все-таки разыскал девушку, которая семнадцать дней назад вскрывала грудную клетку Свярда. -- Да-да,-- сказала она,-- теперь припоминаю. Звонил тут один из полиции насчет этой пули, всю голову мне продолбил. -- Старший инспектор Ренн. -- Возможно, не помню. Во всяком случае, не тот, который сначала вел это дело, не Альдор Гюставссон. Явно не такой опытный, и все время мямлит "угу" да "угу". -- Ну и что же? -- Ведь я уже говорила вам в прошлый раз, полиция поначалу довольно равнодушно подошла к этому делу. Пока не позвонил этот ваш мямля, никто и не заикался о баллистической экспертизе. Я даже не знала толком, как поступить с этой пулей. Но... - Да? -- В общем, я решила, что выбрасывать не годится, и положила ее в конверт. Туда же положила свое заключение, по всем правилам. Так, как у нас заведено, когда речь идет о настоящем убийстве. Правда, в лабораторию не стала посылать, я же знаю, как они там перегружены. -- А потом? -- Потом куда-то засунула конверт и, когда позвонили, не могла сразу найти его. Я ведь тут внештатно, у меня даже своего шкафа нет. Но в конце концов я его все-таки отыскала и отправила. -- На исследование? -- У меня нет таких прав. Но если в лабораторию поступает пуля, они, надо думать, исследуют ее, хотя бы речь шла о самоубийстве. -- Самоубийстве? -- Ну да. Я написала так в заключении. Ведь полиция сразу сказала, что речь идет о суициде -- Ясно, буду искать дальше,-- сказал Мартин Бек.-- Но сперва у меня к вам будет еще один вопрос. -- Какой? -- При вскрытии вы ничего особенного не заметили? -- Как же, заметила, что он застрелился. Об этом сказано в моем заключении. -- Да нет, я, собственно, о другом. Вы не обнаружили признаков какого-нибудь серьезного заболевания? -- Нет. Никаких органических изменений не было. Правда... -- Что? -- Я ведь не очень тщательно его исследовала. Определила причину смерти, и все. Только грудную клетку и смотрела. -- Точнее? -- Прежде всего сердце и легкие. Никаких дефектов -- если не считать, что он был мертв. -- Значит, в остальном возможность болезни не исключается? -- Конечно. Все что угодно -- от подагры до рака печени. Скажите, а почему вы так копаетесь? Рядовой случай, ничего особенного... -- В моих вопросах тоже нет ничего особенного. Мартин Бек закруглился и попробовал разыскать кого-нибудь из сотрудников баллистической лаборатории. Ничего не добился и в конце концов вынужден был позвонить самому начальнику отдела, Оскару Ельму, который пользовался славой выдающегося специалиста по криминалистической технике. И малоприятного собеседника. -- А, это ты,-- пробурчал Ельм.-- Я-то думал, тебя сделали начальником управления... Видно, не оправдались мои надежды. -- А тебе-то что от этого? -- Начальники управлений сидят и думают о своей карьере. Кроме тех случаев, когда играют в гольф и мелют вздор по телевидению. Уж во всяком случае, они не звонят сюда и не задают пустых вопросов. Ну, что тебе нужно? -- Ничего особенного, баллистическая экспертиза. -- Ничего особенного? А поточнее можно? Нам ведь каждый недоумок какую-нибудь дрянь шлет. Горы предметов ждут исследования, а работать некому. На днях Меландер прислал бак из уборной с садового участка -- определите, мол, сколько людей в него испражнялось. А бак полный до краев, его, наверно, два года не чистили. -- Да уж, неприятная история. Фредрик Меландер прежде занимался убийствами, много лет был одним из лучших сотрудников Мартина Бека. Но недавно его перевели в отдел краж -- видимо надеясь, что он поможет разобраться в царящем там кавардаке. -- Точно,-- сказал Ельм.-- В нашей работе приятного мало. Если бы кто-нибудь это понимал. Начальник цепу сто лет к нам не заглядывал, а когда я весной попросился к нему на прием, он велел передать, что ближайшее время у него все расписано. Ближайшее время -- а сейчас уже июль! Что ты скажешь? -- Знаю, знаю, что у вас хоть волком вой. -- Это еще мягко сказано.-- Голос Ельма звучал несколько приветливее.-- Ты просто не представляешь себе, что творится. И хоть бы кто посочувствовал нам, добрым словом поддержал. Черта с два. Оскар Ельм был неисправимый брюзга, зато хороший специалист И он был восприимчив к лести. - Просто диво, как вы со всем управляетесь,-- сказал Мартин Бек. -- Диво? -- повторил Ельм совсем уже добродушно.-- Это не диво, это чудо. Ну так что у тебя за вопрос по баллистической экспертизе? -- Да я насчет пули, которую извлекли из одного покойника. Фамилия убитого Свярд. Карл Эдвин Свярд. -- Ясно, помню. Типичная история. Диагноз -- самоубийство. Патологоанатом прислал пулю нам, а что с ней делать, не сказал. Может, позолотить и отправить в криминалистический музей? Или это послание надо понимать как намек: дескать, отправляйся на тот свет сам, пока не пришили? -- А какая пуля? -- Пистолетная. Пистолет у тебя? -- Нет. -- Откуда же взяли, что это самоубийство? Хороший вопрос. Мартин Бек сделал отметку в своем блокноте. -- Какие-нибудь данные можешь сообщить? -- Конечно. Судя по всему, сорок пятый калибр, род оружия -- автоматический пистолет. Правда, такие пистолеты разные фирмы делают, но если ты пришлешь гильзу, определим поточнее. -- Я не нашел гильзы. -- Не нашел? А что, собственно, делал этот Свярд после того, как застрелился? -- Не знаю. -- Вообще-то с такой пулей в груди особую прыть не разовьешь,-- заметил Ельм.-- Ложись да помирай, вот и весь сказ. -- Понятно,-- сказал Мартин Бек.-- Спасибо. -- За что? -- За помощь. И желаю успеха. -- Попрошу без этих шуточек.-- Ельм положил трубку. Что ж, один вопрос выяснен. Кто бы ни стрелял, сам Свярд или кто-то другой, он действовал наверняка. Сорок пятый калибр гарантирует успех, даже если не попадешь точно в сердце. Это ясно, а в целом -- много ли дал ему этот разговор? Пуля -- это еще далеко не улика, если нет оружия или хотя бы гильзы. Правда, выяснилась одна важная деталь. Ельм сказал, что пуля от автоматического пистолета сорок пятого калибра, а на его слова можно положиться. Итак, Свярд убит из автоматического пистолета. А в остальном все непонятно по-прежнему. Свярд не мог покончить с собой, и никто другой не мог его убить. ...Мартин Бек продолжал поиск. Он начал с банков, зная по опыту, что на них уйдет уйма времени. Правда, в Швеции не ахти как строго с тайной вкладов, но очень уж много финансовых учреждений, к тому же годовой процент невысок, и мелкие вкладчики предпочитают банки соседних стран, особенно Дании. Мартин Бек не давал передышки телефону. Говорят из полиции. По поводу такого-то, проживающего по адресу такому-то или такому-то... личный индекс... Просим сообщить, не открывал ли он у вас личный счет, не было ли у него абонентского ящика. Вопрос сам по себе несложный, но пока всех обзвонишь... А тут еще пятница и конец рабочего дня. Раньше понедельника-вторника ответов не жди. Кроме того, надо бы позвонить в больницу, где лежал Свярд, но это дело Мартин Бек сразу отложил на понедельник. Его рабочий день тоже подходил к концу. В Стокгольме в это время царил полный хаос, полиция была в истерике, многочисленные толпы -- в панике. Но Мартин Бек об этом не подозревал. В его окно изо всей Северной Венеции было видно только дышащее миазмами шоссе да промышленные комплексы. Словом, вид не более отвратительный и отталкивающий, чем всегда. В семь часов он все еще сидел в своем кабинете, хотя рабочий день кончился два часа назад и сегодня он больше ничего не мог сделать для следствия. Наиболее осязаемым итогом дня была метина на указательном пальце правой руки от усердного вращения телефонного диска. Завершая служебные дела, он поискал в телефонной книге Рею Нильсен. Нашел и уже хотел набрать ее номер, но поймал себя на том, что не знает, о чем ее спросить, во всяком случае по поводу Свярда. И нечего себя обманывать: служба тут ни при чем. Просто он хотел убедиться, дома ли Рея, и задать ей только один незатейливый вопрос. Можно зайти? Мартин Бек снял руку с аппарата и поставил телефонные книги на место. Потом навел порядок на столе, выбросил ненужные бумажки, аккуратно сложил карандаши. Все это он делал тщательно, не спеша и ухитрился растянуть уборку чуть ли не на полчаса. И еще полчаса возился с испорченной шариковой ручкой, прежде чем решил, что ее уже не починишь, и выбросил в корзину. Здание еще не опустело, он слышал, как по соседству двое коллег спорят о чем-то на повышенных тонах. Его не интересовало, о чем они спорят. Выйдя на улицу, Мартин Бек зашагал к метро "Мидсоммаркрансен". Ему пришлось довольно долго ждать, прежде чем подошли зеленые вагоны, снаружи очень аккуратные, а внутри изуродованные хулиганами -- сиденья изрезаны, ручки оторваны или отвинчены. В Старом городе он сошел и направился к своему дому. Дома, надев пижаму, поискал пива в холодильнике и вина в шкафу, хотя знал, что ни того, ни другого нет. Открыл банку русских крабов и сделал два бутерброда. Откупорил бутылку минеральной воды. Поел. Ужин как ужин, совсем даже неплохой, но уж больно тоскливо сидеть и жевать в одиночестве... Правда, позавчера было точно так же тоскливо, но тогда его это почему-то меньше трогало. Чтобы чем-то заняться. Мартин Бек взял с полки одну из многих еще не прочитанных книг. Это оказалась беллетризованная история битвы в Яванском море, автор Рэй Паркинс. Лежа в постели, он быстро ее одолел и заключил, что книжка плохая. И зачем только ее переводили на шведский? Кстати, какое издательство? "Норстедтс" -- странно. Сэмюэл Элиот Морисон в своей "Войне на двух океанах" на девяти страницах сумел о том же написать куда толковее и ярче, чем Паркинс на двухстах пятидесяти семи. Засыпая, Мартин Бек думал о макаронах с мясным соусом. И поймал себя на том, что ждет завтрашнего дня с чувством, смахивающим на предвкушение. А так как чувство это было ничем не оправдано, бессодержательность субботы и воскресенья показалась ему особенно невыносимой. Впервые за несколько лет одиночество превратилось в нестерпимую муку. Дома не сиделось, и в воскресенье он даже совершил прогулку на пароходике до Мариефред, но это не помогло. Он и на вольном воздухе чувствовал себя словно взаперти. Что-то в его жизни крепко не ладилось, и он не хотел больше с этим мириться, как мирился прежде. Глядя на других людей, Мартин Бек догадывался, что многие из них пребывают в таком же тупике, но то ли не осознают этого, то ли не хотят осознавать. В понедельник утром во сне он опять скакал верхом. Гито был похож на Каррадина и держал в руке автоматический пистолет сорок пятого калибра. А когда Мартин Бек выполнил свой жертвенный ритуал, к нему подошла Рея Нильсен и спросила: "Ты ничего лучшего не мог придумать?" Придя в свой кабинет на Вестберга-аллес, он снова взялся за телефон. Начал с онкологической клиники. И с великим трудом добился ответа, из которого мало что можно было извлечь. Свярд был госпитализирован в понедельник шестого марта. Но уже на другой день его направили в инфекционное отделение больницы Седер. Почему? -- На этот вопрос теперь не так-то легко ответить,-- сказала секретарша, отыскав наконец в регистрационных книгах фамилию Свярда.-- Очевидно, случай не по нашему профилю. Истории болезни нет, есть только пометка, что он поступил с направлением от частного врача. -- А что за врач? -- Некий доктор Берглюнд, терапевт. Кстати, вот и направление, только разобрать ничего нельзя, вы же знаете, как врачи пишут. Вдобавок ксерокопия плохая. -- Адрес тоже не разобрать? -- Адрес врача? Уденгатан, тридцать. -- Ну вот видите, что-то все же разобрали. -- Штемпель,-- лаконично ответила секретарша. У доктора Берглюнда автоматический ответчик сообщил, что прием временно прекращен, до пятнадцатого августа. Ну конечно, доктор в отпуске. Но Мартина Бека никак не устраивало ждать больше месяца, чтобы узнать, чем болел Свярд. Он набрал один из номеров больницы Седер. Больница эта большая, ее телефоны вечно заняты, и он потратил почти два часа, прежде чем выяснил, что Карл Эдвин Свярд действительно находился в инфекционном отделении в марте месяце, а именно со вторника, седьмого числа, по субботу, восемнадцатого, после чего, судя по всему, отбыл домой. Но с каким заключением его выписали -- здоров?.. Смертельно болен?.. На этот вопрос он никак не мог добиться ответа: заведующий отделением занят, не может подойти к телефону. Придется опять самому трогаться в путь... Мартин Бек доехал, на такси до больницы и, поблуждав немного, отыскал нужный коридор. Еще через десять минут он сидел в кабинете человека, коему положено было знать все о состоянии здоровья Свярда. Это был мужчина лет сорока, небольшого роста, волосы темные, глаза неопределенного цвета -- сероголубые с зелеными и светло-коричневыми искорками. Пока Мартин Бек искал в карманах несуществующие сигареты, врач, надев очки в роговой оправе, углубился в бумаги. Десять минут прошло в полном молчании, наконец он сдвинул очки на лоб и посмотрел на посетителя. -- Ну, так. Что же вы хотели узнать? -- Чем болел Свярд? -- Ничем. С минуту Мартин Бек осмысливал это несколько неожиданное заявление. Потом спросил: -- Почему же он пролежал тут почти две недели? -- Точнее, одиннадцать суток. Мы провели тщательное обследование. Были некоторые симптомы, было направление от частного врача. -- Доктора Берглюнда? -- Совершенно верно. Пациент считал себя тяжело больным. Во-первых, у него были две шишки на шее, во-вторых, в области живота слева -- опухоль. Она легко прощупывалась, и, как часто бывает в таких случаях, пациент решил, что у него рак. Обратился к частному врачу, тот нашел симптомы тревожными. Но ведь частные врачи обычно не располагают необходимым оборудованием, чтобы диагностировать такие случаи. Да и не всегда квалификация достаточная. В этом случае был поставлен неверный диагноз, и пациента скоропалительно направили в онкологическую клинику. А там сразу выяснилось, что пациент не прошел обследования, и его перевели к нам. Ну а обследование дело серьезное, надо было взять не один анализ. -- И вывод гласил, что Свярд здоров? -- Практически здоров. Насчет шишек на шее мы сразу его успокоили -- обыкновенные жировики, ничего опасного Опухоль в области живота потребовала более серьезного исследования. Мы, в частности, произвели общую аортографию, рентген всего пищеварительного тракта. А также биопсию печени... -- Это что такое? -- Биопсия печени? Попросту выражаясь, в бок пациента вводят трубочку и отделяют кусочек печени. Кстати, это исследование я сам проводил. Затем взятый образец направили в лабораторию и проверили на раковые клетки. Так вот, ничего похожего мы не нашли. Опухоль оказалась изолированной кистой на колон... -- Простите, как вы сказали? -- На кишке. Словом, киста. Ничего серьезного. Ее можно было удалить хирургическим путем, но мы посчитали, что в таком вмешательстве нет нужды. Пациент не испытывал никаких неудобств. Правда, он утверждал, что у него прежде были сильные боли, но они явно носили психосоматический характер. Врач остановился, посмотрел на Мартина Бека, как глядят на детей и малограмотных, и пояснил: -- Попросту говоря, самовнушение. -- Вы лично общались со Свярдом? -- Конечно. Я каждый день с ним разговаривал, и перед его выпиской у нас состоялась долгая беседа. -- Как он держался? -- Первое время все его поведение определялось мыслями о мнимой болезни. Он был уверен, что у него неизлечимый рак и дни его сочтены Думал, что ему осталось жить от силы месяц. -- Что ж, он угадал,-- вставил Мартин Бек. -- В самом деле? Попал под машину? -- Застрелен. Возможно, покончил с собой. Врач снял очки и задумчиво протер их уголком халата. -- Второе предположение кажется мне совсем невероятным -- Почему? -- Как я уже сказал, перед выпиской Свярда у меня была с ним долгая беседа. Когда он убедился, что здоров, у него словно гора с плеч свалилась. Прежде он был страшно подавленный, а тут совсем переменился, сразу повеселел. Еще до этого мы установили, что его боли исчезают от самых простых средств. От таких таблеток, которые между нами говоря, вовсе не являются болеутоляющими. -- Значит, по-вашему, он не мог покончить с собой? -- Не такая натура. -- А какая у него была натура? -- Я не психиатр, но на меня он произвел впечатление человека сурового и замкнутого. Персонал жаловался на него -- придирается, брюзжит... Но это все проявилось уже в последние дни, после того как он понял, что у него нет ничего опасного. Подумав, Мартин Бек спросил: -- Вы не знаете, его здесь никто не навещал? -- Чего не знаю, того не знаю. Вообще-то он говорил мне, что у него нет друзей. Мартин Бек встал. -- Спасибо. Тогда, пожалуй, все. До свидания. Он был уже в дверях, когда врач вдруг сказал: -- Кстати, насчет друзей и посещений... -- Да? -- Понимаете, какой-то родственник Свярда -- племянник его звонил как-то во время моего дежурства и справлялся о здоровье дяди. -- И что вы ответили? -- Он позвонил как раз, когда мы закончили обследование. И я сразу обрадовал его, ответил, что Свярд здоров, проживет еще много лет -- Ну и как он реагировал? -- Судя по голосу, удивился. Очевидно, Свярд не только себя, но и его убедил, что тяжело болен и не выйдет живым из больницы.