еще несколько подобных щелчков, но к нему они явно
отношения не имели.
В руках он сжимал свиную ножку, и ему так и не удалось найти связь
между блеском дула, последовавшим за ним звуком выстрела и, наконец, пулей,
которая прошила ему кость под правой коленкой.
XXIV
Гунвальд Ларсон не успел еще оторвать взгляд от циферблата, когда
раздался второй выстрел. И за ним еще четыре по меньшей мере.
Его часы, как и все почти часы в стране, показывали шведское время,
другими словами, на пятнадцать градусов восточнее, или, если хотите, на один
час раньше Гринвича, а поскольку он содержал свои часы в образцовом порядке
и они не уходили за год ни на одну секунду, хронометраж в данном случае
можно было счесть абсолютно точным.
Итак, первый выстрел раздался ровно в двенадцать часов десять минут.
Остальные четыре, а то и пять были произведены в ближайшие две секунды,
точнее, между четвертой и седьмой секундами с начала отсчета. А за начало он
принял двенадцать часов десять минут.
Руководимые безошибочным инстинктом и точной оценкой направления и
расстояния, Гунвальд Ларсон и Кольберг последующие две минуты действовали не
сговариваясь, как один человек.
Они вместе бросились к машине -- это был красный "БМВ" Гунвальда
Ларсона.
Гунвальд Ларсон включил зажигание, рывком тронул с места и поехал, но
не тем путем, которым прибыл сюда, вокруг главного корпуса, а мимо старой
котельной и дальше, по узкой извилистой дороге к Далагатан, между родильным
отделением больницы и стоматологическим институтом.
Здесь он развернулся на сто восемьдесят градусов влево по мощеной
площади перед институтом, притормозил на повороте, отчего машину занесло, и
остановил ее чуть под углом между широким крыльцом института и фонтаном.
Еще не открыв дверей, еще не покинув машины, оба увидели, что посреди
бассейна на ветках и листьях лежит навзничь полицейский в полной форме. Так
же мгновенно оба поняли, что полицейский жив и что поблизости есть и другие
люди. Причем трое из них лежат на земле, то ли раненые, то ли убитые, то ли
просто изготовясь к стрельбе, а остальные стоят неподвижно и скорей всего на
тех местах, где их застали первые выстрелы. Со стороны Васапарка подъехал и
остановился патрульный пикап. За рулем его сидел белокурый полицейский. Он
еще на ходу начал открывать левую дверцу.
Гунвальд Ларсон и Кольберг вышли одновременно -- первый через левую
дверцу, второй -- через правую.
Гунвальд Ларсон не услышал очередного выстрела. Зато он почувствовал,
как его китайская меховая шапка соскочила с головы и упала на ступени и как
по корням волос, от правого виска до какой-то точки над ухом словно провели
огненной кочергой. Он не успел даже выпрямиться, голову его качнуло в
сторону, он услышал еще один выстрел, и резкий, пронзительный свист пули, и
сухой щелчок и, достигнув двумя огромными прыжками восьмой ступеньки,
прижался к каменной стене в левом углу подъезда, разделенного на три части
пилонами. Пуля оцарапала кожу головы. Ранка обильно кровоточила, шевровая
куртка погибла. Безвозвратно.
Реакция Кольберга была столь же мгновенной. Он нырнул обратно в машину
и ловко перекинулся через спинку на заднее сиденье. Одновременно две пули
пробили крышу машины и вонзились в обивку переднего сиденья. Со своего места
Кольберг мог видеть Гунвальда Ларсона, как бы распятого на левой стене и
явно раненного. Он понял, что должен выскочить из машины и одолеть крыльцо,
и поэтому, почти машинально распахнув ногой правую переднюю дверцу, сам
одновременно выпрыгнул через левую заднюю. Один за другим прозвучали три
выстрела, все по правой стороне, но к этому времени Кольберг уже успел
ухватиться за железный столбик перил, перемахнуть через восемь ступенек,
даже не коснувшись их, и ткнуться головой и правым плечом Ларсону под
ложечку.
Потом он перевел дыхание, выпрямился и застыл в таком положении,
прижавшись к стене, возле Ларсона, который как-то странно всхрипывал то ли
от удивления, то ли от недостатка воздуха.
Несколько секунд, пять, а может быть, десять, ничего не происходило.
Наступило затишье.
Раненый полицейский все еще лежал в бассейне, а его напарник стоял
возле пикапа с пистолетом в правой руке и растерянно озирался по сторонам.
Возможно, он не видел ни Кольберга, ни Ларсона, да и вообще не понимал, что
происходит. Но своего товарища метрах в восьми от себя он наверняка увидел и
направился к нему все с тем же растерянным видом, все так же сжимая
пистолет.
-- Интересно, что здесь делают эти оболтусы? -- пробормотал Гунвальд
Ларсон.
Но секунду спустя он уже завопил во весь голос:
-- Квант! Стой! Стреляют!
"Хорошо бы знать откуда", -- подумал Кольберг.
Выстрела не последовало.
Гунвальд Ларсон тоже это отметил, потому что не сказал больше ни слова.
И ничего не произошло, только белокурый полицейский вздрогнул и поглядел на
портик, а потом снова двинулся к фонтану. Скорей всего он просто не смог
разглядеть Ларсона и Кольберга в тени портика.
Красный двухэтажный автобус проехал мимо по Далагатан в южном
направлении. Кто-то истерически взывал о помощи. Полицейский достиг каменной
ограды бассейна, опустился на одно колено и склонился над раненым. На
внутренней стороне ограды была устроена вроде как приступочка, должно быть,
для детей, чтобы они могли летом сидеть там и болтать ногами в воде. Когда
полицейский положил на приступочку свой пистолет, желая высвободить руки,
кожаная куртка сверкнула на солнце. Его широкая спина была обращена теперь
вверх к небу, и две пули меньше чем с секундным промежутком поразили ее.
Одна угодила в затылок, другая между лопатками.
Курт Квант ничком упал на тело своего коллеги. Он не издал ни звука.
Кристиансон увидел выходное отверстие от первой пули как раз между кадыком и
пуговицей воротника.
Еще он успел почувствовать тяжесть навалившегося тела и погрузился в
забытье от боли, страха и потери крови. Теперь они лежали крест-накрест на
еловом лапнике, один без сознания, а другой -- мертвый.
-- Черт! -- выругался Ларсон. -- Тысяча чертей!
Кольбергу вдруг почудилось, что все это происходит не на самом деле и
не с ним, а с кем-то другим.
А ведь он ждал каких-то событий. И вот что-то произошло, но словно бы в
другом измерении, не в том, где жил и действовал он сам.
События меж тем продолжали развертываться. Какая-то человеческая фигура
вдруг вступила в магический квадрат площади -- мальчик, малыш в зеленой, как
мох, куртке, двухцветных джинсах различных оттенков синего и зеленых
резиновых сапогах с люминесцентной полоской. Волосы кудрявые, белокурые.
Мальчик медленно, нерешительно двинулся к бассейну.
Кольберг почувствовал холодок в спине, инстинктивно готовясь к тому,
чтобы выскочить из укрытия и схватить ребенка на руки. Гунвальд Ларсон понял
его состояние, ибо, не отводя глаз от внушающей страх картины, положил
крупную окровавленную ладонь на грудь Кольберга и сказал:
-- Погоди.
Мальчик стоял перед фонтаном и глядел на скрещенные тела. Потом он
сунул в рот большой палец левой руки, правой схватил себя за мочку левого
уха и в голос заревел.
Так он стоял, наклонив голову, и слезы текли по его пухлым щекам. Затем
он круто повернулся и побежал обратно той же дорогой, которой пришел. По
тротуару, по улице. Прочь из мощеного квадрата. Обратно в жизнь.
В него никто не выстрелил.
Гунвальд Ларсон опять взглянул на свой хронометр.
Двенадцать часов двенадцать минут и двадцать семь секунд.
Он сказал себе самому:
-- Две двадцать семь.
И Кольберг подумал о какой-то странной ассоциации: две минуты и
двадцать семь секунд. Это. вообще-то говоря, небольшой отрезок времени. Но в
некоторых случаях он может оказаться большим. Хороший шведский спринтер,
как, например, Бьерн Мальмрос, теоретически может за это время четырнадцать
раз пробежать стометровку. А это и в самом деле много.
Два полицейских ранены, один наверняка уже мертв. Другой, может быть,
тоже.
Гунвальд Ларсон в пяти миллиметрах от смерти, сам он -- в пяти
сантиметрах.
Да, еще мальчуган в зеленой курточке.
Тоже немало.
Он поглядел на свои часы.
Те показывали уже двадцать минут.
В некоторых вопросах Кольберг стремился к совершенству, в других --
вовсе нет.
Хотя, вообще-то говоря, часы русские, марки "Экзакта", заплатил он за
них шестьдесят три кроны. Больше трех лет они ходят очень хорошо, а если
заводить их в одно и то же время, они даже не убегают.
Хронометр Гунвальда Ларсона обошелся в полтораста крон.
Кольберг поднял руки, взглянул на них, сложил рупором и закричал:
--Алло! Алло! Все, кто меня слышит! Здесь опасная зона! Все в укрытие!
Гунвальд Ларсон повернул голову и поглядел на него. Выражение его
голубых глаз трудно было истолковать.
Потом Гунвальд Ларсон поглядел на дверь, ведущую в институт. Дверь,
разумеется, была заперта, как и положено в субботу. В огромном каменном
здании наверняка не было ни души. Он подошел поближе к двери и со всей силой
навалился на нее.
И случилось невероятное: дверь открылась. Он вошел в здание, Кольберг
за ним. Следующая дверь вообще не была заперта, да и стеклянная к тому же,
но он и ее решил высадить.
Посыпались осколки.
Они отыскали телефон.
Гунвальд Ларсои снял трубку, набрал девятнадцать два нуля -- полиция --
и сказал:
-- Говорит Гунвальд Ларсон. В доме номер тридцать четыре по Далагатан
засел сумасшедший, который стреляет с крыши или верхнего этажа из автомата.
Перед истменовским институтом в фонтане лежат два убитых полицейских.
Объявите тревогу по всем участкам центральных районов. Перекройте Далагатан
и Вестманнагатан от Северного вокзала до Карлбергсвеген и Оденгатан от
Оденплан до Сант-Эриксплан. И, разумеется, все переулки в этом секторе.
Западнее Вестманнагатан и южнее Карлбергсвеген. Понятно? Что? Сообщить в
высшие инстанции? Конечно, сообщите. Минуточку! Не высылайте по указанному
адресу полицейских машин. И никого в форме. Место сбора...
Он опустил трубку и нахмурил лоб.
-- Оденплан! -- подсказал Кольберг.
-- Точно, -- подхватил Гунвальд Ларсон. -- Оденплан вполне подходит.
Как? Я нахожусь в здании института. Через несколько минут я пойду, попробую
его взять.
Он положил трубку и побрел к ближайшему умывальнику. Намочил полотенце
и вытер кровь с лица. Намочил второе и обмотал его вокруг головы. Кровь
тотчас пропитала и эту повязку.
Потом он расстегнул куртку и пиджак, достал пистолет, который носил на
правом бедре, мрачно оглядел его, перевел взгляд на Кольберга.
-- А у тебя какая пушка?
Кольберг качнул головой.
--Ах да, -- сказал Ларсон, -- ты ж у нас пацифист.
Пистолет у него, как и все принадлежавшие ему вещи, был непохож на
другие. "Смит и Вессон 38, Мастер" -- им он обзавелся, поскольку не одобрял
стандартное оружие шведской полиции -- 7,65-миллиметровый "Вальтер".
-- Знаешь, что я тебе скажу? -- спросил Гунвальд Ларсон. -- Я всегда
считал тебя форменным идиотом.
Кольберг кивнул. И спросил:
-- А ты уже думал о том, что нам предстоит перейти через улицу?
XXV
Домик в Сегельторпе выглядел очень неказисто. Он был маленький,
деревянный и, судя по некоторым деталям, был построен как дача не менее
пятидесяти лет назад. Первоначальная краска во многих местах сошла, обнажив
серые доски, но до сих пор еще можно было догадаться, что когда-то дом был
светло-желтый, а оконные рамы -- белые. Забор вокруг участка, казавшегося
слишком большим по сравнению с домиком, был не так давно выкрашен в розовый
цвет, а заодно с ним перила, входная дверь и решетка маленькой веранды.
Домик стоял довольно высоко над проселком, калитка была распахнута
настежь, и Рэнн по покатой въездной дорожке подъехал вплотную к задней
стене.
Мартин Бек тотчас же вылез из машины и сделал несколько глубоких
вдохов, оглядываясь в то же время по сторонам. Он не очень хорошо себя
чувствовал, как всякий раз, когда ездил на машине.
Участок был запущенный, зарос кустарником. Едва заметная тропинка вела
к старым поржавелым солнечным часам, которые выглядели трогательно и как-то
неуместно на цементированной подставке, утонувшей в лохматых кустах.
Рэнн захлопнул дверцу машины и сказал:
-- А я что-то проголодался. Как ты думаешь, мы успеем перекусить, когда
управимся здесь?
Мартин Бек взглянул на часы. Уже десять минут первого. В это время Рэнн
привык завтракать. Сам Мартин легко пропускал трапезы, а занимаясь делом,
вообще забывал о еде и первый раз ел по-настоящему поздно вечером.
-- Конечно, успеем, -- сказал он. -- А теперь пошли.
Они обогнули дом, поднялись на крыльцо и постучали в дверь. Человек лет
семидесяти тотчас открыл ее.
-- Входите, -- сказал человек.
Сам он стоял молча и с любопытством глядел, как они снимают пальто в
крохотной тесной передней.
-- Входите, -- повторил он и прижался к стене, пропуская их. На другом
конце передней было две двери. Через одну из них, миновав маленький холл,
можно было попасть в кухню. Из холла шла лестница -- то ли на второй этаж,
то ли на чердак. Другая вела в полутемную столовую. Воздух здесь был сырой и
затхлый, дневной свет с трудом проникал в комнату сквозь множество высоких,
похожих на папоротник растений на окнах.
-- Вы сядьте, пожалуйста, -- сказал старик. -- Жена сейчас придет.
Подаст кофе.
Комната была меблирована в деревенском стиле: сосновый диванчик с
прямой спинкой и полосатыми подушками, четыре стула того же типа вокруг
большого стола с красивой массивной столешницей из полированной сосны.
Мартин Бек и Рэнн сели на диванчик, каждый в свой угол. В глубине комнаты
сквозь неплотно прикрытую дверь они увидели рассохшуюся спинку кровати
красного дерева и платяной шкаф с зеркальными медальонами на дверцах. Хозяин
притворил дверь, вернулся и сел на стул по другую сторону стола.
Был он худой, сгорбленный, землисто-серая кожа на лице и голой макушке
покрыта коричневыми пигментными пятнами. Поверх фланелевой рубашки в черную
и серую полоску на нем был жакет домашней вязки.
-- Я сразу сказал жене, когда мы услышали машину, что вы очень быстро
до нас добрались. Я не был уверен, что правильно объяснил, как к нам ехать.
-- Найти было нетрудно, -- ответил Рэнн.
-- Нет, господа, вы полицейские, поэтому вы хорошо ориентируетесь и в
городе, и за городом. Оке, пока работал в полиции, тоже очень хорошо изучил
город.
Он достал из кармана сплющенную пачку "Джон Сильвер" и предложил
гостям. Мартин Бек и Рэнн, как по команде, отрицательно покачали головой.
-- Вы, господа, наверное, пришли поговорить об Оке, -- продолжал
хозяин. -- Как я уже сказал вам по телефону, я действительно не знаю, когда
он уехал, мы с матерью думали, что он спит наверху, но он, должно быть,
уехал к себе. Иногда он ночует здесь. Сегодня у него день рождения, вот мы и
думали, что он останется и выпьет кофе в постели.
-- А машина у него есть? -- спросил Рэнн.
-- Да, "фольксваген". А вот и кофе.
Он встал, когда из кухни вошла жена. В руках она держала поднос и
опустила его на стол. Потом вытерла руки о фартук и поздоровалась с
посетителями.
-- Фру Эриксон, -- пробормотала она, когда посетители назвали себя.
Она разлила кофе по чашкам, поднос поставила на пол и села возле мужа,
сложив руки на коленях. Оба старика казались примерно одного возраста. У нее
были совсем седые волосы, закрученные маленькими тугими локончиками, но на
круглом лице почти не было морщин, да и румянец на щеках едва ли был
искусственного происхождения. Смотрела она неотрывно на свои руки, а когда
внезапно бросила робкий взгляд на Мартина, тот подумал, что она либо чего-то
боится, либо вообще стесняется чужих.
-- Видите ли, фру Эриксон, мы хотели бы кое-что узнать о вашем сыне, --
начал он. -- Если я правильно понял вашего супруга, он был у вас вчера
вечером. А знаете ли вы, когда он ушел?
Она взглянула на мужа, словно надеялась, что он даст ответ вместо нее,
но тот помешивал кофе и молчал.
-- Нет, -- сказала она неуверенно. -- Не знаю. Наверно, когда мы легли.
-- А когда вы легли?
Она снова взглянула на мужа.
-- Отто, ты не помнишь?
-- В половине одиннадцатого. Или в одиннадцать. Обычно мы ложимся
раньше, но, раз приехал Оке... Нет, скорей в половине одиннадцатого.
-- Значит, вы не слышали, когда он ушел?
-- Нет, -- ответил хозяин. -- А почему вы спрашиваете? С ним что-нибудь
случилось?
-- Нет, -- сказал Мартин. -- Нам это, во всяком случае, неизвестно.
Скажите, а где же работает ваш сын теперь?
Женщина вновь загляделась на свои руки, и за нее ответил муж:
-- Покамест механиком по лифтам. Он уже год как работает механиком.
-- А до того где?
-- Все помаленьку перепробовал. Работал в фирме, которая делает трубы,
таксистом, ночным охранником, а как раз перед лифтами водил грузовик. Пока
ходил переучиваться на механика.
-- Когда он был у вас вчера вечером, он выглядел как обычно? -- спросил
Мартин Бек. -- О чем вы с ним разговаривали?
Хозяин ответил не сразу, а женщина взяла печенье и начала крошить его
на мелкие кусочки прямо в блюдечко. Наконец хозяин ответил:
-- Да, пожалуй, как обычно. Разговаривал он мало, но последнее время он
вообще мало разговаривал. Он, понятное дело, был огорчен -- из-за квартиры,
ну и потом эта история с Малин.
-- Малин? -- переспросил Рэнн.
-- Ну да, девочка, дочка. У него забрали дочь. А теперь отнимают и
квартиру.
-- Простите, -- перебил Мартин. -- Я плохо вас понимаю. Кто забрал у
него дочь? Вы ведь говорите про дочь Оке?
-- Hу да, про Малин, -- ответил старик и похлопал жену по плечу. -- Я
думал, вы знаете. Патронажное общество забрало у Оке девочку.
-- Почему? -- спросил Мартин.
-- А почему полиция убила его жену?
-- Отвечайте на мой вопрос, -- сказал Мартин. -- Почему у него взяли
ребенка?
-- Они давно уже пытались, но теперь им наконец удалось добыть бумагу о
том, что он не способен воспитывать ребенка. Мы, разумеется, просили, чтобы
девочку передали нам, но, по их мнению, мы слишком старые. И квартира у нас
плохая.
Женщина взглянула на Мартина, но, встретив ответный взгляд, быстро
опустила глаза в чашку. И сказала тихим, но возмущенным голосом:
-- Как будто у чужих людей ей будет лучше. У нас, во всяком случае,
лучше, чем в городе.
-- А раньше вам поручали внучку?
-- Да, и не раз. Наверху есть комната, где она живет, когда приезжает к
нам. Это бывшая комната Оке.
-- У Оке порой была такая работа, что он не мог как следует заниматься
девочкой, -- продолжал хозяин. -- Они заявили, будто он недостаточно
стабильный. Уж не знаю, что они этим хотели сказать. Наверное, что он ни на
одном месте долго не задерживался. А ведь это не так просто. С каждым днем
найти работу все трудней и трудней. Но о Малин он всегда очень заботился.
-- Когда это случилось? -- спросил Мартин.
-- С Малин? Позавчера. Они пришли и увели ее.
-- Он очень был возмущен вчера вечером? -- спросил Рэнн.
-- Конечно, хотя говорил он по обыкновению немного. Ну и квартира его
тревожила, но ведь мы с нашей маленькой пенсией все равно не в силах ему
помочь.
-- Он не мог уплатить за квартиру?
-- Не мог. Наверное, его хотели выселить. При таких ценах скорей
приходится удивляться, что люди вообще могут снимать квартиры.
-- А где он живет?
-- На Далагатан. В красивом новом доме. Он не мог найти ничего другого,
когда снесли дом, в котором он жил прежде. Но тогда он зарабатывал больше и
считал, что справится. Впрочем, квартира -- это еще не самое страшное, самое
страшное -- это, разумеется, с дочкой.
-- Насчет патронажа я хотел бы узнать поподробнее, -- сказал Мартин
Бек. -- Нельзя же так ни с того ни с сего отобрать ребенка у отца.
-- Нельзя?
-- Ну, во всяком случае, надо сперва провести некоторые расследования.
-- Я тоже так думаю. Тут к нам приходил один, переговорил со мной и с
ней, осмотрел дом, расспрашивал нас про Оке. А Оке был мрачный, он стал
мрачный с тех пор, как умерла Мария, но это нетрудно понять. А они заявили,
что его депрессивное состояние, ну что он такой мрачный, пагубно отражается
на психике ребенка, теперь я припоминаю точно, они именно так и выразились,
говорить красиво они мастера. И что частая перемена места службы и разные
часы работы тоже вредны для ребенка, и что с деньгами у него плохо, он даже
за квартиру не может уплатить, а вдобавок у них в доме соседи вроде бы
пожаловались, что он постоянно оставляет девочку одну по ночам и что она у
него недоедает и тому подобное.
-- Вы знаете кого-нибудь из тех, с кем беседовали представители
общества?
-- С его нанимателем. По-моему, они постарались связаться со всеми
людьми, под началом у которых он когда-либо работал.
-- И в полиции тоже?
-- Ясное дело. Уж этот-то начальник для них всего важней. Сами
понимаете.
-- От него был получен не слишком хороший отзыв, верно? -- спросил
Мартин.
-- Да. Оке говорил, будто сразу, едва только комиссия начала копаться в
его жизни, примерно с год назад, он написал на него какую-то бумагу, после
которой нечего было и надеяться, что ему оставят девочку.
-- А вам известно, кто именно писал этот документ? -- спросил Мартин
Бек.
-- Известно. Это был комиссар Нюман, тот самый, который спокойно
наблюдал, как умирает жена Оке, и не ударил палец о палец.
Мартин Бек и Рэнн обменялись быстрым взглядом.
Фру Эриксон перевела взгляд с мужа на них, не зная, как они
отреагируют. Ведь это было как-никак обвинение против их коллеги. Она
протянула тарелку с тортом сперва Рэнну, который тотчас взял изрядный кусок,
потом Мартину, но тот отрицательно покачал головой.
-- А вчера вечером ваш сын говорили о Нюмане?
-- Он говорил только, что из-за Нюмана у него забрали Малин. А больше
ни слова. Он и так-то не слишком разговорчив, наш Оке, но вчера он был еще
молчаливее, чем обычно. Верно я говорю, Карин?
-- Верно, -- поддержала жена и стала подбирать крошки на своей
тарелочке.
-- А чем он занимался вчера вечером? -- спросил Мартин Бек.
-- Ну, он пообедал с нами. Потом мы немножко посмотрели телевизор.
Потом он поднялся к себе, а мы легли.
Мартин Бек успел заметить, что телефон стоит в передней. Он спросил:
-- Он звонил кому-нибудь в течение вечера?
-- Почему вы все это спрашиваете? Оке сделал что-нибудь плохое? --
сказала женщина.
-- Сперва я попросил бы вас ответить на наши вопросы. Итак, он звонил
кому-нибудь отсюда вчера вечером?
Чета стариков некоторое время молчала. Потом мужчина ответил:
-- Возможно. Я не знаю. Оке имел право пользоваться нашим телефоном
когда захочет.
-- Значит, вы не слышали, как он говорит по телефону?
-- Нет. Мы ведь сидели и смотрели телевизор. Он, помнится, один раз
вышел и закрыл за собой дверь, а когда он просто выходит в туалет, он дверей
не закрывает. Телефон у нас в гардеробной, и, если телевизор включен, лучше
закрывать дверь, когда надо позвонить. Слышим-то мы не больно хорошо, вот и
приходится включать телевизор на полную громкость.
-- Когда это могло быть? Когда он выходил к телефону?
-- Вот уж не скажу. Помню только, что мы смотрели полнометражный фильм,
а выходил он на середине. Часов в десять, пожалуй. А зачем вам это нужно?
Мартин Бек ничего не ответил, а Рэнн откусил кусок торта и вдруг
сказал:
-- Ваш сын -- очень искусный стрелок, насколько я помню. В полиции он у
нас считался среди лучших. Вы не знаете, сейчас у него есть какое-нибудь
оружие?
Женщина поглядела на Рэнна с каким-то новым выражением, а муж ее гордо
выпрямился. Наверно, за последние десять лет родителям не часто приходилось
слышать, чтобы их сына кто-нибудь хвалил.
-- Да, -- ответил муж -- Оке получил немало призов. Жаль только, они не
здесь, а у него дома, на Далагатан. А что до оружия...
-- Ему бы лучше продать все эти штуки, -- сказала женщина. -- Они ведь
дорого стоят, а у него так туго с деньгами.
-- Какое у него оружие, вы не знаете? -- спросил Рэнн.
-- Знаю, -- ответил старик. -- Это я знаю. Я ведь и сам в молодости
неплохо стрелял. Ну, прежде всего, Оке принес домой свое оружие, когда
вернулся из ополчения, или гражданской обороны, как это теперь называется.
Он честно заслужил офицерский чин, тут он был молодцом, если удобно так
говорить о родном сыне.
-- Какое у него оружие? -- настойчиво повторил Рэнн.
-- Ну, прежде всего, маузер. Потом у него есть пистолет, он взял
золотую медаль за стрельбу из пистолета много лет назад.
-- Пистолет какой?
-- "Хаммерли интернэшнл". Он мне его показывал. А еще у него есть...
-- Что?
Старик замялся.
-- Уж и не знаю, на первые два у него есть разрешение, сами
понимаете...
-- Могу вас заверить, что мы не намерены преследовать вашего сына за
незаконное хранение оружия, -- сказал Мартин Бек. -- Что у него еще есть?
-- Американский автомат "Джонсон". Но на этот, вероятно, тоже есть
разрешение, потому что с ним он участвовал в соревнованиях.
-- Недурной арсенал получается, -- пробормотал Мартин Бек.
-- Еще что? -- спросил Рэнн.
-- Старый карабин из ополчения. Но карабин плохонький. Стоит у нас в
шкафу. Ствол у него поистерся, да и вообще эти карабины плохо стреляют.
Остальное оружие, само собой, он здесь не держит.
-- Ну, разумеется, остальное он держит дома на Далагатан.
-- Да, наверно, -- сказал старик. -- Конечно, комната наверху так и
остается его комнатой, но самые важные вещи он держит у себя на Далагатан.
Правда, если ему больше не позволят жить в этой роскошной квартире, он
переберется к нам, пока не подыщет другую. Здесь только есть маленькая
комната в мезонине.
-- Вы не будете возражать, если мы зайдем поглядеть его комнату? --
спросил Мартин Бек.
Старик сперва задумался.
-- Отчего же, поглядите. Хотя там и глядеть-то особенно нечего.
Женщина встала и стряхнула с юбки крошки печенья.
-- Ой, -- сказала она, -- а я туда нынче и не поднималась. Там. должно
быть, беспорядок.
-- Ничего страшного, -- возразил ей муж. -- Я утром заходил посмотреть,
спит ли Оке, и все выглядело вполне прилично. Оке у нас аккуратный.
Он отвел глаза и сказал, понизив голос:
-- Оке -- хороший мальчик. И не его вина, что ему так не повезло. Мы с
женой всю жизнь работали и старались по мере сил вырастить его хорошим
человеком. Но все получилось так нескладно -- и у него, и у нас. Когда я был
молодым и только начинал работать, я еще во что-то верил, а главное, верил,
что все будет хорошо. Теперь я состарился и никому не нужен, и ничего из
моей жизни не вышло. Знай я заранее, куда мы идем, я бы вообще не заводил
детей. Но нас все время обманывали.
-- Кто вас обманывал? -- спросил Рэнн,
-- Политики. Правительство. Те, кого мы считали своими. А они оказались
сплошные гангстеры.
-- А теперь покажите нам комнату, -- сказал Мартин.
-- Хорошо.
Он первым вышел в холл и поднялся оттуда по скрипучей крутой лестнице.
Поднявшись, они уперлись в дверь, и старик открыл ее.
-- Вот это комната Оке. Конечно, она выглядела уютнее, когда Оке был
мальчиком и жил дома, а потом, когда он женился и уехал отсюда, он забрал с
собой почти всю мебель. Теперь он так редко здесь бывает.
Он стоял, придерживая дверь рукой. Мартин Бек и Рэнн прошли мимо него в
маленькую чердачную комнату. В скошенном потолке было одно окно, вылинявшие
цветастые обои покрывали стены. В задней стене была дверь, тоже оклеенная
обоями. Дверь, должно быть, вела в какой-нибудь чулан или гардероб. Узкая
раскладушка, покрытая шинельным сукном, стояла у стены. На потолке висела
лампа под пожелтелым абажуром с длинной грязной бахромой.
Над кроватью висела под треснувшим стеклом картинка, где была
изображена златокудрая девочка. Девочка сидела посреди зеленого луга и
держала на коленях барашка. Под кроватью в ногах стоял розовый пластмассовый
горшок.
На столе лежал раскрытый журнал и шариковая ручка. Через спинку
деревянного стула было переброшено посудное полотенце в белую и красную
клетку.
Других предметов в комнате не было.
Мартин Бек взял полотенце. На полотенце были пятна, ткань поистерлась
от многочисленных стирок. Мартин подержал его на свет. Пятна были желтые и
напоминали жир, которым покрывают паштет из натуральной гусиной печенки.
Форма пятен говорила о том, что полотенцем вытирали какое-то лезвие. От
желтого жира ткань стала почти прозрачной. Мартин задумчиво помял ее между
пальцами, приблизил к носу и понюхал. И в ту самую минуту, когда ему стало
ясно, что это за пятна и откуда они взялись, Рэнн сказал:
-- Глянь-ка, Мартин.
Он стоял перед столом и указывал на развернутый журнал. Мартин
наклонился и увидел, что на белых полях, сверху над кроссвордом, что-то
написано шариковой ручкой. Девять имен, разделенных на три группы. Почерк
был неровный, человек явно не раз останавливался. Взгляд Мартина приковался
к первой группе.
СТИГ ОСКАР НЮМАН+
ПАЛЬМОН ХАРАЛЬД ХУЛЬТ+
МАРТИН БЕК+
Он заметил, что среди прочих там есть и Меландер, и главный инспектор,
и начальник полиции, и Кольберг тоже есть.
Тогда он повернулся к старику, стоявшему у дверей. Старик держался
рукой за дверной косяк и вопросительно глядел на них.
-- Где на Далагатан живет ваш сын?
-- Дом тридцать четыре. А что?..
-- Ступайте к вашей жене, -- перебил его Мартин. -- Мы тоже сейчас
придем.
Старик медленно спустился по лестнице. На нижней ступеньке он с
удивлением оглянулся на Мартина, но тот знаком велел ему зайти в столовую,
после чего сказал Рэнну:
-- Позвони Стрэмгрену или кого там найдешь, один черт. Дай им здешний
телефон и вели немедленно связаться с Кольбергом в Саббатсберге, чтобы он
сейчас же позвонил сюда. Кстати, у тебя есть в машине необходимые
причиндалы, чтобы снять отпечатки пальцев?
-- Разумеется, -- сказал Рэнн.
-- Вот и хорошо, но сперва позвони.
Рэнн спустился в холл к телефону.
Мартин Бек оглядел убогую каморку, затем перевел взгляд на свои часы.
Без десяти час. Он услышал, как Рэнн тремя прыжками взлетел по лестнице.
Глядя на побелевшие щеки Рэнна и неестественно расширенные глаза,
Мартин понял, что катастрофа, которую он предчувствовал весь день, уже
разразилась.
XXVI
Кольберг и Гунвальд Ларсон все еще находились в первом этаже института,
когда сирены завели свою песню. Сперва примчалась одинокая боевая колесница
-- по звуку она ехала с Кунгсхольмен через мост Святого Эрика. Затем ее
призыв подхватили другие машины в других концах города, теперь вой доносился
отовсюду, заполнял воздух, но все же шел откуда-то издалека.
Они находились в центре круга тишины. "Все равно как летним вечером
бродишь по лугу, и вокруг того места, куда ты ступил, замолкают кузнечики",
-- подумалось Кольбергу.
Он уже успел разглядеть Далагатан и установил, что изменений к худшему
не произошло, а к лучшему -- вполне может быть. Правда, оба полицейских так
и лежали на дне фонтана, но других раненых и мертвых на улице не было. Люди,
которые были здесь раньше, куда-то исчезли, включая и тех, которые не
стояли, а лежали на земле. Оставалось предположить, что они все целы и
невредимы.
Гунвальд Ларсон до сих пор не дал ответа на вопрос, как они переберутся
через улицу. Вместо того он глубокомысленно прикусил нижнюю губу и глядел
мимо Кольберга, на ряд белых халатов, развешанных вдоль одной стены.
Альтернатива была недвусмысленно проста.
Или напрямик пересечь мощеный квадрат площади, или выбираться через
окно в Васапарк и дальше -- задами.
Ни один из способов не представлялся разумным. Первый был чуть ли не
равносилен самоубийству, второй потребовал бы слишком много времени.
Кольберг выглянул снова, осторожно, не раздвигая гардин.
Он кивком указал на фонтан с его почти неправдоподобным украшением --
земной шар, на шаре ребенок склонился над Скандинавией, и крест-накрест два
тела.
Он спросил:
-- Ты их обоих знал?
-- Да. -- ответил Гунвальд Ларсон. -- Радиопатруль из Сульны.
Кристиансон и Квант. -- И после минутного молчания: -- Как их сюда занесло?
Кольберг в свою очередь задал вопрос более актуальный:
-- А почему кто-то решил их застрелить?
-- А почему кто-то хотел застрелить нас?
Вопрос был тоже весьма уместный.
Несомненно, кто-то был очень заинтересован в их смерти. Кто-то
вооруженный автоматом и уложивший не только двух полицейских в форме, но и
сделавший все от него зависящее, чтобы уложить Кольберга и Гунвальда
Ларсона, а в то же время пощадивший всех остальных, хотя недостатка в живых
мишенях у него не было.
-- Почему?
Ответ напрашивался сам собой. Стрелявший знал Гунвальда Ларсона и знал
Кольберга. Он знал, кто они такие, и сознательно намеревался их убить.
Интересно, а Кристиансона и Кванта он тоже знал? Лично едва ли, но тут
сработала форма.
-- Должно быть, он недолюбливает полицейских, -- пробормотал Кольберг.
-- М-м-м, -- промычал в ответ Гунвальд Ларсон.
Он взвесил на ладони свой тяжелый пистолет и спросил:
-- Ты не видел, этот гад засел на крыше или в какой-то квартире?
-- Не успел рассмотреть.
На улице тем временем нечто произошло. Весьма прозаическое, но тем не
менее достойное внимания.
Прибыла карета "скорой помощи". Она остановилась, дала задний ход к
фонтану, остановилась снова. Из нее выпрыгнули двое мужчин в белых халатах,
они открыли задние дверцы и достали двое носилок. Двигались они проворно и
по виду без всякого волнения. Один из них посмотрел на девятиэтажный жилой
дом на Далагатан. Но ничего не случилось.
Кольберг хмыкнул.
-- Вот именно, -- тотчас отозвался Гунвальд Ларсон. Значит, у нас есть
шанс.
-- Тоже мне шанс, -- сказал Кольберг.
Идея не слишком его вдохновила, но Ларсон уже стащил меховую куртку и
пиджак и энергично перетряхивал белые халаты.
-- Я, во всяком случае, возьму этот. -- изрек он. -- Этот больше
других.
-- Их и всего-то есть три размера.
Гунвальд Ларсон кивнул, сунул пистолет в кобуру и натянул халат,
который сразу затрещал в плечах.
Кольберг покачал головой и взял самый большой из попавшихся на глаза
халатов. Халат все равно не сошелся. На животе. По его мнению, оба они
здорово смахивали на пару комиков из какого-нибудь немого фильма.
-- Может, этот? -- спросил Гунвальд Ларсон.
-- Именно, может, -- ответил Кольберг.
-- Значит, о'кэй?
-- О'кэй.
Они спустились по лестнице, пересекли мощеную площадь, прошли вплотную
мимо "скорой помощи", где как раз устанавливали первые носилки -- с Квантом.
Кольберг взглянул на мертвого. Он узнал его. Он встречал его несколько
раз, хотя и редко. Чем-то этот полицейский прославился. Кажется, задержал
опасного сексуального маньяка. Или что-то в этом роде.
Ларсон уже дошел до середины улицы. Вид у него был презабавный в
халате-недомерке и с белой шапочкой на голове. Оба санитара изумленно
воззрились на него.
Щелкнул выстрел.
Кольберг бросился через улицу.
Но на сей раз стреляли не в него.
К востоку вдоль Оденгатан ехал с включенными сиренами черно-белый
полицейский автобус. Первый выстрел прозвучал, когда автобус подъехал к
Сигтюнгатан, за первым последовала целая серия. Гунвальд Ларсон сделал
несколько шагов, чтобы лучше видеть происходящее. Сперва автобус увеличил
скорость, потом начал петлять и крутить. Когда он миновал перекресток
Оденгатан и Далагатан и скрылся из виду, выстрелы смолкли. И тотчас
послышался зловещий грохот железа.
-- Болваны, -- сказал Гунвальд Ларсон.
Он присоединился к Кольбергу, стоявшему в дверях, распахнул халат,
достал свой пистолет и сказал:
-- Он на крыше, это ясно, а теперь посмотрим.
-- Да, -- согласился Кольберг. -- Сейчас он был на крыше.
-- Это как понимать?
-- А так, что раньше его там не было.
-- Посмотрим, -- повторил Гунвальд Ларсон.
Дом имел два подъезда, оба с улицы. Они стояли возле северного и потому
сперва вошли в него. Лифт не работал: перед ним собралась кучка
взбудораженных жильцов.
Вид Гунвальда Ларсона в лопнувшем по швам халате, окровавленной повязке
и с пистолетом в руках взбудоражил их. Документы Кольберга остались в
куртке, а куртка в свою очередь осталась в доме по ту сторону площади. У
Гунвальда Ларсона, возможно, было при себе какое-то удостоверение личности.
но он не торопился его предъявлять.
- С дороги, -- отрывисто приказал он.
-- Подождите где-нибудь здесь на первом этаже, -- предложил Кольберг.
Успокоить людей -- трех женщин, ребенка и старика -- оказалось не
так-то просто. Возможно, они видели из своих окон, что произошло на улице.
-- Не волнуйтесь, -- сказал Кольберг. -- Опасности нет.
Он вдумался в смысл этих слов и беззвучно рассмеялся.
-- Конечно, нет, ведь здесь полиция, -- бросил Гунвальд Ларсон через
плечо.
Лифт был поднят примерно на высоту седьмого этажа. На лестничной
площадке этажом выше дверь шахты была открыта, и они могли заглянуть в
глубину. Похоже, что лифт безнадежно испорчен, кто-то с умыслом вывел его из
строя, и этим "кто-то" скорей всего был человек на крыше. Следовательно, они
получили о нем некоторые дополнительные сведения: он хорошо стреляет -- раз,
знает их в лицо -- два, разбирается в лифтах -- три.
"Лучше, чем ничего", -- подумал Кольберг.
Лестница упиралась в железную дверь. Дверь была закрыта, заперта и
скорее всего забаррикадирована с другой стороны, только неизвестно, чем
именно.
Зато они сразу увидели, что обычными средствами ее не откроешь.
Гунвальд Ларсон нахмурил кустистые белые брови.
-- Барабанить нет смысла, -- сказал Кольберг. -- Все равно не откроем.
-- Зато можно выломать дверь в одной из квартир этажом ниже, -- перебил
Гунвальд Ларсон, -- оттуда вылезти в окно и попробовать забраться на крышу.
-- Без лестниц и веревок?
-- Вот именно. -- сказал Гунвальд Ларсон. -- Ничего, пожалуй, не
выйдет.
Поразмыслив несколько секунд, он добавил:
-- А чем ты будешь заниматься на крыше? Без оружия?
Кольберг промолчал.
-- В другом подъезде наверняка та же картина. -- кислым голосом сказал
Ларсон.
В другом подъезде и впрямь была та же картина, как выяснилось из
показаний суетливого старичка, который назвал себя капитаном в отставке и
держал под неусыпным наблюдением кучку собравшихся перед лифтом людей.
-- Я считаю, что всем гражданским лицам следует укрыться в подвале, --
сказал старичок.
-- Отличная мысль, капитан, -- поддержал Ларсон.
Впрочем, в голосе его не было бодрости. Запертая железная дверь,
открытые двери шахты, безнадежно испорченный лифт. Возможности выбраться на
крышу равны нулю.
Гунвальд Ларсон задумчиво поскреб подбородок рукояткой пистолета.
Кольберг нервически покосился на оружие в его руках. Хороший пистолет,
вычищенный, ухоженный, рукоятка из резного ореха. Стоит на предохранителе. И
тут Кольбергу впервые пришло в голову, что склонность к ненужной пальбе тоже
является одним из отрицательных качеств Гунвальда Ларсона. Внезапно он
спросил:
-- Ты стрелял когда-нибудь в человека?
-- Нет, а почему ты спрашиваешь?
-- Не знаю, просто так.
-- Ну, что будем делать?
-- Сдается мне, надо вылезать на Оденплан.
-- Пожалуй.
-- Мы ведь единственные, кто правильно расценивает ситуацию. Во всяком
случае, мы более или менее точно представляем себе, что произошло.
Предложение явно не вдохновило Ларсона. Он выдернул волосок из левой
ноздри и рассеянно созерцал его.
-- Неплохо бы снять этого типа с крыши, -- сказал он.
-- Только на крышу нам не попасть.
-- Верно.
Они снова спустились в нижний этаж. Но в ту минуту, когда они хотели
выйти из дома, один за другим прозвучали четыре выстрела.
-- В кого это он? -- спросил Кольбе