елать. Поэтому, когда не помогает знание, нужно полагаться на веру. Эти несчастные приходят сюда каждый день - кроме святых дней, когда надо посещать церемонии в честь Богини, - и молятся... Молятся о том, чтобы Готью послала им мужчину, семя которого оплодотворило бы их мертвое чрево. Если в течение года на них не снизойдет благословение в виде зачатого дитя, они уходят в особый монашеский орден, где могут посвятить свою жизнь служению богине и народу. - А что же Арва Линкон? - Сарвант упомянул имя блондинки. - Немыслимо, чтобы женщина с ее внешностью и артистического происхождения ложилась в постель с каждым встречным, который ее поманит. - Но, но, мой дорогой друг! Не с каждым встречным. Вы, наверное, не обратили внимания на то, что те мужчины, которые прошли сюда, сначала должны были посетить боковой притвор. Там мои братья проверяют их, удостоверяясь в том, что она переполнены здоровым семенем. Там же отвергается любой человек, который болен или по-каким-то причинам не подходит к роли отца. Что же касается уродства или красоты, то на это мы не обращаем никакого внимания. Семя и чрево - вот, что главное. Личность и предпочтения здесь не принимаются во внимание. Кстати, почему бы вам самим не провериться тоже? Зачем эгоистично ограничивать себя потомством только от одной женщины? Вы в таком же долгу перед Готью, как и перед любым другим воплощением Великой Седой Матери. - Пора возвращаться к уборке, - пробормотал Сарвант и поспешно вышел. Немалых усилий ему стоило закончить уборку первого этажа. Он не мог удержаться, чтобы время от времени не поглядывать в сторону Арвы Линкон. Она ушла в обеденное время и больше уже не появлялась. Ночью Нефи почти не спал. Ему все виделась Арва, то, как она заходит со всеми этими мужчинами в киоск. Их оказалось десять - он сосчитал. И хотя умом Сарвант понимал, что должен возлюбить грешников и возненавидеть грех, он люто ненавидел всех десятерых. Когда наступило утро, он поклялся, что не будет ненавидеть мужчин, с которыми Арва сегодня пойдет. Но даже произнося клятву, понимал, что не в силах следовать ей. В этот день он насчитал семерых. Когда уходил последний, ему пришлось убежать в свою каморку, чтобы не погнаться и не вцепиться ему в горло. В третью ночь он молил небо, чтобы хватило мужества принять хоть какое-нибудь решение. Следует ли покинуть этот храм и подыскивать другую работу? Оставшись, он косвенно одобрит и непосредственно поддержит это непотребство. Более того, еще, возможно, отяготит свою совесть ужасным грехом убийства, обагрит руки человеческой кровью. Он не хотел этого! Но страстно жаждет этого! Он не должен желать такого! Но он обязан... А если он уйдет, то так ничего и не совершит для искоренения зла, сбежит, как трус. Более того, уже никогда не сумеет заставить Арву осознать, что она фактически плюет в лицо божье, осуществляя такую омерзительную пародию на святой обряд. Ничего сейчас не желал он более, чем тогда, когда на борту отправлявшейся "Терры" мечтал нести слово божье невежественным язычникам, обитавшим на других планетах. За все восемьсот лет Сарвант так никого и не обратил в свою веру. Но старался, как мог. Лез из кожи вон. И нет его вины в том, что уши их остались глухи к Слову, глаза - слепы к свету Истины. На следующий день Нефи подождал, пока Арва не собралась уходить из храма, приткнул метлу к стенке храма и последовал за нею по залитой солнцем и бурлящей жизнью улице столицы Ди-Си. - Госпожа Арва, - позвал он. - Я должен переговорить с вами. Она остановилась. Лица почти не было видно в глубине капюшона, но ему казалось, что в глазах ее выражение глубокого стыда и страдания. Может быть, выражение лица было совсем иным, но Сарвант страстно желал, чтобы было именно таким, какое ему показалось. - Можно вас проводить домой? - спросил он. - Зачем? - удивилась Арва. - Потому, что я сойду с ума, если не пойду рядом с вами. - Не знаю. Правда, вы - брат Героя-Солнце, поэтому я не уроню своего достоинства, позволив вам идти рядом. С другой стороны, у вас нет тотема, и вы выполняете работу, приличествующую только самым низким слугам. - А кто вы сами, чтобы от имени всех говорить мне, что я пал столь низко! - резко отчитал ее Сарвант. - Вы, которая уводит с собой всех первых встречных! Ее глаза расширились. - Что я совершила дурного? Как вы смеете так говорить с одной из Линконов? - Вы... вы... продажная девка! Блудница! - выкрикнул Нефи английское слово, значение которого, как он сам понимал, она не знает. - О чем это вы? - Проститутка! Женщина, которая продает себя за деньги! - Я никогда не слышала о чем-либо подобном, - сказала она. - Интересно, из какой это такой страны вы родом, где позволяют так бесчестить святой сосуд Великой Матери? Сарвант попробовал взять себя в руки. Он заговорил тихим, но дрожащим голосом. - Арва Линкон, я просто хочу переговорить с вами. Я должен сказать вам нечто такое, что станет самым важным из всего слышанного за всю вашу жизнь. В самом деле, это крайне важно. - Не знаю, что и сказать. Мне кажется, что вы немного не в своем уме. - Клянусь, что даже в помыслах у меня нет желания причинять вам зло! - Поклянитесь святым именем Колумбии! - Нет, этого я не могу сделать. Но клянусь именем своего Бога, что даже не притронусь к вам рукой. - Бога? Какого это бога? Вы почитаете бога Кэйсилендов? - Нет, нет! Не их бога! Своего! Истинного Бога! - Теперь мне уже совершенно ясно, что вы безумны! Иначе не поминали бы этого бога в нашей стране и, тем более, в разговоре со мною. Я не намерена слушать эти мерзкие богохульства, извергаемые из порочных уст. Она ушла. Сарвант сделал один шаг за нею. Затем, осознав, что сейчас не время продолжать разговор, и то, что он ведет себя совсем не так, как следовало бы, повернул назад, сжав кулаки и сцепив зубы. Он брел как слепой, натыкаясь на прохожих. Его осыпали бранью, но Нефи не обращал внимания. Вернувшись в храм, он подобрал свою метлу. Наступила очередная бессонная ночь. Сотни раз он мысленно представлял себе, как спокойно и разумно поговорит с Арвой. Он раскроет ошибочность ее веры, сделает это настолько логично, что она не сможет его опровергнуть. И станет первой обращенной им в новую веру. Бок о бок они дружно примутся за работу, которая сделает всю страну чистой от греха, как очистили Рим первые христиане. Однако, на следующий день Арва не появилась в храме. Сарвант был в отчаянии. А вдруг она больше никогда сюда не вернется? И тут вдруг до него дошло, что именно этого он и добивался, хотел, чтобы она это сделала. Наверное, подумал Нефи, ему сопутствует больший успех, чем он предполагал. Но как все же встретиться с нею снова? Утром следующего дня Арва, одетая, как обычно, в балахон бесплодной женщины, пришла в храм. Когда Нефи поздоровался с нею, она ничего не ответила и отвела глаза в сторону. Помолившись на обычном месте под колонной, она прошла вглубь храма и оживленно заговорила с настоятелем. Страх обуял Сарванта. Он опасался разоблачения. Да разве разумно ожидать от такой женщины, что она будет хранить молчание? Ведь в ее глазах он совершает святотатство одним фактом присутствия в столь священном для нее месте. Через некоторое время, когда Арва вернулась на свое привычное место, настоятель вызвал Сарванта к себе. Нефи отложил метлу и пошел к нему. Неуверенность сковала ноги. Неужели вся его миссия закончится здесь и сейчас, до того, как он успеет бросить в благодатную почву хоть одно семя веры, пусть даже прорастет оно тогда, когда его уже не станет. Если он потерпит неудачу сейчас, то Слово будет потеряно навеки, так как он последний представитель церкви. - Сын мой, - произнес настоятель храма. - До сих пор только высшее жречество знало, что ты не являешься последователем нашей веры. Ты должен был помнить о том, что такая великая привилегия была тебе дарована лишь потому, что ты брат Героя-Солнце. Будь ты кем-нибудь другим, тебя бы уже давным-давно повесили. Но вам был дан месяц, чтобы отрешиться от пороков прежней жизни и засвидетельствовать постижение истины. Твой месяц еще не истек, но я должен предупредить тебя о том, чтобы ты держал язык за зубами, когда дело касается твоей прежней фальшивой веры. Иначе срок сократится. Я очень расстроен, так как искренне надеялся, что твоя просьба поработать здесь означает намерение в скором времени известить о своем желании посвятить себя всецело служению Матери Всех Нас. - Значит, Арва рассказала вам? - Да снизойдет благословение на эту поистине благочестивую женщину! Обещаешь, что ничего подобного тому, что ты совершил позавчера, больше не повторится? - Обещаю, - произнес Сарвант. Он легко дал это обещание, ведь настоятель не просил прекратить попытки обращения в новую веру. Он только просил не повторять то, что произошло позавчера. А позавчера он не делал попытки. С этого момента придется быть хитрым, как лис, и коварным как змея. Но уже через пять минут он начисто позабыл о своем решении. Он увидел, как высокий красавец, судя по манерам и дорогой одежде, аристократ, приблизился к Арве. Она улыбнулась ему, встала и повела к киоску. Все решила ее улыбка. Никогда раньше она не улыбалась мужчинам, делавшим ей предложение. Обычно лицо ее было бесстрастным, будто высеченным из мрамора. Сейчас же, увидев ее улыбку, Сарвант почувствовал как что-то в нем пробудилось. Это возникло в чреслах, поднялось к груди, прокатилось по горлу, перехватив дыхание. Оно наполнило его мозг и там взорвалось. Вокруг сгустилась тьма, он перестал что-либо слышать. Он не знал, как долго находился в трансе, но когда чувства частично к нему вернулись, обнаружил, что стоит перед жрецом-медиком. - Нагнитесь, чтобы я мог сделать массаж предстательной железы и взять пробу, - попросил жрец. Нефи повиновался как автомат. Пока жрец рассматривал пробу в микроскоп, он стоял окаменев, словно глыба льда. Внутри него пылал настоящий пожар. Он был переполнен такой неистовой радостью, какой никогда не знал прежде, и, зная, что собирается сделать, не противился этому. В это мгновенье он был готов бросить вызов любому существу или божеству, которое пыталось бы его остановить. Выбежав через несколько минут от медика, он решительно подошел к Арве, которая только что вышла из киоска и собиралась сесть. - Я хочу, чтобы ты пошла со мною! - произнес он громко и отчетливо. - Куда? - спросила она, но все поняла, увидев выражение его лица. - А что ты говорил обо мне в тот день? - спросила она с презрением. - Тогда было не сегодня. Он взял ее за руку и потянул к киоску. Она не сопротивлялась, но когда они очутились внутри киоска и он задернул занавеску, заявила: - Теперь я знаю! Ты решил принести себя в жертву Богине! Она отшвырнула балахон и восторженно улыбнулась, глядя при этом не на него, а куда-то выше. - Великая Богиня, благодарю тебя за то, что ты позволила именно мне стать орудием, которое обратит этого человека в истинную веру! - Нет! - прохрипел Сарвант. - Не говори этого! Я не верю в твоих идолов. Я только... Помоги мне, Боже... Я только хочу тебя! Я не в состоянии спокойно стоять, когда ты заходишь с любым мужчиной, стоит ему только попросить. Арва, я люблю тебя! Какое-то мгновенье она с ужасом смотрела на него, затем нагнулась, подняла свой балахон и выставила его, как щит, перед собой. - Ты думаешь, что я позволю осквернить себя твоим прикосновением? Язычник! И это под святой-то крышей! Она поднялась, чтобы выйти. Сарвант набросился на нее и развернул лицом к себе. Арва открыла рот, чтобы закричать, но он заткнул ей рот краем балахона. Оставшуюся часть балахона Нефи обмотал вокруг ее головы и толкнул ее назад на кровать, а сам навалился на нее. Она корчилась и извивалась, пытаясь высвободиться из мертвой хватки, но Сарвант держал ее так крепко, что пальцы глубоко впились в ее тело. Она пыталась сжать колени вместе, но он как гигантская рыба обрушился на нее, дико работая бедрами. Это взломало замок ее ног. Тогда Арва стала отползать на спине назад, извиваясь по змеиному, но голова ее уперлась в стенку. Внезапно она прекратила сопротивление. Сарвант застонал и обхватил руками ее спину, пытаясь прижаться лицом к балахону, прикрывшему ее лицо. Он искал ее губы, но там где был заткнут рот, материя одежды была двойной толщины, и он ничего не ощущал. Мелькнула в его мозгу искра благоразумия, мысль о том, что он так всегда ненавидел жестокость и особенно насилие, а вот теперь сотворил такое над женщиной, которую любил. И что было хуже, гораздо хуже - это то, что она добровольно отдалась по меньшей мере доброй сотне мужчин за последние десять дней, мужчин, которым была абсолютна безразлична и которые просто желали выплеснуть на нее свою похоть, а вот ему сопротивляется, как дева-мученица в Древнем Риме, брошенная на милость императора-язычника! Это было бессмысленно, совершенно непостижимо! Он вскрикнул от неожиданного высвобождения того, что копилось в нем восемьсот лет. Он не сознавал того, что кричит. Он вообще уже совершенно не воспринимал окружающее. Он не был в состоянии постигнуть происходящее и тогда, когда в киоск ворвались настоятель и жрец, и Арва, всхлипывая, рассказала о насилии. Только тогда понял Нефи, что происходит, когда храм запрудила толпа разъяренных мужчин, и кто-то притащил веревку. Но уже было слишком поздно. Слишком поздно пробовать объяснить им свои побуждения. Слишком поздно, даже если бы они были в состоянии понять, о чем он говорит. Слишком поздно, даже если бы его не повалили и не били ногами до тех пор, пока не выбили все зубы, а губы распухли так, что он вообще уже не мог ничего сказать больше. Настоятель попытался было вмешаться, но толпа отпихнула его в сторону и вытащила Сарванта на улицу. Здесь его волокли за ноги, голова больно билась о цемент, и так было до самой площади, где стояла виселица. Виселица в форме отвратительной богини-старухи Альбы, губительницы Духа Человеческого. Ее стальные руки, окрашенные смертельно-белой краской, простирались так, будто она хотела схватить и задушить каждого, кто проходит мимо. Веревку перебросили через одну из рук и конец завязали вокруг запястья. Из какого-то дома поблизости притащили стол и поставили под свисающей с руки веревкой. Миссионера-насильника подняли на стол и завязали руки за спиной. Двое мужчин крепко держали его, пока третий набрасывал не шею петлю. Когда крики разъяренных людей прекратились, и они перестали дубасить его и рвать богохульную плоть, на какое-то время наступила тишина. Сарвант попытался осмотреться. Что-либо увидеть отчетливо он уже не мог - глаза заливала кровь из глубоких ран на голове. Он что-то прошамкал. - Что он сказал? - спросил кто-то из державших. Повторить Нефи уже не мог. Он думал о том, что ему всегда хотелось стать мучеником. Ужасным грехом было его желание. Грехом гордыни. Но он продолжал жаждать мученичества. И всегда рисовал в воображении свой будущий конец в ореоле достоинства и мужества, которые придаст ему знание, что ученики будут продолжать его дело, пока оно окончательно не восторжествует. Сейчас же все было совсем не так. Его вешали как преступника самого низкого пошиба. Не за проповедь Слова, а за изнасилование. Так никого и не обратил он в свою веру. И умрет не оплаканным, безвестным, безымянным. Тело его швырнут свиньям. Но не судьба тела его волновала. Мучила мысль о том, что имя его и деяния умрут вместе с ним - и вот это как раз и заставляло его взывать к небесам в отчаянии. Кто-нибудь, пусть хоть одна живая душа, но несет Слово дальше. Никакая новая религия, мелькнуло у него в голове, не добьется успеха, пока сперва не ослабеет окончательно старая. А эти люди верят без тени какого-либо сомнения, которое могло бы ослабить слепоту заблуждений. Они верят так истово, как уже давно не верили люди - его современники. Он что-то прошамкал снова. Теперь он уже стоял на столе один, покачиваясь из стороны в сторону, но преисполненный решимости не выказывать страха. - Слишком рано, - произнес Сарвант на языке, который был непонятен его слушателям, даже если бы он говорил разборчиво, - слишком рано я вернулся на Землю. Следовало бы подождать еще восемьсот лет, когда люди, возможно, начали бы терять веру и тайно глумиться над нею. Слишком рано! Затем стол вышибли из-под его ног. 13 Две шхуны с высокими мачтами, вынырнули из утреннего тумана, оказавшись рядом с бригантиной раньше, чем впередсмотрящий успел выкрикнуть предупреждение. Однако у матросов на борту "Священного Дельфина" не было сомнений в отношении того, кто на них напал. Со всех концов бригантины раздался одновременно крик: "Карелы!", и все смешалось. Один из пиратских кораблей подошел вплотную к "Дельфину". Ободранные крючья с карельского судна притянули борта друг к другу. Короткое мгновение - и пираты уже на палубе. Это были высокие полунагие люди, одетые лишь в ярко раскрашенные короткие штаны, стянутые широким кожаным поясом, обвешанные оружием. Тела их с головы до ног покрывала татуировка, они размахивали саблями и увесистыми дубинками с острыми шипами. Пираты свирепо вопили на своем родном финском наречии и орудовали саблями и дубинами, как берсеркеры, то и дело обрушивая их в слепой ярости на своих же воинов. Команда Ди-Си была захвачена врасплох, но сражалась мужественно. Она и не думала сдаваться - плен означал рабство и непосильный труд до самой смерти. Экипаж "Терры" сражался в рядах защищающихся. Хотя у звездолетчиков отсутствовали навыки боевого фехтования, они рубили и кололи нападающих, как могли. Даже Робин схватила меч и дралась бок о бок с Черчиллем. Вторая шхуна прижалась к "Дельфину" с другого борта. Карелы, как муравьи, ринулись с нее в битву и напали на людей Ди-Си раньше, чем те успели повернуться к ним лицом. Гбве-Хан, дагомеец, пал первым среди звездолетчиков. Удачным ударом он сразил одного пирата, ранил еще одного, но подкравшийся сзади карел ударил дагомейца по руке, державшей меч, а затем срубил голову. Следующим пал Ястржембовский, истекая кровью из раны на лбу. В пылу сражения Робин и Черчилль не заметили, как их сверху накрыли сеткой, сброшенной с реи, после чего они были избиты до беспамятства. Очнувшись, Черчилль обнаружил, что руки его связаны сзади. Робин валялась на палубе рядом с ним, тоже связанная. Звон мечей прекратился, не слышно было и криков умирающих. Тяжело раненых врагов карелы повыбрасывали за борт, а тяжело раненые карелы сдерживали стон. Перед пленниками стоял капитан пиратов, Кирсти Айнундила, высокий загорелый моряк с повязкой на одном глазу и шрамом через всю левую щеку. На языке Ди-Си он говорил с сильным акцентом. - Я ознакомился с судовым журналом, - сказал он, - и знаю, кто вы. Отпираться бессмысленно. Так вот, вы двое, - он показал на Черчилля и Робин, - стоите большого выкупа. Я уверен, что Витроу раскошелится, чтобы заполучить невредимыми дочь и зятя. Что касается остальных - за них тоже дадут приличную цену на базаре в Айно. Айно, Черчилль знал это, был удерживаемый карелами город на побережье в районе прежней Северной Каролины. Кирсти велел отвести всех пленников в трюм и приковать цепями к переборкам. Среди них оказался и Ястржембовский, так как карелы во-время заметили, что он оправился от раны. После того как, посадив на цепь, пираты оставили их одних, первым заговорил Лин. - Теперь я понимаю, что было глупо рассчитывать на то, что нам удастся добраться до родных мест. И не из-за плена, а потому, что у нас уже больше нет родных мест. Там нам было бы ничуть не лучше, чем здесь. Мы обнаружили бы, что наши потомки столь же чужды нам и враждебны, сколь здесь - потомки Черчилля. Я сейчас долго думал о том, что мы позабыли из-за нашего страстного желания возвратиться на Землю. Что случилось с землянами, которые находились в колониях на Марсе? - Не знаю, - ответил Черчилль, - но мне кажется, что уцелей так или иначе, они давным-давно бы послали на Землю свои корабли. Ведь они жили на самообеспечении и владели собственным космофлотом. - Видимо, что-то им помешало, - вступил в беседу Чандра. - Но я понял, куда клонит Лин. На Марсе есть радиоактивные минералы. Есть средства для добычи руды, пусть даже людей там больше нет. - Насколько я понял, - произнес Черчилль, - вы предлагаете направить туда "Терру"? У нас действительно хватит топлива, чтобы добраться до Марса, но слишком мало, чтобы потом вернуться. Значит, вы предлагаете использовать оборудование, оставшееся в марсианских куполах, для того, чтобы изготовить недостающее количество топлива? А затем еще раз улететь в дальний космос? - Мы обнаружили планету, где аборигены слишком отстали, чтобы угрожать нам, - сказал Лин. - Я говорю о второй планете Веги. Там четыре крупных материка, каждый почти с Австралию, разделенные океанами. Один из них заселен гуманоидами: развитые примерно на уровне древних греков. Два заселены людьми с камнями и палками. Четвертый необитаем. Если нам удастся добраться до Веги, мы сможем осесть на четвертом материке. Все притихли. Черчилль понимал, что в предложении Лина есть резон. Дело за малым: как его осуществить? Во-первых, нужно освободиться. Во-вторых, завладеть "Террой", - а она столь надежно охраняется, что им пришлось отвергнуть эту мысль, обсудив ее после того, как их освободили из заточения в Вашингтоне. - Даже если нам удастся захватить корабль, - рассуждал он, - а это маловероятно, мы должны лететь на Марс. Вот в чем главный риск этой задумки. Что, если условия там таковы, что не удастся пополнить запасы топлива? - Тогда придется застрять на Марсе надолго и начать производство необходимого оборудования, - предложил Аль-Масини. - Ладно, предположим на Марсе мы раздобудем все, в чем нуждаемся, и долетим до Веги, но нам понадобятся женщины. Иначе раса вымрет. А это означает, что волей-неволей, но я должен взять Робин. А также и то, что нам придется похитить женщин Ди-Си. - Когда они очнутся на Веге после глубокого замораживания, им останется только смириться, - улыбнулся Стейнберг. - Насилие, похищение, изнасилование - какой великолепный старт прекрасного нового мира, - воскликнул Черчилль. - А существует другой выход? - спросил Лин. - Вспомним сабинянок, - ответил Стейнберг. Черчилль не стал отвечать на это предложение, а привел еще один довод: - Нас так мало, что через совсем небольшое время начнется кровосмешение среди наших потомков. Мы ведь не собираемся стать основоположниками расы кретинов. - Мы похитим вместе с женщинами и детей и возьмем их с собою в морозильнике. Черчилль нахмурился. Казалось, нет никаких способов избежать насилия. Но так ведь всегда и было на всем протяжении человеческой истории. - Предположим, мы заберем с собою младенцев, еще не умеющих говорить, но нам придется набрать еще и достаточное количество женщин, чтобы их вырастить. И тут еще одна проблема: полигамия. Не стану ручаться за других женщин, но уверен, что Робин будет крепко возражать. - Объяснить ей, что это временная мера, - сказал Ястржембовский. - В любом случае, для тебя можно сделать исключение. Оставайся с одной женой, если тебе так хочется, а нам оставь удовольствие. Я предлагаю напасть на одну из деревень в Пантс-Эльфе. Мне рассказывали, что тамошние женщины привычны к полигамии и, судя по тому, что я слышал, будут очень довольны, заимев мужей, обращающих на них внимание. Им чертовски не по душе так называемые мужики, которые достались им сейчас. - Порядок, - произнес Черчилль. - Согласен. Осталось одно, что меня беспокоит. - Что же именно? - Как освободиться из плена? Наступила угрюмая тишина. - Как ты считаешь, - спросил Ястржембовский, - Витроу выложит деньги, чтобы выкупить нас всех? - Вряд ли. Его кошелек серьезно отощает, когда он раскошелится, чтобы вырвать меня и Робин из рук этих головорезов с огромными кулаками. - Ну что ж, хотя бы вы окажетесь на свободе, - сказал Стейнберг. - А что же будет с нами? Черчилль поднялся и громко звякнул наручниками, требуя капитана. - Что ты затеял? - спросила Робин, до этого не участвовавшая в разговоре, так как могла разобрать не больше двух-трех слов на английском языке 21-го века. - Я намерен попытаться подбить капитана на что-то вроде сделки, - ответил он на языке Ди-Си. - Кажется, я нашел выход. Но все зависит от того, насколько буду красноречив я и насколько понятлив он. В люк трюма просунул голову один из матросов-карелов и спросил, с чего это поднят такой чертов шум. - Передай своему капитану, что я знаю способ, с помощью которого он мог бы заработать в тысячу раз больше денег, чем рассчитывает, - заявил Черчилль. - И такую славу, которая сделает его героем. Голова исчезла. Через пять минут в трюм спустились два матроса и освободили Черчилля. Он даже представить себе не мог, насколько верными окажутся его слова, произнесенные почти что в шутку. Прошел день, и он не вернулся. Робин была близка к истерике. Ей представлялось, что капитан разгневался на ее мужа и убил его. Другие пытались ее успокоить разумными доводами, рассуждая, что такой делец, как капитан пиратов, не станет губить столь крупное помещение денег. Тем не менее, несмотря на все доводы, остальных пленников тоже понемногу охватило беспокойство. Черчилль мог совершенно непреднамеренно оскорбить чем-то капитана, и тому не оставалось ничего другого, как убить его, чтобы смыть позор. А может быть, его просто прирезали при попытке к бегству. Некоторые из узников задремали. Робин продолжала бодрствовать, безостановочно молясь Колумбии. Наконец, почти на заре, люк открылся. По лестнице, сопровождаемый двумя матросами, сошел Черчилль. Пошатнулся, еле удержался на ногах и стал громче икать. После того, как его приковали, все наконец-то поняли в чем дело. От него несло перегаром и он едва ворочал языком, глотая слова и обороты. - Напился, как верблюд перед уходом каравана, - пролепетал Черчилль. - Весь день, всю ночь. Переговорить мне его удалось, но перепить - вряд ли. Многое разузнал об этих финнах. Они меньше других пострадали во время Опустошения, а затем заполнили всю Европу, подобно древним викингам. Смешались с остатками скандинавов, поляков и прибалтов. Сейчас они удерживают северо-запад России, восток Англии, почти весь север Франции, побережье Испании и Северной Африки, Сицилию, Южную Африку, Исландию, Гренландию, Лабрадор и Северную Каролину. Бог знает, что еще, так как они выслали несколько экспедиций в Индию и Китай... - Все это очень интересно, но расскажешь как-нибудь позже, - перебил его Стейнберг. - Лучше выкладывай, о чем договорился с капитаном. Заключили сделку? - Очень хитрый парень и ужасно подозрительный. Убедить его было чертовски трудно. - Что с тобою? - спросила Робин. Черчилль попросил ее не беспокоиться, скоро они все будут на свободе. Затем снова переключился на родной язык. - Вы пробовали объяснить действие антигравитационных генераторов и двигателей человеку, который даже не ведает о том, что есть такие штуки, как молекулы или электроны? Между прочим, мне пришлось прочесть целую лекцию по основам теории атома и... Его голос ослабел, голова упала на грудь. Он спал. В отчаянии женщина трясла его, пока он не переборол дурман. - А, это ты, Робин, - пробормотал он. - Робин, тебе ужасно не понравится моя затея. Ты возненавидишь меня. - Он снова заснул. Все попытки разбудить его на этот раз оказались тщетными. 14 - Жаль, что у меня нет возможности самой снять этот пояс, - пожаловалась Мэри Кэйси. - Он так мне натер кожу, что я едва хожу. И он очень негигиеничен. В нем есть два небольших отверстия, но мне приходится наливать туда воду, чтобы смыть грязь. - Сочувствую, - нетерпеливо произнес Питер. - Но не это меня сейчас беспокоит. Мэри взглянула на него. - О нет, только не это! Рога его перестали свободно болтаться и стояли ровно и упруго. - Питер, сказала она, пытаясь сохранить спокойствие. - Пожалуйста, не надо. Ты не имеешь права. Ты погубишь меня. - Нет, не погублю, - ответил он, едва сдерживая рыдания - то ли от овладевшего им желания, то ли от мук, которые ему приносила невозможность владеть самим собой. Точную причину Мэри определить не смогла. - Я буду нежен, насколько это возможно. Обещаю, что для тебя это будет совсем немного. - Даже один раз - слишком много! - возразила она. - Нас не повенчал жрец. Это грех. - Какой же грех, если ты сделаешь это не по своей воле, - прохрипел он. - У тебя нет выбора. Поверь мне, нет выбора! - Я не хочу этого! Не хочу! Не хочу! Она продолжала протестовать, но Стэгг не обращал внимания. Он был слишком занят, сосредоточившись на открывании пояса. Это оказалось проблемой, разрешить которую мог только ключ или напильник. Поскольку ни того, ни другого под рукой не было, казалось, все его старания окажутся тщетными. Но напор гормонов был столь велик, что он уже не мог рассуждать трезво. Пояс состоял из трех частей. Две, облегавшие талию, были из листовой стали. На спине они соединялись петлями. Одеть эти створки можно было открытыми, а затем защелкнуть замок впереди. Третья часть пояса состояла из множества небольших звеньев, как у кольчуги, и пристегивалась к поясу вторым замком. Благодаря такому устройству третья часть предоставляла телу определенную степень свободы. Как и бандаж вокруг талии, она была изнутри подбита толстой тканью, чтобы предотвратить натирание кожи и порезы. Однако, в целом, приспособление было весьма тесным, иначе носящая его, могла бы выскользнуть, либо стащить его силой, всего лишь немного поцарапав поверхность кожи. Пояс был очень тесен и Мэри жаловалась на затрудненность дыхания. Стэггу удалось просунуть руку под переднюю часть пояса. На ее протесты и стоны он не отвечал, и пытался, двигая туда и сюда две части пояса, перегнуть их до такой степени, чтобы оторвать замок. - О боже! - рыдала Мэри. - Не надо! Не надо! Ты раздавишь мне внутренности! Ты убьешь меня. Не надо, не надо! Неожиданно он отпустил ее. Казалось на мгновенье ему удалось овладеть собой. Он тяжело дышал. - Мэри прости меня, прости. Я не ведаю, что творю. Наверное, мне нужно бежать, куда глаза глядят, пока эта штука во мне не повернет меня и не заставит снова тебя искать. - Но тогда мы, может быть, уже больше никогда не найдем друг друга, - она старалась говорить как можно спокойнее. - Мне будет недоставать тебя, Питер. Ты мне очень нравишься, пока не испытываешь действия рогов. Только не нужно кривить душой. Даже если ты одолеешь себя сегодня, завтра все начнется сначала. - Лучше я уйду сейчас, пока владею собой. Вот положение! Оставить тебя здесь умирать в одиночестве иди остаться, но тогда ты все равно погибнешь. - У тебя нет другого выхода, - сказала Мэри. - Ну, видишь ли, есть еще... - начал он немедленно и нерешительно. - Этот пояс совершенно не мешает мне получить то, что я хочу. Существуют другие способы... Она побледнела и закричала: - Нет! Нет! Он повернулся и со всех ног побежал по тропе. Но через некоторое время в голове его мелькнула мысль о том, что она может пойти этой же дорогой, и они снова встретятся. Питер сошел с тропинки и углубился в лес. Лес здесь не был густым, скорее эта была пустошь, медленно возрождающаяся после катастрофы. Почву никто не засевал и не орошал, как это делали на территории Ди-Си. Деревьев было не густо. Тем не менее, там, где влага была доступна круглый год, лес рос погуще. Стэгг убежал не очень далеко, когда дорогу преградил небольшой ручеек. Он лег прямо в него, надеясь, что струи холодной воды остудят огонь, пылавший в нижней части его туловища, но вода в ручье оказалась теплой. Он поднялся, пересек ручей и побежал снова. Внезапно, обогнув одно из деревьев, Питер оказался лицом к лицу с медведем. С ночи побега из Хай Квин он все время остерегался встречи с таким зверем. Ему было известно, что в этой местности медведи сравнительно многочисленны, так как жители Пантс-Эльфа имели обыкновение оставлять связанных пленников и взбунтовавшихся женщин на съедение священным медведем. Медведь оказался крупным темным самцом. Неизвестно, был ли он голоден. Возможно, неожиданное появление человека, напугало его не меньше. Будь у зверя возможность, он наверняка бы отступил, но Стэгг возник настолько внезапно, что тот, должно быть, принял это за нападение. А раз уж на тебя напали, то лучше всего атаковать самому. По привычке, выработанной опытом обращения с беспомощными человеческими жертвами, зверь поднялся на задние лапы и занес необъятную переднюю лапу над головой Питера. Попади он по черепу, тот раскололся бы, как сброшенная на пол мозаика. Но удар не достиг цели, хотя лапа и прошла настолько близко к голове, что когти слегка скользнули по коже. Стэгг повалился наземь - частично от удара, частично по инерции, нарушившей равновесие тела. Медведь опустился на все четыре лапы и двинулся на человека. Питер вскочил, выхватил меч и с криком бросился на медведя. Зверь, не обращая внимания на крик, снова поднялся на дыбы. Стэгг взмахнул мечом и край его лезвия полоснул по протянутой лапе. Медведь взревел от боли перестал теснить своего противника. Стэгг замахнулся вновь, но на этот раз лапа с такой силой обрушилась на лезвие, что меч выскользнул из рук и полетел в траву. Питер прыгнул вслед, нагнулся, чтобы поднять клинок и оказался погребенным под огромной тушей. Голова его была прижата к земле и, казалось, все тело расплющено гигантским утюгом. Наступило короткое мгновение, когда даже медведь оказался в некотором замешательстве и слегка приподнялся, чтобы перевести дух. Стэгг оказался прижатым только задней четвертью туши. Он воспользовался этим и, приподнявшись, выскользнул из-под зверя, но не успел сделать и двух шагов, как медведь снова встал на задние лапы и обхватил его передними. Питеру вспомнилось: когда-то он читал, что медведи не душат своей жертвы до смерти. В данный момент он подумал, что ему повстречалось животное, ничего не ведавшее о том, что пишут о нем естествоиспытатели. Зверь продолжал удерживать его и одновременно питался разодрать ему грудь. Но это не удалось, так как Стэгг вырвался. Имей он время оценить гераклов подвиг, позволивший ему раздвинуть могучие объятия, то понял бы, что эту сверхъестественную силу ему придали все те же рога. Питер отпрыгнул в сторону и снова повернулся лицом к своему противнику. Он понимал, что как бы быстро он не бежал прочь, зверь слишком близко от него. На отрезке в пятьдесят метров он сможет обогнать даже олимпийского чемпиона в спринте. Медведь снова бросился на него. Стэгг сделал единственное, до чего был в состоянии додуматься: изо всей силы ударил животное кулаком по черному носу. Человеческая челюсть сломалась бы от этого удара. Медведь с шумом выдохнул воздух и оторопел. Кровь бежала из его ноздрей, глаза налились яростью. Стэгг не стал восхищаться своей работой. Он метнулся к клинку и попытался его поднять, но правая рука не повиновалась и висела безжизненно, парализованная ударом косматой лапы. Тогда он перехватил его левой рукой и обернулся. На счастье, вовремя. Медведь пришел в себя настолько, что сделал еще один бросок в сторону человека, хотя скорость его уже была не та, что в начале схватки. Стэгг хладнокровно поднял меч и в тот момент, когда зверь оказался рядом, нанес сокрушительный удар по короткой могучей шее. Последнее, что он видел, было лезвие, глубоко вошедшее в черный мех, и алая струя, ударившая из раны. Когда Питер пришел в себя, то обнаружил, что все его тело мучительно болит, рядом с ним лежит мертвый медведь, а над ним плачет Мэри. Затем боль стала невыносимой и он потерял сознание. Когда он снова пришел в чувство, голова его покоилась на ее коленях и в открытый рот текла вода из фляги. Голова все еще мерзко болела и, пытаясь выяснить причину такой боли, он обнаружил на голове повязку. Вся правая ветвь его рогов отсутствовала начисто. - Должно быть, это Медведь сорвал, - объяснила Мэри. - Я издали услыхала шум схватки. Слышала, как ревел медведь и как кричал ты. Я старалась бежать как можно быстрее, хотя и была напугана. - Если бы не ты, - прошептал Питер, - я бы умер. - Наверное, - промолвила она, как нечто само собой разумеющееся. - Ты жутко истекал кровью из раны на голове, у основания сорванного рога. Я оторвала часть своей юбки и остановила кровотечение. Горячие слезы закапали на лицо Стэгга. - Теперь, когда все позади, сказал он, - можешь плакать сколько захочешь. Но я рад, что ты так смела. Я бы не посмел тебя упрекнуть, даже если бы ты убежала отсюда. - Я бы не смогла убежать, - продолжала всхлипывать Мэри. - Я... Я, кажется, люблю тебя. Разумеется, и любого другого не бросила бы умирать в одиночку. Кроме того, я испугалась, что останусь одна. - Я не ослышался? - спросил Питер. - Не понимаю, как такая девушка может любить подобное чудовище. Но если от этого тебе лучше, а не хуже, то, признаюсь, я тебя люблю тоже - хотя раньше это проявлялось несколько иначе. Он притронулся к поврежденной части основания рогов и поморщился. - Может быть... от этого мое влечение наполовину уменьшится? - Не знаю. Хорошо было бы. Только... мне кажется, если у тебя совсем удалить рога, ты умрешь от потрясения. - Мне тоже кажется. А может быть, жрица солгала. Возможно, смерть наступит при полном удалении рогов. Ведь пока что у меня еще остались костное основание и один рог, который действует. - Лучше бы ты перестал думать об этом, - посоветовала она. - Как ты считаешь, тебе можно есть? Я приготовила немного медвежатины. - Слушай, это от меня такой запах? - спросил он, потянув воздух ноздрями. Затем увидел мертвую тушу медведя. - Сколько времени я был без сознания? - Весь день, всю ночь и часть утра. А о дыме можешь не беспокоиться. Я знаю, как надо разводить небольшой костер без дыма. - Кажется, я поправляюсь быстро. У рогов очень сильная заживляющая способность. Я даже не удивлюсь, если отрастет оторванный рог. - Буду молиться, чтобы этого не произошло, - сказала она и сняла с деревянного вертела два куска медвежатины. В одно мгновенье он проглотил и их, и полбуханки хлеба. - Мне, похоже, становится лучше, - признался Питер. - Я вдруг стал таким голодным, что мог бы проглотить всего медведя. Эти слова, сейчас произнесенные со смехом, он вспомнил через два дня, ибо к тому времени он на самом деле съел медведя. От медвежьей туши ничего не осталось, кроме шкуры, костей и внутренностей. Даже мозги были поджарены и съедены. Он был готов двинуться в путь. Мэри сняла повязку с раны, обнажив чистый заживший шрам точно над костным основанием рогов. - По крайней мере, рог не собирается отрастать, - заметил Стэгг и, глядя в сторону девушки, добавил. - Мы там же, где и раньше, когда я решил от тебя убежать. Я снова начинаю ощущать то же самое влечение. - Это означает, что нам снова придется расстаться? - по тону ее трудно было разобрать, хочет ли она, чтобы он ушел, или нет. - Я о многом передумал, пока выздоравливал, - сказал Питер. - Первое, о чем я подумал, это то, что когда пантс-эльфы вели нас в Хай-Квин, я чувствовал ощутимое уменьшение вле