ой, никаких улик против Хэла нет, а пока он их не заполучит, будет сидеть тихо, поджавши хвост. Золотой "ламед" любого ставит выше подозрений. Порнсен... 12 Порнсен! Стоило подумать о нем, и вот тебе на - тут как тут оказался, скотина! Позади застучали каблуки. Хэл обернулся. Следом спешил недомерок в плаще. При свете фонарей мелькнули скособоченные плечи, черные кожаные сапоги, маски нет. - Ярроу! - торжествующе взвизгнул АХ. - Бежать бесполезно! Я тебя видел в том кабаке! Теперь не отвертишься! Топ-топ-топ - и вот он рядом со своим высоченным остолбеневшим "питомцем". - Пил! Сразу видно, что пил! - Да? - буркнул Хэл. - И что дальше? - А тебе мало? - завопил АХ. - Может, у тебя дома еще кое-что припрятано? Наверняка. Наверняка, тайничок бутылками набит. А ну, пошли! Пошли к тебе домой. Зайдем да поглядим. Не удивлюсь, если там еще кое-что сыщется, весь твой кощунственный антиистиннизм распотрошу. Хэл сгорбился, сжал кулаки, но сказать было нечего. Приказано было идти впереди по направлению к дому Лопушка, и он подчинился беспрекословно. Так и шествовали - впереди раб, позади господин. Красоту зрелища портило одно: Хэла вело то вправо, то влево; чтобы держать прямой курс, приходилось рукой придерживаться за стены. А Порнсен еще и глумился. - ШПАГ! Нализался! Глядеть тошно! Хэл ткнул рукой вперед. - Вон еще один такой. Глянь! По правде-то было ни до чего, ни до кого, но дух захватывало от какой-то сумасшедшей надежды: что-то случится, что-то будет сказано или сделано, простенькое, ничего особенного, но роковой миг возвращения домой отложится. А указал он на могутного жука-кикимору, явно в поддатии обнявшего фонарный столб, чтобы не плюхнуться длинным острым носом в землю. На вид, сценка времен девятнадцатого-двадцатого столетия: хмельной верзила в плаще и шляпе у фонарного столба. И постанывает, будто капитально получил по шеям. - Может, он ранен, давайте-ка глянем, - сказал Хэл. Сказал, потому что надо было что-то сказать, как-то задержать Порнсена. И не успел тот возразить, Хэл шагнул к жуче. Схватил за болтающуюся руку - одной рукой жуча обнимал столб - и спросил по-сиддийски: - Тебе помочь? Жуча-верзила выглядел как только что из большой драки. Плащ местами порван, местами перепачкан засохшей зеленой кровью. Отвернувшись от Хэла, верзила прохрипел что-то неразборчивое. Порнсен толкнул Хэла сзади в плечо. - Шагом марш, Ярроу. Без нас справятся. Одним пьяным жучей больше, одним меньше - нам дела нет. - Буверняк, - без выражения ответил Хэл. Оставил в покое верзилу, зацепился ногой за ногу, собираясь вперед шагнуть, а Порнсен, видать, не рассчитал, лишний шаг сделал, налетел сзади на топчущегося Хэла, попятился. - Чего ради суетишься, Ярроу? Опаска прозвучала у АХ'а в голосе. И тут же раздался дикий крик, смертный крик. Хэла винтом подбросило - и он увидел, как осуществилось то жуткое, что так тоскливо мерещилось, в предчувствии чего ноги вперед не шли. Еще когда он верзилу за руку тронул, то пальцы не в теплую кожу ткнулись, а в холодный шершавый хитин. Да за прошедшую с тех пор минуту как-то не сложилось в мозгу, что это значит. Только сейчас дошло, вспомнилось, о чем был разговор с Лопушком по дороге в кабак, чего ради Лопушок с рапирой и с револьвером разгуливает. Предупредить бы Порнсена, да поздно! АХ стоял, закрыв лицо обеими руками, и кричал, как резанный. А верзила, только что висевший на фонарном столбе пьянь-пьянью, шел на Хэла. С каждым шажком делался все громадней. На груди у него взбухал мешок, вот он налился, как серый, глянцевый, пульсирующий пузырь, раздался свистящий звук. На Хэла уставилась мерзкая харя насекомого с шевелящимися ногочелюстями по обе стороны пасти и хоботом на подбородке, нацеленным Хэлу в лицо. Минуту назад Хэл обознался, принял этот хобот за жучин нос. А по-настоящему эта гадина, должно быть, дышала трахеями через щели под глазищами. Обычно щели придыхании пощелкивают, но, видно, душегуб старался пыхтеть потише, чтобы не спугнуть жертву. Хэл заорал от страха. Успел вскинуть плащ на руку, прикрыть лицо. Да и маска выручила бы, но забыл он про маску. Жигануло по запястью. Хэл взвизгнул от боли, прыгнул вперед. Прежде чем гадина успела набрать воздуху, снова раздуть мешок и шарахнуть кислотой через хобот, Хэл ударил ее головой в брюхо. Гадина как-то странно икнула, запрокинулась и брякнулась навзничь, раскинув скрюченные конечности, как огромный ядовитый жук. То и был ядовитый жук. Оправившись от удара и перекатившись на бок, тварь попыталась было встать, но Хэл пнул ее носком сапога. И сапог с хрустом сокрушил тонкий хитин. Из пролома хлынула темная жижа. Хэл отвел ногу и еще раз пнул, куда достал. Гадина взвизгнула, силясь уползти на четырех. Землянин прыгнул на нее обеими ногами и, еле ползущую, припечатал к бетонному тротуару. Каблуком наступил на шею, изо всех сил нажал. "Крак!" - шея хрустнула, гадина замерла. Нижняя челюсть отвисла, обнажились два ряда игольчатых зубов. Ногочелюсти по бокам пасти подергались-подергались и застыли. Хэл с трудом перевел дух. Воздуху не хватало. Кишки ходуном заходили, к глотке подкатило. Всего судорогой свело и вывернуло - будь здоров! И разом протрезвел. А Порнсен уже не кричал. Он лежал на боку в канавке у поребрика. Хэл перевернул его лицом вверх и отшатнулся. Жуткое зрелище! Глаза выжжены, с посеревших губ кожа висит лохмотьями. Язык выкачен, вздутый, покореженный. Похоже, Порнсену всю полость рта ядом обдало. Хэл выпрямился и побрел прочь. Пройдут жучи дозором, обнаружат мертвого АХ'а и вернут землянам. Пусть иерархи гадают, что стряслось. Помер Порнсен, и, поскольку помер, можно позволить себе все, что хочешь, все, чего раньше ни за что не позволил бы. Ненавистен был Порнсен. Слава Сигмену, вот и помер. Помучился, ну и что? Недолго мучился, а Хэла мучал и поедом ел три десятка лет... Но позади раздался какой-то звук. Хэла так и развернуло. - Лопушок? Нет, это был стон, а потом какие-то слова непонятные. - Порнсен? Да не может быть! Ты же... Ты же помер! Не помер. Силится на ноги встать, пошатывается. Руки вперед тянет, путь нащупывает, шажки осторожненькие делает. На какой-то миг Хэла окатило таким безумным страхом, что он чуть опрометью прочь не кинулся. Но совладал с собой, устоял на месте и даже трезво обдумал положение. Если жучи найдут-таки Порнсена, то поступит он прямиком в медотсек "Гавриила". И вставят ему врачи запасные глаза, у них банк органов есть, напичкают восстановителями. Через две недели отрастет у Порнсена новый язык. И заговорит Порнсен. Впередник, ну и порасскажет! Через две недели? Да сходу! Писать-то он хоть сию минуту сможет! Порнсен выл от боли телесной, Хэл - от душевной. Иного выхода не было. Хэл шагнул к Порнсену, взял за руку. АХ дернулся, промычал что-то нечленораздельное. - Это я, Хэл, - сказал Ярроу. Свободной рукой Порнсен вытащил из кармана блокнот, стал нашаривать ручку. Хэл разжал пальцы. И Порнсен что-то наскреб в блокноте, протянул Хэлу. Лунного света вполне хватило, чтобы прочесть. Почерк вышел корявый, но даже вслепую Порнсен сумел написать сравнительно разборчиво. "Сынок, доставь на "Гавриил". Клянусь Впередником, про спиртное не скажу. Буду вечно благода рен. Люба моя, не покинь страждущего на милость нелюдям". Хэл положил Порнсену руку на плечо и сказал: - Держись за меня. Я тебя доведу. И тут же вдали на улице раздался шум. Явилась компания жучей, куда-то несла их нелегкая. Хэл завел спотыкающегося Порнсена в ближайший парк, пустился плутать среди кустов и деревьев. Так прошли сотню метров, пока не забрались в чащобу. Хэл приостановился. Из глубины чащобы доносились какие-то нехорошие звуки - пощелкивание, стрекотание. Вглядевшись из-за дерева, он увидел, откуда шум. Луна осветила полянку, а на ней - труп жучи, вернее то, что от него осталось. Верхняя часть была наполовину обглодана. А вокруг и верхом на трупе суетилось множество серебристо-белесых насекомых. На вид - как муравьи, только в полметра ростом: Стрекотали их ногочелюсти, обрабатывающие труп. А посвист шел от воздушных мешков у них при головах, от их частых вдохов-выдохов. Хэл думал, что надежно укрыт, но муравьи его учуяли. И в один миг исчезли в густой тени деревьев по ту сторону полянки. Поколебавшись, он решил, что это могильщики, от них вреда живому-здоровому нет. Вероятно, дохлый жуча был какой-то пьяница, угодивший к ним в лапы. Первый случай выпал глянуть, что за анатомия у здешних, и Хэл подошел поближе, ведя за собой Порнсена. Оказывается, позвоночный столб у жучей располагается в передней части туловища. Поднимается от тазобедренных костей, ничем не напоминающих человеческие, изогнутой линией, как точь-в-точь зеркальное изображение человеческого. Два мешка кишечного тракта располагаются по обе стороны хребта перед бедрами. Желудок получается бубликом и удерживается от опускания плотно обхватывающими кожными тяжами. Иного и не следовало ожидать у существа, чьи предки имели что-то общее с предками насекомых. Сотни миллионов лет тому назад предки жучей были ничем не примечательными червеподобными палеочленистоногими. Но эволюции вздумалось осуществить разумное существо из червей. И, представляя себе, как ограничены возможности истинных членистоногих, отщепила энного прапрадеда жучей от тесных родичей. Ракообразные, паукообразные и насекомые занялись приобретением внешнего скелета и многих ног, а энный прапрадед жучей пошел другим путем. Отказался превращать нежную шкуру-кутикулу в хитиновые латы. Воздвиг скелет внутри плоти. Но вместе с ним внутри оказалась и нервная система, причем выяснилось, что уже упущена возможность перенести сам хребет и связанные с ним нервные пути из передней части туловища в заднюю. Вот хребет и застрял там, где завязался. Применительно к такому расположению оформилась и остальная анатомия. Внутренние органы жучей с внутренними органами млекопитающих не спутаешь, они выглядят иначе. А вот работают почти так же. Хорошо бы глянуть повнимательнее, но Хэлу предстояло кое-что другое. Отвратительное, ненавистное. Тем временем Порнсен что-то еще накарябал в блокноте, протянул Хэлу. "Сынок, боль жуткая. Не бойся, веди на корабль. Я не выдам. Люба моя, я же всегда исполнял, что обещал". "Вот именно, - подумал Хэл. - Только и знал, что обещал. Выпороть. И порол". Глянул на ту строну полянки. Тела муравьев во мраке светились, как россыпь бледных поганок. Муравьи выжидали, пока Хэл уйдет. Порнсен что-то промычал и сел на траву. Уронил голову на грудь. - А надо ли? - пробормотал Хэл. Мысль запетляла: "Не надо. Мы с Жанеттой можем отдаться под покровительство жучей. Лопушок посодействует. Жучам ничего не стоит спрятать нас. Но захотят ли связываться? Можно ли быть уверенным? Нет, нельзя. Запросто способны выдать нас аззитам". - И мешкать нельзя, - пробормотал он и застонал. - Почему я? Почему он сам не помер в той канаве? И вынул нож из-за голенища. И в тот же миг Порнсен вскинул голову, уставился выжженными глазницами. Поднял руку в поисках Хэла. Уродливый признак усмешки явился на вспухших губах. Хэл поднял нож, так что кончик оказался в ладони от Порнсенова горла. - Жанетта, ради тебя! - громко сказал он. Но кончик не двинулся, на несколько секунд замер, и рука бессильно обвисла. - Не могу я, - сказал Хэл. - Не могу. Но что-то же надо было делать, что-то надо было. Либо так, чтобы Порнсен навеки умолк, либо так, чтобы его, Хэла, и Жанетту ни люди не достали, ни жучи. И невыносимо было понимать, как нуждается Порнсен в медпомощи. При виде его мук дурнота подступала, росло сострадание. Убить Порнсена - положить конец его мучениям. Но рука не поднималась. А Порнсен, что-то бубня сожженными губами, встал, сделал несколько шажков вперед, выбросил руки перед собой и завертелся на месте, будто ощупью отыскивая Хэла. Хэл попятился. Полыхнула ярость. Да пошло оно все, когда он вот-вот Жанетту приступом добудет! Нашел, о чем думать, как доставить Порнсена на корабль! Недолго Порнсену оста лось. Дорога каждая секунда, а попытка вопреки, раскладу событий выручить АХ'а из беды - это же чистое предательство Жанетты, уж о нем самом, о Хэле Ярроу, и речи нет! Порнсен двинулся вперед, неуверенно щупая воздух руками, возя подошвами по траве, чтобы не споткнуться на первом же камушке. И вдруг нащупал кончиком сапога останки дохлого жучи. Приостановился, нагнулся пощупать. Обхватил руками таз, обхватил ребра, замер. Подумал-подумал, принялся ощупывать скелет во всю длину. Пальцы ткнулись в череп, обогнули, уперлись в обвисшие клочья мяса. И вдруг, видимо, придя в ужас, может быть, поняв, что те, кто обглодал жучу, где-то рядом, а он, Порнсен, беспомощен, АХ выпрямился и бросился бежать. Испуская хриплый вой, пересек полянку. И так же вдруг вой оборвался. Порнсен налетел на дерево и рухнул навзничь. И шевельнуться, не успел, как исчез под грудой свистящих и стрекочущих тварей, отсвечивающих бледными поганками. Не до рассуждений тут, что надо, чего не надо. Хэл с воплем кинулся на муравьев. Наполовину полянку не пересек, а те уже исчезли во мраке, но недалеко ушли - было видно, как под деревьями снует что-то белесое. Добежав до Порнсена, Хэл припал на одно колено, глянул. А на том уже вся одежда в клочья, кожа располосована. Глазницы уставлены вверх, из перекушенной яремной вены ключом бьет кровь. Хэл взвыл, вскочил и бегом бросился вон из чащобы. Позади раздались верещанье и свист, муравьи скопом хлынули из-за деревьев. Хэл не оглянулся. Опомнился на улице под фонарями, и тут внутреннее напряжение сыскало выход. Слезы брызнули из глаз. Плечи затряслись от рыданий. Едва на ногах устоял. Внутри полыхнула жгучая резь. Сам не понял, что в этом выразилось - скорбь или ненависть, потому что ненавистный местью больше не грозил. Наверняка, это были разом и скорбь, и ненависть. Что бы ни было - подействовало, как отрава, и плоть отвергла отраву, обжигавшую внутренности, как кипяток. Но покидающую тело. Хоть и казалось, что он вот-вот сдохнет, однако по мере приближения к дому отрава иссякала. От усталости руки-ноги едва шевелились, как свинцом налитые, еле достало сил вскарабкаться на крылечко. И в то же время на сердце полегчало. Сердце билось мощно, гнало кровь по жилам так, будто когти, что на нем сошлись когда-то, наконец разжались. 13 А в предрассветной мгле, укрытое в шестиугольной арочке парадного, землянина поджидало долговязое привидение в светло-голубом саване. То был Лопушок, сострадалист. Лопушок откинул капюшон и явил физиономию со ссадиной на левой щеке и кровоподтеком под правым глазом. Прочистил горло и сказал: - Какой-то ханыга с меня маску сдернул и приложил знатно. Зато позабавились. Время от времени стравливать пар полезно для здоровья. А вы-то куда подевались? Я боялся, что вас полиция прихватит. В принципе, ничего страшного, но ваши коллеги на корабле на такие дела смотрят косо. Хэл слабо улыбнулся. - Не то слово. И подивился, откуда Лопушку известно насчет возможной реакции корабельного начальства. Насколько много жучам вообще известно о землянах? В курсе ли они, что затевают пришельцы, уж не задумали ли контрудар? Если задумали, то какой? Их технология, насколько удалось разобраться, очень отстает от земной. Правда, в психологии они как будто впереди землян, но это-то понять можно. Давным-давно Госуцерквство объявило, что психология доведена до совершенства и нет необходимости в дальнейших исследованиях. И в этой области воцарился полный застой. Мысленно пожал плечами. Слишком устал, чтобы думать о таких вещах. Хотелось одного - рухнуть в постель. - Тоже, как видите, влип. Потом расскажу. - Могу себе представить, - ответил Лопушок. - Покажите-ка руку. Давайте, я вам ожог обработаю. Яд полуночника - штука поганая. И Хэл, будто ребенок, поплелся за Лопушком к нему домой и дал наложить на запястье противовоспалительный тампон. - Вот теперь буверняк порядок, - объявил Лопушок. - Идите, ступайте спать, почивать. Завтра поделитесь впечатлениями. Хэл поблагодарил и спустился ниже этажом. Долго возился с ключом, рука не слушалась. Наконец, помянув всуе имя Впередника, попал ключом в скважину. Закрыл дверь за собой, запер и окликнул Жанетту. Видимо, она пряталась в шкафу в спальне, потому что две двери хлопнули. Вмиг прибежала. И крепко обняла. - Ой, мо-н-ом, мо-н-ом! Что случилось? Я так волновалась. Ночь проходит, тебя все нет, я думала, вот-вот крик подниму. Было чувство вины, ведь наделал ей тревоги, но был и миг злорадства, поскольку сама же этому виной. Мэри тоже, наверное, посочувствовала бы, но долг и обязанность наказали бы ей взять себя в руки и прочесть мужу нотацию по поводу его антиистинных помыслов; мол, поделом ему за них досталось. - Встрял в драку. Заранее решил: ей - ни слова. Ни об АХ'е, ни о полуночнике. Потом, когда дух переведет. Она помогла развязать плащ, снять капюшон и маску. Повесила их в шкаф в прихожей, а он рухнул на стул и закрыл глаза. И тут же открыл при звуке жидкости, льющейся в посудину. Жанетта стояла перед ним и наполняла из бутылки огроменный стаканище. От запаха таракановки желудок свело, от вида прелестной девушки, которая собирается пить эту рвотную гадость, все в глазах завертелось. Она глянула на него. Чудные дуги-брови вскинулись. - Что такое?. - Ничего, - простонал он. - Сама же видишь, как я буверняк в форме. Она отставила стакан, взяла Хэла за руку и повела в спальню. Усадила на постель, мягко нажала на плечи, чтобы лег, сняла с него обувь. Он не противился. Расстегнула ему рубашку, потрепала за волосы. - А буверняк ли? - Даже сверхбуверняк. Одной левой весь мир отделаю, как бог черепаху. Кровать скрипнула, Жанетта встала и вышла. Незаметно подступил сон, но тут она вернулась. Он с усилием открыл глаза. Жанетта стояла рядом со стаканом в руке. - Хэл, а ты глоточек не хочешь? - Сигмен великий! Ты что, не понимаешь? От ярости его подбросило, он сел. - Как ты думаешь, отчего мне худо? Я этой дряни видеть не могу! Видеть не могу, как ты ее пьешь! Тошнит! От одного твоего вида с ней в руках тошнит! Ты что, не видишь? Сдурела? У Жанетты глаза округлились. Кровь с лица схлынула, одни губы плывут пунцовой луной по белу озеру. Рука затряслась так, что стакан расплескало. - Но... но... - пролепетала она, - я так поняла, что тебе буверняк хорошо. Что ты хочешь лечь со мной. Ярроу застонал. Закрыл глаза и откинулся на спину. Ехидство до нее не доходит. Она все понимает буквально. Ее надо перевоспитывать. Не будь он так без сил, ее откровенные речи повергли бы его в ужас - как речи Женщины в Красном из "Талмуда Запада" в той главе, где она норовит соблазнить Впередника. Но какие уж тут ужасы? Более того, голосок со стороны подсказал, что Жанетта просто выразила четкими и недвусмысленными словами то, что он все это время таил у себя на дне души. Вот только не вовремя. Звон разбитого стекла спугнул мысли. Он дернулся, привскочил. Жанетта стояла, лицо подергивается, милый алый рот трясется, слезы ручьем бегут. В руке ничего нет. А в полстены - мокрое пятно, капли стекают, вот во что она стакан превратила. - Я-то думала, ты меня любишь! - выкрикнула. Никакие речи в голову не лезли, он только глазами хлопал. Она извернулась, выбежала вон. Слышно было, что добежала до прихожей и там разрыдалась. Этого звука он не вынес, вскочил с кровати, пошел следом. Считается, что стены здесь толстые, звук не проходит, да как знать? Вдруг подслушают! Да и перекосила она что-то в нем, поправить надо. Вошел в прихожую, наткнулся на удрученный взгляд. Постоял-постоял, что-то хотелось сказать, а что - ну никак не сообразить, поскольку раньше-то жизнь таких проблем решать не заставляла. Соотечественницы редко слезу пускали, а если и пускали, то где-нибудь в уголку, в одиночку. Сел рядом с ней, положил руку ей на нежное плечо. - Жанетта! Она волчком обернулась, ткнулась черными кудрями ему в грудь. И сквозь слезы сказала: - Выходит, ты меня не любишь. А это невыносимо. После всего, что досталось, еще и это! - Ну, Жанетта, Жанетта. Я не хотел... я имел в виду... то есть... Замолк. В голову не пришло сказать "я тебя люблю". Ни одной женщине, даже Мэри, таких слов ни разу не говорил. И ни одна женщина ему не говорила. И вот на далекой планете сыскалась такая, при том еще и получеловек, а требует, чтобы он сам сказал, что принадлежит ей душой и телом. Заговорил потихоньку. Слова выскакивали легко. И немудрено, потому что цитировал "Урок шестнадцатый" из учебника "Основы поведения". -... все разумные особи, у которых сердце на месте, суть братья... Мужчина и женщина - брат и сестра... Любовь вездесуща... но любовь следует понимать в духовном плане... Мужчина и женщина да возненавидят всей душой звериное совокупление, как нечто такое, чего Наивысший Разум, взирающий из космоса, временно не исключил еще на пути совершенствования человека... Настанет время, и дети будут являться на свет силою чистого помышления. А до той поры да признаем мы за всем, что связано с совокуплением, благо одно-единственное - детей... Шарах! Голова дернулась, искры из глаз посыпались. Не вдруг сообразил, что это Жанетта вскочила на ноги и с размаху влепила ему пощечину. Увидел только, что она на ногах, глаза прищурены, алый рот приоткрыт и перекошен от злости. Развернулась - и бегом в спальню. Встал, пошел следом. Она лежала на кровати и всхлипывала. - Жанетта, да пойми ты! - Ва тю хвэ хву! Понял: "Да пошел ты, псих ненормальный!" В краску бросило. Дикая ярость накатила. Сгреб ее за плечо, силком перевернул лицом к себе. И вдруг сказал: - Но я же тебя люблю. Люблю. Прозвучало как-то не так даже на собственный слух. Любовь, как Жанетта ее понимала, была ему чужда - сырая какая-то, если уж так говорить. В обработке нуждается, в отделке. Но это, он понял, еще впереди. А сейчас - в его объятиях существо, самой природой, безотчетными порывами и воспитанием нацеленное на дело любви. Раньше думал, всем скорбям этой ночи конец - и заметано. Но теперь, позабыв о своем решении молчать о случившемся, поверяя Жанетте каждый миг этой длинной и ужасной ночи, он захлебывался словами и чувствовал, как текут по лицу слезы. Ох, и накопилось их за три десятка-то лет, не вдруг выплачешь. И Жанетта в ответ плакала и твердила, как ей больно, что рассердилась на него. Клялась, что больше никогда так не будет. Он лепетал: "Вот и хорошо, вот и хорошо". И они целовались, целовались и целовались, покуда, словно малые дети, наплакавшись и лаской исцелив друг дружку от припадка бешенства, до которого довела безысходность, незаметно не погрузились в тихий сон. 14 В 9. 00 по корабельному Ярроу ступил на борт "Гавриила" с полной грудью аромата росистых утренних трав. До начала планерки оставалось еще несколько минут, и тут попался навстречу Тернбой, ШПАГ-историк. Хэл нечаянно спросил у него, известно ли что-нибудь об эмиграции в космос из Франции после Апокалиптической битвы. А Тернбой и рад стараться - ему лишь бы познаниями выставиться. Да, остатки галльской нации после Апокалиптической битвы обосновались вдоль Луары, и возник зародыш того, что могло бы стать новой Францией. Но быстро растущие поселения исландцев в северной части Франции и израильтян в южной взяли долину Луары в клещи. Экономика и религия Новой Франции не выдержали. Последователи Сигмена несколькими волнами вторглись на ее территорию. Высокие таможенные тарифы задушили торговлю небольшого государства. И в конце концов кучка французов, оказавшись перед лицом неизбежной ассимиляции и военного подавления страны, веры и языка, отбыла на шести примитивных, прямо скажем, звездолетах искать себе новую Галлию, что вращалась бы вокруг какой-нибудь звезды подальше. Очень маловероятно, что им повезло. Хэл поблагодарил Тернбоя и направился в конференц-зал. Со многими по пути переговорил. У поло вины личного состава, как и у него самого, в лицах проглядывали монгольские черты. Так и должно быть: они же все - англоязычные потомки гавайцев и австралийцев, уцелевших во времена той самой битвы, которая так беспощадно прикончила Францию. Их дюжину раз "пра" - деды заново заселили Австралию, обе Америки, Японию и Китай. Процентов шесть команды назвало бы языком своих предков грузинский. Их прародители явились с Кавказских гор и освоили просторы южной России, Болгарию, Северный Иран и Афганистан... Планерка была не так себе. Во-первых, Хэла пересадили с двадцатого места по левую сторону от архиуриелита на шестое место по правую. Вот что значит золотой "ламед" на груди! Во-вторых, вышла заминка из-за смерти Порнсена. АХ'а решили записать выбывшим из строя в ходе необъявленных военных действий. Каждого еще раз предупредили насчет полуночников и прочей нечисти, которая рыщет ночами по городу. Что, однако, не означает отмены разведпатрулирования. Макнефф поручил Хэлу как духовному сыну безвременно погибшего АХ'а позаботиться о завтрашних похоронах. А затем потянул вниз свернутую в трубку под потолком карту во всю стену. На ней была изображена Земля, изображена такой, какой ее должны были видеть жучи. Задуман был верх военной хитрости в стиле Союза ВВЗ и китайской предусмотрительности на много ходов вперед. На обоих полушариях планеты разными цветами были изображены государства и помечены их границы. И границы Малайской Федерации и Великого Бантустана были указаны совершенно точно. А вот Республики Израиля и Союз ВВЗ поменя лись местами. В легенде, помещенной внизу слева, указывалось, что государства Впередника закрашены зеленым, а еврейские - желтым. И зелень кольцом охватывала Средиземное море, а потом широкой полосой тянулась от Аравийского и Анатолийского полуостровов до Гималайских гор. Иными словами, если предположить худшее, а именно, если план "Оздвагеноцид" потерпит крах, если движимые жаждой возмездия оздвийцы захватят "Гавриил", если по его образцу построят свои корабли, если по штурманским прокладкам определят, где Солнце, и достигнут окрестностей Земли, то их месть обрушится не на ту страну. Вне сомнения, с народами Земли они предварительно вступать в контакт не станут, чтобы в полной мере воспользоваться фактором внезапности. И у Республик Израиля не будет возможности растолковать, что да как, бомбы посыплются на них. Тем временем Союз ВВЗ, получив таким образом предупреждение и отсрочку, успеет бросить навстречу врагу весь свой космофлот. - Однако я полагаю, что псевдобудущее, которое я вам изобразил, так и останется далеким от истинного, - сказал Макнефф. - Разве что Обратник много сильней, чем я думаю. Но даже и такой оборот дела дозволительно истолковать к лучшему. Какое лучшее истинное будущее можно себе предначертать, чем уничтожение наших врагов-израильтян руками пришельцев? - Это при том, - продолжил он, - что, как вам известно, наш корабль бдительно охраняется как от прямого, так и от тайного нападения. Наш радар, наши лазеры, наши звукоанализаторы и телескопы работают круглосуточно. Наши боевые системы наготове. А жучи - в технологическом отношении на род отсталый. Им нечего противопоставить нам такого, что не было бы сокрушено без особых усилий. - И тем не менее, - закончил он, - даже если предположить, что Обратник вдохновит жучей на сверхчеловеческую хитрость и они проникнут на борт корабля, им не достигнуть того, на что рассчитывают. Как только они окажутся на пороге центрального поста управления, один из двух офицеров, постоянно дежурящих на боевом мостике, нажмет кнопку. И все навигационные данные в памяти вычислительных машин будут стерты; жучам не удастся определить местонахождение Солнца. А если им, избави Сигмен, удастся, и до мостика добраться, тогда дежурный офицер нажмет другую кнопку. Макнефф по очереди оглядел всех присутствующих. А те почти все побледнели, потому что знали, что он собирается сказать. - И тогда корабль будет немедленно уничтожен взрывом термоядерной бомбы. Уничтожению подвергнется весь город Сиддо. А мы навеки пребудем героями в глазах Впередника и Госуцерквства. Естественно, в наших интересах, чтобы не случилось ничего подобного. Была мысль предупредить местные власти о бесцельности подобного нападения. Однако это могло бы бросить тень на существующие добрые отношения, что в конечном счете могло бы вынудить нас начать осуществление плана "Оздвагеноцид" ранее наступления момента полной готовности... После планерки Хэл занялся устройством похорон. А потом навалились другие дела, так что домой он вернулся уже затемно. Когда запирал за собой дверь, стало слышно, как работает душ. Повесил верхнее в шкаф - плеск воды прекратился. Направился в спальню, а тут Жанетта из ванной вышла. Махровой простыней волосы сушит, а сама - нагишом. - Бо жук, Хэл, - сказала и, нимало не смущаясь, следом в спальню направилась. Хэл и не помнил, что ответил. Попятился и вышел из спальни. Поглупел от стеснения, смутно ощутил себя грешником, еретиком, так зашлось сердце, так дух захватило, так чем-то жарким и текучим с болезненным наслаждением пошел наливаться член. Жанетта явилась в светло-зеленом платьице, которое он купил, а она перекроила, перешила себе по фигуре. Пышные черные кудри в узел на затылке собраны. Поцеловала и спросила, не посидит ли он с нею на кухне, пока еда готовится. Он ответил, что с радостью. Она взялась нарезать что-то вроде лапши. Попросил ее рассказать о своей жизни. Был уже об этом разговор, так и продолжить нетрудно. -... вот так папин народ нашел планету, похожую на Землю, и поселился там. Прекраснейшую планету, и поэтому они ее назвали "Уо бо пфэйи", то есть "Прекрасная страна". Папа говорил, что на тамошнем материке жило тридцать миллионов. А папе не понравилось так жить, как деды жили, - землю пахать, волноваться насчет купить-продать, детей плодить. Он и еще несколько таких же молодых парней взяли единственный звездолет, что уцелел из шести прилетевших туда, и они улетели к звездам. И добрались до Оздвы. И потерпели крушение при посадке. Не диво. Корабль был такой старенький. - Его остатки сохранились? - Вви. Там поблизости мои сестры живут, и родные и двоюродные, там мои тетки живут. - А твоя мать умерла? Она запнулась, потом кивнула. - Да. Меня и моих сестренок родила и умерла. Папа умер много позже. Верней, мы так решили, что он умер. Ушел с охотниками и не вернулся. Хэл помрачнел и сказал: - Ты говорила, твоя мать и твои тетки - последние из здешних людей. Но это не так. Лопушок рассказывал - там, в диких местах, по крайней мере, тысяча мелких групп, одна с другой не связанных. И раньше ты говорила, что Растиньяк один-единственный из всех землян уцелел после крушения. Он был муж твоей матери, уж так и быть, и, как ни странно это звучит, их союз, союз земного мужчины и внеземной женщины, оказался не бесплоден. Одного этого довольно, чтобы моих коллег поставить в тупик. Заикнись я, что химизм тел и хромосомы твоих родителей оказались совместимы, - они завопят, что этого быть не может!... Но, как я понял, у сестер твоей матери тоже были дети. А их-то отцом кто был, если последний мужчина в вашей группе, как ты говоришь, погиб за много лет до этой злополучной посадки французского звездолета?, - Мой папа, Жан-Жак Растиньяк. Он был мужем моей мамы и трех ее сестер. И все они говорили, что супруг он был великолепный, умелый и всегда готовый. Хэл хмыкнул. Она возилась с винегретом и лапшой, а он молча наблюдал за нею. Тем временем силился хоть как-то воспрять духом. В конце-то концов, тот француз был почти того же поля ягода, что и сам Хэл Ярроу. Может, кое в чем и пример подал бы. Хэл прочистил горло. Очень просто осуждать других за то, что не устояли перед соблазном, пока сам не побывал в том же положении. А как поступил бы, скажем, Порнсен, выйди Жанетта на него?.. - ... а когда мы спустились по той реке и джунгли остались позади, они за мной так строго следить перестали, - продолжала она. - До наших мест, где меня поймали, было целых два месяца пути, и они решили, что у меня не хватит пороху пробиваться назад в одиночку. Слишком много в джунглях жуткого зверья. Твой полуночник по сравнению с ними - козявка безобидная. Передернула плечами. - Когда мы пришли в городок на самом краю обжитых мест, мне даже разрешили свободно ходить. Вокруг городка загородка была, за нее лучше было не соваться, так что надобности не стало меня взаперти держать. К тому времени я немножко научилась их языку, а они - немножко моему. Но разговоры у нас были самые простенькие. Один из их ученых, Эсээтеи, изучал меня по-всякому. В том городке, в больнице, машина была, и они снимки делали, что у меня внутри. Все внутренности, весь скелет. Подробнейшим образом. Сказали - чрезвычайно интересно. Представь себе! Таких женщин, как я, свет не видывал, а им просто-напросто чрезвычайно интересно! Ты подумай! - Ну-ну-ну! - развеселился Хэл. - Нельзя же требовать от жучей, чтобы они смотрели на тебя, как мужчина вида "хомо сапиенс" на женщину вида "хо-мо сапиенс"... то есть... Она лукаво глянула на него. - Так, значит, я женщина вида "хомо сапиенс"? - Очевидная, несомненная, бесспорная и восхитительная. - Дай-ка я тебя за это поцелую. Наклонилась над ним, прижалась губами к губам. Он сжал губы, как всегда сжимал, когда его еще Мэри целовала. Но Жанетте это буверняк не по вкусу пришлось, потому что она сказала: - Ты же мужчина, а не идол каменный. А я твоя люба. Ты не только принимай поцелуи, но и сам целуй. И не так грубо. Ты губами мне губы не дави. Ты нежно, ты мягко, будто твои губы с моими сливаются. Гляди. И кончиком языка потеребила ему язык. Откинулась, засмеялась, а у самой губы алые, влажные. Он содрогнулся и с трудом дыхание перевел. - А твой народ постановил, что язык только на разговоры годен? По-вашему, я веду себя грешно и антиистинно? - Не знаю. Эту тему никто ни с кем никогда не обсуждает. - Тебе понравилось, я же вижу. Но. ведь это тот самый рот, которым я ем. Тот самый, который ты меня заставляешь тряпками завешивать, когда я сижу за столом против тебя. - Можешь не завешивать, - сдался он. - Я обдумал это дело. Нет разумного повода на время еды прятаться. Просто меня научили, что есть в открытую омерзительно. Как у Павловской собаки слюна текла, когда звонок звенел, точно так же и меня тошнит, когда вижу, как другие пищу в рот кладут. - Давай есть. Потом выпьем и поговорим. А потом будем делать все, что только захотим. А он даже не покраснел. Быстро переучивался. 15 После еды она взяла кувшин, развела в нем та-ракановку водой, добавила сизой жижицы, отчего смесь на вид стала похожа на виноградный сок, и заправила лепестками апельсинового цветка. Со льдом напиток стал прохладен, и даже вкус у него появился виноградный. И давиться им не приходилось. - Почему ты меня предпочла, а не Порнсена? Она села к нему на колени, одной рукой приобняла, другой стакан на столе поглаживала. - Ой, ты был такой симпатичный, а он - урод. И еще у меня чутье, кому можно доверять, а кому нет. Надо было быть осторожной, я понимала. Папа рассказывал про землян. Предупреждал, что им верить нельзя. - Прав был. Должно быть, интуитивно, но ты угадала точка в точку. Если бы у тебя были сяжки, я сказал бы, что ты улавливаешь нервное излучение. Может, и вправду у тебя сяжки? Давай-ка, глянем! Он запустил руку ей в пышную прическу, но она откинула голову и расхохоталась. И он расхохотался, коснулся ее плеча и погладил нежную кожу. - Я, наверное, единственный на корабле такой. Остальные тебя с ходу жучам выдали бы. Но зато попал в переплет. Видишь ли, где ты, там и Обратник тут как тут. Как по лезвию хожу, но назад вернуться - да ни за что на свете! То, что ты мне про аппарат рентгеновский у жучей порассказала, знаешь, настораживает. До сих пор мы тут ни одного не видели. Значит, жучи их прячут. Если прячут, то с какой стати? Электричество им известно, так что, по идее, они в силах открыть и рентгеновское излучение. Раз прячут, то не потому ли, что хотят скрыть кое-что поважнее? Звучит не слишком убедительно, понимаю. В конце концов, мы в здешней культуре не очень разбираемся. Мы здесь без году неделя. И людей у нас маловато для таких дознаний. Может, я хватил через край? Весьма на то похоже. И тем не менее, Макнеффа следовало бы предупредить насчет жучиного рентгена. Но как я ему скажу, откуда дознался? Выдумать источник информации у меня пороху не хватит. Так что стою перед дилеммой. - Перед дилеммой? Что это за зверь? Я про такого не слышала. Крепко обнял ее и сказал: - Дай тебе Сигмен и впредь не слышать. - Слушай, - сказала Жанетта, обожгла взглядом прекрасных карих глаз. - Зачем тебе эта маета - Макнеффа предупреждать? Если Сиддо собирается напасть на Союз ВВЗ - ты же сам рассказывал, как кое-кто это название толкует: Союз Воров В Законе, - и если жучи победят, тебе-то что за дело? Что нам помешает добраться до моих родных мест и поселиться там? Он в ужас пришел. - Это же мой народ! Мои земляки! Они, то есть мы, Сигмену верны и не воры в законе, а Союз Возвращенных Восстановленных Земель! Я на предательство не способен! - А предаешь уже одним тем, что меня здесь прячешь, - отчеканила она. - Ну, ты дала! - помедлив, ответил он. - Не такое уж это предательство, вернее, вовсе не предательство. Кому я навредил тем, что ты здесь? - Мне дела нет, навредил ты или не навредил хоть всему свету. Меня заботит, навредишь или не навредишь себе. - Себе? Да краше я отродясь не жил! Она ласково рассмеялась и чмокнула его в ухо. А он помрачнел и сказал: - А я о нас обоих думаю, Жанетта. Раньше ли, позже ли, и, наверное, чем раньше, тем лучше, нам придется искать убежище. Причем поглубже под землей, имей это в виду. Потом, когда все кончится, можно будет выбраться на свет божий. Если справимся, восемьдесят лет тихой жизни нам гарантированы, этого за глаза и за уши хватит. Пока "Гавриил" долетит до Земли, и пока оттуда прибудут корабли с поселенцами. Мы с тобой тут будем вдвоем среди зверей, как Адам и Ева. - Ты это о чем? - спросила она, широко открыв глаза от изумления. - а о том. Наши спецы день и ночь колдуют над образцами крови, что жучи дали. Вот-вот выведут комбинированный пситовирус, который свяжет медь в кровяных тельцах жучей и нарушит всю электрохимию дыхания. - Зачем? - Попробую объяснить, хотя чую, что придется сразу на трех языках толковать: по-американски, по-французски и по-сиддийски. Иначе ты не поймешь. Один из штаммов это пситовируса убил большую часть населения Земли во время Апокалипти ческой битвы. В подробности пускаться не буду. Достаточно сказать, что этот вирус был тайно рассеян в атмосфере Земли с кораблей марсианских колонистов. То есть потомков землян, которые поселились на Марсе и считали себя природными марсианами; вождем у них был Зигфрид Русс, распоследний мерзавец во всем белом свете. Так в учебниках истории говорится. - Не понимаю, - сказала она. Насупилась, во все глаза на него уставилась. - Смысл уловишь. - Четыре корабля с Марса под видом торговых сошли на низкие предпосадочные орбиты и рассеяли миллиарды этих вирусов. Незримые связки белковых молекул, они попали в атмосферу, по вс