му сквозь толпу гостей, но ее остановил Файбрас. - Мне сейчас доложили, что восстановлена радиосвязь с "Марком Твеном". Не хотите поехать с нами? У вас будет возможность поговорить с великим Сэмом Клеменсом. - Ну, конечно, - оживилась она. - Благодарю за приглашение. Джил пошла следом за ним к джипу, стоявшему у подножья лестницы, к машине из стали и алюминия с нейлоновыми шинами. Шестицилиндровый двигатель работал на древесном спирте. В автомобиле свободно разместились пять пассажиров: Файбрас, Галбира, де Бержерак, Шварц и Харди. Джип быстро сорвался с места и покатил по узкой лощине, зажатой между холмами. Яркие фары освещали низко скошенную траву, разбросанные на их пути хижины, частично скрытые высокими зарослями бамбука. Миновав холмы, они выехали на открытую равнину, спускавшуюся к Реке. Джил увидела огни алюминиевого и сталеплавильного заводов, фабрики по производству спирта, сварочного цеха, оружейных мастерских и цементного комбината; вдали сияла громада административного здания, где кроме управленческих ведомств, размещались издательство газеты и радиоцентр. Ниже по Реке высился колоссальный ангар и еще какие-то массивные сооружения. Наверху, в горах, тоже тянулась цепочка огней - это была дамба, построенная на месте прежней, взорванной Клеменсом. Джип проезжал мимо ангара. Навстречу им, пыхтя, двигался паровой локомотив, также работавший на спирту. Он тянул за собой три платформы, груженные огромными алюминиевыми болванками. Состав въехал в залитый светом ангар, остановился, и над одной из платформ навис подъемный кран. Вокруг суетились рабочие, готовые подвести крюки под стальные тросы, обвивающие болванки. "Сити Холл" был крайним строением на северной стороне. Машина остановилась у подъезда, украшенного двумя массивными дорическими колоннами. Джил подумала, насколько не соответствует эта помпезная архитектура окружающему пейзажу. Издали ей почудилось, что в отдаленный уголок Таити перенесена некая помесь Парфенона с Руром. Кабинет и приемная Файбраса располагались слева от огромного вестибюля. Перед входом стояли шестеро охранников, вооруженных однозарядными ружьями, стрелявшими пластиковыми пулями восьмидесятого калибра, тесаками и кинжалами. Радиоцентр находился рядом с конференц-залом и считался "святая святых" правителя Пароландо. Они вошли и увидели нескольких человек, сгрудившихся вокруг радиста; тот сосредоточенно крутил верньер настройки. На резкий стук двери радист обернулся. - Я только что говорил с Сэмом, - сказал он, - и потерял его. Подождите немного, думаю, что сейчас опять его поймаю. Из наушников доносился непрерывный свист и треск. Вдруг помехи исчезли, и сквозь шум послышался чей-то голос. Радист настроил поточнее прием и уступил Файбрасу свое место. - Говорит Файбрас. Это вы, Сэм? - Нет, минуточку. - Сэм слушает, - приятно растягивая слова заговорил Клеменс. - Это вы, Милт? - Конечно. Здравствуйте, Сэм. Как дела? - Электронный лаг показал, что на сегодня мы прошли 792014 миль. Если угодно, Милт, переведите в километры. Я-то предпочитаю старую систему, хотя... ну, да ладно, вы знаете, что я хочу сказать. Неплохой результат за эти годы, верно? Но я недоволен. Напрямую даже улитка успела бы уже добраться до северного полюса. За это время там можно было построить для нас гостиницу и нажить целое состояние, сдавая предназначенные нам номера. Что же касается... - снова шумы, треск помех. Файбрас переждал, прием улучшился, и он заговорил вновь. - Что нового, Сэм? - Да, все ерунда, - ответил Клеменс. - Ничего существенного, кроме сплошных неожиданностей, аварий и разных волнений. Но с командой все в порядке, не бунтуют, хотя кое-кого и пришлось списать на берег. Похоже, я скоро останусь единственным на судне, кто отправился в путь из Пароландо. Снова треск. Затем Джил услышала голос, идущий из каких-то неведомых глубин. Сэм переспросил: - Что? Нет, все нормально. Я забыл, что вам после выпивки трудно до меня докричаться. Джо говорит, что он здесь рядом и хочет с вами поздороваться. Давай, Джо! - Привет, Милт. - Словно раскат грома в пустой бочке. - Как дела? Надеюсь, хорошо. У нас тоже хорошо, потому что Тэмова подружка его бросила. Впрочем, думаю, она вернется. У него снова плохие мысли об Эрике Кровавом Топоре. Я говорю, выкинь из головы, тогда все будет хорошо. Он не пьет много возбуждающего... правда, все время ругает меня... говорит, что я - образец трезвости. Джил посмотрела на Харди. - Что это за? - Это Джо Миллер. Он громаден, как два вместе взятых Голиафа, но зато сепелявит, - засмеялся Харди. - Джо принадлежит к существам, которых Сэм назвал Титантропус Клеменси. На самом деле он из рода гигантских Гомо Сапиенс. Они вымерли за пятьдесят тысяч лет до Рождества Христова. Сэм и Джо встретились почти так же давно и не расстаются все эти годы. Дамон и Пифий. Роланд и Оливье. - Больше, чем Матт и Джеф или Лорель и Харди, - добавил кто-то. - Что там насчет Харди? - переспросил шкипер. - А ну, заткнитесь, - оборвал их Файбрас. - Ладно, Сэм. Наше дело тоже двигается. Мы заполучили новом сотрудника, первоклассного аэронавта. Она из Австралии, зовут Джил Галбира. Она налетала на дирижабле около восьми тысяч часов и имеет инженерное образование. Как вам это нравится? Треск разрядов и затем: - Женщина? - Да, Сэм. Я знаю, что в ваши дни не было женщин-капитанов или инженеров. Но в мое время женщины могли стать кем угодно - летчиками, жокеями и даже астронавтами. Потеряв над собой контроль, Джил ринулась к микрофону. - Ну-ка, дайте мне с ним поговорить! Я скажу этому сукиному сыну... - Джил, это он от неожиданности, - Файбрас посмотрел на нее. - Успокойтесь! Что вы разволновались? Он же ничего изменить не в силах. Здесь командую я. Сэм, она говорит, что с удовольствием побеседует с вами. - Я слушаю ее, - отозвался Клеменс и хихикнул. - Послушайте... - снова треск, писк, - когда я... - Черт бы побрал эти атмосферные помехи! Вас еле слышно, Сэм. Мне кажется, связь скоро прервется, поэтому вот вам основные новости. Моя команда еще не скомплектована, но впереди целый год. К тому времени я постараюсь набрать людей - иначе вся работа пойдет к черту. Летчики и авиамеханики - большая редкость, а для управления дирижаблем нужна особая выучка... Послушайте, - он помолчал, потом оглянулся вокруг - Джил не поняла, зачем - и медленно спросил: - Что-нибудь слышно от Икса? Есть ли у вас... Помехи заглушили его голос. Несколько минут он пытался поймать Клеменса, но того не было слышно. Файбрас встал. Джил обратилась к Харди. - Что это значит - про Икса? - Не знаю, - ответил шкипер. - Файбрас говорит, что это одна из шуток Сэма. Файбрас выключил передатчик и отошел от установки. - Уже поздно, а завтра уйма дел. Джил, вы не хотите, чтобы Вилли отвез вас домой? - Я не нуждаюсь ни в чьей помощи, - отрезала она, - и с удовольствием пройдусь одна. Пожалуйста, не благодарите! Завернувшись плотнее в свои одежды, она шла через долину. Еще не достигнув холмов, Джил увидела несущиеся по мерцавшему небу темные тучи. Достав из наплечной сумки кусок Жвачки, она отломила половину и сунула в рот. Много лет ее не тянуло к наркотику. Сейчас, ощутив на языке шоколадный привкус, она не могла понять, откуда вдруг возникла эта неосознанная потребность, что ее подтолкнуло? Этот порыв был почти инстинктивным. На севере сверкнула яркая вспышка, и сразу, как из ведра, хлынул дождь. Она натянула на голову капюшон и согнулась. Голые ноги тотчас промокли, но тело, защищенное одеждой, оставалось сухим. Джил отворила дверь своей хижины и, поставив сумку на пол, вынула оттуда тяжелую металлическую зажигалку - подарок, который ее чаша приносила дважды в году. Она пыталась нащупать на столе спиртовую лампу - и, наконец, разглядела ее при вспышке молнии. Что-то коснулось плеча Джил. Она вскрикнула и завертелась во все стороны, выбрасывая вперед кулаки, бешено молотя воздух. Чья-то рука ухватила ее за запястье. Резко согнув ногу, она попыталась попасть коленом в пах, но тут же была схвачена за другую руку. Джил перевела дух, и нападающий ослабил хватку, хихикнул и притянул ее к себе. В темноте она не могла его рассмотреть. Его нос коснулся губ Джил; значит, нападающий был ниже ее ростом. Она наклонила голову и вцепилась зубами в кончик носа. Человек вскрикнул, разжал руки и схватился за лицо. Он отступал. Она двинулась за ним, при каждом шаге ударяя его коленом в пах, пока он не рухнул на пол, сжимая ладонями гениталии. Джил прыгала вокруг, продолжая наносить удары ногами по бокам. Его ребра затрещали. Она наклонилась и схватила его за уши. Он попытался высвободиться, но Джил вцепилась еще крепче и со всей силы дернула их в стороны. Несмотря на дикую боль в гениталиях и в отбитых ребрах, человек приподнялся с пола. Ударив его ребром ладони по горлу, она опять повалила его; теперь мужчина лежал неподвижно. Джил подошла к столу и дрожащими руками зажгла лампу. Фитиль слабо разгорался, пришлось подвернуть колесико и прибавить света. Услышав шорох, она обернулась и пронзительно вскрикнула. Человек поднялся на ноги и стоял, направив на нее острие копья, выхваченного из стойки у двери. Ее реакция была молниеносной: лампа полетела ему в голову, попала в лицо, разбилась, и спирт потек на пол. Вспыхнуло яркое пламя. Мужчина, взревев от боли в глазах, вслепую ринулся к ней. Только сейчас она разглядела и узнала его: "Джек!" Он обхватил ее горящими руками, опрокинул на спину, надавил грудью. На секунду у нее перехватило дыхание, но неистово рванувшись из горящих рук, она откатилась в сторону. Одежда из огнеупорной ткани защищала ее от ожогов. Джил не успела еще подняться, как он ухватился за край ее одеяния и резко дернул. Магнитные застежки разомкнулись. Она вскочила, обнаженная, и, путаясь ногами в валявшемся на полу плаще, бросилась к копью. Она нагнулась за ним, но Джек обхватил ее плечи, повалил, вцепившись горящими руками в груди. Пылающий пенис вонзился в нее; их вопли разносились по хижине, отдаваясь громким эхом. Сейчас она была обожжена, опалена вся - от ягодиц до груди. Казалось, горели даже уши, словно обожженные их криками. Высвободившись неимоверным усилием, Джил подползла к стене и обернулась. С почерневшей кожей, обгоревшими волосами, Джек стоял на четвереньках, выгнув спину и извиваясь всем телом. Сквозь потрескавшуюся плоть капала густая красная кровь и проступали темно-серые очертания костей. Огонь уничтожал его лицо, грудь, живот, вгрызаясь в тело ярко-алыми клыками. Она поднялась на ноги и побежала к двери. Только дождь мог загасить ее пылающую кожу и огонь, пожиравший мозг. Джек ухватил ее за лодыжку, и она упала, сильно ударившись грудью. Он снова лежал на ней, испуская странные каркающие звуки; теперь они оба были охвачены пламенем. Она испустила неистовый вопль, вой агонизирующего зверя. Ее подхватило и понесло к стремительно приближающейся пропасти. Она провалилась в нее, и чудовищный ураган понес измученное тело к центру мира, к сердцевине всего сущего. 17 Над ней нависало лицо Джека. Его голова отделилась от плеч и свободно плавала в пространстве, как воздушный шар. Вьющиеся рыжеватые волосы, красивые черты, блестящие голубые глаза, мужественный подбородок, пухлые улыбающиеся губы. - Джек! - пробормотала она, но его лицо куда-то уплыло, а появилось другое, тоже красивое, однако с высокими скулами и черными раскосыми глазами. Темные волосы падали прямыми прядями. - Пискатор! - Я услышал ваши крики. - Он наклонился и взял ее за руку. - Вы можете встать? - Думаю, да. С его помощью она поднялась. Снаружи царила тишина, гром и сверканье молний прекратились, лишь капли воды иногда срывались с крыши. Дверь зияла черным провалом, распахнутая в темноту ночи. Джил померещились низко нависшие облака, но это были силуэты холмов, проступавших сквозь белый покров тумана. В небе сверкали гигантские звезды. Внезапно Джил поняла, что стоит перед ним обнаженной. Ее груди пылали, словно обожженные пламенем костра; опустив голову, она увидела, как медленно тает краснота вокруг сосков. - Мне кажется, - заметил Пискатор, - вы словно обгорели на солнце. Грудь, плечи, низ живота... Откуда здесь огонь? - Огонь был внутри меня, - призналась Джил. - Жвачка. - Ах, вот что! - Он поднял брови. Она засмеялась. Он подвел ее к постели, и она со вздохом растянулась на простыне. Жар медленно утихал. Пискатор суетился вокруг нее, укутывал покрывалами, дал выпить дождевой воды из бамбукового бочонка, стоявшего за дверью. Джил пила, опираясь на локоть. - Спасибо, - устало произнесла она. - Мне следовало знать, к чему приводит Жвачка. Я была сильно расстроена, а в таком состоянии она действует на меня странным образом. Мне все кажется абсолютно реальным и... и чудовищным. Я никогда не задавалась вопросом о природе возникающих видений, да эти и невозможно понять. - Последователи Церкви Второго Шанса используют наркотик как лекарство, но всегда держат больного под наблюдением. Говорят, что это дает ощутимый результат. Мы им почти не пользуемся... лишь иногда, на первой стадии обучения. - Кто это - мы? - Аль Ахл аль-Хакк - люди Истины, те, кого в западных странах называли суфиями. - Я так и думала. - Да, ведь мы с вами уже это обсуждали. - Когда? - Сегодня утром. - Это все наркотик, - призналась она. - Нет, с этим нужно кончать. Все, больше ни крохи этого зелья! Она резко поднялась в постели. - Вы не расскажете об этом Файбрасу? Он уже не улыбался. - Какое сильное психическое воздействие вы испытали! Вызвать мысленно ожоги и пятна на теле - это... - Больше я не прикоснусь к этой гадости! Вы знаете, я не даю пустых обещаний. Я не наркоманка! - Вы сейчас сильно взволнованы, - мягко возразил он. - Но будьте со мной честны, Джил. Вы позволите так вас называть? А если у вас повторится подобный приступ? Как вы из него выберетесь? - Никаких новых приступов! - Ну, хорошо. Сейчас я никому не скажу. Но если это повторится, то ничего не могу обещать. Будьте со мной откровенны, постарайтесь не скрывать подобное состояние. Вы так безудержно стремитесь попасть в команду дирижабля... а если такое случится с вами в полете? - Больше этого не будет, - с трудом выдавила она. - Ну, тогда разговор закончен - во всяком случае, на время. Она вновь приподнялась на локте, не обращая внимания на соскользнувшее покрывало и нагую грудь. - Послушайте, Пискатор, давайте начистоту. Если Файбрас распределит чины в соответствии с нашей квалификацией, и вы окажетесь у меня в подчинении, вас это не обидит? - Нисколько, - улыбнулся он. Она легла и натянула на себя покрывало. - Вы вышли из мира, где женщина занимает самое незавидное положение, едва ли не на уровне животного. Она... - Это все в прошлом, в далеком прошлом, - ответил он. - Однако, независимо от того, японец я или нет, я - типичный представитель рода мужского. А вам... вам, Джил, стоило бы избегать расхожих мнений. То, что вы так ненавидите, с чем боретесь всю жизнь, - всего лишь фантом, стереотип. - Вы правы, у меня это уже стало условным рефлексом. - Я уверен, что разговор на эту тему у нас не повторится. Хотя повторение - мать учения. Вам надо переключиться... заставить себя мыслить иначе. - Ну и как же мне этого достичь? Он колебался. - Вы поймете, когда сами поразмыслите и попытаетесь понять свои заблуждения. Джил отдавала себе отчет, что он надеется видеть ее в числе обращенных. Она ничего не имела против подобных бесед, но догматические религии отпугивали ее. Правда, суфизм - не религия, но последователи учения были религиозны. Другое дело суфии-атеисты. Сама Джил была убежденной атеисткой. Даже воскрешение не заставило ее поверить в Создателя. Кроме того, она сильно сомневалась, что Создатель способен проявить интерес к ее судьбе - как, впрочем, и к судьбам всех остальных обитателей долины. - Сейчас вы заснете, - сказал Пискатор. - Если я понадоблюсь, не стесняйтесь, позовите меня. - Вы же не врач, - возразила она. - Как же вы сможете... - Постарайтесь сами преодолеть новый приступ. Любой может совершить безумный поступок, но нельзя всех считать сумасшедшими. Человек способен властвовать над эмоциями. Покойной ночи. Японец поклонился и быстро исчез, притворив за собой дверь. Джил собралась было окликнуть его и спросить, каким образом он оказался у ее хижины в такой поздний час. Что он здесь делал? Собирался ее соблазнить? О насилии не могло быть и речи. Она крупней его, и даже если он прекрасно тренирован, то и ее закалка не хуже. Кроме того, ее разоблачения серьезно повредили бы летной карьере Пискатора. Нет, он не производил впечатления насильника или соблазнителя. С другой стороны, важно не впечатление о человеке, а его сущность. Но тут, казалось, все было в порядке - токи, исходившие от него, не несли в себе отрицательных зарядов. Она вспомнила, что Пискатор не стал расспрашивать ее о кошмаре. Будь он полюбопытней, то сумел бы все выжать. Вероятно, он рассчитывал, что она сама захочет ему открыться. Да, Пискатор - человек тонкий и остро воспринимает чувства тех, кто ему небезразличен. Но что же означала эта чудовищная схватка с Джеком? Почему он так напугал ее? Может быть, в тот миг ее охватило отвращение ко всему мужскому роду? Она не могла разобраться. Где коренилась причина ненависти - в ужасной и неожиданной галлюцинации, в обмане чувств, страхе перед карой? Она подожгла его - но, в определенном смысле, она сжигала и насиловала саму себя. В чем же дело? Она была уверена, что не испытывает подсознательного желания подвергнуться насилию. Это бывает лишь с душевнобольными женщинами. Ненависть к себе? Да, время от времени она ее испытывала, но с кем не случается такого? Вскоре она заснула и во сне увидела Сирано де Бержерака. Они фехтовали на шпагах. Ее ослепило стремительное вращение его клинка. Удар, выпад - и наконечник рапиры глубоко вонзился ей в живот. Она с изумлением смотрела на полоску стали, потом выдернула ее, не заметив ни капли крови. Живот вспух, раздулся, а чуть позже из ранки выскользнул крошечный кусочек металла. 18 Голод привел Бартона в чувство. Он оказался под водой и, потеряв ориентировку, не мог сообразить, где поверхность. Он двинулся куда-то во тьму, почувствовал, что вода сильнее давит на уши, и сменил направление. Вскоре давление ослабло, но он стал задыхаться. Последний рывок - и он выбрался на поверхность. Вдруг сзади что-то сильно ударило его по голове, и Бартон вновь едва не потерял сознания, но успел схватиться руками за какой-то предмет. Хотя в тумане не было видно ни зги, он сообразил, что держится за огромное бревно. Вокруг царило безумие: вопли, шум, крики. Он оттолкнул бревно и поспешил к взывавшей о помощи женщине. Приблизившись, он узнал голос Логу. Несколько взмахов, и Бартон увидел ее лицо. - Спокойно, это я, Дик! Логу ухватила его за плечи, и оба погрузились в воду. Он оторвал от себя руки женщины, вытолкнул ее вверх и вынырнул сам. Захлебываясь словами, она что-то говорила на своем родном наречии. Бартон повторил: - Без паники. Все в порядке. Кажется, Логу пришла в себя; дрожащим голосом она сообщила: - Я за что-то все время держалась, Дик, и потому не утонула. Бартон отпустил ее и хотел поплыть рядом, но наткнулся на другое бревно. Если рядом плавает еще одно, то как бы их не затерло стволами... А где же судно, где плот? И где находятся они с Логу? Возможно, их швырнуло в пролом между разметавшимися бревнами, и сейчас течение несет к утесу сохранившуюся часть плота? Тогда они будут просто размазаны на скале... Логу застонала. - Кажется, у меня сломана нога, Дик. Очень больно. Бревно, за которое они цеплялись, было невероятно толстым и длинным; он не мог разглядеть в тумане его конец. Хватаясь за выступы коры, Бартон понимал, что долго так не продержаться. Внезапно из темноты раздался голос Моната. - Дик, Логу, где вы? Бартон отозвался. В этот момент что-то стукнуло по бревну и ударило его по пальцам. Он вскрикнул от боли и соскользнул вглубь, потом из последних сил выбрался на поверхность. Из тумана вынырнул конец шеста, задев его щеку. Чуть правей - и дело кончилось бы разбитой головой. Он ухватился за шест, притянул его к себе и окликнул Моната. - Логу тоже здесь. Только осторожнее с шестом. Монат подтащил его к плоту, и Казз одним рывком вытянул Бартона наверх. Через минуту на борту оказалась и Логу. Она была в полубессознательном состоянии. - Найди сухую одежду, переодень и согрей ее, - велел Бартон Каззу. - Будет сделано, Бартон-нак, - ответил неандерталец и исчез в тумане. Бартон опустился на сырую скользкую палубу. - Где остальные? Что с Алисой? - Все здесь, за исключением Оуэнон, - ответил Монат. - У Алисы, похоже, сломано несколько ребер. А судно наше пропало. Бартон еще толком не осознал всей тяжести свалившихся на них несчастий, когда увидел вдали пылающие факелы. Они приближались, и вскоре он разглядел и самих факелоносцев - дюжину невысоких темнолицых мужчин с огромными крючковатыми носами, закутанных с головы до ног в полосатые бурнусы. Единственным их оружием были кремневые ножи на перевязях. Один из них заговорил на языке, принадлежавшем, по догадке Бартона, к древним наречиям семитской группы. Он даже уловил несколько знакомых слов, однако ответил на эсперанто. К счастью, собеседник сразу понял его. Как оказалось, заснувший на вышке часовой был совершенно пьян. Бартон видел, как тот свалился с плота в момент столкновения, но затем вылез на берег. Второму вахтенному не повезло - он сломал шею и скончался. Что касается рулевого, находившегося на дальнем конце плота, то он не пострадал - если не считать того, что рассвирепевшая команда выбросила его за борт. Скрежет, который Бартон услышал перед катастрофой, был вызван ударом носовых бревен о причал и скалу, повредившим переднюю часть плота и порвавшим в клочья крепежные канаты. Основной корпус уцелел, хотя левый борт, чиркнувший по прибрежным камням, был тоже разбит. Месиво оторвавшихся бревен протаранило "Хаджи" насквозь. Нос сразу же ушел под воду; корма, затертая бревнами, провалилась в образовавшуюся между ними полынью. При столкновении Бартона выбросило вперед, он рухнул на палубу и скатился в воду. К счастью, никто из команды не погиб и не был серьезно ранен. Правда, пока они не смогли обнаружить Оуэнон. На Бартона обрушилась целая лавина проблем, но, прежде всего нужно было позаботиться о пострадавших. Он направился к освещенному факелами помосту, где лежали его друзья. Алиса, увидев его, протянула руки, но вскрикнула, когда он ее обнял. - Осторожнее, Дик! Мои ребра... К ним подошел один из крючконосых, сказав, что его прислали за ранеными. Затем появилось еще несколько человек из команды плота; они понесли на руках двух женщин. Фригейт хромал рядом, опираясь на Казза, постанывая и извергая ругательства; Бест шла сама. В темноте путь показался очень долгим. Пройдя ярдов шестьдесят они остановились перед большой бамбуковой постройкой, крытой листьями железного дерева. Ее стены крепились кожаными канатами, привязанными к торчащим в палубе крючьям. Внутри помещения на высоком каменном основании горел огонь. Пострадавших разместили вокруг очага, уложив на койки. Туман понемногу рассеивался, на Реке заметно посветлело. Внезапный грохот, будто салют из тысячи пушек, возвестил наступление рассвета. Все вздрогнули, хотя слышали его ежедневно. Грейлстоуны извергли свою энергию. - Для нас завтрака нет, - Бартон резко поднял голову. - Кстати, где наши цилиндры? Остался хоть один у кого-нибудь? - Нет, все пропали вместе с судном. - Лицо Моната сморщилось, в глазах застыло горе. - Неужели Оуэнон утонула? Они посмотрели друг на друга при свете дня. Казалось, все краски жизни покинули их лица. Кто-то застонал. Бартон выругался. Конечно, он сожалел об утрате Оуэнон, но сейчас его ужаснуло другое - отныне он сам и его команда обречены на нищенство. Их жизнь теперь зависела от человеческих благодеяний: в этом мире смерть предпочтительнее существования без цилиндра-кормушки. В былые дни люди, потерявшие чашу, кончали жизнь самоубийством. На следующий день они просыпались вдали от дома, от друзей и подруг, зато рядом стоял серый цилиндр - источник всех благ, дарованных человеку в этом мире. - Ничего, - мягко произнес Фригейт, стараясь не встречаться с Бартоном взглядом. - Мы можем есть рыбу и желудевый хлеб. - Всю оставшуюся жизнь? - горько усмехнулся тот. - Ну, и сколько веков вы способны продержаться на такой диете? Поднявшись на ноги, Бартон вышел наружу в сопровождении Моната и Казза. Солнце уже рассеяло туман, и открывшаяся глазам картина ужаснула их. Весь берег был завален бревнами, причалы и лодки, принадлежавшие ганопо, разнесены в щепки. Уцелевшая часть плота на треть оказалась на суше, окруженная валом вздыбленной, перемешанной с травой почвы. Слева в воде виднелись груды стволов с обрывками веревок, прижатых течением к скалистому мысу; волны с грохотом швыряли их на камни. Но нигде на поверхности Реки не было ни следов "Хаджи", ни тела Оуэнон. Надежды Бартона спасти хоть несколько чаш рухнули. Он осмотрел плот. Даже без передней части он поражал своими размерами - около двухсот ярдов в длину при вдвое меньшей ширине. В центре, за вышкой, громоздилась черная статуя тридцатифутовой высоты. Огромный идол сидел, скрестив ноги; по спине ящерицей вилась высверленная косица. Пронзительный стеклянный блеск глаз, оскаленный рот, торчащие из пасти акульи зубы - это был лик древнего демона, владыки смерти. В его брюхе зияла круглая дыра каменного очага, в которой металось пламя. Дым уходил внутрь истукана, клубами вырываясь из ушей. Повсюду на палубе были разбросаны хижины, большие и поменьше, одни - совершенно искореженные и разбитые, другие - покосившиеся, но устоявшие при ударе о берег. Бартон насчитал десяток мачт с прямым парусным вооружением и штук двадцать - с косыми латинскими парусами; все они были убраны. Вдоль бортов лежало множество лодок разных форм и размеров, привязанных к массивным деревянным стоякам. Сразу за идолом находилось самое высокое строение на борту - дом вождя или храм, как предположил Бартон. Именно его крышу, темную и округлую, он видел перед катастрофой. Внезапно забили барабаны, загудели трубы, и множество людей устремилось к храму, образовав полукруг перед идолом. Бартон подошел ближе и украдкой царапнул статую ножом. К его изумлению, он обнаружил кирпич, покрытый черной краской. Откуда ее достали - и в таком количестве? Здесь, на Реке, любые краски являлись большой редкостью - к великому огорчению художников. Вождь и главный жрец был довольно крупным мужчиной, только на полголовы ниже Бартона. Облаченный в полосатую накидку и килы, с деревянным остроконечным венцом на голове и дубовым посохом в руках, он взгромоздился на небольшое возвышение перед храмом и начал с необыкновенной страстностью что-то вещать своей пастве. Его посох грозил небесам, глаза яростно горели; он извергал поток слов, в котором Бартон не уловил ни одного знакомого. Спустя полчаса патриарх сошел с возвышения, и толпа начала распадаться на отдельные группы. Часть людей сошла на остров и принялась разбирать завалы из бревен, другие направились к левому борту, где разрушения выглядели особенно значительными, третьи занялись лодками - видимо, им было поручено выловить из воды стволы. Через полчаса с обоих бортов спустили весла и несколько десятков гребцов навалились на них. Очевидно, они хотели поставить корму по течению, чтобы затем сдвинуть весь плот и снять его с мели. Но не все задуманное осуществляется, и прекрасный замысел не оправдал себя на практике. Вскоре стало ясно, что столкнуть носовую часть в воду можно лишь разобрав вначале завалы бревен. Бартону не терпелось потолковать с предводителем, но тот кружил около статуи, быстро кланялся и что-то пел. Прервать молитвенный ритуал Бартон не рискнул, по опыту зная, насколько это опасно. Ему оставалось лишь слоняться вокруг, рассматривая лодки и строения на борту. Убедившись, что хозяева не наблюдают за ним, он заглянул внутрь нескольких хижин. Две из них оказались складами сушеной рыбы и желудевого хлеба, еще одна была набита оружием. Под навесом стояли два выдолбленных челнока и сосновая рама будущего каноэ, которую со временем обтянут рыбьей кожей. В пятом строении хранились самые различные предметы: ящики с дубовыми кольцами на продажу; бивни и позвонки меч-рыбы; кипы кож - человеческой и речного дракона; барабаны, бамбуковые дудки и арфы со струнами из рыбьих кишок; сосуды из черепов; канаты и веревки из рыбьей кожи; каменные светильники; коробки с зажигалками, косметикой, марихуаной, сигарами и сигаретами; около пятидесяти ритуальных масок и множество других вещей. Видимо, все это добро предназначалось для торговли или выплаты дани во время странствий у чужих и враждебных берегов. Заглянув в очередную хижину, Бартон расплылся в улыбке - здесь хранились чаши. В ожидании своих владельцев, серые цилиндры стояли на высоких стеллажах. Он пересчитал их - ровно триста пятьдесят. По его прикидкам на плоту находилось чуть больше трехсот человек; значит, тридцать-сорок штук - явно лишние. Даже при беглом осмотре Бартон обнаружил, что все чаши, кроме тридцати, помечены. На их ручках висели обожженные глиняные таблички с клинописными знаками. Внимательно рассмотрев их, он решил, что надписи имеют сходство с вавилонскими и ассирийскими письменами, знакомыми ему по копиям. Бартон попытался приподнять крышки помеченных цилиндров; конечно, это ему не удалось. Каждая чаша была снабжена особым запорным устройством; открыть ее мог только владелец. Существовало несколько гипотез о природе этих замков; согласно одной из них, внутри цилиндра находилось нечто вроде реле, настроенного на электрофизическое поле хозяина и срабатывающего в нужный момент. Что касается непомеченных чаш, то они были свободными - именно так называли их в долине. Когда тридцать шесть миллиардов умерших пробудились к новой жизни на бесконечных просторах Мира Реки, каждый обнаружил возле себя персональный цилиндр. На вершинах грейлстоунов для них были сделаны углубления, и в центральном стояла свободная чаша. Очевидно, неведомые благодетели хотели подсказать воскрешенным, как нужно пользоваться их даром. В определенный час над каменными грибами впервые взревело пламя. Едва утихли громы и молнии, заинтригованные люди взобрались наверх и раскрыли стоявшие цилиндры. На этих чашах не было замков, и перед восхищенными взорами любопытных предстали наполненные едой сосуды. Пища появлялась в мисках, закрепленных наподобие судков внутри чаш; в других контейнерах, похожих на стаканы, было вино, табак и мелкие предметы - зажигалки, расчески, зеркала, ножницы, косметика и даже туалетная бумага. Перед следующей материализацией все чаши уже стояли на грейлстоунах, и они вновь одарили людей питьем и едой. Однако человек всегда недоволен тем, что имеет; прошла неделя - и многие уже жаловались на однообразие блюд, слишком умеренное число сигарет или недостаток выпивки. Расторопные счастливцы, прихватившие с грейлстоуна вторую чашу, имели все в двойном количестве - пока другие руки, более сильные и жестокие, не отняли их богатства. Ибо свободные цилиндры являлись величайшим сокровищем в этом мире - ради них убивали, их отнимали силой или похищали. У Бартона никогда не было свободной чаши, и ему еще не доводилось видеть такого впечатляющего их собрания. Тридцать цилиндров! Племя, обитавшее на плоту, оказалось богатым, очень богатым! И если он сможет уговорить вождя поделиться этим сокровищем, то проблема пропитания будет решена. В конце концов, крючконосые в долгу перед экипажем "Хаджи"; по их вине потеряно все - судно, оружие, одежда и чаши, а с ними - и право на жизнь. Бартон покинул хранилище, осторожно притворив дверь. У него вдруг возникли опасения, что оказанное им гостеприимство имеет свои границы. Свободные цилиндры являлись слишком большой ценностью; они приносили команде плота немалый доход и могли служить выкупом у тех берегов, где скорость судна и сила оружия не обеспечивали безопасного плавания. Если он попросит у вождя семь чаш и получит отказ, то за цилиндрами наверняка станут приглядывать. Пожалуй, не следовало распространяться на эту тему и возбуждать излишнюю подозрительность. Их могут в любой момент выкинуть с плота. Проходя мимо статуи, Бартон увидел, что вождь кончил возносить молитвы и направился на остров; очевидно, он хотел понаблюдать за ходом работ. Бартон в нерешительности остановился, потом, упрямо вздернув голову, зашагал следом. Он все-таки решил потолковать о свободных чашах - вне зависимости от исхода. Когда человек бездействует, удача его спит. 19 На родном языке вождя звали Муту-ша-или, что означало "Божий человек" - Мафусаил. Как-то во сне Бартон возмечтал встретиться с патриархом-долгожителем из Ветхого Завета. Нет, этот Мафусаил не имел к нему никакого отношения. Он родился в Вавилоне и никогда даже не слышал о евреях. На Земле он был надсмотрщиком в зернохранилище, а здесь превратился в создателя и главу новой религии, капитана огромного плота. - Это случилось много лет назад. Ночью в грозу я спал, и во сне ко мне явился Бог по имени Рашхаб. Я никогда о нем не слышал. Он сказал мне, что был могущественным Богом моих предков. Потомки забыли о нем, и в мое время его почитали лишь в одном далеком поселении. - Но Боги не умирают, а лишь меняются, приобретая иные имена или оставаясь безымянными; и Рашхаб тоже жил - в снах многих поколений. Но пришло время, когда он смог покинуть мир снов. Он повелел мне встать и отправиться в путь - чтобы нести людям слово истины во имя Его и по воле Его. Я должен был объединиться с единоверцами, построить большой плот и поплыть с моими людьми вниз по Реке. - Рашхаб предрек, что спустя много лет - на Земле это жизнь нескольких поколений, - мы достигнем конца Реки, где она падает в дыру у подножия гор. Это будет Вершина Мира. Там мы минуем преисподнюю, огромную мрачную пещеру, потом светлое море и окажемся в благословенных землях, где будем жить вечно в мире и счастье вместе с богами и богинями. Бартон подумал, что перед ним - безумец. Да, он попал со своей командой в руки фанатиков! К счастью, поклонники Рашхаба, по словам Мафусаила, никому не причиняли намеренного вреда, разве только при самозащите. Но Бартон знал по собственному опыту, как растяжимо это понятие. - Рашхаб повелел, чтобы перед входом в преисподнюю его статуя была разбита на куски и брошена в Реку. Он не объяснил мне, почему надо так поступить; только заметил, что к тому времени мы все поймем сами. - Что ж, ваши намерения прекрасны и благочестивы, - произнес Бартон. - Но вы виноваты в гибели моего судна и в том, что мы лишились чаш. - Конечно, я прошу у вас прощения, но ничего не могу поделать - все произошло по воле Рашхаба. Бартон увидел перед собой окаменевшее лицо собеседника. Едва сдерживаясь, он продолжал: - Трое моих людей ранены и не могут продолжать путь пешком. Дайте нам хотя бы лодку, чтобы добраться до берега. Сверкнув черными глазами, Мафусаил показал на остров. - Вот он, берег, и там есть кормящий камень. Я прослежу, чтобы ваших раненых перенесли туда, дам сушеной рыбы и желудевого хлеба. Это все, чем я могу вам помочь. Пойми, я должен заниматься своими делами. Нам нужно сдвинуть плот в Реку. Рашхаб наказал не терять ни дня пути - что бы ни случилось. Если мы задержимся, то найдем врата в страну богов запертыми навеки... тогда нам останутся лишь скорбь, отчаяние и сожаление об утрате веры и цели свершенного странствия. Бартон понял, что бы он сам ни свершил, - все оправданно. Эти люди в долгу перед ним; он же им ничем не обязан. Мафусаил отвернулся. Вдруг в его глазах мелькнуло изумление, и, указывая на Моната, выходившего из хижины, он спросил: - Кто это? Бартон шагнул ближе к вавилонянину. - Это существо из другого мира. Он со своими спутниками прибыл на Землю с далекой звезды. Это случилось лет через сто после моей смерти, вождь. Они пришли с миром, но земные люди узнали, что у них есть... лекарство - такое лекарство, которое может предохранить человека от старости. И люди потребовали открыть им секрет, но пришельцы отказались. Земля и так была очень перенаселена, а даже самый достойный человек не может жить вечно. - Ты заблуждаешься, - возразил Мафусаил. - Вечную жизнь нам дали боги. - Возможно; но согласно вашей религии бессмертным может стать лишь малая часть людей - например, те, что на плоту. Верно? - Да. Это кажется жестоким, но пути к мысли богов неисповедимы. - Ты прав. Мы знаем о богах лишь то, что они милостивы к тем человеческим существам, которые их славят. Я же никогда не встречал человека, чья жизнь была бы безупречна. - И здесь ты заблуждаешься. Бартон с трудом скрывал свое раздражение; спорить с этим фанатиком было бесполезно. - На Моната и его спутников со звезды Тау Кита напала разъяренная толпа; они все погибли. Но перед этим Монат послал смерть почти всем людям на Земле. Он замолк. Как объяснить этому невежественному существу суть событий, которые он сам плохо понимал? Пришельцы оставили свой звездный корабль на орбите около Земли, и за миг до смерти Монат подал туда радиосигнал. В ответ был исторгнут энергетический залп такой мощности, что почти все живое и разумное на Земле погибло. В этой истории многое оставалось для Бартона неясным - ведь в его время не было ни радио, ни космических кораблей. Мафусаил широко раскрыл глаза. Глядя на Моната, вавилонянин спросил: - Он великий волшебник? Он так могуществен, что смог убить сразу всех людей? В какой-то момент Бартон решил обратить в свою пользу мифическое могущество Моната - как отмычку для получения лодки и нескольких чаш. Но Мафусаила, невежду и безумца, никак нельзя было считать глупцом; конечно, он тут же задался бы вопросом, почему Монат, такой великий чародей, не предотвратил крушения "Хаджи", или почему он не наградил своих спутников чудесной способностью летать по воздуху. - Да, он убил их, - продолжал Бартон, - и сам очнулся на здешних берегах, не зная, где и почему он тут оказался. Естественно, его магические орудия остались на Земле; но он утверждает, что готов сделать новые и возродить свое могущество, такое же беспредельное, как прежде. Вот почему тем, кто смеется сейчас над ним, стоит подумать о будущем. Пусть теперь Мафусаил поразмыслит над его словами; угроза была недвусмысленной. Но вавилонянин только усмехнулся: - Ну, к тому времени... Бартон понял: плот будет далеко. - И Рашбах защитит свой народ, ведь бог всегда могущественнее человека, даже демона с других звезд. - Почему же Рашбах не захотел предотвратить это крушение? - спросил Бартон. - Не знаю, но уверен, что он посетит меня во сне и да