много подожди. Сейчас я уйду, и придет Монат. Он с тобой поговорит. - Хорошо. Бартон вышел из хижины и несколько минут постоял у двери. Сейчас он вновь приступит к сеансу, выдав себя за Моната. Таким образом ему удастся быстрее преодолеть сопротивление Казза, не прибегая к трюку с медведем и Бест. Он вновь вошел в хижину. - Привет, Казз. Как поживаешь? - Прекрасно, Монат. А ты? - Великолепно. Так вот, Казз, начнем с того, на чем остановился наш друг Бартон. Вернемся к тому моменту, когда ты заметил, что у меня и Фригейта нет знаков на лбу. Сейчас ты это вспомнишь. Я, Монат, приказываю тебе вспомнить. - Да. - Где мы тогда находились с тобой и Фригейтом? - Возле грейлстоуна. - В какой день это произошло? - Не понял. - Я имею в виду, на какой день после Воскрешения? - На третий. - Расскажи мне, что произошло, когда ты дал понять, что не видишь знаков? Монотонным голосом Казз излагал события. Монат и Фригейт сказали, что хотели бы поговорить с ним с глазу на глаз. Они пошли через долину к холмам. Там, возле огромного грейлстоуна, Монат вперил свой взгляд в зрачки Казза. Не прибегая ни к жестам, ни к словам, он мгновенно загипнотизировал неандертальца. - От него исходило что-то темное и давящее. Бартон кивнул головой. Ему приходилось наблюдать проявление внутренней силы Моната - то, что в его времена называли "животным магнетизмом". Гипнотические способности инопланетянина были сильнее, чем у Бартона, которому приходилось принимать меры предосторожности, чтобы его не застигли врасплох. Он даже прибегал к самогипнозу, опасаясь, что Монат способен подавить его волю. Правда, пришелец со звезд всегда мог разрушить этот барьер, и англичанин, оставаясь с ним наедине, вел себя предельно осторожно. Больше всего Бартон боялся, что тот сумеет узнать о его встрече с этиком. Это было его тайной, о которой никто не должен знать. Но разве он подозревал, что Монат является одним из Них? А Фригейт? Был ли он опытным гипнотизером? Этот человек никогда не проявлял подобных способностей, но он упрямо не соглашался участвовать в гипнотических опытах Бартона. Он говорил, что его ужасает даже мысль о потере самоконтроля. Каззу удалось припомнить, что во время сеанса Монат обратил внимание Фригейта на его способность видеть символы. "Мы не имели понятия об этом. Как только представится возможность, надо тут же сообщить". Отсюда Бартон сделал вывод, что и Монат и Фригейт лишь временами встречаются с этиками. Как же осуществляется их контакт? Возможно, с помощью летающих аппаратов, которые он видел как-то мельком? Очевидно, эта пара вела за ним непрерывное наблюдение. Теперь становилась понятной и осторожность Таинственного Пришельца, посетившего его лишь ночью. Этик, несомненно, знал об их присутствии среди команды, хотя ни словом не упомянул об этом. Возможно, он просто не успел его предупредить... Тогда, ночью, он сказал, что вскоре появятся его соплеменники, и внезапно исчез. Нет, все-таки он был обязан упомянуть о столь важном обстоятельстве! Почему же он промолчал? Неужели ему ничего не было известно про Моната и Фригейта? И про Руаха - о нем тоже не следует забывать! Зачем к нему приставили трех агентов? Одного, значит, недостаточно? Но почему же лишь инопланетянин имел дело с Каззом? Что бы за этим ни таилось, самым важным было отсутствие знаков на лбах трех агентов. Очевидно, все этики, как руководители, так и подчиненные, их не имели. Но, узнав о способности неандертальца, они постарались сделать все, чтобы он не проболтался. Кроме того, Монат убедил Казза, что теперь он будет видеть метки у него и двух его сотоварищей. Почему же тогда он не внушил Каззу, что тот должен видеть знаки всегда - даже у тех, у кого их нет? Может быть, решил, что в этом нет необходимости? Просто положился на удачу? Ведь встреча с агентом очень маловероятна... Существовало и другое объяснение: Монату пришлось бы описывать знаки всех агентов, а так как их, по предположению Бартона, была не одна сотня, то это оказалось невозможным. Однако, кроме Казза, существовала еще и Бест. Бартон попытался припомнить обстоятельства их встречи. Три года назад они пристали вечером к берегу. В тех местах обосновались китайцы четырнадцатого века и древние славяне. Бест жила с китайцем, но сразу же дала понять, что совсем не прочь перебраться на судно к Каззу. Было уже темно, и она вряд ли могла разглядеть что-то странное в лицах Фригейта и Моната - разумеется кроме необыкновенной внешности последнего. В тот вечер они сидели и разговаривали на берегу. В конце концов, приятель Бест велел ей возвращаться в хижину. Она резко отказалась. В воздухе запахло скандалом. Казалось, китаец вот-вот нападет на Казза, но благоразумие возобладало. Он был выше неандертальца, но явно слабее его. При небольшом росте Казз был широкоплеч, мускулист и, конечно, более силен, чем любой человек цивилизованной эпохи. А его свирепое лицо! Эта физиономия могла напугать каждого! Казз и Бест пришли на судно перед рассветом. Сумел ли Монат увидеться с ней наедине? Весьма возможно - ведь она никогда не упоминала об отсутствии знаков у Фригейта и Моната. Казз кончил говорить, подтвердив худшие опасения Бартона, и был немедленно послан за Бест. Вскоре пара неандертальцев появилась в хижине. Подруга Казза сонным голосом дала согласие подвергнуться гипнозу и уселась на стул. Заверив ее, что он - Монат, Бартон вернул Бест к событиям трехлетней давности. Как он и предполагал, все случилось по дороге на судно. Монат просто описал ей знаки трех агентов, ранее внушенные Каззу, и велел всегда видеть эти символы на своем лбу и лбах Фригейта и Руаха. Все произошло тихо и спокойно. Выведя Бест из транса, Бартон сел и задумался. Неандертальцы с трудом приходили в себя, обмениваясь недоумевающими взглядами. Наконец, он решил, что больше не станет ничего скрывать. Таинственный Незнакомец исчез на долгие годы - одно это снимало с Бартона обет молчания. Он был скрытным человеком, но сейчас жаждал разделить с другими груз навалившихся забот. В размышлениях прошел час. К тому времени Бест и Казз полностью очнулись и приступили к нему с расспросами. Но Бартон предостерегающе поднял руку. - Потом, потом! Прежде всего мы должны их допросить. Инопланетянин - крепкий орешек, поэтому мы сперва примемся за Фригейта. - А может быть, - предположил Казз, - как следует стукнуть Моната и связать? Вдруг он проснется, когда мы придем к Питу? - Никакого шума! Алиса и Логу услышат, и начнется тарарам. - Что начнется? - Ну, суматоха. Пошли. Они возвращались в густом тумане. Бартон прикидывал в уме вопросы, которые он задаст Фригейту. Его мучила одна загадка. Несомненно, Монат, Фригейт и Руах знали, кто такой Спрюс, - у них была масса возможностей переговорить с ним еще до восстания. Во время сеанса в хижине Монат мог внушить Каззу, что тот видит знак на лбу Спрюса. Почему же он не сделал этого? Кроме того, Монат, знавший о способностях Казза и Бест, мог посоветовать Спрюсу исчезнуть сразу после освобождения из концлагеря. Однако где гарантия, что они оба служили одному хозяину - точнее, хозяевам? Бартон остановился, пораженный этой идеей, и глубоко вдохнул холодный воздух. Таинственный Незнакомец не упомянул, что имеет собственных агентов. Да, он был ренегатом, предателем, однако мог привлечь на свою сторону кого-нибудь еще. Ему стоило бы назвать Бартону своих людей. Теперь он должен гадать, кто играет на стороне Икса. Не был ли Спрюс одним из них? Вдруг Монат это обнаружил и решил от него избавиться с помощью Казза? Нет, маловероятно. Если Монат каким-то образом раскрыл, на чьей стороне Спрюс, то почему он его не загипнотизировал? Он мог бы выяснить, кто такой Пришелец, если, конечно, его агент знал правду. Другое предположение: Монат знал, что Спрюс в любой момент может покончить с собой при помощи вживленного в мозг устройства. Значит, Спрюс не наболтает лишнего, а после завершающего эпизода допроса его душа отправится прямиком в главный центр этиков со свежей информацией. Монат принимал участие в допросе Спрюса и, наверно, весьма забавлялся ситуацией. Недаром он вызвался задавать вопросы! Возможно, его диалог с пленником был подготовлен заранее? И они оба лгали? Но зачем вся эта ложь? Зачем нужно держать воскресших в неведении? Существовал еще и третий вариант - по приказу Моната Спрюс намеренно позволил Каззу заметить свою особенность. Бартон подозревал, что до завтрака сможет придумать еще с полдюжины гипотез. Вскоре все трое поднялись на борт "Снарка". Неандертальцы остались наверху, Бартон спустился вниз и, отсчитав двери, остановился перед каютой Фригейта и Логу. Он тихо приоткрыл дверь и проскользнул внутрь. В крошечной клетушке помещались одна над другой две койки, оставляя узкий проход у стены. Лишь в этой жалкой конуре человек мог обрести относительное уединение; здесь стояли бамбуковые ночные горшки и, в ящике под нижней полкой, валялся скарб Логу. Обычно Фригейт спал наверху. Вытянув руки, Бартон двинулся вперед. Он хотел тихо разбудить его, шепнуть, что пора на вахту, и проводить на палубу. Там сработает кулак Казза, после чего они отнесут пленника в хижину. Чтобы исключить возможность самоубийства, Бартон решил вести допрос под гипнозом. По этому поводу у него возникли некоторые сомнения. Что, если Фригейт, в отличие от Спрюса, не захочет покончить с собой - теперь, когда воскрешения прекратились? Однако для агентов этиков такая возможность могла сохраниться, и Бартон не хотел рисковать. Его пальцы коснулись края койки. Он ощупал матрас, одеяло, но больше там не было ничего. Бартон снова и снова судорожно водил руками по постели, словно надеялся на чудо. На мгновение он замер. Может быть, Фригейт поднялся потихоньку наверх помочиться? Может быть, он уже встал и вышел поболтать с вахтенным перед своим дежурством? А возможно, он... Бартон пришел в ярость. Вдруг Фригейт прокрался в его каюту и сейчас там с Алисой? Он подавил гнев. Нет, Алиса не станет вести нечестную игру и никогда не опустится до тайной измены. Если она полюбит другого, то он будет первым, кто узнает об этом. Да и сам Фригейт, как бы он ни относился к Бартону, не способен на такую подлость. Он нагнулся и ощупал покрывало на нижней койке. Его пальцы скользнули по плечу Логу, потом по ее округлой груди. Бартон повернулся и вышел из каюты. Сердце у него билось так, что его стук, казалось, был слышен по всему судну. Он направился к каюте Моната. Приникнув ухом к двери, он прислушался. Тишина. Бартон выпрямился, открыл дверь и заглянул на верхнюю койку. Моната там не было. Может быть, он спит на нижней? Но Бартон не слышал даже дыхания. Его руки нащупали покрывало, под которым никто не лежал. Ругаясь на чем свет, он поплелся на палубу. Казз с поднятым кулаком шагнул навстречу. - В чем дело, Бартон-нак? - Они удрали. - Но... как же так? - Не знаю. Если только Монат что-то заподозрил? Временами он бывает невероятно чутким... следит за выражением лица, тоном, жестами... Возможно, он услышал, как ты будил Бест, пошел за вами и подслушал под дверью хижины. - Но мы с Бест не шумели. Мы молчали, словно ласка, выслеживающая кролика. - Да, я верю тебе. А сейчас осмотри палубу. Проверь, не исчез ли ялик. Он встретил Казза на полпути. - На борту все на месте. 27 Бартон поднял на ноги Алису и Логу и рассказал им все. Женщины в изумлении внимали ему; когда он кончил, на него обрушился град вопросов. Бартон, однако, решил отложить ответы до более подходящего времени - сейчас им надо было торопиться к грейлстоуну. Наступало время завтрака. Взгляд Алисы был холоднее льда, глаза - прищурены, губы - поджаты. Бартон понял, что она в ярости. - Прости мою скрытность, - шепнул он по дороге, - но ты должна понять - иного выхода не было. Предположим, я все рассказал бы, а потом ты попала Им в руки. Они исследовали бы твой мозг и обнаружили бы, что моя память хранит запретные сведения. - Но Они же этого не сделали? Да и зачем я им нужна? - Откуда ты знаешь? Впрочем, если бы Они действительно сделали это, ты ничего не могла бы вспомнить. Это заявление так потрясло Алису, что вопросы на время прекратились. Погода в тот день выдалась странная. Обычно солнце быстро разгоняло туман, небо очищалось, светлело. Иногда набегали тучки, минут пятнадцать моросил дождь, затем наступал обычный жаркий день. Этим же утром черные массы облаков полностью затянули небосвод. Сквозь темную пелену сверкали молнии, удары грома будили в горах глухое ворчание, будто невидимый великан прочищал спросонок горло. В тусклом, коричневато-желтом свете лица людей казались измученными, как после тяжелой болезни. Казз и Бест быстро ели, поминутно оглядываясь вокруг, словно ожидая непрошенного гостя. Неандерталец пробормотал на своем хриплом наречии: "Идет-Медведь-Который-Приносит-Несчастье". Бест едва не расплакалась. - Нам нужно найти пустую хижину и спрятаться! Когда Он придет, нехорошо сидеть у воды. Остальные тоже были не прочь где-нибудь укрыться - надвигалась гроза. Бартон встал. - Друзья, прошу минуту подождать, - обратился он к собравшимся около грейлстоуна. - Проверьте, не пропала ли у кого-нибудь лодка. - А в чем дело? - спросил рослый светловолосый парень. - Двое из моей команды сбежали этой ночью; может быть, им пришло в голову украсть лодку. Не обращая внимания на непогоду, люди бросились вдоль берега. Вскоре к Бартону подошел человек и заявил, что у него исчез челнок. - Ну, значит, теперь они далеко, - решил Казз. - Вот только куда они отправились - вверх или вниз по Реке? - В любом случае мы сможем их найти - в этих краях отличная сигнальная система, - ответил Бартон. - Правда, если они высадятся где-нибудь и незаметно уйдут в горы... - Как же быть, Дик? - прервала его Алиса. - Нам нельзя тут задерживаться, мы не успеем попасть на "Рекс"! Бартон пожал плечами. Все и так было ясно. - Мы будем выслеживать их? - с надеждой спросил Казз. Его беспокойство прошло, глаза горели охотничьим азартом. - Не знаю, - Бартон в задумчивости потер висок. - Они тоже могут захватить нас врасплох... могут убить или просто наврать с три короба... Пройдет немало времени, пока мы доберемся до Башни. Все может случиться... Алиса медленно продекламировала, ее глаза загадочно мерцали: Не ведая, правдив его совет И в той ли Черный Замок стороне, Я повернул безвольно, как во сне: Ведь гордости в душе давно уж нет, И для меня померк надежды свет, И лишь любой конец желанен мне. Так много лет я в поисках бродил, Так много стран успел я обойти, Что коль успех сумею обрести, Им насладиться мне не хватит сил, И я себя почти не осудил За то, что радуюсь концу пути. Но вдруг поднялся гул былых времен, И встали все, как рамой огневой Вкруг новой жертвы замыкая дол. Я всех узнал, я всех их перечел, Но безоглядно в миг тот роковой Я поднял рог и вызов бросил свой: "Роланд до Замка Черного дошел!" [Р.Броунинг "Роланд в Черном Замке", пер. В.Давиденковой] Бартон усмехнулся. - Броунингу стоило бы задуматься, насколько реальность далека от изысканного мира его поэзии. Но я готов последовать его совету. Итак, мы двинемся к Черному Замку. - Не знаю, о чем вы толкуете, - вмешался Казз, - главное - как нам попасть в большую лодку. - Если у короля Джона найдется для нас место, я предложу ему в благодарность наш золотой запас - свободные цилиндры. Такой дар тронет самое бескорыстное сердце. - А если у него для нас места нет? Бартон промолчал. Уже не раз где-то в глубине сознания у него мелькала смутная мысль, что он проглядел некое важное звено, объединяющее агентов. Сейчас, когда Алиса читала стихи, он вдруг осознал, что может представить всю цепочку их связи. Как они узнают друг друга? Монат - особый случай, его не спутаешь ни с кем. Но по какому тайному знаку узнают друг друга остальные? Обладая зрением неандертальцев, агенты легко распознавали бы своих. Но, видимо, такой способности им не дано. Спрюс явно не имел представления о даре Казза; он был испуган и поражен. Значит, они не видели меток невооруженным глазом - и, следовательно, у них существуют другие способы опознания. Можно ли предположить, что все дело в хронологии? Откуда известно, что в долине воскрешены все, умершие не позже 2008 года? Эту дату называли Монат, Фригейт, Руах и Спрюс... Все четверо - агенты! Возможно, это ложь, и все кончилось раньше? Бартон совершенно не представлял себе более реальной даты, но вспомнил, что никогда не встречал людей, за исключением упомянутой четверки, живших после 1983 года. Но если этот год был последним, то его и следовало принять за точку отсчета. По-видимому, этики выбрали наиболее простой и безошибочный способ, который позволял опознать своих - агенты были людьми, якобы обитавшими за гранью 1983 года. Отсюда вытекало, что вся земная история между 1983 и 2008 годами являлась чистой фикцией - включая и уничтожение человечества инопланетянами. Все, о чем ему рассказывали Монат, Руах и Фригейт - фантазия, ловкая инсценировка! Правда, Монат не был землянином, но кто мог подтвердить, что он действительно прилетел с Тау Кита? Все те же Руах и Фригейт? Необъяснимым оставался только один факт - присутствие инопланетянина в Мире Реки. Но, возможно, Монат, Раух и Фригейт говорили правду, и все события, случившиеся на грани второго тысячелетия, на самом деле имели место. Возможно, все трое жили в это время и, возможно, они не лгут... Однако это значило лишь одно - этики вербуют своих агентов среди людей, обитавших на Земле после 1983 года. Собственно, все они - агенты... Все? Сколько их там было? Шесть или восемь миллиардов? Бартон почувствовал легкое головокружение. А если предположить, что агенты только выдавали себя за людей, якобы живших на Земле в конце двадцатом века? Существовал ли в том мире подлинный Питер Джайрус Фригейт, писатель-беллетрист, оседлавший загадочного Пегаса научной фантастики? Фригейт, которого он, Бартон, встретил в долине, мог быть подделкой, а интерес, проявленный этим писакой к его жизни - хитрым капканом, попыткой сблизиться с ним. Действительно, кто останется равнодушным к собственному биографу, посвятившему жизнь прославлению своего кумира! Нет, вряд ли необходимо подобное перевоплощение. Скорее всего, Фригейт действительно является тем человеком, за которого выдает себя. В сложившейся ситуации использование реальной личности представлялось более естественным и эффективным. Вопросы росли, как снежный ком, им не было конца - но кто ответит на них? - Дик! - окликнула Бартона Алиса. - Что с тобой? Он опомнился, вынырнув из потока мучительных раздумий. Люди разошлись, возле него стояли только его спутники да человек, у которого пропала лодка. Его взгляд блуждал по лицу Бартона; может быть, он намеревался требовать возмещения убытков - но у кого? Ветер гнал волны по Реке, трепал тростниковые крыши хижин. До их слуха доносились мерные глухие удары - борт "Снарка" бился о причал. Все вокруг было сумрачным, лишь изредка вспыхивали багровые молнии, освещавшие бледные лица людей. Раскаты грома походили на рычание взбесившегося медведя. Казз и Бест не решались нарушить молчание, но явно жаждали скрыться от бури. У остальных погода тоже не вызывала энтузиазма. - Я думаю о том, - произнес Бартон, - найдется ли у короля Джона место для нас. И я уверен - если монарх пожелает, то место найдется. А если не пожелает, то я все равно попаду на борт "Рекса". Ничто и никто меня не остановит! Молния вспыхнула совсем рядом, раздался страшный треск, будто мир раскололся надвое. Сломя голову, Казз и Бест помчались к ближайшей хижине. Дождь полил как из ведра. Неподвижно стоя под ливнем, Бартон смеялся, глядя им вслед, и вдруг громко, пронзительно выкрикнул: - Вперед, к Темной Башне! 28 Во сне Питер Джайрус Фригейт голым пробирался в тумане. Его одежду украли, и теперь ему необходимо попасть домой до восхода солнца, дабы не стать посмешищем в глазах людей. Мокрая трава хлестала по коленям. Он вышел на обочину дороги и пошел по асфальту. Но идти все равно было трудно, а туман быстро редел. Вскоре справа он увидел купы деревьев. Фригейт понимал, что находится где-то далеко за городом и до дома еще долгий путь. Следовало идти побыстрее, тогда он сможет проскользнуть незамеченным, не потревожив родителей. Конечно, двери уже заперты, но он бросит камешек в верхнее окно и разбудит Рузвельта. Его брату исполнилось лишь восемнадцать, но он уже превратился в завзятого пьяницу и бабника, гонял на мотоцикле по округе со своими затянутыми в кожу дружками. Сегодня воскресенье, и сейчас, распространяя запах виски, он храпит в комнате, которую делит с Питером. Рузвельтом его назвали в честь Теодора, а не Франклина Делано. Джеймс Фригейт питал отвращение к "этому типу из Белого Дома" и обожал "Чикаго Трибюн", которую каждое воскресенье ему вручали на пороге дома. Его старший сын не терпел ни газет, ни газетных писак, и признавал лишь комиксы. Когда он научился читать, то каждый выходной, после какао, оладий, бекона и яиц, с нетерпением ждал очередную книжицу с приключениями Честера Гампа и его друзей, разыскивающих золотой город, волшебника-великана Панджаба, крошки Энни и ее громады-отца, злодея Эспа и мистера Эма, похожего на Санта-Клауса и древнего, как сама Земля, способного путешествовать во времени. А потом были Барней Гугл, и Смеющийся Джек, и Терри, и пираты. Упоительно! Что заставляло его вспоминать великих героев комиксов, пока он, голым, в темноте и сырости пробирался по деревенским дорогам? Нетрудно представить. Они давали ему ощущение тепла и уюта, даже счастья, наполнявшем его в часы, когда живот бывал набит вкусной маминой стряпней, когда тихонько наигрывало радио, а отец посиживал с газетой на стуле и читал статьи полковника Блимпа. Пока мама суетилась на кухне, готовя завтрак двум его младшим братьям и маленькой сестренке, он устраивался на полу в гостиной, наслаждаясь страницами комиксов. Потом его сестра, нежно любимая Джаннета, очень быстро выросла, сменила трех мужей и бесчисленное количество любовников, поглотила сотни бутылок виски - проклятие семьи Фригейтов. Но это все еще впереди, и образ, возникший в его мозгу, тотчас исчез. А сейчас он в комнате, совершенно счастливый... нет, и это исчезло... он не в доме, а на заднем дворе - голый, дрожащий от холода и ужаса перед грядущим позором. Он бросил камешек в окно крошечной спальни под самой крышей, надеясь разбудить брата. Они жили в доме при деревенской школе близ города Пеория, Южный Иллинойс. Город рос, дома расползались все дальше, и сейчас его границы находились в полумиле от дома. Тогда-то у них появился водопровод и даже уборная, первая в его жизни уборная в доме. Затем каким-то образом этот дом превратился в миссурийскую ферму, где он жил с отцом, матерью и братьями в двух комнатах, сданных фермером их семье. Его отец - инженер-строитель и электрик (год учебы в политехническом институте города Терре-Хот и диплом Интернешнл Корреспонденс Скул) некоторое время работал на электростанции в Мехико, штат Миссури. На ферме был птичий двор, где Питера потрясло и ужаснуло открытие: куры поедают живность, а он ест кур, которые питаются живыми существами! Это было первое осознание каннибализма как основы окружающего его мира. Нет, неправда, подумал он, каннибал - это существо, пожирающее себе подобных. Он повернулся на другой бок, вновь проваливаясь в сон и совершенно отчетливо сознавая свое полупробуждение между двумя сериями видений. Иногда он просматривал этот бред сразу и целиком. За ночь сон мог неоднократно вернуться к нему; бывало, он преследовал Фригейта несколько лет подряд. Да, и в снах, и в творчестве над ним довлела цикличность. На протяжении писательской карьеры ему пришлось работать над двадцать одной серией романов. Десять были готовы, остальные - еще не завершены, когда великий небесный издатель внезапно призвал его к себе. Как в жизни, так и в смерти. Он никогда (никогда? - ну, ладно, почти никогда) не мог что-либо закончить. Вечная Великая Незавершенность! Впервые он почувствовал ее груз еще в мятежной юности, когда изливал свои волнения и муки коллеге-первокурснику, сыгравшему случайную роль его духовного наставника. Как его звали - О'Брайен? Худенький коротышка с резкими манерами и огненно-рыжей шевелюрой, всегда носивший пестрые галстуки. И вот сейчас Питер Джайрус Фригейт бредет в тумане; вокруг ни звука, кроме дальнего уханья совы. Вдруг в тишине послышалось ворчание двигателя, возник слабый свет фар, он разгорался, сиял, затем совсем рядом рявкнул гудок. Он бросился в сторону, пытаясь скрыться в тумане и переждать, пока черная громада автомобиля проплывет мимо. При свете фар он увидел великолепный "Дюзенберг" - в точности такой, каким правил Горри Грант в фильме "Цилиндр", который ему удалось посмотреть на прошлой неделе. За рулем громоздилась некая бестелесная, бесформенная масса; он видел лишь глаза - светло-серые, как у его немецкой бабушки по матери, Вильгельмины Кайзер. Внезапно Фригейт испустил истошный крик: машина резко повернула и двинулась к нему. Он замер, не в силах шевельнуться, отскочить в сторону, а темная громада надвигалась все ближе и ближе... Застонав, он проснулся. Ева сонно пробормотала: "Ты видел плохой сон?.." и вновь провалилась в дрему, слегка посапывая. Питер сел в постели. Бамбуковая рама на низких ножках скрипнула под его тяжестью, матрас - два покрывала, скрепленные магнитными застежками и набитые листьями - просел. Земляной пол покрывали циновки; в окнах, затянутых полупрозрачными пленками из рыбьих внутренностей, мерцал слабый свет ночного неба. Он встал, направился к двери, вышел и помолился. С крыши еще капало. Сквозь расщелину между холмами ему был виден огонь над крышей сторожевой башни и силуэт часового, облокотившегося на перила; он глядел на Реку. Показались и другие огни - на мачтах судна, которого он прежде не видел. Второго стражника на вышке не было - наверное, он спустился к Реке, чтобы допросить рулевого. Опасности он там явно не усмотрел, иначе барабаны уже забили бы тревогу. Вернувшись в постель, Фригейт вспоминал свой сон. В нем была обычная хронологическая путаница. В 1937 году Рузвельту было только шестнадцать, а мотоцикл и крашеные блондинки появились двумя годами позже. Семья уже жила в новом большом доме с несколькими комнатами. В машине он увидел бесформенную мрачную фигуру с глазами его бабушки. Что бы это значило? В первую минуту его безумно напугало это видение. Почему бабка явилась в столь устрашающем обличье? Он знал, что она приехала перед его рождением из Канзаса в Терре-Хот помочь его матери в уходе за ребенком. По маминым рассказам, она прожила с ними пять лет, но он совсем не помнил ее, хотя и видел еще раз - в двенадцатилетнем возрасте. В нем сохранилась убежденность, что в детстве она совершила с ним нечто ужасное, хотя была добродушной старушкой, правда, несколько склонной к истерии. Когда дети ее дочерей ушли из-под ее опеки, она потеряла с ними всякую связь. Так где же она сейчас? Бабка умерла в возрасте семидесяти семи лет от рака желудка после долгой и мучительной агонии. Он видел ее фотографии, где она была снята двадцатилетней - миниатюрная блондинка с очень светлыми, видимо, голубыми глазами, с тонкими и плотно сжатыми губами, фамильной чертой Кайзеров. На этих старых фотографиях люди выглядели так, словно перенесли все тяготы жизни, но не согнулись под ее ударами. Да, у людей викторианской эпохи были трудные судьбы. Семья его бабки тоже прошла тернистый путь. Они принадлежали к баптистской церкви, в Тюрингии их преследовали, травили, так что им пришлось сменить Германию на землю обетованную. Странно, подумал Фригейт, его родственники с обеих сторон всегда выбирали религию меньшинства, часто весьма причудливую. Возможно, жаждали потрясений? Много лет они скитались, переезжая с места на место, но нигде не обрели златых гор. После долгих лет изнурительной работы, иссушающей душу бедности, смерти детей, а затем и родителей, Кайзеры нашли свою судьбу. Одни стали преуспевающими фермерами, другие - владельцами механической мастерской в Канзас-Сити. Стоило ли это уплаченной цены? Потомки утверждали - да, стоило. Когда они приехали в Америку, Вильгельмина была прелестной голубоглазой десятилетней девочкой. В восемнадцать она вышла замуж за человека на двадцать лет ее старше - возможно, в его жилах текла индейская кровь; кажется, он участвовал в кантрильском мятеже. Так ли это - неизвестно, в родне Фригейта с обеих сторон было достаточно бахвалов. Все они пытались выглядеть лучше или хуже, чем на самом деле. Мать Питера никогда не говорила о прошлом своего отца. Возможно, он был просто конокрадом. Где же сейчас Вильгельмина? Она уже не морщинистая, согбенная годами старуха, которую он знал, а очаровательная девушка с точеной фигуркой. Но взгляд ее голубых глаз, наверное, остался таким же рассеянным, как и раньше, а по-английски она по-прежнему говорит с сильным немецким акцентом. Встреться он с ней сейчас, узнал ли бы он ее? Определенно - нет. Да и что он мог ей сказать? Что он помнил о душевной травме, нанесенной его маленькому внуку? Ничего. Наверняка, она тоже забыла об этом пустячном для взрослого человека инциденте. А если бы и вспомнила, то даже под угрозой смерти не призналась, что дурно поступила с ребенком. Предаваясь психоанализу, Питер попробовал пробиться сквозь сумеречные дебри полузабытого к той давней драме, в которой его бабушка сыграла столь важную роль. Но попытка не удалась. Он вновь и вновь возвращался к предыдущим жизням, соскальзывая в прошлое, как обезьяна по навощенному столбу. Он снова был женщиной, обитавшей в средневековом замке, ихтиозавром в палеозойском океане, кучером дилижанса, индейцем, крадущимся через девственный лес... Посетив еще ряд своих предыдущих ипостасей, он закончил с экскурсом в историю. Как, однако, интересны эти фантазии - каждая открывает что-то новое в его характере. Вильгельмина, однако, больше не появлялась, несмотря на все его усилия. Пытаясь здесь, в Мире Реки, пробиться сквозь туман прошлого, Фригейт прибегал к Жвачке Сновидений. Под руководством гуру он раз за разом нырял в глубины своего подсознания в поисках жемчужин воспоминаний - пока однажды, очнувшись от страшных видений, не обнаружил своего наставника избитым и окровавленным. Было совершенно очевидно, что это - дело его, Фригейта, рук. Убедившись в том, что гуру не получил серьезных ран, Питер ушел из тех мест навсегда; его гнало предчувствие, что при виде этого человека он будет испытывать жгучее ощущение вины и нестерпимый стыд. А сам пострадавший не помнил зла и был готов продолжать сеансы. Насилие казалось Фригейту омерзительным; он испытывал панический страх перед ним - и перед каждым, кто нес его в своей душе. И, в то же время, он знал, чувствовал, что насилие гнездится в тайниках его сознания, как червь в сердцевине яблока. Но что с этим можно было поделать! Не звезды наносят нам поражение, а наши собственные гены, наши бесплодные попытки преодолеть себя... Следующим, почти неизбежным видением, была попытка обольщения Вильгельмины. Как легко разыгрывалась фантазия - словно он действительно встретился с ней! Можно представить, как, после взаимных расспросов, будут выяснены их родственные связи. Последует долгий разговор и рассказ о судьбе ее дочери и зятя - отца Питера - о ее внуках и правнуках. Интересно, ужаснулась бы она, узнав, что одна из ее правнучек стала женой еврея? Несомненно. В деревенской ветви семьи все были полны предрассудков. А что, если признаться ей, что его сестра вышла замуж за японца, а брат и кузина сочетались браком с католиками? Или что праправнучка стала католичкой, а праправнук принял буддизм? Возможно, жизнь в долине Реки изменила ее взгляды. Это случалось с многими; большинство, однако, были такими же закостенелыми ретроградами, как на Земле. Чем продлить игру воображения? Что последует за разговором? Вино, марихуана, Жвачка - и, наконец, апофеоз - постель? По здравом размышлении не каждый рискнет переспать со своей бабушкой. Но размышляет ли человек в подобных обстоятельствах? Пожалуй, о родстве лучше поговорить после постели... На этом пункте вся фантазия распадалась. Как она поведет себя, что скажет? Этого Питер представить не мог, хотя предполагал, что ночь любви с собственным внуком нанесла бы жестокий удар по целомудрию Вильгельмины - или тому, что от него осталось. Впрочем, он знал, что не способен реализовать на практике эту возбуждающую мечту; его тянуло к тонким, умным женщинам, а Вильгельмина была невежественной крестьянкой. Но, может быть, она все-таки изменилась? Как многие другие? "К дьяволу их всех", - пробормотал Фригейт про себя и повернулся на бок, погружаясь в сон. 29 Забили барабаны, загудели деревянные трубы. Питер Фригейт проснулся и попал в разгар другого сна. Время - три месяца после Пирл-Харбора; он - курсант летного училища в Рандолф-Филд, жертва придирок пилота-инструктора. Этот лейтенант, высокий молодой человек с тонкими усиками и огромными ногами, был таким же истериком, как и бабка Кайзер. - В следующий раз вы повернете влево, Фригейт, а сейчас я приказываю лечь на правое крыло! Я немедленно прекращу этот проклятый полет и откажусь обучать вас! Можете взять инструктора, которому наплевать, погубит его этакий курсант или нет. Господи Иисусе, Фригейт, мы же разобьемся! Вы что, не видите - машина берет влево? Вы - самоубийца! Ладно, сейчас вы со мной, а когда рядом никого не будет? Можете вытворять свои штучки где и когда угодно, но только не на самолете ВВС США! Какой дьявол в вас сидит, Фригейт? Вы что - собираетесь угробить меня? - Я вас не слышу, сэр, - выдавил из себя Питер. Сидя в душном помещении тренажерной, упакованный в тяжелый летный костюм, он был влажен от пота и едва сдерживал острые позывы помочиться. - Мне кажется, что по этим трубкам ничего не слышно. - Ларингофон в порядке. Я же хорошо вас слышу. И ничего не случилось с вашими ушами. Неделю назад вы прошли медицинское освидетельствование. Вас, засранцев, всех осматривали при переводе сюда. - Да, сэр, именно так, - кивнул головой Питер. - На что это вы намекаете? - побагровел лейтенант. - Что я - засранец? - О, нет, сэр, - Питер чувствовал, как пот ручьями стекает по спине. - Я никогда не мог бы сказать о вас "засранец". - Тогда что вам полагается сделать? - лейтенант почти визжал. Питер скосил глаза на других курсантов и инструкторов. Большинство из них не обращали ни малейшего внимания на перепалку, но кое-кто ухмылялся. - Мне никогда не следует упоминать о вас. - Что? Я даже не заслуживаю упоминания? Фригейт, не выводите меня из терпения! Вы ни черта не стоите ни на земле, ни в воздухе. Но вернемся к делу. Почему вы меня не слышите, когда я прекрасно вас слышу? Потому, что не хотите слышать? Это очень опасная штука, Фригейт, просто настораживающая. Меня это пугает. Знаете, сколько этих БТ-12 входит в штопор за неделю? Даже когда инструктор вдолбит тупоголовому курсанту, как осторожно надо входить в штопор, а сам держит руку на запасном управлении, и то эти чертовы машины трудно выровнять. Так вот, сейчас же поворачивайте вправо. Вам толкуют о штопоре и осторожности. Я даже за парашют не успею схватиться, как вы вобьете нас обоих на двадцать футов под землю! Что там за чертовщина с вашими ушами? - Не знаю, - жалобно ответил Питер. - Может быть, пробки забили уши. - Разве доктор вас не проверял? Конечно, проверял! Так что не болтайте ерунды. Просто не желаете меня слушать. А почему? Да Бог его знает! Или вы меня ненавидите так, что готовы и сами погибнуть, да? Питер нисколько не удивился, если бы лейтенант начал пускать пену. - Нет, сэр. - Что - нет, сэр? - Нет, сэр, совсем не так. - Значит, от всего отпираетесь? Вы повернули влево, когда вам было велено сделать правый поворот! Разве не так? Теперь вы скажете, что я еще и лжец? - Нет, сэр. Лейтенант помолчал и снова завелся. - Чему вы улыбаетесь, Фригейт? - Разве я улыбнулся? - Питер был в состоянии полной физической и умственной прострации; весьма возможно, что на его губах играла бессмысленная улыбка. - Да вы сумасшедший, Фригейт! - заорал инструктор. Проходивший мимо капитан вздрогнул, но не сделал попытки вмешаться. - Пока не принесете мне справку от врача, что ваши уши в порядке, и на глаза мне не показывайтесь! Слышите - вы, идиот! - Да, сэр, слышу. - Я вас отстраняю от полета. Но завтра справка должна быть передо мной. Тогда я возьму вас в воздух, и да поможет мне Бог! - Да, сэр, - Питер отдал честь, хотя это не было принято в учебном зале. Проверяя парашют, он обернулся. Капитан о чем-то серьезно толковал с лейтенантом. Что они о нем говорят? Собираются его убрать? Возможно, это и к лучшему. Он больше не мог выносить своего инструктора. Дело оказалось совсем не в пробках; позднее Питер понял, что он действительно не хотел его слышать. - Он был прав, - признался Фригейт. - Кто прав? - завернувшись в одеяние из разноцветных полотнищ, Ева устроилась на краю постели, пристально разглядывая его лицо. Питер сел и потянулся. В хижине было темно. Звуки барабанов и рожков слышались слабее. Но вдруг рядом забил в барабан сосед - с такой силой, будто желал разбудить весь мир. - Никто. - Ты бормотал и ругался во сне. - Земля всегда с нами, - он предоставил ей догадываться о смысле недосказанного и, прихватив ночной горшок, отправился туда, где полагалось его опоражнивать. Там уже была целая толпа. Люди опрокидывали содержимое в специальные бочки; после завтрака дежурная команда перетащит их к подножию гор. Экскременты предназначались для переработки на поташ. Два раза в неделю Фригейт сам работал в этой команде, четыре дня стоял на сторожевой вышке. Грейлстоун, куда они с Евой обычно ставили свои цилиндры, находился за холмом. Но сегодня Фригейт хотел встретиться с командой прибывшего ночью судна и отправился к берегу. Ева не возражала; она собиралась заняться изготовлением бус из рыбьих позвонков. Эти украшения пользовались тут большим спросом, и они обменивали их на табак, вино и кремень. Фригейт вытачивал бумеранги, иногда строил челноки и каноэ. Взяв в одну руку чашу, в другую - копье из тиса с кремневым наконечником, он собрался уходить. На поясе у него висели ножны с топориком, на плече - колчан с остроконечными стрелами и тисовый лук. Он жил в маленьком мирном государстве - Руритании, давно не знавшем войн. Но закон, сохранившийся с мятежных времен, обязывал каждого иметь под рукой оружие. Зако