я с этой нищенской обстановкой. Одно - внешнее: хотя потолок комнаты и не оштукатурен, он покоится на двух превосходных дубовых балках. Почти почерневшие от времени, они украшены тонкой продольной проточинкой, а концы их изгибом спускаются вниз и, сужаясь, заканчиваются на стенах. Можно подумать, что примерно за столетие до правления Якова I или Елизаветы у этого дома были более почтенные владельцы, раз уж даже те, для кого был отведен полуподвал, удостоились работать в помещении с такой изысканной отделкой. На самом же деле тут когда-то помещалась лавка торговца мужской одеждой и, придавая балкам столь благородный вид, хозяева радели только о покупателях. Вторая необычная особенность обстановки - дух добропорядочности. В нашем представлении нищета связана с упадком и унынием, а те в свою очередь - с грязью и неустроенностью как в хозяйстве, так и в душе. Но эта бедная комната чиста, как нынешние операционные: ни соринки, ни паутинки, ни пятнышка не нарушает ее безукоризненной опрятности. Все вымыто, выметено, выскоблено, каждая вещь на своем месте - самый взыскательный боцманмат не придерется. Точно ее обитатели сказали себе: "Живем в нужде, так будем жить праведно". Эта же мысль была выражена в расхожем тогда изречении: "Что плоти во вред, то душе на благо". Праведность, однако, была не просто чистотой, лелеемой из чувства противоречия, но знаком духовного бодрствования, потаенной энергии, предвкушения перемен, нахождения всего существа в состоянии туго заведенной пружины. "Потерпим пока, будет и на нашей улице праздник". Чистота же сама по себе была не более чем удобопонятным символом, внешним выражением чистоты внутренней, неброской и суровой, подспудной готовности и муки принять, и воспылать воинственным духом. Недаром христиане - приверженцы благополучной господствующей церкви с подозрением косились на внешне скудную жизнь строгих и практичных сектантов-отщепенцев, так мы, бывает, сторонимся больных с явными признаками чахотки: нас пугает не их увядание, а то, чем оно грозит нашему "цветению". Мужчине за столом лет тридцать пять, однако в волосах его уже пробивается седина. На нем широкая белая блуза, поверх нее кожаная безрукавка. Безрукавка да и обнаженные по локоть руки мужчины испещрены следами ожогов от бесчисленных кузнечных искр. Это и есть кузнец Джон Ли, проживающий на Тоуд-лейн. Правда, собственной кузницы у него нет; в последнее время он работает с материалом куда менее мягким и ковким: этот материал - души людей. Высокий сухопарый мужчина с безучастным лицом и проницательными глазами. Судя по взгляду, мысли его так неспешны, что любая улыбка была бы для него слишком быстра: прежде чем рассмеяться или высказать мнение, он будет думать и думать до бесконечности. Сейчас он размышляет явно не о той, что сидит напротив - своей жене Ребекке. На Ребекке платье из грубой серой материи и белоснежный закрывающий уши чепец - простенький, скромный, под стать обстановке: ни кружев, ни оборок. Зато лицо, прическа все те же; несмотря на унылое платье и чепец, и сейчас можно догадаться, почему она недавно зарабатывала на жизнь тем, чем зарабатывала. Эти ласковые карие глаза, это непроницаемое выражение невинности, это терпение... И все же в чем-то она изменилась: ее кротость сделалась твердой, словно обрела навсегда закал - кузнец ли помог в этом или кто-то еще. Новый уклад и новые убеждения придали ее натуре и новое качество - мятежность. Ребекка подвигает свою миску мужчине. - Доешь лучше ты. Мне что-то не естся. Схожу в нужник. - Боишься? - Бог не без милости. - Мы с твоим отцом встанем на улице, чтобы видеть все своими глазами, и будем молиться. Захотят побить тебя камнями за былые грехи - все снеси. Помни: ты новорожденное чадо Божие. - Хорошо. - Им тоже не уйти от суда после Его пришествия. - Знаю, знаю. Мужчина поглядывает на придвинутую миску, но, как видно, думает о другом. - Имею я нечто тебе открыть. Было мне в ночи видение. Я только будить тебя не решился. - Доброе видение? - Видел я, что бреду по дороге, а навстречу - некий человек, весь в белом. В одной руке посох, в другой - Библия. И сказал он мне такие слова: "Теперь будь терпелив, ибо час твой близок". Он стоял передо мной, я слышал его и видел так же ясно, как вижу теперь тебя. - Кто же это мог быть? - Кто как не Иоанн Креститель, хвала Всевышнему. Но это еще не все: он улыбнулся мне как другу и доброму слуге. Ребекка окидывает его сосредоточенным взглядом. - Час близок? - Все как сказывал брат Уордли. "Будь крепок в вере, и дастся тебе знамение". Ребекка поглядывает на свой округлившийся живот, поднимает глаза и улыбается уголками губ. Встав из-за стола, она удаляется в соседнюю комнату и появляется оттуда с железным ведром в руках. Затем направляется к двери, отпирает нижнюю половину и выходит на улицу. Только теперь кузнец подвигает к себе миску с остатками похлебки и принимается за еду. Ест, но вкуса не разбирает: мысли его по-прежнему заняты ночным видением. В миске - оставшееся от вчерашнего ужина жидкое овсяное варево, в котором плавают два крохотных кусочка соленого бекона и несколько темно-зеленых листиков лебеды. Покончив с едой, он берется за книгу, открывает, и книга словно сама собой распахивается на шмуцтитуле с надписью: "Новый завет". Книга - старая Библия издания 1619 года; самая зачитанная ее часть - Четвероевангелие. На каждой странице сверху коротко указано, о чем здесь говорится, заглавия эти заключены в рамку в форме сердечка; они не напечатаны, как положено, красным цветом, зато вместо этого жирно подчеркнуты красными чернилами. Вокруг располагаются гравированные миниатюры с изображением святынь: Пасхальный Агнец, шатры, в которых красуются символы пророков, портреты апостолов - из них самые крупные четыре евангелиста. Кузнец на миг задерживает взгляд на миниатюре с Иоанном Богословом: это усач с внешностью джентльмена времен правления короля Якова, он сидит за столом и что-то пишет, а рядом жмется ручной дронт - нет, орел. Но Джон Ли и не думает улыбаться. Он открывает Евангелие от Иоанна и находит пятнадцатую главу: "Я есмь истинная виноградная Лоза, а Отец Мой - Виноградарь". Слегка склонившись над книгой, он начинает читать. Чтение, видно, дается ему с трудом: он водит пальцем по строчкам и беззвучно шевелит губами, как будто, чтобы уразуметь прочитанное, он должен не только понять смысл слов, но и произнести их про себя. "Пребудьте во Мне, и Я в вас. Как ветвь не может приносить плода сама собою, если не будет на лозе, так и вы, если не будете во Мне. Я есмь Лоза, а вы ветви; кто пребывает во Мне, и Я в нем, тот приносит много плода; ибо без Меня не может делать ничего. Кто не пребудет во Мне, извергнется вон, как ветвь, и засохнет; а такие ветви собирают и бросают в огонь, и они сгорают". Кузнец на мгновение отрывает глаза от страницы и смотрит на рассветное зарево, потом переводит взгляд на золу в очаге. Затем снова склоняется над книгой. Между тем Ребекка с ведром спешит к нужнику. Бойкая легкая походка - ни за что не догадаешься, что идет беременная. Вид Тоуд-лейн никак не способен настроить на такой бодрый лад. Промышленная революция началась лишь недавно, но Тоуд-лейн уже приобрела тот облик, который позднее для жителей многие крупных городов стал привычным зрелищем. Некогда симпатичная улица превратилась в жалкую трущобу, ряды домишек-развалюх, где каждое семейство снимало по одной комнате, и их задворки сделались рассадниками болезней. Признаки этих болезней заметны там и сям: изрытые оспой лица, золотушные язвы на шеях, рахитичные ноги, последствия недоедания, цинги... Но все это резало бы глаз только нашему современнику. На свое счастье, бедняги и не подозревают, какое сострадание могут вызывать. Жизнь для них была именно такова, изменения казались маловозможными. Конечно, прежде всего не надо падать духом. Каждый выживает, как может - или как должен. В это время дня дома и на улице были только женщины и дети (пяти- и шестилетние); мужчины и дети постарше - те, кто имеет работу, - уже разошлись. Кое-кто из прохожих поглядывает на Ребекку косо, но причиной тому не она сама, не надобность, за которой она вышла из дома, а платье, столь явно выдающее ее принадлежность к секте. Нужники выстроились рядком, отвернувшись от улицы, почти в самом ее конце - на общественной земле. Пять ветхих зловонных будочек, в каждой - не менее зловонная яма. Между ними и в вырытой пониже канаве - кучи нечистот. Ребекка привычно выплескивает туда содержимое ведра. Тут же растет неизменная в таких местах лебеда: ее еще называют "навозный бурьян". Все нужники заняты, и Ребекка терпеливо дожидается своей очереди. Будочки служат местным жителям почти пятьсот лет - как и стоящая неподалеку водокачка. К Ребекке присоединяется женщина постарше. Она одета почти так же, как Ребекка, голову облегает такой же простенький белый чепец. Ребекка улыбается ей как старой знакомой и произносит слова, которые в этих обстоятельствах можно счесть и условным знаком, исполненным глубокой важности, и дежурной фразой: - Любви тебе, сестрица. В ответ - те же три слова. Совершенно ясно, что на самом деле никакие они не сестры: больше женщины не произносят ни звука и даже не подходят друг к другу. Как видно, это не более чем обыденное приветствие, которым обмениваются соседи-единоверцы - что-то вроде "с добрым утром". Однако у квакеров такое приветствие не принято: на этот счет обычно безукоризненно осведомленный чиновник мистера Генри Аскью (кстати, именно сейчас стоящий у полуподвала вместе с Джонсом) ввел патрона в заблуждение. Через четверть часа Джон Ли в поношенном черном сюртуке и шляпе без позумента, а с ним Ребекка выходят из подвала и направляются к двум ожидающим их мужчинам. Те не отворачиваются, не притворяются, будто заняты разговором, они стоят и смотрят на супругов. Долговязый чиновник чуть кривит губы в язвительной усмешке, всем видом показывая, что ему такие поручения не в новинку. Зато Джонсу явно не по себе. Кузнец приближается к ним, но Ребекка замирает на полпути. Она видит перед собой только Джонса, который, смущенно уставившись в разделяющую их канаву, неловко сдергивает шляпу. - Вот, пришлось. Как договаривались. Ребекка не сводит с него глаз и словно не узнает. Не испепеляет, а словно одним взглядом охватывает его целиком, и душу и тело. Потом опускает глаза и произносит ту же фразу, которая уже звучала сегодня у нужника: - Любви тебе, брат. Затем она быстро подходит к Джону Ли, который уже остановился и смотрит на пришельцев пристальным взглядом, выражающим что угодно, только не любовь. Ребекка притрагивается к его руке, и они идут дальше. Помедлив мгновение, Джонс и чиновник поворачиваются и следуют за ними, как два лиса, выследившие беззащитного ягненка. ДОПРОС И ПОКАЗАНИЯ РЕБЕККИ ЛИ, данные под присягою октября 14 числа, в десятый год правления Государя нашего Георга Второго, милостью Божией короля Великой Британии, Англии и прочая. Я прозываюсь Ребекка Ли, в девичестве Хокнелл. Я старшая дочь Эймоса и Марты Хокнеллов. Родилась января пятого дня 1712 года в городе Бристоле. Состою в браке с кузнецом Джоном Ли, имеющим жительство в городе Манчестере на Тоуд-лейн. До мая сего года была я простой лондонской проституткою и носила прозвище Фанни. Я беременна на шестом месяце. В: Вам известно, для чего вас сюда призвали? О: Известно. В: И что я расследую исчезновение некого высокородного джентльмена, имевшее быть в мае сего года? О: Да. В: Не случалось ли вам за время, прошедшее с мая первого числа, иметь встречи с Его Милостью, получать от него известия либо вступать в иные с ним сношения? О: Нет. В: Не имеете ли вы верных либо гадательных сведений о его кончине, приключившейся от какой бы то ни было причины? О: Не имею. В: Можно ли то, что было сказано вами о Его Милости, отнести и до слуги его Дика? Или о его участи вам известно больше? О: Нет. В: Вы показываете под присягой. О: Знаю. В: Хорошо же, мистрис Ли, хорошо, праведница моя новоявленная. О вашем прошлом разговор впереди, теперь же мне желательно узнать, какая вы есть в настоящем. И ответы извольте давать под стать своему платью: простые, без причуд. Да удержитесь от напыщенных речей о божественных предметах, а то я не посмотрю на ваш раздутый живот. Понятно ли? О: Свидетель мне Иисус. В: Добро. И предупреждаю: помните, что передо мной показания Джонса, где говорится о вас. А равно и показания бывшей вашей хозяйки и многих других. Итак, в который день мая приехали вы сюда из Бристоля? О: В двенадцатый. В: И нашли своих родителей? О: Да. В: И они простили ваше прегрешение? О: Бог милостив. В: И вы открыли им, чем промышляли во время своего отсутствия? О: Да. В: И они от вас не отвернулись? О: Нет. В: Отчего так? Или они свою веру худо хранят? О: Очень хорошо, потому и простили. В: Этого я понять не умею. О: Кто от чистого сердца покаялся, от того они не отвернутся. В: А разве прежде они от вас не отвернулись, не выгнали из дому? О: Это потому, что я тогда была распутна и каялась не от чистого сердца. Вот и избрала себе потом такой промысел. Теперь я вижу: они были правы. В: Стало быть, вы открыли им все? И то, что случилось в Девоншире перед вашим возвращением? О: Нет, об этом умолчала. В: Отчего? О: Там я никакого греха не совершала, потому и не стала тревожить их понапрасну. В: Вы главная свидетельница и пособница гнусных и безбожных преступлений - и вас это ничуть не тревожит? Что не отвечаете? О: Это не преступления. В: А я говорю - преступления. И вы им потворствовали и споспешествовали. О: Неправда. В: Осмелитесь отрицать то, что доказано? О: Осмелюсь, раз меня делают без вины виноватой. Есть и повыше тебя законник. Думаешь, Иисус такой негодный весовщик, что не измерит вес искреннего раскаяния в душе человеческой? Низко ты Его ставишь. Скоро весь свет узрит величие Его. В: Молчать! Придержи язык! Кому тыкаешь? О: Таков наш обычай. Так должно. В: Знать не хочу, что там тебе должно. О: Это не от непочтительности. Все мы братья и сестры во Христе. В: Молчать! О: Но это правда. Пусть не в звании, но в этом мы равны. Вольно тебе корить меня за то, что я радею о своем праве и слове Божием. В: Твое право, слово Божие! Вишь, проповедница выискалась! О: Они суть нераздельны. Кто отбирает у меня мое право, тот обирает Христа. В: Какие у тебя, отъявленнейшей потаскухи, права! Дурак бы я был, когда бы поверил в твое новообретенное благочестие. По глазам видно, что бесстыжая шлюха да еще и горда этим. О: Я больше не блудница. Тебе ли не знать - ведь ты все про меня разведал. Один Иисус мне и господин и госпожа. И горда я лишь тем, что сподобилась служить Ему. В: И это вся цена, какую ты заплатила за отпущение грехов? Право, недорого - как в Риме [намек на торговлю индульгенциями]. О: Ты незнаком с нашим учением. Каждый вздох мой вплоть до последнего исполнен покаяния. Иначе я умножаю свои грехи. В: Не познакомиться бы тебе с плетью, если станешь и дальше потчевать меня своим святошеством. О: Я не хотела тебя уязвить. В: Ну так умерь наглость. О: В доме терпимости я поняла: кто обходится с нами, ровно с лошадьми или собаками, тот себе вредит, те же, кто подобрее, уходили утешенными. В: Уж не должен ли я перед тобой кланяться да расшаркиваться? А может, прикажете величать вас "мадам", в карету под ручку подсаживать? О: Хмурься и бушуй, сколько заблагорассудится. Я-то знаю, что злоба твоя не столько от души, сколько для вида. В: Она, изволите видеть, знает! О: Да, это так. Полно, не гневайся. Я не в первый раз имею дело со стряпчим, да и судей навидалась. Знаю: сердце у них не камень. Но ни один не бранивал меня за то, что я оставила путь порока. Точно было бы лучше, чтобы я снова сделалась блудницей. В: Диво, если после таких проповедей они ложились с тобой в постель в другой раз. О: Тем досаднее, что я не говорила им проповедей. В: Вижу, отец напитал тебя своим ядом. О: И отец, и мать. Она тоже живет во Христе. В: И похоже, презирает чины и звания мирские и законы учтивости? О: Да, если чины, звания и учтивость мешают нам вольно исповедовать свою веру. В: Это не дает тебе права вольничать в своих ответах. О: Так перестань поносить мою веру. В: Мы даром теряем время. Мне желательно узнать о вашем замужестве. Когда вы поженились? О: Второго августа. В: Муж тоже из вашей общины? О: Мы больше не квакеры. Он пророк. В: Какого рода пророк? О: Французский пророк. Он исповедует учение тех, кто переселились к нам из Франции пятьдесят лет назад. Иные называют их "белыми блузами". В: А, камизары [участники протестантского восстания, происшедшего во Франции в 1702-1715 гг.; получили название от своей одежды - полотняных блуз (лат. camisa)]. Неужто они еще не перевелись? О: Нам, как и им, было пророчество о скором пришествии Христа. Нас таких человек сорок с лишком. В: Стало быть, ваш муж природный француз? О: Нет, англичанин. В: И ваши родители тоже подались в пророки? О: Да. То же и мой дядя Джон Хокнелл. Он приятель брата Джеймса Уордли, нашего старейшины и вероучителя. В: Не довольно показалось квакерских причуд? О: Зато теперь я точно знаю, что новое пришествие близко. Но хулить "друзей" не стану. Добрые они люди. В: Мужу было известно о вашем позоре? О: Да. В: И что он идет к алтарю, украсившись рогами, тоже известно? Знал он, что вы имеете во чреве? О: Не рогами он себя украсил, но христианским милосердием. В: Воистину святой пророк. Попросту говоря, он взял вас из жалости? О: И по совершенной любви. И Иисус сказал: "Я не осуждаю тебя" [слова Иисуса, обращенные к женщине, обвиненной в прелюбодеянии (Иоанн, 8,11)]. В: Не вы ли уверили Джонса, что о замужестве не помышляете? О: Тогда я еще не ведала, что ношу дитя. В: Выходит, вы затеяли учинить этот брак ради своего ублюдка? О: Ради спасения его души. Или ее души, если это девочка. И своей тоже. В: Истинный это брак или только по форме, не скрепленный должным соединением? О: Я не понимаю, про что это. В: Муж имеет с вами плотское соитие? О: Он на свою участь не жалуется. В: Это не ответ. Извольте ответить: имеет или не имеет? Что не отвечаете? О: Совесть не дозволяет. В: Нет, я непременно должен узнать. О: Только не от меня. И не от мужа. Он дожидается на улице. Хочешь - призови сюда. Он все равно не скажет. В: Опять за дерзости? Вы обязаны мне ответить. О: О Его Милости спрашивай что угодно: на все отвечу. Но об этом - нет. В: Остается заключить, что бедный простофиля взял над вами попечение, но к постели вашей не допущен. О: Думай что хочешь. Что недостойнее: мое запирательство или твои нескромные вопросы о том, что до тебя не касается? О прошлом своем я готова рассказать все: той нечистивице, какой я была, такое наказание впору. Какова же я теперь - до этого ни тебе, ни какому другому мужчине нужды нет. В: От кого этот ублюдок? О: От слуги Его Милости. В: Верно ли? О: Во весь тот месяц мной больше никто не обладал. В: Ой ли? Чтобы публичная девка - и ни с кем больше не спала? О: У меня были регулы, месячные, а потом я оставила бордель и уж ни с кем, кроме как с Диком, не сходилась. В: Разве Его Милость вы не удовольствовали? О: Нет. В: Что это еще за "нет"? Ведь он вас нанял. О: Не для такой надобности. В: А сам дьявол в Девонширской пещере? С ним вы разве не спознались? Что молчите? Так показал Джонс, притом с ваших, как он уверяет, слов. О: Я рассказала ему такое, что могла вместить его вера. В: Но не то, что произошло въявь? О: Нет. В: Солгали? О: Да. В этом - солгала. В: Для какой нужды? О: Чтобы удержать от дальнейших вопросов. И чтобы сделаться такой, какой я теперь сделалась - послушной дочерью и доброй христианкой. Больше поэтому. В: И вы не подумали о близких Его Милости, которые уже отчаялись увидеть его живым? О: Жалею об их горе и их неведении. В: Не вы ли тому причиной? О: Тому причиной воля Всевышнего. В: А разве прощает Он тех, кто без зазрения совести пренебрегает христианским долгом? Отвечай. О: Отчего же не ответить. Если кто утаит правду, которой все равно не дали бы веры, такого человека Он простит. В: Что же это за неправдоподобная правда такая? О: Ее-то я и пришла тебе открыть. Увидим, поверишь ли ты. В: Увидим, сударыня, увидим. Но если не поверю, берегись. И ведь не поверю, когда станешь опять хитрить да изворачиваться. Итак, точно ли вам ничего не ведомо об участи того, кто зачал этот сгусток мяса у вас во чреве, - о Дике? О: Истинно так. В: И вы подтверждаете это под присягой? О: Подтверждаю. В: Так я вам расскажу. Он мертв. О: Мертв? В: Наложил на себя руки, найден удавленным в трех милях от того места, где вы с ним расстались. О: Я не знала. В: И больше вам прибавить нечего? О: Господи Иисусе Христе, прости его душу грешную. В: Подите вы с молитвами. Так вы говорите, не знали? О: В последний раз я видела его живым. В: Не писал ли к вам Джонс после вашего расставания в Бидефорде? О: Нет. В: А иные лица из числа ваших былых знакомцев не давали о себе весточки? О: Вот только Клейборн. В: Клейборн? Вот так так. Она под присягой показывала, что не знает, где вас искать. О: Стало быть, солгала. А сама подослала сюда своего присного. Есть у нее такой Иркулес Скиннер. Числится лакеем, а на деле головорез. В: Проставьте так: "Геркулес". Когда он сюда заявился? О: В конце июня. В: Что же, показал он, что недаром прозывается Геркулесом? Вздумал поди увести вас силком? О: Хотел было, да я подняла крик. Тут прибежал муж и сбил его с ног. А потом я пошла к брату Уордли - он грамоте знает - и просила написать Скиннеровой хозяйке, что я всем про нее рассказала, и если со мной случится беда, то ей мои слезы отольются. В: С той поры она вас не тревожила? О: Нет. В: Завидные, видать, кулаки у вашего мужа - не в пример его умению выбирать жену. Где он нынче работает? О: Где придется. Он работает на пару с моим дядей, как и мой отец. Куют решетки и задники для каминов, сами и прилаживают. А полки каминные - это по отцовой части: он у нас плотник. Мастера искусные, а вот работу им дают неохотно - из-за нашей веры. В: Так вы бедствуете? О: На жизнь хватает. У нас говорят, что всякий верующий должен получить свою долю от мирских благ. Мы и живем по этому правилу: кто богаче, делится с тем, кто беднее. В: А теперь, мистрис Ли, извольте рассказать про ту роль, которую вам выпало представлять в апреле сего года, не упуская ни единой сцены. Когда Его Милость впервые пожаловал к вам в заведение Клейборн? О: Около начала месяца. Числа не помню. В: Прежде вы его видали? Хоть где-нибудь? О: Нет. Его привел лорд Б. В: Вы знали, кто он таков? О: В первый раз нет. Но скоро узнала. В: От кого? О: Клейборниха взялась у меня о нем выпытывать. А как я рассказала, она и открыла, кто он есть. В: Что она еще о нем говорила? О: Что его не худо бы пообщипать. И велела мне привязать его к себе покрепче. В: Ну а Его Милость? Находил он приятность в постельных шалостях? О: Ничего этого между нами не было. В: Как не было? О: Едва мы вошли ко мне в комнату и я потянулась его обнять, от отвел мою руку и объявил, что все мои старания будут напрасны. И что он пошел со мной лишь затем, чтобы не попасть на зубок лорду Б. И прибавил, что хорошо заплатит за молчание. В: И вы не пустили в ход свои хваленые уловки и кунштюки? О: Нет. В: Вас это не удивило? О: Я много знала таких примеров. В: Неужто? О: Да. Правда, мало кто делал такое признание с порога, наперед не попробовав. Кто мог, покупал наше молчание, а иные покупали даже похвалы. В: Похвалы их удальству? О: Был у них такой обычай при расставании. Да мы их и сами из корысти наущали. А между собой посмеивались: "Кто похвальбой берет, тот к делу не льнет". Сдается мне, что такое не только в борделях водится. В: Очень мне надо выслушивать твои бордельные прибаутки. О: Это больше истина, чем прибаутка. В: Довольно. Итак, он не пожелал или не смог. Что было дальше? О: Его Милость поставил себя со мной учтиво. Он рассказал, что лорд Б. очень меня нахваливает. А потом стал расспрашивать про мою распутную жизнь и полюбопытствовал, по нраву ли мне это занятие. В: Он держался без стеснения или робел? О: Как будто это все ему в диковину. Уговариваю лечь рядом - отказывается, даже сесть не захотел. Потом все-таки присел на краешек кровати и рассказал немного про себя. Что никогда еще не знал женщины, и эта мысль причиняет ему душевное сокрушение. И еще он терзается оттого, что принужден это скрывать от родных и друзей. И что он отверг уже несколько выгодных партий и домашние не оставляют его попреками, потому что он в семье младший сын и больших надежд иметь не может. Мне сдается, он был огорчен много сильнее, чем показывал. Говорит и отворачивается, точно от стыда, что некому и душу излить, кроме такой, как я. В: Что же вы на это? О: Я, как могла, стала утешать. Сказала, что он еще молод: мало ли я знавала мужчин в таком же положении, а теперь все при них. Отчего бы нам теперь же не сделать испытание? Но он и слушать не захотел. Вдруг вскочил с кровати и, когда я пыталась его вновь усадить, сказал: "Довольно. Оставь меня", - будто досадует на мою неотвязчивость. И тотчас бросился просить прощения и уверять, что виной всему не моя неискусность, что я честно употребила все свое старание, что надо быть мраморной статуей, чтобы не растаять от таких поцелуев и много чего еще. А под конец сказал, что, если у меня достанет терпения, он бы не прочь еще раз испытать себя при следующем свидании через два дня, а то в этот раз он должно быть надсадил душу в ожидании, ибо не знал ни меня, ни обычаев этого места; теперь же его опасения улеглись, и он уверился в моих прелестях, пусть и не имел еще случая узнать их близко. Вот и все. В: Вы уговорились о втором свидании? О: Да. В: Он расплатился? О: Перед уходом швырнул на кровать несколько гиней. В: Мне желательно узнать следующее: были ли эти расспросы и любезности несходны с повадками прочих сладострастников при подобных свиданиях? О: Нет. В: Разве не в обычае у джентльменов, получив удовольствие, незамедлительно от вас уходить? О: Бывают и такие, но много больше получают удовольствие и от нашего общества. Поговаривают, что таких приятных бесед, как у Клейборн, во всем Лондоне не ведется. Девиц, которые только в постели речисты, она у себя не держит. В: Так вам и другие особы делали признания в этом роде? О: Всяк на свой лад. Иную тайну они и жене поверить не решатся, а перед нами, прости Господи, можно не таиться. В: Добро. Пришел ли он к вам в другой раз? О: Пришел. В: И что же? О: То же самое и повторилось: не захотел он меня. И тут он объявил свое желание, чтобы этим делом, которое никак ему не дается, занялся со мной его слуга, а он тем временем станет на нас любоваться. Он только боялся, как бы я не отказала, посчитав эту прихоть непонятной и ни с чем не сообразной, и потому с готовностью обещал мне хорошее награждение. В: Не делал ли он такого предложения при первом вашем свидании? О: Нет. Точно помню - нет. В этот же раз он подвел меня к окну и показал Дика, который дожидался на улице. В: Что вы ответили? О: Поначалу я воспротивилась и объяснила, что нанята для услаждения Его Милости, а не слуги его. Мистрис Клейборн нипочем не разрешит: у нее на этот счет строго. Тогда он заметно приуныл, как будто лишился последней надежды. Слово за слово, и он открыл мне, что кроме прочего задумал испробовать это средство по совету одного ученого врача. Мне же помыслилось, что эти резоны придуманы лишь для того, чтобы меня уломать. И все же было ясно, что он непритворно моим отказом огорчен. Жаль мне его стало, и я снова принялась упрашивать его прилечь рядом. И опять он не пожелал, а вместо этого пристал ко мне с уговорами. Рассказал кое-что и про Дика: что хоть наружностью и званием они несхожи, но Дик ему как родной брат, они и родились в один день. В: Вы не почли это за странность? О: Воистину так, но этому рассказу я поверила больше, чем истории про врачей. Только должна тебе сказать, что после узнала про них нечто куда более странное. Свет не видал таких людей, которые были бы столь же различны меж собой, однако душа у них была едина. Как мужчина и женщина: чем обделен один, тем наделен другой, даром что оба мужчины. Хоть и от разных матерей, а ровно братья единоутробные. В: Об этом успеется. Словом, он убедил вас исполнить его причуду? О: Не вдруг, а лишь в третье посещение: он пришел ко мне еще раз. Теперь я признаюсь тебе в том, что утаила от Джонса. Хочешь верь, хочешь не верь, а только это чистая правда. Ты, должно быть, видишь во мне отъявленную блудницу. Спору нет, я и вправду была такой. Господи Иисусе, прости мою душу грешную. Да, я была великой грешницей, и сердце мое ожесточилось и сделалось тверже камня. Ожесточилось, но не омертвело - не вовсе омертвело, ибо совесть шептала мне, что я грешна и нет мне прощения. Сестры мои, служившие в этом доме, почти все были слепы, они не ведали, что творят. Я же все понимала. Я видела, что этот путь ведет в ад и у меня нет иных причин следовать этой стезей, кроме своего упорства в грехе - а это причина вовсе не извинительная. Одни грешат оттого, что находят в этом удовольствие, другие - такие, как мы, - еще хуже: они грешат, самый этот грех ненавидя. Не своей охотой, а как бы по обязанности: так раб покорствует воле хозяина, хотя и хозяин и воля его ему постылы. Я тебе это объясняю с тем, чтобы показать, в каких путах я пребывала, когда появился Его Милость. Оттого и грешила я так бесстыдно, что душа моя влеклась прочь от греха. И чем больше я в мыслях прилеплялась к благочестию, тем отчаяннее грешила. Вспомни: ведь мы, женщины, с младых ногтей приучены исполнять волю мужчины. Мужчины, верно, скажут, что это Ева заманивает их в блудилище. Но кто удерживает их в блудилище, как не Адам? В: Много есть и таких, кого Адам побуждает блюсти себя в чистоте. Избавь меня от пустословия. О: То-то ты глаза прячешь; знаешь, стало быть, что я права. Как узнала я Его Милость, так и поняла: вот он, ключ от моей темницы. И взыграло во мне великое желание переменить свою жизнь. Когда же он открыл мне свое намерение увезти меня на запад, в мои родные края, сердце мое затрепетало и снова просиял мне свет надежды, и я догадалась, что теперь имею способ бежать из этого места. В: Иными словами, вы решили, что бы ни случилось, к Клейборн не возвращаться? О: Да. В: И от греха отступиться? О: Я тебе расскажу, от чего я хотела освободиться больше всего. К бесконечному стыду моему, мне надлежало в угождение самым распутным изображать добродетельную девицу, чтобы они имели особую приятность от своей победы. А в помощь моему притворству мне давали Священное Писание, и те, кому я услужала, имели случай показать, как они не веруют в Бога и глумятся над словом Божиим. Ибо в самый тот миг, как им мною овладеть, я воздевала Библию, как бы заклиная их остановиться, им же полагалось вырвать ее у меня и отшвырнуть прочь. И хотя, сохраняя в душе последние крупицы совести, я понимала, что совершаю мерзейшее святотатство, но так велела Клейборниха, а с ней не поспоришь. В эту-то пору и принялась я в минуты одиночества постигать букву священной книги, которую давала на поругание. В: Что вы разумеете - "постигать букву"? О: Ну, грамоту постигать - разбирать, про что написано. Мне это давалось легко: кое-что оттуда я еще в прежние годы запомнила с голоса, когда при мне читали или вели об этих предметах беседы. Да только к тому времени я уже много лет, прости Господи, ни чтения, ни таких бесед не слыхала. Но Господь и тут меня не оставил, и чем больше я читала, тем больше просветлялся мой ум; я стала понимать, что совершаю великий грех, что делами своими как бы распинаю Его сызнова. И все же я не находила в себе довольно сил исполнить то, что мне надлежит - а что мне надлежит исполнить, я с каждым новым своим блудодейством видела все яснее и яснее. Больно уж дорожила я мирскими благами и вечно отлагала исполнение должного на завтра. Но знай, что это с каждым днем причиняло мне все горшие мучения, как ссадина или гнойник на совести, который, если не вскрыть, может сделаться причиной смерти. В: А не сказывала ты Его Милости про тот гнойник, что свербит меж твоих вечно раздвинутых ляжек? О: Нет. В: Хорошо. Довольно о нежных чувствах. Какой он выставил предлог для путешествия? О: Первое - давешняя его просьба касательно меня и Дика: исполнять ее вдали от борделя будет много удобнее. Потом он сказал, что желает испробовать на себе новые воды, которые, слышно, приносят исцеление людям с таким изъяном. Там мы сможем испытать враз оба средства. В: Не называл он эти воды? О: Нет. Потом он прибавил, что отец и все его домашние, видя, как старательно он уклоняется от женитьбы, заподозрили худшее и учинили за ним тайный присмотр. Так что если мы пустимся в путь в своем истинном виде, за нами, не приведи Господи, увяжутся отцовы соглядатаи. Но он уже все обмыслил и нашел способ. В: А именно? О: Выдумка про увоз невесты. Мне же следовало выдать себя за горничную, которая едет пособлять ему в этом обманном замысле. В: Так ли он представил эту затею Клейборн? О: Нет, ей было сказано, что Его Милость отправляется на празднество в Оксфордшир и берет меня с собой. И будто бы каждый гость привезет туда по такой же девице. В: И за это он положил ей изрядное вознаграждение, не так ли? Не обещал ли он наградить тебя еще щедрее? О: Он обещал, что я не пожалею об этом обмане, и мне вообразилось, что дело идет о добрых барышах. Но все обернулось иначе. Ей-богу, я и не подозревала, какую награду он сулит. В: Вы думали, он разумеет деньги? О: Да. В: Что же он разумел на самом деле? О: Что я сделаюсь такой, какая я теперь. В: Должен ли я понимать, что вы сделались такой стараниями Его Милости? О: Дальше сам увидишь. В: Добро. Но сперва проясним одно обстоятельство. Он не определил, какую награду получите вы за труды? О: Нет. В: А сами вы не спрашивали? О: Не спрашивала. Он давал мне способ бежать - может ли быть награда больше этой? А деньги за блуд - мне они не надобны. В: Не подало ли вам такое нагромождение обмана каких-либо подозрений? О: Что ж, тут и правда было отчего встревожиться, но я тогда в размышление не входила. Я видела лишь, что эта затея мне на руку. И даже потом, когда мною помыкали и делали мне обиды, я утешалась тем, что этой ценой доставляю себе случай переменить свою участь и очистить душу от скверны. В: Не имели вы до приезда в Эймсбери подозрений, что Его Милость ложно представил вам самую цель путешествия? О: Ничего похожего. В: Побуждал ли он вас решиться на это путешествие? И что он для этого употреблял: уговоры или угрозы? О: Побуждать побуждал, но силком не тащил. Я открыла ему, что скоро у меня регулы, и он согласился, что до их окончания нам лучше не трогаться с места. В: Вы разумеете, что срок отъезда зависел не более как от ваших месячных? О: Да. В: Не с тем ли он был выбран расчетом, чтобы в первое число мая вы оказались в Девоншире? О: Я про такой расчет не слыхала. В: Теперь, сударыня, вот что. Верно ли, что особы вашего ремесла, много преуспевшие в этом развратном городе, только и мечтают оставить блудилище и перебраться на содержание к знатному господину, который станет их употреблять для своей лишь утехи? О: Делали мне такие предложения. Но я не пошла. В: Что так? О: Таких у нас прозвали "партизанщина", а сами мы почитались строевой командой. А из борделя нам ходу не было: Клейборн никого на волю не отпускала. В: Или те, кто вас сманивал, были недостаточно могущественны, что не могли вас защитить? О: Ты никогда не жил в этом мире антихриста. Она грозилась, что и в аду нас сыщет. И сыскала бы, чертовка. В: Однако с Его Милостью она вас отпустила? О: От золота и железо тает. В: Он был так щедр, что она не устояла? О: Думаю, щедрее, чем она мне представила. В: Сколько она вам назвала? О: Две сотни гиней. В: Не сказывали вы Клейборн или своим товаркам или еще кому-нибудь в доме про недуг Его Милости? О: Ни звука. В: Куда он вас отвез сразу по выходе из блудилища? О: На Монмут-стрит, что в приходе святого Эгидия. Купить мне у старьевщика платье, в каких ходят крестьянки. В: Его Милость сам вас доставил? О: Нет, меня, как было условлено, отвез Дик в закрытом экипаже. Экипаж наемный, без герба. А оттуда - за город, в Чизик. Там, в летнем домике, Его Милость меня и ожидал. В: В какое время дня это происходило? О: Ближе к вечеру. Когда мы добрались до места, шел седьмой час. В: И каков вам показался Дик при первом знакомстве? О: Я его толком не разглядела. Он сидел не со мной, а с кучером на козлах. В: Какой прием нашли вы в Чизике? О: Его Милость, похоже, моему приезду обрадовался. Ужин был уже приготовлен. В: Не было ли в доме иных персон? О: Старушка, что подавала на стол. Только она рта не раскрыла. Помню, принесла ужин и удалилась, и больше я ее не видела. Поутру, когда мы уезжали, она тоже не показывалась. В: Что еще произошло в тот вечер? О: То, про что был уговор. Касательно Дика. В: И Его Милость наблюдал? О: Да. В: От начала до конца? О: Да. В: Где это было? О: В верхних покоях. В: И что же, произвело это чаемое действие? О: Не знаю. В: А сам Его Милость не сказывал? О: Нет. Ни слова. Как только все совершилось, он вышел. В: И нисколько не распалился? О: Я же сказала - не знаю. В: А по видимости - не догадались? О: Нет. В: Не случалось ли вам прежде выполнять такое перед публикой? О: Случалось, прости Господи. В: Что было дальше? О: Это до тебя не касается. В: Извольте отвечать. Можно ли было заключить по поступкам Его Милости, что его при этом зрелище разобрала похоть? О: Нет. В: Хорошо. А Дик? О: Что Дик? В: Будет вам, мистрис Ли. С вашей-то опытностью в таких делах. Все ли он исполнил настоящим образом? Что молчите? О: Все исполнил. В: Настоящим образом? О: Сдается мне, что он никогда до той поры женщины не знал. В: Не жаловался ли Его Милость при последующих оказиях, что вы его плохо сдерживаете? О: Жаловался. В: Что же вы на это? О: Что он зелен как трава. Не успеет взлезть, как уж и слазит - вот тебе еще одна бордельная прибаутка. В: Однако после вы вновь возымели охоту с ним порезвиться, разве не так? О: Это я из жалости. В: Ваши спутники показывали другое. О: Пусть их. Велика беда, что я обласкала горемыку, который так маялся от своих природных изъянов. Все равно я была тогда блудницей. Грехом больше, грехом меньше. В: Он знал про ваше занятие? О: Я от него видела не такое обращение. В: Какое же? О: Другие смотрели на меня больше как на плоть, для их утехи купленную, а этот почитал своей подругой, своей любезной. В: Из чего вы это вывели? Он ведь не говорил и не слышал. О: Не все же люди словами изъясняются. Он, к примеру, не переносил, когда я беседовала с Джонсом. А как он на меня глядел: женщины такие взгляды очень хорошо понимают. И угождал мне как только мог. В: И на глазах Его Милости тоже угождал? Не изъявил ли он тем свое к вам презрение? Разве истинно любящие не погнушались бы обращать свои любовные услады к такой низости? О: Я же говорю: он был не такой, как все. Он так мало зн