ах, или от снега и льда;
этот холод по силе, пожалуй, можно сопоставить с теплом полуденного солнца в
какой-либо знойной области, увеличенным притом посредством отражения от гор
и стен, ибо как тепло, так и холод такой величины животные могут переносить
короткое время. Но они почти ничто рядом с теплом пылающей печи или с
каким-либо холодом, который соответствовал бы этой мере. Поэтому все у нас
сводится к разрежению, иссыханию и истреблению и почти ничего -- к сгущению
или смягчению, кроме как посредством смешения и почти несостоятельных
способов. Поэтому примеры холода надо изыскивать со всей тщательностью. Они
встречаются тогда, когда в сильные морозы тела выставляют на башнях; когда
тела помещают в подземных пещерах, в окружении снега и льда в более глубоких
местах и в местах, вырытых для этого; когда тела опускают в колодцы,
погружают в ртуть и в металлы; когда тела потопляют в воде, которая обращает
дерево в камень; когда тела закапывают в землю (так в Китае приготовляют
фарфор, причем, как говорят, массы вещества, предназначенные для этого,
остаются в земле сорок или пятьдесят лет и передаются по наследству как
некие искусственные рудники) и т. д. Помимо того, точно так же надо
исследовать все сгущения в природе, происходящие от холода, чтобы, познав их
причину, перенести их в искусства. Такие сгущения наблюдаются в выступах
мрамора и камней, в оседании росы на стекле с его внутренней стороны под
утро после холодной ночи; в возникновении и собирании под землей паров, от
которых часто бьют ключи, и во многих других явлениях этого рода,
Помимо тех, холодных на ощупь, встречаются и некоторые другие тела,
содержащие скрытый холод, которые также сгущают. Они, видимо, действуют
только на тела животных и едва ли на остальные тела. Такими оказываются
многие из лекарств и пластырей. При этом одни из них сгущают мясо и
осязаемые части, каковы стягивающие, а также крепящие лекарства; другие
сгущают дух, что более всего наблюдается в снотворных средствах. Но есть два
рода сгущения духа посредством снотворных и усыпляющих лекарств. Одни
действуют посредством успокоения движения, другие -- посредством изгнания
духа. Ибо фиалка, высушенная роза, латук и тому подобные благотворные
лекарства своими дружественными и умеренно охлаждающими испарениями
призывают духи к соединению и обуздывают их резкое и неспокойное движение.
Розовая вода, приложенная к ноздрям во время обморока, также заставляет
собраться рассеянный и слишком расслабленный дух и как бы питает его. Но
опий и родственные опию лекарства обращают дух в бегство своими враждебными
и коварными свойствами. Поэтому если их приложить к внешним частям, то дух
тотчас убегает от этих частей и не возвращается туда охотно. Если же их
принять внутрь, то их пары, поднимаясь к голове, полностью прогоняют дух,
содержащийся в желудочках мозга. Так как эти духи, отступая, не могут никуда
уйти, то они вследствие этого сходятся и сгущаются, а иногда совершенно
загашаются и удушаются, хотя те же самые опийные лекарства, принятые
умеренно, благоприятствуют духу вследствие привходящего вторичного действия
(т. е. того сгущения, которое происходит от схождения духа), укрепляют дух и
подавляют его бесполезные и воспламененные движения, почему и приносят
немалую пользу для лечения болезней и продления жизни.
Нельзя также пренебречь и приготовлением тел к восприятию холода. Так,
слегка теплая вода легче замерзает, чем совершенно холодная, и т. д.
Кроме того, так как природа столь скупо доставляет нам холод, то нужно
делать так, как обычно поступают аптекари, которые, когда не могут получить
какого-либо вещества, берут его замену (quid pro quo, как они говорят). Так,
они берут вместо ксилобальзама дерево алоэ и кассию вместо
корицы[15][7]. Подобным же образом надо тщательно
рассмотреть, нет ли замены у холода, а именно каким образом можно достигнуть
сгущений в телах иными средствами, кроме холода, который производит их как
свое преимущественное действие. Эти сгущения, насколько это явствует до сих
пор, бывают четырех родов. Первое из них производится простым сжатием,
которое немного может дать для постоянного сгущения (ибо тела упруги), но
все же может быть вспомогательным средством. Второе сгущение производится
сближением более плотных частей в каком-либо теле после отлетания или ухода
более тонких частей, как это происходит при затвердевании тел от действия
огня, при повторных закалках металлов и в других подобных случаях. Третье
сгущение производится схождением наиболее плотных однородных частей в
каком-либо теле, которые раньше были рассеяны и смешаны с менее плотными
частями. Так это бывает при восстановлении сублимированной ртути, которая в
порошке занимает гораздо большее пространство, чем простая ртуть, а также
при очищении всех металлов от шлака. Четвертое сгущение производится в силу
симпатии приближением тел, которые сгущаются благодаря свойственной им
скрытой силе. Эти симпатии пока редко обнаруживаются, и неудивительно, так
как трудно надеяться на исследование симпатий раньше, чем успешно завершится
открытие форм и схематизмов. Конечно, нет сомнения, что для тел животных
есть много лекарств как для внутреннего, так и для наружного употребления,
которые сгущают как бы по симпатии, о чем мы говорили немного раньше. Но в
неодушевленных телах такое действие происходит редко. Правда, распространен
как в писаниях, так и в устной молве рассказ о дереве на одном из Терсерских
или Канарских островов (хорошо не помню), с которого постоянно каплет, так
что оно предоставляет жителям не малое удобство в отношении воды. А
Парацельс рассказывает, что трава, называемая "росою солнца", в полдень
полна росы при палящем солнце, когда все другие травы сухи. Но мы считаем
оба эти рассказа сказочными; а если бы эти примеры были верны, они были бы
весьма полезны и наиболее достойны рассмотрения. Мы не думаем также, что те
медовые росы, которые находят на листьях дуба в мае, происходят и сгущаются
от какой-либо симпатии или от свойств листьев дуба. Мы полагаем, что эти
росы одинаково падают на все листья, но удерживаются и остаются только на
листьях дуба, потому что эти листья плотны, а не губчаты, как большинство
других.
Что же касается тепла, то, конечно, у человека есть его изобилие и
возможность распоряжаться им. Однако в некоторых случаях, и притом в
наиболее необходимых, недостает наблюдения и исследования, как бы ни
хвастались спагирики ([Author ID1: at Sun Jan 2 13:14:00 2000 ]т. е[Author
ID1: at Sun Jan 2 13:17:00 2000 ]. [Author ID1: at Sun Jan 2 13:14:00 2000
]алхим[Author ID1: at Sun Jan 2 13:18:00 2000 ]ики)[Author ID1: at Sun Jan 2
13:14:00 2000 ], ибо отыскиваются и замечаются действия более сильного
тепла; действия же более умеренного, которые наиболее совпадают с путями
природы, не испытываются и потому остаются скрытыми. Поэтому мы видим, что
от того прямо вулканического жара, которым столько занимаются, дух тел
чрезвычайно возносится, как это бывает в кислотах и в некоторых других
химических маслах; осязаемые части затвердевают и после отгонки летучего
иногда закрепляются; однородные части отделяются, а разнородные часто грубо
сочетаются и смешиваются; но более всего разрушаются и перепутываются
соединения сложных тел и тонкие схематизмы. Надо, однако, исследовать и
испытать действия более мягкого тепла, откуда могли бы быть порождены и
выделены, по примеру природы и в подражание действиям солнца, более тонкие
смешения и упорядоченные схематизмы, как это мы отчасти наметили в афоризме
о примерах союза. Ибо дела природы совершаются с гораздо большей
постепенностью и через более совершенные и разнообразные расположения, чем
дела огня в его нынешнем применении. Тогда, действительно, будет видно
увеличение могущества человека, если посредством тепла и искусственных сил
окажется возможным представить творения природы в их форме, воспроизвести в
их способности и разнообразить в количестве; к этому надо прибавить также и
ускорение во времени. Ибо ржавление железа происходит в течение долгого
времени, тогда как его обращение в марсов шафран[158] совершается
тотчас. Так же обстоит и с ярью-медянкой и белилами; кристалл образуется в
течение долгого времени, а стекло вздувается сразу; камни растут в течение
долгого времени, а кирпичи тотчас выжигаются и т. д. Возвращаясь к тому, о
чем идет речь, нужно тщательно и прилежно изыскать и собрать отовсюду все
разновидности тепла и их действия: тепло небесных тел, воздействующее
посредством своих прямых, отраженных, преломленных и собранных в
зажигательных стеклах лучей; тепло молнии, пламени, огня от угля, огня от
разных материалов, огня открытого, запертого, стесненного и
распространяющегося, огня, видоизмененного различным устройством печей,
огня, возбужденного дутьем, спокойного и не возбужденного, огня, удаленного
на большее или меньшее расстояние, огня, проходящего через разные среды:
тепло влажное, как, например, от водяной ванны[159], от навоза
внешнее тепло животных, внутреннее тепло животных, тепло запертого сена;
сухое тепло -- от пепла, извести, теплого песка; вообще тепло любого рода в
различных его степенях.
Главным же образом надо попытаться исследовать и открыть действия и
последствия тепла, прибывающего и убывающего постепенно, упорядоченно,
периодически, в должные промежутки времени. Ибо эта упорядоченная
неравномерность поистине есть дочь небес и матерь рождения, а от тепла
неистового, или быстрого, или скачкообразного не следует ожидать чего-либо
великого. Это совершенно очевидно и в растениях; велика также
неравномерность тепла и в матке животных вследствие движения, сна, питания и
различных состояний самки во время беременности. Наконец, эта же
неравномерность имеет место и силу и в недрах земли, где образуются металлы
и ископаемые. Тем более обращает на себя внимание невежество иных из новых
алхимиков, которые думали, что при помощи равномерного тепла и непрерывно и
ровно горящих ламп они достигнут своей цели[160]. Итак, о работе и
действиях тепла сказано достаточно. Глубокое же изыскание их было бы
несвоевременным, пока не будут дальше исследованы и извлечены на свет формы
вещей и схематизмы тел Ибо тогда только, когда явится образец, должно будет
искать, применять и приспособлять орудия.
Четвертый способ действия состоит в выдержке, которая действительно
является как бы прислужницей и ключницей природы. Выдержкой мы называем
предоставление тела на некоторое время самому себе, причем оно защищено и
ограждено от какой бы то ни было внешней силы. Ибо внутренние движения
производятся и совершаются тогда, когда внешние и привходящие движения
прекращаются. А работа времени много тоньше работы огня. Ведь невозможно
посредством огня достигнуть такого очищения вина, как посредством выдержки;
и испепеления, произведенные огнем, также не столь тонки, как разложения и
истребления, произведенные веками. Так же и внезапные и быстрые
взаимопроникновения и смешения тел, произведенные посредством огня, гораздо
ниже тех, что произведены посредством выдержки. А неоднородные и
разнообразные схематизмы, которые тела стремятся воспринять при выдержке
(таковы гниения), разрушаются посредством огня или более сильного тепла.
Вместе с тем нелишне заметить, что в движении совершенно заключенных тел
есть некоторая насильственность, ибо это заключение мешает самопроизвольному
движению тела. Поэтому выдержка в открытом сосуде больше способствует
разделению, в совершенно закрытом сосуде -- смешиванию, в сосуде не вполне
закрытом, куда немного проходит воздух, -- гниению. Вообще надо отовсюду
тщательно собрать примеры дел и действий выдержки.
Немалую силу имеет и управление движением (которое представляет пятый
способ действия). Об управлении движением мы говорим, когда встречное
самостоятельное тело мешает движению другого тела, отталкивает, не пускает
или направляет его. Оно заключается большей частью в формах и расположении
сосудов. Действительно, поставленный прямо конус способствует сгущению паров
в перегонных кубах, а перевернутый конус способствует очищению сахара в
опрокинутых сосудах. Иногда же требуется изогнутость, перемежающиеся сужения
и расширения и тому подобное. Сюда же относится и всякое процеживание, когда
встречающееся тело открывает дорогу одной части другого тела, но другие
части его закрывает. Не всегда процеживание или другое управление движением
совершается извне; оно совершается также посредством тела в теле. Так это
бывает, когда бросают камешки в воду для того, чтобы собрать ее илистую
часть, или когда очищают сиропы посредством яичного белка, добиваясь того,
чтобы к нему пристали более густые части, которые затем можно было бы
отделить. К этому управлению движением Телезий довольно легкомысленно и
невежественно относил формы животных, создаваемых, как он полагал, каналами
и складками матки. Но он должен был заметить подобное же формообразование в
скорлупе яйца, где нет ни морщин, ни неровностей. Однако верно то, что
управление движением совершает формообразование при отливках с образцов.
Действие же, совершающееся посредством согласий или расхождений
(которые составляют шестой род), часто скрыто в глубине. Ибо эти так
называемые скрытые и специфические свойства -- симпатии и антипатии -- по
большей части суть порча философии. И не следует слишком надеяться на
открытие согласий вещей, пока не будет достигнуто открытие форм и простых
схематизмов. Ибо согласие есть не что иное, как взаимная симметрия форм и
схематизмов.
Однако более общие согласия вещей не совсем скрыты. Поэтому следует
начать с них. Их первое и главное различие состоит в следующем. Некоторые
тела весьма различаются по плотности и разреженности материи, но сходятся в
схематизмах; другие тела, наоборот, сходятся в плотности и разреженности, но
различаются в схематизмах. Ибо неплохо замечено химиками в их триаде
основных положений[161], что сера и ртуть как бы проходят через
всеобщность вещей (относительно соли их утверждение лишено смысла и введено
лишь для того, чтобы охватить земляные, сухие и твердые тела).
Действительно, в этих двух вещах обнаруживается одно из наиболее общих
согласий природы. Ибо с одной стороны, сходятся сера, масло и испарения
жиров, пламя и, возможно, звездное тело, с другой стороны, -- ртуть, вода и
водяные пары, воздух и, быть может, чистый межзвездный эфир. И все же эти
две четверицы, или два великих племени вещей (каждое в своем порядке),
бесконечно различаются плотностью и разреженностью, хотя вполне сходятся в
схематизме, как это обнаруживается во многих случаях. Различные же металлы,
наоборот, часто сходятся в плотности и разреженности (в особенности по
сравнению с растительными телами и т. п.), но в схематизме многим
различаются. Подобным же образом животные и растения почти бесконечно
различаются в схематизме, но в отношении плотности или густоты материи их
различия заключены в узкие пределы.
Далее следует наиболее общее после предыдущего согласие -- согласие
между главными телами и их истоками, т. е. их зачатками и питательной
средой[162]. Поэтому должно исследовать, в каком климате, в какой
почве и на какой глубине рождаются различные металлы; точно так же и в
отношении драгоценных камней, рождаются ли они из скал или в недрах; на
какой почве всходят лучше всего и как бы больше расположены различные
деревья, кустарники и травы; и вместе с тем какое удобрение -- унавоживание
ли различного рода или мел, морской песок, зола и т. д. -- наиболее полезно;
и какие способы наиболее пригодны и подходят к различным почвам. Во многом
зависит от согласия также и прививка деревьев и растений и ее правила, т. е.
какое дерево к какому прививается лучше. В этом отношении был бы
небесполезен опыт, который, как мы слыхали недавно, предпринят, -- это опыт
прививки лесных деревьев (до сих пор совершалась прививка только садовых
деревьев), благодаря которой листья и желуди увеличиваются и деревья
становятся более тенистыми. Подобным же образом надо соответственно отметить
роды пищи животных и их отрицательные примеры. Ибо плотоядное животное не
выдерживает растительного питания, почему и орден Фельянов, осуществив (как
передают) этот опыт, как бы не переносимый для человеческой природы, почти
исчез[16][3] (хотя человеческая воля может большего
достигнуть в отношении своего тела, чем воля остальных животных). Надо также
обратить внимание и на различные вещества гниения, из которых рождаются
маленькие животные.
Согласия между первичными телами и телами подчиненными им (таковыми
могут считаться те, которые мы обозначили) уже достаточно ясны. К этому
можно прибавить согласия чувств относительно их объектов, которые, будучи
весьма очевидны, могут, если их хорошо заметить и внимательно исследовать,
превосходно осветить другие, скрытые согласия.
Более же внутренние согласия и расхождения тел, или дружбы и раздоры
(ибо мы питаем почти отвращение к словам "симпатия" и "антипатия" из-за
связанных с ними пустых суеверий), или вымышлены, или смешаны со сказками,
или остаются незамеченными и потому довольно редки. Так, если кто будет
утверждать, что есть раздор между виноградной лозой и капустой, потому что,
будучи посажены рядом, они произрастают менее пышно, то в этом будет смысл,
ибо оба растения сочны и истощают почву, так что одно лишает пищи другое. Но
если кто будет утверждать, что есть согласие и дружба между злаками и
васильком или диким маком, ибо эти травы растут почти исключительно на
обработанных полях, то он должен, скорее, говорить про раздор между ними,
ибо мак и василек возникают и растут из таких соков земли, которые злаки
оставляют и отвергают; так что засевание земли злаками приготовляет ее для
их произрастания. И число этих ложных приписываний велико. Что же касается
сказок, то их надо совершенно искоренить. Остается малое количество таких
согласий, которые подтверждены надежным опытом. Таковы согласия магнита и
железа, золота и ртути и тому подобные. Но в химических опытах над металлами
обнаруживаются и некоторые другие согласия, достойные наблюдения. Чаще всего
(будучи вообще столь редки) они обнаруживаются в некоторых лекарствах,
которые благодаря своим так называемым скрытым и специфическим свойствам
действуют или на определенные члены, или на определенные соки, или на
определенные болезни, или иногда на индивидуальные природы. Нельзя также
опустить те согласия между движениями и фазами луны и состоянием тел,
находящихся под ней, которые можно при условии строгого и правильного отбора
получить из опытов земледелия, мореплавания, медицины или других областей.
Чем более редки все вообще примеры тайных согласий, тем более тщательно их
надо изыскивать из достоверных и надежных передач и рассказов, если,
конечно, отнестись к этому без легкомыслия и чрезвычайной доверчивости, но с
заботой и как бы с колеблющимся доверием. Остается согласие тел в отношении
способа действия, как бы безыскусс[Author ID1: at Sun Jan 2 14:21:00 2000
]твенное, но имеющее обширное применение; его никоим образом не должно
опускать, но нужно исследовать посредством прилежных наблюдений. Например,
легкое или затрудненное схождение или соединение тел при их сложении или
простом прикладывании. Ведь некоторые тела смешиваются и сочетаются легко и
охотно, другие же -- с трудом и плохо. Так, порошки хорошо смешиваются с
водой, известь и зола -- с маслом и т. д. Следует собирать не только примеры
склонности или уклонения тел от смешения, но также примеры расположения
частей, их распределения и растворения, после того как тела смешаны.
Наконец, нужно собирать и примеры преобладания после проведенного
смешивания.
На заключительном месте среди семи способов действия остается седьмой и
последний -- способ действия посредством смены и чередования шести
предыдущих. Но предлагать примеры этого было бы несвоевременно до тех пор,
пока те способы не будут исследованы каждый в отдельности и несколько
глубже. Ряд, или цепь, такого чередования в приложении к отдельным действиям
есть вещь, весьма трудная для познания, но весьма важная для работы.
Величайшее нетерпение охватывает и обуревает людей в отношении этих
исследований и их практических применений; между тем это как бы нить в
лабиринте, ведущая к большим делам. Сказанного достаточно о примерах
широкого применения.
LI
На двадцать седьмое и последнее место среди преимущественных примеров
мы поставим магические примеры. Этим именем мы зовем примеры, в которых
материя или действующая причина слаба или мала в сравнении с величиной,
вызываемой ею работы или действия. Так что, если даже они и обычны, все же
они представляются чем-то чудесным, одни -- на первый взгляд, другие -- если
рассмотреть их внимательнее. Сама по себе природа доставляет их мало. Но что
она сможет делать, когда ее тайники будут вскрыты и будут найдены формы,
процессы и схематизмы, -- это откроется в будущем. Эти магические
воздействия (как мы уже теперь можем предполагать) совершаются трояко: или
посредством самоумножения, как у огня и ядов, которые называют
специфическими[16][4], а также в случае движений, которые
переходят и усиливаются от колеса к колесу; или посредством возбуждения
движения в другом теле, как у магнита, который возбуждает бесчисленные иглы,
нисколько не теряя и не убавляясь в своей силе, у дрожжей и т. д.; или
посредством предупреждения движения, как это сказано про порох, мортиры и
подкопы. Первые два способа требуют отыскания согласия, третий требует
измерения движений. Но есть ли какой-нибудь способ для изменения тел в
наименьших, как говорят, частях и для перенесения более тонких схематизмов
вещества (что имеет отношение ко всякого рода превращениям тел и открывает
искусству возможность в короткое время свершить то, к чему природа ведет
извилистым путем), -- относительно этого у нас нет до сих пор никаких
указаний. Подобно тому как в прочном и истинном мы ищем окончательного и
совершенного, так же мы постоянно ненавидим пустое и напыщенное и
ниспровергаем его, как только можем.
LII
О достоинствах или преимущественных примерах уже сказано. Хотелось бы
напомнить, что мы в этом нашем Органоне излагаем логику, а не философию. А
ведь наша логика учит и наставляет разум к тому, чтобы он не старался
тонкими ухищрениями улавливать абстракции вещей (как это делает обычно
логика), но действительно рассекал бы природу и открывал свойства и действия
тел и их определенные в материи законы. Так как, следовательно, эта наука
исходит не только из природы ума, но и из природы вещей, то неудивительно,
если она везде будет сопровождаться и освещаться наблюдениями природы и
опытами по образцу нашего исследования.
Итак (как это явствует из того, что сказано), есть двадцать семь родов
преимущественных примеров, а именно: примеры обособленные, примеры
переходящие, примеры указующие, примеры скрытные, примеры конститутивные,
примеры соответствия, примеры уникальные, примеры отклоняющиеся, примеры
пограничные, примеры могущества, примеры сопровождения и вражды, примеры
присоединительные, примеры союза, примеры креста, примеры расхождения,
примеры дверей, примеры побуждающие, примеры дороги, примеры пополнения,
примеры рассекающие, примеры жезла, примеры пробега, дозы природы, примеры
борьбы, примеры намекающие, примеры широкого применения, примеры магические.
Пользование же этими примерами, в котором они превосходят обычные примеры,
заключается вообще или в части познавательной, или в части практической, или
в той и другой. Что касается части познавательной, то эти примеры помогают
или чувству, или разуму. Чувству -- как пять примеров светильника. Разуму --
ускоряя исключение формы, как обособленные примеры, или суживая и указывая
ближе утверждение формы, как примеры переходящие, указующие, сопровождения
вместе с примерами присоединительными; или возвышая разум и возводя его к
родам и общим природам, делая это или непосредственно, как примеры скрытные,
уникальные и примеры союза; или постепенным приближением, как конститутивные
примеры; или в слабой степени, как примеры соответствия; или очищая разум от
привычного, как примеры отклоняющиеся; или приводя к большой форме, т. е. к
строению Вселенной, как примеры пограничные; или предостерегая против ложных
форм и причин, как примеры креста и расхождения. В практической части эти
примеры или указывают, или измеряют, или облегчают практику. Указывают они
или с чего надо начать, чтобы не делать уже свершенного, как примеры
могущества; или на что надо надеяться, если есть возможность, как намекающие
примеры. Измеряют же четыре вида математических примеров, облегчают --
примеры широкого применения и магические.
Некоторые из этих двадцати семи примеров мы должны уже сразу начать
собирать (как мы выше говорили)[165] не ожидая частного
исследования природ. Примеры этого рода --примеры соответствия, примеры
уникальные, примеры отклоняющиеся, пограничные, могущества, дверей, примеры
намекающие, примеры широкого применения, магические. Ибо они или помогают
разуму и чувству и врачуют его, или вообще наставляют практику. Остальные же
примеры должны быть собраны только тогда, когда мы составим таблицы
проявлений для истолкования той или иной частной природы. Ибо примеры,
отмеченные и одаренные этими преимуществами, суть как бы душа среди обычных
примеров проявления, и, как мы сказали вначале, хотя их немного, они
заменяют собой многое. И поэтому при составлении таблиц они должны быть
изысканы со всем прилежанием и внесены в таблицы. О них необходимо будет
упомянуть и в том, что последует. Поэтому и надо было предпослать их
исследование.
Теперь же должно перейти к помощи индукции, к исправлению ее, а затем к
конкретному, к скрытым процессам, скрытым схематизмам и к остальному, что мы
перечислили в двадцать первом афоризме, дабы мы (как честные и верные
опекуны) передали наконец людям их богатство, после того как их разум
освобожден от опеки и как бы стал совершеннолетним; а за этим неизбежно
последует улучшение положения человека и расширение его власти над природой.
Ибо человек, пав, лишился и невинности, и владычества над созданиями
природы. Но и то и другое может быть отчасти исправлено и в этой жизни,
первое -- посредством религии и веры, второе -- посредством искусств и наук.
Ведь проклятие не сделало творение совершенно и окончательно непокорным. Но
в силу заповеди: "В поте лица своего будешь есть хлеб свой"[166] --
оно после многих трудов (но, конечно же, не посредством споров или пустых
магических действий) все же отчасти понуждается давать человеку хлеб, т. е.
служить человеческой жизни.
О МУДРОСТИ ДРЕВНИХ
Светлейшему мужу, графу Солсбери[1], лорду-казначею Англии
и канцелларию университета Кембриджского
Все, что посвящается Кембриджскому университету, по праву принадлежит и
тебе как канцелларию его; все же, что может исходить от меня, должно всецело
принадлежать тебе. И здесь особенно важно, чтобы этот по нраву принадлежащий
тебе дар был в такой же степени и достоин тебя; во всяком случае самое
малое, что есть в нем, -- талант автора -- не повредит делу (ведь ты всегда
столь снисходителен ко мне); прочее же также не обесславит его.
Действительно, посмотрим ли мы на избранную нами эпоху: древнейшие времена
вызывают глубочайшее уважение; посмотрим ли мы на форму изложения: парабола
-- это некий ковчег, всегда хранящий драгоценнейшие сокровища наших знаний;
посмотрим ли мы на предмет нашего труда: это философия -- вторая слава и
украшение жизни и души человеческой. Да позволено мне будет сказать, что,
хотя философия в наш век, как будто бы впадая в детство от старости, стала
достоянием чуть ли не одних детей и подростков, она тем не менее, по моему
глубокому убеждению, остается для нас после религии самым важным и самым
достойным человеческой природы. Даже политика, в которой ты проявил себя
столь удивительным образом и по своим способностям, и по своим заслугам, и
по своей рассудительности, достойной мудрейшего из государей, -- даже
политика проистекает из того же источника и составляет значительную часть
этой науки. Ну а если кому-то покажется, что я говорю о вещах общеизвестных,
то не мне, разумеется, судить об этом; во всяком случае я стремился, избегая
очевидного, устаревшего, общих мест, дать что-то полезное в житейских
тяготах и приоткрыть тайны науки. Поэтому пусть будут банальности достоянием
заурядных умов, возвышенный же ум не останется, быть может, безразличным к
моему труду и даже (как я надеюсь) найдет в нем нечто новое. Но, стараясь
найти в этом сочинении нечто достойное тебе, я боюсь, как бы мне не перейти
границы скромности: ведь это же мой собственный труд. Ты же прими его как
залог и свидетельство моих чувств к тебе, моего уважения и глубочайшей
признательности и удостой защиты твоего имени. Зная, как много у тебя важных
дел и забот, я не стану злоупотреблять долее твоим временем и закончу
пожеланием тебе счастья во всех твоих делах.
Оставаясь навеки самым обязанным тебе и своими занятиями, и твоими
благодеяниями.
Фр. Бэкон.
Воспитавшему меня преславному университету Кембриджскому
Поскольку без философии даже сама жизнь не радует меня, я с полным
правом воздаю вам великую честь, ибо от .вас проистекает для меня этот оплот
и утешение в жизни. А посему заявляю, что и сам я, и все, что есть во мне,
обязаны этим вам; и тем более нет ничего удивительного в том, если я воздаю
вам тем же, что получил от вас, дабы в естественном движении этот дар
возвратился вновь к своему источнику. И однако же, не знаю почему, слишком
редкими кажутся тропы, возвращающие к вам, тогда как бесчисленное множество
их вышло от вас. И да не возьму я на себя слишком много (как я полагаю),
если выражу надежду, что благодаря некоторому опыту, неизбежно вытекающему
из моего рода жизни и занятий, я смогу этим своим трудом несколько
приумножить открытия ученых мужей. Во всяком случае я убежден, что
размышления, перенесенные в практическую жизнь, приобретают немало
достоинства и новых сил и, получая обильный материал, пускают, может быть,
более глубокие корни или по крайней мере дают более высокую и пышную крону.
И вы сами (я полагаю) не знаете, сколь обширны ваши владения и сколь многое
они охватывают. Однако справедливость требует, чтобы все это считалось вашим
достоянием и воздавало вам честь, ибо всякий успех в значительной мере
обязан своему началу. Не требуйте, однако, от человека занятого чего-то
исключительного, какого-то замечательного и необыкновенного плода его
досуга, но примите как знак безграничной любви моей к вам и трудам вашим,
что среди терний гражданских дел все это не погибло безвозвратно, но
сохранилось для вас как ваше достояние. Прощайте.
Ваш безгранично любящий воспитанник
Фр. Бэкон.
ПРЕДИСЛОВИЕ
Глубочайшая древность скрыта от нас покровом молчания и забвения
(исключая лишь сказанное в Священном писании). Мифы, созданные поэтами,
пришли на смену молчанию древности, а за мифами последовали, наконец, те
сочинения, которыми мы обладаем теперь; так что самые отдаленные и потаенные
уголки древности отделены, скрыты от последующих веков этим покровом мифов,
который распростерся между тем, что исчезло, и тем, что существует сейчас.
Впрочем, мне кажется, что большинство сочтет эти мои занятия игрой и
забавой, полагая, что я претендую чуть ли не на ту же свободу в изложении
мифов, что и сами поэты, создававшие их; но я имею, конечно, полное право на
это, дабы несколько скрасить и мои собственные размышления над достаточно
сложными вещами и сделать более приятным знакомство с ними других. Для меня
не является тайной, сколь податливую материю представляет миф, как легко его
можно привлечь, а то и притянуть в подтверждение разных точек зрения и какое
большое содержание заложено в нем, так что прекрасно можно найти в нем и
такой смысл, о котором никогда раньше и не помышляли. Мне вспоминается
также, что уже с давних пор прибегают к подобного рода толкованиям: ведь
немало было тех, кто, желая в своих изобретениях и выдумках опереться на
авторитет древности, пытался для этой цели привлечь сказания поэтов, так что
этот пустой обычай весьма распространен и отнюдь не нов. Ведь в свое время
Хрис[Author ID1: at Sun Jan 2 16:37:00 2000 ]зипп, как толкователь снов,
старался приписать древнейшим поэтам взгляды стоиков, и еще более неуклюже
алхимики пытаются приложить к своим опытам шутливые и забавные рассказы
поэтов о превращениях. Все это, повторяю, нам достаточно известно, и мы
знаем этому цену: знаем с каким легкомыслием и сколь произвольно пользуются
некоторые аллегориями, и все же мы не хотим на этом основании отказаться от
нашего намерения. Прежде всего нелепости и произвол, допускаемые здесь
некоторыми, не означают, что вообще жанр параболы не заслуживает уважения.
Ведь это было бы и дерзко и нечестиво, ибо религия охотно прибегает к такого
рода покровам и тайнам, и тот, кто пытается их уничтожить, мешает общению
человеческого с божественным. Но посмотрим на это дело с точки зрения
человеческой мудрости. Во всяком случае я честно и искренне заявляю: я
склонен считать, что весьма многим мифам, созданным древнейшими поэтами, уже
изначально присущ некий тайный и аллегорический смысл. Меня заставляет
думать так и преклонение перед прошлым, и то, что в некоторых мифах я нахожу
удивительные и совершенно очевидные подобие и связь с обозначаемыми в них
вещами как в самом сюжете мифа, так и в значении имен, которыми наделены
действующие в них лица, так что невозможно отрицать, что этот тайный смысл
уже с самого начала был заложен в мифе и старательно завуалирован его
создателями. Действительно, может ли быть кто-либо настолько
непроницательным, настолько слепым к очевидному, чтобы, услышав миф о том,
как Фама (Молва) после гибели гигантов явилась на свет как их сестра, не
понял бы, что речь идет о подстрекательских слухах, тайно распространяемых
партиями, как это бывает всегда после поражения мятежей? Или, услышав о том,
как гигант Тифон вырвал жилы у Юпитера и унес их и как Меркурий похитил их у
него и вернул Юпитеру, сразу же не обратил бы внимание на то, что это
говорится об удачных мятежах, подрывающих и богатство и авторитет королей,
хотя спустя немного времени любезные речи и мудрые указы постепенно, как бы
незаметно, смиряют умы подданных и восстанавливают силы государей? Или,
услышав о том, как в знаменитом сражении богов против гигантов осел Силена
своим ревом обратил в бегство последних, не подумает, что этот рассказ
совершенно ясно имеет в виду далеко идущие замыслы мятежников, которые
большей частью рушатся из-за нелепых слухов и ложного страха? Наконец, для
кого может остаться неясным смысл и значение имен, если Метида, жена
Юпитера, ясно обозначает рассудительность, Тифон -- надменность, Пан --
Вселенную, Немезида -- возмездие и т. п.? И пусть никого не смущает то
обстоятельство, что здесь порой что-то примешивается из истории, или кое-что
говорится лишь ради красоты, или же допускаются хронологические ошибки, или
из одного мифа что-то переносится в другой и вводится новая аллегория. Ведь
все это неизбежно, ибо мифы были созданием людей, живших в разные эпохи и
преследовавших различные цели: одни жили раньше, другие -- позже, одних
интересовала природа, других -- гражданские дела. У нас есть и другое
немаловажное доказательство скрытого и тайного смысла мифов. Некоторые из
мифов столь бессмысленны и нелепы по своему сюжету, что уже издалека можно
услышать в них параболу, громко заявляющую о себе. Ведь миф,
представляющийся вероятным, можно считать придуманным для интересного и
приятного изложения событий так, как они могли происходить в
действительности, ну а то, что никому и в голову не придет помыслить или
рассказать, по-видимому, создано с другими целями. Как, например, назвать
выдумку о том, что Юпитер взял в жены Метиду, и, как только заметил, что она
беременна, сразу же проглотил ее, и поэтому сам стал беременным и родил из
головы своей вооруженную Палладу? Я полагаю, ни одному человеку даже во сне
не могло присниться такое чудовищное, неукладывающееся в сознании
измышление. Прежде всего для нас имеет особое значение и особенно важно то,
что большинство мифов, как нам кажется, ни в коем случае не созданы теми,
кто их распространяет и передает, т. е. ни Гомером, ни Гесиодом, ни другими.
Ведь если бы нам было совершенно ясно, что эти мифы возникли в ту эпоху и
созданы теми авторами, которые их излагают и от которых они дошли до нас,
то, я думаю, нам никогда, не пришло бы в голову ожидать или предполагать при
таком их происхождении что-либо великое или "возвышенное" Но, если
внимательнее взглянуть на это, стянет ясно, что эти мифы излагаются и
передаются как уже созданные раньше, воспринятые от других, а не как только
что придуманные. Более того, поскольку писатели почти одной и той же эпохи
по-разному передают одни, и те же мифы, нетрудно сообразить, что общее в них
взято из древнейших преданий, то же, в чем они разнятся, есть собственное
создание этих авторов. И это обстоятельство еще более увеличило наше
уважение к мифам: как будто они стоят вне времени и являются не созданием
самих поэтов, а чем-то вроде священных реликвий, дыханием лучших времен,
проникшим в поэзию греков из преданий еще более древних народов. Ну а если
кто-то будет и дальше возражать против того, что аллегория в мифе всегда
была чем-то привнесенным извне, чуждой, а отнюдь не органически присущей ему
с самого момента возникновения, мы не станем докучать тому, а оставим его
при той категоричности суждения, на которую он претендует, хотя она более
похожа на тупость и скорее подобна свинцу, и атакуем его (если он только
этого окажется достойным) совершенно другим способом. Люди двояко пользуются
параболами и, что более всего удивительно, в прямо противоположных целях.
Параболы могут затемнять и скрывать. смысл, но могут раскрывать и прояснять
его. Если мы не будем говорить о первой цели (дабы не вступать в спор) и
допустим, что древние мифы смутны и сочинены лишь ради развлечения, все же
остается вне всякого сомненья вторая цель, и никакой произвол фантазии, ни
одна ученая посредственность не смогут помешать тотчас же принять этот
способ поучения, так как он основателен и трезв, свободен от пустых
претензий, в высшей степени полезен, а иной раз и необходим науке. Ибо,
когда речь идет о новых открытиях, далеких от представлений толпы и глубоко
скрытых от нее, нужно искать более удобный и легкий доступ к человеческому
пониманию через параболы. Поэтому в древности, когда открытия и заключения
человеческого разума -- даже те, которые теперь представляются банальными и
общеизвестными, -- были новыми и непривычными, всюду мы встречаем
всевозможные мифы, загадки, параболы, притчи, к которым прибегали для того,
чтобы поучать, а не для того, чтобы искусно скрывать что-то, ибо в то время
ум человеческий был еще груб и бессилен и почти неспособен воспринимать
тонкости мысли, а видел лишь то, что непосредственно воспринимали чувства.
Ведь как иероглифы старше букв, так и параболы старше логических
доказательств. Да и теперь, тот, кто хочет в какой-нибудь