азываться poulets. Я часто говорил тебе, что каждый человек, у которого есть глаза и правая рука, может выработать какой угодно почерк; и совершенно очевидно, что это можешь и ты, коль скоро ты отлично умеешь писать греческим и готическим шрифтами, несмотря на то что, когда ты занимался этими языками, учителя каллиграфии у тебя не было. На родном же своем языке, хоть такой учитель у тебя и был, пишешь ты из рук вон плохо, почерком, негодным ни в делах, ни в повседневной жизни. Я отнюдь не хочу, чтобы ты непременно писал прямыми, старательно выведенными буквами, как пишут сами учителя каллиграфии; человек деловой должен уметь писать быстро и хорошо, а это зависит исключительно от практики. Поэтому я советовал бы тебе найти в Париже хорошего учителя чистописания и позаниматься с ним какой-нибудь месяц - а этого будет совершенно достаточно - потому что, честное слово, красивый, ясный деловой почерк гораздо важнее для тебя, чем ты думаешь. Ты скажешь мне, что пишешь так плохо, потому что торопишься. На это я отвечу: а чего ради ты вообще торопишься? Человек разумный может спешить, но он никогда ничего не делает наспех: он знает, что все, что делается наспех, неизбежно делается очень плохо. Он может хотеть сделать то или иное дело возможно скорее, но он постарается, тем не менее, сделать его хорошо. Люди мелкие начинают торопиться, когда дело, за которое они взялись, оказывается им не по плечу - а так оно чаще всего и бывает; они приходят в смятение, начинают бегать, суетиться, всем надоедать и окончательно сбиваются. Они хотят сделать все сразу и ничего не успевают. Человек же разумный прежде всего рассчитывает, сколько ему понадобится времени, чтобы сделать все хорошо, и если он спешит, то это сказывается лишь в том, что он последовательно прилагает к тому все усилия; он старается достичь своей цели спокойно и хладнокровно и не начинает другого дела прежде, чем не окончит первого. Понимаю, что ты очень занят и тебе приходится заниматься множеством самых различных вещей, но помни, было бы гораздо лучше, если бы ты сделал хотя бы половину из них хорошо, а половину не сделал вовсе, чем сделал все, но лишь кое-как. К тому же из тех считанных секунд, которые ты сможешь сберечь в течение дня, избрав себе вместо хорошего почерка плохой, никогда не соберется ничего значительного, что могло бы вознаградить тебя за бесчестие и насмешки, которые ты навлечешь на себя, если будешь писать каракулями, наподобие какой-нибудь уличной девки. Суди теперь сам: если твой отменно плохой почерк показался нелепостью даже мне, то как же на него посмотрят другие, у которых нет такого пристрастия к тебе, какое есть у меня. Был такой папа, кажется это был папа Киги, которого высмеивали как раз за то, что он уделял много внимания мелочам, а в больших делах ничего не смыслил, почему его и прозвали maximus in minimis и minimus in maximise(205). Почему? Да потому, что он занимался мелочами тогда, когда надо было делать важнейшие дела. В настоящий период твоей жизни и при твоем положении тебе приходится заниматься только мелочами и у тебя должно войти в привычку делать их хорошо, чтобы потом, когда тебе придется думать о более значительных вещах, мелочи эти ничем не могли бы тебя отвлечь. Привыкни сейчас писать хорошо, для того чтобы впоследствии, когда тебе придется писать королям и министрам, ты мог бы думать только о том, что ты пишешь. Научись сейчас хорошо танцевать, хорошо одеваться, хорошо держать себя в обществе, чтобы потом совсем выкинуть все эти мелочи из головы, чтобы все это делалось само собой, тогда, когда это понадобится и когда тебе придется заниматься более значительными делами. Так как я неотступно думаю обо всем, что может иметь отношение к тебе, мне пришла в голову одна мысль, которую я считаю нужным высказать сейчас, для того чтобы предотвратить те трудности, которые в противном случае могут у тебя возникнуть - вот она: по мере того, как число твоих знакомых в Париже будет расти, ты не сможешь бывать у твоих старых знакомых так часто, как бывал тогда, когда у тебя не было новых. Так, например, первое время ты, по-видимому, чаще всего бывал у госпожи Монконсейль, леди Харви и госпожи дю Бокаж. Теперь, когда ты приобрел столько новых знакомых, ты уже не сможешь бывать у них так часто, как прежде. Но, прошу тебя, не давай им ни малейшего повода думать, что ты пренебрегаешь ими или их презираешь, предпочтя им новые, более высокопоставленные и блистательные знакомства: с твоей стороны это было бы неблагодарностью и неблагоразумием, и они никогда бы тебе этого не простили. Бывай у них часто, хотя и не задерживаясь так долго, как раньше; скажи им, что, к сожалению, должен уйти, потому, что приглашен туда-то и туда-то, и долг вежливости обязывает тебя там быть, и при этом сделай вид, что тебе больше хотелось бы остаться с ними. Короче говоря, постарайся приобрести как можно больше друзей и как можно меньше врагов. Говоря о друзьях, я не имею в виду близких и закадычных друзей, которых человеку и за всю-то жизнь не набрать больше пяти-шести, но разумею друзей в обычном смысле слова, иначе говоря, людей, которые хорошего мнения о тебе и которые, исходя из своих собственных интересов, более склонны делать тебе добро, нежели зло, но и не больше. В конечном итоге я снова и снова рекомендую тебе les graces(206). Сопутствуемый ими, ты можешь в известной степени делать все, что тебе захочется - все твои поступки вызовут одобрение окружающих; если же их не будет, все твои самые большие достоинства потеряют свою силу. Постарайся войти в моду среди французов, и они сделают тебя модным человеком в городе. Месье де Матиньон и теперь уже называет тебя le petit Francais(207). Если ты добьешься того, что в Париже все тебя будут так называть, ты станешь человеком a la mode(208). Прощай, мой дорогой. LXVII Лондон, 28 февраля ст. ст. 1751 г. Милый друг, Non amo te, Sabidi, nec possum dicere quare, hoc tantum possum dicere, поп amo te(209). Эта эпиграмма Марциала смутила очень многих; люди не могут понять, как это можно не любить кого-то и не знать, почему не любишь. Мне кажется, я хорошо понимаю, что этим хотел сказать Марциал, хотя сама форма эпиграммы, которая непременно должна быть короткой, не позволяла ему разъяснить свою мысль полнее. Думаю, что означает она вот что: "О, Сабидий, ты очень хороший и достойный человек, ты наделен множеством замечательных качеств, ты очень учен; я уважаю тебя, почитаю, но, как бы ни старался, полюбить тебя все равно не могу, хоть, собственно говоря, и не очень-то знаю, почему. Ты не aimable(210); у тебя нет располагающих к себе манер, подкупающей предупредительности, уменья себя держать и очарования, которые совершенно необходимы для того, чтобы понравиться, но определить которые невозможно. Я не могу сказать, что именно мешает мне тебя полюбить: здесь играет роль не что-то одно, а все, вместе взятое. А в целом ты не принадлежишь к числу людей приятных". Сколько раз мне случалось в жизни попадать в такое положение: у меня было немало знакомых, которых я уважал и чтил, но полюбить никогда не мог! Я не знал, почему это так бывало, потому что, когда человек молод, он не дает себе труда разобраться в своих чувствах и отыскать их истоки. Но дальнейшие наблюдения и размышления разъяснили мне причину этого. Есть, например, человек, чей нравственный облик, глубокие знания и большой талант я признаю, восхищаюсь им и его уважаю. И, однако, я настолько неспособен его полюбить, что от одного его присутствия меня прямо-таки коробит. Сложен он так, хоть это никакой не калека, как будто из него хотели сделать позорище или посмешище человеческого рода. Ноги и руки его никогда не находятся в том положении, какое должны были бы занимать в соответствии с положением всего тела, но все время совершают какие-то действия, враждебные грациям. То, что он силится выпить, попадает куда угодно, только не к нему в горло; начав разрезать мясо, он непременно его искромсает. Не вникающий в жизнь общества, он все делает не ко времени и не к месту. Он вступает в горячий спор, не задумываясь над тем, кто его собеседник; ему все равно, какого звания, положения, характера и образа мысли те, с кем он спорит; не имея ни малейшего понятия о различных степенях фамильярности или почтительности, он не делает различия между людьми, стоящими выше него, равными ему и стоящими ниже, и поэтому, само собой разумеется, в двух случаях из трех ведет себя совершенно нелепо. Так можно ли любить такого человека? Нет. Самое большее, на что я способен - это считать его достойным уважения готтентотом. Помнится, когда я учился в Кембридже, педанты этого затхлого учебного заведения приучили меня свысока относиться к литературе, все презирать и над всем смеяться. Больше всего мне хотелось что-то доказывать и с чем-то не соглашаться. Но достаточно мне было даже бегло ознакомиться со светом, как я увидел, что все это никуда не годится, и сразу же резко изменил свое поведение: я стал скрывать свои знания; я рукоплескал, не одобряя в душе, и чаще всего уступал, не будучи убежден, что это именно то, что я должен сделать. Suaviter in modo - было моим законом и моими Книгами Пророков, и если я и нравился людям, то, между нами говоря, именно поэтому, а не в силу каких-либо более высоких знаний и заслуг. Кстати, при слове "приятный" мне всегда вспоминается леди Харви - пожалуйста, передай ей, что я считаю ее ответственной передо мной за твое уменье понравиться людям, что она в моем представлении есть некий приятный Фальстаф, ибо не только она сама нравится людям, но благодаря ей начинают нравиться и другие; что она может сделать что угодно из любого человека, и если, взявшись за твое воспитание, она не сумеет добиться того, чтобы ты нравился людям, это будет означать только то, что она не хочет этого, а не то, что она не может. Надеюсь, что ты du bois dont on en fait(211); а если это так, то она - хороший ваятель, и я уверен, что она сможет придать тебе любую форму, какую захочет. В светской жизни манеры человека должны быть гибкими, так же как в жизни политической гибкими должны быть его таланты. Часто надо бывает уступить, для того чтобы достичь своей цели, унизиться - для того чтобы возвыситься; надо, подобно апостолу Павлу, стать всем для всех, чтобы завоевать расположение некоторых; и, между прочим, сердцем мужчины можно овладеть mutatis mutandis(212), тем же способом, что и сердцем женщины - деликатностью, вкрадчивостью и покорностью, и приводимые ниже строки Драйдена могут относиться и к высокопоставленному лицу, и к возлюбленной: Влюбленный, чем безропотней, чем ниже Колена преклонит - тем к цели ближе. Живя в свете, надо иногда обладать переменчивостью хамелеона и даже развить в себе эти качества несколько больше и несколько раньше пустить их в ход, потому что тебе придется в какой-то степени принимать окраску мужчины или женщины, которые тебе нужны или с которыми ты хочешь завязать близкие отношения. A propos, отыскал ты себе в Париже какую-нибудь дружественно расположенную к тебе госпожу де Люрсе, qui veut bien se charger du soin de vous eduquer(213)? И представлялся ли тебе случай заметить ей, qu'elle faisait done des noeuds(214)? Ho, прошу прощения, сэр, за то, что я так бесцеремонно вас расспрашиваю; я признаю, что вмешиваюсь не в свое дело. Во всяком случае, в делах менее важных я хочу быть de vos secrets le fidele depositaire(215). Расскажи мне, какого рода развлечения больше всего привлекают тебя в Париже. Что это: le fracas du grand monde, comedies, bals, operas, cour, etc.(216)? Или это des petites societes moins bruy antes mais, pas pour cela moins agreables(217)? Где ты больше всего etabli(218)? Где ты, le petit Stanhope? Voyez-vous encore jour a quelque arrangement honnete(219)? Много ли ты завел знакомств среди молодых французов, которые занимаются верховой ездой в твоей Академии, и кто они? Поговори со мной обо всех этих пустяках в твоих письмах, которые, к слову сказать, я не прочь был бы удостоиться чести получать немного почаще. Если ты посещаешь кого-нибудь из великого множества благовоспитанных англичан, которыми кишит Париж, то кто они такие? Кончил ли ты свои занятия с аббатом Ноле и добрался ли ты до сути всех свойств и действий воздуха? Будь я склонен к остротам, я сказал бы, что действие воздуха лучше всего изучать у Марселя. Если ты все же окончил свои занятия с аббатом Ноле, попроси моего друга аббата Салье рекомендовать тебе какого-нибудь отощавшего филомата, чтобы он поучил тебя немного геометрии и астрономии, причем не настолько, чтобы предметы эти поглотили твое внимание и смутили твой ум, а просто, чтобы не быть полным невеждой в том и другом. Недавно я сделался неким astronome malgre moi(220), в понедельник я выступил в палате лордов с проектом реформы существующего календаря и перехода на новый стиль. По этому случаю я должен был употребить в своей речи кое-какие астрономические выражения, которых совершенно не понимал, но тем не менее выучил наизусть, и сумел сказать все, что было нужно. Мне хотелось бы знать немного больше обо всем этом самому и хотелось бы, чтобы знал ты. Но самое важное и необходимое - это знать себя и людей; наука эта требует пристального внимания и большого опыта; выработай в себе первое, и да придет к тебе второе! Прощай. Р. S. Только что получил твои письма от 27 февраля и 2 марта н. ст. Постараюсь, чтобы печать для тебя была сделана возможно скорее. Рад, что ты работаешь в канцелярии лорда Албемарла; по крайней мере, ты обучишься механическим приемам, как-то складывать письма, регистрировать их и надписывать адреса; ты ведь не должен думать, что постиг уже все tin tin(221) корреспонденции, да в твоем возрасте такие вещи и не пристало знать. Во всяком случае приучись хранить втайне содержание писем, которые читаешь или пишешь, чтобы впоследствии тебе доверили все "секретное", "совершенно секретное", "особо важное" и т. п. Жаль, что работа в канцелярии мешает твоим занятиям верховой ездой, надеюсь, это случается только изредка. Однако, оно ни в коем случае не должно мешать твоим занятиям с учителем танцев. Сейчас из всех учителей, какие только есть или могут быть, он - для тебя самый полезный и нужный. LXVIII Лондон, 18 марта ст. ст. 1751 г. Милый друг, В прошлом письме я писал тебе, что внес в палату лордов проект закона об исправлении и реформировании существующего, т. е. Юлианского календаря и о принятии Григорианского. Сейчас я расскажу тебе об этом подробнее, и, естественно, у тебя возникнут кое-какие мысли, которые могут оказаться полезными и которых, боюсь, до сих пор у тебя еще не возникало. Известно было, что Юлианский календарь неверен и что к солнечному году прибавилось еще одиннадцать дней. Папа Григорий XIII исправил эту ошибку, реформированный им календарь был тут же принят всеми католическими государствами Европы, а потом и всеми протестантскими, за исключением России, Швеции и Англии. На мой взгляд, для Англии не очень-то было почетно пребывать в столь грубом и всеми признанном заблуждении... Неудобство это ощущалось также всеми теми, кому приходилось вести переписку с заграницей как политического, так и коммерческого характера. Поэтому я решил попытаться реформировать календарь; я посовещался с лучшими юристами и самыми выдающимися астрономами, и мы состряпали проект соответственного закона. Но тут-то и начались трудности: мне предстояло предложить этот проект, который, естественно, должен был содержать в себе юридические формулировки и астрономические исчисления, а как то, так и другое мне в равной степени недоступно. Тем не менее, совершенно необходимо было убедить палату лордов, что я разбираюсь в этих предметах, и заставить их поверить, что и они кое-что в них понимают, чего на самом деле не было. Надо сказать, что, выслушивая мои астрономические расчеты, они понимали их не лучше, чем кельтскую или славянскую речь: поэтому я решил прибегнуть к более действенным средствам, нежели простое изложение сути дела, и поставил себе целью не осведомлять их о чем-то, а просто им понравиться. И вот я принялся рассказывать историю календарей, начиная с Египетского и кончая Григорианским, стараясь время от времени развлечь их каким-нибудь занимательным анекдотом. Вместе с тем, я обращал особенное внимание на выбор слов, на законченность и благозвучность периодов, на дикцию, на сопутствующие словам движения. Я достиг успеха, и этим путем люди неизменно его достигают: слушатели мои были уверены, что я сообщаю им весьма полезные сведения именно потому, что моя речь нравилась им, и многие сказали даже, что теперь им все стало ясно, тогда как, видит бог, я даже не пытался что-либо объяснить. Вслед за мной говорил один из самых крупных математиков и астрономов Европы лорд Мэклсфилд, принимавший самое деятельное участие в составлении проекта закона; речь его была проникнута неимоверной ученостью, отличалась всей ясностью, какую только можно было внести в столь запутанный вопрос, но, так как в отношении выбора слов, звучания периодов и манеры говорить ему было далеко до меня, предпочтение было единодушно, хоть и несправедливо отдано мне. Так оно всегда и будет; всякое многочисленное сборище, из каких бы людей оно ни состояло, есть не что иное, как толпа. А когда ты имеешь дело с толпой, ни разум, ни здравый смысл сами по себе никогда ни к чему не приводят: надо обращаться исключительно к страстям этих людей, к их ощущениям, чувствам и к тому, чем они, очевидно, интересуются. Когда все эти люди собираются вместе, у них нет способности к пониманию, но у них есть глаза и уши, которым следует польстить, которые надо увлечь, а сделать это можно только с помощью красноречия, мелодичных периодов, изящных жестов и всего многообразия средств ораторского искусства. Если, очутившись в палате общин, ты вообразишь, что для того, чтобы в чем-то убедить собравшихся там людей, достаточно говорить просто и неприкрашенно, взывая к доводам разума, ты жестоко ошибешься. Как оратора, тебя будут судить только по качеству твоего красноречия, а отнюдь не по предмету, о котором ты будешь говорить. Предмет свой все люди знают более или менее одинаково, однако немногие могут выразить свою мысль красиво. Сам я рано убедился, насколько важно красноречие и какой оно обладает силой, и с этого времени неизменно к нему прибегал. Я решил, что даже в повседневном разговоре каждое слово мое должно быть самым выразительным, самым изящным из всех возможных, которыми располагает язык. Благодаря этому, красноречие вошло у меня в привычку, и в такой степени, что мне было бы сейчас довольно трудно говорить неотесанно и грубо. Мне хочется, чтобы ты усвоил эту всем известную истину, которой ты, по-видимому, все еще не проникся, что сделать свою речь красивой - должно быть сейчас твоей единственной целью. Единственно, чего тебе надо добиться сейчас - это уметь придать своим словам блеск, а отнюдь не вес. Вес без блеска - это свинец. Лучше изящно говорить сущие пустяки самой легкомысленной женщине, чем рубить с плеча здравые истины самому серьезному мужчине; лучше ловким движением подхватить оброненный веер, чем неуклюже сунуть кому-то тысячу фунтов, и лучше любезно отказать кому-нибудь в его просьбе, чем неучтиво эту просьбу удовлетворить. Какое бы дело ты ни затевал, обходительность твоя решает все: только будучи человеком обходительным, ты можешь понравиться, а следовательно, и возвыситься. Как бы хорошо ты ни знал греческий язык, он никогда не поможет тебе из секретаря стать посланником, а из посланника - послом, но если у тебя привлекательная наружность, если ты умеешь расположить к себе людей - тебе это, может быть, и удастся. Марсель может оказаться для тебя гораздо полезнее Аристотеля. Право же, мне гораздо больше хочется, чтобы ты обладал стилем и ораторским искусством лорда Болингброка в речах твоих и писаниях, нежели всеми знаниями, которые может дать Академия наук, Королевское общество и оба университета, вместе взятые. Я неспроста заговорил с тобой о стиле лорда Болингброка, равного которому, разумеется, не найти - мне хотелось бы, чтобы ты вновь и вновь перечитывал его труды, которые у тебя есть, обратив особенное внимание на его стиль. Переписывай их, подражай им, если сможешь, соревнуйся с ними: это будет по-настоящему полезно для тебя в палате общин, при ведении переговоров, во время светских бесед. Овладев стилем, ты можешь надеяться, что сумеешь понравиться людям, их убедить, прельстить их, произвести на них впечатление, тогда как в противном случае тебе никак не удастся этого сделать. Словом, пока ты будешь жить в Париже, выкинь из головы то, что скучные люди называют серьезными делами, и положи все силы на приобретение того, что люди светские называют блеском - prenez l'eclat et le brillant d'un galant hornme(222). Одна из так называемых мелочей, на которые ты не обращаешь внимания - это твой почерк, который действительно безобразен и плох; это и не почерк делового человека, и не почерк джентльмена, а скорее всего - почерк ленивого школьника; поэтому, как только ты закончишь свои занятия с аббатом Ноле, пожалуйста, найди себе первоклассного учителя каллиграфии, и, коль скоро ты убежден, что не можешь без посторонней помощи научиться писать так, как тебе бы хотелось, пусть он научит тебя писать красиво, изящно, разборчиво и быстро: не почерком какого-нибудь procureur(223) или каллиграфа, а таким почерком, каким обычно пишут лучшие commis(224) в канцеляриях министерства иностранных дел, ибо, по правде говоря, будь я лордом Албемарлом, я бы не позволил тебе ничего писать твоим почерком у себя в канцелярии. От пальцев рук естественно перейти к рукам в целом: неужели и тут ты так же неловок и неуклюж? Для внешнего облика мужчины движения рук - это самое главное, в особенности когда он танцует; ноги в этом отношении гораздо менее важны. Если во время танцев все движения верхней части туловища изящны, если он умеет носить шляпу и в нужную минуту повернуть или наклонить голову - значит, он хорошо танцует. Что говорят женщины по поводу того, как ты одеваешься? Ведь для молодого человека это тоже очень важно. Есть ли у тебя un gout vif(225) или чувство к кому-нибудь? Я не спрашиваю - к кому; если отыщется некая Ифигения, то она и пробудит в тебе желание, и научит тебя нравиться. Недели через две, через три ты увидишься в Париже с сэром Чарлзом Хотемом: он будет там проездом в Тулузу, где ему предстоит прожить год или два. Пожалуйста, будь с ним очень предупредителен, но в общество его не вводи, представь его только лорду Албемарлу; ему предстоит провести в Париже не больше недели, и мы не хотим, чтобы он приобщался к царящей там распутной жизни: сходи с ним лучше посмотреть какую-нибудь пьесу или послушать оперу. Прощай, милый мой мальчик. LXIX Лондон, 6 мая ст. ст. 1751 г. Милый друг, Самые замечательные писатели бывают всегда самыми строгими критиками своих произведений: они пересматривают, исправляют, отделывают и шлифуют их, пока не убеждаются, что довели их до совершенства. Мое произведение - это ты, а так как плохим писателем я себя не считаю, я становлюсь строгим критиком. Я пристально вникаю в мельчайшую неточность или недоделанность, для того, чтобы исправить их, а отнюдь не выставлять напоказ, и, чтобы произведение, в конце концов, сделалось совершенным. Я знаю, что с тех пор как ты приехал в Париж, наружность твоя, обходительность и уменье себя держать значительно изменились к лучшему; но, мне кажется, улучшать их следует и дальше, пока ты не достигнешь совершенства, которого я так для тебя хочу - до тех пор я должен продолжать начатую отделку и шлифовку. В письме, полученном мною с последней почтой от одного из твоих парижских друзей, были следующие слова: "Sans Hatterie, j'ai l'honneur de vous assurer que monsieur Stanhope reussit ici au de la de ce qu'on attendrait d'une personne de son age; il voit tres bonne compagnie, et ce petit ton qu'on regardait d'abord comme un peu decide et un peu brusque, n'est rien moins cela, parce qu'il est l'effet de la franchise, accompagnee de la politesse et de la deference. Il s'etudie a plaire, et il у reussit. Madame de Puisieux en parlait l'autre jour avec complaisance, et interet: vous en serez content a tous egards"(226). Все это очень хорошо, и я радуюсь за тебя; только в одном отношении ты мог бы измениться к лучшему, и я надеюсь, что так оно и будет. Постарайся разубедить тех, кто считает, что у тебя есть эта petit ton un peu decide et un peu brusque(227). Так как ты не хочешь, чтобы это было так, то пусть у людей и не создается такого впечатления. Пусть в выражении твоего лица будет мягкость и douceur(228); выражай свои взгляды не слишком уверенно, а к чужим относись уважительно; говори, например: s'il m'est permis de le dire - je croirais - ne serait-ce pas plutot comme cela? Au moins j'ai tout lieu de me defier de moi-meme(229): такие вот смягчающие и располагающие слова ни в коей мере не ослабят твоих доводов, напротив, они сделают их более убедительными, оттого что они станут более приятны. Если у тебя это просто привычка говорить быстро и торопливо, а люди считают это decide et brusque(230), старайся избежать подобной ошибки, в будущем говори более размеренно и более мягким тоном: коль скоро за тобой нет никакой вины, то пусть не будет и повода для подозрений. Мне случалось уже не раз говорить тебе, что людьми руководит не столько то, что действительно существует, сколько то, что им кажется. Поэтому, имея в виду их мнение, лучше быть на самом деле грубым и жестким и казаться обходительным и мягким, нежели наоборот. Очень мало на свете людей, достаточно проницательных, чтобы разгадать, достаточно внимательных, чтобы заметить, и даже достаточно заинтересованных, чтобы разглядеть то, чтo скрывается за внешностью; обычно люди судят обо всем на основании поверхностного знакомства и не стремятся заглянуть глубже. Они почитают самым приятным и самым добрым человеком на свете того, кто сумел расположить их к себе внешностью своей и манерами, хотя, может быть, видели этого человека только раз в жизни. Приятные манеры, тембр голоса, мягкое и приветливое выражение лица, приобрести которые совсем не трудно, решают все. В незнакомца больше не вглядываются, и, будь он даже полной противоположностью того, за что его принимают, его начинают считать самым милым, самым скромным и самым добрым человеком на свете. Счастлив тот, кто, обладая известными способностями и знаниями, знакомится со светским обществом достаточно рано и может сам втереть ему очки в том возрасте, когда чаще всего, напротив, общество втирает очки новичку! А ведь в юные годы люди так легко поддаются обману. Они набираются ума тогда, когда бывает уже слишком поздно - пристыженные и огорченные тем, что так долго ходили в дураках, они очень уж часто становятся потом плутами. Поэтому никогда не доверяйся тому, что видишь, но умей сделать так, чтобы другие поверили тому, что видят в тебе, ибо можно не сомневаться, что девять десятых людей этой видимости верит и всегда будет верить. Уменье это отнюдь не обернется притворством, и в нем не будет ничего преступного или предосудительного, если ты не используешь его в дурных целях. Меня никак нельзя осуждать за то, что я хочу встретить в других людях приветливые слова, доброжелательство и расположение ко мне, если я не собираюсь всем этим злоупотребить. Я убежден, что у тебя доброе сердце, здравый ум и что познания твои обширны. Что же тебе остается еще сделать? Ровно ничего, только украсить эти основные качества такими вот располагающими к себе и подкупающими манерами, мягкостью и обходительностью, которые внушат любовь к тебе тем, кто способен судить о твоих подлинных достоинствах, и которые всегда заменят эти достоинства в глазах тех, кто на это неспособен. Это отнюдь не значит, что я собираюсь рекомендовать тебе le fade doucereux(231), нудную мягкость обходительных дураков. Нет, умей отстаивать свое мнение, возражай против мнений других, если они неверны, но чтобы вид твой, манеры, выражения, тон были мягки и учтивы, и чтобы это делалось само собой, естественно, а не нарочито. Не соглашаясь с кем-либо, прибегай к смягчающим выражениям, как например - "может быть, я неправ", "я не уверен, но мне кажется", "я склонен думать, что" и т. п. Заверши свои доводы или спор какой-либо благодушной шуткой, чтобы показать, что ты нисколько не обижаешься и не собираешься обидеть своего противника, ибо, если человек долго стоит на своем, упорство его может вызвать известное отчуждение обеих сторон. Пожалуйста, вглядись повнимательнее в cette douceur de moeurs et de manieres(232) у тех французов, в ком развита эта особенность, они ведь так много о ней говорят, так высоко ее ценят. И до чего же они правы! Посмотри, из чего она состоит: ты увидишь, что все это сущие пустяки и приобрести эти качества совсем не трудно, если у человека действительно доброе сердце. Бери с них пример, подражай им, до тех пор, пока все это не станет для тебя привычным и легким. Не собираясь делать тебе комплименты, я должен сказать, что это единственное, чего тебе не хватает теперь. Приобрести же это легче всего, когда у тебя возникнет настоящее чувство или хотя бы un gout vif(233) к какой-нибудь знатной даме, а так как либо то, либо другое у тебя уже, по всей вероятности, есть, ты проходишь сейчас самую лучшую школу. К тому же хорошо, если ты, например, скажешь леди Харви, госпоже Монконсейль или еще кому-нибудь из тех, кого считаешь своими друзьями: "On dit que j'ai un certain petit ton trop decide et trop brusque, l'intention pourtant n'y est pas; corrigez-moi, je vous en supplie, et chatiez-moi meme publiquement quand vous me trouverez sur fe fait. Ne me passez rien, poussez votre critique jusqu'a l'exces; un juge aussi eclaire est en droit d'etre severe, et je vous promets que le coupable tachera de se corriger"(234). Вчера у меня обедали двое твоих знакомых, барон Б. и его приятель м-сье С. Не могу сказать о первом из них - qu'il est petri de graces(235); я бы, пожалуй, посоветовал ему лучше вернуться на родину, сидеть спокойно у себя дома и не рассчитывать, что благодаря путешествиям он сможет себя как-то переделать. Се n'est pas le bois dont on en fait(236). Приятель его, тот гораздо лучше, хотя в нем очень чувствуется tocco di tedesco(237). Оба они хорошо говорят о тебе, и этим мне оба приятны. Comment vont nos affaires avec l'aimable petite Blot? Se prete-t-elle a vos fleurettes, etes-vous cense d'etre sur les rangs? Madame du - est-elle votre madame de Lursay, et rait-elle quelquefois des noeuds? Seriez-voils son Milcour? Elle a, dit-on, de la douceur, de l'esprit, des manieres; il у a a apprendre dans un tel apprentis-sage(238). Она, которая всегда умела понравиться сама и которой часто нравились мужчины, лучше всего может обучить тебя этому искусству, а ведь без него ogni fatica e vana(239). Советы Марселя заключают в себе немалую часть этого искусства; они приятным образом предвосхищают все остальные качества. Нельзя также пренебрегать и одеждой. Надеюсь, что с тобой этого не случается; она помогает в premier abord(240), и это нередко решает дело. Говоря об одежде, я хочу сказать, что платье должно быть хорошо сшито и хорошо на тебе сидеть; в выборе его ты должен следовать моде, но не чрезмерно; волосы твои должны быть хорошо причесаны, и вообще ты должен иметь опрятный, изящный вид. Надеюсь, что ты усиленно заботишься о своих зубах; небрежение к ним чревато пренеприятными последствиями не только для тебя, но и для окружающих. Словом, дорогой мой, не пренебрегай ничем - еще немного - и все будет завершено. Прощай! О тебе ни слуху, ни духу уже целых три недели, а для меня это очень большой срок. LXX Гринвич, 13 июня ст. ст. 1751 г. Милый друг, Les bienseances(241) совершенно необходимо для того, чтобы знать свет. Они складываются из отношений людей, вещей, времени и места; здравый смысл отбирает их, хорошее общество совершенствует (разумеется, когда человек внимателен и хочет понравиться), а благоразумие - рекомендует. Если бы даже тебе пришлось разговаривать с самим королем, ты должен держать себя столь же легко и непринужденно, как и с собственным камердинером, и все же в каждом взгляде твоем, в каждом слове, в каждом поступке должно сквозить самое глубокое почтение. То, что было бы вполне к месту и пристойно в отношении других, стоящих даже значительно выше тебя по положению, было бы нелепо и свидетельствовало бы о твоей невоспитанности с тем, кто до такой степени тебя превосходит. Надо ждать, пока с тобою заговорят; надо поддерживать начатый разговор, а не выбирать предмет его самому; больше того, надо следить за тем, чтобы продолжение начатого разговора не вовлекло тебя в какую-нибудь неловкость. Искусство вести его заключается в том, чтобы по возможности косвенно польстить твоему собеседнику, например похвалив кого-нибудь за те качества, которыми государь, как ему самому кажется, владеет или, во всяком случае, ему хочется, чтобы другие думали, что это так. К подобным же предосторожностям необходимо прибегать в разговорах с министрами, генералами и т. п., которые ждут от тебя такого же почтения, как их повелители, и обычно в большей степени его заслуживают. Разница, однако, заключается в том, что, если случится так, что разговор вдруг оборвется, ты можешь сам его возобновить, не касаясь, разумеется, всего того, о чем не следует говорить ни им, ни тебе, обращаясь к ним. Есть положения и поступки, которые и в том, и в другом случае были бы совершенно неуместны, оттого что они чересчур развязны и вследствие этого неуважительны. Так, например, если бы ты вдруг скрестил руки на груди, начал крутить в руках табакерку, переминаться с ноги на ногу, почесывать затылок и т. п. - это было бы верхом непристойности в таком обществе, да и не очень пристойным в любом другом. В подобных случаях труднее всего сочетать полную внутреннюю непринужденность с полной внешней почтительностью, но трудность эту можно успешно преодолеть, будучи внимательным и сделав это привычкой. В смешанных обществах, при встречах с людьми, равными тебе по положению (ибо в смешанном обществе все в известной степени бывают равны), допустимы большая непринужденность и свобода, но и в этих случаях bienseance ставит им определенные пределы. Необходимо уважать общество, в котором находишься: ты можешь, правда, скромно завести разговор о чем-нибудь, только ни при каких обстоятельствах не вздумай говорить о веревке в доме повешенного. Здесь больше свободы для слов твоих, жестов и поз, но свободу эту ни в коем случае нельзя считать неограниченной. Ты можешь держать руки в карманах, нюхать табак, сидеть и расхаживать взад и вперед как тебе захочется, но ты, вероятно, не сочтешь, что очень bienseant(242) свистеть, надевать шляпу, расстегивать подвязки или пряжки, валяться на кушетке, ложиться спать или сидеть, развались в кресле. Такую свободу и непринужденность человек может позволить себе только тогда, когда он один; люди, стоящие выше тебя, сочтут подобные действия оскорблением, равные тебе будут возмущены ими и обижены, люди, стоящие ниже, решат, что ты груб и ни во что их не ставишь. Непринужденность в манере себя держать и в поведении не имеет ничего общего с небрежением и невниманием и ни в коей мере не означает, что ты можешь делать все, что тебе заблагорассудится, она означает только, что ты не должен держать себя натянуто, церемонно, чувствовать себя растерянным и сконфуженным, как какой-нибудь деревенский увалень или человек, никогда в жизни не бывавший в хорошем обществе; но она требует пристального внимания к bienseances и тщательного их соблюдения: все, что тебе надлежит делать, ты должен делать легко и свободно, того же, что неуместно, не следует делать вовсе. Вместе с тем, в смешанном обществе надо по-разному вести себя с людьми разного возраста и пола. Человеку пожилому, серьезному и почтенному ты не станешь надоедать рассказами о своих развлечениях; такие люди ожидают от молодых известного уважения и почтительности, и они имеют на это право. Ты должен вести себя с ними так же непринужденно, как и со своими сверстниками, но манера твоя должна быть иной: ты должен выказывать этим людям больше уважения, и неплохо, если ты дашь им почувствовать, что рассчитываешь чему-то от них научиться. Людям пожилым это льстит и как бы вознаграждает их за невозможность принимать участие в веселье хихикающей молодежи. К женщинам тебе следует всегда быть очень внимательным и выказывать им всяческое уважение, что бы ты ни испытывал к ним в душе; пол их с давних пор имеет на это право, и это одно из обязательств, которые накладывает на тебя bienseance, к тому же уважение это очень кстати и очень приятно сочетается с известной степенью enjouement(243), если она тебе свойственна, но, в этом случае, такого рода badinage(244) должны быть прямо или косвенно направлены на их хвалу и ни в малейшей степени не допускать злонамеренного истолкования, могущего быть им во вред. Здесь также необходимо принять во внимание различие в возрасте, звании и положении. С пятидесятилетнею женою маршала не следует обходиться так, как с пятнадцатилетней кокеткой: в первом случае разговор должен быть проникнут уважением и серьезной веселостью - да будет мне позволено сочетать эти два столь различных слова, тогда как при встречах с молодой девушкой простительны обыкновенные badinage zeste meme d'un peu de polissonnerie(245). Еще одно важное требование, которое довольно редко соблюдается - это не показывать всем твоих чувств и охватившего тебя настроения, а напротив, наблюдать настроения и чувства твоих собеседников, сообразоваться с ними и сделать их своими. Например, представь себе, что от полноты чувств и от избытка хорошего настроения ты начинаешь распевать pont neuf(246) или выделывать антраша перед женою маршала де Куаньи, перед папским нунцием, или аббатом Салье, или каким-либо человеком, всегда серьезным или в это время чем-либо опечаленным? Думаю, что ты бы этого не сделал, точно так же, как, если бы ты был в плохом настроении или над тобой стряслась какая-нибудь беда, ты не стал бы жаловаться на судьбу малютке Бло. Уж если ты не можешь справиться со своими чувствами и настроением, выбирай себе в собеседники тех, чье настроение близко к твоему. Громкий смех нельзя совместить с les bienseances, ибо он свидетельствует только о шумном и диком веселье толпы, готовой потешаться над какой-нибудь глупостью. Что же касается настоящего джентльмена, то смех его часто можно увидеть, но очень редко услышать. Нет ничего более несовместимого с les bienseances, чем возня или всякого рода jeux de main(247), которые чреваты очень серьезными, а подчас даже роковыми последствиями. Шумные игры, борьба, бросанье чем-то друг в друга - все это развлечения, приличествующие толпе, но принижающие истого джентльмена; giuoco di mano, giuoco