того, чтобы он им что-то дал. Таким родителям ребенок дает максимальное эмоциональное чувство в раннем возрасте, он дает им ощущение власти и значимости. Постепенно эта власть становится все более относительной и ребенок перестает "давать" в том объеме, в котором ожидалось. Далее ребенок начинает покушаться на пространство, на доходы, на время - у родителей возникает эмоциональное разочарование, у них исчезает радость за ребенка. "Кислотный дождь запретов", к которому в основном сводится воспитание, создает почву для фрустрации, для подавления и ущемления личностных проявлений, действия ребенка уважаются только как реакция на действие родителей, а не как его собственная активность. Иными словами, закладывается механизм, работающий на оппозиционность, на реакцию, а не на активное действие, которое является способом организации жизни. Особо пагубно это отражается на мужском начале, ибо "мужское" по природе своей - это проявить инициативу, выдвинуться, высунуться вперед, достойно устоять. Воспитание "мужского" - это воспитание ответственной и содержательной инициативности. Когда "все нельзя", у ребенка формируются только реакции, у него нет самостоятельного действия, и если к этому еще добавить наказания не за провинность, а за неумелость - все вместе создает почву для деформации мужского начала. К примеру, импотенция - это страх собственного неуспеха. Гиперпотенция, синдром Казановы - это недоверие качеству инициативности, требующее опровержения все новыми и новыми актами. Мужская агрессия выражается в беспричинном нападении, в демонстрации силы над более слабыми, в изнасиловании. Беспричинное нападение -это инициативность, не проявленная вовремя и ставшая злокачественной, некое содержание, испорченное от длительного хранения. Демонстрация силы над более слабыми - это криминальные наклонности, желание воспользоваться чужой слабостью, личной или ситуативной. Изнасилование, как правило, это опосредованная месть матери через какую-либо женщину, это агрессивное пренебрежение ее чувствами, ее словами и действиями. "Насилие" родителей в борьбе со "зловредностью" ребенка деформирует и женское начало - любовное принятие, ибо "женское" - это вместить, зачать, выносить и родить. Воспитание "женского" - это умение различать достойное содержание для вмещения и зачатия, умение не вмещать недостойное содержание, вынашивать с любовью. Деформация "женского" приводит, например, к фригидности, которая в основе своей - нелюбовь к проникновению, вовлекающему в процесс зачатия, вынашивания и рождения, нелюбовь и неприятие всего этого процесса, зафиксированное на его старте. Деформация "мужского" и "женского" имеет не только физическое проявление, но и психологическое. Например, проституция психологическая имеет в своей основе нелюбовь к целому процессу, который включает в себя вмещение, зачатие, вынашивание и рождение, даже, более того, боязнь этого процесса, ком- пенсируемая сферой сексуальной, эротической, социальной (даже монахи часто становятся "проститутками" своего начальства, содержанками богатого господина - церкви). Женская агрессивность - это месть за изнасилование, тиражирование в детях воспитанного в ней самой нормативного уровня изнасилованное . Эта месть выражается в холодности - механическом исполнении обязанностей, в пренебрежении - это игнорирование связи с ребенком, игнорирование его беззащитности, своей ответственности за него, а также агрессивность в виде нерасторжимости с ребенком: "Мой ребенок - это я, не существует его отдельности, 27 он - это дополнительное пространство, данное в компенсацию отнятого у меня". Можно сказать, что любой человек в той или иной степени "натерпелся" от близких, и он на неблизких или тех, кто стали близкими, начинает вымещать свои обиды, потому что не может выместить на родителях, и чем более "святы" родители, тем больше агрессивной реакции на других людей, потому что человеку необходимо отреагировать на травмы. Человек часто, разговаривая с другими людьми, разговаривает с родителями, выбирая то, чем его задели родители, и начинает при этом продуцировать агрессию Порой эта задетость сопутствует всей жизни человека, психическая реакция сохраняется гораздо дольше физической, она даже в определенном смысле запаздывает. Подобно тому, как если бы человека сильно толкнули в транспорте, и уже прошло два дня после этого, психика его все еще продолжает продуцировать возбуждение, и, общаясь с таким человеком, вы попадаете в поле его возбуждения, и он, разговаривая с вами, говорит с кем-то еще, кто его задел. Обида - это своего рода мини-убийство, это очень устойчивый психологический рефлекс, многие люди живут всю жизнь в состоянии вечной обиды. У некоторых детей ощущение материнского духовного холода переживается как обида, как мини-убийство и потому становится аффективным, у них наступает психологический озноб, который нельзя согреть, укутав физическим одеялом. Искаженное представление о мире, порожденное духовным холодом матери, становится прочной реальностью. Ребенок строит защиту против деструктивной силы, против некрофильской энергетики, а характер приспособления становится источником его болезни. Болезнь - это проявление внутренней драмы, так как переживания подобного рода не просто оседают, а формируют человека; многих людей сформировала психотравма. Невроз, по определению Юнга, "это редуцированная форма бытия, когда сужается бытийственная ориентация 28 из-за страха бытия". Бытия легко испугаться - ребенок увидел пьяного отца, склонившегося над колыбелькой, и для него этого достаточно, потому что у ребенка жестко фиксированная точка зрения. В нем начинает жить страх, как некая субстанция, как объективная реальность, такая же реальная, как дерево. Природа невроза - испуг перед реальностью, а далее сужение реальности, где "мне" не больно, ибо зафиксированная однажды враждебность бытия порождает бегство в ограниченное бытие. Интерпретация бытия как фатально страшного и есть бегство от Бога, это и есть подмена биофилии, любви к жизни, некрофилией, любовью к смерти. Задача некрофила - принизить реальность до того уровня, на котором он сам существует. Это болезненное проявление сознания имеет разные степени деструктивизма. Бывает некрофилия как пассивность, неразвитие, сохранение того, что есть. Это проявление условно можно обозначить как состояние "ветоши". "Ветошь" не убивает жизнь, но жизнь в ней словно иссыхает, когда человек свою единственную и неповторимую жизнь постепенно "вкатывает" в состояние "дрожащей твари". Бывает некрофилия, носящая более активный характер. Есть люди, которые портят настроение другим с удовольствием и специально. Некрофилия как злокачественный деструктивизм выражается в устойчивом стремлении к саморазрушению, либо к разрушению других. В определенном смысле вполне можно смотреть на дерево и при этом не быть счастливым, потому что дерево детерминированно, программированно, а у человека независимое сознание. Дерево не свободно в любви, оно не может не пить соков земли, а человек может не пить "соков" Бога. Голод зверя очень конкретен, а человек может духовно голодать. Основа преступления человека - это духовный голод, который он не знает, как удовлетворить, не знает, как удовлетворить потребность в любви, в диалоге. У него нет органов. И тогда человек идет 29 на преступление и впадает в зависимость от способ удовлетворения своего голода. У дерева проблема сломанной ветки решается изгибом ствола, а у человека духовной аномалией. К примеру, маньяк - это яркая печать "нелюбви" родителей. У него нет опыта любить, давая, поэтому он пытается завладеть человеком криминальным образом - украсть, но сначала убить, а потом завладев потому что иначе он завладеть не может и не умеет. Маньяк убивает проституток, потому что их поведение - символ отсутствия любви, отожествляемое с отсутствием любви матери, которой он не может отомстить. Он также совершает преступление перед жизнью, которая ему не принадлежит, как и его мать совершила духовное пресотупление перед ним (отторжение его личности в духовном смысле равноценно уничтожению). Проститутка - психологический эквивалент духовного холода, от которого его еще в детстве сотряс ужас, ставший затем составной частью его больной психики. Его душа живет каменном мешке, без света, без звука, и, прежде чем уме реть, такой человек словно "сходит с ума" от ощущени несправедливости мира. Женская война по отторжении личности порождает убийц, жаждущих военных действий поэтому очень важно в детстве не деформировать образ эволюционного развития. Враждебность - это всегда симптом болезни раздвоенного сознания. Существует множество форм реализации духа враждебности. Многие из них настолько укоренены в общественном сознании, что даже и не почитаются за очевидные проявления враждебности. Больше всего такой скрытой враждебности оседает в семье, в отношениях родителей и детей, родителей между собой и других родственников. Дети впитывают всю эту враждебность как норму и несут ее по миру, тиражируя в своих занятиях, передавая по наследству уже своим детям. И так до бесконечности. Человек может, однако, вырасти не благодаря, а вопреки - меня обижают, а я не буду; то есть он защищается таким образом, что перестает множить энергетику убийства. Перестать множить дух враждебности - значит победить болезнь и смерть. Развитие, а следовательно, излечение связано с поиском корней личной ненависти. Освобождение - в том месте, где человек выбрал, что ему любить, а что ненавидеть. Выбор человека делается раньше, прежде чем наступает момент, когда этот выбор становится материальным знаком. Конфликтность, если не разрешается, "тухнет", потом "гниет", потому так мало благообразных пожилых людей; в основном это образ неразрешенных конфликтов, продукт распада. Но бывает "болезнь не к смерти", не как выражение внутреннего конфликта раздвоенного сознания, а как некая промежуточная ступень между несовершенством и совершенством, когда через страдание и болезнь в человеке приводится в движение определенный пласт его внутреннего мира, и если он доводит этот процесс до конца, до результата, словно проходя сквозь черноту ночи, то он выбирается к свету. По мысли Г. Померанца, книга Иова - не трагедия. Она была бы трагедией, если бы мученик проклял Бога и умер. Но после голоса из бури Иов преобразился, он почувствовал Бога в самом себе и познал себя как каплю вечности, в которой заключена вся вечность. И в этой внутренней вечности потонуло его страдание. Иов впустил Бога вовнутрь себя самого, иначе нельзя 'было выдержать все то, что выпало на его долю. Дисгармоничность жизни очевидна всем - и обездоленным, и тем, кто в довольстве, - отсюда возникает желание интенсифицировать эволюцию человеческого в человеке, посему люди тяготеют к каким-то конструкциям, которые "заставят" всех быть хорошими и счастливыми, но в человеке развивается то, что заложено как психологические комплексы, поэтому все эти конструкции носят утопический характер. 31 Итак, следующей формой существования раздвоенного сознания, наряду с игрой и болезнью, является утопия, попытка преодолеть раздвоение сознания не изнутри, а вовне, но это все равно, как если бы мы пытались напиться, н наливая воды. Утопия - это уловка сознания, попытка решить свою проблему, не решая ее. Это несколько отличается от игры. В игре совершается закрепление проблемы сознания как нормы. Утопия - это попытка создать новую норму, которая ошибочно выдается за решение сути проблемы. Человеческому сознанию для решения своей проблемы действительно нужна новая, не игровая норма, не болезненная и не утопическая, норма духовной эволюции, вырастание из одежд инфантильности. Раздвоенное сознание создает некое неустойчивое, хрупкое равновесие между стремление! к благу абсолютному и стремлением к благу относительному. Утопия - это выбор в пользу блага относительного и, как следствие, исключение из ситуации блага абсолютного. Реализация утопии - это проверка глубины и подлинности такого выбора. Утопии бывают личные, социальные, религиозные. На первый взгляд кажется, что религиозная утопия и выбор в пользу блага относительного - вещи взаимоисключающие. Тем не менее это не так, религиозная утопия - это усекновение блага абсолютного. Бога Живого до уровня бога удобного, по сути идола, которым можно манипулировать (ср. эссе об Иуде), а это и есть выбор в пользу блага относительного. Что такое грехопадение - это усекновение, ущемление и самовольная деформация божественного пространства, самовольное "отщипывание" энергии; человек взял её украдкой, будто выхватил из-за спины у Бога, - и нарушил целостность, гармонию отношений. Но не это было самое страшное; ведь человек мог еще испугаться потерять гармонию, мог попытаться исправить то, что сделал, однако этого не произошло, и грешник утвердился в том, что совершил, то есть утвердил антинорму как норму, это и было падением. Когда падение свершилось, то произошел раскол сознания, который как раз и запечатлел такое противоречие, "зафиксировал" его, - с одной стороны, у человека было представление о гармонии, а с другой стороны, он отшатнулся от этой гармонии, и вот это противоречие - нестремление к гармонии, о которой знает, вызвало стыд, резкое чувство стыда, что и закрепило состояние раздвоенности. Второе последствие грехопадения - это закрытость, ставшая естественной реакцией на потерю стремления к источнику бытия из-за невозможности преодолеть стыд. Человеку понравилась дисгармония - "хоть плохо, да мое, могу это присвоить, а там, в райском состоянии, хотя и гармония, да не мое". Теперь человек пользуется жизнью только бла- годаря энергии, заключенной в нем самом. В раю воля к жизни не персонифицирована, она там разлита, потому что личность не расколота. После грехопадения появилась воля к жизни, которая объективировалась, ибо человеку предстояло жить в этом ограниченном, обусловленном временем пространстве по закону выгоды. Конфликт между людьми - это конфликт различных выгод, в том числе и религиозного характера, ибо через грехопадение потеряно субъектно-объектное единство с Богом и людьми между собой, проявилась форма ограниченного бытия, власть над которым люди устремились поделить между собой. Воля к власти, движущая человеком, - это "загрязненная" воля к жизни, некая форма воли к жизни, которая не стремится преодолеть ограниченность бытия, а стремится утвердиться на том участке, который она оценивает как свой. Отсюда проистекает конфессиональная враждебность внутри христианской церкви, враждебность к другим религиям, а также возвышение своих мифов и представлений о спасении и уничижение чужих при "исчислении" потусторонних выгод. Свои этические воззрения и свои мифы люди считают неразделимыми и потому нападение на миф расценивают как нападение на добродетель. Условно говоря, люди воюют за свои метафоры, за свои ритуалы, 33 за свой ограниченный опыт, за свои утопии, и в этой борьбе чаще наблюдается стремление расширить свой опыт, нежели взгляд. Человек ищет смысл своей жизни, не жизни вообще, а именно своей, и когда к нему в руки попадает религиозная идея, то он поступает с ней, как с картошкой, - очищает все ненужное и готовит свое блюдо. Современный экуменизм более похож на дипломатическую договоренность, нежели на любовное принятие. Представители разных конфессий будто говорят друг другу: "Если вы не будете делать "это", то мы не будем "то"". Через экуменизм вызывается искусственное уважение другим конфессиям. Не проклинать, не плевать друг другу в лицо - это такой низкий уровень экуменизма, что невольно возникает вопрос, каково же тогда качество христианства? Нужно достигать своего единства с Богом, чтобы одним неединством было меньше, а при отсутствии этой воссоединенности с Богом получается, что человек хочет того, чего сам не знает и не понимает, опять же заменяя реальность псевдореальностью. Владимир Соловьев дошёл до определенных глубин понимания Божественной реальности, и это вызвало в нем естественное уважение к католикам и протестантам. Ценность идей определяется человеком по степени совпадения с его волеизъявлением, насколько идея совпадает с его желанием обладать частным бытием, поэтому реакция на не соответствующую этому идею в лучшем случае недоумение, а в худшем - агрессия. Реальность связана осознанием своей воли, а следовательно, с самопознанием, которое очень болезненно для большинства людей, потому так редки люди, живущие в реальности. Человек познает мир настолько, насколько ему нужно для удовлетворения своего хотения, словно усекая, подтасовывая реальность под свою волю, под свои представления, под свой конфликт, порожденный раздвоенньм сознанием, под свое личное горе. Личный мотив человека, чтобы вступить 34 в борьбу с уже существующими мотивами, облеченными в идеи, должен обрести форму абстрактной мысли. Создавая свою социальную утопию, К. Маркс переработал диалектику Гегеля на материалистической основе, прибегнув к тактической уловке, заявив, что наука не доказывает существование Бога, а следовательно, его нет. Осознание Божественной реальности, осуществляемое посредством всех духовных сил человека, свелось Марксом только к познавательно-научной форме, в результате чего скрытое под мифологической оболочкой было отсечено и обесценено, ибо не поддавалось научной форме познания. Иными словами, произошло сужение бытийственной ориентации, когда отчужденная форма божества, очевидно существовавшая в сознании самого Маркса, была отброшена в его философии вовсе и сведена, по существу, к роли транквилизатора для слабых. Сознание человека в его философии плотно привязывалось к пространству и времени, к материи, что создавало иллюзию преодоления раскола сознания: есть только этот мир и ничего другого не существует. Тем самым утверждается единомерная объективация, бесконечно бегущая горизонтальная линия, человек оказывается один без Бога, и никто его не воспринимает, кроме других людей. По сути, это утверждение смерти и согласие на нее, то есть достаточно мрачная философия. К. Маркс дал философски обоснованное "добро" на пересмотр ценностей "христианского" мира, на перераспределение благ этого мира, построенного на ложном основании. Вакуум, образовавшийся в результате "изгнания" Бога, заполнил Призрак, некий прислуживающий дух, который с проповедью равенства и братства зашагал по Европе с миссией справедливого перераспределения материальных благ, то есть абстрактная мысль превратилась в политический взгляд. Если с наукой можно поспорить (всегда существует разность научных мнений), то с правящей идеологией нельзя, а это значит, что научная мысль не вправе выказывать нерасположение к основам идеологии; 35 в итоге познание идеологического общества было научным ровно настолько, насколько оно совпадало с идеологией. Заработал некий машинообразный интеллект, перерабатывающий философские и научные понятия в практическое русло социальных преобразований. Философия Маркса вызвала определенный вид духовной неподвижности, выраженной впоследствии в коммунистических догмах. Служение утопической идее защищает человека от самопознания и создает иллюзию преодоления раскола сознания хотя бы на какое-то время; правда, эта цельность похожа на безапелляционность действий одержимого бредовой идеей, когда пролитая кровь и страдания других людей воспринимаются почти как мусор на пути "чистой" идеи и не важно, какая у человека биография в смысле его эволюционной значимости, важно, разделяет он идею или нет. Сейчас наметилась опасная тенденция оправдывать коммунистическую идею, которую кое-кто даже называет христианской или близкой к христианству, и хулить её исполнителей. Но ложь заключена уже в самой идее соцнального братства - невозможно исправить сознание человека, задействовав всех на строительстве "удобных" общежитии. А именно сознание порождает всякого рода несправедливость и неудобство, которые материализуют послушные сознанию руки. Справедливость не достигается в погоне за благом относительным, за усредненной пайкой заключенного. XX век - время реализации двух самых значительных утопий на земле - коммунизма и национал-социализма. Почему-то в их оценке существует странное для меня различие, как между белой и черной магией. Многие считаю коммунизм "доброй" утопией, а фашизм "злой". Для человека зло заключается уже в том, что можно отдаться любо утопии, потратить целую жизнь на ее реализацию, на бегство от абсолютного блага, уже не говоря о том, чего это будет стоить другим. Утописты, на мой взгляд, похожи на обезумевших хирургов, которые режут действительность, повинуясь параноидальной идее "целесообразности". "Целесообразность" коммунизма заключалась в уничтожении классовых различий, в превращении общества в одноклассовое, где для всех людей предполагались равные возможности. Но классовыми различиями становились любые, отличные от вкусов большинства, феномены - научные концепции, нормы языка, направления в искусстве, моде, литературе, театре, этические нормы, религиозные взгляды и т. д. А как можно уничтожить такую массу различий? Только уничтожив ее носителей. Вот и уничтожали, большинство физически, оставшихся давили морально, загоняя страхом в конформизм. Мне кажется, в результате погибших оказалось больше, чем оставшихся в живых. "Целесообразность" фашизма заключалась в уничтожении или порабощении всех, не принадлежавших меньшинству расы господ и партии, основанной Гитлером. Это, конечно, грубее. Коммунисты уничтожали людей за "личные прегрешения", а не потому, что китаец или еврей, это все же более человечный подход - личный признак, а не национальный. Но и тут и там уничтожение и смерть тем, кто не хочет или не может быть с утопистами, которых всегда, однако, меньшинство. Просто в параноидальную концепцию коммунизма были вплетены элементы гуманистических и религиозных идеалов, в том числе заимствованная из христианства идея о "новом человеке", но любые здравые идеи, вплетенные в контекст бреда, теряют свой смысл и значение. Так, провозглашенные свобода, равенство и братство в контексте принудительной неистовости классовой борьбы превратились в свои антиподы. В концепции фашизма бредовые идеи явно господствуют. В фашизме ужасно не только то, что сознательно уничтожено такое количество людей, а то, что состояние человеческого сознания таково, что это возможно. 37 Жесткая привязанность к состоянию своего сознания провоцирует человека к созданию утопий. Когда меняется состояние сознания, меняется и представление о мире, поэтому человек считает, что реальность иллюзорна, что люди живут в реальности, как во сне. Последнее прибежище раздвоенного сознания - это сон. Имеется в виду, конечно, не физическое засыпание, душевно-духовный выбор состояния сна наяву. Раздвоение сознания порождает очень сильное напряжение. Погружение в суету дневных забот помогает забыть об этом напряжении, если и не на всю жизнь, то по крайней мере вытеснить это ощущение на задворки своей занятости. Правда, рано или поздно оно все-таки заставляет человека обратить на себя внимание, прорываясь через тоску, метафизическую тоску, не связанную с какими-то земными делами, или конкретными долгами, или иными заботами, это тоска глубинной воли человека по ясному и благодатному решению, по определенности движения, тоска по освобождению от противоестественности замирания между стремлением и нестремлением к абсолютному благу. Эта тоска подобна пробуждению от сна физиологического, но у большинства людей такое "пробуждение" столь кратковременно, что они очень быстро засыпают снова, будто весь организм восстает против этого пробуждения, словно оспаривая пространство блага абсолютного в пользу блага относительного. Абсолютная реальность действует на человека, как яркий свет, заставляющий закрыть глаза и снова погрузиться в сон ничтожных желаний; это состояние сознания можно сравнить с предрассветной мглой, которая никогда не станет рассветом. Человек при замерзании засыпает, и часто сон плавно переходит в смерть; так же и воля человека в состоянии замирания порождает духовный сон, порой переходящий в смерть, и человек становится живым трупом, с волей к бессмысленному существованию, опутанный, как погребальным покрывалом, банальной навязчивостью бытовых проблем. Платон также считает, что все люди живут как во сне и только философ бодрствует. Веды, Пураны называют мир иллюзорным, тканью Майи, сном. Я бы назвала относительную реальность издевательством Майи, ибо жизнь много обещает, но мало дает. Однако человека, как и в физиологическом сне, влечет туда, куда его влекут лабиринты желаний. Человек увлекается течением, а течение таково, что оно поглощает и несет. Но это не течение Дао, это скорее такой агрессивно-сексуальный поток (задействованный буквально во всех людях), "плавание" в котором не требу- ет духовных усилий. Любовь, познание, достижение свободы - все это требует духовных усилий, и если измерить эти усилия, то они скорее похожи на плавание против течения. Это очень энергоемкие усилия, поэтому люди избегают их, ибо они гораздо больше тех усилий, которые затрачиваются на скольжение по течению, на сноподобное существование. Мир сна, мир псевдореальности привлекает человека, - это самое страшное, самое кризисное проявление раздвоенного сознания в наше время. В прологе романа 3. Миркиной "Озеро Сариклен" есть такие слова: "Тень человека появляется в пустыне. Я не говорю о той тени, которую отбрасывает тело. Это не в счет. Я говорю о тени, которую отбрасывает душа". Люди искусства, люди бизнеса, политики могут создать большую по масштабу "тень", чем простые люди, потому что у них большее пространство псевдореальности, а простые люди имеют меньшее пространство, и их "тени", их псевдочеловек просто меньше. К примеру, М. Монро создала некое сексуальное привидение, фантом; она как блуждающая тень, "все хотят", но любить никто не может; и умерла на пустом месте, в одиночестве. Стремиться подражать таким вещам - значит стремиться к духовному поражению, как к эталону; это зловещий признак нашего времени, все равно что хотеть 39 красиво выглядеть в гробу или иметь красивые похороны. "Тени" значительнее по масштабу, чем живая реальность, они вытесняют живого человека, и даже когда люди соединяются и у ник рождаются дети, души их остаются прохожими друг для друга, будто соединялись призраки. Реальность - субстанция, которая непосредственно связана с волей человека, - не с его одеждой, а именно с волей, - и большинство людей делает волевой выбор в сторону полубесчувствия, в сторону периферийного существования. Люди не успевают за реальностью, они либо смотрят в будущее, либо оглядываются в прошлое и стремятся не столько жить в реальности, сколько выжить, защитить свою имеющуюся целостность, приспособив свое существование к конкретному окружению. Как правило, такое приспособление бывает очень непластичным, потому что физическая приспособляемость выше, чем психологическая. Чтобы приспособиться психологически, необходимо затратить гораздо больше энергии, поэтому внутри че- ловека происходит энергетический конфликт - куда какая энергия должна пойти. Психологическая приспособляемость построена на формировании способов самозащиты, человек тратит энергию на строительство крепости, и успешность этого процесса зависит от того, сколько энергии осталось на развитие. Часто бывает так, что вся энергия уходит на защиту, на приспособление. По сути, грех - это отщепление от энергии витальности на защиту (фиговый лист); якобы выстраивая защиту от злого мира, человек защищается и от Бога, ибо правильная защита - это следование заповедям. Перекачивая энергию на периферию, человек обеспечивает себе существование в псевдореальности, подменяет космическую целостность на свою однообразную "целостность", которая, по сути, осколок, - эту подмену можно назвать основой атеизма. Человек не развивается духовно, энергия, предназначенная на развитие сознания, идет на защиту "осколка", а следовательно, на агрессию, съедается агрессией; поэтому тот "дух, который возвращается к Богу", может быть даже меньше, чем 40 полученный от Бога "талант". Это происходит потому, что внутри "осколка", который люди принимают за целостность, они будто творцы со своими тварными запросами, ради которых используются "услуги" единичных возможностей; к примеру, "вот дал Бог внешность, буду пользоваться ею", но при этом ропщут на Бога, что мало дал, "вот была бы внучкой Рокфеллера", - такое состояние сознания и есть источник всякого несовершенства в мире. Чем больше человек развит периферийно, тем менее - духовно, у таких людей, условно говоря, более развиты "конечности", ими они цепляются за реальность, и они у них натренированы, как у павианов; такие люди хорошо считают, запоминают, для них это жизненно важно. Чем развитей человек духовно, тем менее он зациклен на периферии, она ему не важна. Для многих людей приспособляемость исчерпывает саму жизнь, для них приспособиться - и значит жить. Конформизм бывает не только социально-политический, к нему относятся любые формы приспособления, любые формы безопасного существования. В определении "ученый-сухарь" слово "сухарь" обозначает защиту, а "ученый" - развитие, хотя в самом учении тоже может быть защита, когда воля направлена не на познание, а на извлечение силы, например создание бомбы". "Сухарь" не видит, как трое взрослых мужиков насилуют малолетнего ребенка, ибо он все сделал для того, чтобы этого не замечать, а под видом транквилизатора - научные изыскания. Бывает, что в качестве защиты от реальности выбирается какая-нибудь одна форма сострадания, например животным, тогда как палитра страданий весьма многообразна, но выбор только одной формы страдания тоже является защитой от восприятия других форм страдания. И философское познание может быть такой защитой; иной философский трактат - как бомбоубежище, в котором застывает гул жизни. Для трудоголика защитой является работа, она для него как алкоголь, с помощью которого создается своеобразный параллельный мир. Богатый потому накапливает деньги, что хочет защититься от мира, он не хочет познания, нарушающего его 41 стремления. Можно сказать, что комфорт - это плата за незнание. Человека защищает не столько наличие денег, сколько сам процесс их добывания, человек чувствует себя более сильным, чем он есть на самом деле, но это периферийное чувство, а глубинным чувством все равно остается беспомощность. Процесс добывания денег, достижение успеха важнее для человека, чем сам успех. Процесс создает иллюзию. Удачливые люди часто бывают достаточно равнодушны к похвалам, ибо чувствуют, что похвалы имеют мало отношения к их реальному ощущению самих себя, а призрак, псевдочеловек, не умеет радоваться. Выпадающая вставная челюсть опускается в стакан с сухим мартини, а дети ждут твоей смерти, чтобы поделить наследство. Выхолощенность жизни человек выносит от родителей, и богатство, стремление к нему - компенсация этой выхолощенности. Психологически бизнесмены похожи на беспризорников, внутренне они брошены родителями, поэтому сами находят себе дорогу в жизни. Но надо заметить, что большинству людей лучше "делать" деньги: это та псевдореальность, в которой вызываются к жизни наиболее здоровые "центры" псевдочеловека, более здоровые, чем когда этот человек занимается какой-нибудь абстрактной любовью к сиротам. Псевдочеловек лучше живет в псевдореальности, когда "делает" деньги, но реальная личность все равно в нем мучается, потому что импульсы реального человека подавляются, и в вечность псевдочеловек не переходит, туда переходит реальный. Религиозная псевдореальность опаснее, чем псевдореальность, связанная с бизнесом. Псевдорелигиозность захватывает гораздо более важные "органы" в человеке. Если на бизнес, условно говоря, человек отдает прямую кишку, то псевдорелигиозная реальность забирает сердце, печень, то есть более жизненно важные центры. Из пут бизнеса можно безболезненно "вынырнуть", если заниматься меценатством - накапливая, параллельно раздавать. 42 Религиозная псевдореальность наносит больший ущерб, потому что состояние раздвоения носит более устойчивый характер. Псевдорелигиозность не сознает, что от человека требуется решение в экзистенциальном ключе, и важно поменять не форму жизни, а содержание. У христиан часто нет желания отказаться от идеологии, но нет желания и ей следовать, они вроде бы и стремятся к Богу как к абсолютной реальности, но к самой абсолютной реальности не стремятся; это все равно, что сказать: "Я хочу отправить письмо в Америку, но я ненавижу почту". У людей, находящихся в церковной псевдореальности, сознание будто "помутненное" - вроде бы человек и грешник, и вроде бы с помощью Христа освобожденный. Это происходит потому, что рядом с Христом, если человек пришел заглянуть Ему в глаза, он видит свое эгоистическое желание, направленное к относительной реальности, и если человек приходит "понаблюдать" за Христом, то под звуки органа или песнопений он легко убаюкивается, принимая умозрительное хотение за действительность, сон за реальность. Религиозный человек думает, что верить - это так надо. Он не верит в Троицу, потому что не знает, что о Ней думать, то есть не верит в то, в чем находится, а верит в то, что так надо. А на самом деле, в реальности, не важно, как надо, а нужно верить в то, в чем находишься. Христос говорил, что мытари и блудницы скорее войдут в Царствие, чем фарисеи и законники, потому что блудницы испивают до дна псевдореальность и знают, что это "гадость", поэтому есть откуда оттолкнуться, а фарисеи пребывают в псевдореальности и обожествляют ее, а живую реальность - Христа - не воспринимают. У религиозных людей наблюдается определенный вид раздвоенного сознания: люди хотят спастись, но не хотят Спасителя, потому что цели, поставленные Христом, не совпадают с целями христиан. Люди произносят слова, начертанные в Писании, пристраивая их к своим ограниченным целям, потому они и не могут породить 43 экзистенциальную целостность, породить экзистенциальное решение. Экзистенциальный выбор - это способность пожертвовать менее сущностной, но более объемной частью бытия ради более сущностной, но менее очевидной. Нужно заметить, что Церковь предложила человечеству самый негармоничный путь, неорганичный человеку способ спасения, а именно спасение как отсечение радостей жизни. Церковь не смогла явить миру спасение как наполнение и освящение жизни любовью, познанием и свободой, а предложила спасение как ограничение жизни, потому понадобилась чрезмерность аскетических подвигов, где сама аскетика служила не столько концентрации, сколько усечению жизни, как бы компенсируя недостаток любви тем, что загоняла людей в состояние вечных "двоечников". Поэтому перед человеком встает вопрос, как совместить христианский путь, предложенный Церковью, с любовью к жизни, ибо церковная интерпретация христианской любви к жизни очень некрофильская, она не может привлекать. Вместе с тем Церковь потенциально мистична, потому что построена на мистической основе; изредка появление святых, мистиков свидетельствует именно об этом; люди, находясь во плоти, в материальной форме, существовали над формой, - это и есть онтологическая глубина, реальность. Жить в реальности и значит быть святым. Церковная же псевдореальность весьма банальная и более похожа на бюро ритуальных услуг. И когда человек критикует Церковь или восстает против нее, он покушается не на святость, а на "странную" власть земную, на псевдореальность, выдающую себя за подлинную экзистенцию. К примеру, русские коммунисты более последовательны и потому более конгруэнтны (целостны), они стремились к максимальной последовательности, они религию отвергли вообще и потому более понятны. Неверность Церкви самой себе, ее невидимое отрицание мистической реальности доказать труднее, она словно балансирует на грани атеизма. 44 Атеизм - это реакция на кризис Бог-опознания. Велика заслуга человека в том, что он дошел до трансценденции, до Бога неведомого, - это гениально. Но сейчас Богопознание остановилось в том смысле, что трансценденцию сделали представимой, ее легко нарисовать - дедушка, грустный молодой человек и жирный голубь, а человеку свойственно воспринимать ограниченную реальность. Исключение составляет "Троица" Рублева, где отражена реальность, в которой человек не может существовать, я называю такого рода изображения метареапизмом. Метареализм помогает человеку интроспектировать взгляд, то есть направляет его не вовне, а вовнутрь. Усилиями Церкви произошла вульгаризация: с "воцарением христианства" правильных отношений не установили, а точку в познании поставили. Потому понятен пафос постмодернизма - отрицание вертикальной иерархии, ибо в нынешнем виде это действительно не иерархия, а фарс, и все попытки построить иерархию от вульгарной неподвижности будут также ложными. Постмодернизм обнажил скуку псевдореальности, а потому разлагающим воздействием постмодернизма является скука всякого стремления, страх и разочарование от того, что столько создано и ничего не происходит. Итак, человек в своем стремлении освободиться от противоестественного замирания между стремлением и нестремлением к абсолютному благу пробует различные манипулятивные игры либо впадает в болезнь, утопию и сон. В игре он отдает все свои оставшиеся силы на формальную занятость: "Я слишком занятой человек, чтобы думать еще о чем-нибудь, кроме моих забот. Мне некогда принимать это, как вы говорите, жизненно важное решение о предпочтении чего-то одного. Я занят вещами более важными". Можно спрятаться в болезнь: "Мне очень страшно! Я не могу сосредоточиться на чем-либо кроме моего бегства. Самое главное - обмануть этот страх, улизнуть. Я знаю, что для этого нужно. Есть одно укромное местечко!" 45 Можно укрыться в утопии: "Все ясно! Нам всем нужно со всей решимостью, безоговорочно выполнить всего лишь некоторые правила. А потом все будет прекрасно!" И наконец, можно погрузиться в состояние полубесчувствия, в своего рода сон наяву. Это полубесчувствие состоит в том, чтобы чувства из области неприятного и конфликтного переправить в зону возможного комфорта и благоприятствования. Такое состояние можно создать грубым образом с помощью алкоголя или наркотика, а можно и более тонким образом - с помощью медитативной практики, через погружение в определенный срез реальности, более глубокое, чем обычное скольжение. Такое погружение требует определенного сосредоточения. У большинства людей медитация ассоциируется исключительно с религиозной практикой. Это не совсем справедливо. В светской жизни присутствует множество медитативных форм. Чтобы не путаться, проведем границу. Религиозная медитация - это такая концентрация всех человеческих возможностей, такое собирание себя, чтобы, максимально погрузившись в реальность, достичь уровня сверхреальности. Это не сон, а, наоборот, пробуждение. Отнюдь не всякая медитация, называемая религиозной, достигает таких высот. Большинство из них превращается просто в игру, в демонстрацию самому себе своей силы. Светская же медитация - это концентрация отчасти, выборочно, это скорее не концентрация, а временное переключение, с помощью которого достигается потребное на данный момент состояние. Например, в детстве мы часто играли в такую игру. Выбираешь произвольно какое-нибудь слово и произносишь его достаточно долго, как заклинание. И когда его собственный смысл отступает, ты словно погружаешься в нечто, как в омут, и только огненное кольцо, в которое превратилось выбранное слово, удерживает тебя на поверхности этой бездны. Я очень любила эту игру. Она всегда была под рукой и в классе, и в транспорте по дороге домой, и дома. То было очень удобное средство, чтобы поднырнуть под неприятную обыденность. 46 Современная постмодернистская художественность тоже разновидность светской медитации - погружение в сон, в иллюзию, в блуждание чувств, для того чтобы поднырнуть под неприятную обыденность. Три кита постмодернистской художественности - ироническая отстраненность, эпатаж и коллаж. Ироническая отстраненность дает возможность достигать состояния сонного полубесчувствия, эпатаж дает возможность отреагировать на тщательно скрываемые чувства, выразить чувство личной обиды на жизнь, на перенасыщенность опыта отторгнутости от смысла жизни; коллаж предоставляет шанс поиграть своими творческими возможностями, исключив из правил такой игры чувство ответственности за произносимое слово, за образ и интенцию своего творения. Подводя итог, можно сказать, что к концу XX века че- ловеческое сознание не только нащупало все возможные способы существования в раздвоенном состоянии между стремлением к абсолютному благу и стремлением к благу относительному, не только создало широкий спектр способов усекновения целостности Бога до отдельной части, до уровня идола, вплоть до полного отрицания Божественного присутствия в мире; человечество также накопило существенный опыт жизни в подобных состояниях раздвоения, - опыт игры, болезни, опыт утопии и опыт сна, которые могут существовать как в обособленном виде, так и в смешанном. Перенасыщенность этим опытом со всеми вытекающими отсюда последствиями - дурной экологией, дегуманизацией искусства, тенденцией к самозамкнутому существованию Церкви, понижению роли семьи и т. д. - и создает это ощущение конца, которое нос