еприспособленности. Вот что говорилось в предупреждение этих недоразумений: "Слово эволюция имеет разные значения, из которых иные не согласны, а иные даже прямо противоположны по смыслу с тем значением, какое ему здесь дается. Противоположный термин - инволюция (завертывание) - гораздо вернее выразил бы характер процесса и гораздо лучше указал бы на те второстепенные черты его, о которых мы должны будем теперь говорить"{"Основные начала", 97 (2-е изд.).}. Таким образом, значения, заключающиеся в слове "эволюция", которые г-н Мартино считает столь роковыми для гипотезы, уже отстранены, как не относящиеся к гипотезе. Перейдем теперь к существенным возражениям, выставленным г-ном Мартино против гипотезы эволюции, поскольку она представлена в строго научной форме, обобщающей ход всяких явлений, во-первых - наблюденный, во-вторых - выведенный из известных основных принципов. Рассмотрим видоизменение этой же гипотезы, предлагаемое г-ном Мартино, т. е. эволюцию, определенную Разумом и Волей, - эволюцию, предустановленную божественным деятелем. Г-н Мартино, по-видимому, отвергает примитивную теорию творения по решению "Всемогущей Воли", а также теорию творения, "исходящего от соображающей и приспособляющей силы", и, по-видимому, признает именно эволюцию, требуя только, чтобы "производящий Разум" был принят как нечто предшествующее ей. Спросим, во-первых, в каком отношении, по понятиям г-на Мартино, стоит "производящий Разум" к развивающейся Вселенной. Из некоторых мест его статьи выходит, что присутствие Разума необходимо всюду. Он говорит: "Теория эволюции не может вести к самому корню вещей. Если мыслить все силы как проявление единой силы, эту последнюю надо представлять себе в форме высшей, все в себе заключающей, - таков и есть Разум; и его надо представлять таким образом, что он упрощается шаг за шагом по мере приближения к низшим категориям закономерности явлений, пока в самом низу он не будет представлять собой не что иное, как простую динамику". Утверждение, что куда бы ни направлялся ход эволюции - всюду в ней замечается разумность, кажется безошибочным. Но в конце этих доводов г-н Мартино выставляет уже совсем иное мнение. Он говорит: "Если идея о божестве не отодвигается по повелению нашей спекулятивной науки а, напротив, сохраняет свое место, то естественно спросить, в каком отношении она находится к ряду так называемых сил мироздания? Но вопрос этот слишком обширен и глубок, чтобы на него можно было здесь ответить. Достаточно будет сказать, что для этих сил не требуется никакого управления волею божества так, чтобы сверхъестественное нарушило бы естественное, ни дополнения этих сил так, чтобы он мог восполнить их недостатки. Скорее промышление божества относится к силам мира, как у человека сила ума относится к другим силам, низшим". Здесь неуместно было бы детально разбирать все вопросы, которые возникают по поводу этой выписки. Возникает вопрос и о том, откуда появились эти силы, о которых говорится отдельно от божественной воли, - существовали ли они раньше воли божества? Тогда откуда появились божественные силы? Существуют ли они по воле божества? И какова же их природа, если они действуют помимо воли божества? И еще вопрос как эти вспомогательные силы действуют в каждом отдельном случае, если руководящая воля не контролирует их? Орган, развивающий свою способность функционировать, развивается ли под действием этих сил в присутствии и под управлением Разума, или он развивается при отсутствии Разума? Сказать, что он развивается при его отсутствии, это то же, что отказаться от гипотезы, с другой стороны, если сказать, что "руководящий Разум" необходимо тут присутствует, то мы должны предположить существование отдельного провидения в каждом отдельном органе каждого отдельного творения во всей Вселенной. Еще один вопрос если "промышление божества относится к силам мира, как у человека сила ума относится к другим силам, низшим", то каким образом "промышление" может быть рассматриваемо как причины эволюции? У человека умственные силы относятся к силам низшим не как творец относится к своему творению и не как регулятор к регулируемому, если только не в самых узких пределах. Большая часть сил, действующих в человеке, как структурных, так и функциональных, безусловно, не подчиняется его умственной силе. Более того, довольно повредить нерв, чтобы видеть, что власть умственной силы над физическими зависит тоже от условий физических, и, приняв по ошибке вместо магнезии морфий, мы откроем, что власть физических сил над духовными не обусловливается ничем духовным. Впрочем, не останавливаясь на этих вопросах я лишь обращу внимание на совершенное несогласие этого мнения с прежним, на которое я уже указывал. Принимая, что г-н Мартино, когда это будет нужно, выберет первое мнение, которое только и имеет кое-что в свою защиту, спросим, насколько эволюция сделается более понятной, если допустить, что внутри ее повсеместно присутствует Разум, как причина. В полемике метафизиков многие тезисы, предложенные и принятые как вполне вероятные, безусловно непонятны. Смешение соответствующих действительности идей с какими-то псевдоидеями встречается постоянно. Предложения, выражающие действительные мысли, очень трудно отличить от идей, имеющих только форму мысли. Мыслимое предложение есть такое, в котором оба термина могут быть соединены в сознании именно в том отношении, какое утверждается между ними. Но часто если о субъекте предложения мыслят как о чем-то известном, о предикате же предложения также, как о чем-то известном, тогда предполагается, что мыслимо и само предложение, но то, что мыслится об элементах предложения отдельно может быть и ошибочно, если мыслится о комбинации их, которую выражает собою утверждаемое предположение. Этим объясняется тот факт, почему предложения, вовсе немыслимые, считаются не только мыслимыми, но и соответствующими действительности. Одно из таких предложений есть то, в котором утверждается, что причина эволюции - Разум Тот и другой термины мыслимы в отдельности, но рассматривать отношение, в каком они находятся один к другому, как отношение действия к причине, невозможно. Каждому из нас известно о разуме лишь то, что Разум - это ряд его собственных состояний сознания, если же человек думает о Разуме ином, чем ею собственный то создает понятие о первом из элементов своего собственного разума. Если бы меня заставили составить понятие о Разуме, лишенном всех черт, при которых я только сознаю свой собственный Разум, я не мог бы этого сделать О мышлении я знаю лишь то, что оно воспроизводит в виде идей впечатления, записанные во мне предметами и силами внешнего мира. Выражение "умственный акт" только тогда понятно, когда под ним подразумеваются состояния сознания, подобные ряду состояний сознания во мне и отношения между которыми известны, как такие же отношения в прежде существовавшем ряде состояний сознания. Тогда, если я считаю эволюцию создаваемой "производящим Разумом", я должен считать этот разум таким же, как и единственный разум, мне известный, а без этого я и совсем не могу мыслить этого разума. Я не стану останавливаться на многих нелепостях, отсюда следующих, не стану спрашивать, каким образом можно мыслить "производящий Разум" при том условии, что он испытывает различные состояния, производимые в нем предметами, которые суть объекты по отношению к нему, как он различает эти состояния, как классифицирует их по сходству и как предпочитает один объективный результат другому. Я просто спрошу: что будет, если мы припишем "производящему Разуму" черту безусловно существенную для понятия разум - именно то, что он состоит из ряда состояний сознания? Поставьте ряд состояний сознания причиной, а развивающуюся Вселенную следствием, тогда и постарайтесь рассмотреть, как последняя проистекает из первого. Правда, я могу представить себе туманным образом, что ряд состояний сознания предшествует ряду действий, которые, как я вижу, следуют за ним, потому что и мои собственные состояния сознания часто предшествуют косвенным образом подобным действиям. Но можно ли и пытаться мыслить о таком ряде состояний сознания, который предшествует всем действиям во всей Вселенной, - и движению бесчисленных звезд в пространстве, и вращению всех планет вокруг них, и вращению на оси всех этих планет, и бесконечному множеству физических процессов, происходящих на каждом из этих солнц и планет? Я не могу мыслить и одного ряда состояний сознания, служащего причиной даже относительно малой группы явлений, происходящих на поверхности Земли. Я не могу даже представить себе, чтобы они предшествовали ветрам и облакам, которые приносят ветры, потокам и рекам, разрушительным действиям ледников, еще меньше могу думать, что они были причиной бесконечных процессов, совершающихся одновременно во всех растениях, покрывающих Землю, начиная с редких лишаев полярных стран и кончая густыми пальмовыми рощами тропиков, и всех миллионов четвероногих, бродящих в лесах, и миллиардов насекомых, жужжащих вокруг них. Даже для несложной, маленькой группы явлений из этого бесконечно большого числа перемен, происходящих на Земле, я не могу признать причиной только ряд состояний сознания, не могу, например, считать их причиной ста тысяч бурунов, разбивающихся в эту минуту у берегов Англии. Тогда как же могу я признать "производящий Разум", который я должен себе представить простым рядом состояний сознания, приводящим в действие бесчисленные группы изменений, одновременно происходящих в мирах слишком многочисленных, чтобы можно было их сосчитать, рассеянных в пространстве, перед которым останавливается воображение? Если же для того, чтобы дать отчет в этой бесконечности физических изменений, всюду происходящих, необходимо присутствие повсюду разума, как основного динамического элемента, то на это нужно ответить следующее, если так, то разум должен быть в этом случае лишен тех самых свойств, которые его отличают, и тогда исчезает и само понятие, и само слово "разум" не имеет никакого значения. Если же г-н Мартино прибегнет к совершенно противоположной и, как мне кажется, нелепой гипотезе - к чему-то вроде множественности разумов, если он принимает учение (что, впрочем, он, кажется, и делает) о невозможности объяснить эволюцию, "не рассеяв между первоначальными элементами зародышей разума, так же как и зародышей низших элементов", если для выхода из непреодолимых затруднений, на которые я указывал ему, только и остается предположить отдельный ряд состояний сознания для каждого явления, - то мы, очевидно, возвращаемся назад к чему-то вроде фетишизма с той только разницей, что у г-на Мартино предполагаемые духовные воздействия неопределенно умножились. Следовательно, выражение: "производящий Разум есть причина эволюции" - может существовать только до тех пор, пока нет попытки соединить в предложении оба термина в указанном отношении. Можно возражать на это, что данное предложение должно быть принято на веру, если только указаны достаточные основания этому; но чтобы оно было принято как объект мысли, как положение, объясняющее порядок Вселенной, признать это совершенно невозможно. Теперь перехожу к самозащите от ложных толкований, которые, весьма вероятно, будут направлены на вышеизложенные доводы, особенно со стороны тех, кто читал саму статью, на которую я возражаю. Из тезисов, выставленных г-ном Мартино в его статье, следует, что все, кто защищает гипотезу, противоположную его собственной, воображают, что разрешили тайну вещей, если нашли естественную причину процесса эволюции Г-н Мартино, по-видимому, так и представляет своих противников, что они, истолковав все свойствами материи и движения, отвергают всякие дальнейшие объяснения. Но это неверно. Учение эволюции в чисто научной форме не заключает в себе материализма, хотя его противники настоятельно представляют дело именно в таком виде И в самом деле, некоторые мои друзья из числа последователей этого учения говорят о материализме Бюхнера и его школе с неменьшим презрением, чем сам Мартино. Чтобы показать, насколько не материалистичны мои собственные взгляды, быть может, будет уместно привести несколько выдержек из того, что я раньше писал по этому вопросу. "Хотя из двух трудностей кажется гораздо более легким перевести так называемое вещество на так называемый дух, чем перевести так называемый дух на так называемое вещество, последнее на самом деле совершенно невозможно, тем не менее никакой перевод не в состоянии повести нас за пределы наших символов" { "Основы психологии", т. I, 63 (2-е изд.). Русс изд., т. I, стр. 102-103.}. И еще: "Вглядимся же в наше положение. Мы не можем думать о веществе иначе как в терминах души. Мы не можем думать о душе иначе как в терминах вещества. Когда мы доводим исследования вещества до самых крайних их пределов, то мы оказываемся вынужденными обратиться за самыми последними ответами в область души; при исследовании же души мы вынуждены, дойдя до последних вопросов, вернуться за разъяснением их назад в область вещества. Мы находим величину х в терминах у, а величину у в терминах х, и мы можем продолжать этот процесс без конца, ничуть не подвигаясь сколько-нибудь ближе к разрешению задачи. Антитезис, который существует между субъектом и объектом и за который мы, пока существует сознание, не можем переступить, делает невозможным какое бы то ни было познание о той конечной реальности, в которой объединены субъект и объект" { Ibidem, 272. ........ Ibid, стр. 385.}. Итак, я думаю, здесь видно, что разница между взглядами г-на Мартино и теми, на которые он возражает, не так велика, как он указывает, и даже, мне кажется, различие скорее обратно тому, которое он излагает. Короче, разница в том, что Мартино признает существование тайны там, где учение, которое он защищает, не признает ее. Что касается до меня, то, сходясь с г-ном Мартино в наших несогласиях с материалистическим объяснением, как крайне неглубоким, я отличаюсь от г-на Мартино только в том, что он считает, будто нашел другое объяснение явлений, а я признаюсь, что не могу найти. И тогда как Мартино думает, что может понять силу, проявляющуюся в вещах, я считаю своим долгом признать, после многих попыток, что я не могу понять ее. Так что перед отвлеченной проблемой, которую представляет Вселенная, Мартино считает человеческий интеллект всесильным, а я считаю его бессильным. Мне кажется, это не противоположность взглядов, как указывает статья Мартино. Если уж говорить о "гордости науки", то она, очевидно, произошла из гордости теологии. Я не замечаю смирения в той вере, что человеческий разум способен понимать и то, что выше очевидности; я не вижу особенного благочестия в утверждении, что во Вселенной, в природе нет другого высшего существования, кроме того, которое представляется нам сознанием. Напротив, я считаю вполне возможным защищать положение, что больше смирения заключается в признании своей неспособности объять мыслью причину всех вещей и что религиозное чувство найдет наивысшее выражение в той вере, что Высшая Сила не более может быть представлена в терминах человеческого сознания, чем последнее в пределах функций растений. XII ФАКТОРЫ ОРГАНИЧЕСКОЙ ЭВОЛЮЦИИ"  {Появилось впервые в печати в 1886 г.} Люди, достигшие средних лет, хорошо еще помнят то время, когда воззрения на происхождение растений и животных представляли собою нечто хаотическое. Среди малодумающей части общества существовала молчаливая вера в сотворение путем чуда, - учение, составлявшее существенную часть догмы христианского вероучения. Среди мыслящего общества существовали две партии, и каждая из них придерживалась гипотезы, которая не могла быть доказана. Из них одна партия - несравненно более многочисленная, к которой принадлежали почти все те, чье мнение определяется научным образованием, не признавая буквально ортодоксальной догмы, успокаивалась на компромиссе между учением чудесного творения и учениями, основанными на открытиях геологов. Другая малочисленная группа, полемизировавшая с первой и состоящая из нескольких лиц, не имевших значения в науке, придерживалась учения, отступающего и от геологических, и от научных представлений. Профессор Гексли в своей лекции "The Gaming of Age of The Origin of Specicesn" (Наступление эпохи "Происхождения видов"), о первой из этих партий говорит: "Двадцать один год тому назад, несмотря на работу, начатую Hutton'ом и продолженную с редким искусством и терпением Ляйелем, господствующим представлением о прошлом земного шара было учение о катастрофах. Громадные и внезапные физические революции, массовые творения и уничтожение живых существ - таковы были модные представления геологической эпопеи, введенные в обращение заблудшим гением Кювье. Серьезно были убеждены и учили, что конец каждой геологической эпохи был ознаменован катаклизмом, при котором все без исключения живые существа гибли и заменялись совершенно новыми путем нового творения, лишь только мир возвращался в спокойное состояние. И никого не поражало такое странное представление о природе, которая действует точно в игре в вист, где после каждого роббера игроки встают из-за стола и приглашают новый состав играющих. Возможно, что я ошибаюсь, но я очень сомневаюсь, чтобы в настоящее время оставался хоть один серьезный приверженец подобных представлений. Прогресс научной геологии возвел на уровень аксиомы принцип однообразия, согласно которому познание прошедшего должно быть достигнуто путем изучения настоящего, а дикое умозрение о катастрофах, к которым четверть века назад мы все с почтением прислушивались, вряд ли найдет терпеливого слушателя в наши дни". В другой партии, которая не удовлетворялась понятиями, только что излагаемыми словами профессора Гексли, существовали две фракции. Большинство восхищалось "Vestiges of the Natural History of Creation" - сочинением, которое, стараясь доказать, что органическая эволюция действительно происходила, утверждало, что "причиной органической эволюции является "импульс", сообщенный сверхъестественной силой живым формам, который заставляет их двигаться вперед... по лестнице организации". Приверженцы взглядов "Vestiges", большинство которых были люди недостаточно осведомленные в фактическом материале, были осмеиваемы более знающими учеными за то, что удовлетворялись объяснениями, большинство которых были слабы или легко опровергались объяснениями противников. Столь же отрицательно относились к последней фракции и философы. Им казалось смешным довольствоваться объяснением, которое в действительности не есть объяснение: объяснение "стремлением" к прогрессу столь же мало помогает нам понять факты, как объяснение "боязнью пустоты" помогало в свое время понять явления поднятия воды в насосе. И потому группа, составляющая вторую категорию, была очень малочисленна. Но было несколько человек, которые не удовлетворялись этим чисто словесным решением вопроса, намеченным, хотя на различных языках, Ламарком и Эразмом Дарвином, и не разделяли указанную как Эр. Дарвином, так и Ламарком гипотезу о том, что напряжение потребностей и желаний может вызвать рост частей, служащих для их удовлетворения; они принимали только одну vera causa из всех причин, признаваемых этими писателями, - именно видоизменение структуры, вызываемое видоизменением функций. Они признавали единственным процессом органического развития приспособление органов и способностей в зависимости от их употребления или неупотребления, непрерывное формирование организмов то в одну, то в другую форму, в зависимости от окружающих условий, ибо формирование это всегда идет в согласии с изменением этих окружающих условий. Эта причина, признаваемая немногими, была несомненно верно указана, так как, с одной стороны, не подлежит вопросу, что в течение жизни индивидуального организма изменение в функциях организма обязательно влечет за собой изменение в его строении, а с другой - ничто не мешает принять гипотезу, что изменения строения, вызываемые таким путем, могут быть унаследованы. Однако для непредубежденных мыслителей было ясно, что эта причина не может быть разумно приложена к объяснению большинства фактов. Хотя у растений наблюдаются изменения, которые могут быть не без основания приписаны непосредственному действию измененных отправлений организма., вызванных видоизменением окружающих условий, однако большинство черт организации растений не поддаются подобному объяснению. Нельзя предполагать, что шипы терновника, при помощи которых растение оказывается в значительной мере защищенным от ощипывания животными, развились и приняли свою настоящую форму благодаря продолжительному исполнению своей защитной функции, во-первых, громадное большинство шипов никогда вовсе не подвергалось ощипыванию, и, во-вторых, мы не имеем ни малейшего основания предполагать, что те из шипов, которые ощипывались, именно в силу последнего стал?! расти и приняли ту форму, при которой их функция может быть наилучшим образом исполнена. Растения, сделавшиеся несъедобными благодаря густому шерстистому покрову их листвы, не могли развить свои покровы путем прогресса, являющегося непосредственной реакцией на действия их врагов; дело в том, что нельзя придумать никакого рационального объяснения того, почему бы одна часть растений начала образовывать на поверхности волоски, если другая его часть будет поедаема животными. Каким непосредственным действием функции на структуру можно объяснить появление скорлупы у ореха? Каким образом действия птиц могли вызвать в семенах многих растений выделение жирных масел, назначение которых состоит в том, чтобы сделать семена невкусными для птиц и тем предохранить их от выклевывания? Или каким образом можно приписать окружающим условиям непосредственную причину возникновения у некоторых семян тонких перышек, благодаря которым семена могут быть переносимы дуновением ветра в отдаленные места. Ясно, что и в этих и в бесчисленных других случаях изменения строения не могут быть непосредственно вызваны изменением функций. В такой же мере это справедливо и относительно животных. Хотя нам известно, что при грубой работе кожный слой может быть настолько возбуждаем, что развивает сильно утолщенный эпидермис, в некоторых случаях совершенно роговой, и хотя нам легко допустить гипотезу, что подобное явление, часто повторяясь, может сделаться наследственным, тем не менее подобная причина не может объяснить нам появление щита черепахи, вооружение армадилла и черепитчатую покрышку ящера (Manis). Кожа этих животных вовсе не подвергается большей работе, чем кожа всякого другого животного, покрытого волосами. Оригинальные выросты, резко отличающие голову птицы-носорога, не могут возникнуть как реакция в ответ на действия внешних сил. Если даже признать их чисто защитное значение, то неразумно будет допустить, что голова птицы-носорога более нуждается в защите, чем голова всякой другой птицы. Если счесть за очевидное, что общая масса покровов у животных в некоторых случаях обусловливается степенью действия на ту или другую часть тела внешних влияний, если признать допустимым, что развитие перьев из предшествующих форм кожных покровов явилось результатом излишнего питания, вызванного излишним поверхностным кровообращением, то при всем том мы, однако, еще не объяснили бы саму структуру. Точно так же мы не нашли бы никакого ключа к объяснению специальных видов оперения: гребешков многих птиц; хвостовых перьев, иногда необычайно длинных; странно расположенных перьев райской птицы и т. д. и т. д. Тем очевиднее невозможность объяснить влиянием употребления или неупотребления окраску животных. Никакое непосредственное приспособление форм к отправлению не могло вызвать образование голубых бугров на лице мандрила, полосатости шкуры у тигра, великолепного оперения у зимородка, глазных пятен на хвосте у павлина или, наконец, разнообразных узоров на крыльях насекомых. Достаточно одного примера - примера рогов оленя, чтобы показать, насколько недостаточна для объяснения одна вышеназванная причина Во время своего роста рога оленя все время остаются без употребления, к тому же времени, когда они становятся готовыми к употреблению, они уже очищаются от мертвой кожи и обволакивающих их высохших кровеносных сосудов, будучи лишенными нервов и сосудов, они становятся уже не способными к какому бы то ни было изменению строения, обусловливаемому изменением функции. Что же касается тех немногих, которые отвергали учение, изложенное выше словами Гексли, и которые, придерживаясь учения о беспрерывной эволюции, пытались объяснить явления этой эволюцией, то про них должно сказать, что, хотя признаваемая ими причина была истинной, тем не менее она была недостаточна для объяснения большей части известных фактов, даже если допускать ее действие в течение ряда последовательных генераций. Будучи в свое время сам одним из этих немногих, я, обращаясь взором назад, поражаюсь, насколько те факты, которые согласовались с защищавшимися взглядами, монополизировали сознание и вытесняли из него факты, несогласные с ними, как бы ни были они убедительны. Заблуждение это имело свое основание. Считая невозможным принять какое-либо учение, которое заполнило бы пробел в естественной связи причин, и признавая бесспорность возникновения и развития всех органических форм путем накопления естественно возникающих видоизменений, мы предполагали, что та причина, которая объяснила некоторые категории видоизменений, в состоянии объяснить и остальные, думалось, что последние в конце концов будут подведены под ту же причину, хотя было неясно, каким образом это произойдет. Заканчивая это предварительное замечание, мы повторяем уже сказанное выше, что около тридцати лет тому назад еще не было никакой сносной теории о происхождении живых существ Из двух враждебных учений ни одно не выдерживало критики. Из этого безвыходного положения мы были выведены - в значительной степени, ибо я не думаю, чтобы совершенно, - книгой "Происхождение видов". Эта книга выдвинула на сцену новый фактор, вернее, фактор, участие которого уже признавалось то тем, то другим наблюдателем (как на это указывает и сам Дарвин в своем введении ко второму изданию) и относительно которого можно было с самого начала сказать, что он должен играть огромную роль в происхождении животных и растений. Рискуя подвергнуться обвинениям в слишком частом повторении, я считаю тем не менее необходимым вкратце напомнить несколько крупнейших категорий фактов, которые объясняются гипотезой Дарвина, так как в противном случае может быть непонятным то, что следует далее. Я мало колеблюсь делать это, так как старые гипотезы, вытесненные Дарвиновой, никогда не были популярны и в последнее время преданы такому полному забвению, что большинство читателей едва ли и знают об их существовании и потому не могут понять, насколько успешны объяснения Дарвина по сравнению с безуспешными попытками предшествующих объяснений Из этих фактов четыре главнейших мы здесь отметим. Прежде всего факты приспособления, примеры которых уже приводились выше, наиболее убедительны. Непонятно, например, каким образом особое приспособление, наблюдаемое у растения-рыболова, могло бы быть произведено накопленным влиянием отправления на строение. Но без труда можно понять, что устройство это могло быть вызвано последовательным подбором благоприятных видоизменений. Или же не менее замечательное приспособление мухоловки, или еще более поразительное приспособление у одного водяного растения для ловли молодых рыбок. Невозможно объяснить себе непосредственным влиянием одного усиленного употребления образование таких кожных выростов, как иглы дикобраза. Но если предположить, что отдельные индивидуумы вида, вообще лишенного других родов защиты, могли приобрести жесткость шерсти, делавших их менее лакомым блюдом, то остается для удовлетворительного объяснения сделать вполне возможное предположение, что такие лучшие защищенные индивидуумы переживали других и что в последовательном ряду поколений шерсть изменилась в щетину, щетина - в шипы, шипы - в иглы (так как все эти образования гомологичны); таким путем мог совершиться переход шерсти в шипы. Подобным же образом можно объяснить происхождение непарного раздувающегося мешка у тюленя-хохлача (Cistofora cristata), любопытное рыболовное приспособление в виде червевидного придатка на голове Lophius piscatorius или морского черта, шпоры на крыльях некоторых птиц, оружие меча-рыбы или пилы-рыбы, сережки у домашних птиц и множество других подобных особенностей, которые невозможно объяснить влиянием употребления или неупотребления, но которые объяснимы как результат естественного подбора, действовавшего в том или другом направлении. Во-вторых, Дарвин, показывая нам, каким образом возникли бесчисленные видоизменения формы, строения и окраски, в то же время показал, каким образом путем сохранения благоприятных видоизменений могли возникнуть новые образования. Так, например, первой ступенью в развитии рогов на головах различных травоядных животных могло быть появление мозолистых наростов, вызванных привычкой бодаться; подобные наросты, возникнув функционально, могли затем развиваться благодаря подбору, в наиболее выгодном направлении. Подобное объяснение не может быть приложено к случаям неожиданного появления второй пары рогов, что нередко случается у овец: такой придаток, если бы он оказался благодетельным, мог бы стать постоянным признаком благодаря естественному подбору. Точно так же изменения в числе позвонков не могут быть объяснены влиянием употребления или неупотребления; но если допустить возможность самопроизвольного или, правильнее, случайного видоизменения, мы поймем, что если добавочный позвонок (как у некоторых голубей) оказался бы благоприятным видоизменением, то переживание лучше приспособленного могло превратить его в постоянную особенность. При дальнейшей подобной прибавке позвонков могли возникнуть такие длинные ленты позвонков, какие мы видим, например, у змей. Совершенно то же можно сказать про молочные железы. Нет ничего неразумного в предположении, что благодаря большему или меньшему употреблению, передававшему по наследству в ряду последовательных генераций, молочные железы могли увеличиться или уменьшиться в своих размерах. Но не может быть и вопроса, годится ли такое объяснение к изменению числа молочных желез. Здесь не может быть другого объяснения, кроме передачи по наследству самопроизвольных видоизменений, подобных тем, какие мы встречаем у людей. На третьем месте поставили некоторые изменения в соотношении частей. Соответственно большему или меньшему употреблению того или другого органа, мускулы, приводящие его в движение, становятся больше или меньше; и если изменения наследуются, то орган в ряду поколений может сделаться больше или меньше. Однако изменения в расположении или прикреплении мускулов не могут быть объяснены подобным образом. Найдено, особенно по отношению к конечностям, что отношения сухожилий к костям и друг к другу не всегда бывают одни и те же. Вариации в способе их прикрепления могут оказаться случайно выгодными и через это могут сделаться постоянными. В таком случае мы будем иметь дело с категорией структурных изменений, для объяснения которых может дать ключ только гипотеза Дарвина, и никакая другая. Еще в большей степени то же можно сказать про явления мимикрии Последние больше, чем всякие другие явления, могут служить поразительным примером того, как особенности, по-видимому, необъяснимые становятся легко объяснимыми, если их приписать повторному переживанию индивидуумов, варьировавших в благоприятном смысле. Мы можем сказать, что достигли понимания таких чудесных явлений подражательности, как существование известного листовидного насекомого, жучков, "напоминающих по виду каплю росы, катящуюся по поверхности листа", гусениц, которые, успокаиваясь, вытягиваются таким образом, что совершенно походят на сучки дерева. Мы можем объяснить возникновение еще более удивительных явлений подражательности, каковы, например, подражания одних насекомых другим. Бэтs (Bates) уверяет, что существуют виды бабочек, спасающихся от пожирания насекомоядными птицами благодаря их отвратительному вкусу; этим бабочкам подражают по окраске виды глубоко от них отличающиеся, подражание это настолько совершенно, что даже опытный энтомолог может быть легко обманут. Объяснить это явление можно таким образом, что черты легкого сходства, случайно обманывающие птиц, накоплялись поколение за поколением вследствие повторяющегося ускользания от птиц более похожих индивидуумов, таким образом, сходство могло сделаться очень значительным. Признавая в целом в настоящее время процесс, раскрытый Дарвином и изображенный им с таким искусством и старанием, можем ли мы сказать в заключение, что одного этого процесса самого по себе достаточно для объяснения органической эволюции? Можно ли естественный подбор благоприятных видоизменений признать за единственный фактор? Подвергнув действительность критическому изучению, мы считаем себя вправе думать, что одного этого фактора недостаточно для объяснения всего того, что должно быть объяснено. Оставляя пока без рассмотрения фактор, который следует счесть за первоначальный, можно утверждать, что вышеупоминавшийся фактор, приводимый Эразмом Дарвином и Ламарком, также принимает участие наряду с естественным подбором. Если гипотеза о передаче по наследству функционально возникших видоизменений и недостаточна для объяснения большей части фактов, тем не менее она может быть приложена для объяснения другой, меньшей, группы фактов, хотя тоже распространенной. Говоря по тому же вопросу лет двадцать тому назад ("Основания биологии", 166), я утверждал, что уменьшение размера челюстей, наблюдаемое у цивилизованных человеческих рас, не может быть объяснено действием естественного подбора благоприятных видоизменений, ибо ни одно из тех уменьшений, из которых в течение тысячелетий сложилась современная форма челюстей, не могло быть в каждом отдельном случае настолько выгодным для индивидуума, чтобы способствовать переживанию его потомства, на том основании, что уменьшение челюстей влечет за собою уменьшение расходов по питанию, а также и уменьшает тяжесть, которую нужно поддерживать. Я не оставил тогда без рассмотрения, хотя и имел бы основание сделать это, и две другие возможные причины. Можно было возразить, что существует какое-то органическое соотношение между увеличением массы мозга и уменьшением размера челюстей учение Кампера о лицевом угле может служить для этого доказательством. Но этот аргумент легко может быть разбит указанием многих примеров людей с малыми челюстями и столь же малым мозгом и нередких случаев существования индивидуумов известных силой своего ума и имеющих в то же время челюсти, не только не меньшие, но даже большие против средних размеров. Если же возможной причиной признать половой подбор, то и против последнего можно сделать возражение, ибо если допустить, что даже такое слабое уменьшение челюстей, которое может иметь место на протяжении отдельного поколения, оказывало притягательное влияние на мужчин, зато другие побудительные моменты выбора у мужчин были слишком многочисленны и важны, чтобы не перевесить вышеназванного одного момента. Что касается выбора со стороны женщин, то он едва ли имел какое-либо значение ибо в более ранние времена женщин похищали или покупали, а в более позднейшие времена они отдавались в брак своими родителями. Такой разбор фактов не мог поколебать во мне убеждения, что уменьшение челюстей обусловливалось только одною причиною, а именно последовательным уменьшением функции, вызванным употреблением подобранной и хорошо приготовленной пищи. Здесь я намерен привести еще один пример для лучшего выяснения связи между изменением функции и изменением строения. Для примера я воспользуюсь теми разновидностями или, скорее, подразновидностями собак, которые, как, например, комнатные собачки, питаясь легкой пищей, не имеют необходимости упражнять свои челюсти для разрывания и дробления пищи, а также редко сами снискивают себе добычу и вступают друг с другом в драки. Никакого вывода нельзя было извлечь из рассмотрения самих челюстей, которые у этих собак были сильно укорочены, по всей вероятности благодаря подбору. Чтобы убедиться в непосредственном уменьшении мускулов, участвующих при смыкании челюстей и при кусании, пришлось бы сделать ряд довольно трудных наблюдений. Но гораздо легче привести косвенные доказательства такого уменьшения путем изучения тех мест костей, к которым прикрепляются мышцы Изучение черепов различных комнатных собак, которые находятся в музее "College of Surgeons", доказывает относительно слабое развитие таких костей. Только один череп мопса принадлежит индивидууму не вполне развитому, и хотя черты его вполне установились, однако этим черепом нельзя пользоваться как доказательством. Череп тойтерьера имеет очень ограниченную область прикрепления височной мышцы; зигоматические дуги у него слабы и место прикрепления жевательной мышцы крайне незначительно. Еще более многозначительны наблюдения, добытые от черепа болонки "King Charles"; если продолжительность поколения у этой болонки определить в 3 года и принять во внимание, что эта разновидность могла существовать еще до царствования Карла II, то мы мОжем считать, что названная болонка существует уже в продолжение около ста поколений. Относительная ширина между наружными поверхностями зигоматических дуг крайне мала; узость височной впадины также поразительна; самые дуги очень тонки; височные мускулы не оставили никакого следа ни по линии своего прикрепления, ни на покрываемой ими поверхности; даже места прикрепления жевательной мышцы развиты очень слабо. В Музее естественной истории между черепами собак есть один, лишенный названия, который бросается в глаза своим малым размером и своими зубами: он принадлежит одной из разновидностей комнатных собачек и имеет особенности, одинаковые с особенностями вышеописанного черепа. Таким образом, мы имеем дело с двумя, если не с тремя, группами собак, которые, будучи одинаково защищены и обеспечены пищею, представляют собою доказательство, что в ряду поколений части, принимающие участие в смыкании челюстей, потерпели уменьшение. Чему следует приписать это уменьшение? Само собою разумеется, не искусственному подбору, так как большинство вышеназванных особенностей не оставляют никаких следов на экстерьере животного; лишь величина просвета зигоматической дуги одна может быть заметна. Тем менее может быть речь о естественном подборе; так как, с одной стороны, не могло быть никакой борьбы за существование между такими собаками; с другой стороны, не может быть речи о выгодности в борьбе за существование для индивидуума таких видоизменений, которые состоят в уменьшении. Экономию питания также необходимо исключить. При обильном кормлении, которым пользовались такие собаки, гораздо скорее могла бы иметь место тенденция к отысканию в организме мест, куда бы можно было отложить излишек пищи, чем к отысканию таких частей, от которых можно было бы кое-что урезать. Т