тная определенная норма свободы, к которой способен народ, и всякое расширение ее с одной стороны неминуемо влечет за собой ограничение ее с другой. Французская республика обнаруживает, пожалуй, не больше уважения к правам личности, чем вытесненный ею деспотизм, а французы избиратели пользуются своей свободой только для того, чтобы снова впасть в рабство. В Америке путы, налагаемые государством, заменены оковами общественного мнения, и граждане там во многих отношениях более стеснены, чем у нас. Если нужно доказательство тому, что равенство прав на представительство еще недостаточная гарантия свободы, мы имеем его в тех же тред-юнионах; организация их чисто демократическая, и между тем строгость и беззастенчивость их в отношении членов недалеко ушли от неаполитанской тирании. Если истинная цель состоит в том, чтобы добиться настолько большой свободы, какая только доступна для индивида, если средство, ведущее к этой цели, как обыкновенно думают, заключается в том, чтобы открыть массе доступ к политической власти, то, рассматривая дальнейшие степени понижения ценза, надо прежде всего поставить перед собою вопрос: повысится ли от этого средний уровень свободы граждан? Будет ли иметь каждый в отдельности большую, чем прежде, свободу по-своему добиваться намеченных себе в жизни целей? В данном случае вопрос надо ставить так: не будет ли добро, которое могут принести обладатели ценза в 7,6 или 5 фунтов, содействуя устранению существующих несправедливостей, отчасти или всецело парализовано злом, которое они же могут причинить, вводя несправедливости иного рода? Desideratum есть такое умножение числа избирателей, какое возможно допустить, не давая возможности народу приводить в исполнение свои обманчивые схемы чрезмерной государственной регламентации. Главное - определить, будет ли предлагаемое нам увеличение числа избирателей больше или меньше, чем нужно. Рассмотрим вкратце факты. Цифры, приводимые лордом Русселем, показывают, что новый разряд избирателей будет состоять главным образом из ремесленников, а большинство ремесленников, как мы уже видели, соединены в одно целое общим желанием урегулировать отношения труда и капитала. Лорд Руссель ошибается: как класс, они далеко не "вполне пригодны к свободному и независимому пользованию политическими правами (franchise)". Наоборот, они более, чем всякий другой класс, стеснены в своих действиях. Они - рабы авторитетов, ими же и поставленных. Зависимость фермеров от помещиков и рабочих от хозяев далеко не так велика; ибо каждый из них может перенести свой труд или капитал в другое место. Кара же за неповиновение правилам рабочих союзов настигает виновного, где бы он ни был. А следовательно, надо ожидать, что масса новоиспеченных городских избирателей (borough electors) будет действовать единодушно, по предписаниям центрального правления соединенных рабочих союзов. Мы только что получили известие, подтверждающее наши догадки. Только что опубликован адрес, поднесенный всем английским рабочим конференцией строительных ремесел (Conference of the Building Trades): рабочих благодарят за поддержку; советуют держаться той же организации; предсказывают в будущем успешное достижение целей и намекают, что пора возобновить агитацию в пользу девятичасового рабочего дня. Итак, мы должны быть готовы к тому, что индустриальные вопросы скоро сделаются очередными и руководящими, ибо для ремесленников они представляют более жгучий интерес, чем всякие другие. И можно с уверенностью сказать, что ими будет определяться большинство избраний. Сколько же именно? Местах в тридцати новый разряд избирателей составит численное большинство; действуя единодушно, они непременно возьмут верх над уже имеющимися ныне избирателями, даже предполагая, что партии, враждующие теперь между собою, соединятся. В полдюжине других мест новоиспеченные избиратели составят возможное большинство, т. е. возьмут верх, если только местные либералы и консерваторы не сплотятся и не будут действовать вполне единодушно, что маловероятно. В городах приблизительно пятидесяти число избирателей возрастет в полтора раза и больше; иначе говоря, новая партия будет иметь возможность выбирать между двумя уже имеющимися партиями и, конечно, поддержит ту, которая обещает оказывать наиболее содействия планам ремесленников. Нам возразят, что для этого надо предположить, что весь новый разряд избирателей состоит из ремесленников, чего нет на самом деле. Это правда. Но с другой стороны, надо взять в расчет, что среди домохозяев с цензом в 10 ф. есть много ремесленников, а вольные граждане (freemen) почти сплошь те же ремесленники; а следовательно, общее число ремесленников в каждой отдельной группе избирателей будет не меньше, чем мы предполагаем. Если же принцип тред-юнионистской организации будет целиком применен к делу выборов, что, по нашему мнению, непременно и будет, под давлением его окажутся 80-90 городов, которые могут посадить в парламент от 100-150 представителей, предполагая, что найдется такое количество подходящих кандидатов. Но ведь представители сельских общин не подлежат и не будут подлежать влиянию рабочих союзов; следовательно, надо ожидать антагонизма между ними и избирателями-ремесленниками; такой же антагонизм могут обнаружить и небольшие местечки. Возможно, однако же, что землевладельцы, раздраженные возрастающей властью богатого купечества, с каждым годом нагоняющего их, предпочтут примкнуть не к нанимателям, но к наемникам, а за ними и все, кто подвластен им. Так в былые времена дворяне, соединившись с народом, восставали против королей или короли вместе с народной массой шли против дворян. Но оставим в стороне эти отдельные возможности. В данный момент есть полное основание думать, что сельские избиратели по вопросам промышленности станут в оппозицию с городскими. Значит, вопрос надо ставить так нельзя ли обеспечить выгоды, проистекающие от дарования права голоса большему количеству граждан, - а выгоды эти, несомненно, будут велики, - поставив в то же время преграду сопутствующим им пагубным тенденциям? Возможно, что эти новые избиратели-ремесленники будут иметь большую силу делать добро, тогда как власть их приносить вред будет в значительной степени парализована. Но это следовало бы еще хорошенько обсудить. Один только вопрос не возбуждает в нас никаких колебаний, а именно вопрос об уплате налогов как необходимом условии (ratepaying qualification). Из ответа лорда Русселя м-ру Брайту и позднее, из ответа его же м-ру Стилю, мы видим, что этот пункт предполагается оставить без изменений, т. е. что избиратели с цензом в 6 ф. будут сравнены с избирателями 10-фунтового ценза. В 1851 г. Compound-Householders-Act'ом, о котором мы уже упоминали, постановлено было, что нанимателей домов в 10 ф., за которых налоги уплачивают их хозяева, если они уплатили однажды налог подлежащим властям, на будущее время должно рассматривать как плательщиков налогов, и, соответственно этому, они должны получить право голоса. Иными словами, условие платы налогов является номинальным: на практике так оно и выходит; доказательством служит тот факт, что в Манчестере по выходе этого акта сразу прибавилось 4000 избирателей. Удерживать это постановление и продолжать действовать в том же духе мы считаем безусловно вредным. Мы уже доказали, что по мере усиления власти народа необходимо приближаться к системе прямого обложения, и, следовательно, отмена уплаты налогов, как необходимого условия для получения права голоса, есть шаг назад, в смысле уменьшения личного опыта избирателя касательно расходов на общественное управление. Но это вовсе не единственное основание для неодобрения. Поставленная условием уплата налогов есть надежное испытание, - испытание, отделяющее в среде рабочих классов более достойных от менее достойных. Мало того, таким путем подбираются люди наиболее пригодные к пользованию правом голоса, обладающие специальными умственными и нравственными качествами, необходимыми для разумного политического поведения. Какие умственные свойства предполагает подобное поведение? Прежде всего, умение мысленно представлять отдаленные последствия. Демагоги легко вводят в заблуждение именно тех людей, которые видят перед собой лишь ближайшие результаты и не принимают в расчет отдаленных, хотя бы им и указывали на них; результаты эти представляются им смутными, туманными, теоретическими и не отвращают их от желания вцепиться зубами в обещанную кость. Наоборот, мудрый гражданин представляет себе грядущие беды так же ясно, как если бы они стояли у него перед глазами, и страх перевешивает в нем соблазн данного момента. Соответственно этим двум характеристикам, обязательное условие уплаты налогов делит арендаторов на два разряда: одни предоставляют платить за себя хозяевам и лишаются права голоса; другие сами уплачивают налоги, чтобы получить это право; одни не способны противиться искушениям, не способны откладывать и предпочитают лишиться права голоса, чем подвергать себя неудобству периодической уплаты налогов; другие противятся соблазну и делают сбережения, между прочим, с целью уплатить налоги и сделаться избирателями. Исследуем эти характерные черты, дойдем до источников их, и мы убедимся, что в большинстве случаев человек, непредусмотрительный в денежном отношении, будет непредусмотрителен и в области политики, и, наоборот, между людьми расчетливыми в житейском смысле найдется много недурных политиков. А потому было бы безумием отменить постановление, благодаря которому население само собой распадается на два разряда - людей, добивающихся гражданских прав, и людей, добровольно их теряющих. XI  "КОЛЛЕКТИВНАЯ МУДРОСТЬ" (Впервые напечатано в "The Reader" от 15 апреля 1865 г.) Для суждения о том, в какой мере человек обладает способностями законодателя, определенного критерия не существует. Мы редко узнаем, насколько близки или, напротив, далеки от цели расчеты наших государственных людей: медленность и сложность социальных реформ не допускают точного сравнения достигнутых ими результатов с составленными заранее предположениями. В некоторых случаях, однако же, нам представляется возможным оценить в полной мере мудрость парламентских решений. Одно из них, имевшее место несколько недель тому назад, дает нам мерило для суждения об их законодательных способностях, и мерило это настолько знаменательно, что мы не можем умолчать о нем. По самому краю Котсуольда, как раз над долиной Северна, расположены ключи, которые, вследствие своего положения у самого длинного из целой сотни потоков, образующих своим слиянием Темзу, названы, в силу некоторой поэтической фикции, "источниками Темзы". Имена, даже и в том случае, когда они являются поэтическими фикциями, наводят на заключения, а заключения, хотя и выведенные не из фактов, а из слов, одинаково способны влиять на наш образ действия. Таким образом случилось, что, когда недавно образовалось общество, чтобы снабжать Чельтенгам и некоторые другие соседние пункты водой из этих источников, это вызвало сильную оппозицию. Times поместил статью под заглавием "Угрожающее исчезновение Темзы" (Threatened Absorption of the Thames), в которой сообщалось, что сделанное этой компанией парламенту предложение "вызвало в городе Оксфорде некоторое смущение, которое распространится, несомненно, по всей долине Темзы" и что "подобная мера в случае ее осуществления уменьшит количество воды в этой благородной реке на миллион галлонов в день". Миллион - слово, устрашающее и внушающее мысль о чем-то необъятном. Между тем переведение этих слов в мысль успокоило бы, может быть, страхи сотрудника Times'a. Рассчитав, что миллион галлонов воды можно было бы заключить в пространство в 50 куб. футов емкости, он убедился бы, что благородство Темзы не слишком бы пострадало от такой потери: дело в том, что течение Темзы выше того места, где на него влияет морской прилив, в течение 24 часов дает такое количество воды, которое в 800 раз превышает указанную выше цифру! При вторичном чтении билля об утверждении этого вновь проектированного водопроводного общества в палате общин стало очевидным, что воображение наших правителей находится приблизительно под таким же давлением фраз вроде: "источники Темзы", "миллион галлонов ежедневно", как и воображение невежд. Хотя количество воды, которым предполагалось воспользоваться, относится к количеству, протекающему по Теддингтонскому шлюзу, приблизительно как 1 ярд к полумиле, многие члены полагали, что такая потеря будет серьезным несчастьем для страны. Не существует достаточно точного способа измерения, чтобы открыть разницу между Темзой, как она есть, и Темзой минус Сернейские ключи; несмотря на то, в палате серьезно утверждалось, что при предполагаемом уменьшении количества воды в Темзе "отношение содержания сточной к чистой было бы значительно увеличено". Отнять у 12 часов одну минуту - вот пропорция, которая соответствовала бы тому количеству воды, которое желало отнять у Темзы население Чельтенгама. Тем не менее палата общин постановила, что предоставить его Чельтенгаму значило б "лишить города, расположенные по берегам Темзы, принадлежащих им прав". Хотя из количества воды, проносимой Темзой мимо этих городов, 999 из 1000 частей не утилизируются, тем не менее наши законодатели считали великою несправедливостью, если бы одна или две из этих частей были присвоены обитателями города, жители которого могут иметь теперь ежедневно только четыре галлона гнилой воды на душу! Но это очевидное неумение составить себе соответствующее истинным количественным отношением представление о причинах и следствиях какого-либо явления обнаружилось еще более разительным образом. Многие члены утверждали, что общество Thames Navigation Commissioners воспротивилось бы этому биллю, если бы оно не обанкротилось раньше, и эта гипотетическая оппозиция, как оказалось, имела в глазах членов большой вес. Если можно доверять газетным известиям, палата общин серьезно отнеслась к утверждению одного из своих членов, что в случае отвлечения Сернейских ключей "образуются отмели и перекаты", и даже пророческое заявление, что объем и сила течения Темзы серьезно пострадают от потери 12 гал. в секунду, не вызвало, по-видимому, ни смеха, ни выражений удивления! Все количество воды, доставляемое этими ключами, могло бы быть приносимо потоком, текущим через трубу в 1 ф. в диаметре при скорости, не превышающей две мили в час. И между тем, когда заявлялось, что судоходность Темзы серьезно пострадает от такой потери, это никому не показалось смешным. Напротив, палата отвергла билль о чельтенгамском водопроводе большинством 118 против 88. Правда, что все эти данные не были тогда подобным образом сопоставлены. Но что удивительно, даже и при отсутствии специального сравнения, и что при этом не бросилось сразу в глаза, вода ключей, орошающая как-нибудь несколько квадратных миль, может представлять только бесконечно малую часть воды, вытекающей из бассейна Темзы и распространяющейся на пространство многих тысяч квадратных миль. Сам по себе этот вопрос не имеет большого значения; он занимает нас только лишь как пример законодательной мудрости. Вышеуказанное решение этого вопроса представляет собою один из тех небольших пунктов, с которых открывается вид на большое пространство, и этот вид неутешителен. На примере очень простого вопроса здесь обнаруживается почти невероятная неспособность представить себе соотношение между причиной и ее следствиями; между тем задача собрания, обнаружившего такую неспособность, заключается именно в решении вопросов, касающихся причин и результатов чрезвычайно сложного рода. Все процессы, имевшие место в человеческом обществе, возникают вследствие совпадения и столкновения человеческих действий, характер и размеры которых определяются человеческой природой в ее настоящем состоянии. Они являются настолько же результатом естественной причинности, как и все другие результаты, и точно так же предполагают определенные количественные отношения между причинами и следствиями. Всякий законодательный акт предполагает диагноз и прогноз, из которых каждый требует разумной оценки социальных сил и их действий. Прежде чем какое-нибудь зло может быть устранено, оно должно быть прослежено до своих корней, лежащих в мотивах и идеях людей, какими они в действительности являются при данных социальных условиях, - задача, требующая, чтобы действия, стремящиеся к известному результату, были приведены к одному знаменателю и чтобы существовало нечто вроде верного представления об их результатах как в качественном, так и в количественном отношении. Затем должны быть в должной мере оценены род и степень влияния тех побочных факторов, которые будут приведены в действие проектируемым законом. Каковы будут результаты, созданные новыми силами в их совместном действии с силами, прежде существовавшими, - задача еще сложнее предыдущей. Нам, конечно, возразят на это, что люди, неспособные составить приблизительно верное суждение о самом простом вопросе физической причинности, могут быть, несмотря на это, очень хорошими законодателями. И это представляется для большинства людей настолько естественным, что молчаливое предположение противоположного покажется им нелепым; это последнее обстоятельство служит одним из многих показателей господствующего глубокого невежества. Справедливо, что эмпирические обобщения, которые люди извлекают из своих взаимных сношений, достаточны для того, чтобы внушить им некоторые представления о тех приблизительных результатах, которые явятся следствием новых мероприятий, и это заставляет их предполагать, что они вообще достаточно дальновидны. Между тем прошколенный точными науками ум скоро доказал бы им шаткость выводов, основанных на подобных данных. И если нужны доказательства неосновательности подобного рода выводов, то достаточное количество их представляет тот колоссальный труд, который тратится ежегодно законодательным собранием на исправление сделанных им в предшествующие годы ошибок. Если бы нам возразили на это, что бесполезно останавливаться на такой неспособности палаты общин, раз мы лучших суждений получить не можем, ибо паллата состоит ведь из сливок нации, - мы возразили бы на это, что тут возможны два заключения, имеющих важное практическое значение. Во-первых, мы убеждаемся, насколько пресловутая интеллектуальная культура наших высших классов недостаточна для того, чтобы дать им возможность сделать более или менее правильный вывод даже из простых явлений, не говоря уже о сложных. Во-вторых, мы можем сделать еще и тот вывод, что если последствия тех сложных явлений, которые имеют место в человеческих обществах и которые представляют такие значительные трудности, так мало им доступны, то их вмешательство в подобного рода вопросы было бы полезно ограничить В особенности в одном направлении считали бы мы разумным положить предел расширению их законодательной деятельности. Недавно высказано было предположение, что образование такого класса народа, который якобы делит, как с пренебрежением говорят, свои силы между работой и посещением церкви, следовало бы подчинить контролю того класса, относительно которого с такою же справедливостью можно было бы сказать, что он делит свои силы между клубом и охотой. Такой проект вряд ли много обещает в будущем. Если вспомнить, что в течение последнего полстолетия наше общество было преобразовано именно по идеям этого предполагаемого ученика, причем ему пришлось преодолеть упорное противодействие своего предполагаемого учителя, - такая комбинация вряд ли покажется удачной. И если она не предполагает такую же с первого взгляда, то еще менее благоприятною станет она тогда, когда будет поставлен на очередь вопрос о компенсациях в данном случае этого предполагаемого учителя. Британская интеллигенция, пропущенная, во-первых, сквозь наши университеты и, во-вторых, перегнанная еще раз в палаты общин, есть продукт, все же требующий еще очень серьезного улучшения в качественном отношении. Было бы очень грустно, если бы нынешний способ производства этой интеллигенции получил распространение и был прочно установлен навсегда. XII  ПОЛИТИЧЕСКИЙ ФЕТИШИЗМ (Первоначально напечатано В "The Reader" от 10 июня 1865 г.) Европейцу представляется чем-то поразительным, что индус, прежде чем приняться за дневную работу, молится импровизированному богу, слепленному им же самим в несколько минут из глины. Мы читаем с изумлением, почти с недоверием, о молитвах, предполагаемая сила которых зависит от ветра, приводящего в движение листки, где эти молитвы написаны. Когда нам говорят о том, что иной житель Азии, недовольный своими деревянными божками, опрокидывает и бьет их, это вызывает в нас смех и удивление. Но чему же здесь удивляться? Того же рода предрассудки мы видим каждый день и в тех людях, с, которыми мы живем; правда, предрассудки не столь резкие, но по существу того же характера. Есть и такие идолопоклонники, которые хотят и не мастерят объектов своего поклонения из мертвого вещества, но которые, вместо этого, берут в качестве сырого материала живых людей, которые укладывают известную массу их в некоторую особенную форму, и думают, что после такой формовки у человечества появляются силы и свойства, каких до того времени не было. И в том и в другом случае сырой материал насколько возможно маскируется. При помощи прикрас декоративного характера дикарь помогает своей уверенности, что перед ним нечто более чем простое дерево. Точно так же и гражданин придает политическим учреждениям, созданию которых он способствовал, столь внушительные внешние атрибуты и названия, выразительно говорящие о власти, что его уверенность в ожидаемых от них благодеяниях усугубляется. То же сияние "божественного величия", которым окружены короли, хотя сияние и не столь яркое, окружает и всех начальствующих лиц, до самых низких ступеней их, так что в глазах народа даже простой полицейский, одетый в форменное платье, является облеченным особою непостижимою властью. Даже более того, символы власти совершенно отжившие тоже вызывают благоговение даже у тех, кто хорошо понимает, что они уже отжили свое время. Людям кажется, что в формуле закона заключается какая-то особая сила, которая обладает способностью связывать людей, и что правительственный штемпель тоже не лишен такой сверхъестественной силы. Эти два вида идолопоклонства походят один на другой еще вот в каком отношении: в том и в другом случае вера, несмотря на вечные разочарования, держится в душе очень упорно. Трудно понять, каким образом идолопоклонник, избив резное изображение своего бога за неисполнение какого-нибудь желания, снова потом поклоняется ему и испрашивает милостей от него. Мы можем успокаивать себя тем, что, в свою очередь, и все идолы нашего политического пантеона терпят наказания за то, что не оправдали возлагавшиеся на них надежды, и тем не менее на них все же продолжают смотреть с полной надеждой, что в будущем обращенные к ним молитвы будут услышаны. В любой почти газете то и дело доказывается бестолковость, мешковатость, испорченность, бесчестность официализма в том или ином его проявлении. По всей вероятности, в половине передовых статей, какие пишутся, речь идет о какой-либо полнейшей официальной ошибке, возмутительной проволочке, поразительной подкупности, огромной несправедливости, невероятной расточительности в официальных сферах. И, однако, за таким бичеванием, в котором постоянно находит исход обманутое ожидание, следует непосредственно возобновление прежней веры: если такие-то благодеяния еще не имели место, на них продолжают надеяться и продолжают молить о новых. Что ни день, то новые доказательства, что старые правительственные механизмы сами по себе инертны, и если, по-видимому, они имеют силу, то обязаны ею общественному мнению, приводящему в движение их части; тем не менее одновременно с этим, тоже каждый день, нам то и дело предлагаются новые государственные механизмы, устроенные по шаблону старых. Эта неисчерпаемая доверчивость наблюдается и среди людей самой широкой политической опытности. Лорд Пальмерстон, который, вероятно, знает свою публику лучше, нежели кто-либо иной, между прочим, сказал, отвечая на запрос в палате: "Я вполне убежден, что ни одно лицо, принадлежащее к правительству все равно, - в высшем или в низшем управлении, - не позволило бы себе нарушить доверие в каком-либо деле, ему порученном". Утверждать подобную вещь перед лицом бесконечного числа обличительных фактов лорд Пальмерстон мог лишь потому, что ему было прекрасно известно, до какой степени вера людей в официализм могущественнее, чем противоречащая ей действительность. В каких же случаях оправдываются надежды, возлагаемые на деятельность государства? Можно было бы подумать, что основные интересы людей побудят их воспользоваться вездесущим государственным аппаратом, например, в целях правосудия; но на деле выходит не так. С одной стороны, мы видим несправедливо осужденных, невиновность которых позднее доказывается и которым "прощают" преступление, им не совершенное; и это - их утешение после незаслуженного страдания. С другой стороны, лорд-канцлер смотрит на тяжкие проступки иных сквозь пальцы, если ущерб, причиненный этими проступками, частью возмещен: более того, лорд-канцлер хлопочет о назначении преступнику пенсии. Один человек, действительно провинившийся, вознаграждается, тогда как другому, чья невиновность доказана, не возмещают ни перенесенных им страданий, ни имущественных убытков! Если эта удивительная несообразность и не очень часто проявляется в делах официального правосудия в форме такого резкого контраста, то частями она обнаруживается в бесконечном ряде случаев. Мальчишка крадет на два пенса плодов - его ждет тюремное заключение; тысячи фунтов стерлингов переходят из государственных касс в карман частного лица - за это оно не несет никакого наказания. Но ведь это аномалия? В том-то и дело, что нет! Это - узаконенная форма для массы судебных решений. Теоретически государство - защитник прав своих подданных; на практике же оно постоянно действует как нападающая сторона. По общепризнанному принципу правосудия, всякий истец, начавший несправедливое судебное преследование, обязан возместить судебные издержки ответчика: государство же по сие время упорно отказывается покрывать судебные издержи граждан, несправедливо привлеченных им к судебной ответственности. Больше того: оно сплошь и рядом пыталось добиваться обвинения с помощью преступных средств. Некоторые из наших современников, вероятно, еще помнят, как в процессах, преследующих акцизные нарушения, государство подкупало присяжных: когда выносился приговор в пользу государства, присяжные получали двойное вознаграждение, - это вошло в обычай; а чаще всего дело кончалось лишь тогда, когда адвокат ответчика, в свою очередь, тоже давал обещание вдвойне вознаградить присяжных, если их вердикт будет в пользу его клиента! И не в одних только высших сферах судебной администрации зло официального отношения к делу всегда и во все времена так явно бросалось в глаза, что даже вошло в поговорку; оно проявлялось не только в судебной волоките, способной отравить жизнь человека; не только в разорительных судебных издержках, благодаря которым самое слово "канцелярия" стало каким-то пугалом; не только в процессах коммерческих судов, - процессах, которые всегда вели за собой такие чудовищные издержки, что кредиторы бегали от судей хуже чем от чумы; проявлялось не только в сомнительном характере самих тяжб, благодаря которому лучше согласишься вынести грубейшую несправедливость, лишь бы избежать еще худшей несправедливости во имя закона, так как последний результат, столь же вероятен, как и первый, - но проявлялось всюду, в самых низших сферах судебной администрации, где ежедневно можно наблюдать множество промахов и нелепостей. Кому не известны ходячие насмешки, сочиненные на полицию? Что могут нам возразить на это? Что в такой массе людей, несомненно, должны быть и нечестные, и неспособные? Да, но в таком случае, по крайней мере, те распоряжения, которые идут к этим людям сверху, должны быть справедливы и обдуманны. Однако одного взгляда достаточно, чтобы убедиться, что на деле это вовсе не так. Возьмем, для примера, хорошо всем знакомую историю с телеграммой, отправленной по крайне важному и безотлагательному делу одним ирландским административным учреждением; ничтожный расход на эту телеграмму был занесен в отчет, который представляется в главное управление в Лондоне; там это вызвало возражение; возникла длинная переписка, прежде чем последовало разрешение на отпуск требуемой суммы, и то с оговоркой, что впредь таких утверждений даваться не будет, если на подобный расход предварительно не будет испрошено согласия главного управления в Лондоне. Мы не отвечаем за достоверность факта, но вот вам другой, за достоверность которого мы можем поручиться, а он, в свою очередь, подтвердит возможность и вышеприведенной истории. Один из моих друзей, заметив, что его обворовал повар, бежит в полицейское бюро, излагает там свое дело, дает самые точные указания о дороге, по какой должен был, по его мнению, скрыться вор, и просит полицию распорядиться по телеграфу о его задержании во время пути. На это ему отвечают, что без разрешения сделать этого нельзя; на получение же разрешения потребовалось довольно много времени. В результате вор, прибывший в город в тот самый час, какой был указан моим другом, ускользнул: следов его так и не нашли. Перейдем к другой области полицейской деятельности: к упорядочению уличного движения. Ежедневно на улицах Лондона десятки тысяч легких экипажей с седоками, спешащими по крайне нужным делам, задерживаются какими-нибудь четырьмя телегами и столькими же ломовыми фурами, которые там и сям ползут медленным шагом. Эти телеги и фуры - ничтожное меньшинство в общем движении: ускорив их движение или приурочив его к утренним и вечерним часам, полиция значительно уменьшила бы неудобство. Но вместо того, чтобы заняться устранением препятствий, действительно затрудняющих уличное движение, полиция занимается совсем другим: она следит за всем тем, что вовсе уже не является такой помехой этому движению. Так, недавно еще продавцам афиш запрещалось ходить по улицам под тем предлогом, что они будто бы мешают движению толпы: многие из них, неспособные к другой работе, лишились благодаря этому ежедневного заработка в размере одного шиллинга и были таким образом как бы поставлены в ряды нищих и воров. Есть примеры похуже этого. Несколько лет тому назад между полицией и маленькими продавщицами апельсинов возникла настоящая война: их гнали отовсюду, говоря, что они мешают прохожим. А между тем ежедневно на самых людных пунктах неподвижно торчат субъекты с игрушками, надувающие детей и родителей, чтобы продать эти игрушки: они сами издают разные звуки и уверяют покупателей, что так кричит игрушка, а рядом стоит полисмен и с отеческим видом наблюдает, как сколачивается деньга путем обмана и надувательства; и, если вы его спросите, почему он не находит нужным вмешаться, он вам ответит, что он не получал на это приказаний. Неправда ли, милый контраст! Если вы недобросовестный торговец, то вы можете смело собрать вокруг себя на тротуаре небольшую толпу, не опасаясь, что вы получите выговор за задержку движения. Если вы честны, вас оттолкнут далеко от края тротуара, как докучную помеху; оттолкнут куда? - на нечестную дорогу. Такая беспомощность официальной машины в тех случаях, когда дело идет о нашей защите от несправедливости, по-видимому, должна была бы заставить нас относиться скептически к другим ее предначертаниям. Уж если в деле судебной защиты и полицейской охраны, в котором свои же неотложные интересы должны побуждать граждан требовать от официальной машины правильного функционирования; уж если здесь эта машина, в теории являющаяся защитником гражданина, становится так часто его врагом; если слова "прибегать к закону" звучат для нас равносильно фразе "обеднеть" и, может быть, даже "разориться окончательно", - то, разумеется, в других делах, где наши интересы, поставленные на карту, менее настоятельны, никак уж нельзя ждать, чтобы официальная машина оказалась на высоте своего положения. Но такова сила политического фетишизма! Ни упомянутый ряд опытов, ни другие, им подобные, которыми нас дарит каждое административное учреждение, не могут поколебать всеобщей веры. Несколько лет тому назад обществу были предъявлены факты относительно употребления капитала Гринвичского госпиталя: оказалось, что только одна треть этого капитала шла на призреваемых моряков-инвалидов, две же остальные уходили на издержки по администрации: но ни этот факт, ни другие, ему подобные, не помешают нам создавать все новые административные учреждения. Притча о людях, которые фильтровали воду, чтоб удалить из нее едва заметную мошкару, и в то же время не замечали, как глотали в ней целых верблюдов, как нельзя более подходит к действиям официальной машины. Полюбуйтесь, с какой тщательностью здесь относятся к мелочам бюджета, как все сортируется, раскладывается по небольшим пакетам, перевязанным красной лентой, и в то же время по какой-то необъяснимой безалаберности целый департамент, и притом такой, как департамент по выдаче патентов и привилегий, оставляется совершенно без контроля. Разумеется, это ничуть не мешает раздаваться голосам, предлагающим ввести в торговых компаниях отчетность наподобие правительственной. Общество узнает, нисколько, однако, не теряя от этого своей веры, такие невероятные нелепости, которых, казалось бы, не могло создать даже и самое больное воображение! Возьмем, например, практикующийся в правительственных учреждениях, как обнаружилось недавно, порядок поощрения служащих: чиновник одного из отделений департамента занимает по смерти своего начальника его место; новый пост, конечно, налагает на него новые, более сложные обязанности, но жалованья ему не прибавляют; в то же время в другом отделении чиновник, ответственность которого ничуть не увеличилась, получает прибавку содержания из образовавшихся таким путем остатков. Мы никогда не кончили бы, если б вздумали перечислять все такие промахи и нелепости: это наследство, переходящее от поколения к поколению; ни комиссии, ни отчеты, ни дебаты ничего с этим поделать не могут. И в то же время каждый год приносит новую жатву проектов в области административных начинаний, и с каждым новым проектом общество снова и снова рассчитывает получить наконец-то, чего оно от этого проекта ждет. А возьмем между тем армию - в ней царит система производства, которую нельзя назвать иначе, как организованным торжеством невежества, но которая тем не менее продолжает действовать вопреки постоянным нападкам; возьмем адмиралтейство - ни для кого не тайна, что его организация никуда не годна и что все его поступки способны только вызывать смех; возьмем церковь - она цепляется за давно отжившие формы, вопреки общественному мнению, которое их отвергает, - и, несмотря на все это, с каждым новым днем все настоятельнее и настоятельнее раздаются требования о необходимости распространять законодательные определения на новые области. Что нужды, что наши строительные законы повели лишь к постройке менее прочных домов, чем прежде; что нужды, что инспекция каменноугольных копей бессильна предупредить взрывы рудничного газа; что нужды, что введение инспекции на железных дорогах, лишь увеличило число катастроф на этих дорогах; среди нас, будто на смех всем таким неудачам и многим другим, свидетелями которых мы постоянно бываем, царит и продолжает царить то, что Гизо так удачно называет "грубым обольщением, верою в верховное могущество политического механизма". Великую услугу оказал бы обществу тот, кто взял бы на себя труд проанализировать законы, изданные... ну хотя бы за последние 50 лет; кто сравнил бы результаты, ожидавшиеся от этих законов, с результатами, действительно полученными. Для того чтоб написать такую полную откровений и в высшей степени поучительную книгу, достаточно было бы привести мотивы, вызвавшие то или другое законодательное определение, и показать, сколько зла, подлежащего теперь устранению, было порождено предыдущими мероприятиями. При этом для исследователя было бы всего труднее, разумеется, удержаться в должных рамках при повествовании, которое легко может сделаться бесконечным, о розовых надеждах, всегда кончавшихся неожиданными крушениями. В заключение было бы очень полезно указать, насколько выигрывал тот воздержанный законодатель, который после ряда убедительных уроков решился наконец раз навсегда прекратить свои законодательные попытки. Не думайте, однако, чтобы и подобная сводка фактов, при всем богатства и поучительности содержания, могла хоть сколько-нибудь повлиять на изменение среднего уровня умов. Политический фетишизм будет жить, доколе люди будут лишены научного образования, доколе они будут считаться лишь с ближайшими причинами, не ведая о причинах более отдаленных и более общих, которые двигают первыми. И пока то, что теперь называют образованием, не будет свергнуто настоящим образованием, цель которого объяснить человеку сущность мира, в котором он живет, до тех пор новые политические иллюзии будут расцветать на иллюзиях погибших. Но и теперь уже есть избранные умы - и ряды их все пополняются, - умы, для которых вышеупомянутая книга не прошла бы бесследно; для них-то и стоило бы ее написать. XIII  СПЕЦИАЛИЗАЦИЯ УПРАВЛЕНИЯ (Эта статья в первый раз была напечатана в "The Fortnightly Review", Deu., 1871) Что рыбу труднее достать на берегу моря, чем в Лондоне, - это факт, хотя и противоречащий здравому смыслу, но тем не менее несомненный. Не менее несогласным со здравым смыслом является и тот факт, что в Западной Шотландии, изобилующей быками, за мясом приходится посылать за 200 или 300 миль в Глазго. Правители, которые под влиянием здравого смысла стремились подавить те или другие мнения, запрещая содержащие их книги, не думали, что запрещение этих книг повлечет за собой распространение этих мнений; точно так же и правители, которые, руководясь здравым смыслом, запрещали взимать большие проценты и не помышляли, что они делают таким образом условия займа еще более тягостными для заемщиков. Человек, который в тот момент, когда книгопечатание заменило переписывание книг, предсказал бы, что число лиц, занимающихся книжным делом, вследствие этого увеличится, был бы признан абсолютно лишенным здравого смысла. Таким же показался бы и человек, который в эпоху замены экипажей железными дорогами сказал бы, что число лошадей, которое понадобится для перевозки пассажиров и груза со станции и на станцию, превысит число их, замещенное паровозами. Таких примеров можно бы было привести бесчисленное множество. Те, которые помнят, что самые простые явления производят действия, часто в высшей степени отличные от тех, какие при этом ожидались, поймут, как часто это должно иметь место среди явлений сложных. Что воздушный шар поднимается от действия той же силы, которая вызывает падение камня; что таяние льда может быть з