им, а она тонет. Уже вода по шейку. Тогда брат сказал: "Плывем, Павлик!" И мы поплыли к берегу. Надо было рубить якорь, но нам было жалко веревку, потому что это была мамина веревка для белья. -- А глиссер? -- Они нас не догнали. Мы убежали. Потом мы спрятались у тети Мани в огороде. Вы не знаете тетю Маню? -- Нет, -- сказал я. -- Мы спрятались у тети Мани, и они нас не нашли. -- За что все-таки они хотели вас поймать? -- снова спросил я у него. -- Так я же сказал, что лодка была не настоящая. Без паспорта. На такой лодке можно утонуть, а за это полагается штраф. -- А брат у тебя большой? -- спросил я. -- Еще бы, он учится в шестом классе. Он начал рыбачить еще в Казахстане. А я только три года как рыбачу. А вы были в городе Казахстан? -- Казахстан не город, а республика, -- сказал я. -- Нет, город, -- возразил мальчик. -- Я знаю, я же там родился. Воспоминания о Казахстане, видно, возбуждали его. Он обгонял меня и заглядывал в лицо, полыхая напряженными глазами на чумазом большеротом лице. -- О, у нас в Казахстане был такой замечательный дом! Здесь нет такого красивого дома, -- он махнул рукой в сторону гостиницы и всех прибрежных домов. -- Где вы его взяли? -- спросил я. -- Сами построили, -- сказал он гордо. -- Папа и дедушка строили, а брат помогал. Но это другой брат, он сейчас в армии. Папа и дедушка строили, а он носил из леса прутики... -- Какие прутики? -- спросил я, уже вовсе ничего не понимая. -- Ну, прутики. Знаете, такие маленькие-маленькие деревья.. -- Значит, из них вы строили дом? -- Нет, еще были коровины лепешки с глиной, -- сообщил он доверительно. -- А прутики были внутри. И доски тоже были. У нас был самый красивый дом в Казахстане... Мы шли по прибрежной улице. Мальчик не переставая рассказывал о своих братьях, отце, дедушке. Они были самые ловкие, самые сильные и самые умелые люди на свете. Рассказывая, он успевал оглядеть все вывески, витрины магазинов, встречных собак. -- Это немецкая овчарка, -- говорил он, прерывая свой рассказ. -- А это бульдог, а это дворняжка... Он смело проходил мимо бродячих собак, ничуть не сторонясь, как храбрый мимо храбрых. Чувствовалось, что он смотрит на собак, как на зверей, может быть, и опасных, но все-таки из своего мальчишеского царства. Какой-то мальчик, заметив моего спутника, разогнался с воинственным воплем: "Попался, гречонок!" Но в последнее мгновение, видимо заметив, что тот не один, развернулся и пробежал мимо, как будто бежал по каким-то своим надобностям. Павлик не только не испугался, но даже и не посмотрел в его сторону. Я решил выпить турецкого кофе и угостить мальчика конфетами. Мы зашли в летнюю кофейню, уселись за столик, и я заказал два кофе. Конфет не оказалось, и я решил купить их где-нибудь в другом месте. -- Папа говорит, что всю жизнь положил на этот дом, -- сказал мальчик, оглядевшись и быстро освоившись с новым местом. -- Почему? -- спросил я, хотя этот казахстанский дом начинал мне надоедать. -- Потому, что ему на ногу упало бревно, и он заболел. Мы думали, что он умрет, но умер дедушка. А папа живой, только ему отрезали ногу. Официантка принесла две чашки кофе. Становилось прохладно, поэтому кофе было особенно приятно пить. Но мальчик наотрез отказался от кофе. --Что я, старик, что ли, --сказал он с достоинством, -- такой кофе пьют только старики... Старик с четками, сидевший за соседним столиком, посмотрел на нас и улыбнулся. Потом он обратил внимание на кукан с рыбой. Он смотрел на рыбью гроздь, как на детские четки. -- Отчего умер дедушка? -- спросил я, потому что понял: он должен, так или иначе, рассказать свою историю. -- У него разорвалось сердце, -- сказал мальчик. -- Ему было так жалко папу, что он всю ночь плакал, а потом у него разорвалось сердце... -- Откуда вы узнали, что он плакал всю ночь? -- спросил я, не знаю почему. Может быть, мне хотелось, чтобы вся эта история оказалась его выдумкой. -- Так у него утром вся подушка была мокрая. Он думал, что папа умрет, и ему было очень жалко папу. Я вспомнил своего школьного товарища. Он тоже тогда уехал в Казахстан, и я о нем с тех пор ничего не слышал. Обычно переселенцы из одних мест старались, если это было возможно, держаться вместе. Я подумал, что, может быть, мальчик о нем что-нибудь знает или слышал. -- А он рыжий? -- спросил мальчик, выслушав меня. -- У него отец каменщик, -- сказал я. -- Твой же папа тоже каменщик? -- А он с усами? -- спросил мальчик настороженно. На этот вопрос я ему не мог ничего ответить. Когда его увозили, он был вообще безусый. -- Мой папа не любит усатых, -- сказал мальчик. -- Он больше всего на свете не любит усатых. -- Почему? -- Не знаю, -- сказал мальчик, радуясь моему удивлению и сам радостно удивляясь. -- Так он добрый, но усатых не любит... Он даже с ними не здоровается на улице. Папа говорит всем нашим знакомым: "Если вы меня уважаете, не носите усы!" И никто не носит, потому что все уважают папу. -- Но почему же он не любит усатых? -- Не знаю. Он нам не говорит почему. Не любит, и все. Брат мой, когда приезжал из армии, имел усы. Он не хотел их отрезать. Но потом он уснул, и папа отрезал ему один ус, другой не успел, потому что брат проснулся. Если б ему кто-нибудь другой отрезал ус, он бы его одной рукой убил на месте. А папе он ничего не мог сделать, поэтому сам отрезал себе второй ус. Но все равно было видно, что у него были усы. Потом, когда мы обедали, папа ему сказал: "Выпьем за твои усы". А мама сказала: "Лучше выпейте за то, чтобы он жив-здоров домой воротился". -- "Нет, -- сказал папа, -- мы выпьем за его бывшие усы". Они выпили, и брат совсем перестал сердиться на папу, потому что в армии он стал человеком. Расплачиваясь за кофе, я случайно вытащил вместе с мелочью ключ от лодки. Когда официантка отошла, мальчик спросил: -- Что это за ключ? -- От лодки. Он рассмотрел ключ и разочарованно вернул. Ключ был ржавый и старый. -- Если бы у моего папы был такой ключ, он бы его выкинул в море... -- А кто твой папа? -- Он чистильщик, -- ответил мальчик. -- Он работает возле Красного моста, у него очень хорошее место. До этого он работал сторожем в военном санатории, но его оттуда выгнали, потому что кто-то ночью вошел в клуб и украл красную скатерть со стола. Папа не был выпивши и не спал, но начальник ему не поверил... Но тут мы подошли к лоточнику, и мальчик, неожиданно перескакивая на более приятную тему, предупредил: -- Здесь плохие конфеты. Конфеты были и в самом деле неважные, самые дешевенькие. Мы вошли в кондитерскую. В буфете под стеклом рядами стояли пирожные, розовые, сочащиеся, с кремовыми финтифлюшками. Мальчик притих и уставился на витрину: так смотрят сухопутные дети на аквариум с разноцветными рыбками. -- Выбирай, -- сказал я ему. Он вздрогнул и улыбнулся застенчивой, милой, ждущей чуда улыбкой. -- Не надо, -- сказал он и остановил руку, которая сама потянулась к тому месту витрины, где лежали пирожные с самым пышным слоем крема. Я заставил его выбрать два пирожных. -- Кто он вам? -- спросила буфетчица и проницательно посмотрела на мальчика. -- А что? -- сказал я. -- Ничего, -- ответила она и положила пирожные в тарелку. Я заказал кофе с молоком, и мы уселись за столик. В кондитерской он чувствовал себя не так уверенно, как в кофейне. Может быть, потому что кофейня была под открытым небом. Он не знал, куда деть рыбу, и, наконец, осторожно уложил кукан на колени. Казалось, он хотел иметь как можно меньше точек соприкосновения с предметами кондитерской: сидел на краешке стула, кусал пирожное и прихлебывал кофе, стараясь не притрагиваться к столику. Официантка разносила чебуреки, и, когда запах жареного дошел до нас, я понял, что надо заказать еще пару чебуречин. Надо было начинать с них, но и в этом порядке было видно, с каким удовольствием он ест. Я заказал ему еще стакан кофе. Я глядел, как он ест, и вспомнил, как однажды в детстве тетка привела меня в кондитерскую. Мы ели кулич и запивали таким же кофе с молоком. Тетка была с подругой, и я решил, что по законам приличия надо от чего-нибудь отказаться. Я отказался от второго стакана кофе, хотя мне хотелось выпить еще один стакан. Сейчас даже трудно представить, до чего мне хотелось выпить еще кофе с молоком. Но я отказался, и отказ мой был принят легко и даже, как мне показалось, облегченно, поэтому я не решился попросить еще один стакан. Кулич был очень вкусный, но есть его без кофе тоже было почему-то неприлично. Мне пришлось старательно растягивать свой стакан кофе, чтобы его хватило на весь кулич. Когда мы вышли с мальчиком на улицу, было уже совсем темно, и я решил проводить его до автобусной остановки. Всю дорогу он мне рассказывал какую-то бредовую историю, где эпизоды армянской резни в Турции перемежались с действиями партизан во время Отечественной войны. Я запутался и устал, пытаясь уловить смысл в его рассказе. Мне показалось, что он слегка опьянел от кофе. Видимо, он импровизировал свой рассказ. Так как до автобусной остановки было не очень далеко, он спешил, как бы торопясь полностью расплатиться за этот вечер. В следующее воскресенье погода испортилась, и мы не встретились. С тех пор я его видел только один раз и то с моря. Я проходил на лодке недалеко от пристани. Он там рыбачил. Узнав меня, он помахал рукой и побежал, провожая лодку до самого конца пристани. Я его не взял в лодку, потому что пристань не имела лодочного причала, а возвращаться к берегу было лень. К тому же пограничники не разрешают брать не отмеченных при выходе пассажиров. С тех пор я его не видел. Он живет на окраине города и обычно рыбачит в тех местах. -------- Должники Одолженец предупредительных телеграмм не шлет. Все происходит неожиданно. Человек затевает с тобой беседу на общекультурную или даже космическую тему, внимательно выслушивает тебя, и когда между вами устанавливается самое теплое взаимопонимание по самым отвлеченным проблемам, он, воспользовавшись первой же паузой, мягко опускается с космических высот и говорит: -- Кстати, не подкинул бы ты мне десятку на пару недель? Такой резкий переход подавляет фантазию, и я ничего не могу придумать. Главное, непонятно: почему кстати? Но одолженцы, они такие -- им все кстати. Первые две самые драгоценные секунды проходят в замешательстве... И это губит дело. Ведь то, что я не сразу ответил, само по себе доказывает, что деньги у меня есть. В таких случаях труднее всего доказать, что твои деньги нужны тебе самому. Тут уж ничего не поделаешь, приходится выкладываться. Конечно, некоторые чудаки возвращают взятые деньги, но в сущности они делают вредное дело. Ведь если б их не было, институт злостных неплательщиков долгов давно вымер бы. А так он существует и преуспевает за счет морального кредита этих чудаков. Однажды я все же отказал одному такому явному одолженцу. Но тут же вынужден был раскаяться. Встретились мы с ним в кафе. Я его, может быть, и не заметил бы, если б не гнусная мужская привычка оглядывать чужие столики. Наши взгляды столкнулись, и я с ним поздоровался. Мне показалось, что он достаточно прочно сидит за своим столиком. Однако он неожиданно легко отделился от него и, радостно улыбаясь, направился ко мне. -- Привет, земляк! -- крикнул он еще издали. Я посуровел, но было уже поздно. У некоторых людей достаточно один раз неосторожно прикурить, чтобы они потом всю жизнь вас называли земляком. Я решил не допускать никакой фамильярности, а тем более панибратства. Он довольно быстро исчерпал все свои жалкие приемы предварительной обработки и, как бы между прочим, задал роковой вопрос. -- Нету, -- сказал я ему, вздохнув и довольно фальшиво хлопнул себя по пиджаку, кстати, как раз по тому месту, где лежал кошелек. Одолженец сник. Я был доволен проявленной твердостью и, решив слегка смягчить свой отказ, неожиданно сказал: -- Конечно, если они тебе очень нужны, я мог бы занять у товарища... -- Прекрасно, -- оживился он, -- сходи позвони, я тебя подожду здесь. Он уселся за мой столик. Такого оборота дела я не ожидал. -- Но он далеко живет, -- сказал я, стараясь погасить его неожиданный энтузиазм и вернуть первоначальную атмосферу безнадежности. -- Ничего, -- ответил он радостно, не давая мне погасить свой энтузиазм, а также вернуть первоначальную атмосферу безнадежности. -- Я буду пить кофе и ждать, -- добавил он, доставая сигарету из моей пачки, лежавшей на столе, как бы полностью отдаваясь на мое попечение... -- Так я уже заказал себе обед, -- сказал я, незаметно для себя переходя в оборону. -- Пока его принесут, ты успеешь сбегать. В крайнем случае я его съем, -- сказал он, -- а ты себе потом еще закажешь... Словом, бой был проигран. Против природы не попрешь. Если ты не умеешь врать экспромтом, лучше не берись. Пришлось в слякоть уходить из теплого кафе на улицу. Собственно говоря, звонить было некуда, но я зашел за угол и юркнул в телефонную будку. В этой будке я просидел минут пятнадцать. Вынул из кошелька нужную сумму денег и положил в карман. Потом вынул стоимость обеда и положил в другой карман. Кошелек сунул на место. Теперь он был почти пустой. После этого я медленно возвратился в кафе, стараясь читать по дороге газетные витрины. Но прочитанное в голову не лезло, потому что я боялся спутать карманы и обрушить на свою голову собственное здание лжи, устойчивость которого, в конечном итоге, всегда оказывается иллюзией. Когда я вошел в кафе, он дожевывал мой обед и собирался приступить к моему кофе. Я дал ему деньги, и он, не считая, сунул их в карман. В ту же секунду я окончательно уверился, что их обратный путь будет долгим и извилистым. Так оно и оказалось. -- Я тебе заказал кофе, -- сказал он предупредительно. -- Сейчас принесут. Мне ничего не оставалось, как выпить кофе, потому что аппетит у меня пропал. Официантка принесла кофе вместе со счетом. Причем после того как я расплатился за съеденный им мой обед, он щедро сунул ей на чай, как бы поправляя мою бестактность и изображая из себя скучающего, но все еще благородного богача... Одолженцы, они все такие. Они широким жестом приглашают вас в такси, дают вам возможность первым войти и последним выйти, чтобы не мешать вам расплачиваться. Говорят, Вильям Шекспир сказал, что, одалживая деньги, мы теряем и деньги и друзей. У меня получилось наоборот, то есть деньги-то я, в общем, потерял, но зато приобрел сомнительного друга. Однажды я ему сказал, что каждый человек в Большом Долгу перед обществом. Он со мной охотно согласился. Тогда я осторожно добавил, что понятие Большой Долг в сущности состоит из множества маленьких долгов, которые мы обязаны выполнять, даже если они порой обременительны. Но тут он со мной не согласился. Он указал, что понятие Большой Долг -- это не множество маленьких долгов, а именно Большой Долг, который нельзя распылять, не рискуя стать вульгаризатором. Кроме того, он обнаружил в моем понимании Большого Долга отголоски теории малых дел, давно осужденной передовой русской критикой. Я решил, что расходы на осаду этой крепости превзойдут любую контрибуцию и оставил его в покое. Но вот что удивительно. Людям безупречно честным легче отказать в одолжении, чем субъектам с облегченной, я бы сказал, спортивного типа совестью. Отказывая первым, мы успокаиваем себя тем, что делаем это не из боязни потерять деньги. Куда сложней с одолженцами. Давая им взаймы, мы знаем, что рискуем потерять деньги, но и они, конечно, знают, что мы знаем об этом риске. Создается щекотливое положение. Своим отказом мы как бы подрываем веру в человека, в сущности наносим ему оскорбление, подозревая его в потенциальном вымогательстве. Об одном из своих должников я хочу рассказать поподробней. Не скрою, что, кроме отвлеченной исследовательской задачи, я хочу при помощи этого рассказа частично восстановить свои филантропические убытки, а также припугнуть возможностью печатного разоблачения остальных должников. Их не так уж много. На двести с лишним миллионов жителей нашей страны человек семь-восемь. В сущности говоря, ничтожный процент. Но все-таки приятно узнать, что у человека проснулась совесть, а к тебе возвращаются без вести пропавшие деньги. Я бы сказал так: нет ничего своевременней неожиданно возвращенного долга, и нет ничего неожиданней своевременно возвращенного долга. Кажется, это неплохо сказано? Вообще, когда мы говорим о своих потерях, голос наш приобретает неподдельный пафос. Так вот. Началось все с того, что я получил в одном месте довольно значительную сумму денег. Я не называю этого места, потому что вы там все равно ничего не получите. Поддавшись общему поветрию, я решил приобрести себе собственный транспорт. Машину я сразу же отверг. Во-первых, надо иметь на нее права. Хотя некоторые сейчас права покупают. Но это, по-моему, глупо. Купить машину, купить права, а потом в один прекрасный день попасть в аварию и в лучшем случае лишиться машины вместе с правами. Я уж не говорю о том, что денег у меня было раз в пять меньше, чем на нее надо. По всем этим причинам машину я отверг. Я снял с воображаемой машины одно колесо и получился трехколесный комфортабельный мотоцикл с коляской. Однако после зрелых размышлений я понял, что мотоцикл с коляской мне не подходит, ввиду его неисправимой ассиметричности. Я знал, что эта ассиметричность будет меня постоянно раздражать и дело кончится тем, что я снесу коляску при помощи дорожного столба. В конце концов я остановился на велосипеде и купил его. Я нашел в нем ряд безусловных преимуществ. Это самый легкий, самый бесшумный и самый проверенный вид транспорта. К тому же здесь я экономил на бензине, ибо двигатель его питается своими внутренними силами, находится, так сказать, на хозрасчете. С месяц я гонял на своем велосипеде и был вполне доволен им. Но однажды, когда я ехал на полной скорости, неожиданно из-за поворота выскочил автобус. Полумертвый от страха, я вывернулся из-под его огнедышащего радиатора, влетел на тротуар, откуда, не снижая скорости, ворвался в часовую мастерскую. -- Что случилось?! -- закричал один из мастеров, вскакивая и роняя ереванский будильник, который покатился по полу, издавая многопластинчатый звон восточного барабана с бубенцами. -- Гарантийный ремонт, -- сказал я спокойным голосом, ударившись о будочку кассы и неожиданно легко остановившись. -- Чокнутый, -- первая догадалась кассирша и захлопнула окошечко кассы. Я пришел в себя и, чтобы не менять выгодного впечатления, молча вывел свой велосипед. Краем глаза заметил, что у одного часовщика выпало из глаза стеклышко. Я почему-то подумал, что стеклышко часовщика и монокль аристократа имеют в своем назначении странное сходство. Часовщик при помощи своего увеличительного стекла увеличивает мелкие механизмы, а любители монокля, вероятно, думают, что то же самое происходит с людьми, на которых они смотрят. Потом по дороге мне пришло в голову, что, шагая рядом с велосипедом, легче и безопасней предаваться мечтам, чем верхом на велосипеде, и потому решил больше им не пользоваться. В конце концов велосипедисту состязаться с автобусом все равно, что легковесу выходить на ринг против тяжеловеса. Придя домой, я поставил свой велосипед в сарай и больше о нем не вспоминал. Примерно через месяц к нам домой пришел мой дальний родственник и напомнил о нем. Вообще, если к вам приходит ваш дальний родственник, которого вы давно не видели, ничего хорошего не ждите. Вы пережили трудные годы становления и еще чего-то там, а он в это время пропадал черт его знает где. А потом, когда вы встали на ноги и даже приобрели собственный велосипед, он как ни в чем не бывало приходит к вам домой, улыбается всеми своими тридцатью двумя резцами и начинается великое кумовство. Представьте себе крепыша небольшого росточка, в несгораемой кожаной тужурке, с мощным мозолистым рукопожатием. Работает в городе на бензоколонке, а живет в деревне в десяти километрах от города. Он еще крестьянин, но уже рабочий... Он воплощает в одном лице оба победивших класса. И вот стоит передо мной этот самый Ванечка Мамба, и такая сила жизни прет из каждой складки его кожаной тужурки, лучится в золотистых глазах, в плотных зубах, похожих на костяшки газырей, что кажется, захочет -- и выпьет пивную кружку бензина, закурит сигарету, и ни черта с ним не будет. -- Привет, -- говорит и жмет руку. Такое, знаете, крепкое рукопожатие волевого мужчины. -- Здравствуй, -- говорю, -- Ванечка, какими судьбами? -- Слыхал, велосипед продаешь, хочу купить. Не знаю, откуда он взял, что я продаю велосипед. Я даже не подозревал, что он знает о его существовании. Но Ванечка Мамба один из тех людей, которые знают о вас больше, чем вы сами о себе. "А почему бы не продать, -- думаю я, -- очень даже кстати..." -- А что, -- говорю, -- продам. -- Сколько? -- Сначала посмотри... -- А я уже смотрел, -- говорит он и улыбается, -- вижу, сарай открыт... Велосипед стоил рублей восемьсот старыми деньгами. Скинул сотню на амортизацию. -- Семьсот... -- Не пойдет. -- А сколько дашь? -- Триста! Ну, думаю, сейчас начнется встречный процесс. Один будет повышать, другой понижать. В какой-то точке интересы сольются. -- Хорошо, -- говорю, -- шестьсот. -- Брось, -- говорит, -- трепаться, триста рублей на улице не валяются. -- А велосипед, конечно, валяется? -- Кто же сейчас ездит на велосипеде? Одни сельские почтальоны. -- Зачем же ты покупаешь? -- Мне на работу далеко ездить, я временно, пока машину не купил. -- Покупаешь машину, а торгуешься из-за велосипеда. -- Потому, -- говорит, -- и покупаю машину, что торгуюсь из-за велосипеда. Ну что ты ему скажешь? На то он и Ванечка Мамба, человек хорошо известный в нашем городе, особенно в шоферских кругах. -- Ну хорошо, -- говорю, -- за сколько купишь? -- А я сказал. Не пойдешь же ты с ним на толчок. -- Не пойду. -- В комиссионке тоже не примут. -- Ну ладно, -- говорю, -- бери за четыреста, раз ты все знаешь. -- Ладно, -- говорит Ванечка, -- беру за триста пятьдесят, чтоб и тебе и мне не было обидно. Все же мы родственники. -- Черт с тобой, -- говорю, -- бери за триста пятьдесят. Но откуда ты узнал, что я продаю велосипед? -- А я, -- говорит, -- видел, как ты ездишь на нем. Думаю -- этот долго не наездит: или разобьется, или продаст. Ванечка хозяйственно оглядел комнату и говорит, опять же улыбаясь всеми своими газырями: -- Может, еще чего продашь? -- Нет, -- говорю, -- пока с тебя хватит. Мы вышли из комнаты. Я стоял на крыльце, а он спустился во двор и вывел из сарая велосипед. -- А где же, -- говорит, -- насос? -- Пацаны стащили. -- Ну вот, а еще торговался, -- говорит Ванечка, садится на велосипед и, объезжая двор, поучает: -- Надо повесить замок на сарай. Я тебе привезу хороший замок. -- Замок, -- говорю, -- не твоя забота. Ты мне деньги давай. -- Вот в воскресенье продам груши и привезу деньги, -- говорит Ванечка и, не слезая с велосипеда, выезжает со двора. Не понравилось мне это. Но что поделаешь, как-никак родственник, хоть и дальний. Я и раньше говорил, что лучше один близкий друг, чем десять дальних родственников. Но не все это понимают, особенно в наших краях. И вот встречаю его через неделю на улице. -- Ну как, продал груши? -- Продал, но сам знаешь, в этом году на них такой урожай, что выгодней свиньям скормить. -- Что ж, ты ничего не выручил? -- Да выручил бабам на тряпки. Сам знаешь, у меня пятеро девчонок. Да еще жена беременная. Одно разорение от этих зараз. -- Что ж ты, -- говорю, -- жену мучаешь -- хватит хулиганить. -- Мне, -- говорит, -- мальчик нужен. А деньги за мной не пропадут. Скоро виноград поспеет, а там хурма, а там мандарины. Как-нибудь выкручусь. -- Ну, -- говорю, -- давай, выкручивайся. На том и расстались. С должником приходится считаться. Должника лелеешь, иногда даже приходится распускать слухи о его честности. Но вот пришел сезон винограда, потом отошла хурма, появились мандарины, а Ванечка все не идет. Как-то узнаю стороной, что жена его опять родила дочку, и я решил напомнить о себе под видом поздравительного письма. Так, мол, и так, поздравляю с очередной дочкой. Как-нибудь заходи, я живу на старом месте. Посидим за бутылочкой вина, поговорим о том о сем. Через неделю пришел ответ. Ну и почерк, пишет, у тебя хреновый, старшая дочка едва разобрала. Спасибо, говорит, за поздравление, еще одну дочку жена родила. Совсем запутался в именах. У нас, говорит, в деревне электричество провели. За него тоже надо платить. За долг помню, но ничего, Ванечка Мамба как-нибудь выкрутится. А в конце письма еще спрашивает, купил ли я замок на сарай. Если не купил, говорит, я тебе привезу. Ну, думаю, пропали мои деньги. Так и не виделся с ним до следующего лета. Про долг почти забыл. Как-то иду по базару, слышу, меня кто-то окликает. Смотрю, стоит Ванечка Мамба за целой горой арбузов. Хрустит большущим ломтем, сверкает зубами, кричит: -- Мамбавские арбузы, налетай, пока сам не съел! Какая-то женщина спрашивает меня, что это за сорт -- мамбавские арбузы. -- Вы не знаете мамбавские арбузы? -- смеется Ванечка и, нашпилив на нож кусок мясистой мякоти, сует гражданке прямо в лицо. -- Я не хочу пробовать, я только спрашиваю, -- стыдливо отстраняется гражданка. -- Я не прошу покупать, я прошу только попробовать мамбавские арбузы! -- почти рыдает Ванечка. В конце концов гражданка пробует, а попробовав, не решается не взять. Смотрю, на каждом арбузе выскоблено, как фирменный знак, буква "М". -- Что это еще, -- говорю, -- за меченые атомы? -- Это мы с одним стариком везли из деревни арбузы, так я, чтоб не перепутать, переметил свои. А сам смеется. Не успел я ему напомнить о долге, как он сунул мне в руку довольно увесистый арбуз. Я попытался отказаться, но Ванечка взорлил: -- Родственники мы или нет? С огорода! Свои! Некупленные! Пришлось взять. С подаренным арбузом в руке говорить о долге было как-то неудобно, и я промолчал. Черт с ним, думаю, хоть арбуз получил за велосипед. Потом мне рассказывали, что он здорово накрыл этого старичка. Пока они ехали на грузовике верхом на своих арбузах, старичок заснул, а Ванечка успел переметить своим пиратским ножом два десятка стариковских арбузов. Вот они, мамбавские арбузы! Через полгода с одним приятелем я случайно заехал на бензоколонку. Товарищу надо было заправить машину. Смотрю, Ванечка мой ходит вокруг "Волги" и с такой угрюмой доброжелательностью поливает ее из шланга. -- Привет, -- говорю, -- Ванечка. Ты что, мойщиком стал? -- А, -- говорит, -- здравствуй. -- Выключает свой шланг и подходит. -- Ты что, в самом деле ничего не знаешь? -- А что я должен знать? -- Я же купил "Волгу". Это моя "Волга". -- Молодец, -- говорю, -- слов на ветер не бросаешь. -- А еще родственник, -- жалуется Ванечка, обращаясь к товарищу. -- Когда он купил велосипед, я узнал об этом. А когда я купил "Волгу", он ничего не знает. Где же справедливость? -- Про велосипед, -- говорю, -- лучше не вспоминай. -- Не, -- говорит, -- я тебе за него заплачу, хоть это был и барахлинский велосипед да еще и без насоса. Но сейчас я затеял дом строить, весь в долгах. Вот построю дом, сразу со всеми расплачусь. -- Фрукты, -- говорю, -- небось возишь? -- Не говори, одно разорение. Автоинспекция сбесилась. Или совсем не берут или берут так много, что невыгодно возить. Когда мы отъехали, товарищ мой сказал: -- Этот твой Ванечка махинации устраивает с бензином. Попадется. -- Пусть попадется, -- говорю, хотя был уверен, что он не попадется. Через некоторое время встречаю одного нашего общего знакомого. -- Слыхал, Ванечку Мамба в тяжелом состоянии в больницу свезли? -- Что случилось, -- говорю, -- бензоколонка взорвалась? -- Нет, -- говорит, -- в яму с известковым раствором упал. Он же дом строит. -- Ничего, -- говорю, -- Ванечка выкрутится как-нибудь. -- Нет, -- говорит, -- не жилец. Пролежал Ванечка в больнице с месяц. Хотел я было навестить его, да как-то неудобно стало. Думаю, решит, что пришел за деньгами. А потом слышу, -- встал, выкрутился. Я был в этом уверен. Слишком у него много дел на этом свете осталось, да еще таких, что другому не поручишь. Не справится. Прошел год. Однажды передают мне приглашение из деревни: у Ванечки двойной праздник, новоселье и сын родился. Насмотрелся я на эти празднества. Приглашают человек двести, триста, за стол начинают сажать часов в двенадцать ночи. Пока все приготовят, пока дождутся прихода начальства. А главное, приношения. Стоит посреди двора деревенский глашатай, рядом с ним сидит девочка за столиком. Она слюнявит карандаш и записывает в ученическую тетрадь, кто что принес. Подарки деньгами, но больше натурой. -- Ваза прекрасная, как луна, -- кричит глашатай, высоко поднимая ее над головой и показывая всем гостям. -- Чистая и прозрачная, как совесть дорогого гостя, -- импровизирует он. -- Одеяло русское, -- кричит глашатай, вдохновенно разворачивая стеганое одеяло. -- Под таким можно уложить целый полк, -- бесстыдно добавляет он, хотя размеры одеяла самые обыкновенные. Особенно в этом отношении отличаются бзыбцы. Они слова не могут сказать без преувеличения. Пока глашатай краснобайствует, гость с комической скромностью стоит перед ним, низко опустив голову. На самом деле он искоса следит за девочкой, чтобы она правильно записала его фамилию и имя. Потом он присоединяется к зрителям, а глашатай уже превозносит следующий подарок. -- Скатерть царская, -- кричит краснобай и жестом деревенского демона вскидывает в руках скатерть. Одним словом, это своеобразный спектакль. Конечно, если ты пришел без подарка, тебя никто не прогонит, но общественное мнение создается. В общем, я не поехал, но все же послал ему поздравительное письмо, уже без всяких намеков. Как-то стою на привокзальной площади одного из наших районных городков и думаю, как бы мне добраться домой: то ли ехать на электричке, то ли ловить попутную... Слышу, кто-то окликает меня. Смотрю -- Ванечка выглядывает из "Волги". -- Ты как сюда попал? -- В командировке был. А ты что? -- Да вот в Сочи прошвырнулся. Садись подвезу. Сел я рядом с ним, и мы поехали. В машине стоял устойчивый субтропический аромат контрабанды. После больницы я Ванечку ни разу не видел. Он почти не изменился, только лицо слегка обесцветилось, как будто его промокашкой обсушили. Но все такой же веселый, зубы блестят. -- Получил, -- говорит, -- твое письмо. Кутеж был отличный, напрасно не приехал. -- Как это ты в яму с известью попал? -- Да-а, неохота вспоминать. Чуть концы не отдал. Можно сказать, уже там был. Зато у меня сын родился через эту яму. -- Как так? -- Я думаю так, что у меня для пацана извести в организме не хватало. -- Ну, извести у тебя хватало. -- Кроме шуток, -- смеется Ванечка, -- может, я научное открытие сделал. Напиши в какой-нибудь журнальчик, -- деньги пополам. Хотя тебя не напечатают. -- Это почему? -- насторожился я. -- Почерк у тебя никудышный, -- говорит, -- не станут разбирать. -- Брось, -- говорю, -- травить. Лучше расскажи, как дела. -- Да как сказать, -- тянет Ванечка, а сам включил одной рукой радио, нащупал джаз, выровнял, отпустил. -- Порядка нет, -- неожиданно добавил он, -- вот что плохо. -- Что это ты стал заботиться о порядке? -- Вот возил в Сочи мандарины. На двести километров четыре инспектора, разве это порядок? Нет, ты не перебивай, -- добавил он, хотя я и не думал его перебивать. -- Трое берут, четвертый отказывается. Разве это порядок? Договоритесь между собой в конце концов! Или совсем не берите или берите все. Не могу же я сказать, что с троими уже поладил. Это же нечестно? -- Конечно, нечестно, -- говорю, а сам думаю: интересная вещь это, честность. Не удивительно, что каждый кроит ее по-своему. Удивительно, что никто без нее обойтись не может. -- Хорошо, -- говорю, -- Ванечка. У тебя есть машина, есть дом, есть сын. Брось ты это все, что тебе еще надо? -- Улики, -- говорит, -- еще хочу завести. -- Какие такие улики? -- Пчелы. Мой сад обжирают чужие пчелы. Лучше своих заведу. Попробую. -- Ну, -- говорю, -- пробуй. Чего ты только еще не пробовал. -- Хорошего пчеловода не знаешь? -- Нет, не знаю. Помолчали немного. Но Ванечка бесплатно молчать не любит. -- Послушай, что это за кампания пошла насчет домов? -- А что, тебя беспокоят? -- Сам знаешь, всякие завистники. Жалуются. Откуда, мол, дом, машина... Председатель уже вызывал. -- Ну и что? -- Я ему говорю, когда комиссия или там делегация -- ты их ко мне приводишь. Вот, мол, зажиточный крестьянин. А сейчас продаешь? -- А он что? -- С меня, -- говорит, -- тоже спрашивают... Мы так и не договорили. Случилось неожиданное. Мы ехали с большой скоростью, но, хотя дороги наши виражируют, я был спокоен. Ванечка и в армии пять лет просидел за рулем и вообще прекрасно чувствует машину. Сейчас мы въезжали в черту города, а он вроде и не собирался снижать скорость. И вот у автобусной остановки напротив вокзала женщина вырывается из очереди и, как очумевшая овца, бежит через улицу. "Не успеем!" -- мелькнуло в голове, и в то же мгновение раздался скрежет тормозов, шипение волочащейся резины, крик толпы. Машина ударила женщину, отбросила ее на несколько метров и остановилась. К женщине подбежали люди. Подняли ее, стали уводить в сторону. У нее было бледное одеревеневшее лицо. Но вдруг она неожиданно затрясла руками и стала гневно отбиваться от помощников. Какой-то парень подбежал к машине, заглянул в нее и заорал: -- Что стоишь, Ванечка, газуй! Ванечка дал задний ход, вырулил на привокзальную площадь, вырвался на автостраду и так газанул, что фары проносились мимо нас, как метеоры. Минут десять мы ехали с такой пожарной скоростью, и каждую секунду я ожидал, что вот-вот мы отправимся в те места, откуда Ванечка, может, и выкарабкается, но на себя я не очень надеялся. -- Ты что, сбесился, -- кричу ему. -- Тише! -- Чанкайшист присосался! Я оглянулся. За нами мчался мотоцикл автоинспектора. Ванечка завернул в переулок, и машина, вибрируя, запрыгала по булыжной мостовой. Мотоцикл исчез было, но через несколько секунд снова появился в конце квартала. Ванечка завернул в совсем глухой переулок, проехал его и вдруг так резко затормозил, что я ударился головой о дверцу, за которую держался. В двух шагах от машины зияла свежевырытая яма, рядом валялась бетонная труба. Ванечка попробовал дать задний ход, но машина забуксовала. Грохот мотоцикла нарастал, как железный рок. Через несколько секунд рядом с нами остановился мотоцикл автоинспектора. Он заглушил мотор и подошел к нам пружинистым шагом укротителя. -- Почему ехал с повышенной скоростью? Почему не остановился сразу? -- Не слышал сигнала, дорогой, -- сказал Ванечка. Стало ясно, что автоинспектор ничего не знает о случившемся на вокзале. Все-таки он упорно пытался что-то записать и что-то требовал у Ванечки. Ванечка вышел из машины. Я его впервые видел в таком униженном состоянии. Он просил, он умолял, он клялся, он называл общих знакомых, говорил, что они в сущности оба работают в одной системе. Потом я заметил, что он многозначительно кивает в мою сторону, явно превышая значение моей личности. Получалось, что он везет меня чуть ли не по заданию местного правительства. Я поймал себя на том, что незаметно для себя приосанился. В конце концов Ванечка его уговорил. Он проводил автоинспектора до мотоцикла, так в наших краях провожают до лошади верхового гостя. Я думаю, что он поддержал бы ему стремя, если б оно имелось у мотоцикла. -- Подумаешь, что он из себя представляет -- нищий! -- неожиданно сказал Ванечка, как только автоинспектор уехал. Видимо, это был новый автоинспектор, которого он не знал. Ванечка сел в машину и закурил. Я решил, что дорожных приключений на сегодня хватит, и вышел из машины. -- Спасибо, -- говорю, -- мне теперь недалеко. -- Как хочешь, -- говорит он и включает мотор. -- А насчет порядков я тебе правильно говорил. -- Каких порядков? -- спросил я, ничего не понимая. -- Улицу разрыли? Знака не поставили? Объезд не указали? Это что, порядок? Я только развел руками. Как-то неудобно было уходить, пока он не выбрался отсюда. Я еще постоял. Ванечка дал задний ход, и пока машина, буксуя, медленно отходила назад, я глядел на его твердое лицо с жесткой конквистадорской складкой вдоль щеки, четко озаренное государственным электричеством дорожного фонаря. Вот такой он, Ванечка -- хищный, наглый, веселый. Человек он, конечно, не глупый, но возить с ним арбузы на базар я бы никому не советовал. После машины особенно приятно было идти пешком. Вообще я терпеть не могу всякие автомобильные происшествия. Жалко мне как-то пешеходов. Хоть я и понимаю, что жалость унижает человека, -- но ничего с собой поделать не могу. Хорошо, что обошлось без крови. Видно, мы эту тетку не столько ударили, сколько испугали... Однажды, много лет назад, я шел по Москве, и у меня было очень скверное настроение. Я кончал институт, а кафедра не принимала мою дипломную работу. Что-то она им там не понравилась. Она даже в какой-то мере их испугала. Работа была достаточно глупая, но руководители кафедры, да и я, не сразу об этом догадались. Позже, во время защиты, это благополучно выяснилось, и я получил за нее хорошую оценку. А тогда у меня на душе было неважно. На улице холодно, скользко, на тротуарах мокрая наледь. И вот я вижу, как из узкого проема между домами выезжает задним ходом грузовая машина. На тротуаре двое малышей: один лет восьми, другой лет четырех. Увидев приближающийся кузов, старший бросил малыша и перешел на безопасное место. Я заорал, что было сил. Малыш ничего не слышал, он следил за уличными голубями и был в той глубокой задумчивости, в которой бывают только философы и дети. Он был так мал, что конец кузова уже беспрепятственно прошел над его головой. Я успел подбежать и выволочь его за шиворот из-под кузова. К счастью, машина шла очень медленно, была гололедица, и шофер боялся слишком резко вывалиться на улицу. Малыш ничего не понял. Он был тщательно укутан от холода, только парная мордочка выглядывала из-под пушистой ушанки. Но ни одна мать, ни один водитель не могут предусмотреть всех случайностей. Тут-то на помощь и приходят пешеходы. Но и пешеходам помогают такие случаи. Я окончательно понял, что смысл жизни не в дипломной работе и даже не в кафедре, а в чем-то другом. Может быть, в том, чтобы быть достойным пешеходом? В сущности, все эти машины, самолеты, паровозы -- не что иное, как детские коляски, которые мы, пешеходы, тянем за собой или катим впереди себя. После долгого сидения в чужой машине приятно и легко было идти по земле. Земля -- она всегда своя, кто бы там ее и как бы там ее ни крутил. А главное -- ощущение свободы и спокойствия. Не тебя несет какая-то сила, а ты сам себя несешь. К тому же ты ни на кого не можешь наехать. Конечно, на тебя могут наехать, но если так думать, и кирпич на голову, как говорится, может упасть. Главное, самому не швыряться кирпичами. Я шел домой, и мне приятно было думать, что я в свое время не купил машину,