Многие стихи Бродского покоряют обаянием ума, могучими образами, мрачным юмором. Но некоторые вызывают отчуждение и неприязнь. Кажется, так может думать только инопланетянин. Но это не вызывает никакого любопытства, хочется оттолкнуться, быть от них подальше. Нечеловеческое. Если глупость влетает тебе в одно ухо, подставь второе. Что легче подставить - вторую щеку или второе ухо? Еще вопрос. Познакомился со своим земляком-бизнесменом. Высокий, сухощавый, в сильных очках. Похож на преподавателя вуза. Сейчас живет в Париже. Объясняет это тем, что Париж в центре Европы, откуда проще ездить по всем европейским городам, с которыми связан его бизнес. Очень богат. Все нажил сам, без всякой помощи со стороны. Образование - всего десять классов, но производит впечатление блестящего интеллигента. Достаточно свободно говорит по-французски, но дела ведет только на английском языке, который, видимо, знает в совершенстве. Неправильно понятый оттенок слова, говорит он, может вызвать большие деловые неприятности. Репутация многих богатых людей, по его наблюдениям, часто оказывается фикцией: все знают об их виллах, машинах, предприятиях, но никто не знает об их долгах. Однажды это становится ясным. Иногда после смерти. Рассказал о шутке в кругу французских друзей. Он посадил на стул посреди комнаты негритянского бизнесмена, вероятно как человека, который может судить о всех белых объективно. - Какая нация хуже всех остальных? - спросил он у него. Негр подумал, подумал и ответил: - Французы. Французские друзья дружным хохотом встретили это сообщение. Тогда он у него спросил: - Но кто хуже: немцы или французы? Негр подумал, подумал и сказал: - Французы. Тут французы протестующе завыли: хуже всех - они согласны, но хуже немцев - никогда. Конечно, все это шутка, но у каждого народа свои немцы и даже свои евреи. Он блестящий самоучка. Прекрасно разбирается в литературе. Меня обрадовало совпадение наших взглядов. Он, как и я, считает Льва Толстого са- мым великим писателем планеты. Зашла речь о "Хаджи-Мурате". Говорили о знаменитой сцене, где Хаджи-Мурат рассказывает о том, как он однажды струсил и с тех пор, вспоминая об этом случае, уже никогда ничего не боялся. К моему удивлению, бизнесмен всех героев этой сцены и предыдущих событий назвал по именам. Видно, великолепная память. Несколько лет назад он обменивал свою квартиру в Москве. Дал объявление. Какой-то человек позвонил и сказал, что хочет посмотреть ее. Хозяин был дома с представителем квартирного агентства, когда явился этот человек. Внезапно этот человек распахнул портфель, вынул из него гранату и закричал: - Ложитесь на пол! Мне нечего терять! Всех взорву! Представитель агентства забился в угол, а хозяин квартиры стал подходить к человеку с гранатой, который стоял в каком-то квартирном закутке. Лицо его выражало невероятное отчаяние и злобу. Бизнесмен подходил к нему, чтобы наброситься на него и обезоружить. При этом он говорил: - Не делайте глупостей! Если у вас материальные затруднения, я вам помогу. Говорил он это искренно или старался выиграть время, по интонации его рассказа трудно было понять, а переспросить было неловко. Скорее всего, тогда у него в голове лихорадочно взвешивались оба варианта. Но, видимо, нервы у человека с гранатой не выдержали. После того, как он несколько раз приказал ложиться и ему не подчинились, он кинул гранату! Граната взорвалась, но никого не задела. Бросивший гранату кинулся бежать. Бизнесмен - за ним. На каком-то лестничном марше бегущий обернулся, вынул вторую гранату из портфеля и швырнул в него. Граната перелетела через него, а так как он бежал вниз, осколки опять не задели его. Однако этому человеку удалось убежать. Потом - переполох, милиция. Портфель свой человек этот бросил. В нем оказалась только клейкая лента, которой он, видимо, собирался опутать тех, кто ляжет на пол. Храбрости его подивились и милиционеры. Об этой истории я слышал еще до того, как познакомился с ним. Он добавил, что читал в газете: где-то на Украине бывший офицер взорвал гранатой себя и свою семью. Он подозревает, что это был тот же человек. Бизнесмену сейчас сорок пять лет. Он рассказал, что в тридцать один год был страстно влюблен в одну женщину, у них был сказочный роман. Это было еще в России. Однажды приехал из командировки домой - ни любимой женщины, ни вещей, вся квартира очищена. Возможно, потрясенный этим случаем, он до сих пор не женат, хотя, конечно, монахом не стал. Со смехом рассказал, что все мужчины, услышав от него эту историю, неизменно говорили одно и то же: - Вот блядь! И все женщины неизменно говорили одно и то же: - А что она взяла? Получил огромное удовольствие от знакомства с ним. Кстати, он высказал интересную мысль. Иногда, сказал он, очень сильный ум мешает быстроте и точности принятия деловых решений. - Почему? - спросил я. - Слишком много ассоциаций? - Нет, - ответил он и сравнил такой ум с чрезвычайной развитостью мускулатуры у культуриста, что делает его менее ловким и подвижным. Маяковский по натуре был игроком. И в жизни он постоянно играл во все игры. Думаю, что игра отвлекала его от невыносимой тяжести трагического сознания, данного ему природой. После революции он включился в игру "строительство социализма". Как он, с его огромным природным, к сожалению только природным, умом мог поверить этим людям? Образование Маяковского. Главных поэтов России он знал прекрасно. Сильно сомневаюсь, что он знал прозу. Жуткая картина. Маяковский бреется, а Брик в это время ему зачитывает что-то. Образовывает его. Среди причин, смягчающих облик большевиков, мы часто забываем главную. Это грандиозное преступление всех буржуазных стран - Первая мировая война с миллионами смертей, неслыханными до этого. У большевиков нет и не было никакой вины за это преступление. И они утверждали: при нас это будет невозможно. Он поверил им, как великий игрок - ставка жизнь. Думаю, что он никогда в жизни не читал Ленина, хотя славил его до умопомрачения. Допустим, он раскрыл Ленина и часа два, что маловероятно при его темпераменте, читал его. Что бы он сказал себе, отложив Ленина? Он сказал бы себе: видимо, это настолько гениально, что мне, необразованному человеку, кажется глупым. Надо верить в него, а не читать его! И он верил. А как не поверить, когда ставка уже сделана - собственная жизнь. Я буду последним рабом социализма, сказал он себе и служил социализму, как вдохновенный раб. Перевернутая гордость. Однако в тридцатом году он окончательно убедился: опыт с социализмом полностью провалился. Ты был последним рабом социализма, а теперь станешь первым лакеем партии, шепнула ему судьба. - Нет! - рявкнул он в ответ. - Я честный игрок! И застрелился! О, если бы вовремя кто-нибудь ему убедительно сказал: - Поэт! Игрок! Играй во что хочешь, но никогда ни в какие игры - с государством! Здесь ты все проиграешь! Легко сказать! В России с государством заигрывали и Пушкин, и Достоевский. Государство всегда было слабоумным, как же им, людям с великим умом, с великой любовью к Родине, не поделиться этим умом со своим же государством? Однако этот же ум подсказывал им осторожность: слишком далеко не заходить. Они заигрывали, а он заигрался. Мероприятие - социализм - оказалось бесчестным, и он застрелился, как будто именно он его затеял. Он совпал в одной части своего темперамента с большевиками: - Крушить! Грех немалый. Но он не заметил, что большевикам отродясь не свойственна другая часть его темперамента: - Жалеть! Редко кто умел так жалеть, как он: лошадь упала, упала лошадь... Это он упал. Пал. Психологический признак кризиса государственности - это когда средний гражданин страны чувствует себя умней правительства. Умный человек, но вызывает брезгливость. С ним неприятно иметь дело, как с умным пауком. Что характерно: при всем его уме, когда я в разговоре с ним коснулся тонких нравственных проблем, он глядел на меня бараньими глазами, ничего не понимая. Технологический ум, и когда речь идет о культуре, он хорошо разбирается в ее технологической части. Чем больше Бога, тем меньше полиции. Поэт может быть каким угодно, но не может быть скользким. Понятия "народ-богоносец", "народ-судьбоносец" долго и ревниво проповедовались русской интеллигенцией. Более трезвый, мужественный, критический подход ко многим явлениям народной жизни, выраженный у Чехова и Бунина, уже ничего не мог изменить. Правило хорошего тона интеллигенции - народ свят. Большевики неожиданно расщепили понятие "народ- судьбоносец", остался рабочий класс-судьбоносец. Слабое теоретическое и даже политическое сопротивление большевикам вызвано стыдливой традицией: нельзя критиковать что-либо, идущее от народа. Как ни относились к большевикам, все-таки всегда верили, что они идут от народа. Когда опомнились, было уже поздно. Сам же народ даже отдаленно не подозревал, что он богоносец или судьбоносец. Но в той своей части, которая соприкасалась с интеллигенцией, он оказался беспредельно развратен. Он понял, что ему по какой-то ученой причине все прощается, и плюнул на свои вековые нравственные устои, которые все-таки у него были когда-то. Идеалист Маркс (тут Гегель, хоть и перевернутый) предложил материалистическое спасение мира, ибо ничего другого он не видел. Глубочайший атеизм Достоевского привел его к мысли, что там ничего нет, там действительно ничего нет, и он делает со дна грандиозный рывок к Богу. Парадокс. Маркс был недостаточным атеистом и потому не понял ошибочность атеизма. Считается, что самозванство в России процветало из-за доверчивости народа. Но откуда эта доверчивость? Самозванство - тайная мечта подавленного человека. Когда в человеке подавлена личность, в нем вырабатывается тоска по личине, которую будут уважать. Народ полусознательно был рад самозванству: фокус получился, мог быть и я. Теоретически говоря, лучшую статью о Моцарте после его смерти, даже если Моцарт умер своей смертью, должен был бы написать Сальери. Никто так не знает о достоинствах музыки Моцарта, как Сальери, потому что никого эти достоинства так не мучили, как его. Теперь, когда эти достоинства его больше никогда не будут мучить, он ему так благодарен, что скажет всю правду о них. Мысль - это то, что вносит ясность. Мысль, которая вносит темноту, это так же нелепо, как сказать: зажгли лампочку, и стало темно. Какая же это лампочка? Особенно у поэтов часто бывает: что-то забрезжило в голове - поспешил записать. Если то, что забрезжило, не вносит ясность, незачем это записывать. Никакое виртуозное рассуждение не может быть мыслью, если оно не вносит ясность. Никакая шахматная комбинация не может быть красивой, если она не учитывает ответных ходов противника. В двадцатом веке декадентское красноречие стали принимать за мысль. Ехали в машине. Попали в пробку. Стоим. Вижу, впереди нищенка - старуха, правда довольно бодрая, обходит стоящие машины и просит деньги. Безуспешно. У меня в голове мелькнула слабая жалость к ней, но я подумал, что неловко опускать стекло, незнакомому шоферу это может не понравиться. Но вдруг сам шофер говорит: "Надо дать денег старушке". Сам открывает окно и дает. И я следом дал ей деньги, и все остальные пассажиры. И было явно, что, если бы шофер не захотел дать ей деньги, скорее всего, никто не решился бы открыть окно. Цепная реакция добра. Но бывает и цепная реакция зла. Однажды в студенческие времена проходили практику в деревне. Вчетвером вскарабкались на стену давным-давно разрушенного монастыря. Только одна эта стена торчала. Самый старший из нас вдруг стал мочиться с этой стены вниз. За ним и остальные. Я был последним. Когда очередь дошла до меня, я почувствовал какой-то слабый укол совести, я почувствовал, что это нехорошо. Ни атеизма, ни религии тогда в душе моей не было. Душа заполнена была творческими мечтами. Тогда откуда этот слабый голос совести? Скорее всего, всосанное с молоком уважение к предкам. Но стыд перед товарищами, боязнь, что меня сочтут смешным чистоплюем, заставили меня сделать то же самое, что и они. С тех пор прошли десятки лет, и я со стыдом, еще до того, как стал задумываться о Боге, всю жизнь вспоминал этот поступок. Совершенно ясно, что, если бы я, рискуя быть осмеянным товарищами и даже будучи осмеянным ими, не последовал их примеру, на третий день я начисто забыл бы дискомфорт от этого стыда перед товарищами. А вот стыд, пусть и слабый, перед голосом совести, к которому я тогда не прислушался, до сих пор ношу в себе. Из этого ясно, что любой стыд перед людьми надо преодолеть, если ему противоречит голос совести, даже очень слабый. Глупому человеку в известных случаях можно разъяснить смысл умной шутки, и он рассмеется. Сделает шаг вперед. Умному человеку никак невозможно внушить, что глупая шутка смешна. Он никогда не рассмеется глупой шутке. Не может сделать шаг назад. Но эта же шутка или равная ей по уровню, высказанная младенцем, может вызвать искренний смех умного человека. В чем дело? Можно сказать, что ребенок из двух фигур, которые только и есть на его умственной шахматной доске, создал комбинацию, равную по сложности комбинации взрослого глупого человека, у которого умственная доска по нашему естественному предположению полна фигур, но он может пользоваться только двумя, как ребенок. Остальными фигурами он сам без нашей помощи не может пользоваться. Характерно, что умную шутку, которую в иных случаях можно разъяснить глупому человеку, ребенку невозможно разъяснить. У него просто в голове нет других фигур, кроме этих двух. Но шутка ребенка при его бедных возможностях - шаг вперед, и потому умный человек искренне смеется этой шутке. И когда ту же примитивную шутку придумывает взрослый человек, но при этом умственно поврежденный, и умный человек заранее это знает, он опять искренне смеется этой шутке, понимая, что взрослость данного человека - фикция, он младенец. Но ведь и глупая шутка глупого человека для него может быть шагом вперед? Почему же взрослый, умный человек, зная это, все-таки не смеется? Теоретически действительно для глупого человека это может быть шагом вперед. Можно допустить, что до этой шутки он вообще пользовался только одной фигурой. Но умному человеку мешает это понять взрослая нормальность глупого человека: он пьет водку, говорит о политике и даже небезуспешно ухаживает за женщинами, иногда пуская в ход такого рода шутки. Правда, в данном случае, если женщина не глупа, ее смех означает не признание шутки умной, а признание его мужской привлекательности. Какой милый, наивный человек, думает она, восхищенная его мужской привлекательностью и придавая его уму детскую (еще один повод к восхищению), нормальную непосредственность. То же самое происходит и с мужчинами, когда в таком роде шутит женщина. Каждый раз, когда удается написать особенно смешную вещь, через некоторое время приходит особенно пронзительная грусть. Кажется, маятник для равновесия откачивается на столько же в обратную сторону и постепенно затихает. Но почему же мы не испытываем эту пронзительную грусть после того, как мы отсмеялись над чужими смешными страницами? За наше наслаждение уже уплатил автор? Бедный автор! Бедный Гоголь! Разумеется, разумеется - В человеке разум имеется! Ну а счастье, коль разум имеется, Далеко не всегда разумеется. "Как я ему в глаза посмотрю?" - пока еще мир держится на этой фразе. Но дьявол подшептывает: "А ты ему по телефону все скажи - и тебе не придется смотреть ему в глаза". Бешенее всех взрываются терпеливые народы, как и терпеливые люди. Психологически это вполне естественно. За спиной сентиментальности всегда топор. Отсутствию внутренних тормозов в размягченном состоянии соответствует отсутствие внутренних тормозов в ожесточенном состоянии. Чем дар отличается от способностей? Всякий дар в своем деле предполагает соучастие души, тогда как в деле даже очень способного человека соучастие души не требуется. Настоящий поэт - это человек, который выхватывает из костра горящий уголек и пишет им ясным почерком. Уголек должен быть горящим, а почерк ясным. Третьего не дано. При всей его тупости удивительней всего не то, что у него мозги всегда отторгали мысль, удивительней всего то, что они всегда правильно угадывали, что отторгаемое и есть мысль. Человек сухой и крепкий; чуткий и четкий. Завидую, особенно с похмелья. Население - бывший народ. Вливаю в ненавистное тело ненавистную водку. Пусть выясняют там отношения без меня, хотя и за мой счет. Когда перед тобой загадочная политическая ситуация, сделай наиглупейшее предположение, и ты окажешься прав. Могучая шевелюра. Какая плодородная почва, во всяком случае для волос! Каждый раз замечаю: чем больше народу в компании, тем больше я пью. Чем объяснить? Подсознательное отвращение к толпе. Опьянение, отупение помогает не замечать ее. Заумь - халат психбольницы, прикрывающий банальность. Не всегда маскировочный. - Перепрыгни через человека! - Зачем? - Будешь сверхчеловеком! - Но перепрыгнуть через человека трудно! - А мы его пригнем! Обожаю детей и стариков. Духовно можно опереться только на тех, на кого физически опереться нельзя. Умный человек отличается от глупого не тем, что он не говорит глупости, а тем, что он их говорит гораздо реже. Поверил в Бога - и на трактор! Но русский человек, поверивший в Бога, останавливает тракториста и начинает выяснять, верит ли он в Бога. Кончается тем, что тракторист выключает трактор, сходит с него и они, усевшись под кустом, под водочку продолжают выяснять проблему. И невозможно установить, что ему было важнее - Бог или напарник для выпивки. ВСАДНИЦЫ БЕЗ ГОЛОВЫ И МУСТАНГ Но на что он жил? Он приспособился зарабатывать деньги, отшлепывая на машинке сценарии научно-популярных фильмов. Кроме того, или даже это самое главное, с коробками уже готовых фильмов по путевкам Московского бюро пропаганды литературы он ездил по стране и выступал в клубах, где сперва показывал эти вегетарианские фильмы, а потом с пылу, с жару извергал лавину своих стихов, которые провинциальная публика зачастую принимала за комментарий к фильму. Однако она хорошо ощущала энергию, которая вместе со стихами обрушивалась на нее со сцены и взбадривалась из чистой благодарности. К тому же излишняя понятность фильмов уравновешивалась некоторой непонятностью стихов. За такой вечер он получал шестнадцать рублей, не считая командировочных. Денег, конечно, мало, но он брал количеством таких встреч и был доволен романтикой гостинично-поездной жизни. Вот случай, рассказанный им о его еще достаточно молодой жизни кинематографиста. Я несколько лет писал сценарии научно-популярных фильмов для одного и того же режиссера. Написав сценарий, я уже не знал никаких забот, все усилия по проталкиванию моей работы через начальственные фильтры он брал на себя. Для меня это было очень удобно. Правда, он настоял на том, чтобы всегда быть соавтором сценария, и половину гонорара за него получал он. Но и так мне это было выгодно, потому что я почти никогда не показывался на глаза начальству, которое всегда и везде при виде меня испытывало неприятное беспокойство за свое кресло. Он все сам улаживал. Мы брали путевки в Дом творчества, где он всегда занимал двухкомнатный номер-люкс, потому что всегда приезжал с очередной любовницей и вообще обожал комфорт. Я занимал обычный номер, за две недели иногда успевал написать два сценария, при этом безжалостно отбросив страницу или две его жалких поползновений действительно быть соавтором. О чем бы я ни писал, он всегда ухитрялся на своих удивительно бездарных страницах внести какой-нибудь эротический элемент. Так, к моему сценарию о жизни дельфинов он ухитрился ни к селу ни к городу написать страницу, где в летний зной очаровательная полураздетая женщина, с полураскрытыми губками, легкой походкой, оставляя в размягченном асфальте глубокие следы от своих модных каблучков, движется в сторону дельфинария. Интересно, как она ухитрялась сохранять легкую походку, вырывая каблуки из сексуально размягченного асфальта? - Ты, дельфин, - сказал я ему, выбрасывая в корзину его страницу, - твоя полураздетая женщина на острых каблучках движется в сторону дельфинария, а попадает в твой номер-люкс. Он самодовольно рассмеялся, ничуть не жалея свою забракованную страницу, и, как бы подтвердив право быть соавтором, удалялся в свой номер, где целыми днями, валяясь на диване, читал детективные романы или занимался любовью со своей очередной пассией, надо полагать, по его неряшливости забыв вытащить из-под нее раскрытый детектив, что грозило удушением - он был довольно грузный мужчина - искомого убийцы, сыщика, невинно подозреваемых, которых было жалко, а заодно и автора - вот уж кого совсем не было жалко! А между прочим, в застолье он бывал удивительно мил и удивительно остроумен. Трудно было поверить, что его человеческая речь на пути от головы к пишущей руке столь безнадежно глупеет, а на пути от головы к языку сохраняет очаровательную свежесть и остроумие. Звали его Георгий Георгиевич. Он был голубоглазым евреем с идеальной внешностью славянина. Да не просто славянина, а пятидесятилетнего барина, уже полнеющего и благородно седеющего. Люди, мало знавшие нас, встречаясь с нами в застолье, принимали его за русского босса, а меня, учитывая мое черноглазие, за трудолюбивого еврея при нем. Любовницы у него всегда были русскими. Это обстоятельство меня совершенно не трогало, но он считал необходимым по этому поводу объясниться и несколько раз это делал, забывая или делая вид, что такого рода объяснение уже состоялось. - Что я могу с собой поделать, - говорил он, сокрушенно пожимая плечами, - я половой антисемит. И вот в последний раз мы вместе в Доме творчества. С ним была очередная любовница - высокая, стройная блондинка, которая была на целую голову и отчасти шею выше его. Приподняв собственную голову, он не без гордости оглядывал ее, словно многие годы выращивал ее и вырастил именно такой большой, как мечтал. Она же постоянно двусмысленно мне улыбалась, словно деликатно намекая, что по росту она больше подходит мне. Люди, видя нас втроем, вполне могли принять нас за молодоженов с папашей. И принимали иногда. И вот я почти две недели тружусь в своем номере, дописываю второй сценарий, а он трудится у себя в номере-люкс, лежа на диване то с детективом, то со своей любовницей. Такой Обломов, деятельный в пределах ди- вана, как Штольц. За эти две недели он ни разу не вышел прогуляться на воздух. Иногда мне казалось, что он и свои картины снимает на диване, вынеся его на съемочную площадку. Каждый вечер после ужина мы выпивали в его номере, и он всегда был оживлен и остроумен. А любовница его даже на его остроты двусмысленно улыбалась мне: мол, мы бы славно обошлись и без всяких острот! Но я строго держался и не давал ей переходить границу. Кстати, откуда что берется! Этот пьяница и бабник чутко понимал мои стихи, и я ценил это. И вдруг он однажды вечером врывается в мой номер, бросает исполненный непередаваемого комизма молниеносный взгляд на мою постель, словно пытаясь поймать глазами женщину, пока она ловко не закатилась за кровать. - Люду не видел?! - спрашивает он у меня тревожно и подозрительно. Я представил себе, как эта несколько угловатая дудоня закатывается за кровать, и чуть не расхохотался. - А куда она делась? - спросил я. - Не знаю, - сказал он, - я заснул на диване. Просыпаюсь - ее нет. Думаю, может, в другой комнате. Окликаю - ее нет. Близких знакомых, кроме тебя, у нас здесь никого нет. Куда же она могла деться? Как бы в состоянии задумчивой рассеянности он открыл дверь в туалет и заглянул туда. - Может, гулять пошла? - предположил я. - Пойдем поищем, - оживился он, - уже темно. К ней могут пристать хулиганы. Он пошел к себе в номер и вернулся одетый. Я тоже оделся, и мы вышли наружу. Холодный осенний ветер слегка пронизывал мое пальто. Мы целый час слонялись вокруг Дома творчества, но ее нигде не было. - Мы слегка поцапались, - вдруг припомнил он, - может, она разозлилась и уехала в город. - Так позвони, - сказал я. - У нее нет телефона, - сокрушенно ответил он, - но как я буду спать один! Фантастическая личность! По его словам, он с двадцати лет ни одной ночи не спал один! Если бы за этот стаж платили! То, что я был верен жене, для него оставалось необъяснимой астраханской дикостью. Но его слегка примиряло со мной то, что за время нашего знакомства я успел развестись и заново жениться. Мы еще целый час, уже прихватив шоссе, искали ее, и он иногда подходил к редким прохожим и спрашивал, не встречалась ли им случайно высокая, стройная блондинка. Нет, высокую, стройную блондинку никто не видел. - Да, она уехала в город, - все уверенней говорил он каждый раз. - Слава Богу, что хулиганы ее здесь не побили. Они терпеть не могут высоких, стройных блондинок. Их раздражает порода. Однако мы продолжали ее искать. Я заметил, что чем дольше мы ее ищем, тем чаще он подходит к прохожим женщинам, чтобы узнать, не видел ли кто из них высокую, стройную блондинку. Я в таких случаях стоял несколько в сторонке. Потом он вообще перестал у мужчин спрашивать, видимо решив, что, если уж мужчина встретил высокую, стройную блондинку, он ее непременно умыкнул бы. А раз мужчина ее не умыкнул, значит, он и не видел ее. Потом мне показалось странным, что он, спрашивая у женщин о высокой, стройной блондинке, все больше и больше тратит времени, чтобы получить эту нехитрую информацию. И наконец вижу, что он с одной небольшого роста, но тоже блондинкой вовсе заговорился о своей высокой, стройной блондинке. И вдруг он достает из кармана бумажник, отсчитывает деньги при свете фонаря и дает их этой маленькой блондинке. Она прячет деньги в сумочку. Только я подивился необычайной ценности информации о высокой, стройной блондинке, полученной им от маленькой, полненькой блондинки, как он вдруг взял под руку информаторшу и подошел ко мне. - Да, - говорит он, - Люда, конечно, на меня обиделась и уехала в город. Но мы проведем время с этой милой девушкой. Скорее домой! Надо выпить! Замерзли! Я художник, я не могу спать без женщины! Я с ума схожу, когда подобные люди называют себя художниками! Но чаще всего именно такие люди и называют себя художниками, хоть умри! И вот так странно завершились наши поиски высокой, стройной блондинки. Он, видите ли, художник! У себя в номере он быстро и умело накрыл на стол, достал из холодильника бутылку водки, открыл ее, и мы уже весело ужинаем и пьем водку. Георгий Георгиевич в ударе, как всегда в присутствии новой женщины. Он беспрерывно шутит, а эта молоденькая пышечка беспрерывно хохочет. Да и я смеюсь, потому что он в самом деле необычайно весел, находчив и остроумен. И вдруг раскрывается дверь второй комнаты - и оттуда выходит Люда в халате. Боже! Немая сцена. Георгий Георгиевич застыл с приоткрытым ртом, откуда почти явно торчала, извиваясь, недовысказанная острота. - Что это вы расшумелись? - говорит Люда, позевывая. - Я тут прикорнула. - Я тебя звал, неужели ты не слышала? - приобрел наконец дар речи Георгий Георгиевич. - Значит, плохо звал, - отвечала Люда, присаживаясь за стол и оглядывая незнакомую девушку. И тут бог застолья нашелся! - Пока ты спала, к нашему другу приехала его подружка, - сказал он, толкая меня под столом. - Мы решили отметить это событие. Она завтра уезжает! Люда, зловеще сверкнув рубинами в сережках, иронически улыбнулась мне: мол, неужели ради этой пигалицы ты не отвечал на мои призывные улыбки. А эта пышечка тоже посмотрела на меня. До нее, видимо, не сразу дошло случившееся. А теперь дошло! И она стала, посматривая на меня, дико хохотать. Георгий Георгиевич явно испугался, что она своим смехом возбудит в Люде какие-нибудь подозрения. - Ну что вы, Танечка, так смеетесь, - с некоторым упреком обратился он к ней. - Ничего особенно смешного не случилось. - С тех пор как я не видела своего друга Юру, он вырос! - кричит она сквозь смех и, взглянув на меня, снова заходится. Тут все решили, что моя девушка большая шутница, хоть и несколько плебейского толка. Георгий Георгиевич рассказал, как мы втроем искали Люду в окрестностях Дома творчества и очень боялись, что какие-то хулиганы могли ее обидеть. Оказывается, когда он проснулся и не увидел Люду, он несколько раз окликнул ее, но, не услышав ответа из другой комнаты, решил, что она вышла (ко мне!), и, не заглядывая туда, ринулся за ней. Георгий Георгиевич на радостях открыл еще одну бутылку водки, и я налегал на выпивку, потому что мне впервые предстояло спать с женщиной в одной комнате и объяснять ей, что я не изменяю жене. Труднее всего втолковать людям, что ты не изменяешь жене. Тебя после этого начинают презирать даже те, кто сами не изменяют своим женам, но никому не выдают этой якобы постыдной подробности своей жизни. Я порядочно надрался, и уже во втором часу ночи мы с пышечкой, прихватив свои одежды, спустились в мой номер. А Георгий Георгиевич, поняв, что ему удалось обмануть бдительность Люды, окончательно осмелел и, зная, что я из принципа не изменяю женам, с величайшим любопытством ждал этой ночью моего падения. - Действуй, - шепнул он, провожая нас до дверей, - за все уплачено! Уже у себя в номере, когда я стал на диване стелить постель щебечущей пышечке, она удивленно спросила: - Мы что, отдельно будем спать? - Да, - сказал я, - видите, как получилось. Оказывается, Люда не уехала. А я всегда верен своей жене. - Совсем всегда? - поразилась она. - Когда женат, - объяснил я. - А сейчас вы женаты? - спросила она. - К сожалению, да, - сказал я несколько лицемерно, потому что, кроме принципа, я вообще не любил иметь дела со шлюхами. - С кем же мы спим, - вслух задумалась она, - если мужчины верны своим женам? - Ну, не все мужчины, - примирительно сказал я. - Никогда в жизни этого не было, - произнесла она с пафосом, - чтобы я отдельно от мужчины спала в одной комнате! Подруги не поверят! - Спокойной ночи, - сказал я и погасил свет. - Раздевайтесь и ложитесь. В темноте мы оба разделись и легли. - А если я к вам приду? - спросила она у меня через пять минут. - Придется вас прогнать, - сказал я, чувствуя, что на меня наваливается сон. - У меня никогда не было такого большого мужчины, - вздохнула она в темноте. И вдруг через некоторое время стала тихо и долго задыхаться от хохота. - Что вас смешит? - уже сквозь сон спросил я. - Мысли, - сказала она, стараясь заглушить смех. Я провалился в сон. Утром, когда я проснулся, она уже была на ногах. Веселая, подвижная пышечка. Если б я не был женат, если б она не была шлюхой, хорошо было бы с ней побаловаться, подумал я. - Отвернитесь, - сказал я, почему-то чувствуя, что это необычайно глупо звучит. Она отвернулась, многозначительно хохотнув. Я оделся, умылся, побрился. И тут в дверь раздался характерный стук Георгия Георгиевича. Я открыл дверь и вижу - он прямо умирает от любопытства. Отзывает меня в коридор. - Ну как? - жарко шепчет. - Никак, - отвечаю я, почему-то особенно раздражаясь именно его жарким шепотом. Если б шепот не был таким жарким, было бы терпимо. - Как это? - удивляется он, слава Богу переходя на нормальный язык. - А она что? - Я ей все объяснил, - сказал я, - она была очень удивлена, но примирилась. Надо сказать, что Георгий Георгиевич был странно скуповат, когда дело не касалось женщин или застолья. Тут он был щедр, как король. Но, например, в жаркий летний день купить на улице мороженое он считал глупой и даже развратной тратой денег. Такой он был. Со своими строгостями. - Но я же заплатил деньги за ночь, - сказал он обиженно, разводя руками, - так не годится. Нельзя без толку бросаться деньгами. Я сейчас с ней пересплю, а ты стой с этой стороны. Если вдруг появится Люда, скажи, что я к одному знакомому в номер зашел. Не подпускай ее к дверям. - Хорошо, - согласился я, глотая его унизительное предложение, и он вошел в номер. Минут через десять он вдруг открывает дверь и говорит: - А ну-ка зайди! Я захожу, удивляясь, что он так быстро справился со своим делом. Но не тут-то было! - Она говорит, что спала с тобой в эту ночь, - раздраженно объяснил он мне, - поэтому не отдается мне! - Да! - топнула ножкой пышечка, - я договаривалась спать с одним, а не с двумя! - Но ты же со мной не спала, - говорю я. - Спала, - твердо отвечает она, - спала! - В одной комнате, а не в одной постели! - уже раздражаюсь я. - В одной постели! - утверждает она. - Ты что, с ума сошла? - говорю я. - Ничуть, - отвечает она, - я пришла к тебе в постель, когда ты спал. И все сделала, что надо! - Но это же физически невозможно! - воскликнул я. - Когда мужчина спит! - Очень даже возможно, - отвечает она, - спит-то он спит, да не весь! - Но я бы проснулся! - воскликнул я. - Ты был пьян, - ответила она достаточно разумно, - потому и не проснулся. - Но чем ты докажешь, что это правда? - с величайшим любопытством спросил Георгий Георгиевич. Она стыдливо потупилась. - Ну? - строго настаивал Георгий Георгиевич. - У него родимое пятно, - все еще стесняясь, тихо ответила она, - пониже пупка. Георгий Георгиевич пронзительно посмотрел на меня - вероятно, взглядом одного из бесчисленных сыщиков, о которых он читал. Я кивнул. Это было правдой. Смутно вспомнил, что в ее словах есть что-то из какой-то восточной сказки. Шехерезада, что ли? - Но как ты это заметила? - не унимался Георгий Георгиевич, видимо входя в роль своих проницательных сыщиков, - ты что, свет зажгла? - Фонарь из окна светил, - призналась она, снова потупившись. - Правда, я два раза в жизни спал со спящей женщиной, - вдруг ни с того ни с сего признался Георгий Георгиевич, как всегда ревнуя и боясь, что чей-то эротический опыт может оказаться богаче, - они были пьяны. Ничего особенного. Теплый труп. - Ой! - испуганно воскликнула пышечка, - ничего подобного! - А тебе ничего не приснилось? - вдруг спросил у меня Георгий Георгиевич, видимо переходя на роль психоаналитика. - Ничего! - ответил я резко. - Но что же это получается? - стал соображать Георгий Георгиевич. - Мужчина платит женщине деньги, чтобы получить удовольствие. А так ты сама и удовольствие получила, и деньги получила, а он остался ни с чем. Заплати ему за эту ночь деньгами, которые я тебе дал, а он их мне вернет. Иначе получается насилие! - Мне это даже смешно слушать! - воинственно воскликнула пышечка. - А еще такие интеллигентные люди! Кино снимают! Это же позор, чтобы мужчина брал деньги за то, что с ним женщина спала. Я только слышала, что очень старые американки молодым итальянцам платят. А у нас в России это стыд! - Ну, ладно, иди, иди, - примирительно сказал Георгий Георгиевич, - ты не виновата, что Люда спала в той комнате. Слава Богу, что она еще вовремя проснулась! Было бы крику, если бы мы пошли в ту комнату спать, а она бы тут проснулась! - Скажите спасибо, что я все вовремя усекла и подыграла, - сказала пышечка, - другая дура по глупости раскололась бы! - Да, ты молодец! Ты хорошо держалась, - важно заключил Георгий Георгиевич, - а теперь до свиданья, иди! Она оделась и ушла. - Любопытный случай, - сказал Георгий Георгиевич, - можно, я расскажу об этом Люде? Вот она посмеется! Я только расскажу, как тобой овладели во сне. Кстати, я попрошу Люду, чтобы она попробовала овладеть мной во сне. Интересно, что мне приснится, если я, конечно, не проснусь. - Можешь сказать, - отвечал я. - Главное, я не могу решить философскую суть вопроса. Изменил я жене или нет? - Думай! - весело ответил Георгий Георгиевич. - Я пойду и Люде все расскажу! Вечером по этому поводу надо как следует встряхнуться! Я весь этот день с особой яростью работал над сценарием, не отрываясь ни на минуту. Я закончил его. Вечером я занес Георгию Георгиевичу свою готовую работу. Люда, улыбаясь уже без всяких намеков, смотрела на меня. Она быстро и ладно накрывала на стол. Что-то беспрерывно напевая, она летала по комнате. Мы крепко выпили с Георгием Георгиевичем, и Люда на этот раз была так добра, что не останавливала нас. Георгий Георгиевич всесторонне обшучивал мое падение, а Люда, в свою очередь, хохотала до упаду. Мне показалось, что она на этот раз несколько завышает возможности его юмора, а ведь обычно она их сильно занижала. Я был рад, что она потеплела к нему. Весьма пьяный, в прекрасном настроении вернулся я к себе в номер и заснул как убитый. Утром я еще был в постели, когда ко мне вломился Георгий Георгиевич. - Людка у тебя была ночью? - вдруг спросил он, проницательно заглядывая мне в глаза. - Что, опять пропала? - спросил я. Это уже становилось скучным. - Да нет, не пропала, - ответил он, - но ночью я проснулся, и мне показалось, что она вставала и только улеглась, когда я проснулся. - Ну и что? - сказал я. - Мало ли для чего человек может встать ночью. - Да, конечно, - согласился он и с жаром добавил: - Но дело в том, что я ее после этого захотел взять, но она мне наотрез отказала. Первый раз за все время, как мы вместе! Очень подозрительно, очень! Неужели эти две всадницы без головы объездили дикого мустанга так, что он даже не заметил этого? - Да пошел ты к черту! - крикнул я ему. - Не было, не было, не было здесь никакой Люды! Он ушел не то довольный своей остротой, не то успокоенный моим негодованием. Я встал, умылся, побрился и уже готовился идти завтракать. Вдруг кто-то стучится в мой номер. Открываю. Улыбающаяся Люда. Молча подходит к моей постели, откидывает одеяло, роется в простынях и вдруг достает оттуда сережку с рубиновым камнем, словно землянику сорвала на лужайке. Я офонарел. Еще ничего не понимаю. Она деловито вдевает сережку в мочку уха, потом из кармана достает вторую сережку и вдевает ее в мочку второго уха. После этого она с хохотом прильнула ко мне и сказала: - Прости, я бы никогда тебе в этом не призналась, но это фамильные серьги! Она вышла. Я понял, что моя миссия здесь закончена. Если у меня была хотя бы тень подозрения, я бы запер дверь. И пьяный, и трезвый, если уж я заснул, то сплю как убитый. Признак дурацкого доверия к миру. Все животные спят чутким сном - признак недоверия к миру. И правильно делают! В бешенстве я покидал вещи в чемодан и не прощаясь ни с кем уехал из Дома творчества. Гонорар за сценарий я все же получил, но больше никогда не встречался с Георгием Георгиевичем. Было ли все это изменой жене в философском плане, я так и не решил, но из принципа с женой разошелся. Впрочем, я и так собирался с ней разойтись. Она благополучно вышла замуж, благополучно уехала с мужем в Америку, куда увезла моего единственного сына. Я по нему иногда безумно скучаю. Скучаю, как Наполеон по сыну, согласно легенде, если вообще эта скотина могла по чему-нибудь скучать, кроме славы. НА ЛОВЦА И ЗВЕРЬ БЕЖИТ Итак, я уже говорил, что он ездил по ст