Оцените этот текст:


---------------------------------------------------------------
 Оригинал этого текста расположен на странице
 http://www.russia.lt/vb/lirika.html
---------------------------------------------------------------

     Жил-был  человек,  который  от пугавших его жизненных бурь
еще в ранней юности нашел убежище в книгах.  Комнаты  его  дома
были  завалены  книгами,  и кроме книг, он ни с кем не общался.
Ему, одержимому страстью к истинному и прекрасному,  показалось
куда   как   правильней   общаться   с   благороднейшими  умами
человечества, чем отдавать  себя  на  произвол  случайностей  и
случайных  людей,  с  которыми  жизнь  так или иначе сталкивает
человека.
     Все его книги были написаны старинными авторами, поэтами и
мудрецами греков и римлян, чьи языки он любил и чей мир казался
ему  столь  умным и гармоничным, что порою он с трудом понимал,
почему человечество  давным-давно  покинуло  возвышенные  пути,
променяв   их   на  многочисленные  заблуждения.  Ведь  древние
достигли вершин  во  всех  областях  знания  и  сочинительства;
последующие  поколения  мало  что дали нового - за исключением,
пожалуй, Гете, - и если кое-какого прогресса  человечество  все
же  добилось,  то  лишь в сферах, не волновавших этого книжного
человека, казавшихся ему вредными и излишними, - в производстве
машин  и орудий войны, например, а также в превращении живого в
мертвое, природы - в цифры и деньги.
     Читатель    вел    размеренную   безмятежную   жизнь.   Он
прогуливался по своему крохотному саду со стихами  Феокрита  на
устах,  собирал изречения древних, следовал им, в особенности -
Платону, по прекрасной стезе созерцания.  Порою он ощущал,  что
жизнь  его  ограничена  и  бедновата,  но  от  древних ему было
известно, что счастье человека не в изобилии разнообразия и что
умный обретает блаженство верностью и самоограничением.
     И  вот  эта  безмятежная  жизнь  прервалась:  в поездке за
книгами в библиотеку соседнего государства Читатель провел один
вечер в театре. Давали драму Шекспира; он хорошо ее знал еще со
школьной скамьи, но знал  так,  как  вообще  знают  что-либо  в
школе.  Сидя  в  большом,  погружающемся  во мрак помещении, он
чувствовал некоторую подавленность и раздражение, ибо не  любил
больших  скоплений  людей,  но  вскоре  ощутил в себе отклик на
духовный  призыв  этой  драмы,  увлекся.   Он   сознавал,   что
инсценировка  и  актерское  исполнение посредственны; не будучи
вообще  театралом,  через  все  препоны  различал  он,  однако,
какой-то  свет,  ощущал  какую-то силу и могучие чары, каких по
сию пору не ведал. Когда занавес упал,  он  выбежал  из  театра
опьяненный.  Продолжил  поездку  и  привез  из  нее  домой  все
произведения этого английского поэта.
     Мир  Читателя  впервые  получил  пробоину,  и  через нее в
античный покой хлынули воздух и свет.  А  может,  все  это  уже
имелось  внутри самого Читателя и теперь пробудилось и тревожно
било крылами? Как это было странно и ново! Сочинитель, давно  к
тому  же  усопший,  казалось  не исповедывал никаких идеалов, а
если и исповедывал, то совершенно  иные,  чем  античные  греки;
Шекспиру   человечество,   видимо,   представлялось  не  храмом
уединенного созерцателя, а будущим  морем,  по  которому  носит
захлебывающихся  и  барахтающихся  людей, блаженных собственной
несвободой, опьяненных собственным роком!  Эти  люди  двигались
как  созвездия,  каждый  -  по  предначертанному  пути, каждый,
влекомый ничем не облегченной собственной тяжестью, в неизменно
поступательном  устремлении  даже  тогда, когда путь приводит к
низвержению в пропасть смерти.
     Когда  же  Читатель,  словно после феерической вакханалии,
вновь наконец, очнулся и, вспомнив прежнюю  жизнь,  вернулся  к
привычным книгам, он почувствовал, что у греков и римлян теперь
уже вкус иной  -  пресноватый,  поднадоевший,  какой-то  чужой.
Тогда  попробовал  он  читать  современные книги. Но они ему не
понравились; в них, как ему показалось, все сводилось  к  вещам
незначительным,  мелким,  и само повествование велось словно бы
не всерьез.
     И  Читателя  больше  не  покидало чувство голода по новым,
великим очарованиям и потрясениям. Кто  ищет,  тот  находит.  И
следущее,  что  он  нашел,  была  книга норвежского писателя по
имени Гамсун. Странная книга странного писателя.  Казалось, что
Гамсун  постоянно  - а он был еще жив - в одиночку скитается по
свету, видя бурное существование без руля и ветрил, без Бога  в
душе,  полубаловень,  полустрадалец,  в вечных поисках чувства,
которое он порою словно  бы  обретает  лишь  на  мгновение  как
гармонию сердца с окружающим миром.
     Однажды под вечер, начитавшись до ломоты и рези в глазах -
он  был  уже  немолодым  человеком,  -  Читатель  погрузился  в
раздумья.  Над одним из высоченных книжных стеллажей красовался
давно  туда  водруженный  золотыми  буквами  греческий   девиз,
который  гласил:  "Познай  самого  себя".  Теперь  он  приковал
внимание Читателя.  Ибо Читатель себя не знал, давно уже ничего
не  знал  о  себе.  По  едва  заметным  следам  воспоминаний он
мысленно вернулся в прошлое и старательно  начал  отыскивать  в
нем  то  время, когда его восхитила лира Горация и осчастливили
гимны Пиндара. Читая античных авторов он узнал в себе  то,  что
называется  человечеством; вместе с писателями он был и героем,
и властителем, и мудрецом, он издавал и упразднял  законы;  он,
человек,   вышедший   из  неразличимости  первозданной  природы
навстречу лучистому свету, был носителем  высшего  достоинства.
Теперь  же  все  это сокрушилось, рассеялось, словно никогда не
существовало,  и  теперь  он  не  только  читал  разбойничьи  и
любовные   истории  и  испытывал  радость  от  них,  нет  -  он
чувствовал себя и со-любовником, со-убийцей, и со-страдальцем и
со-грешником,  и  со-насмешником,  он  падал  в  бездну порока,
преступления  и  нищеты,  диких  животрепещущих  инстинктов   и
чувственных страстей; дрожа от страха и наслаждаясь, копался он
в мерзостном и запретном.
     Его  размышления оказались бесплодными. И вскоре он вновь,
как в горячечном бреду, погрузился в странные книги. По  каплям
он  впитывал  в  себя  лихорадящую атмосферу аморальных историй
Оскара   Уайльда,   плутал    по    скорбно-неверующим    путям
богоискательства  Флобера, читал стихи и драмы новых и новейших
писателей, которые, казалось, объявляли войну не на жизнь, а на
смерть  всему  гармоничному,  всему греческому и классическому,
проповедовали матежи  и  беспорядки,  обожествляли  уродство  и
хохотали  над  ужасным.  И  Читатель  вдруг понял, что в чем-то
правы и они, что есть, должно быть в человеке что-то,  если  он
смеется от кровавого хаоса жизни.
     Потом  напряжение схлынуло, и Читателя охватила усталость.
Он  чувствовал,  что  болен,  стар  и  обманут.   Однажды   ему
приснилось  его  состояние. Он трудился над сооружением высокой
книжной стены. Стена росла, и, кроме нее, не видел  он  ничего;
задачей  его  было  соорудить  огромное  здание из всех книг на
свете.   И  вдруг  часть   стены   зашаталась,   книги   начали
выскальзывать из кладки и падать в бездну. Сквозь зияющие бреши
ворвался страшный свет, и по ту сторону книжной стены увидел он
нечто  ужасное: в чадящем воздухе - невообразимый хаос, кашу из
живых существ и предметов, людей и ландшафтов, увидел умирающих
и рождающихся детей и животных, змей и солдат, горящие города и
тонущие корабли; он слышал  вопль  и  дикое  ликование,  лилась
кровь,  струилось вино, нагло и ослепительно полыхали факелы...
В ужасе  вскочил  он  с  кровати,  чувствуя  в  сердце  давящую
тяжесть; все еще оцепенело стоя в лунном свете посередине своей
тихой комнаты и глядя на деревья за окном  и  книгу  на  ночном
столике, он внезапно прозрел.
     Он обманут - обманут по всем статьям! Читая, переворачивая
страницу за страницей, он жил бумажною жизнью;  а  за  нею,  за
этой  гнусной  книжной стеной, бушевала настоящая жизнь. Горели
сердца,  клокотали   страсти,   разливались   кровь   и   вино,
торжествовали зло и любовь. И все это к нему не относилось, все
это происходило с другими, он же чувствовал лишь скользящие под
пальцами тени на бумажных страницах?
     В  постель он уже не вернулся. Наспех одевшись, помчался в
город.  Там  метался  по  сотням  освещенных   фонарями   улиц,
заглядывал  в  тысячи  слепых  черных окон, подслушивал у сотен
запертых  дверей.  Брезжило  утро.   Подобно   оставшемуся   со
вчерашнего  дня  пьянчуге,  близктй  к  обмороку,  блуждал он в
бледном свете восхода. Город просыпался.  Навстечу  шла  худая,
болезненного  вида  девушка  без  кровинки в лице. Он опустился
перед ней на колени, и она повела его с собой.
     Он  сидел  в  ее комнатушке на убогой кровати, над которой
висел распахнутый японский веер, пыльный и в паутине.  Сидел  и
смотрел, как играла она его талерами, потом вновь схватил ее за
руку и взмолился: "Прошу тебя, не бросай  меня  одного!  Помоги
мне! Я стар, и кроме тебя, нет у меня никого. Останься со мной.
Наверно, впереди уже нечего ждать, кроме болезней и смерти,  но
хоть  их  я  хочу  прожить  сам,  хочу  сам  хотя бы страдать и
скончаться, хочу всем своим существом, кровью и сердцем. Как ты
прекрасна!  Тебе  не  больно,  когда я сжимаю тебя? Нет? Как ты
добра! Представь, что всю свою жизнь я  был  похоронен,  заживо
похоронен  в  бумаге! Ты знаешь, что это такое? Нет? Тем лучше.
О, мы еще поживем, еще поживем. Солнце уже  взошло?  Я  впервые
вижу солнце".
     Девушка   улыбнулась,   гладила  его  беспокойные  руки  и
слушала. Она не понимала его, и  в  утренней  мерещи  выглядела
осунувшейся  и  несчастной, она тоже всю ночь провела на улице.
Улыбаясь, она сказала: "Да, да, я тебе  помогу.   Успокойся,  я
обязательно тебе помогу".

Last-modified: Wed, 12 Aug 1998 14:31:44 GMT
Оцените этот текст: