лба троды. Голова Бобби врубилась в угол "Хитачи", мочевой пузырь сократился, и кто-то все твердил "матьматьмать" в пыльный запах ковра. Девчоночий голос пропал, никаких пустынных звезд, вкуса-вспышки холодного ветра и изъеденного водой камня... Тут голова его взорвалась. Он увидел это очень ясно, откуда-то из далекого далека. Как взрыв фосфорной гранаты. Белый. Свет. 4.НАСТРОЙКА Черная "хонда" зависла в двадцати метрах над восьмиугольной палубой заброшенной нефтяной платформы. Светало, и Тернер различил поблекшие контуры трилистников химической опасности, маркирующих посадочную площадку. - У вас тут биозараза, Конрой? - Не та, к какой ты привык. Фигура в красном комбинезоне, размахивая посадочными жезлами, подавала сигналы пилоту "хонды". Когда они садились, вихрь от пропеллеров сбросил в море обрывки упаковки, засорявшие кое-где палубу. Конрой хлопнул по застежке пристяжных ремней и перегнулся через Тернера, чтобы открыть люк. Откинулась крышка, их оглушил рев моторов. Конрой толкнул Тернера в плечо и требовательно поднял несколько раз руку ладонью вверх, потом указал на пилота. Тернер выбрался наружу и спрыгнул - рев пропеллера над головой расползся кляксой грома. Потом возле него в полу приседе возник Конрой. С помощью краба на согнутых "ногах", какие обычно встречаются на посадочных площадках вертолетов, они счистили поблекшие знаки-трилистники. Поднятый "хондой" ветер бил штанинами по коленям. Тернер нес неприметный серый чемодан, отлитый из баллистического пластика, - свой единственный багаж. Кто-то в гостинице успел упаковать его вещи, и на "Цусиме" его уже ждал чемодан. Внезапное изменение в звуке моторов сказало ему, что "хонда" поднимается. С погашенными огнями она, завывая, ушла назад к побережью. В наступившей тишине стали слышны крики чаек, шорох и хлюпание тихоокеанских волн. - Здесь когда-то пытались создать гавань данных, - сказал Конрой. - Нейтральные воды. В те времена никто еще не жил на орбите, так что какое-то время это имело смысл... - Он направился к ржавому лесу балок, поддерживавших надстройку платформы. - "Хосака" предложила свой сценарий: мы привозим Митчелла сюда, чистим, грузим на "Цусиму" - и на всех парах в старушку Японию. Я сказал им: об этом дерьме и думать забудьте. В "Маасе" тоже не дураки сидят, и они могут навалиться на эту посудину всем чем угодно. Я сказал им: исследовательский центр, который вы сбацали на территории консульства, - это самое оно, или я не прав? Каким бы дерьмом "Маас" ни был, он не станет рисковать, особенно в самом долбанном центре Мехико... Из тени выступила какая-то фигура, лицо ее было обезображено выпученными линзами оптического прибора. Фигура приветливо помахала им тупыми дулами многоствольного игольного ружья системы Лэнсинга. - Биозараза, - сказал Конрой, когда они протискивались мимо. - Тут пригни голову. И поосторожнее, ступеньки скользкие. На платформе пахло ржавчиной, морем и заброшенностью. Окон тут не было. Обесцветившиеся стены испещрены расползающимися язвами ржавчины. Через каждые несколько метров с балок над головой свисали флюоресцентные фонари на батарейках, отбрасывая жутковатый зеленый свет, одновременно резкий и ноюще неровный. В центральном помещении - дюжина фигур за работой. Расслабленная точность движений хороших техов. Профессионалы, подумал Тернер: взглядами обмениваются редко, да и разговоров почти не слышно. Было холодно, очень холодно, и Конрой выдал ему огромную, усеянную клапанами и молниями парку. Бородач в летной куртке с барашковым воротником закреплял серебристой лентой на погнутой переборке бухту оптоволоконного кабеля. Конрой застрял где-то сзади, заспорив шепотом с негритянкой в такой же, как на Тернере, парке. Подняв от работы глаза, бородатый тех увидел Тернера. - Бля-а, - протянул он, все еще стоя на коленях, - я и сам сообразил, что дело будет важное, но к тому же, похоже, еще и жаркое. Он встал и машинальным движением вытер руки о джинсы. Как и остальные техи, он был в хирургических перчатках из микропоры. - Ты Тернер. - Он усмехнулся, бросил быстрый взгляд в сторону Конроя и вытащил из кармана куртки черную пластмассовую фляжку. - Хочешь для сугрева? Ты же меня знаешь. Я работал над тем делом в Марракеше, когда парень из "Ай-Би-Эм" перешел в "Мицу-Джи". Это я тогда подсоединял взрывчатку к автобусу, который вы с французом загнали в вестибюль гостиницы. Тернер взял фляжку и, щелкнув крышкой, приложился. Бурбон. Жидкость провалилась вглубь, в желудке остро защипало, по телу растеклось тепло. - Спасибо, - он вернул фляжку, и тех убрал ее в карман. - Оукей, - сказал он. - Меня зовут Оукей. Вспоминаешь? - Конечно, - солгал Тернер. - Марракеш. - А это "Дикая индейка", - сказал Оукей. - На пересадке в Сиполе я заполучил ее без пошлины. Твой партнер, - снова взгляд в сторону Конроя, - он не дает расслабиться, а? Я хочу сказать, не так, как в Марракеше, да? Тернер кивнул. - Если что понадобится, - сказал Оукей, - дай мне знать. - Что, например? - Еще выпить, или у меня есть перуанский кокс, ну знаешь, самый что ни на есть желтый. - Оукей снова ухмыльнулся. - Спасибо, - отозвался Тернер, видя, что Конрой поворачивается к ним. Оукей тоже это увидел и быстро присел, отрывая новый кусок серебристой ленты. - Кто это был? - спросил Конрой, проводя Тернера через узкий дверной проем с прогнившими черными изоляционными прокладками вдоль косяков. Конрой повернул колесо открывающего дверь механизма; колесо недавно смазали. - Его зовут Оукей, - рассеянно ответил Тернер, оглядывая новое помещение, поменьше. Два фонаря, складные столы, стулья - все новенькое. На столах - какие-то приборы под черными пылезащитными колпаками из пластика. - Твой друг? - Нет, - ответил Тернер. - Работал как-то на меня-. - Подойдя к ближайшему столу, он откинул один из колпаков. - Что это? Немаркированная консоль производила впечатление недоработанного фабричного прототипа. - Киберпространственная дека "Маас-Неотек". Тернер поднял брови: - Ваша? - У нас таких две. Вторая - на полигоне. Получили от "Хосаки". Судя по всему, это самая быстрая штуковина в матрице, а "Хосака" даже не может демонтировать чипы, чтобы скопировать. Совершенно иная технология. - Это подарок от Митчелла? - Молчат. Но уже то, что деки вообще выпустили из рук - просто чтобы подстегнуть наших жокеев, говорит о том, насколько им нужен этот мужик. - Кто за консолью, Конрой? - Джейлин Слайд. Это с ней я только что говорил, - он мотнул головой в сторону двери. - А на полигоне - человек из Лос-Анджелеса, парнишка по имени Рамирес. - Они хороши? - Тернер вернул на место колпак. - Лучше бы им такими быть, учитывая, во сколько они нам обошлись. Джейлин заработала себе репутацию крутой за последние два года, а Рамирес - ее ученик и вроде как дублер. Дерьмо... - Конрой пожал плечами. - Ты же знаешь этих ковбоев. Психи долбанные... - Где ты их взял? И уж если на то пошло, как ты нашел Оукея? Конрой улыбнулся: - Через твоего агента. Тернер уставился было на Конроя, потом кивнул. Повернувшись, он приподнял край следующего колпака. Чемоданчики из пластмассы и стиролона, аккуратно, но плотно расставленные по холодному металлу стола. Он коснулся синего пластмассового прямоугольника с выдавленной серебристой монограммой на крышке - "S&W". - Твой агент, - сказал Конрой, когда Тернер щелкнул замком. Револьвер покоился в литом ложе из бледно-голубого пластика, под коротким толстым стволом на безобразной станине вздулся массивный барабан. - "Смит-и-вессон", тактический, 408-й калибр, с ксеноновым излучателем, - добавил Конрой. - Как он сказал, это то, что тебе нужно. Тернер взял в руку пушку и большим пальцем надавил на клавишу проверки батарейки в излучателе. На орехового дерева рукояти дважды мигнул красный огонек. Тернер погладил барабан, затем вывернул его себе на ладонь. - Патроны? - На столе. Заряжаются вручную, головки разрывные. Тернер отыскал прозрачный тубус из пластика янтарного цвета, открыл его левой рукой и извлек патрон. - Почему для этого дела выбрали меня, Конрой? Он осмотрел патрон, потом осторожно вставил его в одно из шести барабанных гнезд. - Не знаю, - ответил Конрой. - Решили, наверное, - едва только пришла весточка от Митчелла, - что тебе рано еще на покой... Тернер щелчком вогнал барабан на место и резко его крутанул. - Я сказал: "Почему для этого дела выбрали меня, Конрой?" - Обеими руками он поднял пистолет. Вытянул руки, целясь в лицо Конрою. - Когда имеешь дело с такой пушкой, иногда можно заглянуть в дуло и, если свет падает правильно, увидеть, есть ли в стволе пуля. - Конрой качнул головой, совсем чуть-чуть. - Или, может быть, ее можно увидеть в каком-нибудь другом гнезде... - Нет, - очень мягко отозвался Конрой, - не выйдет. - А что, если психиатры наврали, Конрой? Что тогда? - Нет, повторил Конрой, лицо его оставалось совершенно пустым. - Они не наврали, и ты этого не сделаешь. Тернер нажал на курок. Ударник щелкнул в пустое гнездо. Конрой раз моргнул, открыл рот, закрыл, глядя, как Тернер опускает "смит-и-вессон". Одинокая капля пота скатилась от корней волос и потерялась в брови. - Ну? - спросил Тернер, держа пистолет у бедра. Конрой пожал плечами. - Не ерунди, - сказал он. - Я настолько им нужен? Конрой кивнул: - Это твое шоу, Тернер. - Где Митчелл? - Тернер снова вывернул барабан и начал заряжать остальные гнезда. - В Аризоне. Километрах в пятидесяти от границы с Сонорой, в исследовательском центре на вершине плато. "Маас Биолабс, Северная Америка". Им там принадлежит все до самой границы, а само плато - "яблочко" в центре зоны, захватываемой с четырех спутников наблюдения. Сплошные мучо. - И как, по их мнению, мы туда попадем? - Никак. Митчелл выбирается сам по себе. Мы ждем его, подбираем и доставляем "Хосаке" его задницу в целости и сохранности. Зацепив указательным пальцем расстегнутый воротник черной рубашки, Конрой вытащил сперва нейлоновый шнур, потом маленький, черный, нейлоновый же конверт с застежкой на липучке. Осторожно открыв его, он извлек какой-то предмет, который протянул на открытой ладони Тернеру. - Взгляни. Вот что он нам прислал. Положив пушку на ближайший стол, Тернер взял у Конроя штуковину, напоминавшую серый распухший микрософт. Один конец - цоколь стандартного нейровхода, а другой - странное округлое образование, не похожее ни на что виденное Тернером ранее. - Что это? - Биософт. Джейлин его уже подключала, на ее взгляд, это продукт вывода с какого-то ИскИна. Что-то вроде досье на Митчелла, с пришпиленным в конец сообщением для "Хосаки". Лучше включись сам, если хочешь быстро войти в курс дела... Тернер поднял взгляд от серого предмета: - Ну и как Джейлин ее попытка? - Она сказала, что, прежде чем вставлять его, лучше прилечь. Ей, похоже, не сильно понравилось. В машинных снах таится особое головокружение. Тернер прилег в импровизированной казарме на девственно-чистый пласт зеленого темперлона и включился в досье. Начало - медленное, у Тернера хватило времени закрыть глаза. Десять секунд спустя его глаза раскрылись. Он вцепился в зеленый темперлон, борясь с подступающей тошнотой. Снова закрыл глаза... Снова наплыв... мерцающий, нелинейный поток фактов и сенсорных данных, что-то вроде повествования, передаваемого при помощи сюрреалистически обрезанных и смонтированных кадров. Это отдаленно напоминало "американские горки", когда экипаж наугад застывает то в одной, то в другой фазе - сознание то меркнет, то резко проясняется, - а между ними стремительные перемещения, невероятная частота колебаний, где высота, угол съемки и ее направление меняются с каждым биением пустоты. Разве что перемещения эти по природе своей не имели ничего общего с физической ориентацией, а являлись скорее молниеносными сменами в парадигме и системах символов. Эта информация никогда не предназначалась для ввода человеку. Открыв глаза, Тернер вытащил серый софт из разъема, сжал в липкой от пота ладони. Это было как проснуться от кошмара. Не того, от которого с криком подскакиваешь в постели и в котором импульсивные страхи обретают простые ужасающие формы, а другого, бесконечно более тревожащего нескончаемого сна, где все совершенно и до ужаса обыденно, и все же совершенно неправильно... Подобная интимность вызывала отвращение и ужас. Тернер старался побороть волны резкой трансференции, напрягая всю силу воли, чтобы подавить чувство, в чем-то сходное с любовью, с одержимой собственнической нежностью, какую начинает испытывать наблюдатель к объекту продолжительного наблюдения. Он понимал, что дни или часы спустя на поверхность его сознания могут теперь всплыть мельчайшие детали научной биографии Митчелла, или это будет имя любовницы, запах ее тяжелых рыжих волос в солнечном свете сквозь... Он рывком сел, пластиковые подметки туфель ударились о ржавую палубу. На нем все еще была парка, и лежащий в боковом кармане "смит-и-вессон" больно ударил по бедру. Это пройдет. Психодосье Митчелла развеется, как испаряется после каждого пользования "лексиконом" испанская грамматика. Он испытал на себе воздействие досье службы безопасности "Мааса", скомпилированное способным чувствовать компьютером - не более того. Тернер убрал биософт в черный конвертик, разгладил большим пальцем липучку и надел на шею шнурок. Только тут он осознал шорох волн, плещущихся о бока буровой платформы. - Эй, босс, - сказал кто-то из-за коричневого армейского одеяла, которое загораживало вход в спальный отсек. - Конрой говорит, пора инспектировать войска. А потом вы с ним поедете дальше. - Из-за одеяла выдвинулось бородатое лицо Оукея. - Иначе я ведь не стал бы вас будить, так? - Я не спал, - отрезал Тернер и встал, задумчиво массируя двумя пальцами кожу вокруг вживленного разъема. - Хреново, - посетовал Оукей. - У меня есть дермы, которые вырубают ну просто подчистую. Один час на пуговице, потом вдарить классным стимулятором, чтобы подняться на ноги, - и на дело. Без дураков... Тернер покачал головой: - Отведи меня к Конрою. 5.РАБОТА Марли сняла комнату в маленькой гостинице, где повсюду стояли зеленые растения в тяжелых медных кадках, а коридоры напоминали шахматную доску из вытертого мрамора. Лифт походил на украшенную завитушками позолоченную клетку с панелями розового дерева, от которых пахло лимонным маслом и маленькими сигарами. Ее номер оказался на пятом этаже. Единственное высокое окно из тех, что действительно можно было открыть, выходило на авеню. Когда ушел улыбающийся коридорный, Марли рухнула в кресло, чья плюшевая обивка приятно контрастировала с приглушенными красками бельгийского ковра. В последний раз расстегнув молнии, она скинула старые парижские сапоги, потом посмотрела на дюжину глянцевых пакетов, которые коридорный разложил на кровати. Завтра, подумала Марли, завтра она купит чемоданы. И зубную щетку. - У меня шок, - сказала она сумкам на кровати. - Нужно быть осторожнее. Все теперь кажется нереальным. Опустив глаза, она увидела дырки в колготках, от пальцев бежали тоненькие стрелки. Марли покачала головой. Ее новая сумочка, которая сейчас лежала на белом мраморном столике у кровати, была черной, сшитой из воловьей кожи, выделанной толсто и мягко, как фламандское масло. Сумочка стоила больше, чем Марли должна была Андреа за квартиру, впрочем, то же относилось и к, стоимости одной ночи в гостинице. В сумочке лежали паспорт и кредитный чип, который ей выдали в галерее Дюпре. Счет на ее имя был открыт в орбитальном отделении "Недерландс Алгемеен Банк". Марли прошла в ванную, поиграла гладкими бронзовыми рычагами огромной белой ванны. Из японского фильтрационного устройства зашипела горячая ионизированная вода. Гостиница предлагала на выбор пакетики солей для ванн, тюбики кремов и ароматизированного масла. Марли опустошила тюбик масла в наполняющуюся ванну и начала раздеваться, испытав боль потери, когда бросила на пол "Салли Стэнли". Если не считать последнего часа, оставшийся с прошлого сезона жакет был любимой и, пожалуй, самой дорогой вещью Марли за всю ее жизнь. Теперь он стал чем-то, что предстояло унести уборщицам. Возможно, он найдет себе дорогу на какой-нибудь блошиный рынок, одно из тех мест, где она сама в студенческие годы охотилась за стильными вещами по дешевке... Ванная наполнилась ароматным паром, зеркала затуманились, побежали струйками влаги, искажающими отражение. Неужели все так просто? Неужели это тонкий золотой кредитный чип Вирека вытащил ее из убожества последних недель прямо в эту гостиницу, где слегка царапают кожу пухлые белые полотенца? Марли сознавала, что испытывает что-то похожее на головокружение, будто балансирует на краю какой-то пропасти. Господи, насколько же на самом деле всемогущи деньги, если их много, по-настоящему много! Только вирекам мира сего, размышляла Марли, дано это знать, но вполне вероятно, что осознавать это они функционально не способны. Спрашивать об этом у Вирека - все равно что допрашивать рыбу в надежде побольше узнать о воде. Да, моя дорогая, она мокрая; да, дитя мое, она, конечно же, теплая, надушенная, шершаво-полотен÷атая. Марли ступила в ванну, легла. Завтра она сделает прическу. В Париже. Прежде чем Марли вспомнила о специальной программе, телефон Андреа прозвонил шестнадцать раз. Программа, наверное, все еще подключена, а номера этой маленькой, довольно дорогой брюссельской гостиницы, конечно же, в списке нет. Привстав, она положила трубку радиотелефона на мраморную столешницу, и телефон тут же негромко загудел. - Посылка с курьером из галереи Дюпре. Когда коридорный - на этот раз более молодой, смуглый, вероятно, испанец - ушел, она подошла с пакетом к окну, повертела в руках. Какой-то предмет, завернутый в единый лист темно-серой бумаги ручной выделки. Лист был свернут и подогнут тем самым загадочным японским способом, который не требовал ни клея, ни бечевки, но Марли знала, что, стоит раскрыть посылку, ей уже никогда не завернуть ее обратно. В уголке рельефно выступали название и адрес галереи, а имя Марли и название ее гостиницы были выведены от руки через весь центр посылки изящным курсивом. Развернув бумагу, она обнаружила, что держит в руках новенький голопроектор "Браун" и плоский конверт из прозрачного пластика. В конверте оказались семь пронумерованных пластинок голофишей. За миниатюрным чугунным балконом заходило солнце, окрашивая золотом Старый Город. До Марли доносились автомобильные гудки и крики детей. Она закрыла окно и вернулась к письменному столу. "Браун" оказался обтекаемым черным параллелепипедом, работал проектор от солнечных батарей. Марли проверила напряжение и, достав из конверта первую голофишу, вставила ее в прорезь. Над "Брауном" расцвела шкатулка, которую она видела у Вирека в смоделированном парке Гюль, засияв кристальным разрешением самых лучших музейных голограмм. Кость и золото микросхем, мертвое кружево и тусклый белый мрамор, откатившийся от кома глины. Марли покачала головой. Как удалось этому неизвестному - кто бы он ни был - расположить эти обломки, этот хлам так, что он брал за душу, вонзался в нее, как рыболовный крючок? Но потом она кивнула. Этого можно добиться, она-то знает; много лет назад такое делал человек по имени Корнелл, тот тоже создавал шкатулки. Потом она перевела взгляд влево, туда, где по полированной поверхности стола распласталась элегантная серая бумага. Эту гостиницу, устав ходить по магазинам, она выбрала по чистой случайности. Она ни единой душе не говорила, где она, и, уж конечно, никому в галерее Дюпре. 6.БАРРИТАУН Он пробыл без сознания часов восемь - если верить таймеру на материнском "Хитачи". Очнувшись, уставился на пыльную панель, чувствуя, как впивается в ногу какой-то острый угол. "Оно-Сендаи". Он перекатился на бок. Затхлый запах блевотины. Потом долго стоял под душем прямо в одежде, не уверенный, а как он, собственно говоря, туда попал. Крутил краны, тер лицо. На ощупь оно казалось резиновой маской. - Что-то стряслось. Что-то скверное, огромное - он не был уверен, что именно. На кафельном полу в душе постепенно росла горка мокрой одежды. Наконец он выключил воду, подошел к раковине и, отбросив с глаз мокрые волосы, всмотрелся в лицо в зеркале. Бобби Ньюмарк, никаких проблем... - Нет, Бобби, проблема. У нас проблема... С полотенцем на плечах, оставляя мокрые следы, он прошлепал через узкий коридор в свою крохотную треугольную спальню в задней части кондо. Как только он переступил порог, с готовностью зажегся голографический порномодуль. Полдюжины девушек заулыбались, с очевидной радостью встречая хозяина. Они стояли будто за стенами комнаты, в дымчатой перспективе мучнисто-голубого пространства, их белозубые улыбки и упругие молодые тела казались неоново яркими. Двое придвинулись ближе и стали ласкать друг Друга. - Хватит, - приказал Бобби. Проекционный модуль по его команде отключился; сказочные девицы исчезли. Раньше модуль принадлежал старшему брату Линга Уоррена, прически и одежда устарели и выглядели довольно нелепо. С девицами можно было поболтать и заставить их делать всякое друг с другом и с самими собой. Бобби вспомнил, как в тринадцать лет был влюблен в Брэнди, брюнетку в синих прорезиненных штанишках. Теперь он ценил проекцию в основном за иллюзию пространства, которую она привносила в импровизированную спальню. - Что-то, черт побери, стряслось, - повторил он, натягивая черные джинсы и почти чистую рубашку. Он покачал головой: - Что? Что, мать вашу? Сбой тока на линии? Какая-то дурацкая акция внутри самой Ядерной Комиссии? А может, база, в которую он попытался вломиться, как раз в этот момент перенесла какой-нибудь странный общий крах, или кто-то атаковал ее из другого сектора матрицы... Но оставалось еще ощущение от встречи, встречи с кем-то, кто... Сам того не осознавая, Бобби вытянул правую руку, умоляюще раскрыл ладонь. - Блин! - выдохнул он. Пальцы сжались в кулак. И вдруг все вернулось: сперва ощущение чего-то большого, поистине огромного, что тянется к нему через киберпространство, а потом смутный девичий облик. Стройная, каштановые волосы, затаилась где-то в странной яркой темноте, полной ветра и звезд. Но когда его разум потянулся за ними, образы ускользнули. Сообразив, что голоден, Бобби сунул ноги в сандалии и направился назад в сторону кухни, вытирая по дороге голову влажным полотенцем. Проходя через гостиную, он заметил, что с ковра на него уставился горящий глаз индикатора ."ВКЛЮЧЕНО" на "Оно-Сендаи". Застыв на месте, Бобби с шумом втянул воздух через стиснутые зубы. Дека все еще подключена. Может ли она до сих пор быть на связи с базой, которую он пытался прокачать? Могут ли на базе определить, выжил он или нет? Он понятия не имел. Одно Бобби знал наверняка: у них есть его номер и адрес. Он же не подумал о реле и автоматических обманках, которые помешали бы им запустить обратный поиск. У них есть его адрес. Забыв о голоде, Бобби метнулся в ванную и начал копаться в сырой одежде, пока не нашел кредитный чип. У него было двести десять новых иен, припрятанных в полой пластмассовой ручке универсальной отвертки. Надежно запрятав отвертку и кредитный чип в карман джинсов, он натянул пару самых старых и самых тяжелых своих ботинок, потом выгреб из-под кровати грязную одежду. Нашел черную парусиновую ветровку, по меньшей мере с дюжиной карманов, один из них, огромный длинный кисет, тянулся вдоль поясницы - что-то вроде внутреннего рюкзака. Под подушкой лежал японский гравитационный нож с оранжевой рукоятью - он отправился в карман на левом рукаве пиджака, поближе к обшлагу. Когда он уходил, вспыхнули сказочные принцессы: - Бобби, Бобби-и-и-и, вернись, поиграем... В гостиной он вырвал коннектор "Оно-Сендаи" из торца "Хитачи", свернул оптоволоконный провод и засунул его в карман. То же самое произошло с набором тродов, за ними в карман-кисет куртки проскользнул и "Оно-Сендаи". Занавески все еще были задернуты. Бобби почувствовал прилив нового, радостного возбуждения. Он уходит. Должен уйти. Он успел позабыть трогательную нежность к этому месту, порожденную прикосновением смерти. Осторожно раздвинув шторы, Бобби выглянул в образовавшуюся щель размером с ноготь большого пальца. Вечерело. Через несколько часов на темных громадах Проектов замигают первые огни. Большая Площадка уходила вдаль, как бетонное море. На противоположном его берегу вставали Проекты, гигантские прямоугольные строения, кое-где смягченные случайными наслоениями подвесных оранжерейных террас, рыборазводных резервуаров, систем солнечного отопления и вездесущих антенных блюдец. Дважды-в-День сейчас, наверное, там, спит в своем мире, который Бобби никогда не видел, в мире самодостаточного здания-улья. Дважды-в-День спускался вниз по делам, в основном - с хотдоггерами Барритауна, а потом взбирался обратно наверх. Бобби всегда казалось, что наверху хорошо - сколько всего происходило на балконах по ночам! Среди красных пятен костров стайками обезьянок в одном белье крутились ребятишки, такие маленькие, что их едва было видно. Иногда ветер менялся, и на Большую Площадку сносило кухонные запахи, а иногда было видно, как из какой-нибудь потайной страны высоко-высоко на крыше выплывает легка! я авиетка. И всегда - сплав сотен ритмов из тысяч динамиков, волны музыки, которая пульсирует и растворяется в порывах ветра. Дважды-в-День никогда не говорил о том, какая жизнь там, где живет он. Дважды-в-День говорил о деле или, если желал вести светскую беседу, о женщинах. То, что Дважды-в-День говорил о женщинах, больше, чем что-либо, заставляло Бобби мечтать вырваться из Барритауна, но он прекрасно понимал, что бизнес - его единственный билет отсюда. Правда, теперь дилер ему был нужен совсем по другой причине - происходящее оказалось ему, Бобби, совершенно не по зубам. Может, Дважды-в-День скажет ему, что происходит. Предполагалось же, что ничего "мокрого" не будет. Дважды-в-День сам выбрал для Бобби эту базу, потом дал напрокат софт, необходимый для того, чтобы прорваться внутрь. И Дважды-в-День был готов перепродать все, что ему удалось бы оттуда вытащить. Так что толкач должен знать. Во всяком случае, хоть что-то. - У меня нет даже номера твоего телефона, мужик, - сказал Бобби, обращаясь к Проекту и давая шторе упасть. Может, нужно оставить что-то для матери? Записку? - Уношу ноги, - сказал он комнате у себя за спиной, - и куда подальше. - И вот он уже за дверью и бежит по коридору, направляясь к лестнице. - Навсегда, - добавил он, открывая ногой входную дверь. Большая Площадка выглядела вполне безопасно, если не считать одинокого полуголого торчка, погруженного в яростный спор с Господом Богом. Бобби обошел торчка по широкой дуге - тот кричал, подпрыгивал и рубил воздух ударами карате. Голые ноги полоумного были покрыты засохшей кровью вперемешку с пылью и остатками того, что было, вероятно, прической долика. Большая Площадка - нейтральная территория, по крайней мере теоретически, и долики с год назад заключили - правда, достаточно непрочный - союз с готиками. У Бобби были довольно прочные связи среди готиков, хотя он и сохранял за собой статус независимого. Барритаун - рисковое место для того, чтобы быть независимым. Во всяком случае, думал Бобби, пока стихала за спиной гневная тарабарщина торчка, банды создают хоть какую-то структуру. Если ты готик, а тебя покоцали казуары - в этом есть хоть какой-то смысл. Может, основная причина и совершенно идиотская, зато есть правила. А независимые становятся добычей обдолбанных маньяков - хищных одиночек, скитающихся по окраинам Ржавого Пояса до самого Нью-Йорка. Вспомнить только этого Сборщика Пенисов прошлым летом, этот тип носил свое добро в кармане в пластиковом мешке... Сколько Бобби себя помнил, он пытался отыскать способ выбраться из этого ландшафта, - или, во всяком случае, теперь ему так казалось. Теперь, когда он шел в клуб и по спине ему била спрятанная во внутреннем кармане киберпространственная дека. Как будто и она тоже подгоняла его выбраться. - Давай же, Дважды-в-День, - сказал он неясным очертаниям Проектов, - спускай сюда свою жопу и окажись у Леона, когда я туда дойду, ладно? Дважды-в-День у Леона не было. Никого там не было, если не считать самого Леона, который копался сложенным в несколько раз обрывком бумаги во внутренностях настенного экрана. - Почему бы тебе не взять молоток и не бить по этой хреновине до тех пор, пока она не заработает? - спросил Бобби. - Результат был бы примерно тот же. Леон поднял глаза. Лет ему, вероятно, было под сорок, но точно сказать было сложно. Леон, казалось, вообще не принадлежал ни к какой расе, или же представлял отдельную расу сам по себе. Множество гипертрофированных лицевых костей, жуткие глаза и грива вьющихся, поглощающих свет черных волос. Его подвальный пиратский клуб последние два года был постоянной составляющей жизни Бобби. Теперь вот Леон тускло уставился на него своими кошмарными глазами. Хитиново-серые зрачки подернуты прозрачным оливковым налетом. Глаза Леона неизменно наводили Бобби на мысль об устрицах и лаке для ногтей. Две вещи, о которых не слишком приятно думать в сочетании с глазами. Цветом они походили на материал для обивки табуретов в барах. - Я только хотел сказать, что так, просто в нее тыкая, эту хрень не наладишь, - чувствуя себя не в своей тарелке, добавил Бобби. Медленно покачав головой, Леон вернулся к своим изысканиям. Люди платили за то, чтобы попасть в клуб, потому что его владелец промышлял пиратскими фильмами и симстим-записями с кабеля, гоняя многое такое, что барритаунцы иначе не могли себе позволить. В задней комнате заключались сделки и можно было внести "пожертвования" на спиртное, в основном чистый индейский самогон из Огайо, разбавленный каким-то синтетическим апельсиновым напитком, который Леон добывал в промышленных количествах. - Гм, скажи, Леон, - снова начал Бобби, - ты в последнее время не видел Дважды-в-День? Кошмарные глазки снова глянули вверх и смотрели на Бобби, казалось, целую-целую вечность. - Нет. - Может, прошлым вечером? - Нет. - А позапрошлым? - Нет. - Вот как? Ладно. Спасибо. Нет смысла приставать к Леону. Если на то пошло, есть множество причин этого не делать. Бобби оглядел просторное полутемное помещение, симстим-модули и неосвещенные киноэкраны. Клуб представлял собой череду одинаковых комнатушек в подвале наполовину пустующего блока лесов, предназначенных для однокомнатных квартир и производственных точек легкой промышленности. Хорошая звукоизоляция: снаружи музыки вообще не слышно. Сколько раз по ночам, когда в голове грохотали рок и "колеса", он вываливался от Леона на улицу будто в магический вакуум тишины, от которой гудело в ушах всю дорогу через Большую Площадку. Теперь у него оставался еще час до того, как станут прибывать первые готики. Дилеры - в основном черные с Проектов или белые из города или с какой-нибудь окраины - не покажутся до тех пор, пока здесь не будет приличной грядки готиков, которую можно обрабатывать. Ничто так не портит репутацию дилера, как торчать в клубе и ждать у моря погоды - это будет значить только то, что ты ни хрена ловить не умеешь. Ни один по-настоящему крутой дилер не станет сшиваться у Леона просто так, за-ради удовольствия. Не то что хотдоггерский сброд со своими дешевыми деками, собирающийся у Леона по уикендам - посмотреть японскую киношку о ледорубах. Но ведь Дважды-в-День не из таких, говорил Бобби самому себе, поднимаясь по бетонным ступеням. Дважды-в-День знает, к чему стремиться. Подальше от Проектов, подальше от Барритауна, подальше от Леонова клуба. В Город. В Париж или даже, может быть, Тибу. "Оно-Сендаи" бил по пояснице. Он вспомнил, что дискета с ледорубом Дважды-в-День осталась внутри. Бобби ни с кем не хотелось объясняться по этому поводу. Он прошел мимо киоска новостей. За пластиковым окошком по зеркальному желобу полз желтый факс нью-йоркского издания "Асахи Симбун" - в Африке рухнуло какое-то правительство, русские делают что-то на Марсе... Было то время суток, когда все видится очень отчетливо, когда явственно проступает любая мелочь на другой стороне улицы. Свежая зелень, только-только начинающая пробиваться на темных ветвях чахнущих в дырах в асфальте деревьях. И вспышка стальной пряжки на сапоге девушки в дальнем конце квартала видна так ясно, как будто смотришь сквозь особую воду, которая облегчает зрение, даже если уже почти темно. Он повернулся и стал смотреть вверх на Проекты. Целые этажи там были вечно темными: то ли заброшены, то ли окна там зачернены. Интересно, что там происходит? Возможно, он когда-нибудь спросит об этом у Дважды-в-День. Бобби поглядел время на часах в киоске "Коки". Мать уже, наверное, вернулась из Бостона, должна была вернуться, иначе пропустит серию любимого "мыла". Да уж, вернулась - с новой дыркой в голове. Она и без того чокнутая. Разъем, который она вживила себе еще до его рождения, вполне нормально работал, но она вот уже несколько лет ныла о статике, разрешении и сенсорных перегрузках, так что набрала наконец кредитов, чтобы поехать в Бостон ради какой-то там замены. Дешевка, а не клиника, даже не нужно заранее договариваться об операции. Входишь, они раз - и вбивают тебе в голову железку с кремнием... Да уж, он ее знает... Вот она входит в гостиную с завернутой в шарф бутылкой под мышкой и, даже не сняв пальто, идет к "Хитачи", чтобы подключиться и мылить себе мозги добрых шесть часов кряду. Взгляд у нее становится расфокусированным, и временами, если встречается действительно классный эпизод, она начинает тихонько бредить. Примерно каждые двадцать минут она вспоминает по-дамски приг! убить из бутылки. Она всегда была такой, сколько он ее помнил. Постепенно соскальзывала все глубже и глубже в свои "иные", синтетические жизни, в мир многосерийных симстим-фантазий, которые Бобби приходилось выслушивать всю свою жизнь. Он до сих пор не мог отделаться от жутковатого ощущения, что некоторые персонажи, о которых она так много говорила, - это его родственники, богатые и прекрасные тетушки и дядюшки, которые могли бы однажды и объявиться, не будь он таким маленьким засранцем. Может быть, думал он теперь, в каком-то смысле так оно и есть. Она врубалась в эту фигню в течение всей беременности - сама ему об этом рассказывала, - так что свернувшийся там, внутри нее, будущий Бобби Ньюмарк впитал в себя тысячи и тысячи часов "Важных мира сего" и "Атланты". Но об этом он не любил думать - о том, что лежал, свернувшись, в животе Марши Ньюмарк. От этого он потел и к горлу подступала тошнота. Мама-Марша. Только в последний год или около того Бобби начал достаточно хорошо понимать окружающий мир (как он теперь это сознавал), чтобы спросить себя, как же ей удается жить такой жизнью, такой тупой и беспросветной, что всех радостей - лишь эта ее бутылка и призраки из разъема? Время от времени, когда она была в подходящем настроении и после нужного числа глотков, она еще пыталась рассказывать байки о его отце. С четырехлетнего возраста Бобби знал, что все это дерьмо собачье, потому что детали раз от разу менялись, но с годами он даже начал находить в этих историях определенное удовольствие. В нескольких кварталах к западу от клуба Леона нашелся разгрузочный тупик, отделенный от улицы синим стальным контейнером, на щербатых и погнутых стенках которого поблескивала свежая краска. Над тупичком косо висела одинокая галогенная трубка. Бобби отыскал удобный бетонный выступ и сел, стараясь не прижать к стене "Оно-Сендаи". Иногда приходится просто ждать. Это было одним из правил, которым научил его Дважды-в-День. Контейнер был до краев завален, мешаниной самых разнообразных промышленных отбросов. Барритаун не обошелся без своей доли "серых", полулегальных производителей, той самой "теневой экономики", о которой так любят трепаться физиономии в новостях. Бобби никогда не обращал внимания на эти рожи. Бизнес. Все это бизнес - ни больше ни меньше. Вокруг галогенной трубки мельтешили по кривым орбитам мотыльки. Пустым взглядом Бобби смотрел, как трое малышей, самое большее лет десяти, штурмовали синюю стену контейнера при помощи грязно-белой нейлоновой веревки с привязанной к ней самодельной "кошкой", которая, вполне вероятно, раньше была частью одежной вешалки. Когда в самую гущу мусорного пластика перевалил последний, веревка быстро утянулась наверх. Мусор тут же начал шуршать и поскрипывать. Совсем как я, подумал Бобби, я тоже раньше возился в таком же дерьме, заваливая комнату диковинным хламом. Однажды сестра Линга Уоррена нашла в таком контейнере большую часть чей-то руки, рука была завернута в зеленый пластик, стянутый резинками. Когда у Мамы-Марши случались двухчасовые приступы религиозности, она заявлялась в комнату Бобби, выметала весь его лучший хлам и налепляла над кроватью какие-нибудь Богом проклятые самоклеющиеся голограммы. Может, Иисуса, может, Хаббарда, может, Деву Марию. Когда на нее находило, ей это, в общем, было без разницы. Обычно это основательно выводило Бобби из себя, пока не настал тот день, когда он настолько вырос, что пришел в гостиную с разводным ключом в руках и занес его над "Хитачи". "Попробуй только еще раз тронуть мои вещи, и я прикончу твоих друзей, мама, всех до одного". Она никогда больше не пробовала. Но клеющиеся голограммы все же как-то на Бобби подействовали, потому что религия стала для него чем-то, что он, как ему казалось, рассмотрел и отложил в сторону. Он пришел к выводу, что есть люди, которые по природе своей нуждаются в этом дерьме. Он предположил: такие были всегда - но сам он не из них, а значит, ему оно и не нужно. Над стенкой контейнера показалась мордочка одного из малышей, вот он вспрыгнул на край и, прищурившись, произвел обзор прилегающей территории, потом снова скрылся из виду. Послышался глухой скрежет. Белые ручонки перекинули через стенку побитую жестяную канистру и стали спускать ее на веревке вниз. "Хорошая добыча, - подумал Бобби, - такое можно толкнуть торговцу металлом и даже чего-то выручить". Канистра легла на тротуар примерно в метре от ботинок Бобби. Коснувшись асфальта, она случайно повернулась, показав ему шестирогий символ биологической опасности. - Эй, мать вашу! - выдохнул он, рефлекторно отдергивая ногу. Один из малышей соскользнул вниз по веревке и выровнял канистру. За ним спустились оставшиеся двое. Тут Бобби увидел, что они еще младше, чем он думал. - Эй, - сказал он, - а вы знаете, что это может оказаться настоящая дрянь? Подхватите рак и все такое прочее. - Полижи собаке жопу, пока кровь не потечет, - посоветовал ему тот, что спустился первым, пока остальные отцепляли "кошку" и сворачивали веревку. Потом ребятишки потащили канистру за угол контейнера и скрылись из виду. Он дал себе еще полтора часа. Достаточно времени: у Леона уже начинало бурлить. По меньшей мере двадцать готиков картинно позировали в основной комнате - этакое стадо детенышей динозавров: вздрагивают и подпрыгивают гребни залаченных