винтовой лестнице, от ее ботинок тянулись дорожки мокрого песка. За то время, что хозяйка провела в клинике, тут явно побывал Келли Хикмен, ее костюмер: рабочий багаж оказался аккуратно расставлен в хозяйской спальне. Девять плоских, будто для винтовок, футляров от Эрме гладкие прямоугольники похожи на гробы из начищенного чепрака. Одежду никогда не складывали, каждый костюм или платье распластаны на постели между слоями шелковистой бумаги. Энджи остановилась в дверях, глядя на пустую постель, на девять гробов из кожи. Войдя в ванную (стеклянный блок и белая мозаичная плитка) и заперев за собой дверь, она стала открывать одну за другой дверцы туалетных шкафчиков, не обращая внимания на ровные ряды нераспечатанных склянок с притираниями и кремами, на упаковки патентованных лекарств. Движок нашелся в третьем по счету шкафу рядом с пузырчатым листком дермов. Энджи даже чуть наклонилась, чтобы получше рассмотреть серую упаковку с японской надписью, боясь поначалу даже к ней прикоснуться. Движок выглядел новым, не пользованным. Энджи была почти уверена, что сама не покупала эту машинку5, не прятала ее в шкаф. Вынув пакет из кармана парки, она принялась изучать его, раз за разом поворачивая меж пальцев, наблюдая, как в своих запаянных отделениях пересыпаются отмеренные дозы лиловой пыли. Она увидела, как опускает пакетик на край белой мраморной раковины и, выдавив прозрачный дерм из ячейки, вставляет его в движок и заносит движок над наркотиком. Красная вспышка диода это машинка всосала дозу. Потом Энджи видит свои руки: вот они снимают дерм, и тот, как белая пластиковая пиявка, чуть покачивается на кончике правого указательного пальца. Внутрен няя поверхность дерма блестит крохотными капельками ДМСО6. Энджи поворачивается, делает три шага до туалета и роняет невскрытый пакет в унитаз. Тот всплывает, как миниатюрная баржа, наркотик по-прежнему совершенно сух. Абсолютно... Дрожащими руками она отыскивает пилку для ногтей и опускается на колени на белый кафель... Закрыть глаза, чтобы не видеть, как одна рука придерживает пакетик, в то время как другая вонзает острие пилки в шов, поворачивает... Пилка со звоном падает на пол, Энджи m`fhl`er на спуск и две половинки пустого теперь пакета исчезают. Не сколько минут она отдыхает, прижавшись лбом к холодной эмали, потом заставляет себя встать и подойти к раковине, чтобы тщательно отмыть руки. Потому что так хочется только теперь она понимает как облизать пальцы. Позже, уже в серых сумерках, она отыскала в гараже транспортировочный контейнер из рифленой пластмассы, отнесла его наверх в спальню и стала упаковывать оставшиеся от Бобби вещи. Их было немного: кожаные джинсы зачем он их купил, если они ему не нравились? несколько рубашек, которые он не то собирался выбросить, не то просто забыл, и в нижнем ящике тикового бюро киберпространственная дека. Это был Оно-Сендаи скорее игрушка, чем рабочий инструмент. Дека лежала посреди путаницы черных проводов, наборов дешевых стим-тродов и заляпанного чем-то жирным тюбика проводящей пасты. Энджи вспомнила ту деку, которой обычно пользовался Бобби, ту, которую он увез с собой, серую заводскую хосаку с немаркированной клавиатурой. Дека профессионального ковбоя. Он настаивал, чтобы она была с ним повсюду, хотя это и причиняло множество неприятностей на таможне. Зачем, удивилась она, он купил Оно-Сендаи? И почему бросил ее? Энджи сидела на краешке кровати. Вынув деку из ящика, положила ее себе на колени. Давным-давно, еще в Аризоне, отец предостерегал дочь, советовал ей не подключаться к матрице. Тебе это не нужно, говорил он. Она и не подключалась, поскольку киберпространство просто ей снилось, как будто переплетение неоновых линий матрицы всегда ждало за сомкнутыми веками. Там нет там. Этому учили детей, объясняя им, что такое киберпространство. Ей вспомнились лекции улыбающегося наставника в административном центре научного городка, вспомнились бегущие по экрану картинки: пилоты в огромных шлемах и неуклюжих с виду перчатках. Эта тех нология пусть и примитивного с точки зрения нейроэлектроники виртуального мира давала человеку более полный доступ к системам истребителя. Пара миниатюрных видеотерминалов накачивала пилотов генерируемым компьютером потоком боевых данных, перчатки вибротактильной обратной связи обеспечивали мир прикосновений, состоящий из рычагов и гашеток... С развитием технологии шлемы съеживались, видеотерминалы атрофировались... Нагнувшись, Энджи подобрала набор тродов, встряхнула, высвобождая из клубка проводов. Там нет там. Расправив на лбу эластичную головную повязку, она установила троды на висках один из самых характерных человеческих жестов, который ей так редко приходилось совершать. Потом нажала на кнопку тестирования батарей Оно-Сендаи. Зеленый значит, вперед. Теперь активировать деку. И спальня исчезла за бесцветной стеной сенсорной статики. Ее голова наполнилась стремительным потоком белого шума. Пальцы сами наугад отыскали второй переключатель и Энджи катапультировало сквозь стену статики в суматошную, тесную беспредельность, абстрактную пустоту киберпространства. Вокруг нее трехмерной сеткой развернулась в бесконечность яркая решетка матрицы. Анджела, сказал дом спокойным, но не терпящим возражений тоном, на проводе Хилтон Свифт. Служебный канал? Она ела печеную фасоль с тостами у стойки на кухне. Нет, доверительно ответил дом. Измени тон, приказала она с набитым фасолью ртом. И добавь озабоченности. Мистер Свифт ждет, нервно протараторил дом. Уже лучше, сказала она, относя тарелку и миску в раковину. Но я хочу что-нибудь поближе к настоящей истерике. Ты ответишь ему? Голос задыхался от напряжения. Нет, сказала она, но голос оставь как есть, мне так нравится. Она прошла в гостиную. Раз, два... считала она про себя, на каждый счет задерживая дыхание. Двенадцать, тринадцать... Анджела, мягко проговорил дом, на проводе Хилтон Свифт... На служебном канале, послышался голос Свифта. Она с шумом выпустила bngdsu. Ты знаешь, как я уважаю твою потребность побыть одной, но я очень о тебе беспокоюсь. Со мной все в порядке, Хилтон. У тебя нет причин волноваться. Пока. Ты споткнулась сегодня на пляже. Такое ощущение, что потеряла ориентировку. У тебя кровь шла из носа. Просто кровотечение. Мы бы хотели, чтобы ты прошла еще один осмотр... Великолепно. Ты сегодня входила в матрицу, Энджи. Мы засекли тебя в промышленном секторе СОБА. Так вот что это было. Хочешь об этом поговорить? Тут не о чем говорить. Просто валяла дурака. Но ведь ты все равно от меня не отвяжешься, да? Я упаковывала кое-какой хлам, оставшийся здесь от Бобби. Тебя бы это порадовало, Хилтон! Я нашла его деку и решила попробовать. Нажала пару клавиш и просто сидела, глядя по сторонам. Потом отключилась. Извини, Энджи. За что? За то, что потревожил тебя. Я сейчас отключусь. Хилтон, ты знаешь, где Бобби? Нет. Ты хочешь сказать, что служба безопасности Сенснета перестала за ним следить? Я говорю, что не знаю, Энджи. Это правда. Но ты мог бы выяснить, если бы захотел? Снова пауза. Не знаю. Если бы и мог, то не уверен, что стал бы это делать. Спасибо. До свидания, Хилтон. До свидания, Энджи. Той ночью она сидела в темноте, наблюдая за танцем блох на освещенном песке. Сидела и думала о Бригитте и ее предостережении, о наркотике в кармане парки и о движке в аптечке. Думала о киберпространстве и о том печальном тюремном ощущении, какое она испытала с Оно-Сендаи, ощущении, таком далеком от свободы лоа. Думала о снах незнакомки, о свивающихся в лабиринт коридорах, о приглушенных тонах древнего ковра... Старик, голова из драгоценных камней, напряженное лицо с зеркалами вместо глаз... И голый, продуваемый ветрами пляж в темноте. Другой пляж, не в Малибу. И где-то в сумерках калифорнийского утра, за несколько часов до рассвета, среди коридоров, галерей, лиц, обрывков разговоров, которые она помнила лишь отчасти, проснувшись и увидев белый туман, окутавший окна хозяйской спальни, она вдруг поняла, что вырвала из сна что-то очень важное и унесла это важное с собой за границу яви. Перекатившись на бок, порылась в ящике тумбочки. Нашла ручку порше, подарок каких-то ассистентов, и нацарапала драгоценные буквы на глянцевой обложке итальянского журнала мод: Т-Э.  Вызови Континьюити7, приказала она дому за третьей чашкой кофе. Здравствуй, Энджи, сказал Континьюити. Была одна пленка с орбиты, мы засняли ее два года назад. Яхта бельгийца... Она глотнула остывающий кофе. Как называлось то место, куда он хотел меня отвезти? Робин тогда еще решил, что это дешевка. Фрисайд, сказала экспертная система. Кто из наших там работал? Тэлли Ишэм записала на Фрисайде девять эпизодов. Для нее это была не дешевка? Это было пятнадцать лет назад. В то время Фрисайд был в моде. Достань для меня эти эпизоды. Сделано. Пока. До свидания, Энджи. Континьюити писал книгу. Энджи об этом рассказал Робин Ланье. Она спросила, о чем книга. Не в том дело, ответил он. Книга закукливается в саму себя и постоянно мутирует. Континьюити пишет ее бесконечно. Она спросила почему?, но Робин уже потерял интерес к разговору. Континьюити ИскИн, а ИскИны всегда делают что-нибудь подобное. Обращение к Континьюити стоило ей звонка от Свифта. Энджи, что касается этого физического... Разве ты еще не составил расписание? Я хочу вернуться к работе. Сегодня утром я вызывала Континьюити. Подумываю о съемке нескольких эпизодов на орбите. Собираюсь просмотреть кое-что из того, что делала Тэлли. Может, возникнут какие-нибудь идеи. Молчание. Ей хотелось рассмеяться. Не так просто лишить Свифта дара речи. Ты уверена? Это замечательно, Энджи, но ты действительно этого хочешь? Мне гораздо лучше, Хилтон. Я чувствую себя просто прекрасно. Каникулы закончены. Пусть приедет Порфир уложить мне волосы перед тем, как я покажусь на люди. Знаешь, Энджи, сказал Свифт, это осчастливит всех нас. Вызови Порфира. Составь программу осмотра. Coup-poudre. Кто, Хилтон? Может, ты сам? А ведь у него была такая возможность, подумалось ей полчаса спустя, когда она взад-вперед вышагивала по укутанной туманом веранде. Ее зави симость от наркотиков не угрожала Сенснету, поскольку никак не отражалась на продукции. Ведь никаких побочных эффектов не было. В про тивном случае Сенснет ни за что бы не позволил ей даже попробовать. Модельные наркотики, думала она. Уж сам-то моделист знает, что в них. И никогда ей не скажет, даже если удастся с ним как-то связаться, в чем она сомневалась. Предположим, размышляла она, ведя ладонью по шершавой ржавчине перил, что это был не моделист. Что кто-то другой смоделировал молекулу в своих собственных целях. Твой парикмахер, сказал дом. Она вошла внутрь. Порфир ждал, задрапированный складками мягкого джерси последняя новинка парижского сезона. Его лицо, гладкое и спокойное, как полированное черное дерево, при виде ее раскололось в радостной ухмылке. Мисси, проворчал он, ты выглядишь как самопальное дерьмо. Энджи рассмеялась. С досадой хмыкнув, Порфир шагнул к ней, чтобы с наигранным отвращением запустить длинные пальцы в ее шевелюру. Мисси была дурной девочкой! Порфир говорил ей, что это ужасные пилюли! Энджи пришлось запрокинуть голову Порфир был очень высок и, как она знала, невероятно силен. Этакая гончая на стероидах, как сказал про него однажды кто-то. Его безволосый череп являл собой неизвестную в природе симметрию. Как ты? спросил он уже совсем другим тоном, нарочитое брио8 отключилось, как будто кто-то повернул выключатель. Прекрасно. Больно было? Да. Больно. Знаешь, сказал он, легонько касаясь ее подбородка длинным пальцем, никто никогда не понимал, что ты находишь в этом дерьме. Было такое впечатление, что оно даже улететь тебе не дает. И не должно было. Это вроде как ты одновременно и здесь и там, только не нужно... Что-то чувствовать? Да. Он медленно кивнул. Тогда это был действительно дрянной кайф. Черт с ним, ответила Энджи. Я вернулась. Снова ухмылка. Пойдем помоем тебе голову. Я только вчера ее мыла! Чем? Нет! Не говори мне! Взмахами огромных ладоней Порфир погнал ее к лестнице. В выложенной белой плиткой ванной парикмахер втер ей что-то в кожу cnknb{. Ты в последнее время виделся с Робином? Порфир уже промывал ей волосы холодной водой. Миста Ланье сейчас в Лондоне, мисси. Миста Ланье и я не разговаривать друг с другом в настоящее время. Сядь прямо. Он поднял спинку кресла и обернул вокруг ее шеи полотенце. Почему? спросила она, настраиваясь выслушать последние слухи Сенснета, что было у Порфира второй специальностью. Потому что, ровным голосом сказал парикмахер, тщательно зачесывая ей волосы назад, он наговорил всем гадостей о некой Анджеле Митчелл, пока та была на Ямайке, наводя порядок в своей маленькой головке. Этого она никак не ожидала. Гадостей?.. Чего он только не говорил, мисси. Порфир принялся подстригать ей волосы ножницами, это было одним из его профессиональных бзиков: Порфир неизменно отказывался от лазерного карандаша, заявляя, что никогда к нему даже не прикоснется. Ты шутишь, Порфир? Нет. Мне бы он ничего такого не стал говорить, но Порфир многое слышит. Порфир всегда слышит. Он уехал в Лондон на следующее утро после того, как ты прибыла сюда. А что именно ты слышал? Что ты сошла с ума. Не важно, под кайфом или без него. Что ты слышишь всякие голоса. Что психиатры Сенснета об этом знают. Голоса... Кто тебе это сказал? Она попыталась повернуться в кресле. Не мотай головой. Вот так. Он вернулся к работе. Не могу сказать. Доверься мне. После отъезда Порфира еще несколько раз звонили это рвалась сказать привет ее съемочная группа. Сегодня больше никаких звонков, приказала она дому. Эпизоды Тэлли я посмотрю наверху. Отыскав в глубине морозильника бутылку Короны, Энджи забрала ее с собой в спальню. Стим-модуль в тиковом изголовье кровати был снабжен студийными тродами. Когда она уезжала на Ямайку, таких тут еще не было. Техники Сенснета периодически обновляли оборудование в доме. Глотнув пива, она поставила бутылку на столик и прилегла с тродами на лбу. Поехали. В дыхание Тэлли, в плоть Тэлли. Как я могла заменить тебя? удивилась она, захваченная физическим существом бывшей звезды. Приношу ли я людям такое же наслаждение? Тэлли-Энджи смотрит вниз в увитую виноградом пропасть, которая одновременно и бульвар, поднимает глаза вверх на опрокинутый горизонт, скользит взглядом по далеким теннисным кортам. Над головой солнце Фрисайда, осевая нить ярчайшего накала... Перемотай вперед, приказала она дому. В плавное сокращение мускулов и расплывчатое пятно бетона, где Тэлли заворачивает велосипед на велодроме с пониженной гравитацией... Перемотай вперед. Сцена за обедом, натяжение бархатных бретелек на плечах, молодой человек напротив наклоняется через стол, чтобы подлить ей вина... Вперед. Льняные простыни, рука между ее ног, пурпурные сумерки за стеклянной стеной, звук бегущей воды... Обратно. Ресторан. Красное вино льется в стакан... Еще чуть-чуть. Стоп. Здесь. Глаза Тэлли сфокусированы на загорелом запястье парня, а не на бутылке. Мне нужна распечатка кадра, сказала Энджи, снимая троды. Она села и отхлебнула пива, вкус которого странно смешался с призрачным вкусом записанного на стим-пленку вина Тэлли. Внизу мягко зажужжал принтер. Энджи заставила себя идти по ступенькам как можно медленнее, но когда она добралась до принтера в кухне, изображение ее разочаровало. Можешь это почистить? спросила она у дома. Я хочу прочитать }rhjerjs на бутылке. Выравниваю изображение, ответил дом, поворачиваю цель на восемь градусов. Принтер заработал, поползла новая картинка. Не успел он отстрекотать, а Энджи уже нашла свое сокровище, свою медаль за победу над сном, отпе чатанную коричневыми чернилами: Т-Э. У них были даже собственные виноградники, подумала она. Тессье-Эшпул СА раскорячились по-паучьи буквы августейшего шрифта. Попались! с вызовом прошептала она. ГЛАВА 8. РАДИО ТЕХАС Сквозь рваные дыры в пластике, которым они затягивали окно, Мона видела солнце. Слишком мерзкое место, чтобы тут оставаться, особенно если просыпаешься или приходишь в себя после кайфа. А сейчас и то и другое. Потихоньку выбравшись из постели, она поморщилась, когда ее пятка коснулась голого пола, и на ощупь нашла плетеные пластмассовые сандалии. Ну и грязная же это дыра! Стоит легонько прислониться к стене, и столбняк тебе уже обеспечен. От одной мысли об этом мурашки ползут по коже. А вот Эдди, похоже, это не волновало. Он настолько погрузился в свои аферы, что вообще ничего вокруг не замечал. И всегда ему удавалось каким-то образом держать себя в чистоте, как кошке. Он вообще был по-кошачьи чистоплотен ни пятнышка грязи под полированными ногтями. Она уже давно догадывалась, что большая часть ее заработка уходит на его гардероб, впрочем, ей и в голову бы не пришло задавать какие-то вопросы. Ей было шестнадцать, звали ее Мона, у нее даже ГРЕХа не было, а один пожилой клиент ей как-то сказал, что есть такая песня В шестнадцать лет и неГРЕХовна. Это означало, что Моне при рождении ГРЕХ Государственную Регистрационную Характеристику в файлы не записали и документ не выдали, так что она выросла за рамками почти всех официальных инстанций. Мона знала, что вроде бы можно обзавестись ГРЕХом, если у тебя его нет, но подразумевалось, что для этого придется идти в какое-то заведение и разговаривать там с каким-то пиджаком а это было довольно далеко от представлений Моны о хорошем вре мяпрепровождении или даже о нормальном поведении. Она давно уже обучилась одеваться в сквоте, могла бы проделать это и в темноте: надеваешь сандалии, предварительно постучав ими друг о друга, чтобы согнать все, что могло туда заползти, потом в два шага к окну, где, как известно, в корзине из стиролона лежит рулон старых факсов. Отматываешь с метр факса, скажем, день-полтора Асахи Симбун, складываешь, разглаживаешь и кладешь на пол. Тогда на лист можно встать и дотянуться до стоящей рядом с корзиной пластиковой сумки, распутать связывающую ручки проволоку и найти нужную одежду. Вынимая ногу из сандалии, чтобы надеть трусы, уже знаешь, что ступишь на свежий факс; для Моны это стало догмой знать, что ничто не заползет на факс за время, необходимое для того, чтобы натянуть джинсы. И снова сандалии. Потом можно надеть футболку или еще что, старательно обмотать проволокой ручки сумки и убраться отсюда. Макияж, если требуется, в коридоре снаружи, где у сломанного лифта сохранилось подобие зеркала с приклеенным над ним обрезком биофлюоресцентной ленты Фудзи. Этим утром у лифта стоял резкий запах мочи, так что Мона решила макияж опустить. Здание как будто вечно пустовало, ни единой души вокруг, но временами из- за какой-нибудь запертой двери доносилась музыка или вдруг слышалось эхо шагов, только что завернувших за угол в дальнем конце коридора. Ну в этом был смысл у Моны тоже не возникало особого желания встречаться с соседями. Она спустилась на три пролета вниз, прямо в кромешную тьму подземного гаража. Чтобы отыскать выход на улицу, понадобилось всего шесть вспышек карманного фонарика, которые разбудили застоявшиеся лужи и свисающие плети мертвого оптокабеля. Вверх по бетонным ступеням и наконец наружу в узкий проулок. Иногда, если ветер дул в нужную сторону, в проулок заносило запах пляжа, но сегодня тут пахло только помойкой. Над ней громоздилась стена сквота, так что надо пошевеливаться, пока какому-нибудь придурку не пришло в голову бросить в окно бутылку или же что похуже. Только выйдя на авеню, Lnm` сбавила шаг, но и то ненамного; карман ее жгли наличные, и Мону переполняли планы, как их потратить. Совсем ни к чему, чтобы тебя обули, тем более сейчас, когда все идет к тому, что Эдди все же удастся выклянчить им обоим билет отсюда. Она все колебалась, верить ей или не верить; ей очень хотелось сказать себе: да, дело верное, они практически уже уехали, а с другой стороны, она уж знает, каковы они, эти верные дела Эдди. Разве не была Флорида одним из таких дел? Как тепло в этой Флориде, и какие там пляжи, и сколько там простаков с деньгами самое место для небольших трудовых каникул, которые уже растянулись в самый долгий в Мониной жизни месяц. Ладно, во Флориде тепло, а если точнее, чертовски жарко, как в сауне. Пляжи, если они не частные, заражены какой-то дрянью, в неглубоких впадинах плавает брюхом вверх дохлая рыба. Возможно, на частных пляжах картина та же, но только этих пляжей и не видно заграждение из колючей проволоки и кругом охрана в шортах и полицейских рубашках. Эдди всякий раз распалялся при виде оружия, которое носили охранники, он не уставал описывать ей каждую пушку в отдельности с доводящими до полного отупения деталями. Впрочем, у него у самого пушки при себе не было, по крайней мере, Мона ничего такого не знала и считала, что это даже к лучшему. Иногда запах дохлой рыбы забивался другим, хлорным, который жег небо, его приносило с фабрик, расположенных выше по побережью. Если здесь и встречались лохи, то это были те же клиенты, к тому же они не особо стремились платить вдвойне. Пожалуй, единственное, что могло во Флориде нравиться, это наркотики: легко достать, дешевы и, по большей части, промышленной концентрации. Иногда Мона представляла себе, что запах хлорки на самом деле запах миллиона лабораторий, варящих какое-то невероятное снадобье. Все эти маленькие молекулы бьют острыми хвостиками, так им невтерпеж попасть по назначению, выйти на улицу. Свернув с авеню, она направилась вдоль лотков с едой эти торговали без лицензий. От запаха пищи сводило желудок, но она не доверяла уличной кормежке разве что в случае крайней необходимости. И потом, в пассаже полно мест, где возьмут наличные. Посреди заасфальтированного сквера, бывшего на самом деле автостоянкой, кто-то играл на трубе: рокочущее кубинское соло отражалось, возвращалось искореженным от бетонных стен, умирающие ноты терялись в утреннем гаме рынка. Уличный проповедник- евангелист вскинул руки над головой, в воздухе над ним этот жест скопировал блеклый, расплывчатый Иисус. Проектор помещался в ящике из-под мыла, на котором стоял проповедник, а за спиной у него висел потертый нейлоновый короб с батареями и парой динамиков, которые выступали над его плечами, как две безглазые хромированные головы. Евангелист нахмурился, глянул вверх на Иисуса и подкрутил что-то у себя на поясе. Иисус будто икнул, позеленел и исчез. Мона не смогла удержаться от смеха. Глаза проповедника полыхнули гневом господним, на грязной щеке задергались шрамы. Мона повернула налево в ряды торговцев фруктами, выстраивающих пирамиды апельсинов и грейпфрутов на побитых металлических тележках. Вошла в низкое здание со сводчатым потолком, приютившее вдоль проходов постоянных своих обитателей торговцев рыбой, фасованными продуктами, дешевыми хозяйственными мелочами; здесь же располагались десятки прилавков со все возможной горячей пищей. Здесь, в тени, было чуть прохладнее и не так шумно. Она нашла вонтон с шестью свободными табуретами и села на один из них. Повар-китаец обратился к ней по-испански, она заказала, ткнув пальцем. Когда в пластиковой миске появился суп, Мона расплатилась самой маленькой из банкнот, а на сдачу получила восемь засаленных картонных жетонов. Если Эдди не врет, если они действительно уезжают, она не сможет ими воспользоваться. Если же останутся во Флориде, она всегда сможет их потратить еще в каком-нибудь вонтоне. Мона покачала головой. Нужно уезжать, нужно. Толкнула истертые желтые кружочки назад через крашеный фанерный прилавок. Оставь себе. Повар смахнул их под прилавок невозмутимо и без всякого выражения; голубая пластмассовая зубочистка застыла в углу его рта. Взяв из стакана на прилавке две палочки, Мона принялась вылавливать из миски змейки лапши. Из прохода за котлами и жаровнями китайца за ней наблюдал какой-то пиджак. Пиджак, пытающийся косить под кого-то другого: aek` спортивная рубашка и солнечные очки. То, что это пиджак, было видно по тому, как он стоит. К тому же зубы слишком белые и прическа... ну разве что у этого была борода. Человек делал вид, что просто смотрит по сторонам, будто пришел за покупками, руки в карманах, рот сложен как ему кажется в рассеянную улыбку. Он был симпатичный, этот пиджак, во всяком случае, та часть его лица, что не скрывалась за очками и бородой. А вот улыбку симпатичной не назовешь. Она казалась какой-то прямоугольной и открывала почти все тридцать два зуба. Мона поерзала на стуле, чувствуя себя несколько неуютно. Платить наличными это вполне законно, правда, делать это нужно по правилам иметь налоговый чип и все такое. Внезапно она осознала, что в кармане у нее деньги. Мона сделала вид, что изучает лицензию на торговлю пищевыми продуктами, приклеенную пленкой к прилавку. Когда она снова подняла глаза, пиджак уже ушел. На одежду ушло полсотни. Пришлось прошерстить все восемнадцать вешалок в четырех магазинах все, что имелось в пассаже, прежде чем на что-то решиться. Торговцам не нравилось, что она меряет столько вещей, но ведь денег, которые можно тратить, у нее сейчас было больше, чем вообще когда- либо. Покончив наконец с покупками, она обнаружила, что давно уже наступил полдень. Солнце Флориды поджаривало тротуар, когда она пересекла стоянку с двумя пластиковыми сумками в руках. Сумки, как и одежда, были по держанными: на одной напечатан фирменный знак обувного магазина в Гинзе, другая рекламировала аргентинские брикеты из переработанного криля. Мона шла и перетасовывала в уме покупки, выдумывая различные прикиды. На противоположной стороне сквера евангелист открыл свое шоу, врубив запись на максимальную громкость и почему-то с середины псалма должно быть, разогревался до брызжущей слюной ярости, прежде чем включиться. Голографический Иисус тряс рукавами белого балахона и гневно жестикулировал небу, потом пассажу, потом снова и снова небу. Вознесение, говорил он. Вознесение грядет. Чтобы не проходить еще раз мимо сумасшедшего проповедника, Мона свернула наугад в сторону и обнаружила, что бредет вдоль выгоревших на солнце карточных столов с разложенными на них дешевыми индонезийскими симстим- деками, бэушными кассетами, цветными занозами микрософтов, воткнутых в кубики из бледно-голубого стиролона. Над одним из столов был прилеплен по стер с изображением Энджи Митчелл, такого Мона еще не видела. Остановившись, она уставилась на него голодным взглядом, впитывая сперва макияж и прикид звезды, потом стала рассматривать фон, пытаясь сообразить, где сделан снимок. бессознательно погримасничала, подстраивая свое лицо под выражение лица Энджи. Не совсем улыбка. Что-то вроде полуусмешки, быть может, немного печальной. К Энджи Мона испытывала совсем особые чувства. Потому что и клиенты ей иногда говорили это была на нее похожа. Как будто она ей сестра. Разве что нос другой у Моны более курносый, и у нее, у Энджи, нет этой несносной россыпи веснушек на щеках. Монина полуусмешка под Энджи стала шире, пока девушка рассматривала звезду, омытая красотой плаката, роскошью запечатленной на нем комнаты. Она решила, что это какой-нибудь замок. Вероятно, там и живет Энджи, конечно, в окружении бесчисленных слуг, которые о ней заботятся: кто-то же должен укладывать ей волосы и помогать с одеждой, потому что видно, что стены там сложены из больших валунов и у зеркал тяжелые рамы сплошь золотые с листьями и ангелами. Возможно, надпись в нижней части постера и подсказала бы ей, что это за замок, но Мона не умела читать. Во всяком случае, никаких траханых тараканов там нет, в этом-то она была уверена, и никакого Эдди тоже. Мона опустила взгляд на стим-деки и ненадолго задумалась, не спустить ли на один из этих аппаратов оставшиеся деньги. Но тогда у нее не хватит на кассеты, и к тому же эти деки такие старые, некоторые даже старше ее самой. Была еще какая-то как ее там? Тэлли; но она была звездой, когда Моне исполнилось всего лишь девять. Когда она вернулась, Эдди ее уже ждал. Снял с окна пленку, напустив в комнату жужжащих мух. Эдди валялся на кровати, покуривая сигарету, а наблюдавший за ней в пассаже бородатый пиджак сидел на сломанном стуле, так и не сняв очки. Прайор, Так он себя назвал, как будто имя у него отсутствует вовсе. Как s Эдди фамилия. Ну у нее у самой фамилии тоже нет, если не считать Лизы, но это скорее просто еще одно ее имя. Пока он торчал в сквоте, ей никак не удавалось понять, что этот человек за птица. Мона подумала, что это, наверное, от того, что он англичанин. Впрочем, и пиджаком его назвать трудно, во всяком случае, настоящим пиджаком, за которого она приняла его в пассаже. И здесь он не просто так, что-то у него на уме, только пока неясно, что именно. Порой он не спускал с нее глаз, смотрел, как она упаковывает вещи в принесенную им голубую дорожную сумку с надписью Люфтганза, но в его взгляде она не чувствовала никакого зуда, никакого намека на то, что он ее хочет. Он просто за ней наблюдал, постукивая солнечными очками по колену, смотрел, как курит Эдди, слушал его брехню и говорил не больше, чем требовалось. Когда он говорил, обычно это было что-то смешное, но Мону сбивало с толку то, как он это делал: не понять, когда он шутит, а когда нет. Мона собирала вещи, а в голове была такая легкость, как будто она дохнула стимулятора, но полный кайф еще не пришел. Мухи трахались на окне, ритмично ударяясь о пыльное стекло, но ей было плевать. Уехала, она уже уехала! Застегнуть молнию на сумке. К тому времени, когда они добрались до аэропорта, пошел дождь дождь Флориды, мочащийся теплой водой из ниоткуда. Раньше она никогда не бывала и аэропортах, знала их лишь по стимам. Машина Прайора, взятый напрокат белый датсун, была без водителя и всю дорогу оглашала салон заводной музыкой из квадратных динамиков. Высадив их вместе с багажом на голый бетон возле выхода на посадку, она укатила в дождь. Если у Прайора и была дорожная сумка, то где-то в другом месте. У Моны на плече висела ее Люфтганза, а Эдди стоял возле двух черных чемоданов из кожи клонированных крокодилов. Одергивая на бедрах новую юбку, Мона думала, удачные ли она купила туфли. Эдди явно наслаждался собой руки в брюки, плечи приподняты, чтобы показать, что он занят чем-то важным. Ей вспомнилось, как она впервые увидела его в Кливленде. Он тогда приехал к ним на окраину посмотреть тачку, которую продавал старик, до основания проржавевшую трехколесную шкоду. Старик выращивал сомов в бетонных чанах, окружавших их грязный двор. Когда появился Эдди, Мона была в доме в длинном просторном трейлере с высоким потолком, водруженном на бетонные блоки. В одной из боковин трейлера прорезали окна прямоугольные дыры, заделанные поцарапанным пластиком. Она стояла у плиты, над которой витал запах помидоров и лука, подвешенных в сетках сушиться, когда почувствовала его присутствие в дальнем конце комнаты, почувствовала мускулы и широкие плечи, его белые зубы, черную нейлоновую кепку, которую он неуверенно комкал в руке. В окна било солнце, освещая голую убогую комнату, пол выметен, как заставлял ее это делать старик... но это было как надвигающаяся тень, кровавая тень, когда она услышала биение собственного сердца... а он подходил все ближе. Вот, проходя мимо, швырнул кепку на голый откидной стол, уже не робко, а так, как будто жил здесь всегда, и прямо к ней, проведя рукой с ярким кольцом на пальце по масленой тяжести волос... Тут вошел старик, и Мона отвернулась, делая вид, что занята чем-то у плиты. Кофе, бросил старик, и Мона пошла за водой наполнить эмалированную кастрюлю из отводной трубы с крыши; вода булькала, стекая сквозь угольно-черный фильтр. Эдди со стариком сидели у стола, пили черный кофе, ноги Эдди широко расставлены под столом, колени напряжены под выцветшей джинсовой тканью. Улыбался, жестикулировал, торговал у старика шкоду. Мона вспоминала, как он все гнул свою линию. Он, мол, берет тачку, если у старика есть на нее лицензия. Старик встает, роется в ящиках. Глаза Эдди снова нацелены на нее. Она вышла за ними во двор и смотрела, как он усаживается в потрескавшееся виниловое седло. Выстрел из выхлопной трубы вызвал бешеный лай черных собак старика. Едкий, сладковатый запах выхлопных газов от дешевого спирта, и рама дрожит между его ног. Мона смотрела, как он позирует между двумя чемоданами. Как же сложно совместить эту сегодняшнюю картинку с тем, почему на следующий день она уехала вместе с ним в Кливленд на той самой шкоде. У шкоды было маленькое встроенное радио, которое на ходу заглушал мотор, но его можно a{kn слушать тихонько ночью в поле возле дороги. Настройка не работала, так что приемник ловил всего одну станцию призрачную музыку с какой-то одинокой вышки в Техасе. Стил-гитара то звенела, то растворялась в ночи. А она чувствовала свою влагу, прижимаясь к его ноге, и жесткую сухую траву, которая щекотала ей шею. Прайор поставил ее голубую сумку в белый вагончик с полосатой крышей. Мона полезла следом, слыша слабые испанские голоса из наушников кубинца- водителя. Потом Эдди запихнул ей под ноги свои чемоданы, и они с Прайором тоже сели. И покатили к взлетной полосе сквозь стену дождя. Самолет оказался совсем не таким, какие она знала по стимам, изнутри он совсем не походил на длинный роскошный автобус с рядами кресел по сторонам. Самолет был маленький, с заостренными хрупкими крыльями и такими окошками, что казалось, будто машина все время косит глазами. Поднявшись по металлической лестнице, Мона попала в округлое помещение с четырьмя креслами и однообразным серым ковром повсюду: и на потолке, и на стенах тоже, все чистое, холодное и отчужденно серое. За ней вошел Эдди и сел с таким видом, будто ежедневно это проделывал, распустив галстук и вытянув ноги. Прайор нажимал кнопки у двери. Дверь со вздохом закрылась. Мона взглянула в узкое, в каплях воды окошко на огни взлетной полосы, отражавшиеся в мокром бетоне. А сюда ехали на поезде, подумала она, от Нью-Йорка до Атланты, потом пересадка. Самолет задрожал. Ей послышалось, как, оживая, что-то проскрипел фюзеляж. Пару часов спустя Мона ненадолго проснулась в затемненной кабине, оказывается, заснула, убаюканная протяжным гулом реактивного двигателя. Эдди спал, полуоткрыв рот. Возможно, Прайор спал тоже, а может, он просто сидел с закрытыми глазами она не знала. На полпути в сон, который на следующее утро она уже не смогла вспомнить, ей почудились звуки того техасского радио тающие стальные струны, вибрирующие, словно боль. ГЛАВА 9. ЛЕЧЬ НА ДНО Джубили и Бакерлоо, Серкл и Дистрикт. Кумико рассматривала маленькую глянцевую карту Лондона, которую дал ей Петал, и зябко ежилась. Холод, исходивший от бетона платформы, проникал даже сквозь подошвы ботинок. И старая же она, черт побери, рассеянно сказала Салли Ширс. В ее линзах отражалась закругляющаяся к потолку стена в чехле из белой керамической плитки. Прошу прощения? Труба... Новый клетчатый шарф был завязан у Салли под подбородком, и с каждым следующим словом изо рта у нее белым облачком вылетал пар. Знаешь, что меня мучает? То, как иногда прямо у тебя на глазах на станции наклеивают новый слои плитки, не сняв сперва старую, или просверливают дыру в стене, чтобы провести какие-нибудь провода. Тогда ви дишь все эти наслоения плитки... Да? Но ведь станции все сужаются и сужаются, так? Это как сужение вен... Да, с сомнением сказала Кумико, я понимаю... Салли, а мальчики вон там... Что означают их костюмы? Это Джеки. Их еще называют Джеки Дракулы. Четверо Джеков Дракул нахохлились, как вороны, на противоположной платформе. На них были неприметные черные дождевики и начищенные армейские ботинки со шнуровкой до колен. Один из них повернулся, обращаясь к другому, и Кумико увидела, что волосы у него стянуты назад и заплетены в косичку, перевязанную маленьким черным бантом. Повесили его, сказала Салли, после войны. Кого? Джека Дракулу. После войны здесь одно время практиковали публичные казни. От Джеков тебе лучше держаться подальше. Ненавидят любых hmnqrp`mveb... Кумико с радостью вызвала бы Колина, но модуль Маас-Неотек был запрятан за мраморным бюстом в той комнате, куда Петал подавал еду, а тут еще подошел поезд, ошарашив ее архаичным перестуком колес по стальным рельсам. Салли Ширс на фоне залатанной изнанки городской архитектуры, в ее стеклах отражается путаница лондонских улиц и переулков, помеченных в каждую эпоху экономикой, пожарами, войнами... Кумико, уже совершенно запутавшись, где они, собственно, находятся после их с Салли трех поспешных и, на первый взгляд, совершенно случайных пересадок, безропотно позволяла тянуть себя из такси в такси. Они выскакивали из одной машины, ныряли в двери ближайшего универмага, чтобы воспользоваться первым попавшимся выходом на другую улицу и сесть в другое такси. Хэрродз 9, сказала Салли, когда они поспешно пересекали богато украшенный зал, высокий потолок которого подпирали колонны из белого мрамора. Кумико щурилась на толстые красные ломти вырезки и бараньи ноги, разложенные на многоярусных мраморных прилавках, предполагая, что все это пластиковые муляжи. Потом снова на улицу. Салли подзывает очередное такси. Ковент-Гарден 10, бросает она шоферу Прости, Салли, но что мы делаем? Заметаем следы. Теряемся. Салли пила горячий бренди на веранде крохотного кафе под припорошенной снегом стеклянной крышей. Кумико пила шоколад. Мы потерялись, Салли? Да уж. Во всяком случае, я на это надеюсь. Кумико подумала, что сегодня Салли выглядит старше: возле губ залегли морщинки усталости или напряжения. Салли, а чем именно ты занимаешься? Твой друг спрашивал, по-прежнему ли ты отошла от дел?.. Я деловая женщина. А мой отец? Он деловой человек? Твой отец самый настоящий бизнесмен, котенок. Нет, не такой, как я. Я вольный стрелок. В основном вкладываю деньги. А во что ты вкладываешь? В таких же, как я, пожала она плечами. Тебя что, разбирает сегодня любопытство? Она отпила еще глоток. Ты советовала мне стать своим собственным шпионом. Хороший совет. Однако требует некоторой ловкости и умелого применения. Ты здесь живешь, Салли? В Лондоне? Путешествую. А Суэйн, он тоже вольный стрелок? Это он так думает. Он под чьим-то крылом, к тому же держит нос по ветру. Здесь это необходимо для дела, но лично мне действует на нервы. Она допила бренди и облизнула губы. Кумико поежилась. Тебе не стоит бояться Суэйна. Янака смог бы съесть его на завтрак... Нет, я подумала о тех мальчишках в подземке. Такие худые... Дракулы. Банда? Бозоцоку, сказала Салли с вполне сносным произношением. Кочевые племена, так? Ну, во всяком случае, что-то вроде племени. Слово было не совсем подходящее, но Кумико решила, что уловила суть. А худые они потому, что бедные. Салли жестом подозвала официанта, чтобы заказать еще бренди. Салли, сказала Кумико, когда мы добирались сюда, наш маршрут, все эти поезда и такси, это для того, чтобы убедиться, что за нами ни