о всем. -- Почему? -- и он мельком поймал ее глаза. Она чуть-чуть улыбнулась, хотела что-то от дверей добавить, но не сказала и вышла. XI. Был праздник; утром поверки не производились, и многие повставали несколько позднее, чем обыкновенно. Утро стояло жаркое, солнечное, и курсанты разбрелись по роще и садику, прогуливаясь и отдыхая. Сергей только что направился по направлению к пруду, думая искупаться, как вдруг внезапно по окрестностям покатились торопливые, четкие переливы сигнала "тревога". "Это -- уже не сбор", -- мелькнуло у него в голове. И он стремительно помчался наверх к пирамидам с винтовками. Никто ничего не знал, только командир батальона громовым голосом кричал: "Строиться... быстро!" И почти что на-ходу построившимся курсантам подал команду: "За мной бегом марш". Вот и знакомая роща, налево -- насыпь, город кончается, что это такое? -- По окраине города от середины в це-епь! Запыхавшиеся курсанты быстро рассыпаются, тарахтит по земле пулемет. Вот оно что! Во весь опор мчатся на курсантов какие-то всадники, и быстро снимается с передков чья-то батарея. -- Ого-онь! -- раздается команда. И цепь, опередившая в развертывании на несколько минут неизвестного противника, жжет его огнем своих пуль. Кто-то падает, тщетно пытается изготовиться к выстрелам батарея. Поздно! -- слишком силен огонь курсантов. -- Прекратить стрельбу! Сдаются! И цепь, бросаясь вперед, завладевает батареями загадочного противника. -- Кто же это? -- слышатся недоумевающие голоса победителей. И вдруг от края до края что-то быстро передается и перекатывается по цепи, и через минуту у всех на устах: "Багумский полк восстает", "Багумский полк -- изменник". Сергей хмурит брови, он начинает понимать, в чем дело. 9-й Багумский полк, -- полторы тысячи человек, -- самая крупная единица гарнизона. -- Дело -- дрянь! -- решает вслух он. -- А что? -- Полк большой, и если он серьезно заражен петлюровщиной, справиться будет трудно. Захваченные орудия поставили на плацу, подходы к корпусу заняли сильными караулами. Всю ночь собирались надежные части гарнизона -- 6-е, 4-е, 5-е курсы, кавалерийские, а также мелкие партийные отряды. В девять часов утра полк выступил, к девяти ему предъявлен ультиматум -- сдать оружие... Киев точно вымер, по улицам извивались цепи, по углам к земле приникли пулеметы. Еще несколько минут до срока. На автомобиле подъехал наркомвоен Украины и взглянул на часы. И почти в то же время вместо ответа с той стороны первою лентою резанул пулемет. Наркомвоен привстал, рукой облокотившись на стенку машины, и подал сигнал. И через головы притаившегося Киева батарея с ревом забила по Бендерским казармам. Перестрелка на улицах длилась очень недолго, со стороны восставших выстрелы стали вскоре стихать. Сергей бежал одним из первых по Керосинной улице и, завернувши за угол, он увидал спины поспешно убегающих багумцев и выкинутый белый флаг. -- Ага -- сдаются! И по улицам, до автомобиля наркомвоена доносится весть, что багумцы сдаются. -- Спохватились все-таки, -- говорит он. И приказывает прекратить огонь. Без артиллерии докончить начатую измену полк не смог, сдался, был обезоружен и расформирован в тот же день. К вечеру все было уже спокойно и тихо. Еще днем привычный киевлянин сначала робко высунулся на двор, потом показался на улицу. И не нашедши там ничего угрожающего своей особе, вздохнул с удовольствием и восхищением. XII. Восстание не удалось, но обнаружило, что в частях гарнизона не все благополучно. А кругом, почти под самым городом, бродили мелкие шайки. Слабые красные части понемногу, но постоянно отступали. Подходил Деникин к Екатеринославу, а Петлюра и Галлер уже поглядывали на Жмеринку. Теперь возле курсов по ночам стояли сильные посты и ходили патрули. Однажды Сергей сидел и писал домой: "Я посылаю вам третье письмо, но ответа до сих пор не получил. Знаю, конечно, что не ваша это вина, а все-таки досадно. За меня не беспокойтесь, я доволен своей жизнью и своим положением как раз настолько, насколько вообще может быть доволен человек. Работы серьезной и ответственной у курсов очень много, и я целиком ушел в нее. Производство в красные командиры я должен получить в сентябре, но поговаривают, что нас выпустят и раньше. Если все будет благополучно, то заеду тогда домой". Окончил письмо, запечатал его в конверт и хотел спуститься вниз, как вдруг в комнату вбежал запыхавшийся Владимир, а за ним следом Николай. -- Дело есть, Сергей. -- Тут брат кругом какая-то чертовщина твориться начинает. -- В чем же дело? -- Сегодня я стоял на дневальстве. Когда сменился, захватил книгу и улегся под кустом в роще. Кругом -- никого, вдруг слышу шаги, гляжу -- начальник. Я вспомнил про твои, Сергей, подозрения. Куда, думаю, его чорт несет? И тихонько за ним. А он возле крайней дороги у овражка встретился с тем самым человеком. -- С Агорским? -- живо спросил Сергей. -- Да! Передал ему довольно большой синий сверток и сказал несколько слов. А затем пошел как ни в чем не бывало на курсы к артиллеристам. -- Странно что-то! Друзья задумались. -- Знаете что? -- сказал Сергей. -- Тут дело не чисто. Возможно, что он передал ему какие-нибудь сведения. А затем прошел дальше действительно по делам к артиллеристам, чтобы скрыть следы своей отлучки. Надо потолковать с комиссаром. Вместо заболевшего и несколько тяжелого на подъем прежнего комиссара теперь на курсы был назначен другой, молодой еще, умный и энергичный летчик Ботт. Пошли к нему и рассказали все с самого начала. -- Вот что, товарищи, -- сказал он. -- Если арестовать Сорокина, то пожалуй никаких улик не найдется, а предупрежденные сообщники скроются, и дело будет закрыто. А кроме того, на чем в сущности основаны все эти подозрения? Ведь неловко, право, будет, если между ними просто какие-нибудь личные дела. -- Сверток бы достать! -- сказал Владимир. -- Я попробую! -- промолвил все время молчавший Николай. -- Ты! Каким образом? -- Это уже мое дело, -- коротко ответил он. И быстро вышел. XIII. То время, когда Николай поправлялся от полученного ранения, было временем еще более тесного и дружеского сближения с Эммой. Пользуясь привилегией больного, он встречался с ней каждый день. По вечерам с товарищами собирались вместе в красивом оживленном клубе. Один раз даже побывали в театре. Николай видел в Эмме теперь близкого и надежного друга. Вот почему Николай, во время разговора с Боттом быстро взвесив положение вещей, бросился к Эмме. Он вызвал ее в рощу. -- Что случилось? -- тревожно спросила она. -- Случилось что-то скверное, Эмма. И я рассчитываю только на твою помощь. -- Чем я могу помочь? И в чем? -- Слушай, Эмма! Мы много говорили обо всем с тобой и кажется хорошо друг друга поняли. Теперь ты должна постараться помочь нам разрешить одну задачу. -- Что же такое? -- Твой отчим -- белый офицер. Эмма вздрогнула, чуть-чуть даже отшатнулась от него и побледнела. -- Как! Ты знаешь? -- Знаю! Я давно об этом догадался... А его брат, кажется, шпион, -- резал Николай. -- Юрий Борисович? -- и она посмотрела на него большими, удивленно испуганными глазами. -- Слушай меня внимательно, -- продолжал он. -- Сегодня к нему попали какие-то бумаги, и ты должна постараться во что бы то ни стало достать их, если еще не поздно, -- твердо проговорил он. Она несколько раз взволнованно порывалась перебить его. Николай продолжал неумолимо: -- Эмма! От этого, может быть, зависят сотни и тысячи жизней честных и преданных своему делу людей. Эмма! Мы много с тобой говорили, теперь тебе надо решить, с нами ты или нет. Этот шаг будет бесповоротным. Эмма! -- добавил он вдруг другим голосом, -- сделай, пожалуйста, если сможешь. Это для нашего дела и... для меня. После долгого молчания Эмма тихо ответила: -- Но если я и достану, то как же я тебе передам сегодня, не отлучаясь от дома? -- Я буду ждать до поздней ночи возле снопов соломы, в вашем огороде, и ты перебросишь их тихонько через плетень. ............... Чай пили дома, потому что на дворе хотя и тепло было, но собирались тучи. Пришел и Юрий Борисович, быстро сбросил на вешалку возле веранды пальто и спросил, проходя в глубь комнаты: -- Чай есть? Ну хорошо, дайте мне чего-нибудь закусить поскорее, потому что мне скоро бежать по делам. Все уселись за стол. Старухи болтали. Агорский с жадностью ел жаркое. Эмма разливала чай и напряженно думала: "Сверток верно большой, в карман френча не войдет, должно быть в пальто". -- И в голове уже мелькал план. Тучи сгустились, послышался далекий еще отзвук грома. -- Мама! -- громко сказала, вставая, Эмма. -- Сейчас пойдет дождь, пожалуй белье замочит в палисаднике. -- Ах ты, боже мой! правда, беги скорей, Эммочка, и тащи сюда. Эмма торопливо вышла. Вот и вешалка, вот и одежа; она торопливо ощупывает карманы, один из них оттопыривается от плотно засунутого свертка. -- Здесь! Она быстро срывает свое пальто, Агорского, прихватывает чей-то чепчик и бежит к плетню. -- Николай! Коля! -- Здесь. -- Держи! Уноси все скорее, -- бумаги в кармане. И перебросивши изумленному Николаю всю груду одежи, она быстро подбегает, распахивает калитку и, схвативши кое-как с веревок белье, бросается в комнаты. В ту же минуту капли крупного дождя забарабанили по крыше. Юрий Борисович морщится, -- придется переждать дождь. Через полчаса гроза прошла, но стало уже совсем темно: -- Ну, я пойду, -- сказал Агорский, вставая. Едва сдерживая волнение, следит Эмма за тем, как направляется он к вешалке. И слышит оттуда через минуту встревоженный голос: -- Марья Сергеевна, вы не брали моего пальто? -- Нет, -- удивленно отвечает та. Агорский быстро выбегает на пустую улицу... Но кругом темно, тихо, ничего не видно и не слышно. Воры скрылись. XIV. Запыхавшись, порядком измокший, бежал Николай со своей увесистой и -- главное -- неудобной поклажей. Инсценировка кражи, повидимому, удалась как нельзя лучше. Вот и курсы, но отчего там сегодня так темно? Должно быть электричество наверху попортилось. Он постучал в крепкую дубовую дверь. Сначала отворилось небольшое окошечко, и выглянувшая голова спросила: "Кто идет?" -- потом зазвенела цепь, дверь приоткрылась, и он вошел. "Странно! -- подумал Николай, -- почему это на посту не курсант, а красноармеец хозкоманды". Он пошел наверх, по лестнице, но в обширном помещении было тихо и темно. Ничего не понимая, он спустился вниз и спросил у часового: -- Где же курсанты? -- А где же ты был? -- ответил удивленно тот. -- Уже два часа, как курсы уехали на фронт. У Николая опустились руки. -- Да они еще должно на вокзале, -- прибавил тот, -- на товарном, кажись. Тогда Николай кинул свою поклажу с криком: "Сдайте каптеру!" -- сам, как сумасшедший, сжимая сверток, помчался по темным улицам. Он бежал версту, другую, третью, потом подлезал под вагоны, стукался о буфера и сцепы... Вот эшелон! -- В котором вагоне комиссар? И сразу натолкнулся на Сергея. -- Николай! Наконец-то ты! -- Сережа! Вот... -- задыхаясь говорил Николай и подал сверток. -- Где Ботт? -- Ботта нет, он с другой половиной курсов уезжает под Жмеринку с Киева-пассажирского. Они живо развернули синюю обертку свертка и при свете свечки увидели кипу приказов и карту с полной дислокацией частей Украины. "Ого! -- удивленно подумали они, -- это -- важная штука". Паровоз загудел к отправлению. Сергей быстро схватил трубку полевого телефона и надавил вызывной клапан. -- Это кто?.. Это ты, Сержук? Скажи машинисту, чтобы до моего распоряжения эшелон задержался. -- Но ты-то кто? -- спросил удивленный Николай. -- Комиссар отряда, -- ответил за него Владимир. Они выскочили и добрались до вокзала. Сергей по аппарату вызвал коменданта пассажирской. -- Вызовите срочно комиссара того отряда курсантов, что сейчас отправляется на фронт. Прошла минута, две, три. Послышался снова звонок. -- Ну что? -- Поздно! -- пропела мембрама. -- Поздно, товарищ! Отряд курсантов уже за семафором. "Что же делать? -- подумал Сергей. -- Ага! В Укрчека". -- Дайте город! Занято?.. Опять занято? О! чтобы вы все попропали! -- Товарищ комиссар! -- с отчаяньем влетел дежурный. -- На двадцать минут задержка эшелона... Сейчас у меня воинский, тоже на какой-то фронт. Скорей, пожалуйста. -- Ладно! -- с досадой крикнул товарищам Сергей. -- Он от нас не уйдет... Я телеграфирую из Коростеня. А теперь -- едем! Они быстро добежали до своего состава. И эшелон, рванувшись, помчался в темноту, наверстывая потерянное время. Сергей с нетерпением поджидал первой остановки. И вот, наконец, эшелон, властно заревев сиреной, криками голосов, стуком разгружаемых повозок, лязганьем стаскиваемых пулеметов, разбудил притаившийся опасливо небольшой вокзал. Сергей -- на телеграф. -- Срочную в Киев. -- Нет! -- и телеграфист устало посмотрел на него. -- Киевская опять не работает. Порвана. Теперь, должно, до утра. -- По Морзе? -- Нельзя! Разбит Левкой еще на прошлой неделе. -- А через Яблоновку? -- Через Яблоновку можно. Только... -- Передавайте живо! -- Только... -- Чего еще? -- спросил недовольно Сергей. -- Кравченко там. Все телеграммы контролирует, и если у вас важная, то может и не пропустить. -- Какой еще, к чорту, Кравченко? -- Сергей ничего не понимал. -- Кто его знает! -- пояснил хмуро комендант. -- Был красный, а теперь, вот уж третий день, не признает никого. Телеграммы проверяет и поезда пропускает не иначе, как обобрав. -- Так он -- бандит? -- Не совсем... Ну, конечно, вроде этого. Да вы попробуйте, может и пропустит. Вот только что через него продовольственную получили. "Чтоб он сдох!" -- с сердцем подумал Сергей. Пробовать, конечно, не стал. Вошел начальник отряда. -- Товарищ Горинов! Сейчас выступаем. Кучура три часа тому назад свалил под откос броневик. Там орудия... -- Родченко! -- остановил Сергей одного из курсантов и отвел его в сторону. -- Ты надежный малый. Останься здесь, и если до утра линия не будет исправлена, отвези этот сверток и телеграмму в Киев. Передай их в Укрчека, под расписку, и останься сам на курсах. -- Я на фронт с товарищами поеду, -- резко ответил тот. -- Отдай кому-нибудь из обозников. -- Родченко! -- повторил Сергей твердо. -- Я даю тебе поручение большой важности. Прочитай телеграмму и увидишь. А кроме того я тебе это приказываю. Понял теперь? -- Понял, товарищ комиссар. Будет сделано! -- ответил тот, потом добавил: -- И скотина ты все-таки, Сергей. В темноте, спотыкаясь, ушел отряд. В темноте снова тускло мерцали фонарные огни. А бессонный комендант снова трогал локтем кобур от ногана и тревожно вслушивался. Поползла бесшумным шорохом лента телеграммы из Яблоновки и спросил кто-то, с того конца: -- Пашка! У вас какие? "Васька для интересу спрашивает", -- подумал осовевший телеграфист и нехотя положил руку на ключ. Но оборвался сразу, потому что брызнуло осколками разбитое пулей окошко, и выстрелы отовсюду загрохотали. ... Через час он, равнодушный и усталый, выбивал черточками ответ: "У нас только что были зеленые, -- Степка Перемолов с ребятами. Убили коменданта и еще одного из курсантов. Теперь нет совсем никаких. Анархизм полный... Я иду спать". XV. Вызовы курсантов на фронт являлись обычным явлением того времени. Первые командиры Красной Армии учились в боях. Едва Николай вышел на улицу после разговора с Боттом, к корпусу подскакал конный ординарец и передал пакет. То был приказ срочно сформировать два отряда. Один бросить на защиту Жмеринки, другой двинуть против вновь угрожающих Коростеню банд. Отрядам выбыть не позднее, чем через три часа. И вновь небольшой, но крепко сплоченный отряд курсантов оказался посреди густых лесов и топких болот Волынской губернии. Без соседей, без резервов, но с твердым заданием: разбить банду, и с не менее твердым намерением: выполнить приказ до конца. К удивлению мужиков отряд не гонялся по всем направлениям и не требовал себе ежедневно по полсотне подвод. Отряд осматривался. Днем, для отвода глаз, крупные разведки наведывались в соседние хутора и деревушки. К вечеру и к ночи десятки мелких дозоров по три, по четыре человека расходились по оврагам, расползались по хлебам и шныряли по рощам. Обязанности комиссара в среде курсантов невелики. Народ все надежный и сознательный. А потому Сергей забрал в полное владение своих двух товарищей и, пользуясь своим относительно свободным положением, стал предпринимать с ними довольно рискованные и смелые разведки. Они выбрали себе по легкому карабину. Еще на курсах Сергей вооружил их ноганами. И весь отряд с уважением всегда смотрел на троих неразлучных смельчаков. Трудная задача -- воевать с бандитами. Неопытного командира и солдат -- лучше и не посылать. И не в том беда, что в бою те сплошают или отступят иногда. Нет! Это бы еще ничего, -- раз на раз не приходится. А в том, что драться-то ему будет не с кем. Пройдет день, два, неделя, месяц, -- отряд измучается, кидаясь из стороны в сторону в погоне за появляющимися то здесь, то там бандитами. Но за исключением десятка-другого случайных выстрелов -- ничего не услышит. И все-таки отряд будет таять. Тот заболел, тот поотстал, того сняли, когда он одиночкой ехал с донесением, или просто бабахнули из-за угла при случае. И так до тех пор, пока измотавшийся и обессиленный отряд не расположится на отдых и не выставит по недосмотру слабое или засыпающее от усталости охранение. Вот тогда-то, неизвестно откуда, разом налетит и заполнит деревню банда. И прощай винтовки, патроны и пулеметы. Из рядов построенных пленников выведут сначала подозреваемых в коммунизме, потом в еврействе. И тут же один из атаманов или заменяющий его сотник покажет свою ловкость и умение владеть шашкой, искусно отрубая поочереди с одного раза и руки, и ноги, и все, что угодно. Иногда, при наличии некоторого благоволения, например когда пленник слишком молод, или, хотя и большевик, но украинец, -- могут и сразу отрубить голову. Остальных в лучшем случае взгреют шомполами и предложат желающим вступить в банду, носящую в большинстве громкое название конно-повстанческой, ударно-партизанской или еще как-нибудь. Впрочем, последнее обстоятельство курсантам не было знакомо. Во-первых, не было случая, чтобы курсанты сдавались, а во-вторых, если кто и попадался одиночкой, его всегда ожидала описанная постепенная смерть. ............... Атаман Битюг сегодня не в духе. -- Еще бы! Что это за отряд, почему он остановился и уже, почитай, целую неделю не двигается, хотя он ежедневно нарочно посылал мелкие шайки по окрестным селам и приказывал тамошним мужикам срочно доносить об этом красным. Если бы еще в деревне остановились! Все свои люди хоть что-нибудь да сообщили бы. Не у всех же солдат замки к языкам привешаны. Так нет! И тут не так, -- встали за мельницами, а в деревню только за провиантом подводы присылают. -- Эй, Забобура! -- кричит он своему адъютанту, -- пришли ко мне сотенных Оглоблю и Черкаша. Да пускай и Борохня придет. Тот вышел и через десять минут вернулся с двумя сотенными. Первый -- огромный, с вспухшим и пересеченным шрамом лицом и всклоченной головой. Второй -- поменьше, черный, юркий, с хитрыми бегающими глазами. Вошедшие поклонились. -- А где Борохня? -- Борохня перепимшись и не встает. -- Экие скоты! Только вас и хватает на то, чтобы водку дуть. Ну! -- обратился он к вошедшим, -- что нового? -- Да кажись ничего пока, -- ответил Черкаш. -- Разве только, что вот от Могляка наши вернулись, что пакет возили. -- Отряд где? -- Стоит! -- Ну, а возле Барашей как? -- Как приказывали. Дорогу снимают. -- И много сняли? -- Побольше верст пятка, подле Яблоньки своротили. Да так порознь ребятишки гайки крутят. -- Две деревни да волы -- пар двадцать работают, -- добавил Оглобля. Вошел Забобура и передал пакет. В нем главарь соседней банды Шакара сообщал следующее: "Командующему Волынско-повстанческим отрядом атаману Битюгу. "Для поддержания связи, а также для своевременного предупреждения вашего уничтожения сообщаю следующее. Что захваченный мною коростеньский большевик, после всесторонней обработки, показал, что на территорию войск ваших вызван из Киева особенный отряд не из красноармейцев, а из отборных большевиков, кои готовятся у них к офицерскому званию, а потому дошлый до всяких военных приемов". Дальше после титула "Атаман степного истребительного отряда". -- печатными буквами стояла подпись: Шакара. -- Вот! Вот... -- сунул разгневанный Битюг в лицо сотенным бумагу. -- Дураки, черти криворожие. Не могли до сих пор узнать, что тут -- не солдаты, а юнкера ихние. Да не я буду, если они не рыщут по ночам по всем направлениям, когда вы пьянствуете да дрыхните! -- Забобура! -- продолжал он. -- Могляку приказ. Ночью потревожить их с тыла. Долго пусть не дерется. Но чтобы ночь не спали те тоже. Мы их закрутим. А ты! -- закричал он на Оглоблю. -- Распустился сам и ребят своих распустил. Зачем Семенки сожгли, когда я одно Крюково спалить приказывал? -- Точно! Ошиблись маленько, -- бормотал, пятясь к выходу, Оглобля. -- То-то -- ошиблись! В лагере дымились костры; над обеденными котлами играла гармония, слышался смех и ругательства. Занимался каждый, чем хотел. Тут кучка, лежа и сидя в самых разнообразных позах, резалась в затасканные карты перед грудкой петлюровских "карбованцив". Там человек десять окружили бутыль с какою-то мерзостью и перекачивали ее содержимое кружками в желудки. А вот и занятые настоящим делом: один с упорством окорачивает ствол винтовки наполовину, превращая ее при помощи подпилка в специально бандитский карабин. Другой вплетает в конец нагайки тяжелую свинчатку, и, очевидно заранее предугадывая последствия от удара ею по чьей-то спине, довольно улыбается. Кто они? -- Эти Черкаши, Оглобли, Могляки, Свинстунчики? Что это за народ без имен и фамилий, с одними только кличками, наполнивший собой все поля, леса, деревни и хутора Украины? Объединяет их грабеж, водка и страх уже за совершонные преступления. И чем дальше, тем основательнее опасения, так как руки каждого пачкаются все больше и больше в крови. И бросив всякий расчет на возможность сближения с красными, они доходят до крайних пределов жестокости и ненависти. -- Один ответ! Встречаются в лагере и бабы. Да недалеко ходить. Вот атаманова Сонька. Эх, хороша штучка! И конь у нее есть белый с яблоками, "сам" подарил, из учумского совхоза достали. Поймают москаля, приведут связанного. Кто кричит: зарубить, кто -- повесить, а она -- тут как тут! Подъедет она, -- раз плетью, два, сшибет с ног конем и затопчет. Умный конь-то, наваженный. Благородная сама, из актрис, кажется -- петербургская. Затопчет и смеется: -- Хорошо, ребята? -- Го-го-го! Куда уж, лучше не надо! И качают головами, умильно вздыхая, ребята. "Да, это -- штучка! Вот бы..." Но тут мысль неизменно обрывается и перебивается другой. -- "Пожалуй! попробуешь! В прошлом году сотенный, что до Могляка был, -- из офицериков, -- прилаживался. Зарубил Битюг, -- полоснул шашкой и -- конец!" И прут разные Вахлаки и Забубенные по деревням и хуторам, -- девка ли, баба ли, лишь бы понравилась. -- Даешь сюда! Та в страхе пытается вырваться и спрятаться за мужика, за старика ли. -- Но-о! -- и свист нагайки. -- Проваливай, авось от бабы не убудет, с собой не возьму. -- Оно тошно! не убудет, -- со вздохом соглашается почесывающий спину мужик. -- Конешно! А с девками и того проще. -- Не для кого беречь. Гоголевская Украина. Добродушно-ленивая. Парубки, хороводы, дивчата со звонкими песнями. Где она? -- Нету! Кипит, как в котле, разбурлившаяся жизнь. Решетятся пулями белые хаты, неприбранные стоят поля. А по ночам играет небо отблесками далеких пожаров. XVI. Атаман закинул ногу в стремя и, приподнявшись, грузно опустился на свою каурую кобылу. Сонька танцовала уже возле палатки на своем нетерпеливом коне, перед небольшой кучкой всадников, составлявшей конвой атамана. -- Ну! Все, что ли? -- Все. -- Трогай! И сразу сорвавшись с места, легкой рысью полетела небольшая кавалькада и вскоре скрылась за поворотом к лощине Кривого лога. Мелькали поля, попадались заросшие зеленью яблонь и вишен хуторки. Заслоняясь рукой от солнца, всматривались на проезжающих работающие на хлебах мужики и, узнавши, снимали шапки, низко кланяясь. Остановились на несколько минут напиться в попавшейся на пути деревушке. И, провожаемые сочувственными советами зажиточных бородачей, а также испуганно-любопытными взглядами баб и ребятишек, поскакали дальше. На пути, по дороге посреди неснятых колосьев пшеницы, разглядели издалека скачущих к ним навстречу двух всадников, которые, заметивши отряд, остановились в нерешительности. -- Наши ли это? -- спросил с сомнением атаман. -- А вот сейчас посмотрим. В самом деле один из всадников повернул лошадь, снял шапку и вытянул ее в сторону на правой руке два раза. -- Наши! -- сказал Борохня, отвечая тем же сигналом. Встречные оказались своими ребятами из сотни Оглобли, наблюдавшими за работой по разборке железной дороги. -- Ну, как? -- спросил, останавливая их, атаман. -- Снимают? -- Работают!.. -- усмехнулся один. -- Можно сказать, подходяще. Верст через десять обогнули по опушке небольшую рощу и выехали на бугор. Их, уже, очевидно, давно заметили, потому что человек с двадцать всадников быстро подскакали к ним сбоку из-за деревьев. -- Ого-го-го! -- послышалось радостное ржанье. -- Свои! Наши! Приостановившаяся было работа снова началась с еще большим рвением. Атаман отпустил конвой, а сам с Борохней и Сонькой нетерпеливо стал осматриваться вокруг. Прямо перед ним, внизу, человек около четырехсот согнанных из окрестных сел хохлов копошились, старательно и умело разрушая железную дорогу. Разобравши в одном месте стыки рельс, привязывали к концам веревки, пристегнутые к десятку пар волов, и вся линия вместе со шпалами веером переваливалась в сторону насыпи, откуда сотнями рук стаскивалась под откос. Много народа, преимущественно девок и баб, следом разбрасывали лопатами и срывали песчаную насыпь. Позади на несколько верст желтел уже обработанный путь и сиротливо стояли пощаженные телеграфные столбы, но с перерванными и болтающимися кусками проводами. Отовсюду слышались крики и понукания. -- Цоб! Цоб! Цобе! -- гудели десятки голосов, и слышалось посвистывание ременных плетей и щелки по бокам неуклюжих волов... -- Эй-раз! Эй-два! -- протяжно раздавалось со стороны работающих по стаскиванию под откос полотна, и, понемногу подвигаясь, рельсы и шпалы скользили вниз. Между народом проезжали и проходили наблюдающие за работой бандиты. Они перешучивались с бабами и девками и сурово покрикивали на мужиков. Атаман подъехал поближе и окрикнул: -- Бог на работе помочь! -- Спасибо! -- раздалось несколько десятков голосов в ответ. Он проехал взад и вперед мимо работающих, выругал за то, что мелко срывают насыпь, но в общем работами остался доволен. Атаман заехал в соседнюю деревушку. Отдохнул, плотно закусил жареным гусем, основательно выпил и отправился обратно. -- Слушай, -- спросила его на обратном пути Сонька. -- Что же ты не думаешь об отряде? Ведь писал тебе Шакара! -- А вот приедем, узнаем. Ночью Могляк их должен потревожить с тылу. Сегодня я пошлю за тем же Оглоблю, завтра Борохню, а послезавтра двинусь и сам. -- Послезавтра! -- капризно протянула та. -- До послезавтра еще долго, а я хочу сегодня. -- Сегодня, душечка, нельзя. -- Почему нельзя? -- Потому что нужно потрепать их сначала, а не то нарваться здорово можно. Юнкера ведь все-таки ихние. -- Юнкера! -- с озлоблением бросила она. -- Раньше действительно юнкера были, а теперь у них -- одна дрянь. Всякий сиволапый -- тоже юнкер... Она не кончила. Битюг остановился и посмотрел в бинокль. -- Кого это так дьявол несет? -- сказал он недоумевая. -- Скачет кто-то, точно за ним черти гонятся. Теперь уже и невооруженным глазом можно было видеть, как всадник, склонившись к седлу, бешеным аллюром мчался по полевой дороге. -- В чем дело? -- беспокойно крикнул Борохня, когда, наконец, взмыленная лошадь с пыльным седоком поровнялась с ними. -- Атаман! -- ответил седок, едва переводя дух, -- беда! Могляк убит, и сотня его почти целиком пропала. -- Как! -- побагровев от волнения, рявкнул тот, -- откуда ты знаешь? -- Сейчас прибежали несколько из уцелевших ребят. -- Собачий сын!.. баба!.. -- разразился градом ругательств по адресу погибшего Могляка атаман и, ударивши шпорами, понесся вперед к лагерю. Как встревоженный осиный рой загудел бандитский лагерь. Еще бы! лучший сотник! Еще только недавно прибежал из деревни мужик и сообщил, что утром возле деревни отряда не оказалось, и он словно пропал куда-то ночью. Еще только недавно всыпал Оглобля этому мужику пару плетей за то, что во-время не доглядел и поздно сообщил об этом, как прибежали два бандита и поведали о разгроме лучшей банды. -- Да! -- Гневно шагал атаман по палатке. -- Выслать во все стороны пешие и конные разведки. Отряд разыскать; посты к ночи удвоить. Через несколько минут потянулись пешие разведывательные партии, и легко понеслись куда-то три небольших конных отряда. -- К чорту! -- говорил атаман, -- мало ли что юнкера, -- нас втрое больше. В случае чего и Шакару можно попросить. Не даст, скотина! Он таких дел недолюбливает: ему бы наверняка. Поезд сначала спустить, а потом ограбить, на обозников каких-либо напасть, а прямо-то он не любит. -- Не даст -- и чорт с ним! Мы и сами не хуже его сделаем дело. В лагере не было слышно ни обычных пьяных криков, ни песен, и настроение было подавленное. Повсюду кучками толковали о случившемся. -- Жалко Могляка! -- Чего жалеть-то? Ты за своей башкой смотри. Послышался торопливый топот. К атамановой палатке подскакал какой-то хохол без шапки, без седла и быстро говорил о чем-то Забобуре. -- Что там такое? -- спросил выходя "сам". -- Отряд вернулся и стоит на прежнем месте. -- Ага! -- довольно воскликнул атаман, -- теперь расквитаемся! Заруба! Карасю приказ: завтра к ночи встать позади отряда, поблизости. Борохня! наши от Сыча-мельника вернулись? -- Вернулись. -- Порошок привезли? Давай их сюда. Ну, что, где? -- спросил он кого-то из вошедших. -- Вот! -- и тот передал ему небольшой, завязанный из грязной тряпочки, узелок. -- Кто из Дубков сообщение привез? -- Вавила-косой. -- Давай его ко мне. В палатку вошел все тот же прискакавший с донесением об отряде хохол и низко поклонился. -- Откуда солдаты воду берут? -- спросил его атаман. -- То-ись как? -- не понял тот. -- Ну из деревни... из речки? -- Не! из колодца, что возле Яковой мельницы. -- В чем обед варят? -- Кухня у них есть такая, на колесах. -- Вот что, Вавила! Вот тебе порошок и чтобы завтра до обеда он уже был в колодце. -- Никак невозможно! -- ухмыльнулся мужик. -- Как невозможно, дубина! Вот я тебе стукну по башке, так будет возможно! -- Народу всегда там ихнего много. -- Мало ли что много. Долго ли кинуть! -- Ладно, попробую. -- На вот, попробуй! -- крикнул атаман и вытянул несколько раз мужика плетью, -- чтобы ты у меня больше не пробовал, а точно делал, как говорят. -- Что же... Сделаем, -- согласился Вавила. -- Если уж такое от вашей милости строгое приказание, -- сделаем. -- Ну то-то! А ночью я у вас сам буду. Атаман отослал мужика и злобно пробормотал: -- Могляка разбили! Я вам покажу... С-собачья коммуна! XVII. Могляка разбил отряд Сергея. Отличная разведка установила его местонахождение. Банда, введенная в заблуждение поведением отряда и не ожидая нападения, мирно перепилась. Перехваченный приказ Битюга дал отряду новые указания, и сильным ударом банда была уничтожена. Впрочем, это был лишь первый шаг. Предстояло взять Битюга. Наши друзья утром проснулись довольно рано, часов около семи. -- Значит сегодня наступаем? -- Значит так. -- Трудно только по такой дороге подойти ночью. -- Ночью мы подойдем только до леса, а свернем уже к рассвету. -- Пойдем умываться. Пошли к колодцу. Еще не доходя, они услышали какой-то треск, похожий на негромкий револьверный выстрел, но не обратили на него внимания. Теперь же, подходя к мельницам, они увидали кучку оживленно суетящихся курсантов. -- Колодец либо отравили, либо заразили, -- сообщили Сергею сейчас же курсанты. -- Вот этот субъект. Ему Кузнецов из ногана руку просадил. Подошел Кузнецов и пояснил: он сегодня дневалил по лагерю и заметил, что какой-то мужик все время толкается около мельниц. Это ему показалось подозрительным, так как доступ за черту расположения курсантов был запрещен. Он спрятался за плетень и стал наблюдать. Человек подбежал к колодцу и что-то туда бросил. -- Стой! -- крикнул, выбегая из засады, дневальный. Куда там "стой!" -- человек огромными прыжками бросился в сторону, намереваясь перемахнуть через плетень, но в следующую же секунду повис на нем с простреленной рукой. Отравитель, дрожа от боли и от страха, сознался в том, что приехал ночью от атамана, который и приказал ему бросить этот узелок в воду, при чем для подтверждения показал протянутый через всю спину ярко-красный рубец от ременной нагайки. Ночью он заезжал в деревне к некоему Макару, по прозванию Щелкачу, и передал ему, что атаман велел тотчас же сообщить, как подействует отрава. И если подействует, то ночью же он нападет на красных сам. -- Вот что! -- сказал Сергей. -- Нам теперь незачем тащиться по трудной дороге в лес. Мы подождем, пока они сами не подойдут к нам. Но необходимо дать им уверенность, что отряд действительно отравлен. Для наибольшей правдоподобности было приказано: по лагерю никому не разгуливать, в деревню ни под каким видом не отлучаться. Сам Сергей с товарищами отправился к старосте и приказал к завтрашнему дню приготовить подводы, потому что отряд уезжает, при чем было прибавлено, что люди позаболели и есть предположение, что они отравлены. Если же последнее подтвердится, то, уезжая, они подожгут деревню со всех концов. Вернулись обратно. -- Вот только насчет деревни-то зачем ты им пыли напустил? -- спросил Николай. -- Чудак! Как только Макар Щелкач узнает, что люди заболели, он поймет это по-своему, а то обстоятельство, что отряд, уезжая, собирается сжечь это гнездо, заставит его поторопиться донести во-время атаману. Я, брат, хочу, чтобы уже наверняка. В лагере курсантов, с наступлением сумерок, началось сильное оживление. Заранее выбрали позиции, измерили дистанции, вырыли и замаскировали окопчики для пулеметов. На рассвете из секретов прибежали курсанты и сообщили: один о том, что банда заходит в деревню, другой о том, что банда подходит к оврагу, лежащему в двух верстах. И еще тише прилегли цепи и еще безмолвнее притаились пулеметы за увядшей листвой мнимых кустов. А серая полоса на окраине неба ширилась и светлела. Атаман шел вместе с отрядом со стороны оврага, Карась занял деревню. "Уж не подохли ли они?" -- подумал атаман, когда они беспрепятственно приблизились меньше чем на версту к мельницам. Но в это время несколько редких выстрелов послышались со стороны лагеря, и пули зажжужали где-то высоко в стороне. "Ну и стрелки!" -- подумал он и густою цепью быстро повел банду вперед, туда, откуда защелкали редкие и совершенно не достигающие цели выстрелы. Захлебываясь от радости и предвкушая богатую добычу, бандиты, гуще и гуще смыкая цепи, уже чуть ли не толпами неслись вперед. -- Ого-го-го! Бросай винтовки! -- Мухи дохлые! Горя от нетерпения, из окраины деревни, бегом, чуть ли не колоннами, бросилась банда Карася с ревом: -- Даешь пулеметы! -- Дае-ешь... Но тут взвилась голубая ракета, и раздался грохочущий могучий залп, слившийся с рокотом четырех, направленных в самую гущу, пулеметов. Огорошенные такой неожиданной встречей, бандиты дрогнули и залегли; но расстреливаемые метким огнем по заранее измеренным дистанциям, в панике бросились бежать. Убегающие люди Карася напоролись на засаду и заметались, бросаясь через огороды и плетни. Разгром был полный. Через час отовсюду стали возвращаться запыхавшиеся и обливающиеся потом преследовавшие бандитов роты. Весь день разыскивалось и собиралось оружие с убитых. Дорого обошлась эта операция атаману. Сам он скрылся, но среди трупов оказались Оглобля, Черкаш, а также атаманова Сонька. Она лежала посреди небольшого болотца с простреленной головой. В сумке нашли флакон одеколона, пудру и дневник; в нем под рубрикой "моя месть" в списке лично ею уничтоженных врагов значилось -- 23 человека. Далеко по окрестным селениям пронеслись вести о смерти Могляка, Оглобли, Черкаша, Соньки и Сыча-мельника и о разгроме их шаек. Банды притихли и разбились на кучки, ожидая лучших времен, так как ползли отовсюду слухи о поражениях красных на фронтах и об успехе белых. Прошло уже около месяца с тех пор как отряд уехал из Киева. За это время он совершенно оторвался от прежней жизни и потерял почти всякую связь с курсами. И потому с огромной радостью сегодня встретили весть о том, что их телеграммой вызывают срочно в Киев. Все отлично знали, что не пройдет и несколько недель, как снова придется выступать с оружием против одного из бесчисленных врагов, но тем не менее по городу сильно соскучились. Слишком уж напряженно-живая и интересная была в то время там жизнь. Через два дня отряд подходил к станции, где живо погрузился и без задержки помчался к Киеву. Очевидно машинист огромного американского паровоза и начальники мелькающих станций имели на этот счет особое приказание. Потому что еще рано утром курсанты радостными криками приветствовали показавшийся город. Когда высадившийся отряд в порядке подходил к курсам, он неожиданно столкнулся с другой только что подходящей колонной своих товарищей, возвращающихся после боев под Жмеринкой. С обеих сторон раздалась приветственная команда "смирно", а затем громкие крики "ура" и радостные возгласы, заглушаемые звуками музыки. Запыленные больше чем когда-либо, загоревшие, с честью выполнившие свой долг, обе стороны с гордостью встречались со своими товарищами. Вызванная неожиданной встречею волна горячего энтузиазма прокатилась еще раз по рядам молодых бойцов. И радостные крики ширились, росли, проникали вместе с потоком серых шинелей и громко раскатывались по стенам обширного корпуса. Курсанты быстро переоделись в разложенное каптерами по постелям новое обмундирование. Умылись и отправились вниз, на торжественный обед. В большой столовой было прохладно и хорошо. На покрытых скатертями столах стояли цветы и приборы. Играла музыка. Ботт отыскал тут Сергея, радостно пожал ему руку, и они долго беседовали, прислонившись к основанию каменной арки, на которой нарисованный во весь рост Красный Кавалерист рубился с белым офицером. XVIII. Только по возвращении в Киев Сергей узнал, что Радченко пропал без вести и что начальник курсов на свободе. К счастью предательство еще не успело осуществиться. Сергей, посоветовавшись с Боттом, решил: установить слежку за Соро