мала Дженнсен. -- Лорд Рал будет всегда. Он бессмертен, как само зло". -- Его зовут Ричард, -- сказал Себастьян. -- Он теперь лорд Рал. Ричард Рал... Что ж, Дженнсен знала теперь новое имя своего преследователя. И внезапно все ее существо захлестнула жуткая мысль. Ведь раньше голос говорил: "Сдавайся!" и произносил ее Имя да эти иностранные, причудливые слова, которые она не понимала. Теперь же он требовал, чтобы она отдала свою плоть, свою волю. И если это был голос преследователя, как говорила мать, тогда новый лорд Рал должен быть даже более могущественным, чем тот злодей, его отец. Мелькнувшая на миг надежда спастись стремглав умчалась, оставив после себя бесконечное мрачное отчаяние. -- Этот человек... Ричард Рал... -- мать пыталась разобраться во всех ошеломляющих известиях, -- он получил власть... он стал лордом по наследству? Когда умер его отец, да? Себастьян наклонился вперед, неожиданно в его голубых глазах вспыхнула глубоко таившаяся ярость. -- Ричард Рал захватил власть и стал лордом, убив своего отца. И если вы полагаете, что он представляет собой меньшую угрозу, чем его отец, то позвольте рассказать вам все... Именно Ричард Рал разрушил барьер. Услышав такое, Дженнсен в замешательстве всплеснула руками: -- Но ведь это дает возможность тем, кто хочет бежать из Д'Хары, осуществить свои желания! -- Нет, он уничтожил древний барьер для того, чтобы его тираническое правление простиралось в земли, до которых не смог добраться его отец. -- Себастьян ударил себя в грудь сжатым кулаком. -- Он хочет не что-нибудь, а мою родную страну! Лорд Рал -- сумасшедший! Ему мало власти над Д'Харой. Он жаждет господства над всем миром. Мать Дженнсен отвела глаза и неотрывно смотрела на пламя, глубоко опечаленная. -- Я всегда думала... вернее, надеялась, что, если Даркен Рал умрет, то, быть может, у нас появится шанс. Но записка, которую Дженнсен нашла сегодня, говорит о том, что сын намного опаснее отца и что я тешила себя пустыми иллюзиями. Даже Даркен Рал никогда не подбирался к нам так близко. Дженнсен, шагнув от забрезжившей надежды к полному отчаянию, впала в оцепенение и почувствовала себя еще более напуганной. Но еще больше ее ранило отчаяние, появившееся на лице матери. -- Я оставлю себе нож, -- повторила мать. И Дженнсен поняла, как сильно та боится нового лорда Рала и насколько ужасающе выглядит положение дел. -- Правильно, -- сказал Себастьян. Тусклый свет, льющийся из окон дома, отражался в разбухших от дождя лужах у входа в пещеру, а моросящий дождь рассекал отражение на тысячи искр, словно это были слезы самих добрых духов. Через день-другой скопление луж заледенеет. Но на морозе передвигаться будет легче, чем под дождем. -- Себастьян, -- сказала Дженнсен. -- Как вы считаете, мы можем убежать из Д'Хары? Может быть, нам отправиться в вашу страну, чтобы это чудовище нас не настигло? Себастьян пожал плечами: -- Может быть... Но пока это чудовище живо, найдется ли где-нибудь место, до которого не смогут дотянуться его хищные лапы? Мать засунула за пояс великолепный нож и сложила на коленях руки, сцепив пальцы в замок. -- Спасибо вам, Себастьян, -- сказала она. -- Вы нам очень помогли. Необходимость постоянно скрываться, к сожалению, обрекла нас на полное неведение. Вы, по крайней мере, нас немного просветили. -- Мне жаль, что новости оказались не слишком хороши. -- Правда есть правда. Она помогает нам понять, что нужно делать. -- Мать улыбнулась. -- Вот Дженнсен всегда была из тех, кто во всем искал правду. Я никогда ничего от нее не скрывала. Выжить можно только с помощью правды. Все очень просто. -- Если вы не хотите попытаться его убить, то, может быть, сможете придумать какой-нибудь способ заставить нового лорда Рала потерять интерес к Дженнсен? Мать покачала головой: -- В этой истории слишком много всего намешано. Мы просто не успеем рассказать ее сегодня. Ясно одно -- он никогда не успокоится и не остановится. Вы даже не представляете, на что способен пойти лорд Рал... любой лорд Рал, чтобы убить Дженнсен. -- Если дело обстоит так, то вы, вероятно, правы. Может быть, вам и вправду стоит бежать. -- А вы помогли бы нам... вернее, ей... убежать из Д'Хары? Себастьян перевел взгляд с матери на дочь: -- Если смогу, попробую. Но я ведь сказал уже: спрятаться негде. Если хотите когда-либо стать свободными, вы должны убить его. -- Я не наемный убийца, -- сказала Дженнсен, не столько из чувства протеста, сколько ощущая слабость перед лицом грубой силы. -- Я хочу жить. По своей природе я не могу убивать. Я буду защищаться, но не думаю, что получится какой-либо толк, если я вознамерюсь убить кого-нибудь. Просто у меня не получится ничего путного. Вот он -- убийца по натуре. Я же не такая. Себастьян холодно взглянул на нее. На его седых волосах играли красные блики от костра, создавая голубым глазам причудливое обрамление. -- Вы бы удивились, узнав, на что способен человек, если у него есть соответствующий мотив. Мать протестующе подняла руку, чтобы прекратить этот разговор. Она была человеком дела и не привыкла терять драгоценное время на построение несбыточных планов. -- Для нас самое важное -- уйти отсюда. Приспешники лорда Рала слишком близко. В этом все дело. Судя по этому ножу и вашим рассказам, мертвый, которого вы нашли сегодня, был частью квада. Себастьян нахмурился: -- Как вы сказали? -- Квад -- это команда из четырех убийц. Во время карательных акций, если цель труднодостижима или представляет собой сверхценность, работают четыре квада. Дженнсен и труднодостижима, и представляет собой сверхценность. Себастьян опер руку о колено: -- Для человека, спасающегося бегством и годами прячущегося в укрытии, вы кажетесь слишком осведомленной. Вы уверены, что с этими квадами все обстоит именно так? В глазах матери плясали огоньки от костра. Голос ее зазвучал, как будто издалека: -- В молодости я жила в Народном Дворце. И в свое время видела этих людей. Даркен Рал использовал их для охоты на людей. Безжалостность квад превосходит все мыслимые пределы. Себастьян выглядел встревоженным. -- Ну, вижу, вы все это знаете лучше меня. Тогда утром мы уходим. -- Он потянулся и зевнул. -- Ваши травы уже начали действовать, а чертова лихорадка совсем меня изнурила. Надо хорошенько выспаться сегодня ночью. А утром я помогу вам уйти из Д'Хары и выведу вас к дороге в Древний мир. Если вы хотите, конечно... -- Хотим. -- Мать встала. -- Вы тут доедайте рыбу. -- Она прошла мимо, с любовью погладив нежными пальцами макушку Дженнсен. -- А я пойду соберу вещи. Уложу то, что мы способны унести. -- Я помогу тебе, -- сказала Дженнсен. -- Только сделаю земляной валик вокруг костра. Глава 6 Дождь усилился. Он рваным занавесом свесился со скалы над входом в пещеру. Дженнсен почесала Бетти за ухом, пытаясь утихомирить ее. Но коза не переставала блеять. Она и всегда-то была неспокойной. А сейчас и вовсе пребывала в смятении. Видимо, чувствовала, что предстоит поход. А может быть, просто переживала, что мать Дженнсен ушла в дом. Бетти любила ее и, бывало, бегала за нею повсюду, как собачонка. Бетти была бы безмерно счастлива, кабы ей позволили спать в доме. Себастьян, насытившись, завернулся в плащ. Веки гостя уже слипались, хотя он старался не спать и следил за тем, как Дженнсен делала валик вокруг костра. Он поднял голову и нахмурился, глядя на топчущуюся рядом козу. -- Бетти угомонится, как только я уйду в дом, -- сказала Дженнсен. Уже в полусне Себастьян что-то ей ответил, но из-за дождя Дженнсен не расслышала. Однако решила, что это не столь важно, и переспрашивать не стала. Страннику необходимо выспаться. Она зевнула. Несмотря на все тревоги этого дня и беспокойство по поводу дня завтрашнего, монотонный шум дождя усыплял и ее. Ей не терпелось расспросить гостя о том, что находится за пределами Д'Хары, но она пожелала ему спокойной ночи, хотя и сомневалась, что он услышал ее. У нее еще будет достаточно времени на расспросы. Мать, наверное, уже ждет ее, чтобы вместе разобраться с вещами. Вещей у них было немного, но что-то все равно придется оставить. Слава богу, этот неуклюжий д'харианский солдат обеспечил их деньгами как раз в тот момент, когда они нуждаются. Денег хватит на покупку лошадей и запасов, и это поможет им выбраться из Д'Хары. Незаконнорожденный сын другого незаконнорожденного сына в непрерывной цепи бастардов, сам того не желая, он помог им в тот самый момент, когда собирался схватить их. Жизнь -- ценный дар. И Дженнсен просто хотела, чтобы они с матерью жили. Где-то за далеким темнеющим горизонтом их ждала новая жизнь. Девушка накинула плащ на плечи. Натянула капюшон, но, похоже, дождь был настолько силен, что она промокнет прежде, чем добежит до дома. Вот бы на рассвете, в честь начала путешествия, небо прояснилось! Тогда они смогут увеличить дистанцию между собой и преследователями. Дженнсен убедилась, что Себастьян спит непробудным сном, и порадовалась за него. Ему надо хорошенько выспаться. Она испытывала благодарность к жизни за то, что среди мучений и несправедливости он, хотя бы, появился здесь. Она подняла миску с оставшейся рыбой, прикрыла ее полой плаща и, набравшись духу, нырнула в шумные потоки дождя. У нее тут же перехватило дыхание от обрушившегося холода, и она, шлепая по лужам, помчалась к дому. Она бежала целую вечность. Сквозь мокрые ресницы тусклый свет от лампы и очага, видный из окна, казался одним сливающимся пятном. Не глядя перед собой, Дженнсен настежь распахнула дверь и вбежала внутрь дома. -- Холодно, как в сердце у Владетеля! -- крикнула она матери. И, наткнувшись на какую-то плотную стену, которой здесь никогда не было, задохнулась. Через миг, придя в себя, она подняла глаза и увидела, как поворачивается чья-то широкая спина, как тянется к ней, Дженнсен, огромная ручища. Ручища сумела ухватить ее за плащ. Но тяжелый шерстяной плащ тут же слетел с ее плеч, а выскользнувшая из него Дженнсен стала падать навзничь. Миска с грохотом стукнулась об пол, завертелась, словно взбесившийся волчок. Дверь с шумом захлопнулась за секунду до того, как девушка спиной врезалась в нее. Переведя дыхание, Дженнсен попыталась понять, что происходит. "Дженнсен". Ужас!.. "Сдавайся". Безумие!.. Квадратное лицо мужчины было четко высвечено пламенем очага. Мужчина рванулся в ее сторону. Монстр с мокрыми волосами, свисающими, как плети... Натянутые сухожилия и напряженные от ярости мускулы... Нож, зажатый в кулаке Дженнсен, взметнулся как хлыст, отчаянный ужас придал ей решимости. Она закричала от неимоверного усилия и панического страха. Нож вонзился мужчине в голову, сбоку. Наткнувшись на скулу, лезвие с треском сломалось посередине. Голова мужчины от удара дернулась. Хлынувшая кровь мгновенно залила его физиономию. И он тут же с размаха обрушил свою мясистую руку на лицо Дженнсен. Та отлетела и ударилась о стену. Руку пронзила боль. Но девушка вскочила и обо что-то споткнулась. Снова упала. И обнаружила рядом с собой другого огромного человека, очень похожего на мертвого солдата, похороненного сегодня. Сознание Дженнсен выхватывало обрывки увиденного, она по-прежнему пыталась разобраться, что происходит. Откуда явились эти люди? Как оказались в доме? Девушка с усилием поднялась. Огромный человек, за ногу которого она запнулась, лежал неподвижно, привалившись к стене. Его мертвые глаза смотрели прямо на Дженнсен. Рукоять с буквой "Р" торчала из-под его уха, искрясь, отражала пламя очага. Острие ножа вышло с другой стороны бычьей шеи. На убитом была мокрая красная рубаха. "Сдавайся". Похолодев от ужаса, она увидела еще одного мужчину. Тот явно направлялся к ней. Сжимая сломанный нож, Дженнсен с трудом поднялась на ноги, повернулась в сторону новой угрозы. Чуть в стороне она увидела мать. Какой-то человек держал ее за волосы. Повсюду была кровь. Казалось, происходящее -- сон. И в этом кошмарном сне она увидела на полу отрубленную руку матери -- раскрытая ладонь, обмякшие пальцы, алые колотые раны... "Дженнсен". Все ее существо охватила паника. Она слышала собственные пронзительные крики. Разбрызганная по полу кровь блестела в пламени очага. Какое-то вращательное движение поблизости отвлекло Дженнсен от крови, но было уже поздно. Один из мужчин набросился на нее, отшвырнул к стене. Она не могла вздохнуть от боли, пронзившей грудь. "Сдавайся". -- Нет!!! -- Ее голос ей самой показался нереальным. Она ударила наотмашь сломанным ножом, распоров нападающему руку. Тот взвыл диким голосом, разразился грязными проклятьями. Человек, державший мать, оттолкнул ее и устремился к дочери. Дженнсен с бешенством размахивала ножом, направляя колющие удары в сторону окружавших ее людей. Со всех сторон к ней тянулись руки, делали стремительные выпады. Огромная лапища ухватила ее руку с ножом, но Дженнсен не выпустила оружия. "Сдавайся". Дженнсен, задыхаясь, всхлипнула. Она продолжала сражаться с дикой яростью. Она пинала врагов ногами и кусалась. Нападавшие проклинали ее. Наконец один из них сдавил стальными пальцами ее горло. Дыхания не стало... Не стало дыхания... Дженнсен изо всех сил пыталась -- и не могла вздохнуть. Боль пронзила ее виски. Человек презрительно улыбался, по-прежнему сжимая девичье горло. Его щека, располосованная ее ножом, зияла открытой раной ото рта до уха, из нее струилась кровь. Сквозь зияющую рану были видны блестящие, залитые красным зубы. Дженнсен по-прежнему не могла сделать ни вдоха, ни выдоха. Другой противник с размаху ударил ее в живот. Дженнсен лягнула его ногой. Он схватил ее за щиколотку прежде, чем она успела нанести еще один удар. Перед глазами начало крутиться, но она еще различала происходящее. Один человек мертв... Двое держат ее... Мама лежит на полу... Потом поле обзора сузилось до размеров черного тоннеля. В груди пекло огнем. Было так больно. Так больно... Все звуки вдруг стали приглушенными... Но она услышала глухой удар и треск ломающихся костей. Человек, душивший ее, пошатнулся, его голова резко дернулась. Дженнсен не могла понять, что происходит. Сжимающая ее горло рука обмякла, и Дженнсен смогла судорожно вздохнуть. Голова душителя свесилась вперед. Из шеи его торчал топор с лезвием в форме полумесяца, разворотившим позвоночник. Душитель падал ничком, и ручка топора раскачивалась из стороны в сторону. А на месте душителя стоял теперь Себастьян -- седоволосое воплощение ярости. Последний противник выпустил руку девушки и выхватил измазанный в крови меч. Себастьян опередил его. А Дженнсен опередила Себастьяна. "Сдавайся". Она закричала. Это был звериный, дикий, несдерживаемый крик ужаса и ярости. Искореженным ножом, который по-прежнему оставался в ее руке, Дженнсен рубанула шею мужчины. Поломанное лезвие вспороло шею противника до кости, прорвало артерию, перерезало мышцы. Мужчина дико закричал, рванулся назад и стал падать спиной на дальнюю стену. Казалось, поток хлынувшей из шеи крови приостановился, на миг зависнув в воздухе. Замах Дженнсен был так силен, что она едва не упала следом за противником. Но раскинула руки, удержалась. Короткий меч Себастьяна, мелькнул, словно молния, и с сокрушительной силой вонзился в бочкообразную грудь противника, довершая дело. Через мгновение Дженнсен, оскальзываясь на крови, карабкалась по телам убитых врагов. Перед собой она видела только мать, полусидящую на полу, прислонившись к дальней стенке. Мать смотрела на дочь, а та заходилась в крике и не могла остановиться. Окровавленная мать прикрыла веки; словно собралась заснуть. Потом глаза ее снова открылись, в них вспыхнула радость. На ее лице, на щеках и шее виднелись запекшиеся кровавые полосы. Но она улыбалась своей прекрасной улыбкой, глядя на приближающуюся Дженнсен. -- Дитя мое... -- прошептала она. Дженнсен не могла заставить себя замолкнуть и перестать дрожать. Она не смотрела на жуткие кровавые раны. Она видела только материнское лицо. -- Мама... Мама... Мама... Левой рукой мать обняла дочь. Правой руки -- не было. Именно в ней она держала нож в начале схватки. Рука, обнимавшая Дженнсен, была, как всегда, любовью, спокойствием, укрытием... Мать слабо улыбнулась: -- Дитя мое... ты все сделала правильно. Теперь, послушай меня... Себастьян старался обмотать жгутом то, что осталось от правой руки матери, пытаясь приостановить хлещущую кровь. Мать видела только Дженнсен. -- Я здесь, мама. Все будет хорошо. Я здесь. Мама, не умирай! Не умирай! Держись, мама! Держись!!!. -- Слушай... -- голос был тих, как дыхание. -- Я слушаю, мама, -- сказала Дженнсен плача. -- Я слушаю. -- Я ухожу... Я пересекаю завесу... и ухожу к милостивым духам. -- Нет, мама, не надо! Ну, пожалуйста, не надо!!! -- Ничего не поделаешь, дитя мое... Все хорошо... Милостивые духи позаботятся обо мне. Дженнсен обеими руками обхватила лицо матери, пытаясь разглядеть ее сквозь льющиеся от бессилия слезы, и захлебнулась рыданиями: -- Мама... не оставляй меня одну... Не оставляй меня... Пожалуйста... пожалуйста, не надо... О, мама, я люблю тебя. -- Я тоже люблю тебя дитя... -- Голос матери чуть окреп. -- Больше всего. Я научила тебя всему, что умела. Слушай. Дженнсен кивнула, боясь пропустить хоть одно драгоценное слово. -- Милостивые духи забирают меня. Ты должна это понять. Когда я уйду, это тело больше не будет мною. Мне оно больше не понадобится. Это совсем не больно. Совсем. Разве это не чудо? Я -- с милостивыми духами. Ты должна сейчас быть сильной и оставить то, что больше не будет мною. -- Мама... -- Дженнсен могла только рыдать от муки да держать в руках лицо, которое любила больше, чем саму жизнь. -- Он придет за тобой, Джен. Беги. Не оставайся с этим телом, которое уже не будет мною, когда я уйду с милостивыми духами. Поняла? -- Нет, мама. Я не могу оставить тебя. Я не могу. -- Ты должна. Не рискуй своей жизнью для того, чтобы похоронить это бесполезное тело. Это будет глупо. Тело -- не я. Я -- в твоем сердце и с милостивыми духами. Это тело -- не я. Поняла, дитя мое? -- Да, мама. Не ты. Ты будешь с милостивыми духами. Не здесь. Мать кивнула головой, которую Дженнсен держала в руках. -- Умница... Возьми тот нож. Я отправила им одного в другой мир. Это стоящее оружие. -- Мама, я люблю тебя... -- Дженнсен и хотела бы найти другие слова, но их не было. -- Я люблю тебя. -- И я люблю тебя... Вот почему ты должна бежать, дитя мое. Я не хочу, чтобы ты бесполезно потратила жизнь на то, что больше не я. Твоя жизнь слишком ценна. Беги, Джен. Или он настигнет тебя. Беги... -- Ее глаза устремились в сторону Себастьяна. -- Ты поможешь ей? Себастьян, стоявший рядом, кивнул: -- Клянусь, помогу. Мать снова перевела взгляд на Дженнсен и улыбнулась: -- Я всегда буду в твоем сердце, дитя... Всегда... Я буду любить тебя... Всегда... -- О мама, ты знаешь, я тоже буду любить тебя. Всегда! Мать улыбалась, глядя на свою дочь. Дженнсен пальцами ласкала прекрасное лицо. Пролетел всего один миг и минула целая вечность, пока мать смотрела на дочь. Пока дочь не осознала, что мать уже ничего не видит в этом мире. Захлебываясь в рыданиях, обуреваемая ужасом, Дженнсен упала на тело матери. Все кончилось. Сумасшедший бесчувственный мир перестал для нее существовать. Дочь протягивала руки к матери, а ее тянули назад. -- Дженнсен! -- говорили ей прямо в ухо. -- Мы должны сделать то, что она хотела. -- Нет! -- простонала она. -- Пожалуйста, нет... Ее нежно тянули назад. -- Дженнсен, делайте, как она просила. Мы должны. Дженнсен кулаками замолотила по залитому кровью полу: -- Нет! Мир кончился. -- Нет. Пожалуйста, нет. Этого не может быть. -- Джен, мы обязаны уйти. -- Вы уходите, -- рыдала Дженнсен. -- А мне все равно. Я сдаюсь. -- Нет, Джен, вы не сдадитесь. Вы не можете сдаться. Себастьян обхватил ее и поднял, поставил на подкашивающиеся ноги. Полубесчувственная Дженнсен не могла даже пошевелиться. Все вокруг было нереальным. Все было как сон. Мир рассыпался в прах. Поддерживая под руки, Себастьян встряхнул ее: -- Дженнсен, мы обязаны уйти отсюда. Она повернула голову и посмотрела на мать: -- Мы что-то должны сделать... Пожалуйста... Что-то надо сделать... -- Да, мы должны. Мы должны уйти прежде, чем здесь появятся остальные... Его лицо было мокрым. Она подумала, что дождь не перестал. Как будто наблюдала за собой с огромного расстояния, и все ее мысли казались бредовыми. -- Дженнсен, послушайте меня... Мать недавно говорила... Это было так важно... -- Слушайте меня. Мы должны отсюда выбраться. Ваша мать была права. Мы должны идти. Себастьян подошел к заплечному мешку, стоявшему на столе в другом конце комнаты. Дженнсен осела. Ее колени глухо ударились об пол. В сердце была пустота, только тлели уголья страшной муки, от которой она не могла избавиться. Почему все должно быть так несправедливо? Она поползла в сторону спящей матери. Мама не могла умереть. Она не могла! Дженнсен слишком любила ее, чтобы она посмела умереть. -- Дженнсен! Горевать будем позже! Мы обязаны отсюда убраться! За открытой дверью хлестал дождь. -- Я ее не оставлю! -- Она принесла себя в жертву ради вас. Не делайте так, чтобы ее героический поступок пропал зря. -- Себастьян заталкивал в мешок все, что попадало под руку. -- Вы должны сделать, как она сказала. Она любит вас и хочет, чтобы вы жили. Она велела вам бежать. А я поклялся помочь. Мы должны уйти прежде, чем нас схватят. Дженнсен уставилась на дверь. Раньше она была закрыта. Дженнсен помнила, как ворвалась в дом и захлопнула ее. А теперь дверь распахнута. Может быть, щеколда сломалась?.. Огромная тень выступила из дождя, двинулась к двери и ввалилась в дом. Могучий человек смотрел прямо на Дженнсен. Смертельный ужас сковал все ее тело. Человек двинулся в ее сторону. Сначала медленно, потом все быстрее и быстрее. Дженнсен увидела нож с буквой "Р", торчащий из шеи мертвого солдата. Нож, который мать велела забрать с собой. Нож был близко. Мать потеряла руку -- и свою жизнь, -- чтобы убить врага... Мужчина, похоже, не заметивший Себастьяна, бросился на Дженнсен. А она рванулась за ножом. Липкие от крови пальцы охватили рукоять. Обработанный металл было удобно удерживать в руке. В нем было искусство и функциональность полезной вещи. Смертоносное искусство... Скрежеща зубами, Дженнсен вырвала лезвие из мертвой плоти и перекатилась по полу. Прежде чем новый враг настиг ее, Себастьян с рыком вонзил ему в затылок топор. Солдат рухнул на пол рядом с Дженнсен, мускулистая рука навалилась на ее тело. Дженнсен закричала и, извиваясь, выползла из-под руки, а темная лужа крови уже разливалась под головой убитого. Себастьян потянул девушку за руки, поднял. -- Соберите все, что хотите взять с собой, -- приказал он. Дженнсен двинулась через комнату, медленно, словно во сне. Мир сошел с ума. Возможно, и она, наконец, сошла с ума. Голос в ее мозгу зашептал на странном языке. Она заметила, что прислушивается к нему, даже почувствовала успокоение от его слов. "Tu vash misht. Tu vask misht. Grushdeva du kalt misht". -- Мы должны идти, -- сказал Себастьян. -- Соберите то, что желаете взять с собой. Дженнсен не могла думать. И не знала, что делать. Она заблокировала голосу доступ в свои мысли и приказала себе делать то, что велела мать. Она подошла к комоду и начала собирать вещи, которые они всегда брали в походы. Сложила их в заплечный мешок, побросала сверху травы, пряности и сушеную еду. Положила щетку для волос и маленькое зеркальце. Потом начала собирать одежду матери. Тут рука ее застыла, пальцы задрожали. В голове по-прежнему царила пустота, и Дженнсен двигалась, как выдрессированное животное, делая то, чему ее когда-то научили. Она быстро оглядела комнату, и мысли ее проснулись. Итак, здесь четыре мертвых д'харианца. Плюс еще один -- утром. То есть всего пять. Это квад плюс один. Где же трое остальных? В темноте снаружи дома? На деревьях? Поджидают в темном лесу? Ждут, чтобы привести ее к лорду Ралу, который пытками доведет ее до смерти? Себастьян обеими руками взял ее за запястье: -- Дженнсен, что вы делаете? Она поняла, что втыкает нож в воздух перед собой. Она равнодушно пронаблюдала, как Себастьян вынимает нож из ее кулака и вкладывает в ножны, как вешает ножны на ее пояс. Потом он подхватил плащ, который сорвал с нее громадный д'харианский солдат, когда она провалилась в этот кошмар. -- Поторопитесь, Дженнсен! Быстро берите все, что хотите. Себастьян обшарил мертвых, вынимая деньги и засовывая в свои карманы. Потом отстегнул все четыре ножа. Ни один из них не был так хорош, как тот, что висел теперь на поясе Дженнсен, тот, с причудливой буквой "Р" на рукояти, тот, которым воспользовалась мать. Тем не менее Себастьян запихал все четыре ножа в боковой кармашек заплечника и опять попросил Дженнсен поторопиться. Пока он отстегивал понравившийся ему меч у одного из солдат, Дженнсен подошла к столу. Набрала пригоршню свечей, затолкала их в свой мешок. Себастьян повесил меч на пояс, в компанию к остальному своему оружию. Дженнсен собрала посуду для готовки пищи и пару мисок, засунула все в заплечник. Она не вполне сознавала, что именно берет с собой -- подбирала то, что попадалось на глаза. Себастьян поднял мешок Дженнсен, продел ее правую руку в лямку, как будто перед ним была тряпочная кукла. Затем просунул левую руку в другую лямку и накинул Дженнсен на плечи плащ. Надвинул ей на голову капюшон и подоткнул под него выбившиеся рыжие волосы. Затем взял в руку заплечный мешок матери и, резко дернув, высвободил из черепа солдата свой топор. Прикрепив ручку топора к поясу, он подтолкнул Дженнсен к двери. -- Хотите взять что-нибудь еще из дома, пока мы не ушли? Дженнсен оглядывалась через плечо, назад, на мать, лежащую на полу. -- Она ушла, Дженнсен, Милостивые духи сейчас заботятся о ней. Теперь она смотрит сверху на вас и улыбается. Дженнсен подняла на него глаза: -- Правда? Вы думаете -- это так? -- Да. Она сейчас в лучшем из миров. Она велела нам уходить отсюда. Нам надо делать так, как она велела. В лучшем из миров... Дженнсен ухватилась за эту мысль. Ее мир держался только на страданиях. Она двинулась в сторону двери, следом за Себастьяном, переступая через окровавленные тела, через раскинутые руки и ноги. Она была слишком напугана, чтобы обращать внимание на что-либо, сердце ее слишком болело, чтобы полниться какими-нибудь чувствами. Казалось, в голове у нее все перемешалось. Она всегда гордилась тем, что отличается способностью четко мыслить. Куда же девалось ее здравомыслие? Уже под дождем Себастьян потянул ее за руку к спускающейся вниз тропинке. -- Бетти, -- сказала она, упираясь. -- Мы должны взять Бетти. Себастьян напряженно посмотрел на тропу, затем на пещеру. -- Не думаю, что нам стоит сейчас заботиться о козе. Но вот свои вещи мне взять надо. Дженнсен увидела, что он стоит под проливным дождем без плаща, уже промокнув до костей. Ей пришло в голову, что не одна она потеряла способность трезво мыслить. Себастьян настолько настроился на спасение бегством, что едва не забыл собственные вещи. Это означало бы для него смерть. А она не может позволить ему умереть!.. И Дженнсен кинулась назад, в дом, не откликаясь на отчаянные призывы Себастьяна. Оказавшись внутри, она подбежала к деревянному ящику возле двери, в котором хранились две накидки из овечьей шкуры, свернутые и связанные, приготовленные на случай, если им с матерью придется спешно бежать. Себастьян, стоя в дверном проеме, смотрел на нее с нетерпением, но не сказал ни слова, когда увидел, что она делает. Потом они ринулись к пещере. Огонь все еще потрескивал. Бетти ходила по хлеву и дрожала, но не блеяла -- как будто знала, что произошло ужасное. -- Обсушитесь немного, -- сказала Дженнсен. -- У нас нет времени! Мы должны уходить. Остальные могут явиться в любой момент. -- Вы замерзнете и умрете, если не обсушитесь. И в побеге не будет смысла. Мертвый -- он везде мертвый. Проявленная способность здраво рассуждать удивила ее саму. Дженнсен положила на солому свернутые в рулон накидки из овечьей шкуры и занялась развязыванием узлов. -- Это нас убережет от дождя, но сначала надо обсохнуть, иначе вы не сможете согреться. Себастьян кивал, соглашаясь, дрожал не переставая и потирал руки над костром. Разумность слов Дженнсен, наконец, дошла до его сознания. А та удивлялась, как ему удалось сделать то, что он сделал, при таком приступе лихорадки и принятых снотворных травах. Страх всему причиной, догадалась она. Страх, доводящий до исступления... Это было ей понятно. У нее болело все тело. Было много ушибов, да еще кровоточило плечо. Рана не была опасной, но неприятно пульсировала. Состояние ужаса, в котором находилась Дженнсен во время схватки, утомило и опустошило ее. Хотелось просто лечь и заплакать, но ведь мать велела уходить отсюда. Сейчас только слова, сказанные матерью, подвигали Дженнсен на какие-то действия. Без этих команд она бы просто не смогла двигаться. И теперь просто делала то, что велела мать. Бетти продолжала тревожиться. Чтобы быть поближе к Дженнсен, коза пыталась перебраться через загородку. Пока Себастьян склонился у костра, Дженнсен пыталась завязать веревку вокруг шеи Бетти. Они дадут возможность Бетти отблагодарить их. Ведь костер в такую сырую погоду вряд ли разожжешь. А с козой они могут приютиться в любой сухой яме, под уступом скалы или под упавшими деревьями. Бетти даст им обоим тепло, и они не погибнут от холода. Бетти то и дело посматривала в сторону дома. Уши козы стояли торчком -- она внимательно прислушивалась. Дженнсен понимала причину такого поведения: Бетти беспокоилась о женщине, которой почему-то не было с ними. Дженнсен собрала с полки всю морковь и желуди, распихав их в карманы и заплечные мешки. Когда Себастьян обсох, они надели свои шерстяные плащи. А сверху добавили накидки из овечьей шкуры. Дженнсен взяла в руку веревку, которую привязала к Бетти, и они начали свое путешествие. Себастьян направился к тропе, по которой пришел сюда. Дженнсен схватила его за руку: -- Они могут поджидать нас внизу. -- Но нам ведь надо выбраться отсюда... -- У меня есть путь получше. Некоторое время он внимательно смотрел на нее через разделявшую их пелену ледяного дождя, а затем безо всяких возражений последовал за нею в неведомое. Глава 7 Оба Шолк схватил курицу за шею и вытащил из гнезда. В его огромном кулаке голова курицы выглядела крошечной. Другой рукой он выудил из углубления в соломе теплое коричневое яйцо, осторожно положил в корзину к другим яйцам. Назад класть курицу он не стал. Ухмыльнулся, поднял ее на уровень своих глаз, глядя, как она крутит головой в разные стороны, а клюв ее то открывается, то закрывается. Потом приблизил губы и дунул изо всех сил прямо в открытый клюв. Курица издала квохчущий звук, забила крыльями, обезумев и пытаясь вырваться из похожего на тиски кулака. Из горла Обы вырвался утробный рокочущий смех. -- Оба! Оба, где ты? Голос матери раздался совсем близко от сарая. Оба тут же сунул птицу назад, в гнездо. Испуганно кудахча, курица вспорхнула на шесток. А Оба поспешил к двери. Неделю назад прошел редкий для зимы ливень. День спустя вода в водоемах замерзла, а дождь превратился в снег. Снег повсюду запорошил лед, и ступать по нему теперь стало опасно. Тем не менее, несмотря на свой рост, Оба без особого труда проходил по наледи. Он был горд тем, что имеет легкую походку. Хотя дело не только в походке. Для человека важно не допустить, чтобы притупился мозг, чтобы медленно соображалось. Оба был уверен: важно узнавать новые вещи. Необходимо расти и использовать то, чему обучился. Ведь именно так люди взрослеют. Вот хотя бы, к примеру, взять сарай и дом... Они представляют собой единое помещение, изготовленное из мазанки -- перевитые ветви покрыты смесью глины, соломы, навоза и помета. Но внутри дом и сарай разделены каменной стеной. Оба сделал стену из принесенных с поля плоских серых камней. Он научился этому, наблюдая, как сосед укладывает камни по краю своего поля. Такая стена была самой настоящей роскошью -- ведь почти в ни в одном хозяйстве каменных стен не имелось... Мать по-прежнему пронзительным голосом звала его, и он попытался вспомнить, что такое мог натворить. Мысленно просмотрел список каждодневных домашних забот, которые она возложила на него, и не смог припомнить ни одного не сделанного дела. По природе он не был забывчив, а кроме того, все его обязанности повторялись изо дня в день. Все, что надо сделать в сарае, давно сделано, и у матери нет причин спускать на него всех собак. Впрочем, разве можно оградить себя от ее сокрушительного гнева. Ведь она вполне могла придумать ему такую работу, в которой раньше попросту не возникало необходимости. -- Оба! Оба! Ну сколько раз я должна тебя звать! Он мысленно представил себе ее маленький злобный рот, кривящийся, когда она произносит его имя. Ведь мать считает, что он обязан появляться в тот самый миг, как только она позовет. У этой женщины голос, от которого порвется даже крепкая веревка. Оба прошел боком, чтобы не задеть плечом боковую дверь. Повсюду пищали крысы, шмыгали у него из-под ног. Наверху сарая был сеновал, а внизу размещались дойная корова, две свиньи и два быка. Корова все еще находилась в сарае. Свиней выпустили к дубу, где они могли выискивать под снегом желуди. Быков Оба видел через большую дверь -- они паслись во дворе. Мать стояла на холмике из замерзшего навоза, уперев руки в бока. Из ее ноздрей вырывались клубы пара. Словно дым у разъяренного огнедышащего дракона... Мать была женщиной крупной, широкой и в плечах, и в бедрах. Короче, широкой во всех местах. Даже лоб у нее был широким. Оба слышал от людей, знававших ее в молодости, что раньше она была привлекательной женщиной. И в самом деле, когда он был еще мальчиком, у нее было несколько поклонников. Однако шли годы, и постоянная борьба за существование привела к тому, что красота ее увяла, лицо превратилось в мешанину глубоко прочерченных временем морщин и обвисших складок кожи. Давно уже перестали захаживать ухажеры. По черной с наледью земле Оба прошел внутрь хлева и, держа руки в карманах, встал перед матерью. Она огрела его по плечу увесистой палкой: -- Оба! Он вздрогнул, и она саданула его еще три раза, с каждым ударом произнося: -- Оба!.. Оба!.. Оба!.. Несколько лет назад такая трепка оставила бы на его теле синяки и шишки. Но теперь он был слишком крупным и сильным, чтобы испытывать боль от ударов палки. Это злило мать еще больше. А у него начинали гореть уши от злости, с которой она произносила его имя. Со своим маленьким злобным ротиком она напоминала Обе паука. Черную вдову... Он ссутулился, стараясь казаться поменьше. -- Что случилось, мама? -- Где ты болтаешься, когда тебя мать зовет? Ее лицо скривилось. Когда-то пухлое, как слива, теперь оно превратилось в мятый сухой чернослив. -- Оба -- ты бык. Оба -- ты осел. Оба -- ты придурок. Где ты был? Оба поднял руку, защищаясь от очередного удара палкой. -- Я собирал яйца, мама. Собирал яйца. -- Посмотри на этот бедлам! Тебе никогда не приходило в голову прибрать здесь, прежде чем тот, у кого хватает мозгов, скажет тебе об этом? Оба огляделся, но не увидел ничего, что могло бы так завести ее. Работы всегда находилось предостаточно. Из-под бревен в стойлах высовывали свои носы крысы, их усики шевелились, когда они принюхивались, глядя на людей черными бусинками глаз и слушая своими маленькими ушками. . Он обернулся на мать, но спрашивать не было смысла. Она всегда будет недовольна, в любом случае. Мать ткнула пальцем на землю у себя под ногами: -- Посмотри сюда. У тебя никогда не появлялось мысли убрать этот навоз? Как только придет оттепель, он потечет под стену и в дом, где я сплю. Ты думаешь, я кормлю тебя за то, что ты бездельничаешь? Тебе не кажется, что за свое проживание здесь надо отрабатывать, ты, ленивый придурок? Да-да, Оба, ты просто придурок! Этим словом она уже обзывала его не раз. Оба удивлялся иногда, что мать остановилась на одном уровне и не учится ничему новому. Когда он был маленьким, ему казалось, что у нее непревзойденный дар читать мысли и такой острый язык, что она может ранить его словами. Сейчас, когда он вырос, ему стало иногда казаться, что дар читать мысли и язык ее тоже стали менее внушительными. И вообще, не является ли ее власть над ним чем-то... искусственным, иллюзией? Подумаешь, пугало со злобным маленьким ртом!.. И все же у нее еще имелись какие-то особые приемы, при помощи которых она превращала его в полное ничтожество. И кроме того, она была его мать. А человеку следует почитать свою мать. Это -- самое важное из того, что обязан знать человек. Она хорошо преподала ему этот урок. Оба не представлял себе, что можно сделать еще какую-то работу, помимо той, что делал. Он работал от восхода до заката. Он был горд тем, что не ленив. Он был человеком действия. Он силен и работает за двоих. Он все делает лучше, чем кто-либо из известных ему людей. С мужчинами у него не было никаких проблем. Однако женщины обескураживали его. Он никогда не знал, что делать, когда поблизости оказывалась женщина. Он был таким большим, но при женщинах ощущал себя ничтожным... Оба шаркнул ногой по темной скользкой куче под ногами, оценивая эту твердую, как камень, массу. Желудки животных знали свое дело; навоз замерзал прежде, чем он успевал его убрать; за долгую холодную зиму слой нарастал за слоем... Время от времени Оба разбрасывал поверху солому, чтобы ступать было безопаснее. Ему вовсе не хотелось, чтобы мать поскользнулась и упала. Но проходило совсем немного времени, и снова солома покрывалась заледеневшей жижей, и приходила пора настилать новую... -- Мама, все кругом замерзло. Он всегда вычерпывал грязь с пола, как только она размораживалась и появлялась возможность ее подцепить. Весной, с потеплением, когда хлев заполняли жужжащие мухи, он запросто снимал грязь целыми слоями. Но не сейчас. Сейчас она представляла собой спаянную воедино, твердую массу. -- Вечно эти оправдания! Разве не так, Оба? Для своей матери ты находишь только оправдания. Ты, никому не нужный выродок... Она сложила руки на груди, сердито глядя на него. Оба не мог говорить неправду, не мог притворяться, и она хорошо знала об этом. Оба пристально оглядел темный хлев и увидел тяжелую стальную лопату-черпак, прислоненную к стене. -- Я все уберу, мама. Возвращайся домой прясть, а я хорошенько вычищу весь хлев. Он не очень представлял себе, как отскрести твердую замерзшую грязь, но знал: придется сделать это. -- Начинай прямо сейчас, -- рявкнула мать. -- Используй остаток дня. Когда стемнеет, я хочу, чтобы ты сходил в город, к Латее, за лекарством для меня. Теперь он знал, почему она искала его в хлеву. -- Колени снова болят, -- пожаловалась она, как бы желая оборвать все возможные возражения с его стороны. О