авила всю колдовскую силу. Крови не было. Он невредим. Ему показалось, что колдунья удивлена не меньше его. Она смотрела, широко раскрыв глаза. Неужели он всю свою жизнь боялся этого пугала?!. Латея пришла в себя быстро. Опять лицо ее исказилось -- на этот раз от усилия, -- она вновь воздела руки. В воздухе сформировались голубые змееподобные шипящие линии, запахло паленой шерстью. Латея бросила ладони вперед, посылая к Обе разящую колдовскую силу, означающую немедленную смерть, силу, которой не может противостоять ни один человек... Но голубой свет лишь опалил стену за его спиной, и Оба опять не почувствовал никакой боли. Он усмехнулся. И снова Латея замахала руками, но на этот раз прибавила к взмахам какие-то отрывочные слова, произносимые шепотом, так, что Оба не мог их расслышать. Перед ним вспыхнул столб света, принялся извиваться в воздухе, словно сверхъестественная гадюка. Без сомнения, это тоже была смерть... Оба поднял руки. Извивающийся луч начал издавать потрескивание. Оба коснулся луча пальцем и ничего не почувствовал. Это походило на разглядывание чего-то, находящегося в другом мире. Вернее, и здесь, и не здесь. А еще было похоже, будто он, Оба... непобедим?.. Колдунья издала вопль ярости, и ее руки вновь взметнулись вверх. С быстротой мысли Оба схватил ее за горло. -- Оба! -- взвизгнула она. -- Оба! Нет! Пожалуйста! Это было что-то новое. Он никогда раньше не слышал, чтобы Латея говорила "пожалуйста". Сильно сжав руками ее шею, он перетащил старуху через стол. Бутыли раскатились, попадали на пол. Некоторые крутились, некоторые раскалывались, как яичные скорлупки. Оба сомкнул пальцы на свисающих прядями волосах. Латея вцепилась в него руками, отчаянно пытаясь использовать свою колдовскую силу. Она хрипло выкрикивала слова, которые, наверное, являлись ключом к ее колдовской власти. Оба не различал слов, но понимал их скрытый смысл. Он сдался, но стал непобедимым. Он видел, как она выпустила всю свою ярость, и теперь высвобождал свою. Он швырнул ее на пол. Рот ее широко раскрылся в безмолвном крике. -- Почему ты хотела, чтобы мать избавилась от меня? Округлившиеся огромные глаза были устремлены на того, кто вызывал сейчас у Латеи ужас: на Обу. Всю свою жизнь она наслаждалась тем, что вызывала ужас у других. И вот теперь весь этот страх вернулся к ней. -- Почему ты хотела, чтобы мать избавилась от меня? В ответ раздались только прерывистые хрипы. -- Почему? Почему? Оба разодрал на ней платье. Из карманов дождем посыпались на пол монеты. -- Почему?! Он вцепился в белую сорочку, которую колдунья носила под платьем, сорвал ее и вновь отшвырнул Латею, на сей раз в сторону двери. Она полетела, раскорячив костлявые руки и ноги. Обвисшие груди болтались, как сморщенное коровье вымя. Могущественная ведьма сейчас была нагой и совершенно ничтожной. Наконец, она смогла исторгнуть из себя дикий вибрирующий низкий вопль и поползла к порогу. Сжав зубы, Оба схватил ее за волосы и рывком поставил на ноги. А потом, будто таран, вбил ее в шкаф с зельем. Дерево раскололось в щепки. Каскадом рушились бутылки. Он схватил одну и грохнул ею об угол шкафа. -- Почему, Латея? -- Он приставил горлышко разбитой бутылки к ее животу. -- Почему? Она визжала все пронзительней. Он опустил осколок ниже. -- Почему? -- Пожалуйста... О, милостивый Создатель... Пожалуйста, нет! -- Почему, Латея? -- Потому что ты, -- взвыла она, -- незаконнорожденный сын этого монстра, Даркена Рала. Оба замер. Сведения были ошеломляющими. Если это, конечно, правда... -- Маму принудили. Она мне говорила. Она говорила, что отцом был какой-то мужчина, которого она не знала. -- Она знала его. Она работала во Дворце, когда была юной. У твоей матери были громадные груди и не менее громадные планы в те давние дни. Но планы оказались плохо продуманы. Она не понимала, что удержит этого человека не дольше, чем на одну ночь. Ведь у него имелось бессчетное количество женщин -- и тех, кто стремился оказаться рядом с ним, и тех, кто оказался с ним не по своей воле. Это определенно было чем-то новым. Даркен Рал был раньше самым могущественным человеком на земле. Неужели в его, Обы, венах течет кровь благородных Ралов. От этого предположения у него закружилась голова. Если ведьма говорит правду... -- Моя мать должна была остаться в Народном Дворце, если она зачала сына от Даркена Рала. -- Но ты не истинный наследник, обладающий даром. -- И все же, если я был его сыном... Невзирая на боль, она сумела изобразить на физиономии улыбку, которая говорила, что он для нее -- не больше чем грязь. -- Ты не имеешь дара. Такие, как ты, были для него мусором. Он их всех безжалостно уничтожал, когда обнаруживал. Он бы замучил вас с матерью до смерти, если бы узнал о тебе. Как только твоей матери это стало ясно, она убежала. Оба был потрясен. В голове его царил полный сумбур. Он подтянул к себе колдунью. -- Даркен Рал был могущественным чародеем. Если сказанное тобой -- правда, он, в таком случае, должен был преследовать нас. -- Оба опять швырнул ее о шкаф. -- Он бы преследовал меня. -- Оба встряхнул ее, пытаясь получить ответ. -- Он бы преследовал. -- Он и преследовал... Просто он не мог видеть дыры в мире. Глаза колдуньи почти выкатились из орбит. Из правого уха сочилась кровь. Ее хрупкое тело не могло противостоять силе Обы. -- Что? -- Оба решил, что Латея заговаривается. -- Только Алтея может... Она действительно начала болтать ерунду. Оба раздумывал, что из сказанного ею могло быть правдой. Ее голова запрокинулась. -- Мне следовало... спасти нас всех... когда у меня был шанс... Алтея заблуждалась... Он встряхнул колдунью, пытаясь заставить сказать больше. Красная слизь запузырилась из ее носа. Несмотря на понукания и удары, несмотря на то, что он тряс ее, Латея не произнесла больше ни одного слова. Он поднял ее, от его тяжелого, горячего дыхания колыхались пряди жидких старушечьих волос, он заглядывал в ее опустевшие глаза. Он узнал от нее все, что мог. Он вспомнил жгучие порошки, которые ему приходилось пить; вспомнил зелья, которые она для него составляла; вспомнил дни, проведенные в загоне; вспомнил, когда его выворачивало наизнанку... И взвыл, поднимая костлявую женщину над головой. А потом, рыча от ярости, саданул ее о стену. Вопли Латеи были как хворост для костра его мести. Он просто упивался ее беспомощностью и мучениями. Он поднял колдунью с пола и швырнул на стол, сломав и стол, и ее кости. С каждым ударом она становилась все более вялой и все более окровавленной. А потом и вовсе лишилась чувств. Но ярость Обы только начинала разгораться. Глава 10 Дженнсен не хотела возвращаться в таверну, но было темно и холодно и не оставалось ничего иного. Латея не пожелала отвечать на вопросы, и Дженнсен потеряла всякое присутствие духа. -- Что будем делать завтра? -- спросил Себастьян -- Завтра? -- Ну, вы все еще не против, чтобы я помог вам бежать из Д'Хары, как просила ваша матушка? Дженнсен и сама не знала, что делать. Обдумав слова Латеи, она теперь была совсем не уверена, что необходимо бежать. Они двигались по сухому снегу все дальше и дальше, и девушка рассеянно посматривала вверх, в темное ночное небо. -- Если бы мы побывали в Народном Дворце, у меня могли бы появиться какие-то идеи, -- сказала она, размышляя вслух. -- А кроме того, есть надежда, что Алтея мне поможет. Конечно, идти в Народный Дворец было очень и очень опасно. Но ведь куда бы Дженнсен ни побежала, колдовские силы лорда Рала все равно будут преследовать ее. Алтея же, вероятно, могла помочь. Кто знает, вдруг она каким-нибудь образом сумеет спрятать Дженнсен от преследователя, и та сможет начать новую жизнью?.. Похоже, что Себастьян серьезно задумался над ее словами, его дыхание клубилось на холодном ветру. -- Значит, отправимся в Народный Дворец. И найдем Алтею. Он не предлагал аргументов против этой затеи, не пытался отговаривать Дженнсен, и та почувствовала себя не очень спокойно. -- Народный Дворец -- не просто самое сердце Д'Хары, это еще и дом лорда Рала. -- Тогда он скорее всего и не ожидает увидеть вас там? Ожидает или нет, но они отправятся прямо в логово врага! Ни один хищник не упустит, когда в его лапы попадает добыча. Они будут беззащитными перед его оскаленной пастью... Дженнсен оглянулась на еле различимую в темноте фигуру: -- Себастьян, а что вы делаете в Д'Харе? Мне кажется, это место вам совсем не нравится. Почему вы странствуете по местам, которые вам не нравятся? Она увидела, как он улыбнулся под своим капюшоном. -- Неужели это так заметно? Дженнсен пожала плечами: -- Я и раньше встречала путешественников. Они рассказывали о местах, где побывали, о том, что удалось увидеть. О чудесах. О красивых долинах. О видах, от которых захватывает дух. О потрясающих городах... Вы же не рассказываете ни о том, где были, ни о том, что видели. -- Вы хотите правду? -- спросил он, и лицо его на этот раз было серьезным. Дженнсен отвела глаза. Ей внезапно стало неловко -- сует нос не в свое дело! Особенно, если учесть, что сама многое не договаривала... -- Прошу прощения. Я не имею права задавать такие вопросы. Забудем об этом. -- Ничего страшного. -- Он посмотрел на нее, криво ухмыльнувшись. -- Я не думаю, что вы из тех, кто донесет на меня д'харианским солдатам. Сама мысль об этом была ей отвратительна. -- Нет, конечно. -- Лорд Рал и его Д'Харианская империя хотят править миром. Я пытаюсь предотвратить это. Я, как уже говорил, с юга. Меня послал наш предводитель, император Древнего мира, Джегань Справедливый. Я -- стратег императора Джеганя. -- Значит, вы человек с большой властью, -- в изумлении прошептала Дженнсен. -- Человек высокого чина. -- Ее удивление быстро сменилось робостью. Она с трепетом пыталась угадать, насколько важная перед нею персона. И спутник поднимался в ее воображении все выше и выше. -- Как же мне теперь к вам обращаться? -- Себастьян. -- Но вы -- важный человек. А я -- никто. -- Э-э, нет, Дженнсен Даггет. Лорд Рал не стал бы охотиться за никем. Дженнсен почувствовала странное и неожиданное чувство неловкости. Она не испытывала любви к Д'Харе, но все же ей было неприятно узнать, что Себастьян здесь для того, чтобы принести вред ее стране. Укоры совести смутили ее. В конце концов лорд Рал послал людей, которые убили ее мать. Лорд Рал охотится за Дженнсен, желает ей смерти... Но ведь только лорд Рал хочет, чтобы она умерла, а вовсе не люди ее страны. Горы и реки, широкие долины и деревья всегда давали ей приют и пищу. Дженнсен никогда еще не приходили в голову такие мысли -- что можно любить свою родину, но ненавидеть тех, кто управляет ею. Тем не менее, если Джегань Справедливый победит, она, Дженнсен, будет свободна от преследователей. Если будет побеждена Д'Хара, то и лорд Рал будет побежден -- и окончится правление злых людей. И можно, наконец, жить своей собственной жизнью. Дженнсен почувствовала себя ужасно глупо. Как открыто Себастьян говорит с нею!.. Ей стало стыдно, что она себе подобной открытости не позволяла, не объяснила, кто она и почему лорд Рал ведет на нее охоту. Конечно, всего она и сама не знала, но одно ясно: Себастьяну придется разделить ее участь, если их схватят вместе. Пока она привыкала к этой мысли, стало ясно и другое: почему Себастьян готов отправиться в Народный Дворец, почему он не возражает против такой опасной экспедиции. Будучи стратегом императора Джеганя, Себастьян, вероятно, больше всего на свете мечтает пробраться в логово врага... -- Вот мы и пришли, -- сказал Себастьян. Дженнсен подняла глаза и увидела перед собой дощатый фасад таверны. Металлическая кружка, свисающая со скобы у них над головами, скрипя, раскачивалась на ветру. В таверне пели и плясали, и звуки веселья рвались наружу, в покрытый снегом ночной город. Когда они вошли в таверну, Себастьян обнял Дженнсен за плечи, защищая от любопытных глаз, и повел к лестнице в дальнем углу. Казалось, людей в зале стало больше, чем он мог вместить. Не задерживаясь, путешественники быстро поднялись по лестнице. В начале тускло освещенного коридора Себастьян открыл ключом дверь справа. Вошли внутрь. Себастьян тут же подкрутил фитиль в масляной лампе, стоящей на маленьком столе. Рядом с лампой обнаружились кувшин и тазик, а возле стола -- скамейка. Чуть в стороне находилась высокая кровать, криво застеленная темно-коричневым одеялом. Комната была лучше домика, который пришлось оставить, но Дженнсен она не понравилась. Одна стена закрыта грязным крашеным полотном. Оштукатуренные стены в пятнах и засижены мухами. Поскольку комната находилась на втором этаже, единственный путь из нее проходил через таверну. Дженнсен был противен запах в комнате -- смесь табачного дыма и мочи. Ночной горшок под постелью не убран. Пока Дженнсен вытаскивала кой-какие вещи из заплечного мешка и ополаскивала руки и лицо, Себастьян спустился вниз. К тому времени, как девушка закончила умываться и причесываться, он вернулся, неся две миски с бараньим рагу, хлеб и кружки с элем. Ели при дрожащем свете лампы, сгорбившись над столиком и сидя на короткой скамье совсем близко друг к другу. На вкус рагу оказалось совсем не таким аппетитным, каким выглядело. Дженнсен выбрала кусочки мяса, но оставила бесцветные, безвкусные, мягкие овощи. Съела она и черствый хлеб, обмакивая его в соус. Эль девушка отдала своему спутнику, запивая пищу водой. Она не привыкла пить эль. По запаху он казался ей похожим на масло от лампады. Себастьяну же он, судя по всему, нравился. Когда закончили есть, Дженнсен принялась мерить шагами комнату -- словно прокладывала тропинку в дощатом полу. Так обычно Бетти топталась в своем загоне. Голубые глаза Себастьяна следовали за ней от кровати до занавешенной полотном стены и обратно. -- Почему бы вам не лечь и не поспать немного? -- сказал он мягко. -- Я буду охранять вас. Дженнсен чувствовала себя загнанным животным. Она посмотрела, как он сделал большой глоток эля из кружки, и спросила: -- Что же мы будем делать завтра? Причина была вовсе не в том, что ей не нравились таверна и комната. Ее мучили угрызения совести. И она не дала своему спутнику времени ответить. -- Себастьян, я должна рассказать вам, кто я такая. Вы были со мною честны. Я не могу оставаться с вами и подвергать опасности вашу миссию. Я ничего не знаю о тех важных вещах, которые вы делаете. Но находиться рядом со мной -- огромный риск. Вы и так уже помогли мне больше, чем я могла рассчитывать, больше, чем я осмелилась бы попросить. -- Дженнсен, я рискую уже тем, что нахожусь здесь, в стране моего врага. -- Вы -- человек высокого ранга. Важный человек. -- Дженнсен потерла руки, пытаясь разогреть заледеневшие пальцы. -- Если вас поймают, когда вы будете со мной... ну, я просто не вынесу этого. -- Я рискую уже тем, что нахожусь здесь, -- повторил Себастьян. Дженнсен его не слушала: -- Я не была честна с вами... Нет, я не лгала, но не сказала того, что должна была давным-давно сказать. Вы слишком значительный человек, чтобы рисковать, даже не зная, почему за мной гонятся, почему случилось то нападение у нас в доме... -- она с трудом проглотила комок в горле, -- и почему моя мать погибла. Себастьян ничего не ответил. Он просто дал ей время собраться и рассказать все, что она хотела. С момента встречи -- когда он не стал подходить близко, чтобы не испугать ее, -- он всегда оставлял ей пространство, в котором она чувствовала себя в безопасности. И заслуживал гораздо большего, чем она могла дать ему взамен. Наконец Дженнсен перестала мерить шагами комнату и посмотрела сверху вниз, в его голубые глаза -- такие же, как у нее самой или у ее отца. -- Себастьян, лорд Рал... покойный лорд Рал... Даркен Рал... Он был моим отцом. Он выслушал это известие, внешне никак не проявив свои чувства. Она не могла догадаться, о чем он думает. Потом он пристально посмотрел на нее, так же спокойно, как в те минуты, когда она рассказывала ему о горах или о Бетти, и она почувствовала себя в полной безопасности. -- Моя мать работала в Народном Дворце. Она входила в штат дворцовой прислуги. Даркен Рал... он ее заметил. Лорду позволительно иметь ту женщину, которую он захочет. -- Дженнсен, не надо... Она протестующе подняла руку, заставляя его замолчать, потому что спешила высказаться, пока у нее хватает смелости. Всегда жившая с матерью, она теперь жутко боялась остаться одна. Она боялась, что он оставит ее, но ей надо было рассказать ему все. -- Маме было четырнадцать лет. -- Дженнсен начала рассказ, изо всех сил стараясь сохранить спокойствие. -- Она была еще слишком молода и не разбиралась ни в жизни, ни в людях. Вы видели, как она красива. И в юном возрасте она уже была красива, она созрела раньше, чем многие ее сверстницы. У нее была прекрасная улыбка, и она была полна невинной жаждой жизни. Конечно, это глупо, но в ее возрасте и положении, при полном незнании жизни, полагаю, все, принадлежащее к миру знатных людей, казалось ей великолепным. Себастьян молчал, и Дженнсен была благодарна ему за это молчание. -- Ее готовила женщина из числа дворцовой челяди, бывшая старше ее по возрасту. Маму выкупали, причесали волосы, как у настоящей леди, и одели в прекрасное платье. Когда ее привели к нему, он поклонился и нежно поцеловал ее руку, руку служанки. Он был во всех смыслах так красив, что мог бы посрамить великолепные мраморные статуи. Она пообедала с ним в огромном зале, они ели экзотическую пищу, которой прежде ей не доводилось пробовать. Они сидели за длинным обеденным столом только вдвоем, им, впервые в ее жизни, прислуживали слуги. Он был очарователен. Он отпускал комплименты ее красоте и грации. Он наливал ей вина, сам лорд Рал. Когда она наконец осталась с ним наедине и поняла, почему оказалась здесь, она была слишком испуганной, чтобы сопротивляться. Конечно, даже не подчинись она ему безропотно, он бы все равно сделал, что хотел. Даркен Рал был могущественным чародеем. Он легко мог быть и жестоким, и обаятельным. Он мог очаровать любую женщину без малейшего труда. Впрочем, ему только стоило потребовать. Те же, кто сопротивлялся, подвергались пыткам и погибали. Себастьян продолжал молчать. Дженнсен перевела дух и продолжила: -- У мамы никогда не возникало и мысли о сопротивлении. Несмотря на все тревоги, эта жизнь в центре такого великолепия и такой власти, вероятно, показалась ей очень интересной. Потом она превратилась в ужас, но мама переносила все молча. Это не было насилием в том смысле, что ее взяли против ее воли, приставив к горлу нож, но тем не менее это было преступлением. Жесточайшим преступлением. -- Дженнсен не смотрела в голубые глаза Себастьяна. -- Он делил ложе с моей матерью некоторое время, а затем она ему надоела, и он перешел к другим женщинам. У него было столько женщин, сколько хотелось. Даже в столь юном возрасте моя мать прекрасно понимала, что ничего для него не значит. Она знала: он просто берет, что желает, на такой срок, на какой желает, и, когда она ему надоест, он тут же забудет ее. Она вела себя, как служанка, напуганная, не знающая жизни, молодая служанка, которая понимает одно: нельзя сопротивляться мужчине, для которого закон -- собственные желания. -- Теперь Дженнсен не осмеливалась взглянуть на Себастьяна. И тихим голосом закончила историю: -- Я была концом этого короткого испытания в маминой жизни и началом иного, гораздо более тяжелого испытания. Дженнсен никогда еще никому не рассказывала эту жуткую, ужасную правду. Она словно выпачкалась в грязи. Ее поташнивало. Но больше всего она страдала от того, через что пришлось пройти матери, от ее погубленной молодой жизни. Мать никогда не рассказывала всю историю целиком, как только что сделала Дженнсен. Дочь соединяла обрывки и образы всю свою жизнь, пока в ее сознании не возникла полная картина. И девушка не поведала Себастьяну всех деталей -- истинные размеры того ужаса, который испытала мать от Даркена Рала, остались неупомянутыми. А главным ужасом было то, что Дженнсен, родившись, стала каждодневным напоминанием своей матери о тех ужасных Днях, о которых та полностью даже не рассказывала. Когда Дженнсен взглянула сквозь навернувшиеся слезы на Себастьяна, тот стоял совсем рядом. Кончиками пальцев он коснулся ее щеки. Никогда и никто еще с такой нежностью не касался ее. Дженнсен вытерла слезы: -- Женщины и дети ничего не значили для него. Лорд Рал уничтожал всех отпрысков, которые не имели магического дара. Поскольку он покорил многих женщин, то и детей от этих союзов очень много. Его интересовал только один, наследник, единственный ребенок, который имеет дар. -- Ричард Рал, -- сказал Себастьян. -- Ричард Рал, -- подтвердила она. -- Мой сводный брат. Ричард Рал, сводный брат, который преследовал ее, как до того преследовал отец... Ричард Рал, сводный брат, который послал квады, чтобы убить ее... Ричард Рал, сводный брат, который подослал убийц, погубивших ее мать... Но почему? Она не была угрозой Даркену и еще в меньшей степени -- новому лорду Ралу. Это был могущественный чародей, командовавший армиями, легионами людей, имеющих дар, и прочими бесчисленными сторонниками. А она?.. Она была одинокой девушкой, которая мало кого знала и хотела лишь одного -- мирно жить своею жизнью. Едва ли она представляла угрозу для его трона... Впрочем, подробности ее истории вряд ли кого-нибудь удивят. Все знают, что любой лорд Рал живет по своим собственным законам. Никто бы не стал сомневаться в рассказе Дженнсен, но, с другой стороны, никого бы эта история сильно и не задела. От слушателей можно было бы ожидать, что они перемигнутся и подтолкнут друг друга локтями: вот как живут сильные мира сего, из которых Даркен Рал был самым могущественным... Внезапно вся жизнь Дженнсен сузилась до двух вопросов: почему ее отец, человек, которого она никогда не знала, так страстно желал убить свою дочь? И почему его сын, Ричард, ее сводный брат, а теперь лорд Рал, также нацелен на то, чтобы убить сестру? Этому не было никакого объяснения. Какую угрозу может она представлять подобной силе? Дженнсен проверила нож, висящий на поясе -- с эмблемой Дома Рала, -- удостоверившись, что лезвие свободно выходит из ножен. Замок издал приятный щелчок, когда она вернула нож на место. Потом Дженнсен взяла плащ, лежавший на постели, и накинула его на плечи. Себастьян провел рукой по своим стриженым волосам, наблюдая, как она одевается. -- Что вы намерены делать? -- Я скоро вернусь. Он потянулся за своим оружием и плащом: -- Хорошо. Я с вами. -- Нет, оставьте меня, Себастьян. Вы достаточно рисковали ради меня. Я намерена пойти одна. Вернусь, когда закончу. -- Закончите что? Она поспешила к дверям: -- То, что должна! Себастьян стоял в центре комнаты, уперев руки в бока и явно сомневаясь, что ее стоит слушаться. Дженнсен быстро захлопнула за собой дверь и побежала по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки и желая выскочить из таверны прежде, чем он передумает и последует за ней. Толпа внизу веселилась, как и раньше. Не обращая внимания на играющих в азартные игры, танцующих и смеющихся мужчин, Дженнсен устремилась к выходу. Однако дойти до двери не успела: какой-то бородач обхватил ее рукой за талию и увлек в толпу. Тихий крик Дженнсен утонул в шуме и гаме. Она прижала левую руку к поясу. Бородач кружил ее в танце, держа за правую руку. Дженнсен попыталась дотянуться рукой до капюшона, чтобы открыть свои рыжие волосы и напугать незваного кавалера, но не могла освободиться: он схватил ее уже за обе руки. Она не могла ни открыть волосы, ни вытащить нож. И лишь учащенно, в испуге, дышала. Мужчина пересмеивался со своими товарищами, кружа ее под музыку и держа крепко, чтобы не упустить. Его глаза были полны веселья, а не угрозы, но Дженнсен знала: причина только в том, что она пока не оказывала ему сопротивления. А как только он обнаружит, что дама танцует против воли, его поведение явно изменится. Он снял руку с талии Дженнсен и закружил ее, как волчок. Сейчас, когда кавалер сжимал своими мозолистыми пальцами лишь одну ее руку, у Дженнсен появилась надежда вырваться. Левой рукой она попыталась нащупать нож, но он был под плащом и до него было не дотянуться. Толпа хлопала в такт мелодии, выводимой трубами и барабанами Когда Дженнсен повернулась и сделала шаг в сторону, другой мужчина обхватил ее за талию так сильно, что чуть не вышиб из нее дух. Он выхватил ее руку у первого парня, и шанс откинуть капюшон был потерян. Она оказалась дрейфующей в море мужчин. Рядом мелькали несколько других женщин, в основном девушки-служанки. Одни танцевали с желанием, другие подключались к танцам ненадолго и удалялись с ловкостью водомерок. Дженнсен не понимала, как они проделывали этот трюк, ей грозило утонуть среди бушующих волн из передававших ее друг другу кавалеров. Заметив боковым зрением дверь, она внезапно вырвалась из рук очередного танцора. Он не ожидал такого, и все остальные мужчины начали смеяться над упустившим свою даму парнем, восприняв ее сопротивление с гораздо большим благодушием, чем она себе представляла. Некоторые и вовсе поздравляли ее с освобождением. Как ни странно, мужчина, от которого она вырвалась, не обозлился. -- Спасибо, моя прекрасная дева за изящный танец! -- Он поклонился ей. -- Это большая милость с вашей стороны для такого неуклюжего неумехи, как я. -- Он усмехнулся и подмигнул ей, а затем вместе со всеми вновь принялся хлопать в такт музыке. Дженнсен стояла ошарашенная, осознав, что никакой опасности и не было. Эти люди просто развлекались и вовсе не желали ей зла. Ни один не позволил себе непристойного прикосновения и не сказал грубого слова. Они лишь смеялись да танцевали с нею. Тем не менее она стремительно направилась к двери. Но прежде чем она успела выйти, чьи-то руки снова обхватили ее за талию. На этот раз Дженнсен попыталась вырваться. -- Не знал, что вы любите танцы! Это был Себастьян. Дженнсен сразу успокоилась и позволила ему вывести себя из таверны. За дверью стояла темная ночь, холодный воздух принес облегчение. Дженнсен сделала глубокий вдох, счастливая от того, что не чувствует больше запахи эля, табака и потных мужских тел. -- Я ведь сказала, что вы должны предоставить мне возможность сделать это самой. -- Сделать что? -- Я собираюсь к Латее. Останьтесь здесь, Себастьян. Пожалуйста! -- Хорошо... Если скажете, почему не хотите, чтобы я пошел с вами. Она подняла руку: -- Себастьян, вы важный человек, и я ужасно переживаю, что вы из-за меня в опасности. Это моя проблема, не ваша. Моя жизнь, она... Я не знаю. У меня нет жизни. А у вас -- есть. И я не хочу, чтобы вы запутались в моих сложностях. -- Она сделала пару шагов по твердому насту. -- Просто подождите здесь. Однако он сунул руки в карманы и двинулся следом: -- Дженнсен, я -- взрослый человек. Не надо решать за меня, что мне следует, а что не следует делать, ладно? Она, не ответив, свернула на пустынную улицу. -- Скажите, зачем вы идете к Латее? Она остановилась на обочине, рядом с нежилым домом, недалеко от поворота к дому Латеи. -- Себастьян, много лет я спасаюсь бегством. Моя мать провела лучшую часть своей жизни, убегая от Даркена Рала и пряча меня. Она умерла, спасаясь от его сына Ричарда. Но ведь это за мной гнался Даркен Рал, меня он хотел убить. А теперь за мной гонится Ричард Рал, а я так и не знаю, почему... Меня уже тошнит от всего этого. Моя жизнь -- это сплошной побег и сплошной страх. Это все, что я делаю. Это все, о чем я думаю. В этом вся моя жизнь -- сбежать от человека, который пытается убить меня, опередить его на шаг и остаться жить. Он не стал с ней спорить. -- Так для чего же вы идете к колдунье? Дженнсен просунула руки под плащ, сцепила их, чтобы согреться. Она неотрывно смотрела вперед, на темную дорогу, ведущую к дому Латеи, закрытую кружевным балдахином из голых ветвей. Ветки терлись друг о друга, скрипели и издавали стонущие звуки. -- Недавно я убежала даже от Латеи. Я не знаю, почему лорд Рал охотится за мной, а она знает. Я побоялась настоять, чтобы она рассказала мне. Я собиралась оправиться в Народный Дворец и найти ее сестру, Алтею, надеясь, что если я смиренно встану у ее дверей, она сжалится и поможет мне... А если она не поможет? А если она выгонит меня? Что тогда? Ведь мне идти во Дворец -- опаснее некуда. И ради чего? Ради шаткой надежды, что кто-то согласится помочь одинокой девушке, за которой гоняются силы всей нации во главе с выродком-убийцей, сыном чудовища?.. Разве вы не понимаете? Если я перестану принимать "нет" в качестве ответа и смогу настоять, чтобы Латея рассказала мне, тогда, возможно, и не придется совершать опасный поход в сердце Д'Хары. Тогда я смогу покинуть страну. Тогда, впервые в жизни, я стану свободной. Но я чуть не потеряла этот шанс, потому что и Латею я тоже боялась. В общем, мне до смерти надоело бояться. Себастьян стоял, раздумывая, какой выбор будет лучше. -- Давайте просто уйдем. Позвольте мне вывести вас из Д'Хары, если вы действительно этого хотите... -- Нет... Нет, пока я не выясню, почему лорд Рал хочет убить меня. -- Дженнсен, какая, в сущности, разница... -- Нет! -- Ее кулаки сжались. -- Нет, пока я не выясню, почему пришлось погибнуть моей матери. Она чувствовала, как горькие слезы скатываются по ее щекам, как застывают на холоде. Наконец, Себастьян кивнул. -- Я понимаю. Идемте к Латее. Я помогу вам получить у нее ответ. Может быть, потом вы согласитесь уйти из Д'Хары, туда, где будете в безопасности. Она вытерла слезы: -- Спасибо вам, Себастьян. Но вы ведь должны сделать здесь какое-то дело, правда? Я не могу больше отвлекать вас на мои проблемы. Это -- моя забота. Живите своей жизнью. Он улыбнулся: -- Духовный вождь нашего народа, брат Нарев, говорит, что самое важное дело в жизни -- помогать тем, кто нуждается в помощи. Эта фраза подняла настроение Дженнсен, хотя ей уже казалось, что ее ничего не может взбодрить. -- Похоже, он -- замечательный человек. -- Это точно. -- Но вы находитесь на службе у своего вождя, Джеганя Справедливого, так ведь? -- Брат Нарев является близким другом и пастырем императора Джеганя. Оба сочли бы, что я должен помочь вам, я в этом уверен. В конце концов, лорд Рал -- и наш враг тоже. Лорд Рал принес несчастье многим людям. Они оба, брат Нарев и император Джегань, настояли бы на том, чтобы я помог вам. Так обстоят дела. Дженнсен задохнулась от счастья и ничего больше не сказала. Она позволила Себастьяну обхватить себя за талию. Шагая с ним в тишине ночи, она прислушивалась к мягкому звуку шагов и скрипу сухого снега у них под ногами. Латея должна помочь. Дженнсен постарается, чтобы она помогла. Глава 11 Обе очень не хотелось останавливаться, но он знал, что пора. Ему надо возвращаться домой -- мать будет злиться, если он слишком задержится в городе. Кроме того, он больше не мог получить от Латеи никакого удовольствия. Она принесла ему все радости, которые когда-либо могла дать. Было просто упоительно, пока все продолжалось. Безгранично упоительно!.. И он смог узнать много нового. Животные просто не могут дать такие ощущения, какие он получал от Латеи. Конечно, как умирает человек, во многом похоже на то, как умирает животное, но в то же время была разница. И какая!.. Оба теперь знал это. Кто может знать, о чем думает крыса? Если крысы вообще думают... Но люди могут думать. Их ум можно увидеть в их глазах, и ты все понимаешь. И знаешь, что они думают настоящими человеческими мыслями -- не какими-нибудь цыпляче-кроляче-крысиными! -- их взгляд говорит об этом. И это так возбуждало. А каким восторгом было стать свидетелем суда над Латеей! Особенно, когда он дождался того единственного, самого впечатляющего момента, той окончательной муки, когда ее душа покидала тело, и Владетель мертвых забирал ее в свои владения. Да, животные тоже вызывали у него восторг, несмотря на то, что в них не было человеческого начала. Он испытывал громадное наслаждение, пригвоздив животное к забору или стене хлева и сдирая с них кожу, пока они еще были живыми. Но у них не было души. Они просто... умирали. Латея тоже умерла, но это породило совершенно новые ощущения. Латея заставила его так ухмыляться, как он раньше никогда не ухмылялся. Оба открутил верх лампы, вынул фитиль и разбрызгал масло по полу, на сломанный стол и вокруг шкафа с лекарствами, который валялся опрокинутый в центре комнаты. Он знал, что не может просто так оставить старуху здесь, чтобы ее обнаружили в подобном виде, хотя сделал бы это с большим удовольствием. Но это вызовет слишком много вопросов. Особенно, если увидят ее такой... Он взглянул на нее. Нет, в этом было что-то пьянящее. Он представлял, как приятно будет послушать рассказы людей обо всех мрачных деталях чудовищно жестокой смерти, которая постигла Латею. Сама мысль о том, что человек сумел уничтожить могучую колдунью таким устрашающим способом, вызовет сенсацию. Люди захотят узнать, кто это сделал. Для части народа он станет героем-мстителем. Вокруг будет стоять гул разговоров о случившемся. Как только появится весть о муках, постигших Латею, и о ее страшной смерти, сразу распространятся сплетни, от которых всех будет трясти как в лихорадке. И это будет забавно. Разобравшись со светильником, он вспомнил о ноже. Нож лежал там, где его и оставили, около перевернутого шкафа. Оба водрузил пустую лампу на груду обломков и наклонился за ножом. Да, получилась настоящая бойня. Нельзя сделать омлет, не разбивая яиц, говорила его мать. Она часто так говорила. На этот раз ее поговорка очень подходила к случаю... Одной рукой Оба поднял любимый стул Латеи и поставил его в центре комнаты, а затем принялся очищать лезвие о сшитое из лоскутков покрывало, лежавшее на стуле. Он слышал, что колдовство способно приносить беды самыми необычными способами. К примеру, колдунья может состоять из какой-нибудь ужасной колдовской крови, которая, подобно кислоте, разъест любую сталь... Он огляделся. Не-а, обычная кровь, как у всех. Разве лишь очень много... Да, это будет большая сенсация, это будет захватывающе! Вот только плохо, что придут солдаты и начнут задавать вопросы. Эти солдаты невероятно любопытны. Они станут повсюду совать свои носы, это так же точно, как то, что корова дает молоко. Они могут все испортить своими вопросами. И наверняка не смогут оценить получившийся омлет. Не-а, все же лучше, если дом Латеи сгорит. Это, конечно, не вызовет сенсации и не принесет такого развлечения, как убийство, но зато и подозрений не будет. А без подозрений не будет солдатских вопросов. У людей вечно горят дома -- особенно зимой. Полено, например, выкатится из камина, разбросав угли; искра выстрелит в занавеску; свеча выгорит и упадет. И дом заполыхает -- будьте-нате! Такое происходит постоянно. И ничуть это не подозрительно -- пожар в разгар зимы. Со всем этим пусканием искр и огня, колдунья невольно навлекла на себя пожар. Удивительно еще, что дом не загорелся раньше. Старуха сама себе создавала угрозу. Конечно, кто-нибудь может увидеть пламя, но будет уже слишком поздно. Огонь разгорится так, что из-за сильного жара никто не сумеет подойти к дому. А если сразу пожар не заметят, то и вообще ничего не останется. Кроме пепла... Оба испустил горестный вздох. Жаль, конечно, что этот жуткий пожар, который обвинят в гибели Латеи, не даст насладиться сплетнями об убийстве, но тут уж ничего не поделаешь. Оба много узнал о пожарах. У них сгорело несколько домов. И заживо сгорали звери. Это было раньше, когда они жили в других городах и еще не переехали в это место. Оба любил наблюдать, как горят дома, любил слушать пронзительный визг животных. Звук раздуваемого ветром огня в горящем здании наполнял его ощущением власти. Ему нравилось, когда в полнейшей панике прибегали люди. Они всегда выглядели ничтожными рядом с тем, что создал он, Оба. Они боялись пожара. Иногда люди криками созывали всех тушить огонь: мужчины выплескивали ведра воды на пламя или сбивали его одеялами, но это никогда не могло остановить пожар, зажженный Обой. Ведь он не был неумехой. Он всегда все делал хорошо. И хорошо знал, что делает... Закончив, наконец, очищать и доводить до блеска свой нож, Оба бросил окровавленное покрывало на пропитанные маслом щепки у перевернутого дверцами вниз шкафа. То, что осталось от Латеи, было пригвождено к полу рядом со шкафом. Колдунья, не мигая, смотрела в потолок. Оба усмехнулся. Скоро здесь не останется потолка, в который можно смотреть. И глаз, чтобы видеть, тоже не останется. Ухмылка Обы стала шире. И тут он заметил, как на полу возле Латеи что-то блестит. Он наклонился. Это была золотая монета. Оба никогда раньше не видел золотых марок. Она, должно быть, выпала из кармана Латеи, вместе с другими. Оба сунул золотую монету себе в карман, куда раньше положил остальные подобранные с пола монеты. А еще он нашел у старухи под тюфяком пухлый кошелек. Латея сделала его богатым. Кто же знал, что колдуньи бывают такими состоятельными!.. Некоторые из этих монет были заработаны матерью Обы, а затем заплачены за ненавистное ему лечение. И вот теперь они вернулись назад. Справедливость все-таки торжествует... Пора заканчивать с этим делом. Оба шагнул к камину. И застыл на полпути: снаружи от чьих-то шагов захрустел снег. Шаги приближались. Кто-то явно направлялся к дому колдуньи. Кто бы мог так поздно явиться к Латее? Это просто неприлично! Неужели они не могут подождать со своим лечением до утра? Неужели не могут дать отдохнуть бедной старой женщине? Некоторые люди думают только о себе. Оба схватил кочергу, прислоненную к камину, быстро подцепил горящие дубовые поленья и выволок на облитый маслом пол. Масло, щепки, простыни и лоскутное покрывало тут же занялись пламенем. Огонь завыл, как голодный волк. Густой белый дым заклубился вокруг погребального костра Латеи. Оба бросился к отверстию в стене, которое колдунья, словно специально для его удобства, проделала при помощи своей магии. Тогда она хотела его убить. Она еще не знала, что он стал непобедимым. Себастьян резко остановил Дженнсен, схватив ее за руку. Девушка повернулась и увидела его лицо в тусклом свете, льющемся из единственного окна. Сполохи этого оранжевого света, отражаясь, плясали в глазах Себастьяна. Разглядев выражение его лица, Дженнсен поняла, что следует молчать. Себастьян бесшумно вытащил меч и бесшумно прошел к двери. В этом скользящем натренированном движении сразу было видно профессионала, человека, привычного к подобным делам. Он склонился к окну, стараясь заглянуть в него, но не ступить в глубокий снег под окном. Потом обернулся и прошептал: -- Пожар... Дженнсен бросилась к нему: -- Скорее! Она могла заснуть. Мы должны ее предупредить. Себастьян раздумывал всего мгновение, затем рванулся к двери. Дженнсен следовала за ним. Она не сразу разобралась в том, что увидела. В комнате плясали языки оранжевого пламени, которые отбрасывали чудовищные тени на стены. В зыбком свете все казалось ирреальным, явившимся не и