й мордой глазею на головастиков. - Устал, Кода? - спросил он. - Смотри, Исангард, - ответил я, увиливая от прямого ответа. - Головастики. Может быть, они поющие? Имлах за моей спиной подумала, что я ужасно хитрая бестия. Я в ответ подумал, что не ее это дело. - Знаешь что, - сказал Исангард. - Давай мне руку. Дорога пошла вверх, может быть, найдем деревню или луг и переждем там жару. Я с благодарностью взял его за руку, и он потащил меня за собой. Мы шли теперь по рассохшейся корявой дороге, бежавшей среди холмов. Вокруг был такой одухотворенный простор, что, будь я пророком Фари, мой взор увлажнился бы слезой. Но поскольку я был всего лишь Пустынным Кодой, я просто вертел головой и с любопытством глазел по сторонам. Так продолжалось часа два, и я уже совсем было примирился с этими малоприятными северными землями, как вдруг мы вышли на очень странную поляну. Полузаросшие травой, по обширному лугу вокруг одинокого дуба были разбросаны большие могильные камни. На всех надгробиях лежал отпечаток руки одного мастера - след несомненного родства. Камни, как и лежавшие под ними люди, были близки друг другу. Тщательно, немного неумело выбивал неведомый художник имена и заклинания, иногда добавляя что-нибудь доброе, ласковое, чтобы покойнику было не так одиноко. Имена были сплошь старинные, культовые, а из надписей, обозначавших возраст, явствовало, что лежат здесь одни старики. Молодых не было потому, что молодые ушли умирать в другие земли. В толстую кору дуба было воткнуто большое боевое копье, такое огромное, каких я никогда не видел. Старинное, вероятно. Сейчас и людей-то таких нет, чтобы сражаться подобной дубиной. Его даже поднять трудно, не то что бросить. Копье пригвождало к дубу изображение какого-то ихнего дурацкого божества, сделанное из деревяшек, тряпок и соломы. Божество было одноглазое, довольно свирепое и на вид ужасно несимпатичное. Чем-то оно напоминало Гримнира. На месте бога, которого тут пытались изобразить, я бы обиделся. Вокруг в раскаленном воздухе плавали запахи трав, буянило лето, росли лопухи, крапива, ромашка - все, что пирует после ухода человека. - И это твоя родина, Исангард? - спросил я горестно. Не удержался. Он вздохнул и отвернулся. И впрямь, подумал я. Когда на кладбищах начинают хоронить одних стариков, потому что молодые все заблаговременно ушли, то дело плохо. Не может быть, чтобы здесь все повымирали от климата. У этой страны, скорее всего, есть какой-то ключ. Дурацкая, примитивная магия, которая почему-то всегда безотказно действует - как, впрочем, все примитивное. Неизвестно, как этот ключ выглядит и где находится, но я чуял, что угадал правильно. Во всяком случае, лично мне неизвестна другая возможность довести страну до полного истощения. Техника этого дела проста до безобразия, и для того, кто хоть немного соображает в элементарной магии, не составляет никакого труда. Первобытнейший примитив. Берется этот самый ключ - рисунок, скульптура, просто клочок одежды - и в зависимости от того, каких результатов хочешь добиться, начинаешь над ним измываться. Можно окунуть в расплавленный воск, или утопить, или плюнуть на него от души. До сих пор не понимаю, как действует этот механизм, но срабатывает он стабильно. А хорошо, что Исангард не умеет читать мыслей. Потому что если он хоть каким-то боком узнает про ключ, он из шкуры вон вылезет, но добудет его. Любит он всякие безнадежные предприятия. Я заметил, что он смотрит на меня, и с решительным видом отвернулся поглазеть на пришпиленного бога. - Скоро деревня, - сказала Имлах. Исангард повернулся к ней. - Ты уверена? - Да. Когда я ходила на болото за клюквой, я встречала теток из той деревни. - Как она называется? - Врагово. - Разбойничье название, - заметил Исангард. - А твоя деревня, Имлах? Девица прищурилась, будто ей польстили. - Варнаково, - ответила она. - Ты правильно угадал, Исангард. Тут исстари жили потомки разбойников. Ты сам-то откуда родом? - Я алан, - буркнул он. - У моих родителей не было дома. - Так ты с самой Окраины? - Ну вот какое тебе дело! - встрял я. - Пойдем лучше. Быстрее придем. Действительно, через сотню метров дорога (вернее, то, что от нее осталось) вывела нас на заливной луг. Некошеная трава закрывала меня с головой, а Исангарду была почти по локоть. Она сплеталась и путалась в ногах, и мы с трудом продирались сквозь нее. От травы шел влажный пар, и мошка, поднятая нашими шагами, летала просто тучей. Я пытался найти хоть какой-нибудь ветер, чтобы пригнать его сюда и разогнать полчища кровососущих, но тщетно: приличного ветра не было нигде, а тот, что я все-таки разыскал, был так далеко, что сюда бы просто не долетел. Я завял ужасно. Имлах тоже выглядела не лучшим образом, губы у нее пересохли, а вода, которую они с Исангардом хлебнули из грязной лужи, никак не могла утолить их жажду. Не так надо пить, чтобы напиться, по бедуинскому опыту знаю. Они тоже знали это и все же не удержались. Трудно удержаться, когда видишь воду, я это понимаю. Мне-то что, я Пустынный Кода, у меня уши подолгу сохраняют запасы влаги, и этим я похож на многие пустынные растения, которые отращивают мясистые листья. Каждый приспосабливается, как умеет. Только люди вообще не умеют приспосабливаться, и для меня до сих пор загадка - как это они ухитряются выжить. Мы начали спускаться с холма и сразу увидели впереди деревню. Она была пуста. Это мы сразу поняли. Но все равно подошли ближе - куда еще было идти? На просторном лугу стояли семь домов, черных, хмурых, с высаженными окнами. Над ними полыхало солнце, и я впервые за много дней, что мы провели здесь, шкурой почувствовал название этих Окраин - Южные. - Смотри, - шепнул вдруг Исангард и тронул меня за плечо. Я обернулся. Крыша одного из домов слегка дымилась. И вот, в одно мгновение, огонь вырвался наружу и закричал, развеваясь в небе. Откуда-то взялся ветер, и огонь прыгнул на соседнюю крышу. Остальные дома стояли в стороне и потому не занялись. Мы сбились в кучу, глазея на пожар. Дома горели, и никто не плакал, никто не причитал и не мчался с водой, никто, кроме нас, даже не узнал о несчастье. И никто, кроме нас, чужих, не видел, как гордо и безмолвно они умирают, выпрямившись, словно перед казнью. Пять соседних домов, избавленные от гибели направлением ветра, сурово чернели окнами. И такая безысходность была в этом пожаре, вспыхнувшем в брошенной, забытой, никому не нужной деревне. Я прижался к Имлах и потихоньку высморкался в подол ее полосатой юбки. Мы спустились в ложбинку и обнаружили там мелкую речушку, бежавшую по разноцветным камешкам. Довольно долгое время мы провели в воде, но и сюда долетали белые клочья пепла. Наконец, Исангард забрался на крутой бережок и крикнул, что дома догорели. Тогда мы вернулись в деревню. Пять уцелевших домов стояли перед нами. Мы могли занять любой из них и жить, сколько вздумается, нас никто бы не прогнал. Но было в них что-то жуткое, что делало невозможной даже мысль о том, чтобы поселиться здесь надолго. Потом я понял: отсюда ушли домовые. А это еще хуже, чем если бы отсюда просто выехали люди. Когда домовые уходят, это, считай, конец. Если даже нечисть решила, что место дурное, то человеку делать тут совершенно нечего. Я так и сказал. - Мы не собираемся здесь жить, - заверил меня Исангард. - Мы переночуем, а завтра на первой заре уйдем. Мы осторожно поднялись на высокое крыльцо, стараясь ступать как можно тише. Тишина стояла первозданная. Дом был разгромлен, словно люди, покидая его, торопились. Добротная старинная мебель валялась перевернутая, из комода вытряхнули все ящики. Но печь была еще цела, и на полке стояли глиняные горшки, на стене висели всякие приспособления для кулинарии, которые живо напомнили мне орудия пыток, бывшие в широком употреблении на моем родном Востоке. В слабом свете блеснуло битое стекло старинного черного буфетика с витыми колонками и аккуратными досками-полочками. Смутно белели на полу растоптанные вместе с мусором перья из подушки. На окне Имлах увидела деревянный ларец, обтянутый темным коленкором и выложенный медными пластинами. Она раскрыла его, но ларец был пуст. Под треснувшим зеркалом лежали клочки ткани, ниточки и ржавые наперстки. Потом мы нашли под столом детскую колыбель, сплетенную из бересты и ивовых прутьев. В этом разоренном гнезде, еще теплом, все было сделано добротно, все из дерева и все на века. Мы поднялись на чердак. Лестница была построена капитально, так что даже мне не пришлось делать над собой усилие, чтобы забраться по ней. Странно, но еще сохранилось сено, а в углу я нашел прялку и кудель. На прялке какой-то умелец вырезал солярные знаки. Я подозрительно покосился на Имлах. Если она все же кикимора, то не выдержит - вцепится в кудель. Для ихней сестры первое дело - пряжа и прочие бабьи радости. Но Имлах осталась к этому равнодушна, и я просто терялся в догадках. Значит, она не кикимора? Но и не человек, это ведь ясно. Тогда кто? "Не угадаешь, дурак", - услышал я у себя в голове ее злорадный голос. "Сама ты дура", - подумал я. И тут я нашел в кудели нечто такое, из-за чего сразу забыл все наши склоки. Я увидел мертвого домового. Он был совсем крошечный, ссохшийся, седенький, весь заросший волосенками и словно запутавшийся в кудели. Глазки у него были пустые, бесцветные, без зрачков. Он до самой смерти так и не закрыл их, все смотрел куда-то в потолок. И рот у него был полуоткрыт. Во рту поблескивал зуб. Он был легкий, как веретено. Я не хотел, чтобы Исангард или Имлах увидели его, и потому осторожно прикрыл его клочком сена. - Я хочу есть, - заявил я очень громко. - Имлах, слышишь? Она не успела ничего заподозрить, потому что Исангард тоже шумно потребовал пищи, и мы втроем спустились с чердака. На душе у меня было прескверно. Имлах принялась шарить по полкам и довольно скоро обнаружила плетеную корзину, в которой сохранилось немного муки. Она сняла с гвоздя старенькое сито, просеяла муку и погнала нас с Исангардом за водой. Мы безропотно взяли ведро и отправились к речке, разговаривая по дороге. - Даже не верится, - мечтательно сказал Исангард, скользя по глинистой тропинке под обрыв. - Я как будто попал в сказку... Мне мать рассказывала: печи, ухваты... У нас-то этого никогда не было. У нас были кони, седла, мечи. Мать была у меня деревенская, для нашего племени чужая... Я в детстве думал, что она просто сочиняет. Исангард никогда не рассказывал мне, почему он ушел из дома. Иногда вспоминал свою мать - вот как сегодня. По его словам, она была красавица, тонкая, темноглазая. Ее звали Атвейг, и это же имя он дал своему мечу. Он называл меч своей подругой и говорил не "меч", а "спада". Возможно, то, что висело у него в ножнах за спиной, и было "спадой". Откуда мне знать, я не разбираюсь в оружии. Я знал только, что ЭТУ Атвейг он обожал и что никто из одушевленных существ, включая меня, никогда не пользовался таким его расположением. Впрочем, если бы он узнал, что я считаю Атвейг неодушевленным предметом, он бы меня прибил. Отчасти она действительно была живой, насколько это возможно для оружия. Имлах замешивала тесто в старенькой глиняной плошке. Прядка желтых волос все время падала ей на глаза, и она мотала головой, отбрасывая ее. Мы с Исангардом сидели на неудобной горбатой крышке сундука и восхищенно наблюдали за ней. Если ею не восхищаться, она вообще работать не будет, вот мы и старались изо всех сил. Имлах вдруг подняла глаза: - А представляете, сколько вкусных вещей готовилось когда-то в этой плошке?.. Сказка, подумал я мрачно. Сказка детства моего Исангарда. Наконец-то он нашел ее. Только в сказке этой уже давно никто не живет. 5. МАЛЕНЬКАЯ ХРАБРАЯ ИМЛАХ Следующие два дня я все время возвращался мыслями к тому, что увидел в заброшенной деревне и на старом кладбище. Кому это, кстати, пришла в голову умная мысль насадить бога на копье? Вот людоеды, честное слово. Я размышлял, теоретизировал, сравнивал, иногда чересчур увлекался, и потому шаг мой утратил размеренность. Когда я цеплялся ногами за сучья и падал в канавы, Исангард ругался и угрожал бросить меня умирать одного на дороге, если я по глупости своей переломаю себе ноги. Впрочем, я ему не верил. Мы так и шли: он впереди, я за ним, а сзади - Имлах. Создавалось впечатление, что мы идем вполне целеустремленно, но я-то понимал, что мы топаем наугад, и неизвестно еще, во что все это выльется. А девица с нами увязалась, я думаю, все же неспроста. Я предполагал, что ее надоумил Гримнир - не знаю уж, кто он такой. Исангард шел и шел по лесной дорожке своим ровным шагом, словно он никогда не уставал. Я знал, что он так и будет идти, ни разу не споткнувшись, пока внезапно не остановится и не объявит, что неплохо бы и отдохнуть. И тогда можно падать на обочину и ждать, пока он соберет костер и найдет воду для чая. Мне все меньше и меньше нравилась местность, по которой мы продвигались. Во-первых, по обочинам опять возникла трясина, причем, еще более гнусная и гиблая, чем несколько дней назад. Это было целое море сплошной черно-коричневой жижи с маслянистыми лужами, которое то и дело бугрилось и булькало. Такое хоть кому испоганит настроение, а я вообще легко поддаюсь внушениям и потому приуныл. А во-вторых, у меня возникло... ну, предчувствие, что ли. Не скажу, что определенно стало труднее дышать, но что-то вокруг нас неуловимо изменилось. Словно бы в воздухе разлилось недоброжелательство. Словно кому-то очень не хотелось, чтобы мы тут шли. Хотя мы вели себя примерно и тихо, веток не ломали, живой природе без особой надобности урона не наносили. Я не хотел, чтобы Исангард о чем-нибудь таком догадывался, что его терзать понапрасну. Поэтому я решил вслух ничего не говорить, а вместо этого подумал, обращаясь непосредственно к Имлах: "Эй, ты... кто ты там... Это твоя работа?" Она не ответила. Я мысленно заорал: "Имлах! К тебе же обращаются, кикимора болотная!" Я почувствовал злобный взгляд у себя на затылке. Проняло, значит. Прямо в ухо мне прошипел ее змеиный голос: "Заткнись, лопоухий!" Вот ведь навязалась нам на шею. Так хорошо без нее было. "Ты чувствуешь, как что-то давит на нас, Имлах?" - подумал я и порадовался своей выдержке. Вежливый я все-таки, когда в этом возникает острая необходимость. Она не успела ничего ответить, потому что неожиданно Исангард остановился. Поскольку я давно чуял недоброе и испугался ужасно, то сразу же подбежал и сунулся к нему под мышку. Имлах тоже подошла и прижалась к нему с другого бока. Липучка несчастная. Он положил руку мне на плечо. - Смотрите, братцы, - сказал он негромко. - Вот мы и пришли. Прямо перед нами лежала непроходимая полоса. Справа и слева приветливо булькала трясина - только и ждала, когда мы шагнем с дороги в сторону, надо полагать. Бревна, положенные поперек болота, были густо утыканы ржавыми шипами, высотой примерно в полтора-два дюйма, очень острыми (запросто подошву проткнут) и, что весьма возможно, ядовитыми. Это безобразие тянулось ярдов на двадцать. Дальше дорога шла в гору, и трясина заканчивалась. - А ведь кто-то очень не хочет, чтобы мы шли дальше, а? - произнес Исангард, и по его голосу я понял, что он страшно доволен. Просто счастлив. На него это похоже. - Нашел, чем радоваться, - буркнул я. - Надо поворачивать. Зря мы вообще ввязались в это дело. - Мы еще никуда не ввязались, - возразил он. - Но скоро ввяжемся. Что ты там говорил про какой-то ключ? Так и есть. Из моего бормотания под нос он каким-то образом выловил самое главное. Дурацкая привычка думать вслух! - Исангард, - сказал я, высвобождаясь из-под его руки. - Вот объясни мне, почему ты слушаешь мысли, которые вовсе не для тебя предназначены? - Я случайно, - сказал он. - Ты же не предупредил меня, чтоб я не слушал, верно? Он, конечно, был прав, хотя неплохо бы самому соображать, а не ждать моих предупреждений. Я решил больше не трогать опасную тему. - Судя по этому мощному заграждению, неприступному даже для боевых верблюдов Салах-ад-дина... - начал я. - У Салах-ад-дина не было верблюдов, что ты мелешь, Кода, - укоризненно встряла Имлах. - Девице вообще неприлично рассуждать о боевых верблюдах, - отрезал я. - Девице прилично рассуждать только о домашнем хозяйстве. Поставив ее таким образом на место, я замолчал. - Ну так что? - не выдержал Исангард. - Начал - так заканчивай. Что ты хочешь сказать? - Я хочу сказать, что это препятствие является косвенным доказательством того, что мы на верном пути. Если мы ищем неприятностей, разумеется, - поспешно добавил я. - По мне так самым верным путем будет путь назад. - Вот это уж дудки, - заявил Исангард. - Я назад не пойду, не надейся. Я мрачно покосился на него. Я имел с ним дело без малого четыре года и за этот срок успел уже твердо усвоить, что спорить с ним бесполезно. Его надо принимать целиком, как свершившийся факт. Поэтому я задумался. Налицо факт: Исангард, который решил пройтись по смертоносным шипам, чего бы это ему ни стоило. Налицо также другой факт: полная невозможность это сделать. Нужен помощник, который владел бы достаточно результативной магией. Имлах... Вряд ли она что-то умеет. Кикиморы или русалки - или кто она там - в таких ситуациях бесполезны. Да и не захочет она раскрываться. Для Исангарда она просто девочка, беззащитная и очень хорошенькая. Вон как он на нее смотрит. Я тоже стал смотреть на Имлах, чтобы она не воображала, что он на нее смотрит просто так. Пусть думает, что мы оба смотрим на нее с надеждой. Но она, оказывается, даже не замечала нас. Она побледнела и с отрешенным видом повернулась к этим шипам спиной. - Что с тобой? - Исангард очень удивился и хотел было взять ее за руку, но я остановил его. Она сложила ладони под подбородком, словно собирая в одно целое все то немногое, что называется на земле "Имлах". Потом медленно развела ладони, отдавая это целое окружающему миру. Губы ее были плотно сжаты, но я уловил еле слышный шепот - то ли ветер прошелестел, то ли ее мысли, которые она не могла удержать в тайне. Это было что-то вроде детской считалочки: Имлах - вздох, Имлах - сон, Имлах - мох Кукушкин Лен... Пузыри в трясине надувались и вспыхивали радужными разводами, словно чьи-то глаза, которые следили за нами с возрастающим неудовольствием. Вырастая до размеров моего кулака, глаза эти лопались и тут же вздувались снова, уже в другом месте. - ...Имлах - мох Кукушкин Лен... - повторил голос и почти беззвучно выдохнул или простонал: - ...а-а-а... Она медленно осела на землю и откинулась назад, спиной на острые шипы. От рук, от белых косичек побежала зелень, и через мгновение все эти колючки были закрыты плотным, в несколько дюймов, слоем густого мха, в котором покачивались тоненькие золотисто-коричневые цветочки. Исангард смотрел на все это широко распахнутыми глазами. - Что это, Кода? - спросил он шепотом и вцепился в мою руку. - Рот закрой, - деловито сказал я. - Ты еще не понял? До чего ты наивный, Исангард, просто удивляюсь. Она дурачит тебя, прикидывается человеком, и тебе даже не приходит в голову заглянуть в ее мысли и вычитать там как по-писаному, что ей уже лет двести, что она нелюдь и много что еще... - Я не читаю чужих мыслей, - заявил он, помрачнев. Только подслушиваешь, подумал я и, ступив на мох, для верности немного потоптался. - Она превратилась, - сказал я. - Молодец девчонка! Тут мягко и шипы не прокалывают. Лучше всего не идти, а катиться, так давление меньше. Он все еще медлил. - Не могу я, - признался он. - Боюсь сделать ей больно. Стоя на мху, я не выдержал и заорал: - Так выхода же другого нет! Гуманист нашелся... По мху прокатился вздох, и он, наконец, решился. Придерживая меч и мешок с нашим походным барахлом, он опустился на кромку мха и быстро, как будто его запустили хорошим пинком, перекатился на другую сторону ловушки. Я торжественно следовал за ним. Да, молодец все-таки эта Имлах. Отбросила ложную гордость и показала, кто она есть. Ведь даже от феи может быть толк, если, конечно, фея постарается. Мы выбрались на холм и почти сразу же нашли родничок. Вода в нем была необыкновенно вкусной, и я надеялся, что она не содержит в себе яда. Я уже рисовал себе в мыслях приятную картину, как мы тут отдыхаем и попиваем чаек. Поэтому я, позабыв усталость, принялся помогать, распаковал вещи и принес немного веточек, пока он валил высохшую елочку и отстругивал от ствола щепу. Мох все еще лежал, и никакой Имлах не было в помине. - Может быть, с ней что-то случилось? - спросил Исангард, подвешивая котелок над огнем. - Дурак ты. Она фея, говорят же тебе. Что с ней сделается? Мне почему-то не понравилось, что он так о ней беспокоится. Но он меня не слушал. Встав на ноги, он обвел глазами лес и болото. Уже начало темнеть, так что в сумерках он сумел разглядеть совсем немного. - Ты последи за огнем, а я сейчас приду, - заявил он и потопал вниз, к трясине. Я смотрел, как заваривается чай, и на минуту опять подвел палку с висящим котелком над огнем, чтобы чай разок провернулся. Исангард запрещает мне это делать, говорит, что так недалеко до наркомании, но по мне, наркоманы - это те, кто не может жить без листьев ката, а чай - штука невинная. Из темной ложбинки донесся его вопль: - Имлах! В голосе было столько тревоги, что я чуть котелок не выронил. За моей спиной что-то зашуршало. Я резко повернулся и сразу же вытаращил глаза - желтые, круглые. Они всегда производят сильное впечатление на незваных гостей. Даже если гости из нечисти. На севере Пустынный Кода - весьма редкое явление, они все поначалу пугаются, потому что не знают, чего от меня можно ожидать. Но это была Имлах. Грязная, вся в лохмотьях, еле живая от усталости и, по-моему, страшно смущенная. - Явилась, - проворчал я, тоже почему-то чувствуя неловкость. И, встав во весь рост, крикнул, обращаясь к ложбинке: - Исангард! Она здесь! Он примчался почти в тот же миг, и физиономия у него была встревоженная. Еще меньше мне понравилось, как он схватил ее за руки и, слегка отстранив, принялся изучать взглядом ее многочисленные царапины. - Эх, ты... - сказал он и ласково усадил ее на бревно возле нашего костра. Он вытащил из сумки какую-то ветошь и принялся поливать ее чаем. По его мнению, ссадины лучше всего промывать именно чаем. - Я ведьма, - тихонько созналась она. - Ты уж прости, Исангард. Не хотела тебе говорить. - Не надо ничего говорить, - сказал он. - На самом деле все это ерунда. - Если хочешь знать, Имлах, - сказал я, - у Исангарда была одна знакомая богиня. Я думал, что Имлах завянет от этих моих слов, но она как будто их не расслышала. - Завтра я буду в полном порядке, - сказала она. - Шипы были здорово ядовитые, но для мха неопасные. И для нечисти тоже. - Она слегка покраснела под разводами грязи. - А вот человеку смерть. Я потом еле содрала с себя отравленный мох... Ладно, это все мелочи. Главное - что мы прошли. - Главное даже не это, - негромко сказал Исангард, усаживаясь на землю возле ее ног. Его темные глаза тихонько засветились. Такими они становятся, когда он чует надвигающуюся опасность. В отличие от нормальных людей, Исангард почему-то радуется, встречая на своем пути различные неприятности. Он уверяет, что это разнообразит его монотонную жизнь. - А что, по-твоему, главное, Исангард? - спросил я. Ответ превзошел все мои наихудшие предположения. - Главное, Кода, что мы теперь точно знаем: кому-то не нравится, что мы идем этой дорогой. Значит, мы идем куда нужно. - А... ты нашел себе занятие по душе? - горько произнес я. - Будешь спасать неизвестно кого от неизвестно чего. А я только Пустынный Кода. Я хочу нормально дожить до старости. Он уже привык к тирадам подобного рода и перестал обращать на них внимание. Я это знал и ворчал больше для порядка. Чтобы он не очень расслаблялся. Имлах задумчиво терла красочный кровоподтек на ноге пониже колена. Я догадался почему-то, что он возник на том месте, где я потоптался, доказывая Исангарду, что с девчонкой ничего не случится, если по ней немного походить ногами. Она заметила, как я смотрю на нее, и уши мои предательски покраснели. А она засмеялась, как будто увидела нечто очень приятное, и погладила меня по голове. 6. СТИХИЙНОЕ БЕДСТВИЕ Я проснулся раньше всех. Эти двое, конечно, дрыхли. Исангард развалился прямо на траве, положив под голову трухлявое бревно. Представляю, как это возмутило обитавших там козявок. Исангард умеет спать где угодно и сколько угодно. По-моему, он даже умеет отсыпаться впрок. Утреннее солнышко еще не забралось под куст, избранный моим другом-человеком в качестве резиденции. По Исангарду сновали какие-то жуки, но подобные мелочи не могли разбудить этого упрямца. Имлах прикорнула, завернувшись в его плащ. Во сне она трогательно посапывала. Я назначил сам себя кухонным мужиком. Не гордый я и самоотверженный. И настроение у меня было приличное, насколько это возможно в таком гиблом месте. Болото осталось позади. После ловушки с шипами дорога пошла вверх и вывела нас на берег лесной речки. Симпатичная такая черная речушка в густо заросших берегах, вся покрытая пятнами кувшинок. Чем-то она очень напоминала ленивого обожравшегося удава. Я аккуратно сложил дрова, приготовленные с вечера Исангардом, поджег их и повесил над огнем котелок. Утро занималось свежее, чудное, но я заранее видел уже, что к полудню начнется невыносимая жара. Если бы кто-нибудь поинтересовался моим самочувствием, то я сказал бы этому благодетелю, что не выношу такой влажности. Подобная температура воздуха для меня тьфу, но с влажностью здесь, на Южных Окраинах, просто форменный караул. Вода закипела. Я заварил чай, разлил его по кружкам и пристроил их поближе к костру, чтобы не остывали, а в освободившемся котелке стал варить кашу. Каша - гадость, это вам любой Пустынный Кода скажет. То ли дело сочные листья какбатула, который растет в Певучих Песках. Что это такое - объяснять бесполезно, если вы не пробовали. Но когда очень хочется есть, то и каша пойдет, а с тех пор, как я связался с Исангардом, я постоянно хочу есть. Я заметил, что чай в одной из чашек потихоньку перекипает, и отодвинул его подальше от костра. Невидимый в ярком утреннем свете огонь потрескивал и обдавал сухим жаром мои колени, когда я присаживался рядом на корточки. Река беззвучно струилась внизу, а синие стрекозы проносились надо мной, прекрасные и чуткие, как стрелы. Я позвал громким шепотом: - Исангард! Он тут же проснулся, лениво похлопал ресницами и сел. Первым делом нашел глазами Имлах, а потом улыбнулся мне, приветливо и чуть-чуть виновато. За это я его моментально простил и сказал довольно грубо, чтобы он не воображал о себе лишнего: - Иди умойся. Чучело. Он легко встал, прошел мимо костра, сунул нос в котелок, где булькала, плавилась и неудержимо пригорала каша, а потом, как был, в одежде, рухнул с обрыва в воду. Я даже подскочил. Никогда не знаешь, чего от него ожидать через минуту. Имлах беспокойно зашевелилась под плащом. Из-под обрыва донесся его победный вопль. Так орут жители пустыни, когда большой толпой гонят на смерть врага. Я уже привык к его отвратительным манерам, которые он перенял у моих земляков за время пребывания в плену, но Имлах, кажется, перепугалась до смерти. Бедняжка забыла о всякой осторожности, и на меня обрушился поток ее бессвязных мыслей, и в каждой бился страх. - Не бойся ты, - снисходительно произнес я вслух, чтобы до нее скорее дошло. - Мой друг пошел принять освежающую ванну. Надо же когда-то привести себя в порядок. Не все могут жить растрепами, знаешь ли. А вид у нее действительно был жалкий. К утру все ее синяки как следует проявились, и девчонка приобрела сходство с пятнистой гиеной. Несчастная такая, всклокоченная гиенка с испуганными глазами. Исангард вылез на берег, жутко довольный собой. Вода текла с него, как с водяного, с шеи свешивались склизкие водоросли - подцепил уже. Темные глаза сияли. - А там, оказывается, ключи подводные бьют, - сообщил он и, заливая все вокруг, уселся возле костра прямо на землю. Он схватил голыми руками кружку с горячим чаем, обжегся, тихо охнул, но кружки не выронил. Исангард лучше руки себе сожжет, чем прольет чай. Морщась, он поставил ее обратно на траву и стремительно приложил ладонь к мокрой одежде. - Ну и дурак, - шепнул я. - Иди лучше окунись, - предложил он. - А мы с Имлах доварим кашу. - Он обернулся. - Имлах! Ты где? Имлах! - Я здесь, - негромко отозвалась она неизвестно откуда. - Я... мох... - Иди завтракать, мох, - сказал он, как ни в чем не бывало. Можно подумать, он встречает таких девиц ежедневно. - Я некрасивая, - пропищала она жалобно. - Я нелюдь. Мне двести восемь лет. - Дуреха ты, - сказал Исангард в пустоту очень ласково. Такое с ним редко случается. Обычно он ругается, как последний работорговец, если, помилуй Зират-Диннин, завтрак почему-либо задерживается. Я не понял, откуда она появилась. Она просто встала с земли и сделала вид, что ничего особенного не произошло. Мало ли какие вещи по неосмотрительности случаются. Вот, нечаянно превратилась в мох. Я сердито бросил ей ложку. "Кокетка противная", - подумал я. Она в ответ только посмотрела на меня умоляюще. Мы начали есть, сталкиваясь ложками в тесном котелке. Каша была с дымком, довольно вонючая. К тому же, из костра в нее насыпался пепел и даже какая-то обгоревшая веточка хрустнула на зубах. И все потому, что Исангард утопил крышку от котелка. Был такой прискорбный случай, еще давно. Мы уже приступали к чаепитию, когда кусты на берегу зашевелились и оттуда высунулись морды. Сначала одна. Потом сразу десять. От неожиданности Исангард откусил кусок своей деревянной ложки, которая в тот момент, к несчастью, оказалась у него во рту. Морды были человеческие. Тупые, целеустремленные, с безмозглыми, горящими взорами. Все они были абсолютно одинаковые, как будто их одна мама родила и одна нянька воспитала. Я не понял даже, люди это или все-таки не совсем люди. Может быть, и люди, только совершенно отупевшие от единственной мысли, которая засела в их куцых мозгах в качестве смысла жизни: никого не пускать за реку. Не знаю уж, кто их так изуродовал. Вид у них был жуткий, и я перетрусил. На моем месте любой Пустынный Кода уже давно ударился бы в бегство, и то, что я все еще стоял и смотрел, как они лезут из кустов и выстраиваются на берегу, было уже само по себе героизмом. Ни одной связной мысли от кустов не доносилось. "Убить... Убить..." Надоело даже слушать. А они все лезли и лезли. По-моему, там притаилась целая армия. Исангард вскочил, оттолкнул Имлах, которая исчезла под обрывом, и бросился к своему оружию. Дохлое дело, вяло подумал я, они его прикончат. Он может быть богом войны, хоть самим Нергалом, они его просто задавят численностью. Их было уже около сотни. Кто знает, может быть, это были местные жители, подвергшиеся мутации? Может, их завербовал в эту банду злой волшебник? Или они не выдержали пыток и перешли на сторону неприятеля? Не исключено, что каждый из них по отдельности был в домашних условиях вполне приличным человеком. Но сейчас налицо имелась дикая орда, одержимая идеей перерезать нас. На всякий случай я послал им несколько устрашающих сигналов. Я не очень надеялся на успех, но это, как ни странно, подействовало. Они не набросились на нас сразу, а замялись и принялись топтаться в десяти шагах от Исангарда. Я понимал, что пауза долго длиться не может. Сейчас эти болотные шакалы очухаются. И тогда словно монастырский колокол Кайаб-Сэба ударил у меня в ушах, и я понял, что настала пора. Я Пустынный Кода, я дух зла, насилия и смерти. Это меня отгоняли бесстрашные монахи, ударяя в свой огромный колокол, стоящий на пьедестале из цельного камня посреди их обители. И тогда я отступался от Кайаб-Сэба. Этот глубокий звон наполнял меня яростью и жаждой разрушения и, скрывшись в пустыне, я бесчинствовал вовсю. Впрочем, тогда я был подростком и страдал всеми комплексами переходного возраста... Исангард ждал нападения. Я понимал, что он их не боится, но вряд ли это ему поможет. Я выпрямился. Прислушался к миру. Огромный и больной, он лежал вокруг меня и чутко отзывался на мои призывы. Хороший ты мой, подумал я, словно обращался к загнанному коню. Сейчас я устрою вам тут стихийное бедствие. Я позвал огонь. Воду. Камни. Неожиданно мне ответил песок. В миле от нас находился песчаный карьер. Дорогу они тут строили, что ли? Я вскинул руки, собирая ветер, и деревья на холмах внезапно зашумели. Я послал его на карьер, за песком, и велел вернуться. И он вернулся. Я свил его в смерч. Извиваясь, он стремительно несся к нам с холмов. Я завил его так круто, что он почти не ронял песка. - Исангард! - крикнул я. - Ложись! Ложись лицом вниз! Прикрой голову! Он все еще медлил, не решаясь опустить меч. - Ложись! - заорал я в бешенстве. Смерч обвился вокруг меня. Глаза мои засветились желтым светом, плащ взлетел над плечами, как драные крылья, шерсть встала дыбом. Я поднял руки и с силой выбросил их вперед, указывая на бандитов. И вся ярость стихийного бедствия обрушилась на них. Песок забивался в глаза, в нос, в уши. Ветер швырял людей на деревья, тащил сквозь кусты, поднимал на высоту десяти-двенадцати ярдов и отпускал. Давно я так не веселился. Не то, чтобы мне доставляли особую радость чужие страдания. Просто люблю хорошую работу. Приятно было видеть, что я не разучился еще соединять силы природы, направляя их разрушительную мощь на врагов. Все стихло так же внезапно, как и началось. На холме образовалась изрядная куча песка. Я буквально стер бандитов с лица земли. Несколько деревьев, вырванные с корнем, лежали на берегу. Я был очень доволен собой. Исангард продолжал лежать на траве, не шевелясь. Немного испугавшись, я подбежал к нему и потрогал его за плечо. - Вставай, - сказал я. - Все кончено. Он тяжело оперся локтями о землю. Я увидел, что он растерян. - Что это было, Кода? - спросил он сипло. - Небольшое стихийное бедствие. Смерч. - Кода, - сказал он, - а эти... которые хотят нас уничтожить... не знаю уж, кто они такие... - Жалкие наемные убийцы, - небрежно отозвался я. - А смерч? - возразил он. - Кто его, по-твоему, на нас наслал? Тут я обиделся. - Во-первых, не на нас. А на них. А во-вторых... среди нас есть дух насилия, разрушения и зла. За кого ты меня принимаешь, человек? - высокомерно произнес я, заворачиваясь в свой плащ. Уж очень я обозлился. - Я Пустынный Кода. Я могу, если хочешь знать, вызвать такой ураган, что от ваших дурацких Южных Окраин не останется даже воспоминания. Все будет ровное, как сковородка. И присыпанное сверху песочком. Какой-то примитивный смерч вообще не стоит упоминаний. Я, конечно, загнул, но он здорово меня разозлил. Ведь не первый же год меня знает, кажется, мог бы уже понять, что я вовсе не шучу, когда характеризую себя как прибежище зла и сеятеля стихийных бедствий. Он сел. Взял меня обеими руками за уши и потерся носом о мою шерсть. - Кода, - сказал он. - Я виноват. Ты настоящий герой, ты нас всех спас. Ты действительно великий злобный дух пустыни. Я с достоинством высвободился. - Это мне известно и без тебя, человек, - сказал я. Из-под берега показалась Имлах - две торчащих косички, синяк под моргающим глазом. Я смерил ее взглядом. "Поняла, с кем имеешь дело?" - подумал я, не скрывая своего торжества. Она, видимо, поняла. Потому что остаток дня я провалялся на травке, ковыряя щепочкой в зубах, а Имлах с Исангардом, стоя по колено в ключевой воде, вдвоем оттирали котелок от подгоревшей каши. Был уже поздний вечер. Мы решили провести на берегу черной речушки еще одну ночь и как следует отдохнуть после пережитых потрясений. В конце концов, торопиться нам было некуда. Мы закончили дела, которые неизменно возникают в течение дня и которые Исангард в минуты философских раздумий называет "хламом жизни", и теперь лениво потягивали чай, сидя у костерка. Вернее, сидели мы с Имлах, а Исангард вообще перестал соблюдать правила хорошего тона и, развалившись на травке, задумчиво смотрел в огонь. Жаркий свет костра заливал его физиономию, и я думал о том, что чертовски привязался к нему за эти годы и мне будет очень плохо и одиноко, когда его, наконец, убьют. Потому что дело к тому шло. Неожиданно он насторожился. Сперва он замер, прислушиваясь к чему-то, потом поднялся на ноги и метнулся в кусты, росшие ярдах в пятнадцати от нашего лежбища. Я ровным счетом ничего не слышал и теперь, привстав, изо всех сил вытягивал шею, пытаясь разглядеть, что же там происходит в темноте. Наконец, до меня докатилась такая волна чужого страха, что меня чуть не стошнило - уж на что я ко всему привычный! Исангард выволок из кустов белобрысую личность, у которой глаза на лоб лезли от ужаса, что придавало его роже, и без того малопривлекательной, вид совершенно идиотский. Личность была выше Исангарда почти на целую голову и шире ровно в два раза. Я предположил, что это единственный, кто уцелел после моего стихийного бедствия. Имлах встала, тревожно вглядываясь в темные фигуры мужчин - Исангарда и его добычи. - Сядь, - сказал я ей тоном бывалого рубаки. - Он его все равно сюда притащит. Я не ошибся. Белобрысый вскоре предстал перед нами во всем блеске своей безмозглости. С ним можно было особенно не возиться. Я откинул капюшон, посмотрел на него своими круглыми светящимися в темноте глазами и подергал немного носом - этого хватило. Я чуть не помер со смеху, когда он разинул рот, поспешно зажал его ладонями (каждая размером с лопату) и вытаращился на меня с диким ужасом. Потом он шарахнулся в сторону и снова столкнулся с Исангардом, который стоял на границе светового круга с мечом в руке, словно охраняя костер от ночного мрака. Белобрысый заметался, теряя на ходу остатки своего (и без того не слишком мощного) рассудка. Наконец, выбрав из нас двоих человека, он бросился Исангарду в ноги. Мой алан так растерялся, что я снова захохотал. Неожиданно Исангард рявкнул на меня: - Заткнись, Кода! Я подавился. Он отступил от громилы на шаг и еще более злобным голосом велел ему подниматься на ноги. Стоя на коленях, громила преданно мотал головой. - Дурак, - со вздохом сказал Исангард. Он обошел громилу по кривой и снова сел к костру. Пленник поспешно передвинулся так, чтобы стоять к нему лицом. Я заметил, что несмотря на свое сугубо мирное поведение, Исангард все же держал меч наготове. Умница он у меня все-таки, подумал я растроганно. Громила шумно вздохнул и помялся. - Иди сюда, - негромко произнес Исангард. Он уже успокоился и хотел кое-что выяснить. - Не убивай меня, - пробубнил громила, не трогаясь с места. Исангард брезгливо скривился. - Кому ты нужен... Громила осторожно подсел к костру, покосился на Имлах, которая глазела на него, по-детски приоткрыв рот, потом боязливо перевел взгляд на меня, и его передернуло. Надо же, какой чувствительный. - Ты голодный? - спросил Исангард. Громила тупо уставился на него, словно не понимая, о чем его спрашивают. Исангард вытащил из мешка кусок хлеба, немного п