, - сказал я. Мурзик обогнал меня, отворил калитку. Я вошел. Мурзик зачем-то на цыпочках прошествовал следом. Мы позвонили. Дверь была новая, обитая коленкором. Под коленкором чувствовалась пуленепробиваемая стальная пластина. Дверь распахнулась сразу, стремительным энергичным движением. На пороге стоял моложавый мужчина невысокого роста, узкоплечий, стройный. На нем были джинсы и клетчатая рубашка, как на рабочем. - Проходите, братья, - ни о чем не спрашивая, сказал добрый маг. - Мы не братья, - сердито сказал я. - Вот еще не хватало. Он удивленно-ласково посмотрел мне в глаза. - Все люди братья, - проговорил он. И направился в комнаты. Мы прошли следом. Мне сразу все не понравилось. Не хочу я, чтобы какой-нибудь Мурзик числился моим братом. В комнате у доброго мага не продохнуть было от идолов и божков. Набу, Син, Инанна и Нергал таращились из каждого угла. Но больше всего было изображений Бэла. - Садись, брат, - молвил маг, придвигая мне тяжелое кресло. Сам он уселся за стол и вперился в меня взглядом. Я чувствовал себя так, будто меня привели на допрос. Мурзик уселся на корточки у двери и, тихонько покачиваясь, принялся оглядываться по сторонам. Он даже рот приоткрыл, так ему все было любопытно. - В общем, так... - начал я, но трехглазый Пахирту перебил: - Молчи, брат! Я буду смотреть! Я увижу! Я замолчал. В комнате стало тихо. Только часы тикали, да добрый маг то и дело громко сглатывал слюну. Наконец он заговорил отрывисто, задыхаясь: - Да... Крепко потрепали тебя в астральных боях, воин... Но ты будешь исцелен. Работа предстоит тяжкая, опасная. Плечом к плечу одолеем мы врагов, брат. Ты должен верить и сражаться. Я дам тебе астральный меч и астральный щит и никакая атака не будет тебе страшна! - Я ни с кем не... - начал было я. Он вскинул руку. - О, молчи! Молю, молчи! Я вижу следы астральных ран на твоем тонком теле! Мурзик обеспокоенно заворочался у двери. - Я и то говорю ему, господин: "Вы бы кушали, господин! Вас мало ветром не качает..." Это у него все от переживаний. И на работе себя не жалеет. С чего тут телу полным быть? Будет тут тело тонкое... - Я об ином теле, брат, - живо обратился к Мурзику добрый белый маг Пахирту. - Я о том тонком астральном теле, которое... Я вижу, что у твоего брата оно изранено острыми мечами. Он - отважный воин. - Маг снова повернулся ко мне. - Да, ты отважный воин, брат! Следы множества схваток остались и кровоточат... - Видите ли... - начал я снова. - Называй меня "брат", - вскричал белый маг. - Умоляю, называй меня братом, брат! Иначе моя магия будет бессильна... - Видишь ли, брат, - через силу вымолвил я, - за несколько дней до того, как прийти к... тебе, я посещал иное место. Госпожа Алкуина... Пахирту сделал кислое лицо. - Для женщин, желающих найти себе мужа, - в самый раз. Но не для воина же, не для астрального бойца! Брат мой, ты правильно сделал, что пришел ко мне. Кто еще поймет воина, как не воин! Кто залечит рану, полученную в жестокой астральной битве с темными силами, как не добрый белый маг! - А крепко он ранен? - спросил Мурзик от двери. - Ну, господин-то мой. Ведь не видать глазом, не углядишь, что там с ним творится... Может, это... ахор сочится... Я ж не понимаю... - А это мы сейчас поглядим! - охотно сказал белый маг. - Для чего у нас третий глаз? Наш третий магический глаз? И он опустил веки. - Умоляю, брат, - прошептал он, - не шевелись. Сиди, думай о чем-нибудь... о чем-нибудь приятном... или неприятном... Только не шевелись и не прекращай потока мыслей... Я стал думать об Ицхаке и мослатой девице. А потом просто о девице. Нет, мне ее не хотелось. И Аннини не хотелось. И даже госпожу Алкуину не хотелось. Мне хотелось ту, переодетую мицраимским мальчиком. Тут Мурзик тихонечко сказал: - Ой... Я перевел взгляд на мага и разинул рот не хуже моего раба. На лбу, между бровей, у Пахирту открылся третий глаз. Глаз был круглый, желтый и очень любопытный. Время от времени этот глаз затягивался полупрозрачным веком. Вообще же он был похож на куриный. Глаз пялился на меня с бесстыдным интересом. Разглядывал и так, и эдак. Моргал. Щурился. Потом исчез. Пахирту открыл глаза. Вид у него был удивленный. - Брат, - сказал он, наклоняясь ко мне через стол, - тебе никто не говорил о том, что ты - великий воин? - Госпожа Алкуина. - Она имела в виду не то, - отмахнулся он. - Нет, я о другом. Твое астральное тело - это тело великого воина. Но оно какое-то... изорванное, что ли. - Раны залечил? - спросил я грубовато. - Или мне так и ходить израненным? - Залечу, - обещал Пахирту. И придвинул ко мне прейскурант. - Шесть сиклей - внутриполостная операция, четыре сикля - обычная. Заживление астрального рубца - два сикля. Можно также произвести косметическую операцию по улучшению цвета астрального лица на сорок один процент, но, я думаю, тебе это не нужно... - Держи десять сиклей, - решился я. - И лечи, что нужно. Он незаметным движением принял у меня деньги, ловко препроводив их в карман, и встал. - Прошу в операционную, - сказал он. Я прошел за ним в закуток, отгороженный от комнаты занавеской, и столкнулся нос к носу с огромным мрачным изваянием Нергала. Нергал глядел черными деревянными глазами, как живой. Я вздрогнул. Пахирту велел мне ложиться и закрыть глаза. Сказал, что операция продлится долго, потому что я весь изранен. Буквально разорван на кусочки. Он, Пахирту, вообще не понимает, как я до сих пор жив, имея такие многочисленные ранения астрального тела. Затронут астральный желудок и практически отказало левое астральное легкое. Я лег и закрыл глаза. Ничего не происходило. Пахирту стоял надо мной. Вроде бы, водил руками. Время от времени приоткрывал третий глаз и вглядывался. То и дело Пахирту хмыкал. То ли не нравилось ему что-то, то ли наоборот, нравилось. Наконец, я замерз и беспокойно зашевелился. Пахирту вскоре объявил, что операция закончена и жизнь моя вне опасности. Подал руку, помог встать. - Ну как? - заботливо спросил белый маг. Мне и в самом деле стало легче. О чем я и поведал магу. - Вот и хорошо, - обрадовался он. Он обрадовался совершенно искренне. - Надо выпить по этому поводу, брат. Я устал. Ты перенес тяжелую операцию, а впереди у тебя отчаянные астральные битвы, я вижу. Мы вышли из-за занавески. Мурзик, который в наше отсутствие забрался в кресло для посетителей и там задремал, испуганно вскочил. Пахирту вытащил из нижнего ящика стола три бокала и бутылку эламского виски. Налил. Мы выпили. Мурзик так отчаянно закашлялся, так потешно вытаращил глаза, что мы с магом расхохотались. - Что, брат, непривычно тебе? - спросил моего раба белый маг. - Непри...вычно, - выдохнул Мурзик. - Ну и не привыкай, - сказал Пахирту. И начал рассказывать. Он рассказывал нам с Мурзиком о том, как вышло, что у него открылся этот самый третий глаз. В молодости, то есть, двадцать лет назад, довелось Пахирту участвовать в войне с грязнобородыми эламитами. Там, кстати, и пристрастился к ихнему виски. - И вот, братья, можете себе представить: ночь, ракеты вспарывают темноту, то и дело оживает и начинает стучать далекий пулемет... А назавтра - атака! Штыковая! Мы выскакиваем из окопа, несемся. Себя не помним. Скорей бы добежать, скорей бы вонзить штык в живую плоть... Страшно помыслить, не то что - сотворить. И вот - кругом кипит бой. У ног моих корчится эламит, в животе у него торчит мой штык. А мне тошно, меня рвет. И страшно, как никогда в жизни не было и, дай Нергал, уже не будет. Отблевался я, а эламит еще живой, корчится. Хрипит, чтоб зарезал я его. А я и подойти-то боюсь. Оцепенение на меня напало. От шока. Смотрю на него, как дурак, и жду, пока он сам отойдет. Живучий, падла, попался. Ногами бьет, головой колотится. Пена на губах показалась. Я глаза закрыл, чтобы не видеть. И представьте себе, братья, - вижу! Я покрепче веки зажмурил - все равно вижу! Вижу, как корчится грязнобородый, и ничего поделать с собой не могу. Лоб пощупал, а там... а там третий глаз открылся! С той поры началось. Стал видеть прошлое и будущее. Поначалу только одно разглядеть и мог: кого в следующем бою убьют. Предупреждал, как мог. Много жизней спас. Когда война закончилась, только тогда и осознал, в чем призвание мое... Тут виски кончился. Трехглазый Пахирту дал моему рабу те десять сиклей, что заработал на операции по поводу ранения моего астрального желудка и левого легкого, и велел купить еще. Мурзик с готовностью побежал. Пока его не было, мы скучали. Разговор клеился плохо. Вскоре Мурзик вернулся. Принес дешевое пиво, воблу и сдачу в пять сиклей и три лепты. На стол выложил. Сикли хрустнули, лепты звякнули, пиво в бутылках стукнуло, а вобла прошуршала. Мы открыли пиво и смешали его с виски. Пахирту рассказывал один случай из своей практики за другим. Некоторые были смешные. Я, в свою очередь, пригласил его посетить нашу фирму "Энкиду прорицейшн". Узнав, что мы с ним не просто братья, но коллеги, Пахирту разрыдался и полез обниматься. Я приник к его груди. Пахирту закрыл глаза. Слезы текли у него из-под век. Третий глаз помаргивал куриным веком и растерянно озирался по сторонам. Мурзик набрался исключительно быстро и ушел блевать на газон, чтоб не поганить господский паркет, как он потом объяснил. Мы засиделись у белого мага до темноты. Потом взяли рикшу и погрузили меня в плетеную корзину. Мурзик побежал следом. Несколько раз он падал и жалобно кричал из темноты, чтобы его подождали. На следующий день я не пошел на работу. Лежал на диване, отходил. Грезил. Лоб себе щупал - может, и у меня третий глаз откроется. Ицхак, забежавший проведать меня в обеденный перерыв, сказал, что логичнее было бы предположить наличие третьего глаза у меня в жопе. Мурзик подал гренки в кефире. Я с отвращением съел. Мурзик обтер мой подбородок, залитый кефиром, переодел рубашку, которую я тоже запачкал, пока кушал, и ушел на кухню - мыть посуду. Я откинулся на диване. Позвал Мурзика. Приказал включить телевизор. По телевизору шла всякая муть. Несколько минут Мурзик переключал с программы на программу. У нашего телевизора есть и дистанционное управление, но Мурзик ему не доверял. Боялся, что телевизор от этого взорвется. Ему кто-то на строительстве железной дороги рассказывал, что был такой случай. Потом я велел выключить телевизор и убираться. Мурзик ушел. ...Может, бабу? Или нет, не надо бабу. Какая баба, себя бы в рамках туловища удержать, наружу не вывернуться... ...Так все-таки что со мной случилось? Гад ли космическую энергию мне перекрыл, астральные ли паскуды тело мое искромсали? Может, это все от плохого питания?.. Тут в дверь позвонили. Мурзик не слышал. У него в кухне вода шумела. - Мурзик! - крикнул я. - Мур-зик! Он прибежал - руки мокрые, в мыле. - В дверь звонят. Мурзик открыл. Кто-то, не переступая порога, заговорил. Мурзик вполголоса ответил. Там поговорили еще. Мурзик ответил громче: - Да не надо мне! Ну вас, в самом деле... И захлопнул дверь. - Мурзик! - капризничая, прокричал я с дивана. Когда он вошел и встал в дверях, спросил: - Кто приходил? Опять дворник? Ты что, снова мусор в окно вытряхивал? А? До помойки дойти лень? Смотри у меня... - Да нет, - нехотя ответил Мурзик. И отвел глаза. Он был заметно смущен. - Это эти... из профсоюза. - Из какого еще профсоюза? - Ну, из профсоюза "Спартак", - пояснил Мурзик. - Это профсоюз такой рабский есть. Каждый месяц вноси в ихнюю кассу одну лепту. На выкуп, то есть. Когда подходит твой черед, тебя выкупают на профсоюзные деньги. Свободным, то есть, делают. - Никогда не слышал. - А зачем вам о таком слышать, господин? - удивился Мурзик. - Вы - человек благородный и знатный. Вам рабский профсоюз как, извините, не пришей кобыле хвост... - Ну, - зловеще поинтересовался я, - и почему ты им сказал, что тебе не надо? Ты что, Мурзик, никак, на волю не хочешь? - Так... а что мне на воле делать? На ту же шпалоукладку наниматься? В гробу я эту шпалоукладку видел... Лучше я за вами ходить буду. Все в тепле да в ласке... Да и про этих, профсоюзных-то, про спартаковцев, на руднике знаете, что рассказывали? Я улегся поудобнее. Мне было муторно и скучно. Так скучно, что даже мурзиковы каторжные россказни сгодятся. Мурзик сбегал на кухню, выключил воду. Принес мне кофе. Хоть это делать научился - кофе варить. Впрочем, что тут уметь - ткни пальцем в кофеварку, а потом догадайся выключить ее, вот и вся наука. Я взял кофе и начал пить. Как всегда, мой раб навалил полчашки сахару. Никак не может отделаться от привычки мгновенно пожирать без остатка сразу все, до чего только руки дотянулись. - Ну вот, - начал Мурзик. - Был у нас такой забойщик во второй смене. Звали его Зверь-Силим. Прозвание у него такое было. Зверь. Этот Силим и рассказывал, как связался на свою голову со спартаковцами. Ну, как сегодня: явились и предлагают - вноси, мил-человек, по лепте в месяц. Кассу соберем. Через два года настанет твой черед, всем миром из рабства выкупим. Вызволим, значит. Чем профсоюз, мол, хорош? Все взносы одинаковые. А цены-то на рабов разные. Если на кого не хватает - из кассы добавят. И эта... юридическая поддержка... Ну, платит Селим, платит... Честно по лепте в месяц отдает... - А где он деньги брал, твой Силим? - перебил я. - А где придется, - пояснил мой раб. - Когда заработает по мелочи, а когда и сопрет... Ну вот. Проходит два года - профсоюзных ни слуху ни духу. Силим ждет-пождет, а их и не видать. Что такое? Стал искать. А их и нету. Сбежали. Утекли и кассу с собой унесли. Вот ведь... Силима вскоре после этого на воровстве поймали и продали. На наш рудник и продали. Вот дробит Силим камень, дробит, а сам мечтает, как спартаковцев этих повстречает и что он с ними сделает. А у него уж чахотка начиналась. Кровью харкать стал. Кровью харкает, бывало, всю породу заплюет, а сам ярится. И вот... - Свари еще кофе, - перебил я. Мурзик резво сбегал на кухню и вскоре вернулся с новой чашкой кофе. Я отпил два глотка. - Забери. Не хочу больше. Мурзик забрал у меня чашку. Глядел куда-то невидящими глазами. Вспоминал. Машинально отпил мой кофе. - Ну вот, значит, а тут пригоняют как раз новый этап, человек десять, все свеженькие, толстенькие, кругленькие... В шахте оно как? Помашешь, значит, кайлом с полгодика - либо подыхаешь насовсем, либо жилистый такой делаешься. А эти еще гладкие были. Их кнутом ударишь - кровь пойдет. А у нас уж шкуры такие дубленые, что и кровь не проступает, бей не бей... Силим-Зверь лежит на отвалах, кашлем давится. И вдруг - аж глаза у него засветились. Узнал! А тот, профсоюзный-то, Силима не признал. Беспечально рядом плюхнулся. Поротую задницу потирает. Силим ему и говорит грозно так: "Помнишь меня?" Тот: "Чаво?" Силим поднялся. "А вот чаво!" И все припомнил. И про одну лепту в месяц, и про то, что через два года никто выкупать его не явился... - И убил? - спросил я. - А как же! - радостно подтвердил Мурзик. - В тот же день. В штольне. Взял за волосы и об стену голову ему разбил. Тот сперва орал, потом мычал, а после и мычать перестал. Обоссался и кровью изошел... - А Силим? - Зверь-то? Недолго после того прожил. Помер у меня на руках. Хороший был человек, - с чувством проговорил Мурзик. - Перед смертью все улыбался. Не зря, говорил, жизнь прошла, не зря... Когда наутро я пришел на работу, в офисе висела большая стенгазета "РУПОР ЭНКИДУ-ПРО". Иська, небось, часа два пыхтел над этим убожеством. И не лень же было... На самом видном месте стенгазеты красовалась моя фотография. Под фотографией было написано черным маркером: "ПОЗОР ПЬЯНИЦЕ И ПРОГУЛЬЩИКУ ДАЯНУ! Может ли алкоголик и рабовладелец быть прорицателем? Вот вопрос, который волнует вавилонскую общественность! Ибо налогоплательщику вовсе не безразлично, чья именно жопа овевается ветрами перемен. И если это жопа человека слабых моральных устоев, то..." Я не успел дочитать. Вошел Ицхак. На локте у него сонно висла костлявая девица из Парапсихологического Института. - А! - торжествующе возопил Ицхак. - Читаешь? - Слушай, Изя... - начал я угрожающе. - Если ты думаешь, что... Тут во мне проснулся астральный воин. Я налился бешенством и заморгал. - Арргх! - сказал Ицхак. - Лгхама! - Не лгхама, а л'гхама, деревня! - поправил я. Девица подняла голову и слепо поглядела на меня сквозь очки. - Ладно, не обижайся. - Ицхак освободился от девицы и подошел ко мне. - Хочешь, я сниму? Я просто так повесил, ради шутки. - Сними, - проворчал я, чувствуя, что не могу долго на него злиться. Есть в Ицхаке что-то такое - способное растопить любой лед. То ли искренность, то ли ушлость... Он залез на диван в ботинках и снял. - Забери. Можешь сжечь. - Уж конечно сожгу, - обещал я. - Кстати... - начал Ицхак, спрыгивая на пол и отдавая мне ватманский лист. На лоснящемся черном диване остались отпечатки подошв. Я забрал "стенгазету" и свернул ее в тугую трубку. Ицхак тем временем шарил у себя по карманам и наконец извлек очень мятую газетку. Она имела устрашающее сходство с той, что присватала мне матушка. - Прочти, - сказал Ицхак. Я развернул листок, расправил его и послушно забубнил вслух. - "Прямой обман масс, который принято именовать научным словом "прогнозирование", предназначенным сбивать с толку малообразованный класс трудящихся, из которого кровопийцы-эксплоататоры-рабовладельцы высосали всю кровь до последней капли крови..." - Ты что вслух читаешь, как малограмотный? - удивился Ицхак. Я покраснел. Очкастая девица пристально посмотрела на меня, но на ее костлявом лице не дрогнул ни один мускул. Как у нурита-ассасина пред лицом палачей. "Ниппурская правда" долго поливала нас грязью. Причем, совершенно бездоказательно. И не по делу. Я вернул Изе газетенку. - Ну и что? Он хихикнул. - А то, что теперь мы официально считаемся еще одной организацией, которой угрожают комми. Я все еще не понимал, что в этом хорошего. Ицхак глядел на меня с жалостью. - Очень просто. Под эту песенку я вытряс из страховой компании несколько льгот. Нас перевели в группу риска категории "Са". А были - "Ра". Понял, троечник? - Ну уж... троечник... - пробормотал я. - Не при дамах же!.. По лицу очкастой особы скользнуло подобие усмешки. Ицхак, конечно, гений. Из любого дерьма сумеет выдавить несколько капелек нектара. И выгодно всучить их клиенту. И клиент будет счастлив. В этот момент зазвонил телефон. Не зазвонил - буквально взревел. Будто чуял, болван пластмассовый, что несет в себе громовые вести. Ицхак коршуном пал на трубку и закричал: - Ицхак-иддин слушает!.. И приник. Лицо моего шефа и одноклассника исполняло странный танец. Нос шевелился, губы жевали, глаза бегали, брови то ползли вверх, то сходились в непримиримом единоборстве. Даже уши - и те не оставались в стороне. Наконец Ицхак нервно облизал кончик носа длинным языком и промолвил, окатив невидимого собеседника тайным жаром: - Жду! И швырнул трубку. Костлявая Луринду непринужденно развалилась на диване, уставившись в пустоту. Закинула ногу на ногу, выставив колени. Покачала туфелькой. Ицхак не обращал на нее никакого внимания. По правде сказать, и на меня тоже. Он медленно, будто боясь расплескать в себе что-то, крался по офису. Он был похож на хищника. На древнего воина-скотовода в окровавленных козьих шкурах. Наконец девица равнодушно вторглась в священное молчание: - Что стряслось-то? Я думал, что Ицхак не удостоит нахалку ответом. Но он выдохнул, будто пламенем опалил: - Увидите. Через полчаса в офис ворвался Буллит. Ицхак налетел на него так, что мне показалось, будто они сейчас подерутся. Буллит, смеясь, отстранил его. - Уймись, Иська. И заметил Луринду. Лицо Буллита мгновенно приняло холодное, замкнутое выражение. - Все, что происходит здесь, строго конфиденциально... Так что посторонним лучше... Ицхак мельком оглянулся на девицу. - А... Ягодка, ты не могла бы подождать меня в другом месте? Девица, качнувшись негнущимся корпусом, встала и прошествовала к выходу. Она не глядела ни на одного из нас. Ицхак закрыл за ней дверь и повернулся к Буллиту. - Давай. Буллит уселся на диван - точнехонько в то место, где осталась после девицы ямка - и раскрыл портфель. Хрустнула бумага, звякнули таблички. - Они отказались от иска. Ицхак выхватил у него бумаги и впился в них глазами. Я не выдержал: - Вы расскажете, наконец, что случилось? Ицхак сунул мне бумажку в пятьдесят сиклей. - Баян, - молвил он задушевно, - не в службу, а в дружбу... Сбегай за портвейном... Я онемел. Потом обрел дар речи. Завопил: - Я - потомок древнего... В конце концов, я ведущий специалист... И моя честь как вавилонского... Ицхак обнял меня за плечи и мягко подтолкнул к выходу. - Баян, - повторил он. - Будь другом. Принеси. Я тебе потом все объясню... Вот вернешься - и объясню... Сразу... Честное слово... И выпроводил меня на улицу. Я мрачно купил две бутылки дешевой гильгамешевки и вернулся в офис. Ицхак стоял на диване - опять в ботинках - повернувшись спиной к выходу. Что-то лепил на стену. Буллит подавал ему одну бумагу за другой, вынимая их из портфеля. Я поставил гильгамешевку на офисный стол толстого черного стекла. Услышав характерный пристук полной бутылки, Ицхак обернулся. По-мастеровому отряхнул руки о свои богатые отутюженные брюки и спрыгнул. Открылась стена, залепленная фотографиями. Они были выполнены с большим искусством. Поначалу я глядел на них разинув рот. А потом захохотал. Я хохотал до слез. Я обнимал Ицхака и Буллита. Я хлопал их по спине, а они хлопали меня и друг друга. Мы положили друг другу руки на плечи и начали раскачиваться и плясать, высоко задирая ноги. И когда в офис зашла бывшая золотая медалистка Аннини, наша дорогая одноклассница, мы взяли ее в наш круг, и она на равных вошла в нашу победную воинскую пляску. Бумага была официальным извещением о том, что детский садик и иные дошкольные учреждения микрорайона, убедившись в высоконравственности морального облика прогностической фирмы "Энкиду прорицейшн" полностью снимают все свои обвинения и отказываются от судебных исков. Кроме того, они обязуются возместить моральный ущерб, причиненный нашей компании, в том числе и публичным выступлением в средствах массовой информации. Господину Даяну выплачивается компенсация в размере 160 сиклей. На фотографиях была изображена педагогическая дама в цветастом платье. Она стояла, сняв трусы и задрав подол. К ее круглому заду присосались проводки. Полуобернувшись, дама с глупой улыбкой смотрела на эти проводки. Ветерок слегка шевелил ее прическу. Одни фотографии более подробно показывали лицо дамы, другие - ее жопу. Она была заснята в разные мгновения своего приобщения к нашей прогностической деятельности. Но и одной фотографии хватило бы... - Иська! - молвил я, откупоривая первую бутылку гильгамешевки. - Иська, воистину, ты - гений! Мы сдвинули четыре стакана и выхлебали их залпом. Я очнулся не своей волей. Кто-то тащил меня, ухватив за ворот. Я слабо мычал и пытался высвободиться. - Ну, ну... - ласково уговаривали меня. Затем мне стало холодно, мокро и липко. Я пощупал лицо - оно было в урук-коле - и заплакал от бессилия. - Что же вы... гады... делае... - пролепетал я, оседая. Те, которые меня держали, были крепки. Они и не думали меня ронять. Пользуясь этим, я обвис у них на руках и стал качать согнутыми ногами, озоруя. И тут меня стало рвать. Проблевавшись, я обрел некоторую ясность. В сумеречной мути моего опьянения проступил скверик с памятником пророку Даниилу. Чугунный пророк, склонив голову на грудь и уцепившись пальцами в бороду, печально смотрел на перевернутые скамейки - их толстые короткие ножки, задранные кверху, неожиданно придали им сходство с запеченной курицей. При мысли о курице мне опять стало дурно. - Ну, ну, господин, - утешали меня. - М-мур...зик? - выдавил я. - Вот и хорошо, - обрадовался мой раб. - М-мурзик, где остальные? Мурзик прислонил меня к дереву. Я вцепился в шершавую кору, чтобы не упасть. Тем временем мой раб водрузил на место одну из скамеек. - Скорее, ты... - сказал я, скользя пальцами по стволу. - Я... падаю... Мурзик потащил меня к скамье. Я мешком повалился на нее. Мурзик воздвигся передо мной. Он чему-то глупо радовался. - Что лыбишься? - осерчал я. - Пива принеси... Похмелиться желаю... И где господин Ицхак? Мурзик поморгал, подвигал бровями и сказал, что господина Ицхака здесь нет. - А я, значит, есть? - закономерно поинтересовался я. Мурзик кивнул. У меня тут же закружилась голова. Я даже ногой топнул, только несильно. - Не мотай башкой, у меня... ой. - Я рыгнул. - А я откуда здесь? - Не знаю, - сказал Мурзик. Я подумал немного. В голове тяжко ворочались неуклюжие мысли. Потом мне представились фотографии педагогической дамы с голой жопой. Мне стало весело, и я запел: - Ах, Анна-Лиза, Анна-Лиза, промчались годы, пронеслися... - Домой бы вам надо, - сказал Мурзик. И оглянулся. Я тоже попытался оглянуться, но едва не свалился со скамейки. Это рассердило меня. - Что ты тут... вертишься? - Рикшу ищу, - сказал Мурзик озабоченно. - Господин... А если я пойду за рикшей, вы обещаете, что никуда со скамейки не пойдете? - Да кто ты такой, смерд, чтобы я тебе обещал? - взъярился я. - Ты откуда взялся, холоп? Да ты, кваллу... Тут я зевнул. Мурзик наклонился, крякнул, взял мои ноги и вынудил меня лечь на скамью. Я с наслаждением потянулся. - Всему тебя, Мурзик, учить надо. Даже такой ерунды не умеешь, как уложить спать вавилонского налогоплательщика... В последнем слове я безнадежно запутался. В моем состоянии - ничего удивительного. Я видел однажды докера в моем состоянии - тот в течение получаса не мог выговорить слова "мудак". Мурзик куда-то сгинул. Телефонный звонок. Стараясь не шевелить головой, я протянул руку и уронил телефон на пол. Из трубки слышался чей-то хриплый крик. Я шевелил пальцами над трубкой, но ухватить ее не мог; оторваться же от дивана не смел. Трубку взял Мурзик. Приложил к моему уху. В трубке бесновался Ицхак. - Баян, твою!.. - орал он. - Ты меня слышишь? - Да... - слабо ответил я. - Я в больнице! - Изя! - нашел в себе силы я. - Иська, что с тобой? - Палец на руке сломал, - сказал Ицхак. - А я думал, ты это другим местом делаешь, - сказал я. - Выписывайся скорей и приходи, я тебе покажу. У меня тоже такая штука есть. Несколько минут Ицхак бессильно поливал меня бранью. Потом совсем другим тоном сказал: - Баян, а ты не помнишь, что там произошло? - Не... - сказал я. - Меня Мурзик в сквере нашел. У Даниила. А как мы там оказались? - Не знаю... Позвони Аннини, а? У меня пятилептовики кончаются, а здесь телефон, сука, платный... - Иська, ты когда выписываешься? - Завтра. В трубке запищало. Ицхак еще раз выругался, и тут нас разъединило. Аннини была дома. Она оставила нас после первой бутылки, поэтому у нее обошлось без приключений. Буллит помнил немногим больше, чем я. Он помнил, как мы пришли в сквер и как опрокидывали скамейки. Потом вроде бы там появилась еще одна компания. Сперва мы вместе пили, чокаясь с чугунным Даниилом. Затем вдруг обнаружилась ицхакова очкастая девка. Ее все лапали. Потом Ицхак завелся... Или девка завелась. Она каратистка оказалась или что-то в этом роде... На этом обрывались воспоминания Буллита. Я снова лег и пропел потолку: - В чулках и платье полосатом вы танцевали с вашим братом... Ах, Анна-Лиза, Анна-Лиза... И ель в огнях и новогодняя метель... Где вы теперь, где вы теперь? И слезы навернулись у меня на глаза, а почему - и сам понять не мог. Мурзик воспринял мое пение как требование немедленно подать кефир. Я выхлебал. Спросил моего раба, как он меня разыскал. Вавилон-то большой... Мурзик сказал, что у него чутье. Кулаки у Мурзика были в свежих ссадинах. Я спросил и об этом. Мурзик, смущаясь, объяснил, что дрался. Дрался он из-за меня. Отгонял каких-то юнцов, пытавшихся обтрясти мои карманы, пока я почивал пьяный. - А, - молвил я. - Ну, ступай. И крепко, успокоенно заснул. История эта никаких серьезных последствий не имела. Разве что Ицхак появился на работе с перевязанным пальцем, а меня несколько дней преследовали сны, в которых я голыми руками рвал на части разных крупных животных, чаще всего - быков и пантер. Но потом и это отступило рассосалось, сменившись монотонными трудовыми буднями. Заказов у нас все прибывало и прибывало. Ицхак стал серьезно подумывать о расширении штата. Тем более, что я просил освободить мне хотя бы четыре часа машинного времени в неделю для обработки данных для научной работы. Матушка была мною довольна. Я сам был собой доволен. Жизнь улыбалась нам. Наконец-то я был уверен в завтрашнем дне. Мурзик открыл мне дверь, и я сразу понял, что мой раб что-то натворил. Он держался так, будто украл у меня деньги. Поскольку Мурзик никогда ничего не крал, я предположил нечто худшее. - Ну? - вопросил я, по возможности сурово, пока он снимал с меня ботинки. Мурзик задрал голову. Он был бледен. - Так это... - сказал он. - Ну... В моей комнате кто-то зашевелился. Я замер. - Ты что, Мурзик, баб сюда водишь? Мурзик медленно покраснел. Ничего не ответив, он встал и унес мои ботинки на лестницу - чистить. Я вошел в комнату. На моем диване сидела, закинув ногу на ногу, та самая девушка-мальчик, что ходила в ученицах у госпожи Алкуины. На ней был тоненький свитерок, приподнятый острыми грудками, и голубенькие джинсики. - Привет, - сказал я. Она не ответила. Склонила голову набок. Перевела взгляд на окно. Чуть зевнула. Я остановился посреди комнаты, не зная, что предпринять. В принципе, я мог бы вынести ее за порог и закрыть дверь, но не хотелось. Хотелось как раз обратного. Однако как подступиться к строгой девушке-мальчику, я себе не представлял. Все так же глядя в окно, она лениво проговорила: - Можешь называть меня Цира. Я глупо улыбнулся и сказал: - Хорошо. Она перевела взгляд на меня. Она была очень строга. Я совсем оробел. - Сядь, - велела она. Я сел. Вошел Мурзик. От него пахло кремом для обуви. Примостился на полу у двери, уставившись на девицу. Цира сказала: - Я ушла от Алкуины. Я осознала мою силу. Я сильнее, чем она. Мы вступили в магический поединок, и я победила. Теперь я делаю, что хочу. А она... Что ж, она больше ничему научить меня не может. - Как там мой гад поживает? - спросил я и показал себе за спину. - Вернулся? Она чуть улыбнулась. Эта тонкая улыбка живо напомнила мне госпожу Алкуину. - Нет, - мягко промолвила Цира. - Гада давно нет. Да это и не важно. Важно совсем другое. - Она наклонилась вперед, всунув сложенные ладони между колен. - Даян! Даже Алкуина разглядела в тебе нечто великое. Даже она, эта корова! Для меня же это было очевидно, едва ты переступил порог. Все в тебе кричит о величии, все!.. Я растерянно слушал. Она вытянулась, как струна. Вдохновение слегка окрасило ее бледные щеки. - Твоя аура, окрашенная в императорский пурпур! Твой взор, полный тайного огня! Сила, от которой затрепетали огни в светильниках! Пойми, твой удел - не здесь. Ты был одним из тех, кто вершил судьбы мира! - Был? - переспросил я. Вся моя не слишком долгая жизнь быстро перелисталась перед глазами: безоблачное младенчество, детское дошкольное учреждение, закрытое учебное заведение, математический университет, четыре года богемного существования, актерки и злоупотребление портвейном "Солнечный Урук", работа у Ицхака... Когда это я успел еще и мирами поворочать?.. Цира махнула моему рабу, чтобы принес чаю. В комнате повисло молчание. Я чувствовал себя неловко, девушка - совершенно свободно. Мурзик подал чай и снова уселся у двери. Цира перевела взгляд на него. - Ты тоже выпей чаю. Мурзик воровато метнулся глазами в мою сторону. Но я и сам выглядел растерянным не хуже моего раба. Мурзик встал и прокрался на кухню. Нацедил чаю и себе, вернулся и уселся на прежнее место с чашкой. Цира протянула ему печенье. Он взял. Девушка, похоже, наслаждалась неловкой ситуацией, которую сама же и создала. Решив, что мы с Мурзиком деморализованы в надлежащей мере, заговорила снова. - Мы живем на земле не однажды. Мы живем множество раз. Мы умираем, чтобы родиться вновь. Снова и снова наша душа возвращается, чтобы совершать бесконечный свой круг по череде воплощений. Иногда она вселяется в животных. Иногда одна душа, будучи слишком велика, не находит для себя достойного тела и тогда воплощается сразу в двух человек. Что ж, случается и такое... Мы не всегда обладаем мудростью распознать, какую именно душу в себе носим. В тебе, Даян, живет душа великого человека, умершего много столетий назад. Я приосанился. Мурзик взирал на меня как поклоняющийся на бэлова истукана. - ...Или часть души, - продолжала Цира. - Но и части довольно, чтобы вознести тебя над многими... Чем ты занимаешься в жизни? - Прогнозированием, - ответил я послушно. Она вскинула руку. - Вот! Вот! Ты прикасаешься к сокровенному! Я так и думала! Даян! - Она схватила меня за руку маленькой, горячей рукой и сильно стиснула. - Ты должен прийти к нам. - К кому? - К моему учителю, к Бэлшуну. О, если бы ты знал, какой это великий человек! Никакой мистики, все строго научно. У него два образования, оба технические. Он слесарь и закончил физфак в Ниневии, в тамошнем университете. Он открыл мое прошлое. Хочешь знать, кем я была прежде? Я кивнул. Она проговорила торжествующе: - В прошлом воплощении я была княгиней Адурра, я возглавила войну моего народа против иноземных захватчиков. Когда учитель Бэлшуну отправил меня в прошлое... Я увидела себя в развевающихся белых одеждах на золоченой колеснице, среди полуобнаженных бронзовых воинов... о, Даян! Она еще сильнее сжала мою руку и приблизила свое пылающее лицо к моему. Я поцеловал ее в шевелящиеся губы, покрытые фиолетовой помадой. У помады был клубничный вкус. - Даян, - дохнула она мне в рот, - ты должен побывать в своем прошлом... - Обязательно, - сказал я и полез к ней под свитер. Грудки были на месте. И все такие же остренькие. Я уложил Циру на диван и пристроился рядом. На мгновение она приподнялась на локте и глянула через мое плечо. - Мурзик, - позвала она, - иди к нам. Это было уж слишком. Я не собирался делить девушку ни с кем. И уж тем более - с моим рабом. Я сел, застегнулся. Я был обижен. А Цира продолжала лежать, слегка изогнувшись и уставившись сосками в потолок. Мурзик с разинутым ртом глядел на нее. Внезапно меня охватила злоба. - Ну! - крикнул я Мурзику. - Иди, трахай ее! Девушка ждет! - Дурачье. - Она перевернулась набок и обвила меня ногами в голубеньких джинсиках. - Вы ничего не поняли, ни один, ни другой... Мурзик собрал посуду и вышел на кухню. А я вновь расстегнулся и повалил Циру на диван. Когда она ушла, я зверски наорал на Мурзика. Мурзик моргал, вздыхал и отводил глаза. Я всучил ему денег и велел сходить в экзекутарий. И пусть возьмет там справку, что получил семь ударов березой. Без справки может не возвращаться. Без справки может идти, куда хочет, и считаться беглым. Мурзик подал мне горячего молока, чтобы я успокоил взвинченные нервы, и ушел самовыпарываться. Учитель Бэлшуну оказался рослым, тяжеловесным человеком лет сорока пяти, чем-то похожим на мясника - красные волосатые ручищи, торчащие из засученных рукавов, одутловатое лицо, редеющие темные волосы. Он встретил нас громовыми раскатами приветствий и, не дав опомниться, препроводил к себе в гостиную. У него был свой дом. Нижний и три верхних этажа он сдавал жильцам, а весь второй этаж занимали его лаборатория, маленькая гостиница для иногородних учеников и личные апартаменты мастера. Я с наслаждением погрузил свою жопу в бархатное серое кресло, которое тут же податливо приняло форму моего тела. Мурзик в растерянности замаячил на пороге, не решаясь ступить на пушистый, как кошка, ковер. - Друг мой, - зарокотал учитель Бэлшуну, - не смущайтесь. Ковер - всего лишь преходящее и суетное. Стоит ли заботиться о ничтожных, подверженных тлению благах, когда впереди у нас вечность и позади - срок не меньший... Мурзик ничего не понял. - Не ломайся, - перевел я бэлшуновы речи для своего раба, - иди сюда. Только сапоги сними. Мурзик сковырнул с ног грязные сапоги и остался в носках. Комната сразу наполнилась запахом мурзиковых ног. Девушка Цира еле заметно сморщила свой точеный носик, а учитель Бэлшуну громко расхохотался и повел Мурзика в ванную комнату. Из ванной Мурзик вернулся совершенно убитый - видать, никогда не видел такого количества кафеля, никеля и ковров. Носков на нем не было, а босые ноги источали запах дорогого мыла. Отчаянно смущаясь, Мурзик пристроился в мягкое кресло, на самый краешек. Учитель Бэлшуну мельком поцеловал девушку в лоб и уселся сам. Не уселся - развалился: большой, грузный, весь какой-то физиологический. Все в нем кричало - нет, даже не кричало - орало! - о могучей и грубой витальной силе. - Ну-с, друзья мои, - начал он, надвинувшись на нас с Мурзиком, - моя Цира говорит о вас невероятные вещи... Я ревниво поглядел на девушку, но она не сводила с учителя Бэлшуну обожающих глаз, а я для нее как будто перестал существовать. Я назвал свое имя и рассказал о своем происхождении. Упомянул тему научной работы и вскользь коснулся перспектив развития нашей фирмы. Рассказывая, я превосходно осознавал, что все это не имеет ни малейшего отношения к делу, ради которого мы притащились в этот богатый дом. Но остановиться не мог. Сам не знаю, что на меня накатило. Мне вдруг захотелось произвести на этого мясника хорошее, а если получится, то и внушительное впечатление. К моему удивлению, он слушал внимательно, не перебивал. Ему даже как будто было интересно. Иногда он энергично кивал. У него были внимательные серые глаза и тонкий, крепко сжатый рот. Неожиданно он спросил - вроде бы и не обрывая мой рассказ, а как-то исключительно ловко заполняя паузу: - Вас никогда не преследовали странные сны? Не случалось ли чего-то такого, чему вы не можете найти объяснения? Я начал было рассказывать про астрального гада и линию интеллекта на ладони - даже показать порывался, но тут влез Мурзик. Сильно покраснев, мой раб выпалил: - А то! Как же, не случалось странного! Очень даже случалось! А кто, извините, тут нам высказывался, что, мол, ирр-ка нгх-аа л'гхма аанья! А? Стало тихо. Мурзик из красного стал белым, а по его широкой морде расплылось тоскливое предчувствие экзекутария. Учитель Бэлшуну спросил меня - осторожно, как будто обращался к больному: - На каком языке говорил сейчас ваш друг? - Он мне не друг, - мрачно ответил я. - Он мой раб. - Я спрашиваю о языке, - повторил учитель Бэлшуну. Он говорил мягким, тихим тоном, но в его глазах появилась неприятная настойчивость. - Откуда мне знать, что это за язык... Я рассказал ему всю историю, от начала до конца. Учитель Бэлшуну слуша