й помойки. Только молчи, заклинающе подумала Раварта, обращая свой мысленный призыв к бесчувственному Хальдору. Я все устрою, если ты будешь молчать. Хальдор потерял точку опоры и тяжело рухнул на бок, ударившись головой о ножку стола. - Милый, - заговорила Раварта, сверкнув улыбкой, - а это что за труп? - А... - ответил Каскоголовый. - Скандалист один. Допрыгался. Мне показалось, что он по приметам похож на одного мерзавца, которого разыскивают... Тебе это неинтересно. Раварте это было неинтересно. Она присела на стол рядом с ним и выдохнула ему в ухо: - Я тебя люблю. - Поговорим дома, хорошо? Каскоголовый бережно отстранил ее от себя. Она слезла со стола, деликатно стукнув по доскам пола каблучком. И тут же отдернула ногу. - Кровь! - воскликнула она. - Тут все в кровище! Великие боги, у вас тут человек умирает!.. Она склонилась над Хальдором и порывисто перевернула его на спину. У него посинели губы. Раварта яростно посмотрела на четверых солдат, стоявших возле входа. - Ты! - сказала она одному из них. - Живо топай, куда я скажу! - Она немного подумала: - Дровяные склад, Тупик номер 6, дом восемь. Спросишь человека по имени Торир Рыжая Бороденка. Тащи его сюда, это врач. Солдат нерешительно посмотрел на командира. Женщина с нажимом добавила, не повышая голоса: - Живо. Солдат вышел. Остальные сочли за лучшее последовать его примеру. Своим верным чутьем они уловили приближение семейной сцены между командиром и его женой, а присутствовать при этом было бы излишним. - Милый, - сказала Раварта совершенно иным голосом, как только последний из них скрылся за дверью. - Я знаю этого человека. Я только забыла, как его зовут. Он приходил иногда в наш дом, ему давали заказы. Это портной, он отлично шьет... - Я не понимаю тебя, - сказал Каскоголовый. - Чего ты хочешь, Раварта? Это преступник, его место в... Тонкая ладонь грациозным движением закрыла ему рот. - Город не может разбрасываться мастерами. Давай пошлем за магистром Ордена Путеводной Нити в Дом Корпораций. Если он заплатит, отдай Хальдора ему. - Как, ты сказала, его зовут? Раварта слегка смутилась. - Да, я вспомнила. Его зовут Хальдор. - Это он. - Каскоголовый посмотрел на раненого. - Кто - "он"? - Тот скандалист, который при задержании ударил по голове капитана Кьетви и скрылся. За него назначена награда. - Магистр заплатит нам больше, - уверенно сказала Раварта. Каскоголовый задумчиво опустил голову. - Ведь капитана все равно сейчас нет, - добавила жена. - Он и не узнает. Сходи к магистру. - А солдаты? - Скажешь им, что парень умер. Делов-то, - заявила Раварта, незаметно для себя сворачивая на знакомую дорожку уличного говорка. Горничные из порядочных домов так не разговаривают, и она вовремя прикусила язык. Но Каскоголовый только рассмеялся. - Тебе нужно поменьше бывать в казарме, малышка, - сказал он. Он слез со стола и немного потоптался над Хальдором. - Знаешь, а ты права, - сказал он. - Загляну-ка я к магистру. Попытка не пытка, а деньги нужны. Оставшись наедине с Хальдором, Раварта стремительно залезла в ящик стола, где, как она знала, ее муж держал флягу с чистым спиртом. Она приложила флягу к носу. "Потянет", - пробормотала она и принялась приводить Хальдора в чувство. Он тяжело застонал, недовольный и раздосадованный тем, что его опять зацепили ржавыми крючьями и поволокли неизвестно куда из сонного небытия. Но тащи его настырно, и вот снова появляется перед глазами мутный свет, потом возникают в розовом тумане темные очертания и, наконец, прорисовывается лицо необыкновенно красивой женщины. И эта женщина называет его по имени. - Хальдор, - повторяла она, - Хальдор, это я, Раварта... - Я узнал тебя, - ответил Хальдор. Или подумал. - Ты только не говори никому, что мы знакомы, хорошо? - торопливо проговорила она. - Я тебя вытащу. Мне ужас как повезло, ты себе не представляешь, я ведь замужем. Сейчас придет один тип, он жуткая сволочь, но зато отличный врач. Он тебя вылечит. Я его знаю. Он у меня роды принимал. - У тебя были дети? - хрипло шепнул Хальдор. Раварта уложила его на полу поудобнее. Возле самых глаз он увидел белый шрам, пересекающий ее тонкое запястье. Вернее, два шрама - один толстый, грубый, второй как ниточка. - Были, - неохотно сказала Раварта. Он прикрыл глаза и увидел ее сидящей на низкой табуреточке перед тазом с нечищенной картошкой: босую, растрепанную, в ситцевом платьишке. - Помнишь, как мы с тобой... начал Хальдор. - Да лежи ты! - в сердцах прикрикнула Раварта. Он помолчал и снова заговорил: - Помнишь, ты хотела уйти за стену... - Мало ли что я болтала. У меня муж теперь. Понял, дурак? Хальдор с опаской вздохнул. - Раварта... За стеной Лес. Там люди. Они все добрые. Дракон Лохмор. Гномы. Реки. Ты таких никогда не видела. Глазами, полными слез, Раварта посмотрела на бредившего Хальдора и вышла, тихо притворив за собой дверь.  * ЧАСТЬ ПЯТАЯ. СИД ИВОВЫЙ ПРУТ *  20 ...И не было больше ничего, кроме этой глухой стены. Ни пыльных лопухов, ни грязных досок с торчащими из них ржавыми гвоздями толщиной в палец, ни этого незнакомого бледного и тощего парня в окровавленной одежде, который последние свои силы потратил на то, чтобы оттолкнуть от себя ее брата. Только эта пустота в душе и приглушенная усталостью боль - больше ничего, больше ничего. Неудержимо подгибались колени. Теряя сознание, Альдис опустилась на землю. Губы ее посерели, глаза запали. Смертная усталость легла на ее лицо с резко выступившими скулами. Гисли со страхом смотрел на это юное существо, наделенное властью. Стена словно поглотила остаток ее сил. Красное платье с горящими золотыми полосами бросало отсвет на ее щеки и подбородок, и золотистые искры, дробясь, мелькали в ее туго заплетенных волосах. Мастеру вдруг показалось, что девочка сейчас умрет. Он выпустил мальчишку, которого удерживал, чтобы тот не наделал глупостей, и повернулся к Хальдору. Но Хальдора он не увидел. Полуоткрыв рот, Гисли уставился на непробиваемые булыжники, на драный мох, словно не понимая, что же такое он видит. Он не понимал. Зато понял барон. Ужас предательства коснулся его, но не успел еще раздавить, и он заметался, не зная, как избежать этого. Он отшвырнул от себя мастера и бросился к Альдис. Прежде чем Гисли успел его остановить, он схватил ее за плечи и начал трясти. Он выкрикивал, глядя в ее безжизненные глаза и не замечая, что она его не слышит, чтобы она вставала, немедленно вставала и принималась за дело. Он ругался грязнейшими словами, которые перенял от Хальдора, так что даже мастеру Гисли стало не по себе. Альдис молчала и не шевелилась, а он несколько раз ударил ее, прежде чем Гисли успел отнять у него девочку. Губы Альдис распухли, как после слез. Мастер бережно взял ее руку в свою и, держа за запястье, обратил к барону маленькую, еще детскую ладонь Альдис. Барон невольно содрогнулся, увидев, во что превратились ее ладони - сплошной ожог, ни одного живого места. Он закрыл лицо руками и съежился, сидя на толстом слое хвои. Ему было ни хорошо, ни плохо, он словно исчез, и не хотелось продолжать жить. Он не заметил, когда они ушли. Он просто поднял голову и увидел, что остался возле стены один. Он встал. Он знал не хуже других, что здесь нет ни входа, ни выхода, что стена эта глухая. А лестница осталась там, по ту сторону, спрятанная в грязной траве. Они так и не успели до нее добраться. Но ему нужно было что-то делать - немедленно, сию секунду. И он встал и пошел вокруг стены. Продираясь сквозь бурелом, он обошел ее лесом, в отчаянной тайной надежде найти хоть какую-нибудь зацепку. Ему нужно было увидеть своими глазами, что выхода нет. Изорвав одежду и исцарапав руки, он в этом убедился. И только тогда, словно дочитав страницу, он до конца понял смысл того, что с ним произошло. Одни птицы сменились другими, и по их голосам он догадался, что наступил вечер. Стена стояла незыблемо, поросшая мелкой дрянью, повернувшись спиной к веселому празднику лета. И там, за стеной, был Хальдор. Когда они смешивали кровь, им казалось, что это просто ритуал, игра для двух мальчишек, которым захотелось скрепить союз, как положено и запугать самих себя. Друзьями после этого они действительно не стали. Хальдор продолжал упорно говорить барону "вы" и безмолвно злился на самого себя за это. Ему намного легче было бы стать барону слугой, а не братом. Он по-прежнему был таким, каким его сделала городская окраина, - нервным, злым и самолюбивым. Но пути назад не было. Кровь смешалась. И сейчас это не давало мальчику уйти. Он покружил немного по поляне. К мукам совести прибавились муки голода и на время заглушили душевные терзания. Он порыскал в траве и нашел нетронутые плантации земляники. Ягоды росли длинные и тощие. Барон ел их, пока его не затошнило, после чего растянулся прямо на земле, подгребая под себя хвою. Мысль о том, чтобы вернуться домой, даже не пришла ему в голову. Он сам не заметил, как уснул, сжимая в кулаке еловую шишку. На загорелом запястье белела полоска - шрам от ножа. Под утро он замерз и заворочался. В ушах у него звенела медь, как будто кто-то тихонько ударял рукояткой меча в большой гонг. Он мотнул головой, но звон не смолкал. Медь пела и пела красивым женским голосом, настойчиво, с одной и той же интонацией, раз за разом повторяя что-то, пока он не понял, наконец, что это имя. И словно обрадовавшись тому, что он догадался, певучая медь отчетливо произнесла так, чтобы не оставалось никаких сомнений: "Фейдельм..." И он проснулся. Утро сверкало вокруг, неправдоподобно прекрасное. Солнце только-только поднялось, протискивая сильные и ласковые лучи между деревьями, и мальчик подставил им лицо. Но странный сон не отпускал его. Медное, певучее имя продолжало звучать у него в ушах. "Фейдельм, Фейдельм..." Фейдельм, владычица сида Ивовый Прут. Он никогда не видел ее. Но, как и все в Лесу на Северном Берегу, барон знал, что она оградила свои владения тонкой ивовой веткой, перед которой в страхе останавливались злые тролли и недобрые люди, не в силах преодолеть эту хрупкую преграду. Фейдельм учила лесных детей - поколение за поколением они приходили к ней и навсегда запоминали ее первую и главную заповедь: "Каждый из нас заключает в себе Вселенную, подобно тому, как Вселенная заключает в себе всех нас". И когда она произносила это - каждый год, в день весеннего равноденствия, стоя среди детей на развалинах древнего святилища, хотелось сказать: "Вселенная по имени Фейдельм". Потому что так оно и было. Она учила их книгам и музыке, оружию и тайнам лесной жизни, но прежде всего - она учила их жить в этом мире и чувствовать те нити, которые незаметно, но накрепко связали все со всем. "Фейдельм..." Имя встрепенулось в последний раз и медленно ушло, растворяясь в тишине. Барон встал. Ноги онемели от холода. Ничего, сейчас он пойдет и по дороге согреется. Он был уверен, что Фейдельм ждет его - настолько уверен, словно она пригласила его лично. На душе у него внезапно посветлело. Фейдельм - мудрость и тепло, она спасет, она вытащит его из этого мрака. Ободрав с куста неспелые еще орехи, он заглушил противное голодное нытье в животе и торопливо пошел на запад, чувствуя на затылке горячий солнечный луч. 21 Зеленые холмы, щедро поросшие травой и кустами, перекрывали один другой, и горизонт казался подвижным. Иногда среди холмов синими пятнами мелькали незабудки - там, в низинках, собиралась вода. Над холмами ласково и сильно светило солнце северного лета. В душе барона почему-то начала расти тревога. Он видел уже впереди цель своего пути - сид Ивовый Прут. И чем ближе он подходил, тем страшнее ему становилось. Трава до пояса вымочила его росой. В сандалиях хлюпало. Низины одуряюще пахли белыми цветами. Барон собрал все свое мужество и, продираясь через сплетающиеся травы, поднялся на холм. И остановился, щуря серые глаза. На разбросанных каменных плитах с полустертыми надписями, на корягах, прямо на траве, с удобствами и без, располагались жители Леса. Он не ожидал увидеть здесь такое количество зрителей. Он ощутил толчок крови - мягкий, но очень настойчивый и сильный, в глазах у него потемнело, в ушах резко зазвенело, словно по струне повели бесконечным смычком. Так вот оно что! Фейдельм и не собиралась спасать его. Великий Один, разве можно спасти человека от его собственных поступков! Он заставил себя осмотреться по сторонам. Сам сид был слева - знаменитый прут ивы белел на фоне яркой зелени, словно ниточка. На холмах буйствовала трава середины лета. Единственное дерево - дуб - вцепилось в склон, и треснувшая ветка, мощная, как целое дерево, повисла, спускаясь к земле, на перекрученных канатах древесины. Барон прижался спиной к теплой, еле заметно вздыхающей коре, и на мгновение ему стало легче. На холме собрались все, кого он знал с детства и о ком только слышал. Здесь были тролли, непривычно серьезные, старательно соблюдающие правила хорошего тона, - Длинная Ветка с одной, зато огромной плоской ногой; Форайрэ, известный своей глупостью, одетый в клетчатую юбку и моргавший всеми тремя глазами; долговязый белобрысый Алунд с красными глазками-щелками, толстяк Тефлон, рыжеволосый и с бородавкой на носу. Рядом примостился старый трухлявый пень, к которому они изредка обращались с вопросами, именуя его "Шамот". Гномы, успевшие перессориться друг с другом и с целым светом, расположились довольно плотной компанией, но так, чтобы их глаза не видели друг друга. Лоэгайрэ попытался пристроить у себя на голове недавно украденную фуражку с блестящим украшением на лбу, напоминающим краба. Барон заметил Лохмора, тесно прижавшегося боком к ноге смуглого охотника. Оба они стояли несколько в стороне. Она появилась словно ниоткуда. Тролли расступились, пропуская ее вперед, и в их причудливой толпе возникла невысокая худенькая девушка с прямыми плечами. Ослепительно белое платье падало до самой земли, скрывая ноги, но почему-то сразу становилось ясно, что девушка идет босиком. Руки ее уже покрылись золотистым загаром и были почти одного цвета с берестяными браслетами, застегнутыми выше локтя и украшенными бисером, бахромой и кусочками меха. Две золотисто-рыжих косы были уложены вокруг ушей, как бараньи рога, а третья падала на спину, перевязанная золотой ниткой. Она подняла глаза, казавшиеся черными в тени ресниц, и взглянула на солнце, не щурясь. Мальчик увидел, что они стали ярко-зелеными, редкого цвета болотной травы. Он не смог бы описать ее лица, озаренного этими глазами. Он даже не понял, красива ли она. Фейдельм тихо, грустно смотрела на него, и он сжался, опустив голову. Он вдруг вспомнил, как Хальдор боялся его доброты и как он не понимал тогда, что можно бояться тех, кто не желает тебе зла. Фейдельм спросила негромко, но так, что услышали все: - Ты - барон Хельги из Веселой Стражи? - Да, - сказал барон. Она еще раз посмотрела на него, словно выискивая с нем сходство с кем-то знакомым, и он вспомнил, что Фейдельм воспитала его мать. Это было уже невыносимо - думать о родителях, и он бы заревел в три ручья, если бы она не заговорила снова: - Во все века в Лесу существовал запрет - запрет на Светлый Город. Никто из нас не должен приближаться к стене, а уж тем более - перебираться через нее. - Мне же никто не говорил! - крикнул барон и тут же замолчал. Фейдельм спокойно продолжала: - Я не знаю, каким образом в Лесу оказался человек из Светлого Города. Этого быть не должно. Ничего хорошего прийти к нам оттуда не могло. Я не хочу никого наказывать. Я не для того просила вас собраться, друзья мои. Мне нужен ваш совет. Этот мальчик стал братом Хальдору из Светлого Города, он пошел с ним вместе за стену и бросил его там раненого, когда они пытались выбраться обратно. Я считаю, что он принес на Северный Берег зло, и на чью голову оно теперь обрушится - неизвестно. Барон почувствовал, что от страха у него немеют руки. Он стоял, откинув голову и касаясь дерева макушкой, и почти не дышал. Небо висело над ним совсем низко, и облака проплывали так, что до них, казалось, можно дотянуться. Лоэгайрэ с чувством произнес: - Барон - умный, добрый мальчик... Я хорошо знаю его родителей, тоже очень приличные люди... Тролль Форайрэ пробасил: - Что же теперь делать с этим Светлым Городом? Видимо, вопрос о Городе волновал многих, потому что собрание зашумело, позабыв на время о бароне. - Стереть с лица земли! - пискнул трухлявый Шамот, и все почему-то засмеялись. Дождавшись тишины, Фейдельм сказала: - Здесь, на Северном Берегу, граница между нашим миром и миром параллельным очень долго колебалась. Светлый Город был построен людьми того мира, много столетий назад. Когда граница сместилась, Город оказался у нас. Он замуровал сам себя, отгородившись от Леса, потому что его обитатели унаследовали от своих предков страх перед нами. Там, за стеной, они продолжали жить по своим законам. И поэтому все, что может дать нам Светлый Город, - это зло. Повисла пауза. Тролль Длинная Ветка агрессивно сказал: - Предлагаю передвинуть его назад, в соседнее пространство, и наглухо заблокировать границу! - Я против! - тут же крикнул Лоэгайрэ осипшим от волнения голосом. - Я категорически против! И дракон меня поддерживает! - Угу, - ломким баском вставил Лохмор. - А как же Зло, ребята? - спросил Форайрэ, которого, видимо, испугали слова Фейдельм. Он пошарил глазами по облакам, словно выискивая, откуда на его голову может обрушиться Зло. Все взгляды снова обратились к барону. - Мы же не можем убить господина барона? - неуверенно сказал Алунд. Шамот пробормотал что-то невнятное. - Но мы можем изгнать его... - начал Тефлон. - Пусть возьмет свое зло на себя и уходит... Зеленые глаза Фейдельм излучали грусть и боль, и барон видел, что она думает о его матери. Дерево тихо дышала у него за спиной. Шумели листья, и первый за это лето желтый листок стукнул его по лбу. Барон закрыл глаза и скользнул по теплому шершавому стволу вниз, к корням. Он сел, подтянув колени к подбородку, и прижался к ним лбом. А они смотрели на него и обсуждали, что теперь с ним делать. Он знал, что если Фейдельм прикажет ему уйти из Леса, то он уйдет. Лучше бы они кидались в него камнями. Почему Лоэгайрэ не пытается защитить его, почему молчит дракон? Разве провинившийся друг перестает быть другом? Ох, Хальдор... Барон изо всех сил зажмурился, но перед глазами стояло и никуда не уходило строгое, чистое лицо Фейдельм. И ему было страшно. И тут дерево произнесло сердитым мужским голосом: - Хватит издеваться над мальцом. Кто-то спрыгнул с ветки и остановился перед мальчиком. Барон пробормотал себе в колени: - Не надо. - Что хочу, то и делаю, - последовал ответ. И, возвысившись, голос попросил несколько повелительным тоном: - Фейдельм, отдай его мне. - Как вы смеете! - крикнул барон, срываясь. Он неловко вскочил, протягивая вперед руки, чтобы оттолкнуть от себя непрошенного защитника. Тот лишь рассмеялся. Барон увидел синий плащ и широкополую шляпу Одина. Его остроносое лицо казалось жестким и злым. Он стоял рядом с бароном, невысокий, худой, с беспорядочной сединой в черных волосах. Единственный глаз Одина, невинного синего цвета, в упор рассматривал Фейдельм. Барон дернулся, но Один, не глядя, задержал его, преградив ему путь протянутой рукой, и повторил чуть тише: - Отдай его мне, Фейдельм. В его голосе еле заметно прозвучала угроза. И Фейдельм, которая никогда и ничего не боялась, поняла, что сейчас ей лучше уступить. Лицо ее стало неподвижным и слегка побледнело, когда она ответила ему спокойно и величаво: - Пусть будет, как ты хочешь, Один. 22 Они сидели на берегу реки Лиамор - Желтые Камни, свесив ноги к воде. Один задумчиво смотрел сбоку на осунувшееся лицо мальчика. Правильно он сделал, что отобрал его у Фейдельм. Фейдельм - Закон, а он, Один - Беззаконие, но лучше уже беззаконие, чем мучить людей. - Ох, как тебе досталось, - сказал он, обнимая барона за плечи. Барон сердито дернулся. - Пустите... Один по-мальчишески хмыкнул: - Богам говорят "ты", - заметил он. - Разве ты не знаешь, Хельги? - Знаю, - сказал барон. - Просто забыл. Уходи, Один. - А ты упрямый, - с удовольствием сказал Один. - Настоящий барон. Барон угрюмо отвернулся. Ему очень хотелось попросить Одина, чтобы тот ничего не говорил родителям, когда они придут с Белых Гор, но это было бы уж слишком по-детски. Про себя же он твердо решил сгинуть в Светлом Городе и без Хальдора не возвращаться. - Что молчишь? - спросил Один. - Задумал каверзу? - Тебе-то что? - отозвался барон, прижимаясь к нему теснее. Был он там богом или нет, но руки у него вполне человеческие. - Я близко знал твоих родителей, - неторопливо сказал Один. - Знаю и твою сестрицу. Хорошая девочка. Правильная. Барон поднял голову, глядя на сухой камыш, висящий после половодья на кустах, как белье, набрался мужества и проговорил: - Лучше ты оставь меня, Один. Фейдельм же сказала... - Напрасно ты думаешь, что она жестокая, - мягко заметил Один. - Она испугалась за Лес. К нам и вправду из Города пришло Зло. Она только не знает, что ты в этом не виноват. Ты был первым, кого оно настигло. Один заметил, как покраснели баронские уши, и усмехнулся. - А кто же тогда впустил его? - еле слышно шепнул барон. - Я, - сказал Один. Он снял шляпу и положил ее себе на колени. - Потому что это я привел сюда твоего Хальдора. С этого все и началось. - Он тряхнул головой. - Бродил я как-то вечером возле этой стены, - начал он, сталкивая камешки с обрыва в реку. - Волчонок, который был со мной, презабавно выл и тявкал, пугая городских жителей, и я хотел повеселиться. И тут я услышал нечто странное. Кто-то, кто стоял возле самой стены, отчетливо произнес, словно зная, что я слушаю: "Лес! - сказал он. - Забери меня и делай со мной все, что хочешь". - Но ты же не знал, что это запрещено? Один в некотором смущении почесал кончик носа. - Запрещено, запрещено... Фейдельм говорит, что я волюнтарист. - Что это значит? - удивился барон. - Понятия не имею... Словом, я забрал его. Ну - просто из любопытства. Я всегда подозревал, что городская жизнь - не сахар, но чтобы из Города ломились в Лес, - такое впервые. Хотелось посмотреть на этого человека. Вот так оно и вышло. Он вздохнул. Барон покосился на остроносый птичий профиль, на всклокоченные, обильно пронизанные сединой волосы, и неожиданно спросил: - А почему ты одноглазый, Один? Ты потерял свой глаз в бою? Один повернулся к нему, прищурившись. - Нет, - ответил он. - Я подарил его одному великану. Он растрогал меня своей мудростью. Теперь он хранит мой глаз в источнике, бережет, на роже не носит. Я потом жалел, просил, чтобы глаз вернул, - не отдает. Говорит, что так сохранней будет. - Он задумчиво сунул в рот травинку и принялся ее жевать. - Может, он и прав, - заключил Один. - Вышибли бы мне его в какой-нибудь дурацкой драке без всякой пользы для дела... - Знаешь, - сказал барон, помолчав, - ты все-таки иди. Я сам разберусь во всем, что натворил. А про тебя Фейдельм ничего не узнает. Один зажал ему рот рукой, не желая больше слушать. - Чушь, - заявил он. - Ты просто голоден. От этого знаешь, как глупеют? Он встал и подал барону руку. Тот уцепился, поднялся на ноги. В голове тяжело звенело, перед глазами плавали круги оранжевого цвета. Один внимательно наблюдал за ним. - Ага, - сказал он. - Я был прав. Голодный обморок в Лесу - ничего глупее быть не может. Он вынул из кармана кусок хлеба с салом и мятый помидор и посмотрел на них с некоторым сомнением. Сало от жары расползлось и было усеяно крошками. Барону стало плохо, и он качнулся. Один подхватил его на руки. - Да ешь ты, дурачок, - сказал он сердито. - Тоже мне, мученик совести. Что-то в его манерах напомнило барону Хальдора. Давясь от жадности, он начал рвать зубами какие-то жилки, которыми было опутано сало, а под конец просто затолкал все в рот и впился в помидор. Один наблюдал за ним с удовольствием. - Вот таким ты мне нравишься, - заявил он. Барон слабо улыбнулся, истекая помидором. - Восстановил умственные способности, братишка? - Восстановил, - сказал барон и вытер рот. - А почему "братишка"? - Потому что не жиряк, - не совсем понятно объяснил Один. - Это твоя мать где-то услышала и пытается всех поделить на жиряков и братишек. Теперь вот мается: жиряков в Лесу найти не может. - Один фыркнул. - Проблемы у нее всегда какие-то... неожиданные. Да и у тебя, признаться, тоже. Зачем тебе понадобилось смешивать свою кровь с кровью этого Хальдора? Барон помрачнел. - Так вышло, - уклончиво сказал он. - Помочь ему хотел, - проницательно заметил Один. - Помогло ему это, как же! Великие боги, с кем ты связался! Узкие губы Одина поползли в нехорошую улыбку, словно он вспомнил какой-то неприятный случай. Барон похолодел. На Хальдора это было очень похоже - оставить по себе такое воспоминание. - Да, - повторил Один. - Я, дурак, напрасно все это затеял. Светлогородца могила исправит. Барон вздрогнул. - Может быть, уже исправила, - шепнул он. - Твой Хальдор - невоспитанный тип с ужасными манерами, - сказал Один. - Моя бы воля - я бы его в подвалах сгноил. - Он сердито нахлобучил шляпу. - Я проведу тебя сквозь стену, - сказал он. - Только смотри, не очень там бесчинствуй. Барон недоверчиво взмахнул ресницами. - Ты мне поможешь? - Только попасть в Город, - уточнил Один. - Твоя задача - не сгинуть там навеки, иначе твоя мать выцарапает мне последний глаз. Он сдвинул на затылок свою широкополую шляпу и улыбнулся, словно предвкушая какое-то интересное развлечение. - Идем, братишка, - сказал Один. 23 Лейтенант, носящий знаки Ордена Каскоголовых, возник на пороге и, кривя от усердия рот, проорал профессионально-отвратительным голосом: - Встать! Построиться! Барон, лежавший на нарах в полном одиночестве, сел и заморгал на лейтенанта. То был юноша, немного старше Хальдора, худой, прыщавый, с детскими оттопыренными ушами, которые двигались от старания. Он снова крикнул так, словно перед ним находилась дюжина отпетых бандитов: - Кэпэзэ, я сказал - стр-рэиться! Барон сполз с нар, не совсем понимая, как ему строиться. Он молча взял свою клетчатую рубашку, накинул ее на плечи и вышел к лейтенанту в коридор. - Пэстрэиться! - распорядился лейтенант, широким жестом указывая на коридор. Барон осторожно встал возле стены. Лейтенант безмолвно излучал гнев. Тогда барон сказал: - А там больше никого нет. - Мэлчать! - крикнул юноша. - Не кричите, - попросил его барон. Лейтенант одним прыжком оказался перед ним и прошипел жутким, по его представлению, голосом: - Я тебя, гнида, с дерьмом съем. Барон тихонько вздохнул и слегка отвернул голову, потому что от лейтенанта пахло чесноком и вчерашним спиртом. - Как зовут? - спросил лейтенант. - Хельги из Веселой Стражи, - сумрачно ответил мальчик. Он попытался надеть рубашку в рукава, потому что в коридоре было довольно холодно, но лейтенант опять разбушевался, и пришлось стоять смирно. - Кто задержал? - Мокрушинский пост. - Обвинение? - Что я ночью ходил. Скажите, разве ходить по ночам - это преступление? Лейтенант глянул на него со странным начальственным весельем в глазах. - Ну до чего все умные стали... Скажи мне, кто ты такой, сопляк, чтобы ходить по ночам? - Я барон, - сказал барон. Лейтенант захохотал, побагровев прыщами. - Ладно, иди в камеру. Барон. - А когда меня выпустят? - Иди-иди. - Он подтолкнул мальчика в спину. - Топай. Барон. До выяснения посидишь. Барон, споткнувшись, вошел в камеру и обернулся к уже захлопывающейся двери. - Я есть хочу! - крикнул он. Из-за двери донеслось: - До выяснения не положено. Барон взвыл и начал стучать в дверь ногами. - Скоты! Я второй день тут голодаю! Я же сдохну! Голос лейтенанта отозвался неожиданно близко: - Не сдохнешь. Будешь буянить - засажу в подвал. Барон опустился на осточертевшие ему нары. - Не буду я буянить, - сказал он. - Дайте хоть хлебушка. - Вот придет господин капитан, выяснит, разберется... Барон мрачно посмотрел на закрытую дверь. Бледно-зеленая краска на ней была покрыта грязными пятнами. Видимо, не он один пинал ее в негодовании ногами. Барон просвистел несколько тактов душераздирающей песни "Орленок, орленок", которую певала ему мать. Лейтенант вполне человеческим голосом произнес из-за двери: - Ладно. Разнесешь еду по камерам - остатки твои. Барон спрыгнул с нар. - Согласен! - крикнул он. Лейтенант заскрежетал в замке ключом. - Вылезай. - Он ухмыльнулся с пониманием. - Капусту из ведра руками не вылавливай. Арестанты тоже люди и жрать хотят. Барон заправил рубашку в штаны и подвернул рукава. - Куда идти? - спросил он. Лейтенант ткнул ему подбородком в сторону заплеванной побелкой лестницы. - Увидишь, - добавил он для ясности, глядя, как мальчик стремительно кинулся навстречу тошнотворным запахам кухни. Каскоголовый побродил немного по коридору, бездумно стараясь наступать на солнечные пятна, скудно рассеянные по полу. Он ждал командира роты Каскоголовых, Кьетви по прозванию Верзила. Верзила был хорошим командиром, но имел один очень существенный недостаток: он был непредсказуем. Никогда нельзя знать заранее, что вызовет его похвалу или неодобрение. Кьетви был немногословен, гневался редко, безмолвно бледнея, отчего наиболее впечатлительные прапорщики обильно потели в строю. Словом, в среде Каскоголовых Верзила слыл интеллигентом. Правда, он много пил. Заметив в конце коридора долговязую фигуру в белой кирасе, лейтенант, трепеща и радуясь, вытянулся и затих. Верзила Кьетви махнул ему рукой, слегка потеплев глазами, что означало у него высшую степень одобрения. Глаза у капитана были очень светлые, почти бесцветные, лицо покрыто медным загаром, нос напоминал клюв, а волосы соломенного цвета были коротко острижены, потому что все каски для ордена Каскоголовых делали одного размера и наличие пышной шевелюры не позволило бы Кьетви носить этот знак различия непосредственно на голове. - Арестованные? - спросил Кьетви, глядя вдаль. - Вторые сутки - задержан мокрушинским постом - ходил ночью. На лице Кьетви появилось выражение глубокой тоски. - Господин капитан, а у меня новость, позвольте доложить, - осмелился юноша. Светлые глаза капитана медленно обратились к нему, и лейтенант вдруг вспомнил о слухах, ходивших про Верзилу, будто он берсерк и иногда превращается в медведя. - Докладывайте, - сказал капитан. - Сегодня у меня на кухне работает какой-то барон, - выпалил лейтенант. Выгоревшие брови Верзилы поползли под каску. - Барон? Где ты взял барона? Лейтенант позволил себе хихикнуть. - Это арестант, задержанный мокрушинским постом. - В Мокрушах арестовали барона? Как его зовут? - Да это он говорит, что он барон. - Лейтенант хмыкнул. - Теперь вот еду по камерам разносит. За хавку чего не сделаешь... - Да вы с ума сошли! - рявкнул Кьетви, побледнев под загаром. Лейтенант попятился. - По-моему, он просто псих. Он никак не может быть бароном, господин капитан. - Позови его, - холодно распорядился Кьетви и заложил руки за спину. Лейтенант пискнул: "Слушаюсь!" и двинулся в сторону кухни. Барон уже шел ему навстречу - взъерошенный, с пятнами сажи на руках и рубашке. - Эй, ты! - сказал лейтенант. - Барон. Тебя хочет видеть господин капитан. Мальчик безмолвно подошел к долговязому офицеру, смотревшему на него пристальным тяжелым взглядом. Он остановился в двух шагах, хмурясь. Кьетви повернулся к лейтенанту. - Этот? - Да, господин капитан, - с готовностью отозвался юноша. Светлые глаза снова обратились на мальчика. - Ну что, - сказал Верзила. - Будем говорить все, как есть? Барон заложил руки за пояс и кивнул. - Тогда назови свое имя. - Я уж называл. - Еще раз назови, - слегка повысив голос, сказал Кьетви. - Настоящее. - Барон Хельги из Веселой Стражи, - устало сказал барон. Лейтенант коротко засмеялся. - Что я вам говорил, господин капитан? Настоящий псих! Нос-клюв хищно нацелился на лейтенанта. - А по-моему, он настоящий барон. Посмотри на его осанку, на манеры. На его руки. Барон поспешно поджал пальцы. Лейтенант заморгал жалобно. Верзила спокойно продолжал расспросы: - Что такое "Веселая Стража"? - Замок моих родителей. - В Светлом Городе нет замков. - Веселая Стража - это не в Светлом Городе. Это в Лесу. Наступила тишина, в которой отчетливо был слышен тихий шепот лейтенанта: "Псих!". - Ты хочешь сказать, что пришел сюда из Леса? - Да. - Как же ты проник в Город? - Я прошел сквозь стену. Лейтенант смотрел на своего начальника в немом восторге, восхищаясь его нечеловеческим самообладанием. - Ты чародей, который умеет ходить сквозь стены? - Нет, господин капитан. Меня провел великий Один. - И что же сказал тебе великий Один? Какое-нибудь напутственное заклинание? - слегка севшим голосом спросил Верзила Кьетви. Мальчик качнул головой. - Нет, он сказал: "Иди, братишка". Кьетви еще раз посмотрел в эти ясные темно-серые глаза, окинул взглядом стройную тоненькую фигурку в потертых штанах и клетчатой рубашке. Мальчик стоял перед ним спокойный, немного хмурый, и глаз не опускал. - Ребенок бредит, - сказал Верзила лейтенанту. - Но он благочестив и, несомненно, знатного рода. В рапорте писарь пусть запишет, что я забрал его к себе в казарму. Он взял барона за плечо. Руки у Верзилы отдаленно напоминали сельхозорудия. Грабли, например. Но Каскоголовые об этом не догадывались, потому что увидеть грабли светлогородцы могли только в сельских кварталах, которые были намертво отгорожены от прочих частей города и считались запретной для взоров святыней. 24 Именно так он и сказал, великий Один: "Иди, братишка". И барон почему-то сразу успокоился и зашагал через поляну к Городу. Перед стеной он замешкался и обернулся. Один стоял, привалившись к сосне и опустив пальцы в густую шерсть на загривке сидящего рядом волка. Волк фамильярно ухмылялся, распахнув пасть. Один кивнул издалека, и барон, вытянув руки, коснулся стены. Он глубоко вздохнул, чувствуя, как под его руками камень словно расступается. Сразу стало темно. В лесу еще светился закат, а в Городе уже была глубокая ночь. Под стеной кто-то спал, время от времени отчаянно всхрапывая. Барон осторожно перешагнул через тело и двинулся к сараю, где и собирался переночевать. Сарай высился мощной, как бастион, темной громадой. Возле него наблюдалось безмолвное движение. Барон затаил дыхание и присмотрелся. Ловкие, торопливые тени шныряли возле открытой двери, что-то вытаскивая и перебрасывая тем, которые были снаружи. Те хватали на лету и с легким топотом исчезали. Вероятно, происходила кража. У барона хватило ума незаметно уйти в темноту. Приближался самый глухой ночной час, когда по миру бродят сновидения и тайные шорохи, и только сон может спасти человека от встречи с ними. Поэтому когда барона арестовали за подозрительные ночные хождения по улицам, он даже обрадовался и к нарам прильнул, преисполненный благодарности. Ему было все равно, где спать. Он пришел сюда за Хальдором, а прочее было неважно. Неважно было, какими будут ночлег, еда, одежда, не интересовало барона и отношение к нему окружающих. Может быть, поэтому он и сказал долговязому офицеру правду, не потрудившись соврать, что было бы более приемлемо. Единственным, что удивило мальчика, была реакция Верзилы Кьетви: он как будто поверил. Ни о чем больше не спрашивая, Верзила провел его через ремесленный квартал Четыре Цвета, не снимая тяжелой руки с плеча, словно из опасения, что он убежит, и остановился возле ворот третьей городской стены, за которой начинался военный квартал Шлем Бриона. Стражники на посту азартно резались в карты. Один из них снял ботинки и сидел на лавке, поджав под себя ноги, второй уселся на ту же лавку верхом. Верзила приоткрыл дверь и втолкнул мальчика в караульное помещение. Споткнувшись о выставленные возле порога ботинки, он вошел. Следом за ним порог переступил и Верзила. Босой стражник в этот момент как раз орал, ругаясь самым мерзким образом, что "молодку надо было объявлять сразу". Кьетви молча посмотрел на багровые от возбуждения физиономии стражников своим тяжелым взглядом, и они остановились на полуслове. Тот, что был разут, тихонько положил карты на лавку вверх рубашкой, сполз на пол и, слегка прихрамывая, заковылял к своим ботинкам. Второй, помедлив, встал, держа карты в опущенной руке. Не сказав ни слова, Верзила вышел, крепко держа барона за плечо. Квартал Шлем Бриона отнюдь не радовал глаз живописностью, и если можно было найти в нем что-нибудь привлекательное, то это была чисто выметенная мостовая. Верзила шагал по булыжникам, задрав голову. Барон с трудом поспевал за ним, и времени на то, чтобы разглядывать дома, у него не оставалось. Впрочем, разнообразием они не отличались, длинные, с узкими фасадами и малым количеством окон. В одном из этих домов размещалась казарма Ордена Каскоголовых. Кьетви, не замедляя шага, вошел в дверь, расписанную воинскими атрибутами. Трое солдат с грохотом вскочили при виде своего капитана. Барон оказался в длинной, как кишка, полутемной комнате с голыми стенами, выкрашенными в серовато-зеленоватый цвет. Единственным, что могло усладить взоры обитателей этого помещения, можно было считать стойку с холодным оружием - мечами и пиками, над которой висела оранжевая лента с искусно вытканной надписью: "Исполнительность - душа дисциплины". Где-то в глубине дома глухо звякала жесть: судя по звуку, там скребли ложками по мискам, но запахов еды не доносилось. Пахло недавно высохшей краской и сапогами. Барон сумрачно посмотрел в обветренное лицо Верзилы. Кьетви снял каску, украшенную символическим зигзагом, означающим, вероятно, молнию, с отвращением положил ее на лавку и провел ладонью по лбу, стирая пот. Его хищный нос шевельнулся, когда он заговорил, обращаясь к солдатам: - В комнате писаря поставьте для мальчика койку. - А стол куда, господин капитан? - осмелился один из солдат. Кьетви, помолчав, ответил голосом, не предвещающим ничего хорошего: - А стол сюда, возле тахты. Что-нибудь еще? Все трое уставились в неведомые дали. Кьетви снова взял барона за руку и потащил в глубину дома. Они стремительно прошли по узкому коридору, освещенному чадной масляной лампой, и оказались в закопченной кухне. Половину кухни занимала плита, сплошь уставленная котелками, кастрюлями и ведрами. Повара на кухне не было. Кьетви толкнул барона к перевернутому ящику, и мальчик неловко плюхнулся на шершавые доски. Осторожно подобрав ноги, он смотрел, подрагивая пушистыми ресницами, как капитан шарит по кастрюлям, зависая то над одной, то над другой емкостью. Сейчас он был похож на стервятника, кружащего над полем боя. Он снял крышку, и барона окутал сладкий запах картошки, тушеной с луком. Он громко глотнул. Ему так и не удалось поесть за все это время. Разнося по камерам то, что лейтенант именовал "завтраком", он держ