ая доски, как он тут же впивался в оглобли. В результате все трое рухнули с телеги в фонтан и едва не утонули. Толпа от души веселилась, приветствуя битву свистками и воплями. Первым из фонтана выбрался, отфыркиваясь и отплевываясь, комедиант в синем, багровый от ярости. За ним показался второй, в красном. Ругаясь на чем свет стоит, он вытаскивал из воды наместника Варфоломея, который едва не утонул, запутавшись в своих цепях. Варфоломея расстелили на той самой телеге, откуда только что сбросили, влили в приоткрытый рот вина из фляги. Тот, что в красном, стоял возле него на коленях. Синий крикнул, что сейчас прелестная Клотильда исполнит любовную балладу для увеселения публики. Из недр телеги выпорхнула прелестная Клотильда - рослая девица в пышном красном платье, расшитом золотыми розами. В руках у нее была лютня, с которой она довольно ловко управлялась. Голос Клотильды, хрипловатый, но сильный разнесся над площадью, увеселяя публику повествованием о нестерпимых душевных терзаниях графа Лары, сыновья которого были зверски убиты предателями. Баллада во всех подробностях перечисляла пытки, которым были подвергнуты юные графы Лара. - ЛЮБОВНУЮ, дура, - прошипел, проходя мимо нее с кружкой для сбора денег, комедиант в синем. Клотильда, не моргнув глазом, перешла от перечислений пыточного инвентаря к воспеванию страданий девицы Милльфлер, разлученной с возлюбленным. О дно жестяной кружки стучали монеты - горожане подавали щедро, довольные представлением свыше меры. Едва отдышавшись и отплевавшись, бессильно простертый на телеге Варфоломей принялся было вновь поливать бранью своего спасителя. Но тот не давал ему сказать ни слова. Стоило наместнику раскрыть рот, как комедиант, посмеиваясь, вливал туда вина из своей фляги. Напоить же Варфоломея до бесчувственного состояния оказалось совсем простым делом. Подвижник так истощен был длительным голоданием, что одной фляги хватило. Вскоре он не вязал уже лыка. Лежал, вытянувшись во весь рост, и бессмысленно ворочал глазами. Девица Клотильда закончила песню, послала толпе воздушный поцелуй и подошла к телеге. Бегло поглядела на Варфоломея. - Какой красавчик, - только и сказала. Потаскушка. Следом за ней вернулся и комедиант в синем, на ходу ссыпая деньги из кружки в обширный кошель на завязках. - Что это за беглый каторжник? - удивленно спросил комедиант в синем. Его звали Балатро. Второй, известный под прозвищем Арделио, ответил: - Блаженный какой-то. Балатро присвистнул. - И куда нам его деть? - На дорогу вывалим, - предложил Арделио. - Подальше от города отвезем и выкинем. - Может, здесь есть какой-нибудь приют для убогих? - подала голос девица Клотильда. Тонкое лицо подвижника зацепило ее сердце, всегда открытое любви и состраданию. - Какой в этой дыре может быть приют для убогих? - сказал Арделио. - Выкиньте его обратно в фонтан, всего и дел. - Грех, - пробубнил Балатро. Арделио пожал плечами. - Об этом раньше нужно было думать. Подался в комедианты - не рядись святошей. Не успел он договорить, как возле телеги показалась зверская рожа Витвемахера. - Ой! - удивленно произнесла девица. - Еще один такой же. - Нечестивцы, - зарычал Витвемахер и потянулся за мечом. Верзила Балатро поглядел на нищего сверху вниз, расправил широкие плечи. Тот ничуть не смутился. - Да знаешь ли ты, кого замышлял убить? - продолжал разбойник, размахивая мечом. Тем временем и остальные святые братья подходили ближе к телеге. Волей-неволей троим комедиантам пришлось выслушать историю падения, покаяния и обращения Варфоломея. Сам же святой подвижник продолжал мешком лежать на телеге, пьяный и беспомощный. К великому негодованию благочестивых разбойников, ни один из слушателей не выказывал желания расстаться со своим имуществом и немедленно примкнуть к Ордену. Балатро, бывший в компании старшим, лихорадочно выискивал в обступившей телегу шайке хотя бы одно разумное лицо. Но понял: если он и его товарищи хотят сохранить свое добро, столкновения не избежать. Ибо на всех лицах лежала одна и та же печать безумия. Балатро охватило отчаяние. И тут он почувствовал на себе пристальный взгляд. Обернулся, вздрогнул всем телом. Прямо на него смотрел Иеронимус фон Шпейер. Только этого и не хватало: монах в толпе фанатиков и юродивых. И лицо у монаха нехорошее. Тяжелое, высокомерное. Иеронимус кивнул комедианту. Тот пробормотал себе под нос проклятье и спрыгнул с телеги. - Что надо? - грубо спросил он, подходя. И подумал про себя еще раз: от такого добра не жди. - Блаженных не бойтесь, - сказал Иеронимус. - Они хоть свирепы, но вас не тронут. Мы идем в Страсбург. - Лошадь наша нужна? - прямо спросил Балатро. - Да. - Да вы за дураков нас держите! - взорвался комедиант. От гнева его рябое лицо пошло красными пятнами. Иеронимус покачал головой. Но договорить они не успели. От телеги донесся визг девицы Клотильды. Оттолкнув от себя Иеронимуса, Балатро в два прыжка добрался до телеги. Что-то оглушительно треснуло, с силой плеснула вода - кого-то (потом оказалось - блаженного Верекундия) вышвырнули в фонтан. Драка, к величайшему удовольствию зевак, продолжалась еще с десять минут, пока воюющие не утомились и не отправились выпить. Богатырские качества, проявленные как одной, так и другой стороной, объединили бывших врагов. Они разговорились. Не было только Варфоломея, спавшего в телеге мертвым сном. Иеронимус сидел, по обыкновению, в углу, потягивал вино и поглядывал на своих спутников. Арделио, маленького роста, тощий, с взъерошенными черными волосами, пил стакан за стаканом, но не пьянел - только мрачнел, наливался тяжкой печалью. Второй комедиант, Балатро, белобрысый верзила с бесцветными ресницами, рябой после оспы, увлеченно рассказывал что-то блаженному Верекундию. Тот сидел мокрый после купания в фонтане, в тепле от его одежды и волос шел пар. Девица Клотильда достала из-за корсажа колоду засаленных кожаных карт, метким взглядом выхватила из толпы мужчин простеца Ремедия и подсела к нему. Давай втолковывать ему правила новой игры. До Иеронимуса то и дело сквозь гул голосов доносился сипловатый голос Клотильды. - Это "Диана", сиречь Луна, - говорила Клотильда, показывая Ремедию карту. - Она старше "Ладьи", стало быть, "Ладью" бьет. Вот "Диана Инферна", сиречь "Адская Диана" или, по-иному, "Геката". Она бьет и "Ладью", и "Диану". Это черный козырь... Бальтазар крутился тут же, чуть не клевал длинным носом карты, мелькавшие в ловких пальцах актерки. Рядом с Иеронимусом кто-то присел. Осторожно, на самый краешек скамьи. Иеронимус обернулся. Балатро - бледный, губы дрожат. - Простите, ваше... - пробормотал комедиант, глядя в пол. Иеронимус смотрел на него, молчал. - Я же не знал, что вы... - добавил Балатро и поперхнулся, смутившись самым жалким образом. - Что случилось? - спросил, наконец, Иеронимус. Немного отодвинулся, чтобы лучше видеть лицо комедианта. Балатро опустил голову. - Простите, - снова сказал он. - Я не знал. - Чего ты не знал? Балатро неожиданно вскинул глаза и выпалил: - Вы - Мракобес? Ведь это вы жгли еретиков в Раменсбурге и Хербертингене? - Да, - сказал Иеронимус. - Так вы присоединитесь к нам по дороге в Страсбург? Теперь к Страсбургу двигалась довольно пестрая толпа. В телеге вместе с механическим вертепом, лютней и кое-какими съестными припасами тряслась девица Клотильда. Арделио правил лошадью - тяжеловесным низкорослым коньком, хорошо пригодным для сельских работ, выносливым и спокойным. За телегой шли подвижники, вооруженные кто во что горазд. Фихтеле был очень раздосадован странной бесхребетностью Иеронимуса. Порой на капеллана такое накатит, что хоть святых выноси. А Ремедий, как водится, в рассуждения не входил. Жив - и слава Богу. Наместник Варфоломей и Михаэль пустились в мутные дискуссии о природе вечности и спасения души. Они не понимали ни слова из того, что между ними говорилось. Лишь основополагающая идея была ясна: оба были полностью согласны друг с другом. В миле от Айзенбаха обнаружилось, что к каравану присоединился еще один человек. Свесившись с козел, Арделио на ходу коротко переговорил с новичком, выслушал объяснения, кивнул и больше ни о чем не спрашивал. По словам этого человека, он торопился в Страсбург, но боялся предпринимать столь опасное путешествие в одиночку, а нанять охрану денег не имел. Это был совсем молодой человек с большими, широко расставленными глазами. Довольно смазливый, если бы не мрачноватое выражение лица. Это красивое и вместе с тем печальное лицо имело в себе нечто неотразимое для чувствительной Клотильды. Девица тут же высунулась из телеги и принялась строить ему глазки. Что до молодого человека, то он удостоил ее лишь беглым взглядом и принялся озираться вокруг, словно выискивая кого-то в толпе. Если кто-то и привлекал его здесь, то отнюдь не девица. Клотильда не обиделась. Спряталась в телеге, взялась за лютню. Не тот, так другой. Завтра будет новый день, только и всего. В эту ночь остановились на ночлег в лесу, отойдя от большой дороги на четверть мили. Поставили телегу так, чтобы с дороги не углядели, развели костер побольше. Арделио браконьерским манером подстрелил двух уток. Клотильда ловко ощипала и сварила добычу, а после все сидели вокруг огня и жевали темное жесткое мясо. Ремедий согрелся, разнежился. Иногда ему начинало казаться, что не было всех этих лет, проведенных рядом с Иеронимусом. Что все еще служит под началом рыжего Агильберта, который продал душу дьяволу. Лица вокруг были другие - не те, что окружали его в Своре Пропащих. Но похожи. Да вот и Фихтеле рядом, этот-то служил с Агильбертом, хоть и присоединился к Своре позднее. А вон еще одно лицо - тоже из тех лет... Ремедий вздрогнул. Блаженная тупость отступила, мгновенно сменилась тревогой. Напротив него, в тени, действительно мелькнул кто-то знакомый. Ремедий прищурился, пытаясь разглядеть этого человека. Давно забытого. Так забывают лица умерших - за ненадобностью. Тот зашевелился, поерзал, опустил голову - видно, не хотел, чтобы Ремедий его увидел. Кому понравится, когда вот так тебя разглядывают. И Ремедий выбросил незнакомца из головы. Мало ли кто на кого похож. Девица Клотильда дернула его за рукав, показала украдкой колоду. - Эй, монашек, - позвала. Смешное в ее устах прозвище - Monchen - если учесть, что Ремедий мог переломить девушке спину одним ударом кулака. Ремедий улыбнулся. Когда он был ландскнехтом, такие девицы называли его "солдатик". - Сыграем? - Я плохо играю, - сказал он. Клотильда засмеялась. - Этого-то мне и надо. Проиграй мне, монашек. Он хмыкнул в ответ и пересел поближе. Карты замелькали в руках Клотильды - синее, красное, золотое, белое, грехи, добродетели, слабости людские и сильные стороны, любовь и смерть, жизнь и молитвенный экстаз, ад и рай - огрубевшие руки актерки тасовали их так и эдак. Ремедий брал из ее пальцев то одну, то другую карту, рассматривал. Дольше других держал перед глазами одну, жутковатую: скелет с косой ведет за руку монаха, за рясу монаха цепляется девица, за девицей - торговец. Живая цепь терялась за горизонтом. Клотильда отобрала у него карту, недовольная тем, что мешает играть. - Путь неблизкий, еще наглядишься, надоест, - сказала она. Но Ремедий не сразу выпустил карту. - А как она называется? - "Смерть", конечно. Видел когда-нибудь Пляску Смерти? Ремедий кивнул. - Я видел смерть, - сказал он простодушно. Клотильда хмыкнула. - Кто ж ее не видел, дружок. - А какая карта бьет "Смерть"? Актерка выбрала из колоды другую - обнаженная женская фигура, окруженная венком. - "Вечная жизнь", конечно. Ремедий повертел перед глазами "Вечную жизнь". Девица на карте была очень хороша собой. Похожа на Рехильду Миллер. От мысли о Рехильде Ремедий перешел к другой: - Странная у тебя колода. Этими картами только играют? - Не только, - сердито сказала Клотильда. - Иногда гадают. Но очень редко. Ремедий смотрел на нее, шевелил губами - думал. Клотильда склонила голову набок. - Ты из профессионального интереса спрашиваешь? - Что? - Ремедий смешно заморгал светлыми ресницами. - Ну, говорили, будто вы с Иеронимусом сожгли за ведьмовство целую толпу женщин, - пояснила Клотильда. Пристально посмотрела на него. - Это правда, монашек? - Да, - сказал Ремедий. - А почему ты испугалась? - Я вовсе не испугалась, - сердито заявила Клотильда. - Гадание на картах - колдовство и ересь. И я этим занимаюсь. Иногда. Ремедий сказал: - Чтобы осудить тебя, нужно двое свидетелей. - Да ладно тебе... - Клотильда махнула рукой, отметая все сомнения. - Я и гадаю-то очень редко. Не люблю это занятие. - Почему? - Потому что сбывается. - А если выпадает "Смерть", значит, человек скоро умрет? - Ничего подобного. Монах, а не знаешь. Смерти не существует. Знаешь, какой стих подписан к этой карте? - Она снова вытащила из колоды "Смерть" и прочитала, водя пальцем по ломаным буквам на ленте, обвивающей картинку: "Ich bin Auferstehung und Leben". Ремедий нахмурил лоб. - Это из Писания. А почему не по-латыни? - Понятия не имею, - беспечно сказала Клотильда. И заторопила его: - Давай лучше играть. Смотри. У меня на руках младший грех - "Непослушание". Есть у тебя "Подчинение"? Она сунулась в его карты. - Нет, "Подчинения" нет. Попробуй взять мой грех другой добродетелью. Ремедий протянул "Надежду". - С ума сошел! - Она хлопнула его по руке. - А чем ты будешь бить "Отчаяние", скажи на милость, если выбросишь "Надежду" на какое-то "Непослушание"? У тебя же есть "Стыдливость", смотри... Выхватила карту из его пальцев, покрыла ею "Непослушание", отложила в сторону. Вскоре игра увлекла обоих. Прошло немало времени, прежде чем Ремедий вспомнил о новичке, которого силился узнать. Поискал глазами. Теперь рядом с незнакомцем сидел Иеронимус. Они были погружены в негромкую беседу. И Ремедий успокоился. Иеронимус поднял голову. Незнакомый молодой человек стоял возле него, глядел на сидящего сверху вниз светлыми печальными глазами. - Вы Иеронимус фон Шпейер? Иеронимус подвинулся, дал ему сесть рядом. Тот примостился, обхватил руками колени. От его грязных волос пахло землей. - Я Валентин Вебер, - сказал незнакомец тихо. - Мы с вами встречались раньше. Один раз. С тех пор я ждал вас. Иеронимус молчал, ждал, что будет дальше. - Вы помогли мне, - добавил Валентин. Тогда Иеронимус повернул голову, желая рассмотреть этого человека получше. - Я не помню тебя, - сказал он наконец. Валентин отозвался - почти шепотом: - Я разговаривал с вами из могилы. Я мертв, отец Иеронимус. Вот уже семь лет как мертв. Только одно и живо еще - моя благодарность. Иеронимус поднял руку, провел пальцами по щеке молодого человека. Щека была холодной и на ощупь дряблой. Валентин грустно улыбнулся. - Видите? Я мертв. Тогда Иеронимус спросил: - А я? - Не знаю, - ответил Валентин. Иеронимус видел, что юноша не лукавит. - Почему же мы встретились с тобой, если ты мертв, Валентин? - Может быть, вы умираете, отец мой? - спокойно спросил его Валентин. - Может быть, - согласился Иеронимус. А Валентин сказал: - Все эти годы я желал только одного: увидеть вас. Тогда, в Айзенбахе, я слышал ваш голос. Я ничего не знаю о вас. Ничего, кроме голоса. Иеронимус шевельнулся. Он вдруг ощутил свой возраст, свой живот, мешки под глазами. Валентин смотрел на него с бесконечной любовью. - Я помню каждое ваше слово. - А я не помню, - признал Иеронимус. - Я был в яме вместе с другими мертвецами. Всех нас охватило отчаяние. У меня была библия, солдаты бросили ее в яму вслед за трупами. Я раскрыл книгу и стал читать. Я читал пророка Иезекииля. - Валентин покусал бледные губы, припоминая текст. - "Пошлю на него моровую язву..." Они слушали, и в их сердца возвращалась надежда, хотя было очень страшно. И когда я споткнулся посреди строки, чей-то голос ИЗВНЕ произнес: "И узнают, что я - Господь". В то мгновение мне показалось, что сам Господь говорит со мной. - А это был всего лишь монах-бродяга, - сказал Иеронимус. - Который присел перекусить на братской могиле. И знал библию достаточно хорошо, чтобы закончить цитату. Только и всего. - На долю секунды вы были для меня Богом, - серьезно сказал Валентин. - Этого довольно, чтобы помнить вас остаток вечности. Он склонился головой на колени к Иеронимусу. И Иеронимус положил ладонь на растрепанные светлые волосы и так остался сидеть, вдыхая острый запах могильной земли. Через день рябой Балатро объявил, что знает более короткий путь до Страсбурга, чем тот, который предлагает Варфоломей. Наместник, прознав про то, подскочил к комедианту и вступил с ним в ожесточенный спор. Они чертили карту на земле, выкладывали схемы палочками и листьями, яростно забивали очередную схему ногами, чтобы нарисовать ее заново - более точно. Бальтазар Фихтеле слушал, пытался вникать, но не смог. Плюнул. Остальные, поняв, что спор надолго, запалили с утра костер и взялись за карты. Прошло никак не меньше часа, прежде чем наместник, весь красный, вспотевший, будто камни таскал, подал сигнал к выступлению. Кто победил в споре, осталось неясным. Подозревали, что Балатро. Выбрали проселочную дорогу, отходящую от главного тракта. Арделио прикрикнул на лошадь, заставляя повернуть с удобной грунтовки в лесную чащу. Телега, раскачиваясь и подпрыгивая, затряслась по колее, куда осенним ветром навалило веток. Слышно было, как в телеге ругается Клотильда. Ремедий так и не понял, кем приходится девица двум комедиантам - сестрой, возлюбленной? Улучив момент, спросил ее об этом. Она пожала плечами. - И то, и другое, - был странный ответ. - Кому? - поразился Ремедий. - Обоим, - не моргнув глазом, сказала девица. И глядя на лицо Ремедия, расхохоталась. На рассвете следующего дня Витвемахер куда-то ушел. Вернулся через час, лицо имел чрезвычайно таинственное. О чем-то пошептался с Варфоломеем, разбудив его. Тот слушал, кивал. Потом растолкал остальных благочестивых братьев. Комедианты продолжали спать сном невинности. Громким шепотом торжественно объявил, что по дороге сюда движется купеческий караван и предстоит спасти десяток заблудших душ. Купцы показались через полчаса. И товарец-то, судя по всему, завалящий, и охрана убогая - всего пять солдат, да и купцы не бог весть каким золотом блещут. Но как засверкали безумные глаза Варфоломея, когда он взмахнул руками и сипло прокричал: - Во имя спасения!.. Головная лошадь заржала, попятилась - прямо перед ее мордой неожиданно выросла острая пика. Над острием горели яростные глаза блаженного Верекундия. Охранник схватился за оружие, но выстрелить не успел - пика пропорола его кожаную куртку, вонзилась в грудь под ребрами. Кровь вытекла из его рта, и он умер. Купцы сбились в кучу - их было всего трое - и озирались по сторонам, не зная, откуда ждать погибели. Охранники вступили в бой. Несмотря на свой диковатый вид, святые братья были отменными бойцами, в чем могли убедиться несчастные солдаты. Захваченные врасплох, окруженные со всех сторон, купеческие охранники оборонялись, как могли, и еще двое из них погибли. Последние двое, оглушенные, истекающие кровью, были брошены на землю лицом вниз. Ремедий проснулся, сел. Сражение разыгрывалось в четверти мили от лагеря путешественников, но знакомый звук - лязг мечей, одинокий хлопок выстрела - заставил его подскочить. Взяв аркебузу, Ремедий осторожно пошел вперед, на звук. Успел как раз вовремя, чтобы увидеть, как подрагивают ноги повешенных купцов - те еще не умерли, плясали в петле. Под виселицей на коленях стоял Варфоломей и заливаясь слезами молился за души этих нераскаявшихся грешников, то и дело охлестывая себя тяжелыми цепями. Кровь проступила на его плечах и груди. В траве ничком лежали два израненных человека. Витвемахер стоял над ними, широко расставив ноги и держа пику наготове. Если хоть один шевельнется, вонзит в затылок. Ремедий подошел поближе, встал на колени рядом с Варфоломеем и пробормотал молитву. Тем временем умирающие затихли - отмучились. В чаще хрустели ветками отпущенные на свободу лошади. Один из пленных, маленького роста, щуплый, глухо сказал в землю: - Дай хоть голову поднять, пиздюк. Витвемахер слегка коснулся его шеи холодной острой пикой. Пленник выругался и затих. Все терпеливо ждали, пока Варфоломей закончит молиться. Наконец наместник поднялся на ноги, отер слезы с лица и обратился к своим соратникам: - Поднимите пленных. Двое уцелевших солдат были грубо поставлены на ноги. Один из них обвис на руках Верекундия - тяжело был ранен. Ремедий приоткрыл рот, глядя на пленного во все глаза. А тот - лицо хитрое, как у маленького хищника, востренький носик, шустрые глазки - сказал хрипло: - Сукин ты сын, Гааз... Это был Шальк. Варфоломей бегло оглядел его, оценил тяжесть ранений и распорядился: - Добить. - Нет, - поспешно встрял Гааз. Наместник Варфоломей уставился на него широко раскрытыми глазами. Так и рвалось из них на волю безумие. - Оставь его жить, - повторил Ремедий. - Он защищал нечистое дело, - гневно произнес Варфоломей. Каждое слово отчеканил, словно монету, и швырнул в лицо Ремедию, динарий за динарием. - Он покается, - упрямо сказал Ремедий. - Он все равно умрет, - вмешался Витвемахер, стараясь говорить примирительным тоном. - Слишком тяжело ранен. - Пусть умрет своей смертью, - совсем тихо сказал Ремедий. - Ты что, его знаешь? Ремедий кивнул. - Он обыгрывал меня в карты... То есть, я хочу сказать, он мой старый товарищ и отменный пушкарь. Варфоломей продолжал сверлить Ремедия глазами. - А второй? Он тоже тебе знаком? Ремедий повернулся ко второму пленнику. Тот поднялся на ноги сам, без посторонней помощи, прислонился к дереву - стоял, откинув голову, улыбался. Глядел не на Ремедия, а на встающее солнце. Могучий человечина, бородища лопатой. Ремедий побелел и еле вымолвил: - Надеюсь, что нет. Но он знал этого человека. Он сам закапывал его в землю. Мартин, Doppelsoldner, дружок стервозной Эркенбальды. Тот, что умер от ран в нескольких милях от Айзенбаха ровно семь лет тому назад. - Может быть, просто похож? - спросила вечером Клотильда, с которой Ремедий поделился своим открытием. Но он покачал головой. - Нет, я не ошибаюсь. Разве ты не чувствуешь? Клотильда замерла, приоткрыв рот, прислушалась. Потом покачала головой. - Не-а. Ничего такого не чувствую... Шепотом Ремедий спросил ее: - Клотильда... КУДА МЫ ИДЕМ? - Балатро знает дорогу, - беспечно отозвалась она. - Дура! С "Несчастья" ходи, с "Несчастья"! У него "Ладья", потопи его, блядь... - На тебе "Сдержанность". Жри. Задавись. - Мало. - Чего мало? - "Сдержанности" мало. Мой грех старше твоей добродетели. - Тогда... "Воздыхание о вечном". - Отбито, - с сожалением сказала Клотильда. Ремедий придвинулся к ней ближе, осторожно запустил руку ей за шиворот. - "Непотребство", - сказал он, выкладывая карту девушке на колени. Клотильда покусала губку. - На твое "Непотребство" - "Диана". - Мухлюешь, - крикнул Шальк, пристально наблюдавший за игрой. Шалька притащили в лагерь, как куль с мукой, повалили на телегу. Увидев пушкаря - того отделали на славу - Клотильда вскочила, засуетилась. И хоть невиден собой Шальк, а едва очухавшись, принялся ладно молоть языком, чем и проник в чувствительную душу девушки. На помощь себе Клотильда призвала Иеронимуса, угадав в нем человека знающего. При виде Мракобеса Шальк громко застонал и отвернулся. - Это мне чудится? - осведомился он. Иеронимус потрогал пульс у него на шее. - Не чудится, - сказал он наконец. Шальк не стесняясь выругался. - Могу тебя порадовать, - продолжал Иеронимус как ни в чем не бывало. - Твой друг Бальтазар Фихтеле тоже здесь. Шальк подскочил, но Иеронимус заставил его лежать смирно. - Я позову его. И ушел. Теперь Шальк лежит в телеге, забинтованный до самых глаз, смотрит, как Клотильда дурит голову Ремедию Гаазу. Парню скоро тридцать, а все такой же дурак. Не выдержав, Шальк заорал: - "Диана" младше "Непотребства"! Ну и теленок же ты, Ремедий... Ремедий покраснел, смешал карты в руке. Невпопад спросил: - Клотильда... А чем крыть "Любовь Земную"? - "Любовью Небесной", конечно. - А почему Любовь Земная - грех? - Поменьше рассуждай, монашек, - сказала Клотильда. - Сильная карта, так что жаловаться? - Не на что, - отозвался Ремедий и влепил ей поцелуй. Наутро полетели первые снежные хлопья. Когда наступила зима? Только что сияла царским блеском осень - и на тебе... - Не рано ли в этом году? - сказал Ремедий, обращаясь к мокрому холсту телеги. Из-за холста отозвался сипловатый голос Клотильды: - Черт знает. А какой нынче день? Под ногами чавкала грязь. Снег неприятно летел за шиворот. Ремедий мотал головой, лошадь уныло тянула телегу, увязающую едва не до колесных осей. И увязла. - Дай помогу, - сказал кто-то над ухом. Рядом с Ремедием второй человек навалился плечом на телегу, вытаскивая ее из ямы. Крупный мужчина, сильный - сразу легче стало тянуть. - А, - проворчал Ремедий вместо благодарности. Поднял глаза. Мартин. Вдвоем выволокли комедиантскую повозку вместе с вертепом, припасами, девицей и раненым пушкарем, поставили на ровное место, и лошадка снова потащила одна. А Мартин с Ремедием пошли бок о бок. Сперва молчали. Потом Ремедий осторожно спросил: - Ты и вправду Мартин? В ответ понесся басовитый хохот. - Все так же прост Ремедий Гааз, - сказал, наконец, Мартин, отдуваясь. Ремедий неопределенно пожал плечами. - Не было смысла меняться. - Эркенбальду давно видел? - Ты еще не забыл эту стерву? - Удивление Ремедия было искренним. - Забудешь ее... Ты ее не пользовал, иначе понял бы, что такую лисицу забыть невозможно. С кем потом еблась, как меня зарыли? - С Агильбертом... Мартин плюнул. - Так и знал, что к капитану перелезет, сучка. А эта, чернохвостая, как ее... - Хильдегунда. - Куда делась? - Сбежала. Выманила денег себе на приданое и только ее и видели. Мартин выругался и еще раз выругался. - Сучье племя. Никому из них верить нельзя. - Мартин, - снова заговорил Ремедий, - ты ведь мертв. Я сам хоронил тебя, помнишь? Мартин расхохотался, выставил белые зубы в черной бороде, облапил Ремедия за плечи. - Еще бы не помнить, Гааз! Такое не забывается... Они прошли рядом еще немного, потом Ремедий снова заговорил: - Мартин... Ты видел нашего капеллана? - Мракобеса? - Мартин покривил губы. - Видел... - Да нет, другого. Валентина. Того, что в Айзенбахе умер... Мартин подпрыгнул. Ремедий не ожидал, что известие о Валентине так подействует на старого богохульника. - Валентин тоже здесь? Ах, еб его... Что здесь творится, Гааз? - Не знаю, - уныло сказал Ремедий. - Спроси у Мракобеса. Я давно уже ничего не понимаю. Так и двигался по осенним дорогам караван - комедианты и мертвецы, разбойники и святые, бесноватые и простоватые. Шли они в Страсбург и путь, вроде, знакомым был для них, но все никак не могли добраться до цели. Все время мешало что-то. То одно собьет, то другое. А потом и вовсе цель потерялась, и кто был в том виноват, так и не разобрались. Клотильда сидит в телеге, полог откинут. В руках у девушки лютня, струны бренькают. Когда телега подскакивает на ухабе, звенят невпопад, а так - довольно-таки ладно. Рядом шагает Бальтазар Фихтеле. Вдвоем слагают песенку, нарочно путая языки - строчку на одном, строчку на другом. Weisst du, Kind, was Fimbullwetter ist? Der Sommer kommt nach dem Winter nicht. [Вянет на дереве каждый лист. Как жить нам среди прегрешений своих?] - Вот и ученость твоя пригодилась, Фихтеле, - сказал Ремедий. - Все не зря мозолил задницу на студенческой лавке. Бальтазар фыркнул, а Клотильда исполнила на лютне сложный пассаж и под конец расхохоталась. Потом оба хором допели: Und weisst du, wer nach dem Winter kommt? Und er hat den Namen: Der Angel Tod. [Не друг и не враг; только ангел и гром. Что встретит тебя? Только скрежет ворот...] Ремедий покачал головой. Как и следовало ожидать, от него ускользнула ровно половина смысла песни. - У тебя в ухе дохлая мышь, Фихтеле, - пробурчал он, досадуя на собственное невежество. - Где? - переспросил Бальтазар. - Где ты нашел у меня дохлую мышь, Гааз? Клотильда, давясь от смеха, повалилась на пол телеги. Ремедий сердито повторил: - В ухе! - А ухо, ухо-то где? - На голове. - А голова? - На заднице. - А задница? - К ногам приделана. - А ноги? - Землю топчут. - А земля где? - Во Вселенной. - Ремедий злился уже не на шутку. Ему казалось, что он не сможет долго находить ответы на вопросы Бальтазара Фихтеле. А вопросы вылетали один за другим, как осы из гнезда. - А Вселенная? Вселенная где? Ремедий молчал. Ему не нравился весь этот разговор. Но вопрос цеплялся за ответ, а Бальтазар, сволочуга, все приставал: где искать дохлую мышь? И Ремедий выпалил: - Вселенная суща сама по себе. И сам удивился такому ответу. А Бальтазар склонил голову набок и, как ни в чем не бывало, продолжал донимать монаха: - И где же Вселенная суща сама по себе? - В Боге, - сказал Ремедий. - А где Бог? - Везде, - сказал Ремедий. В этот момент Арделио резко натянул поводья, и лошадь остановилась. - Что там такое? - крикнул Бальтазар, подняв голову. - Стоит кто-то на дороге, - ответил Арделио. На дороге стоял монах. Рослый, тощий монах в коричневом плаще. Стоял он, свесив голову, опустив руки, смиренником. И почему-то никому не захотелось с ним разговаривать. Ни Балатро, старшему из комедиантов, хозяину лошади. Ни Варфоломею, который всех пытался спасти и обратить. Ни Витвемахеру, не упускавшему случая помахать мечом. Ни Клотильде с Шальком - оба большие любители почесать языками. Тем более не захотел вступать в разговоры Ремедий, тот вообще молчун, а как скажет, так невпопад. Мартин и Валентин попросту спрятались, хотя вот уж кому терять нечего, так это им, покойникам. Потом Варфоломей сказал Иеронимусу: - Он твоего ордена, ты с ним и разговаривай. Иеронимус вышел вперед. Ничего другого не оставалось. - Привет, Агеларре, - сказал он. Дьявол поднял голову. Он выглядел усталым и постаревшим, узкое лицо заросло щетиной, глаза смотрели уныло. И не желтыми были они, а бесцветными. - Просто Дитер, - поправил он. - Как хочешь. И плащ на плечах дьявола знакомый. Дитеру в плечах широк, болтается, как на палке, и коротковат, прикрывает ноги только до икр. Серые пятна покрывают плащ. Кое-где прилипли и так и не отстирались куски плесени, рыбьи кости, плевки желчи. Достался дьяволу монашеский плащ Иеронимуса, и с плащом все ведьмины страхи, что жили в нем, и старые пятна блевотины. Оттого и страшно было. Иеронимус стоит против дьявола. Он меньше ростом, старше, плечи опущены. - Перестань, наконец, путаться у меня под ногами, Дитер, - сказал он. - Надоел. Дитер растянул губы в неприятной ухмылке. - Ты мне не указ, Мракобес. - Отойди с дороги, - тихо сказал Иеронимус. Дитер хмыкнул. Мотнул головой назад, в сторону спутников Иеронимуса. - А этот сброд что, с тобой? - Кто? Иеронимус оглянулся. И увидел лица. Десятка два встревоженных лиц. И все обращены к нему. Иеронимус повернулся к дьяволу спиной, посмотрел на своих спутников - удивленно, как будто впервые заметил. - Эти-то? Нет, они сами по себе, - сказал он Дитеру. - А почему тогда идут за тобой? - Они не за мной. Просто идут. - А куда? - жадно спросил Дитер. - Куда вы все идете, каждый сам по себе? Иеронимус видел, что дьявол нарочно втягивает его в длинный разговор, и сказал, чтобы тот отвязался: - Скучно с тобой. - Да? - Дьявол казался по-настоящему удивленным. - Вот уж чего никак не ожидал услышать. Сколько говорил с людьми, столько слышал: с тобой, дескать, Дитерих, не соскучишься! С тобой, Дитерих, обхохочешься!.. Иеронимус тишком зевнул. Дитер заметил. И обиделся. - Куда идешь-то? - рявкнул он. - К своему Богу, куда еще может идти монах. - Ведь ты христианин, Шпейер, - хитро сказал Дитер. - Чему учила тебя твоя дурацкая религия? Хочешь иметь - отдай. Хочешь знать - забудь. Хочешь убить врага - возлюби его. - Тебя не переспоришь, Дитер. - Я отличный теолог, - похвастался Дитер. - Дьяволу положено. Ищи Бога и найдешь меня. - Ты опять прав, Дитер. - Так на что ты надеялся? - Я и не надеялся, - отозвался Иеронимус просто. Повернулся к Арделио, махнул ему рукой: мол, все в порядке, можно ехать дальше. Арделио причмокнул губами, тронул поводья. Дитер посторонился, пропуская мимо себя караван. Прогрохотала телега, с каменным лицом проехал мимо Арделио. Прошел Ремедий и рядом с ним Мартин, оба бледные. Опустив голову, просеменил Валентин. Погруженные в бесконечную беседу, минули монаха и дьявола Варфоломей и Михаэль. Воинственно протопали блаженные братья Верекундий и Витвемахер. Опираясь на руку Бальтазара Фихтеле, проковылял Шальк, все еще слабый после ранения. - Я ведь только поговорить, - пробурчал Дитер. Он был по-настоящему обижен. Иеронимус подошел к нему вплотную и сказал: - Пшел вон. Живо. Как побитая собака, побрел Дитер вниз с горы. И никто не посмотрел ему вслед. Вышли к Разрушенным горам. Старые горы, поросшие лесом. Смотреть от Раменсбурга, с плоского берега Оттербаха, - невысокими кажутся. А подниматься к перевалу тяжело, особенно по распутице. С каждым днем ощутимо холодало. Слишком быстро отступала в этом году осень. Однажды утром Балатро разбудил Иеронимуса еще до света. Иеронимус сразу проснулся, сел, кутаясь в плащ. Комедиант, едва различимый в утренних сумерках, приложил палец к губам, поманил за собой. Они отошли от лагеря. Иней похрустывал на опавших листьях у них под ногами. За месяц путешествия Мракобес заметно сдал. Балатро не знал, сколько ему лет. Сорок, пятьдесят? Спрашивать не решался, а догадаться не мог. Иеронимус выглядел усталым. В полумиле стояла комедиантская телега, готовая к отбытию. Лошадь запряжена, Арделио держит в руках поводья, на Иеронимуса не смотрит, отворачивается. - Мы уходим, - сказал Балатро. - Арделио, Клотильда и я. Иеронимус молчал. - Проклятье, святоша, - сказал Балатро, уже не чинясь. - Ты затащил нас в эти проклятые горы. Там, внизу, мы боялись тебя. Здесь - чего бояться? Все позади, впереди только смерть. И в Страсбург нам не дойти, покуда ты с нами. Иеронимус удивился. И скрывать не стал. - Почему? Разве не ты сам выбирал дорогу? - Дорогу-то выбирал я, - медленно проговорил Балатро, - но, похоже, она повернула не туда, куда хотелось. Завтра нам всем перережут глотки. Тебе-то что, ты и варфоломеевы разбойники - все вы попадете в рай. Ну а комедиантам надеяться не на что. Вся наша жизнь - здесь, на земле. Так что мы уходим. - Перережут глотки? Кто? - Ты, святой отец, действительно блаженный? - разозлился Балатро. Невозмутимый вид Иеронимуса выводил его из себя. - Там, на горе, замок. И показал рукой - где. Еще вчера никто из них ничего не видел, никакого замка. Но теперь, прищурившись, Иеронимус разглядел высоко на вершине укрепленные стены, высокие башни. Иеронимус покачал головой: - Сколько жил в этих местах, никогда не слышал о таком. Балатро сдвинул брови. - Я тоже. Ох как мне это не нравится. Сегодня же спускаемся с гор. Арделио приметил уже дозоры. Не знаю, кто засел в этом вороньем гнезде, но ничего хорошего ждать не приходится. Жуть здесь творится какая-то. Мы - простые актеры. Для чего живем? Делаем бесполезное дело для радости других. А здешние ужасы не для нас. Иеронимус помолчал еще немного. Потом тихо спросил: - Зачем ты позвал меня? - У тебя с собой деньги, - прямо сказал Балатро. - Да, - сразу отозвался Иеронимус. - Много? - Гульденов семьдесят или около того. - Отдай. Иеронимус снял с пояса кошелек, отдал комедианту. Балатро взял, развязал, сунулся, поворошил монеты. - Ладно, - только и проворчал он. И напрягся, глядя куда-то за плечо Иеронимуса. Мракобес обернулся. Тень рослого мужчины. Ремедий. И в руках аркебуза. Балатро оттолкнул от себя Иеронимуса, шагнул навстречу Ремедию. И Клотильда, выскочив из телеги, бросилась к нему, обхватила обеими руками, повисла на шее мельничным жерновом - увесистая все-таки девица. Растерявшись, Ремедий смотрел в ее сумасшедшие глаза. А женщина прошептала в самое его ухо: - "Любовь" бьют только "Любовью", монашек. Балатро повернулся к Иеронимусу. - Отпусти его с нами. - Я никого не держу, - возразил Иеронимус. - Отпусти, мать твою, - зарычал Балатро. Бледное рябое лицо комедианта пошло красными пятнами. И Иеронимус сказал: - Ремедий, уходи с ними. Балатро забрался на телегу, устроился рядом с Арделио. Клотильда сняла руки с шеи Ремедия, пошла за своими товарищами. Гордо шла, танцующим шагом, будто готовилась запеть перед толпой. Телега скрипнула, дернулась, тронулась с места. Иеронимус кивнул Ремедию. - Иди, догоняй их. ТЕПЕРЬ они доберутся до Страсбурга. Ремедий все еще мешкал. - Идти за ними? Иеронимус молчал. Солнце вставало над горами, начал таять иней на опавших листьях. Ремедий побелел, метнул взгляд в ту сторону, куда двигалась телега. Ее еще видно было между деревьями. А Иеронимус молчал. Ремедий переступил с ноги на ногу. - Так мне что... за ними? - снова спросил он. - Идти куда-то - по-твоему, значит обязательно за кем-то? - спросил его Иеронимус. Очень тихо спросил. Путаясь в одежде, Ремедий пошел вниз по лесной дороге. Несколько раз спотыкался, оборачивался, но Иеронимус больше не смотрел на него. И с тем ушел солдат. Дозор дал о себе знать к полудню. Неприятная это была встреча. Из-за деревьев бесшумно выступили солдаты. Как на подбор, все рослые, с красивыми сумрачными лицами. И вроде бы немного их было, а казалось, что лес полон ими. И они не проронили ни слова. Просто показались из леса. Безмолвные, грозные. Их темные глаза смотрели на путников неподвижным, ничего не выражающим взглядом. Под этим взглядом вдруг съежился, сжался и заверещал невразумительное Варфоломей. Румянец залил его бледное, тонкое лицо. Бурно зарыдал Михаэль Клостерле - в голос, не стыдясь. А Витвемахер побледнел и пал на колени. Стоя рядом, сказал Валентин: - Можно было бы перечесть все кости мои, а они СМОТРЯТ И ДЕЛАЮТ ИЗ МЕНЯ ЗРЕЛИЩЕ... При этих словах блаженный Верекундий рванул на тощей груди ветхие одежды, выставив напоказ все свои кости. А дозорные стояли и смотрели. Иеронимус поднял голову и встретился глазами с одним из солдат. И вдруг увидел, что в этих бесконечных глазах таится вовсе не безразличие. Любопытство. И грусть. - Да будет воля Твоя, - сказал Иеронимус. Тороп