Ему хотелось бежать отсюда, чтобы найти людей, способных его освободить. Но вместо этого он разделся до трусов и просунул одежду в дверь. - Трусы тоже, - сказала старуха. Мальчик закутался в одеяло, стянул с себя трусы и выбросил их в дверной проем. Стирка займет несколько часов, - сказала Кэлли. - Закутайся получше и отдыхай. Она закрыла дверь. Дэвид стоял в абсолютной темноте. По щекам побежали слезы. Все - и природа, и люди - повернулось против него. Девушка хотела, чтобы он убежал. Старая Кэлли тоже вроде бы хотела помочь ему. Но только никто из них не мог по-настоящему противостоять Катсуку. Дух Катсука был слишком могущественным. Дэвид вытер лицо уголком одеяла и тут же споткнулся о стоящую на полу раскладушку. Укутавшись в одеяло поплотнее, он сел на нее, и раскладушка тут же закряхтела. Когда глаза немного попривыкли к темноте, он заметил, что дверь закрыта неплотно. В ней были трещины и дыры, через которые проходил свет. Мальчик неясно слышал голоса проходивших мимо индейцев. Откуда-то доходили отзвуки детской игры: удары палкой по жестянке. Слезы продолжали катиться по щекам Дэвида. Он едва сдерживался, чтобы не разреветься во весь голос. Потом он разозлился на свою же слабость. "Я даже не смог убежать." Катсук повелевал птицами, людьми и всеми лесными духами. Здесь не было ни единого места, где можно было бы спрятаться. Все в лесу шпионило для безумного индейца. Его соплеменники знали это и потому боялись. Сейчас же они держали у себя пленника, которого привел Катсук, отобрав у него одежду. Дэвид учуял дым, запах варящегося мяса. Снаружи раздался взрыв смеха, но быстро и затих. Мальчик слышал, как шумит в деревьях ветер, как мимо ходят люди и обмениваются непонятными словами. Одеяло, в которое он закутался, пахло застарелым потом и было очень грубым. Слезы отчаяния продолжали течь из глаз мальчика. Звуки внешней активности постепенно замолкали, все чаще и чаще наступали периоды полной тишины. Что они там делают? Куда подевался Катсук? Дэвид услыхал направляющиеся к хижине шаги. Застонала открытая дверь. На пороге была Тсканай, неся в руках миску. В ее движениях была какая-то злобная решимость. Когда дверь раскрылась пошире, и девушка зашла вовнутрь, дневной свет помог заметить на ее челюсти большой синяк. Тсканай закрыла дверь, села рядом с Дэвидом на раскладушку и протянула ему миску. - Что это? - Копченая форель. Очень вкусно. Попробуй. Дэвид взял миску. Она была холодной и гладкой. Но мальчик продолжал глядеть на синяк. Свет из щели лег полосой на челюсти девушки. Было видно, что Тсканай чувствует себя неуютно и беспокойно. - Все-таки он бил тебя? - спросил мальчик. - Просто я упала. Ешь рыбу. - В ее голосе прозвучала злость. Дэвид занялся форелью. Она была жесткая, с легким привкусом жира. Взяв в рот первый же кусочек, мальчик почувствовал, как от голода скрутило желудок. Дэвид не остановился, пока не съел всю рыбину, потом спросил: - Где моя одежда? - Кэлли стирает ее в большом доме. Закончит где-то через час. Чарли, Иш и другие мужчины ушли на охоту. Дэвид слушал, что она говорит и дивился про себя: девушка говорила одно, пытаясь сказать что-то еще. Он перебил ее: - Ему не нравилось, что ты называла его Чарли. Это потому он бил тебя? - Катсук, - пробормотала она. - Тоже мне, шишка. - При этом она поглядела в сторону двери. Дэвид съел вторую рыбу, облизал пальцы. Все это время девушка проявляла беспокойство, ерзая на раскладушке. - Почему вы все так боитесь его? - спросил мальчик. - Я ему покажу, - прошептала она. - Что покажешь? Не отвечая, Тсканай забрала миску и отшвырнула в сторону. Дэвид услыхал лишь, как та загрохотала по полу. - Зачем ты так? - Я хочу показать _К_а_т_с_у_к_у_! - Это имя прозвучало как ругательство. Дэвид почувствовал, как вспыхнула, но тут же погасла в нем надежда. Что могла сделать Тсканай? Он сказал: - Никто из вас не собирается мне помочь. Он сошел с ума, а вы все его боитесь. - Он бешеный зверь, - сказала она. - Он хочет быть один. Он хочет смерти. Это безумие! А я хочу быть с кем-нибудь. Я хочу жизни! Вот это не сумасшествие. Никогда я не думала, что он станет твердолобым индейцем. - Катсук не любит, когда его называют индейцем. Она так замотала головой, что косички разлетелись в стороны. - Он трахнутый, твой Катсук. - Тихим, горьким голосом. Дэвид был шокирован. Он никогда не слышал, чтобы взрослые говорили настолько откровенно. Кое-кто из его приятелей пробовал ругаться, но все же не так, как эта девушка. А ей было, самое малое, лет двадцать. - Что, я тебя шокировала, так? - спросила она. - Ты и вправду невинный. Хотя, ты знаешь, что это означает, иначе на тебя так бы не подействовало. Дэвид сглотнул. - Большое дело, - сказала Тсканай. - Придурошный индеец думает, будто у него есть невинный. Ну ладно, мы ему еще покажем! Она поднялась, подошла к двери и закрыла ее. Дэвид услыхал, как она возвращается к нему, шелест ее одежды. - Что ты делаешь? - прошептал он. Она ответила тем, что села рядом, нашла его левую руку и прижала к своей обнаженной груди. От изумления Дэвид даже свистнул. Она была голая! Как только его глаза привыкли к темноте, он мог видеть ее всю, сидящую рядом. - Мы поиграемся, - сказала она. - Мужчины и женщины часто играются в эту игру. Она очень веселая. - Она влезла рукой под его одеяло, пошарила там и нащупала его пенис. - О, у тебя уже есть волосы. Ты уже достаточно взрослый, чтобы играть в эту игру. Дэвид попытался оттолкнуть ее руку. - Не надо. - Почему не надо? Она поцеловала его в ухо. - Потому что. - Разве тебе не хочется избавиться от Чарли-Катсука? - Хочется. У нее была мягкая, возбуждающая кожа. В низу живота мальчик почувствовал странное ощущение: что-то поднялось и затвердело. Ему хотелось остановить девушку, но и прекращать этого не хотелось. - Он хочет тебя невинного, - прошептала девушка. Дыхание ее участилось. - А он меня отпустит? - тоже прошептал Дэвид. От девушки исходил какой-то странный, молочный запах, из-за чего кровь начала быстрее биться в жилах. - Ты же слыхал, как он говорил. - Она взяла его руку и прижала к треугольнику волос между своими ногами. - Разве тебе не хорошо? - Хорошо. Но откуда ты знаешь, что он меня... - Он сам говорил, что ему нужна твоя невинность. Немного перепуганный, но и возбужденный, Дэвид позволил ей уложить себя на раскладушку. Та затрещала и зашаталась. Теперь он делал все то, что она подсказывала, с желанием. Они покажут этому Катсуку! Придурошному, траханному Катсуку! - Так, сюда... - шептала она. - Сюда! Аааах!... - Потом: - А у тебя хорошая штучка. Ты и сам молодчина. Не так быстро... Сюда... правильно... вот так... ааааах!... Осознание случившегося пришло к Дэвиду уже позднее. Тсканай вытирала его, потного, возбужденного, дрожащего, но в то же время успокоенного и довольного. Он думал: "Я сделал это!" Он чувствовал пульсирующую в себе жизнь. "Милая Тсканай!" Он даже расхрабрился и коснулся ее левой груди. - Тебе понравилось, - сказала она. - Я же говорила, что это весело. - Она потрепала его за щеку. - Теперь ты уже мужчина, а не маленький Невинный, которого таскает за собой Катсук. При воспоминании о Катсуке Дэвид почувствовал, как сжался желудок. Он прошептал: - А как Катсук узнает? - Узнает, - захихикала она. - У него есть нож, - сказал Дэвид. Она повернулась к нему лицом, положив ему руку на грудь. - Ну и что? Дэвид подумал об убитом туристе. Он оттолкнул руку Тсканай и сел на раскладушке. - Ты же знаешь, что он сумасшедший. Потом он подумал, а не рассказать ли девушке про убийство. - Я с трудом могу дождаться, чтобы увидеть его лицо... - как-то апатично, даже со скукой сказала она. Перебив ее, дверь заскрипела и распахнулась от удара. В хижину вошел Катсук, его лицо против света оставалось в тени. Он нес охапку одежды Дэвида и его кроссовки. Когда солнечные лучи из дверного проема высветили две обнаженные фигуры на раскладушке, Катсук остановился. Тсканай начала смеяться. - Хей, Чарли-бэби. А у него уже нет невинности! Что ты на это?! Катсук уставился на них, от шока у него перехватило у него перехватило дыхание. Его рука потянулась к рукояти ножа на поясе, он уже почти вытащил его из ножен. Почти. А потом в нем заговорила мудрость Ловца Душ, он прозрел ее женскую хитрость. Ей хотелось этого ножа! Ей хотелось смерти и того, чтобы смерть эта прикончила его. Ей хотелось отменить древний обряд. Ах, это женское хитроумие! Он бросил Дэвиду его одежду и сделал шаг вперед. Его лицо все так же оставалось в тени, и на нем ничего нельзя было прочесть. - Ты собираешься прирезать нас, Чарли-бэби? - спросила Тсканай. Дэвид сидел и не мог пошевелиться от страха. Он и сам предполагал, что дело закончится ножом. Это было бы логичным решением - п_р_а_в_и_л_ь_н_ы_м_. У него заболела грудь. Его тело ожидало ножа, и сейчас даже собственная нагота не смущала его. Теперь уже не было никакой возможности уйти от удара. - Неужели ты, Тсканай, считала, что _т_а_к_и_м _о_б_р_а_з_о_м овладеешь моим духом? - спросил Катсук. - Зато теперь он уже не твой невинный хокватик. Но голос ее звучал озадаченно. Катсук не отреагировал так, как она рассчитывала. Она и сама точно не знала, на что рассчитывать, но уж явно не на его спокойствие. Он должен был тут все разнести вдребезги. Катсук мельком глянул на перепуганного мальчишку. _Н_е_в_и_н_н_ы_й_? Да разве мог секс повлиять на это? Нет! Понятие невинности заключалось в чем-то ином. Оно было связано с чувственностью и намерениями. Связано с тем, был ли в этом хоквате эгоизм. Был ли он нечувствителен к страданиям других. Способен ли он был на самопожертвование. - Так ты уверена, что он потерял невинность? - спросил Катсук. Тсканай села на раскладушке, потом поднялась на ноги, злобно дерзкая в своей наготе, насмехаясь ею над своим противником. - Черт подери, конечно же уверена! - А я - нет! - ответил индеец. - Тебе нужны какие-то другие доказательства? - напирала она. Медленно, очень медленно Дэвид спустил ноги с раскладушки. Он ощущал, что Катсук в этой хижине находится не весь, что мужчина прислушивается к голосам из другого мира. А вот Тсканай никак не могла увидеть этого. Или же Катсук послушается духов, или же вытащит нож полностью. Он мог ударить Тсканай, если та будет продолжать свои насмешки, но для этого вовсе не обязательно было пользоваться ножом. - Катсук, не надо ее бить. Тсканай только пыталась мне помочь, - сказал Дэвид. - Вот видишь, Тсканай, - заявил Катсук, - ты пыталась воспользоваться им против меня, а он просит, чтобы я тебе ничего не сделал. Да разве это не невинность? - Да нет же! - заорала она. - Он уже потерял ее, будь ты проклят! - Она не понимает, Катсук, - сказал Дэвид. Удивительно мягким голосом Катсук ответил: - Я знаю, Хокват. Одевайся. Кэлли все выстирала и высушила. - Да нет у него невинности, говорю тебе! Нету! - шептала Тсканай. - Он такой же Невинный, - перебил ее Катсук. Дэвид взял одежду, которую Катсук бросил на раскладушку. Ну почему Тсканай не замолчит? Ведь это же были глупые слова. Он чувствовал, что его связь с Катсуком стала даже крепче. Тсканай не следовало помогать ему. Она попыталась вернуться к Катсуку, но не смогла встретить ту его часть, что жила в мире духов. Девушка стояла, вся дрожа, сжав кулаки, ее лицо застыло. Все ее тело говорило о постигшей ее неудаче. Она была связана с чем-то, утраченным в этой хижине, и теперь ей нужно было нести знак этого всю оставшуюся жизнь, и она знала об этом. - Вот теперь, Хокват, мы по-настоящему вместе. Возможно, мы даже братья. Только вот кто из нас Каин, а кто Авель? Катсук повернулся и вышел, оставив дверь открытой. Уже на поляне он остановился, задумавшись: "Невинность не дается, чтобы ею пользовались." Он поглядел на свою правую руку, руку, которой он еще раньше ударил Тсканай. "Не надо было бить ее. Это было ошибкой. Это во мне все еще оставалась частичка Чарлза Хобухета. Вот кто ее ударил! Это было так по-хокватски, ударить ее. А она тоже хотела поступить по-хокватски, но только лишь укрепила невинность избранной мною жертвы. Я - Катсук - могу смеяться над сделанным ею и лишь оценивать важность этого поступка для меня." А в хижине Тсканай все повторяла: - Будь он проклят! Будь он проклят! Будь он проклят! Она уже плакала. Дэвид положил руку на ее ногу. - Не надо плакать! Она же закрыла лицо руками, рыдая еще громче. Дэвид умолял: - Пожалуйста, Тсканай, не плачь! Она отшатнулась, убрала руки от лица. - Меня зовут Мэри. Продолжая плакать, она нашла свое платье и натянула на себя, не заботясь о том, чтобы поправить его и застегнуться. Она направилась к двери и, не обернувшись, сказала: - Ты же слышал его. Одевайся! 22 Да, Дэвид один из моих учеников. Я потрясен всем случившимся. Он очень хороший ученик, один из лучших в классе. Знаете, у нас здесь британская система. Дэвид весьма тщательно подходит к каждому предмету. Его ответы и письменные работы часто говорят об этом. Но иногда он говорит и странные вещи. Как-то он заметил, что Роберт Кеннеди слишком уж старается быть героем. Когда я спросил, что он имеет в виду, Дэвид смог сказать лишь: "Поглядите, он еще не сделал ни единой ошибки". Вы не считаете, что для мальчишки это все же странные разговоры? Харлоу Б.Уоттс, преподаватель в Пэсифик Дэй Скул, Кармел, Калифорния После полудня небо затянуло плотными тучами. С юго-запада подул холодный, пронзительный ветер. Дэвид стоял на берегу озера, под самыми хижинами, и ему стало зябко. В кармане он перебирал шесть камушков. Шесть дней! Большая часть пребывающих в лагере индейцев, человек двадцать, а то и больше, собрались в Большом Доме и развели там огонь, над которым поджаривались два лосиных окорока. Дэвид чувствовал, что каждый здесь знает, что они делали вместе с Тсканай. Каждый раз, когда он думал об этом, щеки его покрывались краской. У самой опушки леса сидели два мальчика и наблюдали за ним. Тсканай уже не была его охранником. Дэвид не видел ее с тех пор, как она вышла из маленькой хижины. Теперь за ним следили эти два подростка. Дэвид пробовал заговорить с ними, но они уклонялись и даже отвернулись спиной, когда он попытался заговорить еще раз. Он слышал, как они тихо переговаривались друг с другом. Мальчика охватило чувство полнейшей растерянности. И снова он подумал о Тсканай. Она ничего не изменила. Хуже того, его связь с Катсуком стала еще крепче. "Возможно, сейчас мы братья." Катсук так и сказал. Своим прощением, отказом сердиться, Катсук накинул новое бремя на своего пленника. Связующие их цепи стали толще. Дэвид попытался представить Катсука и Тсканай, занимающихся любовью. А ведь такое было! Тсканай сама признавалась в этом. Но Дэвид не мог представить, чтобы такое было. Ведь тогда они были совсем другими людьми - Мэри и Чарли. Темнело. Закат наколдовал целое озеро крови на краю темной зелени леса. Ветер еще сильнее зашелестел в тростниках, отгоняя тучи. Вышел месяц, и Дэвид внезапно увидал его глазами Катсука: откушенный диск, небольшой кусочек, оставленный Бобром. И в озере был месяц-Луна. Мальчик следил за ним, пока тот не проплыл в тростниковые заросли и не исчез. Остался только тростник. Один из подростков за спиной у Дэвида закашлялся. Почему бы им не поговорить с ним? Дэвид никак не мог этого понять. Или это Катсук так распорядился? Мальчик услыхал далекий гул пролетающего самолета. Зеленые огни на крыльях машины плыли на север. Вместе с огнями передвигался и шум моторов, спокойный, отстраненный звук с небес. Поначалу, огни и шум разбудили надежды мальчика, потом они исчезли. Дэвид стал жевать свою нижнюю губу. Сейчас он чувствовал, как сам падает в пустоту, небо раскрылось, чтобы поглотить его. А этот самолет, тепло, свет, люди - все исчезло в каком-то ином измерении. В Большом Доме Катсук держал речь, голос его то подымался, то становился еле слышимым. Завеса из лосиной шкуры была поднята. Свет костра в доме падал на прогалину. Дэвид повернулся спиной к озеру и пошел на свет. В темноте он прошел мимо двух караулящих его парнишек, но те не дали никакого знака, что заметили его уход. Дэвид остановился на самой границе света и тьмы, прислушался. На мускулистом теле Катсука была только набедренная повязка, на ногах - мокасины, голова опоясана полоской красной кедровой коры, в волосах торчало вороново перо. Индеец стоял спиной к входу. Пламя отсвечивало каждое его движение, кожа становилась то янтарной, то кроваво-красной. - Разве я нашел Невинного как женщина, в своем лоне? - напирал Катсук. - Посмотрите! Я - Катсук. Я есть сосредоточие. Я живу повсюду. Я мог бы надеть знаки вождя. Чего вы боитесь? Хокватов? Это не они покорили нас. Нас покорили их ружья, ножи, топоры, иглы, колеса. Но поглядите! Я одет в набедренную повязку из шерсти и мокасины, сделанные женщинами нашего племени. Он медленно повернулся, всматриваясь в каждое лицо. - По вашим лицам я могу видеть, что вы мне верите. Ваша вера делает меня сильнее, но этого еще недостаточно. Мы были племенем Хох. А что мы теперь? Может кто-нибудь из вас назвать себя христианином и посмеяться надо мной? Его голос окреп. - Мы жили на этих побережьях более пятнадцати тысяч лет. Потом пришли хокваты. И теперь на этой земле почти не осталось наших домов. Мы прячемся в лесах, в этих несчастных хижинах. Наши реки, в которых мы ловили лососей, умирают. И я должен говорить об этом на английском языке, потому что никто из вас на родном языке не говорит. Он отвернулся от огня, поглядел в темноту, затем повернулся обратно. - А ведь у нас чудесный язык. По сравнению с ним, английский прост и беден. В нашем языке все вещи реальны! Говоря на родном языке, я перехожу от одного состояния к другому и чувствую каждое из них. Говоря на английском, я мало чего чувствую. Он замолчал, уставившись в огонь. Сидящая справа от него женщина подвинулась поближе к костру, и Дэвиду сразу почудилось, будто это Тсканай, столько грации и молодости было в ее движении. Но потом она повернулась, огонь ярче осветил ее, и мальчик увидал, что это старая Кэлли. Вместо лица была мрачная, отталкивающая маска. Вид ее потряс мальчика. - Поглядите на все те приготовления, которые вы сделали для меня. Вы нанесли на тела раскраску и принесли погремушки Ловца Душ. Зачем вы сделали так, если не ради того, чтобы оказать мне честь? Он положил руку на рукояти висящего на поясе ножа. - Я - Друквара, несущий войну по всему миру. У меня есть всего два танца. И один из них - Пчелы. Кто-то, сидящий в круге у костра, закашлялся. - Иш, ответь ему. Ему должен ответить мужчина, - сказала Кэлли. Иш встал напротив Катсука, их разделял костер. Долговязое тело старика в отсветах пламени казалось еще выше, в глазах отражались языки огня. - Ты говоришь о прошлом, но ведь сейчас не давние времена, - неуверенно сказал он, в его голосе чувствовался страх. - Ты хочешь сказать, что мы больше не барабаним в сухие деревья при восходе луны, - ответил Катсук. Он указал на место, где перед тем сидел Иш. - Но ты принес свирель и эту деревянную погремушку, украшенную орлиными перьями. Зачем? - Кое-какие древние способы действуют, - ответил ему Иш. - Но те племена, те люди были дикарями. - Дикарями? - Катсук покачал головой. - У них была своя верность. Их мир имел определенность. Они его так понимали. - И все же, они были дикарями. - Это хокватское слово! Наши деревья, наши звери, наши родичи имели свою верность и свою действительность. - Действительность? - Иш тоже покачал головой. - Вы прибыли сюда по Хох Роад. Черт подери, на автомобилях! Вы поставили свои машины рядом с хокватскими, а потом пришли сюда. Вы видели по дороге знаки новой действительности: ОСТОРОЖНО! МАШИНЫ! ВНИМАНИЕ! ДИКИЕ ЖИВОТНЫЕ! Чьи это машины? Чьи животные? Мы садимся за руль их машин, чтобы помогать уничтожить нашу землю! Эта пилорама внизу на реке, где они дают вам работу... иногда! Вот какая теперь действительность! - Так вот чему ты выучился в университете? - Ты даже представить не можешь, насколько ты прав, дядя. Я - последний избранный из материнского клана. Когда-то мы были сильными и могли противостоять любой беде. Мы помогали нашим соплеменникам. Сейчас же... - А сейчас ты навлек беду на всех нас, - сказал Иш. - Разве я? А может это мы сами навлекли на себя хокватские неприятности? - Катсук указал на запад. - Следы килей наших каноэ, на которых мы выходили охотиться на китов, за тысячи лет изменили очертания берегов. А теперь мы должны посылать прошения в конгресс хокватов, чтобы нам ответили, можно ли нам пользоваться маленьким клочком этой земли? Нашей земли! - Если ты говоришь о старом поселении на побережье, - сказал Иш, - то мы можем туда вернуться. Бледнолицые уже начинают понимать наши проблемы. У них есть... - Жалость! - крикнул Катсук. - Из жалости они кидают вам кость - несчастный клочок того, что когда-то было вашим. А вы не нуждаетесь в их подачках. Они нас оскорбляют своей, так называемой, гуманностью! - Кого беспокоит то, что белые делают для нас... - Меня! - Катсук прикоснулся к груди. - Они пришли на нашу землю - н_а_ш_у_ землю! Они срезали все цветы, чтобы сделать себе букеты. Они срубили деревья, которые могли бы расти и расти. Ради спортивного интереса они вылавливают нашу рыбу, которая могла бы кормить наши семьи. При всем том, что бы ни делали хокваты, мы не должны забывать одно: В своем благодушии они все равно остаются злыми. Они так довольны, что делают все как следует. Будь они прокляты, эти демоны! - Но кое-кто из них родился здесь, - запротестовал Иш. - Они любят эту землю. - Ах-ах! - вздохнул Катсук иронически. - Они любят эту землю и тогда, когда убивают ее, а вместе с нею и нас. Дэвида охватило чувство вины. Он подумал: "Я - хокват!" Это его соплеменники похитили эту землю. Он знал, что Катсук говорит правду. "Мы украли эту землю." Так вот почему два подростка, которым было приказано присматривать за ним, не хотели разговаривать. Вот почему люди, заполнившие дом, проявляли солидарность с Катсуком, хотя в их голосах были осторожность и страх. Дэвид чувствовал себя заложником за все грехи своего народа. Он был ответственным даже за то, что его предки творили с индейскими женщинами. Он чувствовал себя совершенно разбитым, брошенным на развалинах прошлой жизни, которая была когда-то приятной и вечной. Он поглядел в дверь Большого дома: красноватые тени на опорных столбах, отсветы костра на поперечинах... все эти люди - с медово-красной кожей, с блестящими черными волосами, седоволосые, с волосами гладко лежащими и всклокоченными. Вдруг он увидал Тсканай, неподалеку от Иша, в третьем ряду: круглое лицо, фиолетовая блузка, красно-оливковый оттенок кожи в свете костра. Дэвид судорожно сглотнул слюну, вспомнив шелест ее одежды в темной хижине, танец теней... - Вы не остановите меня, - сказал Катсук. - Никто меня не остановит. Кэлли поднялась на ноги. Ее движения были медленными, вкрадчивыми. Она поглядела Катсуку прямо в лицо. - Мы не собираемся останавливать тебя. Это правда. Но если ты убьешь этого мальчишку, для всех нас это будет совсем плохо. Мне бы не хотелось, чтобы мой родственник сделал это. Она повернулась и ушла в тень. - Прошлое есть прошлое, его не вернешь, - сказал Иш и сел. Катсук напрягся, поглядел по сторонам, но не для того, чтобы взглянуть в лица, но чтобы показать свое. - Все прошлое заключено в моих словах, - сказал он. - Если эти слова умрут, вы позабудете о тех стонах и слезах, что были в ваших семьях. Вы позабудете о всем том плохом, что хокваты сделали нам. Но я не позабуду! Вот и все, что я хотел вам сказать. Он повернулся и вышел из хижины. Не успел Дэвид пошевелиться, Катсук был уже рядом. Он схватил мальчика за плечо. - Пошли, Хокват. Мы уходим немедленно. 23 Я уверен, что старая Кэлли видала своего племянника. А зачем же еще ей приходить к нам со всеми этими предупреждениями? Вместе со своей бандой она была на Диких Землях. Именно там я и сконцентрировал своих людей. Я очень внимательно выслушал ее. У этой старухи голова на плечах имеется! Она говорит, чтобы мы называли его Катсуком - черт с ним, назовем его Катсуком. Если кто назовет его в неподходящий момент Чарли - тот может испортить нам все представление. Шериф Майк Паллатт Сразу же после того, как Дэвид с Катсуком ушли с прогалины, где стояли хижины индейцев, погода испортилась: дождик, потом взошла луна, снова дождь. А когда они добрались до входа в старую шахту, дождь разошелся не на шутку. Вдали били молнии и гремел гром. Дэвид позволял тащить себя сквозь мрак, представляя, что это сам Катсук создает каждый последующий шаг их пути. В этой мокрой темноте даже глаз Катсука не мог различать дорогу. Во время подъема на склон Катсук все еще кипел от ярости и негодования. Дэвид, у которого сердце трепыхалось в груди, слышал лишь каркающие звуки и мог различить в них один только гнев. Мокрые ветки хлестали его по лицу, корни хватали за ноги, он скользил по грязи. Когда они наконец дошли, мальчик совершенно выбился из сил. Мысли Катсука находились в полнейшем беспорядке. Он думал: "Ведь все правда! Они же знают, что я говорил им правду. Но они все еще боятся. Они не доверяют мне. Теперь мои соплеменники для меня утрачены. Они не хотят той силы, которую я мог им дать. И это люди моей крови!" Он затащил Хоквата под своды старой шахты и отпустил мальчика. С них обоих текла вода. Катсук отжал руками свою набедренную повязку. По ногам потекли струйки. Он продолжал размышлять: "Нам надо передохнуть, а потом уходить отсюда. Среди моих соплеменников есть глупые люди. Они могут сказать хокватам, где я нахожусь. За это им могут дать награду. Кое-кто из моих людей болен хокватскими болезнями и может сделать это ради денег. Мои же сородичи выгнали меня из своего дома. Здесь больше нет для меня дома. Никто из них не придет, чтобы встретиться со мной. Теперь я по-настоящему бездомный." Вот только как им удастся отдохнуть здесь? Катсук мог чувствовать своих сородичей там, у озера - их беспокойство, возмущение, их разделенность, их споры. Они-то слушали его слова, но не чувствовали заключенного в них смысла. К тому же, разговор велся на языке, который кощунственно искажал все то, о чем он говорил. "Темнота больше не сможет дать мне передышки. Я буду духом-привидением. Даже Тсканай не поддержала меня..." Он вспомнил про то, как Тсканай глядела на него. Ее глаза смотрели на него и видели в нем чужака. Она отдала свое тело мальчишке, пытаясь уничтожить в нем невинность. Она думала о том, как сделать Хоквата негодным для замысла Катсука. Только ей это не удалось. Стыд Хоквата еще больше усилил его невинность. Сейчас он был еще невиннее, чем раньше. Катсук всматривался в черную пустоту штрека старой шахты. Он ощущал его размеры своей памятью, осязанием, слухом и нюхом. Духи были и здесь. Хокват стучал зубами. По-видимому, это духи вызвали его страх. - Катсук? - прошептал мальчик. - Да. - Где это мы? - В пещере. - В старой шахте? - Да. - А т-ты н-не хочешь р-разжечь ог-гонь? Разряд молнии на мгновение осветил все вокруг: вход в старую шахту, качающиеся деревья, отвесные струи дождя. Потом раздался такой удар грома, что мальчик даже съежился от страха. - По-моему, здесь и так много огня, - сказал Катсук. Внезапно весь окружающий мир озарился таким близким разрядом молнии, что в воздухе запахло преисподней; последующий удар грома чуть не повалил их на землю. Свернувшись клубком, мальчик прижался к руке Катсука. И снова сверкнула молния, но на этот раз возле озера. Гром прозвучал как слабое эхо предыдущего. Дэвид хватался за Катсука и трясся всем телом. - Это был Квахоутце, бог воды и дух всех тех мест, где есть вода, - объяснил Катсук. - Он был так близко. - Это он сказал нам, что эта земля до сих пор его. Снова ударила молния - теперь уже на берегу озера. Потом зарокотал гром. - Я не хочу забирать эту землю, - сказал вдруг мальчик. Катсук положил руку ему на плечо. - Эта земля не знает, кто ее хозяин. - Мне стыдно за то, что мы украли у вас эту землю. - Я знаю, Хокват. Ты и вправду невинен. Ты - один из немногих, кто почувствовал, что эта земля для меня священна. Сам ты пришел из чужих краев. Ты не научишься почитать ее как следует. И это моя земля, потому что я благоговею перед ней. Духи знают об этом, а вот сама земля - нет. Они замолчали. Катсук освободился от рук мальчика, думая при этом: "Хокват со всей его силой зависит от меня, но сила эта может быть для меня опасной. Если же заберет мою силу, мне придется взять силу у него. И тогда мы, возможно, станем одной личностью, оба станем Ловцами Душ. Кого тогда я принесу в жертву?" Дэвид вслушивался в шум дождя, в дальние раскаты грома. Потом он спросил: - Катсук? - Да. - Ты собираешься убить меня... как говорила твоя тетка? - Я воспользуюсь тобой, чтобы передать послание. Дэвид задумчиво жевал свою нижнюю губу. - Но твоя тетка говорила... - Пока ты сам не попросишь меня, я тебя не убью. Дэвид облегченно вздохнул, потом собрался с духом и сказал: - Но я никогда не попрошу. - Хокват, почему ты снова предпочитаешь язык губ языку тела? Катсук направился в сторону штольни. Дэвид, которого этот упрек больно стегнул, снова задрожал. В слова Катсука опять вернулось старое безумие. Индеец выкопал откуда-то сверток, пахнущий машинной смазкой. Он развернул ткань, вынул спички и растопку. После этого он развел небольшой костерок. По пещере серой струей пополз дым. Пламя бросало тени на старые бревна креплений и камни. Дэвид подсел к огню и протянул к нему руки, чтобы согреть их. Катсук перебрал кедровые ветви на бывшей их постели, сверху набросил спальный мешок. Потом он лег, прижавшись спиной к гнилым доскам. Мальчик продолжал сидеть у костра, наклонив голову. Серая волна дыма над ним была как дух, что ищет выход в темный мир. Катсук достал из-за пояса свою ивовую свирель, поднес ее к губам и мягко подул. Чистый, прозрачный звук закружил в пещере вместе с дымом, забирая с собой все мысли. Индеец играл Песню Кедра, Песню, которой умиротворяли Кедр, просили у него прощения, когда брали кору для постройки домов, подстилки и одежды, ветки для связок. Он тихо выдувал эту мелодию - как будто птица щебетала под сенью кедровых ветвей. Вместе с музыкой пришло и видение: Яниктахт, несущая корзину с кедровой корой и шишками. И он подумал: "Для Яниктахт так даже лучше. Я не смог бы вечно искать ее лицо среди чужих лиц." Слова песни эхом отражались в его сознании: "Дающий жизнь Кедр... дающий огонь Кедр..." Образ Яниктахт стал меняться. Она сама становилась больше, больше, взрослее, все некрасивее, отвратительнее. Корзина из кедровой коры ссохлась. По лбу индейца покатились капли пота. Мысли спутались. Он опустил свирель. - Почему ты перестал играть? - спросил Дэвид. Катсук сел, глядя на лежащую рядом злую свирель. Он потряс головой. Движение это было будто ветер, ломающий кедровые ветви. Полоска кедровой коры стиснула его голову, и он не мог ее стянуть. - Сними с меня эту немочь, - пробормотал он. - Что? - Я не хочу, чтобы эта болезнь убила меня. - Что случилось? Катсук уставился на мальчика через пламя костра. - Что делает меня таким несчастным? - Ты несчастен? Дэвид никак не мог уловить сути этих слов, но чувствовал, что должен принять участие в разговоре. - Это сильнее меня, - сказал Катсук. - Меня обнаружил Укорачивающий Жизнь. - Катсук, ты говоришь какие-то непонятные мне вещи. - На меня наслали злые слова, наговор. - Какие слова? - У меня есть враги. Они выследили меня. Они хотят, чтобы я как можно скорее умер. Люди моего же племени! В них нет ни капли сострадания. Дэвид обошел костер, присел рядом с лежащим Катсуком. Он прикоснулся к свирели. - Мне понравилась эта музыка. Ты не поиграешь еще? - Нет! - Почему? - Потому что я обнаружил дерево, что принесет мне беду. Мальчик огорошенно уставился на него. Катсук закрыл глаза. Он представил кедр - величественный, с узловатыми, могучими корнями, глянцевыми иглами, растущий в лесной чаще, высасывающий соки из земных недр и высоко вздымающий свои ветки; представил могучую поросль молодых деревьев у подножия великана. - Дерево, предвещающее мне беду, - прошептал он. - Что это за дерево такое, почему оно принесет беду? - Я был первым ребенком у своей матери, - сказал Катсук. Он открыл глаза и уставился на клубящийся дым. - Ее брат вырезал для меня маленькое каноэ. Он же сделал игрушечную острогу, погремушку. Все это он сделал из кедра. - И это сделало его деревом, предвещающим для тебя беду? Каким-то отстраненным, далеким голосом Катсук продолжил: - Когда мои родители погибли, они были в кедровом каноэ. Яниктахт украла кедровое каноэ, когда она... А еще заноза! Как-то я занозил колено и очень долго болел. Говорили, что я даже мог потерять ногу. Так вот, это была кедровая заноза! Все ясно, Хокват. Кто-то из моей семьи обидел кедр. И теперь мне конец. - Ты и вправду веришь в это? - Только не надо говорить, во что мне верить! - свирепо глянул на мальчика Катсук. Дэвид отпрянул от него. - Но... - Мы сжигали кедр, мы ранили его ножами. Из кедра мы делали основы для своих домов, шесты, трещотки, чтобы отгонять дождь. Но никогда мы не проявляли ему свою благодарность. И у кедра заболело сердце. Мы наступали на его корни, шрамами отмечали его кору, и никогда не думали об этом. Вот прямо сейчас я развалился на кедре. Какая глупость! Он скатился со спальника, отшвырнул его в сторону и начал собирать ветки. Потом он вынес их на дождь. Когда он вернулся, его кожа блестела от влаги. Катсук присел в углу, собрал опавшие кедровые иголки, выискивая по одной, и сгреб в кучку. Сделав это, он и их вынес на дождь. - О, Кедр! - крикнул он. - Я возвращаю тебе все, что брал у тебя! И я прошу прощения! Я прошу у своего духа, чтобы он передал тебе мои слова. Я вовсе не хотел вредить тебе. Прости меня, Кедр! Дэвид съежился у костра, следя за всем широко раскрытыми глазами. Нет, Катсук точно сошел с ума. Индеец вернулся к костру и подкинул в огонь разлапистую еловую ветку. - Погляди, - сказал он. - Я не жгу кедр. Дэвид поднялся, прижался спиной к каменной стене. Катсук склонил голову над костром. Из его горла полились пискливые звуки, какой-то монотонный вой. - Это ты молишься? - спросил Дэвид. - Мне нужен иной язык, чтобы объяснить свои чувства. Мне нужен язык, который до сих пор никто не слыхал. Но Кедр должен услышать меня и узнать мою мольбу. Дэвид пытался разобрать слова, но так ничего и не добился. Издаваемые Катсуком звуки действовали гипнотически. Мальчик почувствовал, что у него смыкаются веки. Теперь уже он сам пошел к спальному мешку, лег на него и свернулся клубочком на жесткой земле. А Катсук продолжал свое странное пение, урчание и вой. Даже когда костер почти уже догорел, и в нем оранжево мерцали только отдельные угольки, звуки все продолжались и продолжались. Какое-то время мальчик еще слышал их, а потом заснул окончательно. 24   Только без отца и матери Хокват остается невинным. Он говорит, что его отец заплатит мне. Но как могут заплатить люди, которые уже не существуют? С другой стороны, я и не требую выкупа. У меня есть одно преимущество над вами. Я понимаю вашу экономику. Вы не понимаете моей. Моя система сводится к суете, престижу и насмешке над врагом. Так же и у хокватов. Но ведь я вижу эту суету. Я вижу этот престиж. Я вижу эту насмешку. Вот как мои соплеменники делают потлач. У хокватов потлача нет. Мне известны имена и формы всего того, что я делаю. Я понимаю все силы, всю мощь духов и то, как они действуют. Вот каково положение вещей. Из записки, оставленной Катсуком в заброшенном приюте на Сэм Ривер Первое, что увидал Дэвид, проснувшись, это струи дождя, завешивающие вход в пещеру. Внешний мир был наполнен предрассветным молочно-серым туманом. Катсука нигде не было видно, но где-то снаружи каркали вороны. Услышав их, Дэвид задрожал. Он поднялся со спальника. Было холодно. Воздух напоен сыростью. Мальчик подошел к выходу из заброшенной шахты, огляделся по сторонам, поежился. Дождь уже заканчивался. Дэвид повернулся, поглядел в глубину выработки. Не похоже, чтобы Катсук пошел туда. Но где же он был? В деревьях над озером заорали вороны, но туман скрывал их. Дэвид чувствовал, как от голода играют кишки. Он закашлялся. Ветер был таким же сильным. Он дул с запада, гоня тучи к вершинам гор за озером. Здесь же ветви на деревьях прямо стонали под напором стихии. "Смогу ли я спуститься вниз, к хижинам?" Он видел узкую тропку, по которой они карабкались вчера ночью. Дождь уже закончился, но с каждого листика текла вода. Дэвид подумал о несчастных хижинах, о людях, которые в них жили. Они заставили Катсука уйти вместе с пленником. Нет, они бы не помогли Дэвиду. Кэлли сказала об этом прямо. Он услыхал хлюпание грязи на тропинке. Показался Катсук. На нем была все та же набедренная повязка и мокасины. На каждом шагу ножны били его по ноге. Тело его блестело от влаги, но, похоже, он не ощущал ни сырости, ни холода. Индеец уже поднялся к самому входу в пещеру, и Дэвид увидал, что он несет какой-то сверток, завернутый в грязную тряпку. Катсук протянул сверток мальчику. - Копченая рыба, - сказал он. - Это Кэлли прислала. Дэвид взял у него сверток, развернул своими промерзшими пальцами. Рыба была ярко-красной, жирной и твердой. Он оторвал кусочек, пожевал. На вкус рыба была соленой, но очень вкусной. Дэвид проглотил кусочек и сразу же почувствовал себя лучше. Теперь уже он набрал полный рот и, пережевывая рыбу, спросил: - Ты спускался, чтобы повстречаться с приятелями? - С приятелями, - ровным голосом ответил Катсук. В это время он думал, а может ли шаман иметь друзей. Скорее всего, нет. Когда ты впускаешь в себя силу духов, ты начинаешь сторониться людского общества. Потом он глянул на мальчика и сказал: - Ну что, больше ты не будешь пробовать убегать? - Я еще подумаю об этом, - дерзко ответил мальчик. - Почему же ты не попытался сделать это сейчас? - Я услыхал воронов. Катсук кивнул головой - логично. Он сказал: - Эти молнии вчера ночью - одна из них ударила в елку возле дома, где толковали мои _п_р_и_я_