а вовсе не знал. Полону с ним добывали все ратники, но уж зато и сам брал чего хотел и у кого хотел. Перечить не смели. Потому - что подороже - прятали от еговых глаз. Мишук раза два поцапался со старшим, и тот, в отместье, поставил его нынче сторожить сарай с полоняниками. Рядом, у соседнего сарая, куда набили женок и детей, стояли татары, и Мишук должен был смотреть враз: и чтобы не утекли свои полоняники, и чтобы татары не перехватили какого мужика к себе, в повозные ли, в конюхи. От густоты полона избаловались. Чуть не у каждого был свой холоп-полоняник, что обихаживал коней, рубил дрова, стряпал, вьючил и перетаскивал кладь. Ночь была морозная, и Мишук, то и дело подходя к костерку, невольно ежился, поминая, что те, в сарае, сидят многие без шуб и валенок, содранных ратными. По всему - к утру из сарая десяток трупов придет выносить! Один старик стонал прямо у самого порога. Заглянув внутрь, на кучно - тепла ради - сбившихся полоняников, Мишук подумал: словно овцы в загоне! Старый да малый, взрослых, в силе, мужиков и нет, почитай! Тоже мне, полону набрали! Он потрогал старика за плечо. Тот поднял голову, поглядел мутно. Видимо, был ранен. <Окончится к утру!> - подумал Мншук. Помявшись, тронул еще раз: - Эй, ты! Выйди! Старик попробовал подняться, но упал, и так, на четвереньках, выполз из сарая. В куче полоняников зашевелились, еще кто-то двинулся было. - К-куда! - зло окликнул он, и черные тени покорно вновь сбились в кучу. Мишук задвинул засов и указал старцу на огонь: - Грейся, старче! Не то замерзнешь до утра! Тот посунулся к огню, долго держал большие коричневые руки едва не в самом пламени, потом взглянул на Мишука, подвигал бородой, как лошадь, жующая овес, выговорил наконец хрипло: - Испить бы... и пожевать чего... Мишук дал старику горячей воды, нагретой им в деревянной бадейке калеными камнями, потом отрезал ломоть хлеба. Все это делал назло старшому - пущай не ставит полон сторожить вдругорядь! Так только, чтобы не молчать, спросил затем старика, кто он и откуда. Того звали Степаном. Деревню его разорили дня три-четыре назад, убили сына: - ...И второй был, близняки... дак тот на бою погиб, под Торжком... с князь Михайлой ходили... - сказал старик без выражения, тупо уставясь в огонь. Он медленно жевал хлеб, растягивал, бережно глотая. Видно, все эти дни уже и не ел ничего... - Сам-то тверской али кашинской? - спросил Мишук, стараясь придать голосу строгость. Все ж таки пущай не забывает, что полоняник теперь! - Переславской я, - неожиданно ответил старик и опустил голову, замолк, трудно пережевывая хлеб. - Какой такой переславской? - не понял Мишук сразу. - Переславль наша, московская отчина, а тута Тверь! - Дак я давно уж... с Дюденевой рати ушел, с батькой еще, с Прохором, в Тверь побегли тогды, батьку дорогой похоронили, ну а я с женкой сюды подались, на тихие места. Вот те и тихие... И всюю жисть нам порушили, нехристи окаянные... Что-то знакомое, что-то слышанное давным-давно начало припоминаться Мишуку. Да нет, куда! Такого и не бывает! Поперхнувшись, он отмотнул головой. Нет, конечно, нет! Батина дружка тута стретить? Такого и в сказках не выдумают! Успокоившись несколько, все же вопросил, чтобы снять сомнение с души: - Из самого Переславля али из села какого? - Из села. Княжево село прозывается. Ты сам-то, случаем, не переславской? Ну, дак знашь тогды, от Клещина-городка невдале стоит. Мишук глядел и не верил. А старик уже и вновь понурил голову, все так же тупо глядя в огонь, дожевывал хлеб. Мишук наклонился к нему, тронул за плечо. С чего-то щекотно стало в горле. - Ты, тово, не выдумал ето все? - Чегой-та? - не поняв, вскинулся старик и повторил: - Чегой-та? В сарай идтить? - Ты, тово, из Княжева, из самого Княжева? - спрашивал Мишук, чуя, что ежели старец не соврал, то это беда и беда непоправимая. - Може, из другой деревни какой? - Княжевски мы! - отмолвил старец, недоумевая. - Почто мне врать-то, паря? - Прости, отец, так слово молвилось! Мишук присел на корточки, отложив рогатину, и, заглядывая деду в глаза, просительно (хоть тут бы ошибиться ему!) вымолвил: - Не помнишь такого в селе, погодка твово, Федей звали, Федором... - Михалкич, што ли? - перебил его, оживившись, старик. - Федор Михалкич? Ай жив? Друг был первой! - Умер он, - отмолвил Мишук, и старик враз как опал, померк и взором и голосом: - Умер, баешь. Ну, царство ему небесное... Так-то свидеться не удалось! И я вот, скоро... тоже... А ты как его знашь? Слыхом ли, родич какой? - Сын еговый, - просто ответил Мишук. Сказал и понял: тут уж надо чего-то поделывать, теперича отступи - отца обгадишь. - Ты, Степан, тово, беги! Счас я обутку тебе, хлеба... - Он засуетился, соображая, чем может снабдить старика на путь. - Пересидишь где-нито, а там рать дет, снова закрестьянствуешь тута! Но тот только покачал головой: - Как тебя звать-то? Мишук? Федорыч, значит! Дивно! А мои-то все, вишь... лучше б меня, старика... Не побегу, парень. Сноха у меня тута с дитем, с внуком моим, значит. Тамотка сидит у татар. Авось вместях погонят... Тут бы и отступить Мишуку, но ему уж, как говорят, шлея под хвост попала. - Как кличут сноху-то? - спросил сурово. - А внучонка? Ну, вот што: ты тута посиди, не уйди никуда, а я сейчас! Добраться до заводной лошади, достать красные сапоги из переметной сумы (все одно граблено, так не жаль!) и воротить назад было делом не долгим. С сапогами, прихватив рогатину, двинул Мишук к татарам. Сторожи попались бестолковые, кабы не знатье слов татарских - спасибо Просинье, выучила, - век бы не договорил с има! За тимовые сапоги, разглядев алую мягкую кожу, татары, покричав и поспорив, согласились выдать женку с дитем. После долго выкликали, искали, вс╟ выходили не те. Мишук злился: ночь пошла на исход, и уже мог подойти сменщик, а тогда - конец! Наконец Степанова сноха нашлась, и, слава Богу, была она даже в обутке: лаптей еще не снимали у полоняников с ног. Глянув, однако, на промороженные звезды над черным лесом (самые стояли, как на грех, крещенские морозы!), Мишук сообразил, что радоваться ему еще рано. Старика со снохою и дитем требовалось снарядить в дорогу, не на смерть же посылать людей! И тут, мысленно перекрестись, впервые в жизни решился Мишук на воровство. Овчинные зипуны, обутку, снасть хоть какую-то... Два зипуна и секиру унес из сторожевой избы, плохо соображая, что ему будет за это утром. Нож, хороший, булатный, отдал старику свой, с пояса. Мешок гречи (пропадать так пропадать!) взял тоже из полкового запаса - попросту сказать, с воза стянул; кремень, огниво, попонку прихватил - дитю укутать годнее. Только коня не решился отдать старику. Ну да, Бог даст, уцелеют, найдут и коня! Разбежавшейся скотины сейчас по лесам видимо-невидимо. Пока старик с женкой опоражнивали, обжигаясь, мису горячего хлебова, Мишук спроворил все, что было надобно им на первый случай. Принес яловые сапоги для старика, и тот, обувшись и натянув овчину, стал как-то враз и бодрее и выше ростом. Матерый оказался старик, широкий в плечах. <Выдюжит!> - подумал Мишук, глядя, как тот крепко перепоясывается добытым Мишуком ременным арканом и засовывает за пояс секиру и насадку, для рогатины, подаренную Мишуком. Женка уже была готова, одета, перепоясана, успела и малого покормить. Оба стояли, глядя на Мишука горячими лихорадочными глазами, все еще веря и не веря своему освобождению. Мишук вывел их на зады, на укромную тропку. Старец размахнул руки, обнял и трижды крепко поцеловал Мишука: - Спаси тя Христос! Верю теперь, што Федин сынок! Век буду... и внуку... Обмочив щеки Мишука слезами, отстранился наконец. Женка тоже несмело потянулась и чмокнула его в щеку. И пошли в ночь, впереди старик с секирою за поясом и тяжелым мешком на спине, позади женка с дитем, и внучок пискнул что-то в темноте, а она что-то тихо сказала ему, унимая, - и скоро оба исчезли среди оснеженных елок, только скрип шагов еще долго доносился до Мишука. Сменившись, Мишук ввалился независимо в сторожевую избу, ел щи, посвистывая и слушая, как старшой, ругмя ругаясь, ищет секиру и пропавшие зипупы. Наевшись, спрыгнув, он посидел несколько. Ругань уже густела в воздухе, теперь обвиняли друг друга и уже едва не брались за грудки. Тут ввалился сторожевой, в голос выкрикнул: - Полоняники бают, старец один утек у их ночью! Тогды как раз Михалкич стоял! Мишук поднялся, твердо поглядев в глаза набычившемуся старшому, кивнул, поведя глазом: - Полоняники бают, може, и врут, пройдем! Вышли под утреннюю холодную хмурь. Отошли на зады. Круто поворотясь, Мишук вымолвил: - Секиру я взял! И мешок с гречей - тоже я. И старика того я выпустил. Старик тот, Степаном его зовут, переславской родом, бати покойного приятель. Отец умирал, наказывал: <На рати, случаем, не заруби!> И вот я... И баба, женка та с дитем, сноха евонная... - Постой! - опешил старшой. - Кака така женка? - У татар выменял, на сапоги. Свои сапоги были, из добычи. - Ну, женку... выменял, дак... - Старшой глядел исподлобья, тем взглядом, каким глядит почасту, склоняя рога, племенной бык, - не то боднет, не то отскочит посторонь. Вроде уже и кулак сжал для удара, но не ударил, а, посопев, спросил: - И чево ты их... в лес отвел? - И зипуны отдал има, и сапоги, и крупу, и секиру, и нож, и рогатину... Вот! - перечислял Мишук не останавливаясь. - А теперь хошь бей, хошь убей - все одно! Он поворотил боком к старшому, оберегая рожу от первого удара, и, крепче расставив ноги, утвердился на снегу. - Ну, паря... - протянул старшой и переступил по-медвежьи с ноги на ногу. - Ну... У-у-у, пес! И вдруг здоровая, во всю лапу, затрещина легла меж лопаток Мишука. Чуть удержался он на ногах, выговорил только: - Бей! Но старшой, ткнув его еще кулаком под бок, взял руки кренделем и захохотал, закидывая черную бороду и разевая красную пасть. - Ну, паря! Ну и ну! Ловок! Ай не соврал? - вдруг спросил он, хитровато прищурясь. - Не. Крестом поклянусь! - Так-таки и спознались? - Говорил я с им, он жисть свою сказывал, ночью-то, да я из речей-то и понял... Он и не чаял совсем. А как спознались, в ноги мне: сноху, мол... Ну, я красные сапоги тому татарину в зубы... - А у нас гречу! - перебил старшой. - Ну, ловок, ловок, Мишук, ну и ну! - Старшой вновь, закидывая башку, залился веселым хохотом. Отсмеявшись, аж выжало слезы из глаз, крепко хлопнул Мишука по плечу, примолвил: - Ну, чего стоишь? Вали, мед пить будем! - И первый пошел, переваливаясь косолапо, а Мишук за ним, толком не понимая еще, что же произошло. Уже на подходе к избе старшой обернулся, глянул серьезно, в глубь зрачков, сощурился: - Не соврал? Мишук расстегнул ворот, достал крест с шеи: - Вота! Клянусь крестом ентим. Пущай Господь... - У него запрыгали губы. Старшой повел бровью: - Ну, верю. Ты, тово, только... воеводе не скажи... Мы уж промежду себя уладим как-нито! А то ищо привяжутце: <Ворога отпустил!> Старчища матерого с молодайкой да внуком... Тоже мне, вороги, тьфу! А за секиру, быват, поставишь ребятам пенного. Ну, и тово... Струхнул? Думал, бить буду? - Маленько струхнул! - признался Мишук. - То-то! Ну, да я ить тоже не зверь! За секиру расплатился Мишук, а о зипунах после и речи не было. Награбили они зипунов, без того хватало... Домой ворочались к Масленой. Говорили потом, что князь Иван выкупал тверской полон у татар, сажал на землю... Кого выкупил, кого и нет! Тысячи ушли в степь, вослед татарской коннице, тысячи погинули от голода и морозов на разоренных дорогах Твери... Уходящие татары, словно половодье, не пощадили и прочих, союзных себе волостей. Положили впусте земли Дмитрова, Углича, Владимира, прихватили порядочный кус ростовских и суздальских сел. Только Московскую свою волость сумел отстоять князь Иван от прохождения татарских ратей. Дарил темников, сам казал иные пути. После этой беды надолго запустела Тверская волость. Годы и годы спустя все поминалось: где какая стояла деревня, какое село, от коего ныне только кусты, да бурьян, да крапива в человечий рост, да холмики заброшенных могил на бывшем погосте, который уже некому посетить, некому возобновить сожженные кресты на могилах и некому оплакать, навестив по весне, родимых усопших своих. Князь Иван Данилыч вместе с суздальским князем Александром Васильевичем, распустив ратных по домам, отправились оба в Орду. Хан вручил ярлык на великое княжение владимирское Ивану. ЭПИЛОГ МОЛИТВА ИВАНА КАЛИТЫ Господи! К тебе воззвах и к стопам твоим припадох со скорбью и ужасом, и отчаянием моим, и мольбой! Страшен ты еси, и страшнее кары милость твоя! Ты послал мне возлюбленных чад на лоно мое, возвеселив и упокоив сердце мое. Ты окружил мя боярами многими, верными и радеющими мне. Ты собрал волость отца моего воедино и вручил в руку мою. Ты избавил мя от злобы и зависти, и насилия вельмож ордынских, и от остуды ханской упасе. Ты соблюл землю мою от ратей вражеских и от прохождения иноплеменных сохранил. Ты сокрушил выю ворогов моих и вручил мне ныне вышнюю власть в Русской земле. Кольми паче мог бы ты наградить и возвеличить мя? Коликою радостию или коликим прибытком возможно, Господеви, днесь преумножить усладу щедрот твоих? Где предел милостям твоим и где край милосердию твоему? Или кара грядет на мя страшнейшая страшного на земли? Зрел ты трупы смердов на торжищах и путях и не поразил мя перуном, и не свел на мя огнь небесный! Слышал плач и стенания жен, горе матерей и вопли чад, в полон угоняемых, и не содрогнулся, и пребыл покоен в величестве своем. Ужасен ты, Господь, в тяжкой силе щедрот твоих! И потому молю тебя, со страхом и ужасом к стопам твоим припадая, и вопию, и стражду, и плачу, и тоскую, и сиротствую днесь пред тобой, об одном умоляя: не погуби! Не обрати лица гнева на грешного раба твоего! Не изжени мя из уст своих и от сердца своего не отринь! Но сотри в персть и не порази всеконечно! Смраден я и жесток, и черств душою, и жаден, и алчущ, и нет во мне нужной любви к ближнему моему! Земля страждет от дурноты моея! И стать другим не хочу я, Господи! Но не отринь мя, не отврати очес от последнего раба твоего, не дай остуды сердцу своему! Ты велик, и благость твоя безмерна. Пожалей же меня, Господи, и не погуби! Страшусь я казни твоей, и недостоин я милостей, иже пролияста на мя волею твоею! Казни достоин я и нужныя смерти от тя за кровь, и слезы, и скорбь всея земли, и знаю это, и не хочу умирать! Знаю, что грешен, но смилуйся, Боже, над волостью моею, ей же ныне утвердил мя главой! Погубленных мною прими в лоно свое и с праведниками вкупе поставь одесную престола, но смилуйся надо мной, ибо я хуже их, и знаю о том! Ибо того, что смогу я, не смогли бы они по величеству души своея и погубили бы землю свою и язык свой. (Лукавлю, Господи, не ведаю того явно, но мню тако!) Не для себя, для земли и языка русского молю я о милосердии твоем! И - прости меня вновь, Господи, за лукавство мое - но и для себя, для своей души такожде молю, умоляя: не погуби! Хощу я содеять то, что содеять могу, и верую: ко благу земли моей послужит скверна моя. Ни на мал час не дам я пощады бренному телу сему! Не утомлюсь, и не престану, совокупляя землю, и до гроба дней моих не похочу иной судьбы и славы иной! Веришь ли ты мне сейчас, Господи? Веришь ли ты смирению моему? Но несть смирения в душе моей, ведаю сам, и потому вновь взываю к тебе: пощади, Господи! Верую, что ты благ и премудр. Веришь ли ты мне сейчас, Господи? Веришь ли вере моей? Не мнишь ли ты, как мню и я, нечестивый, что лукава молитва моя и не вся тайная души моея открыл я Господу своему? Но страстно жажду я и жизнь свою брошу в костер желаний и замыслов моих! И сейчас уже ничем не лукавлю я пред тобою! Да, хочу, да, бескраен я тоже, как и убитый брат мой, и так же, как он, - жесток! Веришь ли ты теперь величеству страсти моей? И хотя бы за это одно - пощади, Господи! Воззри на мя с небес, владыка превечный, милосердный Боже! Воззри же с небес, всеблагой, на последнего раба твоего и ради величества страсти моей - не погуби! ПОСЛЕСЛОВИЕ Период, уложившийся в первую четверть XIV века (почти не освещенный нашею исторической наукой), был едва ли не самым трагическим в истории России. Можно утверждать, что только отчаянные усилия Михаила Тверского спасли страну от распада и последующего уничтожения, поскольку как раз в это время происходит стремительный рост Литвы, усиливается идеологическая и военная агрессия католического Запада, а в Орде происходит мусульманский переворот, сделавший Русь и Орду непримиримыми соперниками. Добавим к этому, что внутри самой Руси в начале XIV века все еще преобладали сепаратистские тенденции. Псков и Новгород стремились отложиться. Галицко-Волынская Русь бесславно потеряла свою национальную независимость, Смоленское княжество начинало склоняться к подчинению Литве, а внутри собственно Владимирской Руси шла яростная борьба трех центров, трех ветвей потомков князя Ярослава Всеволодича - князей тверских, суздальско-нижегородских и московских, причем объединительную роль в этой борьбе вначале играла Тверь (Москва центром новой Руси стала позднее, при Иване Калите). Судьба Твери и самого Михаила Тверского оказалась трагичной в силу тех событий, которые совершились в Орде после прихода к власти хана Узбека в 1312 - 1315 годах. До этого момента ордынская политика относительно Руси была скорее союзнической. Вопреки распространенному мнению, Батый не встретил на Руси сильного сопротивления (за исключением, может быть, обороны Козельска), а войско его было значительно меньше принятого в учебниках числа в 200 тыс. всадников. (Ныне историки называют разные цифры, колеблющиеся от 45 - 60 тыс. - по данным Л. Гумилева - до 110 - 120 тыс. - у Каргалова.) Сверх того, войско Бату было многонациональным и включало только что завоеванные племена. Сила монголов была не в количестве (все собственно монгольское войско, по перечислению в <Сокровенном сказании>, состояло из 110 тыс. человек, причем основная их часть была брошена на завоевание Китая), а в чрезвычайной дисциплине армии и высоком боевом духе самих монголов. Наоборот, Русь начала XIII века находилась в состоянии общего упадка, сказывавшемся как на неспособности враждующих князей к объединению, так и на низкой боеспособности войск. Новый национальный подъем на Руси, связанный с образованием восточно-европейской народности, начался в XIV веке и происходил, в основном, в области Волго-Окского междуречья, мощно выразившись битвой на Куликовом поле в 1380 году. Меж тем на Русь, как раз с начала XIII столетия, оказывает все возрастающее давление Запад: подымающаяся Литва, Швеция и особенно опасный немецкий Орден. (Литва, при определенных условиях, могла включиться в сферу русской культуры. Орден решительно и безусловно стремился к полному онемечиванию захваченных областей.) Западная агрессия была исторически наиболее опасной, ибо сопровождалась попытками уничтожения русской национальной культуры. Опасность усугублялась тем, что Византия, с которой Русь была связана религиозными и культурными традициями, сама находилась в глубоком упадке и скоро погибла под натиском турок. В этих условиях Русь могла рассчитывать лишь на свои силы - но их решительно не хватало - и на помощь Орды. Помощь Орды была во второй половине XIII - начале XIV века вполне реальной исторической возможностью, и вот почему. Великое государство Чингиз-хана (Темучжина или Темучина) распалось уже при его ближайших преемниках. Трения обнаружились еще при жизни Бату, а в 1270-х годах начались затяжные войны между отдельными улусами чингизидов. Монгольская верхушка Золотой Орды оказалась достаточно изолированной и в религиозном и в этническом смысле. Монголы придерживались своей веры. Многие из них были к тому же христианами несторианского толка, что сближало их с русскими. Меж тем с юга Орду окружали многолюдные мусульманские государства, религия ислама была на подъеме, многочисленное мусульманское население имелось в самих волжских городах, подчиненных Орде. Чистых монголов в Орде было крайне мало. Считается, что после ухода царевичей-чингизидов у Бату осталось лишь 5 тыс. монгольских воинов. Прочая армия состояла из покоренных половцев, буртасов, болгар, ясов и татар, а также значительного числа русских. В таких условиях монголам - противникам мусульманства - требовался союз с Русью. Этим воспользовался Александр Невский, получивший ряд льгот от правительства Золотой Орды. В дальнейшем мы видим, что все ханы-монголы (по вероисповеданию) поддерживают на Руси сильную центральную власть и пользуются русской помощью в войнах на своих южных и западных границах. Ханы-мусульмане, напротив, значительно утесняли своих русских улусников и поддерживали сепаратистские устремления отдельных князей. Политика Золотой Орды в конце XIII века осложнилась к тому же сепаратистскими устремлениями темника Ногоя, который едва не разорвал Орду надвое и внес смуту на Русь, поддержав ожесточенную борьбу братьев Дмитрия и Андрея, сыновей Александра Невского. Колебания ордынской политики, в зависимости от духовно-идеологической ориентации ее ханов, очень ясны из сопоставления: Бату (монгол), Союз с Александром Невским. Сартак (Сартах), Александру предоставляется войско его сын (несторианин). (Неврюева рать) для того чтобы забрать всю власть в одни (свои) руки и тем усилить боеспособность Руси. Берке (монгол При нем на Руси второе <число>. <бесерменской> - С его смертью, по замечанию летописца мусульманской веры). <бысть ослаба Руси от насилья татарского>. Менгу-Тимур (монгол). Годом смерти Менгу-Тимура часто При нем на ханских называют 1282. Однако внимательное советах в Сарае сравнение материалов, собранных присутствовал русский Тизенгаузеном, убеждает, что (сарский) епископ. Менгу-Тимур умер в 1280 году, а 1282 Пользуется помощью год появился ошибочно, как год, в русских войск в котором известия о его смерти были войнах на Кавказе получены в отдаленных странах. и в Болгарии. Следовательно, Менгу-Тимур до самого конца поддерживал Дмитрия, несмотря на то, что тот стремился явно к единодержавной власти, и несмотря на то, что ростовские, ярославские и прочие князья неоднократно жаловались на него. И лишь со смертью Менгу-Тимура Андрею удалось получить в Орде ярлык под братом. После Менгу-Тимура ханом стал Тудан-Менгу, приверженец мусульманской веры и ставленник темника Ногоя. Тудан-Менгу, в конце концов, отрекся от власти. Ногой поставил Телебугу, которого затем же и сверг, заменив Тохтой. Дмитрий заключил союз с Ногоем. (Можно думать, что Ногой ему не очень доверял, так как сын Дмитрия, Александр, находился в ставке Ногоя едва ли не заложником, где и умер.) Тохта (монгол!), однако, скоро восстал против Ногоя. И вновь мы видим, что хану монгольской веры потребовались порядок и сильная власть на Руси. (Для победы над Ногоем он использовал русские войска.) Тохта сперва поддержал Андрея - что было неизбежно, так как Дмитрий союзничал с Ногоем, - однако затем последовательно прекращает усобицы на Руси, добиваясь мирного разрешения конфликтов, а после смерти Андрея дает ярлык законному наследнику, Михаилу Тверскому, одновременно самому сильному князю тогдашней Руси. Политическая эта линия резко изменилась с насильственным обращением всей Орды в мусульманство, что сделал хан Узбек в 1312 году (истребивший при этом всех противников принятия ислама, в основном - монгольскую верхушку. Называют цифру в сто двадцать убитых одних только царевичей-чингизидов). С тех пор отношения Руси с Ордой уже начинают все более и более строиться по принципу <кто - кого> и завершаются грандиозным столкновением на Куликовом поле. Для нас эта последующая история отношений с Ордой закрыла предыдущую - второй половины XIII - начала XIV века - и перечеркнула упущенные исторические возможности, одною из которых было (вполне реальное исторически) крещение Орды, с неизбежным в этом случае ее ославяниванием, поскольку русские в Сарае тотчас получили бы доступ к государственным должностям. Михаил Тверской пал жертвою изменения ордынской политики, но, даже и погибнув, сумел сохранить единство Владимирской Руси до той поры, когда в стране уже неодолимо начали расти объединительные тенденции, волею исторического случая выдвинувшие вместо Твери иной государственный центр - Москву. СЛОВАРЬ РЕДКО УПОТРЕБЛЯЕМЫХ СЛОВ А з я м - род верхней одежды, долгий кафтан без сборов, из домотканины или сукна. А к о н и т - ядовитое растение. А л а в а с т р (алебастр) - гипс; сосуд для мирра (освященного масла), употребляемого в богослужении. А л а н ы (ясы) - потомки кочевых сарматов, предки осетин. Народ арийской расы, иранской ветви. В описываемое время - христиане. Имели города на Северном Кавказе, развитое ремесло и земледелие. Оказывали длительное сопротивление монголам. А р т у г - шведская мелкая медная монета, имевшая хождение на Руси (главным образом в Новгороде). Б а с к а к - ордынский чиновник, приставленный для наблюдения за князем и своевременным поступлением дани. Б е р т ь я н и ц а - кладовая. Б е с е р м е н, б е с е р м е н с к и й - мусульманин (вообще иноверец), мусульманский. В е р т о г р а д - виноградник, сад. В о ж е в а т ы й - обходительный. В о з д у х - церковное покрывало. В о т о л - верхняя долгая дорожная одежда из сукна. В ы м о р о ч н ы й - оставшийся без хозяев (умерших). В ы я - шея. В я т ш и й - знатный. Вятшие (в Новгороде) - бояре, класс богатых землевладельцев. Г о р н и й - верхний. В переносном смысле - небесный. Г у л ь б и щ е - балкон, терраса для прогулок, иногда - пиров. Д в о р с к и й - управитель, ведающий двором, в отличие от ключника, ведающего домом. Д о л и ч ь е - фон иконы, все, кроме лица (лика) святого. Д о н д е ж е - доколе, покуда, пока, до. З а ж и т о к - имущество, добро, богатство. З а ж и т ь е - военный грабеж. З а к о м а р а - сводчатое полукруглое перекрытие в храме над пролетом (каморой). З а у ш а т ь - наносить пощечины. З е н д я н ь - бухарская пестроцветная хлопчатобумажная ткань. И з о г р а ф - художник. И н у д а, и н у д ы - иное место, другая сторона. К а а н, к а г а н - князь, хан. К а л а м - тростниковое перо. К а л и т а - кошелек, носимый на поясе. К а м и л а в к а - монашеская черная шапочка типа глубокой тюбетейки, надевалась под клобук. Также головной убор белого духовенства. К а м к а - шелковая ткань. К а т ы г а - плащ. К м е т ь - воин. К н я ж ч и н ы - личные княжеские земельные владения, данные князю за службу или купленные им на территории княжества. К о т о р а - ссора, вражда. К о ч ь - верхняя выходная одежда, род суконного плаща или епанчи. К р е м н и к (детинец) - кремль, крепость внутри города. К у м а н е ц, к у м г а н - восточный узкогорлый сосуд с носиком и крышкою, обычно металлический. Л е г о т а - легкость, послабление, льгота. Л е п о, п р и л е п о - красиво, достойно, хорошо. Л о п о т ь, л о п о т и н а - одежда. М и с ю р к а - невысокий округлый шлем типа железной тюбетейки, восточного происхождения. М у ф т и й - мусульманский священник, проповедник, духовное лицо. М ы т о, м ы т - торговая пошлина. М ы т н ы й д в о р - таможня. М ы т н о е - сумма торговых сборов. Н о й о н (монгольск.) - родовой правитель, князь, военачальник. Н а к о н - раз. Н а л о й - столик с наклонной доской для чтения и письма. Н а р у ч и - твердые нарукавья, одевавшиеся отдельно, обычно богато отделанные. Н е с т р о е н и я - смуты, нелады. Н и з, Н и з о в с к а я з е м л я - Владимирская Русь и Поволжье (относительно Новгорода Великого). Н у к е р (монгольск.) - телохранитель. О б р у д ь - сбруя. О в н а ч - род чаши. О д е с н у ю - по правую руку (десница - правая рука). О п а ш е н ь - долгая распашная верхняя одежда с короткими широкими рукавами (обычно летняя). О х а б е н ь - долгая верхняя одежда прямого покроя с откидным воротом и длинными рукавами, часто завязывавшимися сзади. При этом руки продевались в прорези рукавов. О ш у ю - слева, по левую руку (шуйца - левая рука). П а б е д ь е - полдник, второй обед. П а в о л о к а - шелковая ткань. П а в о р з а, п а в о р з е н ь - ремешок, которым оружие прикреплялось к руке воина, дабы не уронить в бою. П а й ц з а - металлическая или деревянная дощечка с надписью, выдаваемая монгольскими ханами своим подданным. Служила и охранною грамотой, и знаком власти, и пропуском. П а к и - опять, снова. П а н а г и я - нагрудное украшение высших иерархов церкви. П а р д у с - гепард, барс. П а у з о к - речное грузовое судно. П е л е т ь - жердевый сарай хозяйственного назначения, пристройка к овину для хранения кормов. П л и н ф а - старинный плоский квадратный кирпич. (В послемонгольское время выходит из употребления.) П о б ы т - обычай. П о в а л у ш а - большая горница, верхнее жилье в богатом доме, место сбора семьи, приема гостей. П о в о й н и к - головной убор замужней женщины. П о л т е я, п о л т ь - полтуши (разрубленной вдоль, по хребту). П о м а в а т ь - помахивать, качать. П о м и н к и - подарки. П о п р и щ е (церковно-слав.) - путевая мера. В одном значении - дневной переход около 20 верст, в других - значительно меньшая мера. Переносно - поле деятельности. П о р о к - камнеметная осадная машина, также таран. П о р т н о - льняное полотно, холст. П о с е л ь с к и й - сельский управитель. П о с к о н ь - грубая льняная ткань, холст. П о т и р - кубок на высокой ножке, употреблялся в церковном обиходе для вина и святых даров. П о я т ь - взять. П р о к - прочее, остаток. П р о т и в е н ь (грамоты) - копия. П р о т о р и - потери, издержки, убытки. Р а з л а т ы й - широкий, раздавшийся в стороны. Р а м е н а (церковно-слав.) - плечи. Р а м е н ь е - лесная опушка; чернолесье; лесной клин; густой, дремучий лес. Р ы б и й з у б - моржовый клык. Также слоновая (мамонтовая) кость. Р я д о к - небольшое торговое поселение. С в е я - шведы, Швеция. С к а н ь - металлическая перевить в ювелирном деле. С к а н н ы й - украшенный сканью. Сканью украшались колты, перстни, дорогие переплеты книг, оправы икон, пластинчатые пояса и проч. С к е п а т ь - колоть, щепать. С к о р а - шкура, кожа (отсюда - скорняк). С о л е я - возвышение в церкви перед алтарем. С о р о ч и н с к о е п ш е н о - рис. С т о г н ы - площади. С т р я п а т ь - медлить. С у л и ц а - легкое и короткое копье конного воина, часто - метательное копье. С я б р, с я б е р - сосед, приятель, иногда - соучастник в деле. Т а т ь, т а т ь б а - вор, воровство. Т е г и л е й, т е г и л е я - простеганный на толстом слое ваты, шерсти или войлока матерчатый панцирь. Т е м н и к - начальник тумена в монгольском войске. Т о р ч и н, т о р к - обрусевший кочевник из племени торков, когда-то поселенного русскими князьями под Киевом. Т у м е н (по-русски тьма) - подразделение монгольского войска, десять тысяч всадников. (Собственно монгольское войско состояло из одиннадцати туменов.) У л у с (монгольск.) - собрание юрт, стойбище; шире - страна, область, подчиненная единому правлению (одному из ханов-чингизидов). У ч а н - речное судно. Ф р я г и, ф р я ж с к и й - итальянцы, итальянский. Х а т у н ь - женщина, жена, ханша. Х о л о п - раб. Холопы могли быть и дружинниками своего господина, и управляющими, колючниками, посольскими. Такие холопы жили много лучше свободных крестьян, при смерти господина обычно получали вольную, наделялись добром и землею и могли сами стать помещиками. Ц е н и н н ы й - изразцовый. Ч а д ь - младшая дружина, иначе - детские слуги, вольные слуги. Ч а с ы (церк.) - молитвы на определенное время (несколько раз на дню). Служить или читать часы - читать и петь псалмы и молитвы. Ч ╟ б о т ы - сапоги. Ч е р н ы й б о р - подать, дань с черных (крестьянских) волостей. Ш и ш а к - шлем с навершием, каска с гребнем или хвостом. Я с ы - см. аланы. __________________________________________________________________________ Текст подготовил Ершов В.Г. Дата последней редакции: 16/11/99