глазом и рассеченной верхней губой, и распорядился подать вина и закуски. Алена, косясь на мужа и его гостей, поставила на стол миску щей, латку с кашей и, сказав, что вина нет и пора Лаврушке прекращать загул, спряталась в горнице. Лаврушка все же нашел кувшин с брагой и налил гостям по чарке. Потом спросил, зачем пожаловали да где устроились на зимовку. Герасим сдержанно рассказал о зимовье, из осторожности не назвав точного места, и поинтересовался, не знает ли Лаврушка, где можно приобрести пса. -- Купите у меня! -- предложил Лаврушка. -- Хороший пес. Против волка выстоит. Дом бережет пуще глаза! Возьму недорого. Дадите малость пороху-свинца, и ладно. -- Воевода, как видно, не сумел выбить из Лаврушкиной головы торгашеского духа. -- Пороху-свинца у нас нету, -- ответил Герасим. -- Продай на деньги. Лаврушка подумал, осовело помотал головой и пробормотал: -- Ну, ладно. Так и быть. На деньги так на деньги. Пойдем, покажу вам пса. Пес по кличке Сучок оказался огромным волкодавом, исполнявшим при лаврушкиной усадьбе обязанности сторожа. Он жил под крыльцом. -- Так это же не охотничья собака, -- разочарованно протянул Герасим. -- Это ездовая!1 _______________________ 1 Ездовая -- собака для упряжки. Такая порода собак отличается силой и выносливостью. -- А вам не все равно? Он и белку гоняет, и соболя, и зайца... да и волка при встрече так трепанет -- только шерсть полетит. Цены нету такому псу. Сучок, подь сюды! Пес, как видно, не любил пьяных. Он с угрожающим видом подошел к хозяину и, когда тот протянул к нему руку, слегка куснул ее. Лаврушка к этому отнесся одобрительно. -- Вишь! Злой черт! Даже хозяина кусает. -- Такой пес нам не надобен. Не той породы. Нам бы охотничью лайку. Не посоветуешь ли, где взять? -- Не-е-ет. -- Лаврушка покачал головой. -- Не посоветую. Не хотите Сучка купить -- шиш вам. Вот! -- Лаврушка показал для большей убедительности кукиш, загнал пса обратно под крыльцо, не говоря ни слова, поднялся по ступенькам, ввалился в сени и задвинул изнутри засов. Гурий и Герасим переглянулись и рассмеялись. -- На пьяном шапку не напоправляешься. Пойдем дале искать, -- сказал Герасим. После недолгих поисков они приобрели охотничью лайку у пустозерца Прохора Шеина. У него было три разномастных пса, и, видимо, они порядком надоели хозяину. Одного из них Шеин, отказавшись от денег, подарил поморам, сказав: -- Пес хоть и молодой, а белку искать будет, соболя тоже. Вам такого и надо. Зовут его Пыжьяном. Берите с богом! Уезжать будете -- приведете, ежели не потеряется. А потеряется, дак и бог с ним... Взяв лайку на поводок с ошейником, припасенный заранее, холмогорцы отправились в крепость, в торговые ряды. Поздней осенью, после покрова, на Мангазейском торге в крепости бывало людно. Перед долгой зимовкой сюда приезжали промысловики со всех сторон, со всех зимовок, заимок и стойбищ. Они запасались в торговых рядах на зиму хлебом, сухарями, крупой, солью, сушеной рыбой, холстами, охотничьими принадлежностями и поковками1; осенью в русских становищах бывали свадьбы -- к ним покупали обновы и подарки. ________________ 1 Поковки -- кованые изделия из металла. За стенами крепости на привязях стояли небольшие таежные лошадки под седлами, чуть в стороне -- оленьи упряжки. Пока хозяева толкались возле лавок и ларьков, лошади подбирали брошенные под морды охапки сена, а олени, по выражению стрельцов, "молились на иконы", то есть стояли без корма, подремывая, а то и с ослабленными постромками лежали на земле, положив друг на друга головы. Холмогорцы долго бродили у рядов, всюду таская за собой на поводке подарок Шеина. Пыжьян рвался с поводка, норовя обнюхаться с бегавшими повсюду мангазейскими хвостатыми сородичами. Герасим искал пушной товар, хотел узнать цены на меха по осени. Но шкурок на торге не было: не сезон. Купив мешок сухарей и немного крупной серой соли -- она была дорогая, -- поморы вскинули мешки на лямки за спины и в сопровождении Пыжьяна отправились в свое зимовье. Оба были довольны тем, что купили необходимое, а больше всего -- собакой, небольшим гладким белым псом с острой мордой, умными глазами и мохнатым хвостом, свернутым в колечко. Пес бежал впереди так, что чуть не вырывал поводок из руки Гурия. Похоже было, что знал дорогу не хуже своих новых хозяев. Когда брали собаку у Шеина, Герасим все-таки сунул в руку пустозерца медяк. Иначе нельзя -- примета плохая: взятый без гроша пес непременно сбежит... ГЛАВА ВТОРАЯ 1 Наступила зима. Леса, болота, реки, схваченные льдом, завалило снегом, и ударили сильные морозы. Вместе с зимой настала и полярная ночь. Вечерами и ночами лес окутывался мраком. Днем с неба сочился слабый свет, похожий на сумерки. В ясные дни, когда небо бывало чистым, в южной стороне его играли, словно сполохи, багровые отблески прячущегося за горизонтом солнца. Красиво становилось в лесу, когда всходила луна. Большая и яркая, она стояла неподвижно, а звезды трепетно мерцали и казались живыми. Холмогорцы, выбирая время, когда в лесу можно было рассмотреть цепочки звериных следов, свою лыжню да затесы на деревьях, чтобы не сбиться с пути, расставляли по окрестным местам ловушки на соболя, куницу да белого песца, который иной раз забегал сюда из Тазовской тундры. В короткие часы дневных сумерек по двое ходили осматривать их, а когда над лесами поднималась луна, отправлялись все четверо, оставляя Пыжьяна караулить зимовье. ...Впереди на лыжах пробирался отец, позади -- Гурий. На нем теплый полушубок, шапка из овчины, валенки. На поясе -- крепкий нож, за спиной -- мешок и в нем привада на зверя, хлеб, баклажка с водой. В руке -- самодельный лук. Стрелы с металлическими наконечниками в колчане у пояса. У отца за спину закинута на ремне тяжелая пищаль. За кушаком -- острый и легкий промысловый топор. Широкие, подбитые мехом лыжи хорошо скользили по сухому хрусткому снегу. Охотники спешили: путь далек, ловушек много, а мало-мальски светлое время коротко. Не успеешь оглянуться, как стемнеет. Тогда, кроме белесовато-синего снега, ничего не видать. Запозднишься в лесу -- раскладывай костер и коротай время до утра, если не рассеет мрак луна. Аверьян дома хаживал на охоту, знал повадки лисиц, белок, куниц и прочего зверья. Однако с соболем ему иметь дело не приходилось, и потому он ускользал от помора, не шел в его ловушки. Приметит Бармин соболью тропинку, по которой прошел на кормежку зверь, и примется устанавливать близ нее кулему -- небольшую загородку из толстых кольев, внутри которой кладется привада -- кусочек мяса или вяленой рыбы. Над порожком кулемки, у входа, делается сторожек. Почуяв запах привады, зверь пытается пройти внутрь кулемки, задевает сторожек, тот мгновенно срабатывает, и сверху на соболя падает тяжелая плаха-давок, намертво прижимая его к порожку... В разных местах Аверьян установил десятка два кулемок и, чтобы обегать их, требовалось затратить не один день. Иной раз уходили в лес с ночевкой, коротали время у костра в яме, выложенной лапником под какой-нибудь елью. Аверьян учил сына делать и настораживать ловушки. -- Кулемку делай у ствола дерева, чтобы ее меньше заносило снегом. Колышки не ошкуривай, не коли, чтобы не так заметно было, что к ним прикасалась твоя рука. Давок снизу загладь, чтобы не попался сучок и не испортил шкурку. А в местах среза дерево затирай мохом или землей. А можно и хвоей. Теперь ни моху, ни земли не достанешь из-под снега... Только в зимовье под полом можно взять землицу, да и та мерзлая. Гурий старался все запомнить, да и не хитрая это наука -- ставить кулемки. Вскоре он начал делать их самостоятельно. Но ловушек было насторожено много, а зверь не попадался. На остановках Аверьян озабоченно размышлял вслух: -- Может, привада не та? И менял приваду. Вместо рыбы клал мясо -- то свежее, то провяленное, то вареное или опять заменял мясо рыбой. Гурий высказывал свои догадки: -- А может, батя, мы у кулемки все-таки след свой оставляем? Отпугиваем зверя? И глядел на отца вопросительно из-под низко надвинутого на лоб треуха. Отец посматривал на него одобрительно и был доволен, что парень в походе в Мангазею вырос, возмужал. Вон уж над губой темнеют усики, лицо загорелое, обветренное, серьезное, как у матерого мужика. Снова и снова старательно прикрывали лапником и снегом ловушки, прятали следы и срезы дерева на ловушках "затирали". Но соболь в кулемки не шел, словно его кто-то заколдовал в этих дальних лесах. Аверьян стал утешать себя и сына: -- Обходит он кулемки потому, что еще не очень голодный. Осторожничает. Вот в середине зимы, когда мороз будет лютовать и все живое попрячется по норам да пурга начнется, тогда уж ему с голодухи ловушек не миновать. -- А время-то идет, батя, -- вставлял Гурий. -- Да-а, -- качал головой отец. -- Время теряем. Это верно. Завтра пойдем с собакой куницу да белку искать. А может, и соболек подвернется. На него с собакой тоже можно охотиться... Наконец-то отец и сын увидели, что насторожка одной из ловушек сработала. С замиранием сердца подошли к кулемке. Аверьян склонился над порожком и раздосадованно сказал: -- Был соболек, да одни клочья остались. Гурий подошел и увидел на порожке, в том месте, где зверька придавило сверху, жалкие остатки шкурки, а на снегу -- кости. -- Видно, лиса хозяйничала. Съела соболя. Вот проклятая! -- Аверьян стал осматривать снег и точно увидел лисий след. -- Надо бы ее подстрелить... На другой день Аверьян ушел искать лисицу без Гурия с Пыжьяном. Вернулся ни с чем: лисий след за ночь перемело и выследить лисицу не удалось. Зато подстрелил Аверьян куницу. Это был первый зверь, добытый Барминым. Вскоре Герасим принес из леса трех соболей, а потом и Никифор Деев подстрелил из лука пять белок и достал из кулемки одного соболька. Промышленники приободрились. Добычу складывали в общий кошт, решив ее поделить по окончании зимы, как и договаривались: Аверьяну с сыном за то, что снаряжал коч, -- половину добычи, а Гостеву и Дееву -- по четверти. Пыжьян был артельным псом. В течение зимы он ходил в лес то с одним, то с другим охотником. Он одинаково старательно выслеживал и гонял белку, которую били из лука, куницу, горностая. Случалось, что промышленник запаздывал вовремя прийти домой, и Пыжьян находил обратный путь по следу. Пес напал-таки на след лисицы, и Аверьяну удалось подстрелить ее, когда она пересекала небольшую полянку, спасаясь бегством. Вечером артельщики немало радовались, когда Бармин с гордым видом раскинул на лавке большую рыжую огневку с пушистым роскошным хвостом. Работы холмогорцам прибавилось: снимали со зверей шкурки, натягивали их на правила. Ободранные тушки скармливали Пыжьяну. Гурий не сразу догадался, что пса закармливать нельзя. Он однажды дал ему мяса вволю -- трех белок и тушку соболька. Когда пришло время Герасиму идти с собакой белковать, пес лежал на боку перед устроенной для него норой без движения, вытянув лапы и тяжело дыша. Живот у него вздулся. Герасим напрасно пытался поднять собаку и заставить пойти за собой. Пес не двигался, посматривал на Гостева страдальческим взглядом и виновато молотил по снегу хвостом. Герасим вернулся в избу. -- Кто в последний раз кормил пса? -- спросил он. -- Я, -- отозвался Гурий. -- А что? -- Обожрался Пыжьян. Того и гляди богу душу отдаст. Охотники вышли на улицу, посмеялись над собакой и над Гурием, а потом спохватились. -- Издохнет ведь пес! Как промышлять без него? В Мангазею снова не пойдешь. Дороги нету. -- Ништо, отлежится, -- сказал немногословно Никифор, понимавший толк в собаках. Пес, к счастью, отлежался. Кормить его с тех пор стали с оглядкой. * * * Мех соболей, которых иногда удавалось добыть холмогорцам, имел коричнево-палевую окраску. По всей Западной Сибири от Урала до Оби селились тобольские светлые соболя. По цвету шерсти к ним приближались только зверьки, обитавшие когда-то в бассейне Печоры. Разновидностей соболиного племени в обширных лесах от Урала до Тихого океана было много. Каждая отличалась величиной и окраской шкурки, что зависело от места обитания, образа жизни и пищи зверей. Пройдет много лет, появятся ученые-охотоведы и разделят русских соболей на подвиды. В научных книгах и охотничьих справочниках будет сказано, что на западных склонах Кузнецкого Алатау в бассейне реки Томи живет кузнецкий соболь. Он мельче тобольского, а по окраске значительно темнее. На Южном Алтае водится в лесах алтайский соболек, довольно большой и темный по цвету. Селится он в таежной полосе Алтая, в высокогорных районах и питается растительным кормом -- "кедровой чернью". А у енисейского соболя против тобольского голова меньше и мех темнее, потому что живет он в междуречье Оби и Енисея в низких, заболоченных местах. Своя одежка и величина у ангарских и саянских, тунгусских да илимпийских и баргузинских собольков. Есть еще витимские, чикойские, якутские, дальневосточные и, наконец, камчатские соболи. Но древние промысловики не имели понятия об этой ученой классификации. А холмогорцы даже и не подозревали о великом разнообразии соболиного племени. Гурий, любуясь шкуркой зверя, пойманного Герасимом, вспомнил рассказы деда Леонтия о Черном Соболе. Рассказы эти были фантастичны. Черный Соболь старательно прячется от людей, и, прежде чем добыть его, надо три дня молиться по утрам господу богу. Найти Черного Соболя в лесу почти невозможно, он следит за охотником из засады, а потом широкими прыжками уходит прочь. Если охотник ночует в тайге, соболь подкрадывается к нему ночью и шарит возле него в поисках пищи. Он труден для добычи, зато вознаграждает промысловика за все труды и лишения роскошным, искрящимся, мягким и легким, как пух, мехом. Гурий мечтал о Черном Соболе, как о сказочном пере Жар-птицы. -- Батя, а почему нам попадаются все палевые соболя? -- спрашивал он. -- А где черные? -- Это про которых дед Леонтий говорил? Не знаю... Может, и попадется черный. Лови хорошенько. Главное -- чтобы охотник верил в свою удачу. Гурий каждый день пропадал в лесу, но не только черного, а и светлого соболька еще не поймал в свои ловушки. Ему попался белый песец; стрелял Гурий из лука и белок... Однажды в ловушке придавило соболя. Гурий принес его в зимовье с великой радостью и положил перед отцом. Аверьян погладил мягкий мех и сказал: -- Не черный, да гож. Поздравляю тебя с полем! Поздравить "с полем" -- старый обычай промысловиков, означающий удачное начало охоты. А полей тут не было и в помине. На сотни верст суровая, глухая тайга. 2 Соболей делят на "ночников" и "денников". Одни бегают по лесу в поисках корма ночью, другие -- днем. Черный Соболь охотился в разное время: то в дневные сумерки, то в лунные ночи. Однажды он выбрался из дупла яркой лунной ночью. Иней искрился на деревьях, под ними стыли на морозе глубокие, словно провалы, тени. Черный Соболь сначала осторожно ступал по снегу, пока лапки не привыкли к его жгучему прикосновению, а потом побежал к полянке, где под снегом была у него брусничная кладовка. Вовсю работая передними лапами, он долго добирался до брусничника. Наконец добрался и стал есть ягоды. Не очень мерзлые под слоем снега, они на открытом воздухе тотчас замерзали, превращаясь в красные круглые льдинки. Поев брусники, соболь закидал снегом разрытое место и пошел прочь. Скорее в лес с открытой поляны, где он весь на виду, где опасно. Мягкие, опушенные внизу густой шерстью лапы проворно мелькали, снег из-под них вихрился пыльцой. Соболь то отклонялся в сторону от прямого пути, то возвращался обратно и тем же путем шел дальше. Среди валежин с нависшими на них клочьями снега он ненадолго остановился, прислушался, склонил мордочку и снова быстро-быстро заработал лапами. Он почуял под снегом мышь, мигом добрался до нее, вонзаясь в сугроб, поймал. Пятясь, выбрался наружу и съел мышонка тут же, оставив на снегу крохотные капельки крови. Побежал дальше. Заметил дерево с дуплом, внимательно обследовал его. Дупло оказалось пустым. Взял его на примету на всякий случай: в нем можно спрятаться. Под вывороченной с корнями старой лиственницей отыскал в ямке склад. Бурундук еще осенью спрятал здесь запасы кедровых орешков. Соболь не трогал их, но приметил кладовку: пригодится, когда придется туго. Вылез из-под корневища, прислушался, понюхал воздух и спрятался под нависшие ветки. Кто-то появился в его владениях. Вот он приближается, видно, как за пнями, за валежинами мелькает синяя тень. Черный Соболь приготовился встретить незнакомца. Сейчас... сейчас он нападет на незваного гостя, который посмел появиться на его участке. Драка будет такой, что шерсть клочьями полетит, а кровь -- брызгами. Надо проучить незваного гостя, дать ему острастку, чтобы никогда больше не смел появляться здесь! Соболь осторожно переступил, весь подобрался, напружинился и стрелой вылетел из укрытия. Противник встретил его острыми зубами, больно куснул в грудь, увернулся и выскользнул из-под Черного Соболя. "Ах, ты кусаться! Ну и задам же я тебе трепку". Черный Соболь снова приготовился к нападению. Но, разглядев гостя, растерянно остановился, опустил хвост. Боевой запал сразу прошел. Гость, а точнее гостья, вылизывала на себе помятую шерсть. Это была Соболюшка. Черный Соболь с виноватым видом подошел к ней, обнюхал, чуть тронул лапой, пытаясь вызвать ее на игру. Он шел на примирение. Он виноват. Но Соболюшке было не до утех и любезностей в эту морозную лунную ночь. Она была голодна. Соболь, словно догадавшись об этом, зауркал тихо, призывно и пошел по снегу. Отойдя немного, оглянулся, опять тихонько заурчал "Ур-р-р..." и взглядом пригласил Соболюшку следовать за ним. Соболюшка пошла сначала неуверенно, с опаской, но потом быстрее. Черный Соболь привел свою подругу к вывороченной ветровалом лиственнице и скрылся под корневищем. Но сразу вышел и сел на снег в спокойной выжидательной позе. Соболюшка смело пошла туда, куда указал Соболь, и нашла бурундучий склад. Там она принялась есть кедровые орешки, а Черный Соболь терпеливо ждал. Вскоре его подруга выбралась из-под корневища, отряхнулась от сухого песка, лапами очистила мордочку и облизнулась розовым язычком. Черный Соболь деликатно ждал. А когда она привела себя в порядок, то подошла к нему. Теперь она согласна была порезвиться. Некоторое время они играли и бегали так, что кругом вихрилась снежная пыль. А потом внезапно и быстро разбежались в разные стороны, будто их и не было. Соболюшка осенью поселилась вблизи участка Черного Соболя. Что ее привело сюда? Зов сердца? Чувство привязанности к нему? * * * В другую ночь, такую же морозную и лунную. Черный Соболь снова вышел добывать себе пищу. Гулко стукнуло в лесу: сорокаградусный мороз раздирал щели в старых, подгнивших деревьях. Луна заливала все кругом голубым, изменчивым светом. Ноги кормят не только волка. Соболь долго бегал по снегу. Если бы кто-нибудь взялся измерить его путь, то намерил бы верст двадцать. В одном месте Черный Соболь почуял незнакомый запах. Он был довольно слабый, но пугал и настораживал зверя своей необычностью. По снегу тянулась слегка припорошенная лыжня. Запах исходил от нее. Черный Соболь прислушался -- в лесу ни звука, ни шороха. Только потрескивают на морозе деревья. Он, движимый любопытством, пошел вдоль лыжни. Запах то исчезал, то появлялся снова. След лыж привел его к ловушке, настороженной под невысокой елью с ворохами снега на низко нависших лапах. Снег этот был не тронут, первозданно чист, а близ ловушки лыжня тщательно присыпана и заметена, словно метелкой, лапником. Конечно, Черный Соболь не был в состоянии понять все это. Он тут же почуял другой запах -- свежего мяса. Он тянулся из-под ели, возбуждал у голодного зверя желание добраться до лакомого кусочка и съесть его. Черный Соболь осторожно приблизился к кулемке, обследовал ее снаружи и заметил на снегу несколько маленьких стружек. Они были свежие, пахли смолкой и железом от ножа. Черный Соболь вспомнил о запахе, который он почуял возле лыжни, и в нерешительности затаился перед ловушкой. Мясо рядом. Он различал между кольями этот соблазнительный кусочек и с трудом удерживался от того, чтобы проникнуть внутрь ловушки. Незнакомые и неприятные запахи отпугивали его. Инстинктивно почуяв опасность, Черный Соболь огромными прыжками ушел прочь и долго петлял по лесу, путая свой след. Отпугнул Черного Соболя не только запах стружек, а и нерпичьей кожи, которой были подбиты лыжи Аверьяна и его товарищей. Кожа была плохо выделана, и от нее пахло ворванью. Откуда было взяться нерпе в этих местах? Неоткуда. Для соболя были привычны запахи собаки, лисицы, оленя и других зверей, обитающих на Тазу-реке. Привкус нерпичьего сала был ему неведом и потому отпугивал его. Холмогорцы не догадались купить в Мангазее камуса -- кожи с шерстью, снятой с оленьих ног, которой подбивали лыжи здешние охотники. Они использовали нерпичью шкурку, захваченную из дому, и потому их преследовала неудача: соболи редко попадались в их ловушки... 3 Жизнь в зимовье шла тихо и обособленно. Никто не приходил гостевать, не справлялся, как устроились в чужедальних краях холмогорцы, каковы их радости и печали. Места были довольно малолюдные, каждый промысловик в облюбованном им урочище жил бирюком, заботясь лишь о том, чтобы кто-нибудь не помешал ему охотиться. Да и, по правде сказать, зимовье было упрятано в дремучем лесу -- ни с какой стороны не видно и, не ведая о нем, без собаки не найдешь. Снеговую воду поморы употребляли для разных хозяйственных надобностей, а для приготовления пищи за водой ходили к реке, где у берега была пробита прорубь. Чаще всего туда приходилось идти Гурию, поскольку он был моложе всех. Он шагал полверсты слабо торенной им самим тропкой, брал спрятанную в кустах пешню и колол лед на проруби, а после зачерпывал деревянными ведрами воду и нес их на коромысле, вытесанном из кривой лесины. По реке пролегала зимняя дорога. Иной раз было видно, как мчится быстрее ветра по ней оленья упряжка или мохнатый от инея конек тащит санки приказного дьяка, стрельцов или ясачных сборщиков. Однообразная жизнь в зимовье наскучила Гурию. Его тянуло в Мангазею -- побыть там подольше, познакомиться с интересными людьми, может быть, с девушками, почерпнуть что-то полезное для ума-разума. Но отец и слышать не хотел об этом. Он знай твердил одно: "В город нам до весны путь заказан. Запасы есть, а рот разевать на девок или по кабакам ходить некогда. Знай лови зверя! На стороны не гляди". Все светлое время суток Гурий лазил по лесу, как послушный и добросовестный промышленник. Он постиг все хитрости и тонкости охотничьего ремесла. Научился с одного выстрела из лука поражать белку или горностая, умел незаметно подкрадываться к белым куропаткам, роющимся в снегу, в его кулемки попались три песца и два соболя. И хотя поморам не очень везло в добыче соболей, изредка все же приносил из них кто-нибудь драгоценную тушку. Расчеты Аверьяна на меновую торговлю с местными жителями не оправдались. Где искать кочевников в незнакомой тайге? Оставалось надеяться лишь на случай да на весну, когда ненцы и остяки приедут на торг в Мангазею. Промысел в бассейне Таза длился уже около десятка лет, немало соболей было выловлено и выбито местными жителями и пришлыми охотниками. Добывать его становилось с каждым годом все труднее. Оправдывалась поговорка: "Первому зверек, а последнему следок". Однажды Аверьян, приводя в порядок свои лыжи, подсушенные у камелька, приметил, что нерпичья шкурка издает резкий, неприятный запах. Он задумался не потому ли соболи обходят ловушки? Правда, на холоде подбивка смерзается, но все-таки тонкое чутье соболя может уловить запах. Аверьян снял нерпу и заменил ее камусом. Дикого оленя на мясо подстрелил несколько дней назад Никифор. Он спросил Аверьяна: -- Думаешь, дух нерпы соболь чует? -- Не знаю, чует ли, нет ли, а оленья будет лучше. Олень -- здешний житель, соболя к нему привыкли. После такой замены зверь в ловушки стал попадаться чаще. По примеру старшого все подбили оленьим мехом свои лыжи. Долгой полярной ночью иной раз промышленникам не спалось в их уютной и обжитой избенке. Строя избу, поморы старательно проконопатили все пазы мхом, на потолок насыпали песку, а снаружи завалинки зарыли снегом, и в избе было тепло. Пищи хватало, промысел давал мясо, рыба в запасе была, из муки пекли в печке пресные лепешки, а уходя в лес, брали сухари. Но скучали по дому. Ни разу, как отчалили от родного берега, не подали родным ни единой весточки -- не с кем. И оттуда никаких вестей ждать не приходилось. И когда тоска исподволь захватывала мохнатой лапой мужицкие сердца, земляков выручал баюнок Герасим. Запасы бывальщин и сказок у него были неистощимы. Полулежа на разостланных шкурах, он начинал: -- А вот, братцы, еще бы сказал... -- и спохватывался: -- Спать не хотите ли? -- Не спится, давай говори! -- откликались товарищи. -- Ну, дак вот... Жили-были два брата: один сильно бедный, а другой богатый. Приходит святая пасха. У бедного-то и огонька засветить нету. Думает: "Пойду я у брата попрошу хоть уголька засветить огонь". Приходит: -- Брат, дай мне уголек засветить огонь. -- Есть вас тут. Уголь-то мне и самому надо. Заплакал брат и пошел. Идет -- видит огонь на поле. "Пойду я, попрошу уголька". Приходит он в поле. Сидит тут старичок. -- Здорово, дедушко! Дай мне уголек развести огонь. -- Подставляй балахон-то, я тебе и нагребу уголь-то. -- Но, дедушка, у меня один только балахон! -- Давай, ничего не сделается. Снял мужик балахон. Нагреб ему дедка уголья столько, что он насилу домой донес. Свалил на пол, видит -- золото. "Пойду к брату, попрошу маленки.1?". ___________ 1 Маленка -- мера для зерна емкостью в один пуд. Брат богатый и говорит: -- Баба, что он станет мерить? У него ведь и зерна-то нету. Давай-ко мы намажем смолой дно-то маленки, дак и узнаем, что он будет мерить. Вот мужик смерил золото, намерил три маленки и понес маленку брату. Пристала ко дну монета -- золотой. Вот богатый глядит: -- Где же он денег взял? Давай-ко мы его, баба, созовем в гости, дак он нам и скажет. Вот они пришли звать его в гости: -- Брат, пойдем к нам в гости, у тебя ведь есть нечего. Заплакал брат от радости и пошел. Богатый спрашивает: -- Где же ты золотишко-то взял? -- Да я-то у вас был за угольем, вы мне не дали. А пошел в поле, увидел пожог. Подошел -- там сидит дед. Я у него попросил уголья. Он столько мне нагреб, что я насилу и домой принес. Богатый мужик говорит бабе: -- Баба, тащи мне новый балахон, он большой -- так я еще не столько принесу. Вот пошел он в поле. Видит -- сидит старичок. -- Дедушка, дай-ко мне угольков. -- Давай балахон стели. Он и подостлал балахон-то. -- Придешь домой, так клади-то на сарай, в сено, а то украдут. Пришел мужик домой, принес уголье, положил на сарай. Только в дом, слышит -- кричат: -- Горим, горим! Посмотрел, а у него уже и двор-то сгорел. Пока они тут бегали, у них уже и дом сгорел. А бедный-то брат стал жить таким богачом -- богаче его нет. Баюнок умолк. Послышались замечания: -- Сгорел, значит, жадюга-то! -- Так ему и надо. Никифор вдруг торопливо поднялся с нар и огромный, косматый, словно медведь, босиком зашлепал по полу к камельку: -- Надо посмотреть, не осталось ли там головни. Уснем -- не ровен час... угорим! Товарищи ответили ему дружным хохотом. -- Экой ты боязливый! На медведя бы пошел, а угореть боишься! -- На всякую беду страха не напасешься! -- Вам все смешки! -- проворчал Никифор, укладываясь снова на нары. -- В камельке одна зола, слава богу! Гурий любил слушать сказки. Его и сон не брал, пока баюнок не умолкнет вовсе. Когда Герасим кончал рассказывать. Гурий просил: -- Еще что-нибудь расскажи! -- А что еще-то? -- Ну, про ерша... Помнишь, сказывал? -- Ладно. Про ерша так про ерша. Братцы, спите ли? -- Не спим, не спим! Герасим опять начинал сказку. Слушать его -- одно удовольствие. Но иной раз Аверьян с Никифором все же засыпали. У Гурия -- глаза по плошке. Когда Герасим осведомлялся: "Спите ли, братцы?", Гурий поспешно отвечал: "Не спим, не спим! Давай еще!" Герасим снова принимался рассказывать и, когда опять задавал обычный вопрос, откликался Гурий. Герасим, догадавшись, в чем дело, натягивал на себя одеяло: -- Те уж давно спят. Ты, Гурка, хитрец! ГЛАВА ТРЕТЬЯ 1 Рождественские праздники поморы встретили в зимовье своей маленькой дружной семьей. В запасе у Аверьяна было немного солода, а Никифор хорошо умел варить пиво. Подстрелили лося, наготовили себе кушанья, и, сидя в полутемной избе, обросшие, но принарядившиеся в чистые рубахи, артельщики отмечали праздник, словно язычники в лесной избушке перед жертвенником -- пылающим камельком. Хотели было сходить в Мангазею на молебен в церковь, но раздумали: дорога не близкая, малохоженая, места глухие -- оставлять зимовье опасно, и порешили не ходить. В ночь перед рождеством Гурий вышел из избы проветриться -- натопили так, что дышать нечем. Его охватила сразу сторожкая тишина. Луна стояла над лесом в густой синеватой тьме. От деревьев по снегу стлались длинные косые тени. Звезды были крупны и ярки. В южной стороне неба фиолетово-красным пламенем горело блеклое зарево. Там, за горизонтом, спасается от лютой зимней стужи солнце. Скоро и оно, набрав силу, взойдет здесь, в полярных диких местах, и почти непрерывная ночь сменится таким же непрерывным днем. В избенке глухо шумели мужики, обсуждая свои промысловые дела. Пыжьян, узнав Гурия, вылез из своей норы, где лежал на сухом лапнике, подошел, ткнулся холодным мокрым носом в руку. Гурий склонился, приласкал пса. И тут Гурий услышал звон. Сначала ему показалось, что это звенит в ушах от непривычной тишины. Но звон был резок и отчетлив. "Неужто мангазейские колокола названивают? -- подумал Гурий. -- Ведь все-таки сорок верст!" Но он не ошибся. Звонари обеих церквей устроили рождественский благовест, и литая бронза колоколов певуче звенела на разные лады. Отсюда, издалека, казалось, будто позванивают стеклянные стаканы, когда по ним легонько чем-нибудь ударяют. Гурий позвал артельщиков послушать. Те вышли, молча постояли, вернулись в избу и сели за стол. Гурий тоже сел. Ему было любопытно смотреть, кто каков во хмелю. Выпили немного, с маленького бочонка домоварного пива без хмеля не разгуляешься, однако малость забылись, кто стал веселее, а кто и затосковал. На столе на деревянных тарелках -- куски мяса. Глиняные глазированные кружки уже почти пусты. Посреди стола светильник освещает лица колеблющимся бледным светом. Никифор Деев возвышается над всеми, сидит прямо, глаза, черные, блестящие, улыбаются, волосы, тоже черные, жесткие, дыбятся на голове. Огромные жилистые руки, обнаженные до локтей, скрещены на выпуклой груди. Порой Никифор беспричинно смеется, и из-под усов сверкают чистые белые зубы. Герасим Гостев, всегда общительный и веселый, за чаркой вдруг погрустнел, подпер рукой подбородок, запустив короткие пальцы в кудрявую рыжеватую бороду. Глаза его подернулись влагой, отрешенный, затуманенный взгляд обращен куда-то в угол. Аверьян был деловит. Старательно резал ножом мясо на аккуратные ломтики, словно дома в Холмогорах сел обедать. Вот-вот скажет: "Жонка! Соли мало. Где солоница?" Сдержан, строг обличьем, словно церковный настоятель, напустил на себя важность, не подступишься. Гурий, глянув на отца, чуть не прыснул со смеху, таким напыщенно-важным он ему показался. Герасим смотрел, смотрел в угол, словно что-то силился вспомнить. Наконец вспомнил, набрал воздуха в грудь, и под низким потолком избы зазвенела песня так, что с наката посыпались песчинки. Эх да сторона ль ты моя, вот моя сторо-о-нушка. Сторона ль моя чужая, ой, вот чужая! Умолк, убрал со стола руку, будто отчаявшись, помотал головой и с новой силой: Да не сам я на тебя, вот моя сторонушка, Не сам я зашел заехал, ой, вот заехал. Опять замолчал, перевел взгляд на Аверъяна. Тот положил нож, отодвинул тарелку, быстро отер губы, спросил полушутя: -- Не сам, говоришь? А кто же тебя приневолил? Герасим опять упрямо помотал головой, взял выше и звонче: Занесла-то меня, да доброго молодца, Занесла меня неволя, ой, вот неволя! -- Это, брат, врешь, -- опять вплелся в паузу спокойный басок Бармина. -- Слышь, Никифор, он говорит: неволя! Видал, а? -- И тут же оставил шутливый тон и стал помогать Герасиму так, что стены, казалось, задрожали. Да неволен я был, да я, добрый молодец, Неволен я был, кручинен, ой, был кручинен. Теперь уже присоединился к поющим Никифор, и песня зазвучала до удивительности стройно, слаженно, и голоса стали потише, но проникновенней, и в песне стало преобладать чувство, что трогает за сердце, высекает слезу и у исполнителей, и у тех, кто слушает ее. Да никто-то, никто про мою кручинушку, Никто про нее не знает, он, вот не знает... На улице тявкнул пес, потом снова тявкнул и залился бешеным лаем. Лай доносился то с одного места, то с другого. Оборвав пение, артельщики вскочили, выбежали из избы, огляделись -- никого. Пыжьян подбежал к Аверьяну, стал тереться у ног, еще раз пролаял, повернув морду к реке. -- Кто-то был, -- сказал Аверьян. -- Однако студено. Пошли в избушку. В избе после минутного раздумья Аверьян схватил полушубок, надел его, взял из-под лавки топор. -- Пойду проверю. Вы сидите тут. -- Я, батя, с тобой! -- сказал Гурий, мигом собравшись. -- Тогда возьми лыжи, -- сказал отец. На лыжах они обошли кругом все зимовье, внимательно проверили загородку, где хранился коч, амбар. Аверьян пошел тогда вдоль тропки, по которой Гурий ходил за водой к реке. И рядом с тропкой заметил свежую лыжню. -- Вот чужая лыжня, -- сказал он. -- От реки кто-то приходил. Он пошел размашистым шагом к реке, Гурий -- за ним. Вышли на лед. Чужая лыжня уходила к дороге. Далеко на ней Гурий заметил черную точку, движущуюся в направлении города. -- Глянь, батя. Кажись, вершник! Отец присмотрелся, сказал: -- Сани. Кто-то наведывался в наше зимовье. Не к добру это. 2 Когда перевалило за половину января, днем стало чуть светлее. Гурий собрался в лес один, сказав отцу, что скоро вернется. Пыжьян, сопровождавший охотников, на этот раз бежал следом за Гурием. Заметив чей-нибудь след, он кидался в сторону от лыжни, увязая по брюхо в снегу, обнюхивал его и догонял Гурия. Парень шел быстро. Снег сухой, погода ясная, лыжи катились как бы сами по себе. Мороз жег лицо, щеки горели, изредка Гурий растирал их рукавицей, чтоб не обморозиться. За спиной у него мешок с самым необходимым, без чего холмогорцы в лесу и не показывались, -- с сухарями, трутом и огнивом, привадой для зверя, жестяным котелком, куском вареного мяса, вяленой рыбой. За поясом -- легкий охотничий топор, в левой руке, как всегда, лук, стрелы наготове в кожаном колчане-чехле. Ружья Гурий у отца не просил, рассчитывая, что оно ему не понадобится -- лишняя тяжесть в пути. Осмотрев ловушки и обновив приваду, Гурий увлекся и, чувствуя себя самостоятельным, уверенно побежал дальше в лес. Время от времени он останавливался, делал заметы на мерзлой коре. Прошел небольшой ложок, окруженный кустарником и ольховым подлеском, выбрался в лиственничный борок, чистый, ровный, красивый. Меж лиственниц темнели ели, невысокие, но широкие, разлапистые. Стоя в сугробах, они нижними лапами опирались на снег. На ветках -- тяжелые нависи. Иной раз они обрывались и хлопались вниз. В этом-то чистом борке и заметил Гурий соболиный след, а Пыжьян взял его. След был свежий и сильно петлял. Соболь, словно заяц, путал его, и пес кидался то влево, к кустам, обходил их, то бежал вперед, то устремлялся направо и возвращался опять на то же место, откуда начинал отклоняться от прямого пути. Дни стояли морозные. В такой холод звери обычно отсиживались в своих убежищах. Выйти поохотиться соболя, видимо, вынудил голод. Вот он шел спокойными, ровными прыжками и слегка "троил" след, выдвигая одну из передних лап вперед. В рыхлом снегу возле лунок -- небольшие выбросы снега. Потом соболь перешел на шаг, и след тянулся по сугробу ровной строчкой. Снег глубокий и рыхлый, и соболю было трудно передвигаться по нему, поэтому он иногда вскакивал на валежины, если они попадались на пути, и перебирался дальше по ним, а под деревьями выбирал места потверже, где упал с веток слежавшийся снег -- кухта. Гурий знал, что это след соболя: отец показывал ему такие следы. Но не ведал паренек, что тут шел зверь его мечты -- желанный и драгоценный Черный Соболь. Пыжьян, хватая пастью холодный воздух и все убыстряя бег, шел по следу, и Гурий едва поспевал за ним. Вот уже зверь перешел на крупные широкие прыжки, стало быть, почуял погоню. Гурий напряженно всматривался в белесоватую муть зимнего дня и, наконец, далеко впереди заметил бегущего зверя: он перемахивал с сугроба на сугроб широкими прыжками, вытянув в струнку пушистый хвост. Соболь исчез в кустах подлеска, собака нырнула за ним, обдирая о сучья бока. Гурий стал обходить кусты -- сквозь них ему не продраться. И когда он вышел на другую сторону кустарника, то увидел, что Пыжьян мечется вокруг ели, подняв вверх морду, и заливается лаем. Гурий поднял голову и заметил на ветке... белку. Лук был наготове, охотник прицелился и спустил тетиву. Но белка успела прыгнуть на соседнее дерево, и стрела пролетела мимо. Гурий, мало думая о том, что происходит, в азарте пустил еще стрелу, и пронзенная ею белка упала в снег. Гурий подобрал ее, подержал в руке и спрятал в мешок. Закинув мешок за спину, поднял стрелу и только тут сообразил: преследовали соболя, а попалась белка. Почему случилось так? Ведь по снегу бежал от собаки именно соболь! Гурий посмотрел на Пыжьяна и спросил у пса, словно тот мог ответить: -- Где же соболь, Пыжьян? Проворонили? Пыжьян преданно посмотрел в глаза охотнику и виновато завилял хвостом. "Ведь это же был соболь! Я видел своими, глазами! Настоящий соболь. Пыжьян потерял его след и вышел на белку. А соболь спрятался где-то поблизости. Надо поискать..." Но тут Гурий заметил, что поднялся сильный ветер, он раскачивал деревья, с них ворохами осыпался снег. Ветер бил в лицо, трепал одежду. Стало совсем темно. Начиналась пурга. Гурий, растерянно озираясь, стал искать на деревьях свои метки, чтобы по ним найти обратный путь. Но тут же сообразил, что их нет и быть не могло. Увлеченный погоней за зверем, он забыл обо всем -- о метках, о том, что надо запоминать обратную дорогу. Тут уж не до соболя. Он, видимо, спрятался в свою нору. Гурий стал на лыжню, по которой пришел сюда, и пока ее не замело снегом, побежал обратно. Но в том месте, где соболь путал следы и Гурий несколько раз кидался то вправо, то влево, лыжня была сбита. Паренек остановился и стал думат