род оставался позади, уменьшался и словно бы уходил в небыль. -- Прощай, Мангазея-я-я! -- крикнул Гурий. Эхо хлестнуло по берегам и замерло вдали. Златокипящая степенно и величественно скрылась за поворотом. Спустя десять лет Летом 1621 года из Холмогор в Пустозерский острог шла под парусами лодья Василия Гуменника, груженная зерном для пустозерских торговцев. В команде той лодьи были Гурий Бармин и Никифор Деев, крепко подружившиеся после похода в Мангазею, несмотря на разницу в возрасте. Гурию исполнилось двадцать семь лет, Никифору -- сорок три. За десять лет, минувших со времени плавания с Аверьяном Барминым за мангазейскими соболями, утекло много воды. Гурий женился на сероглазой девушке из Матигор, имел уже четырехлетнего сына, жил своим хозяйством, срубив избу и отделившись от братьев. В прошлом году он похоронил отца. После мангазейского похода Аверьян зимовал на Новой Земле, привез оттуда неизлечимую хворь, и не мог подняться с постели. Сыновья продолжали дело, начатое отцом, стали удачливыми промышленниками: ловили рыбу, били тюленей в Белом море. Опытным и расчетливым помором стал Гурий. Никифор, неразлучно разделявший с ним тяготы всех морских плаваний, также зажил крепким хозяйством. Кроме морских промыслов, он занимался еще и хлебопашеством и теперь вез в Пустозерск для продажи тридцать мешков ржи и ячменя. Гурий взялся помогать ему. Но хлебная торговля была у них делом попутным. Они решили побывать на месте, где потерпели бедствие, возвращаясь из Мангазеи, где погиб Герасим Гостев, -- близ Варандея, напротив Гуляевских кошек. Придя в Пустозерск, продали зерно и стали искать на подержанье небольшое суденышко. Искали долго: у пустозерцев, живущих речным промыслом, имелись только малые карбаса да лодки. Наконец у одного рыбака-ижемца сыскали морской карбас с мачтой для паруса и двумя парами весел и, не мешкая, пока хозяин лодьи Гуменник устраивал на Печоре свои дела, курсом на полуночь1 пересекли Печорскую губу, миновали устье реки Черной, которую ненцы называли каменной из-за обилия порогов, и, пройдя от Пустозерска около ста тридцати верст, свернули к берегу. ________________ 1 На северо-восток. Гурий издали заметил на косогоре в устье маленькой тундровой речушки покосившийся деревянный крест, а за ним -- другой, поменьше. Тот, что поменьше, стоял прямо, непогоды и время его, казалось, не тронули. -- Наши кресты, -- сказал Никифор. -- Все еще стоят. И, верно, долго стоять будут... Карбас вошел в устье речки и ткнулся носом в черный, осыпающийся грунт обрыва. Закрепив его на врытом в землю якоре, холмогорцы вышли на плоский берег, поросший мелкой тундровой травой и испещренный кочкарником. Сняли шапки, постояли в молчании перед памятным крестом, потом подошли к могиле Герасима-баюнка. Опять помолчали, поминая товарища. Вернулись к памятному кресту. Грубо вытесанный из плавника, он стал серым от времени и непогод. Основание его не подгнило, а покосился он, видимо, от собственной тяжести и непрочности грунта. На поперечной доске все еще была заметна вырезанная ножом Аверьяна надпись: ГОРЕВАЛ АВЕРЬЯН БАРМИН со товарищи из Холмогор лета 1611 месяца августа 20 день Долго стояли перед памятной заметой Гурий и Никифор, вспоминая, что произошла десять лет назад. ...Обратный путь Аверьяна был очень трудным. Уже в Обской губе коч попал в шторм. Борясь с волнами, со льдинами, еле добрались поморы до берега, пережидали непогодь больше недели. Много муки приняли, перетаскивая судно ямальским волоком. Не раз попадали в ледовый плен, пока добрались до пролива Югорский Шар. Проливом и дальше, к мысу Варандей, прошли беспрепятственно. Миновали оставшийся справа по борту Песяков остров. Но тут с севера налетел шквальный ветер со снежным зарядом. Море словно поднялось на дыбы. Парус убрать успели, но не удержались носом против волны. Свирепый вал ударил в правый борт, потом налетел другой, и перевернулось судно вверх килем. Гурий, вынырнув, увидел перед собой лопасть руля, уцепился за него. Рядом плавал отец, силился дотянуться до киля. Он, округлив глаза, кричал, отфыркиваясь и тряся головой с мокрыми волосами, спадавшими на глаза: -- Выбира-а-айся на днище! За киль держись! За ки-и-иль! Троим -- Гурию, Аверьяну и Никифору удалось-таки уцепиться за киль и спастись. Герасима отмыло от судна и после, уже мертвого, вынесло на берег... Море долго трепало судно с бедствующими поморами, висящими на киле, то опуская в бездну, то выбрасывая на гребни волн. Холмогорцы были на краю гибели: закоченели от холодной воды и резкого ветра, силы стали иссякать. Отец уже бормотал отходную молитву... Вдруг перевернутое судно меньше стало швырять. Гурий увидел неподалеку темную полоску берега. Он уже не помнил, как, разжав руки, сполз вниз и ощутил под ногами песок. Вода -- по грудь. Кое-как выбрались на берег. Поминутно падая и вставая, на негнущихся, непослушных ногах бегали по земле -- разогревались. В полном изнеможении повалились на землю. Лежали, пока не отдышались. Коч прибило к берегу. Борт у него повредило, часть обшивки оторвалась от шпангоутов. Безуспешно пытались развести костер. Дров насобирали, но трут в кармане Никифора вымок. Коротали на пустом, неприютном берегу ночь, потом день, еще ночь без корки хлеба, без надежды выбраться из этого гиблого пустынного места. И неожиданно пришла помощь. На реке ненцы ловили рыбу сетями. Не без опаски подошли они к бедствующим, подобрали их и отвезли в стойбище. Обогрели, обсушили, накормили. Ненцы же нашли тело Герасима... Похоронили его на берегу. Кое-как залатали холмогорцы коч и на нем добрались до Пустозерска. Весь груз, в том числе и меха, взяло море. На Печору пришли пустыми, голодными и оборванными. Но радовались, что хоть живыми вы шли из беды. Расставаясь с берегом, оставили холмогорцы могилу Герасима и памятный крест, вырезав на нем надпись. А сейчас Гурий с Никифором поправили его, обложили дерном и камнями могилу. И пошли обратно в Пустозерск. Карбас хорошо держался на волне и шел быстро при боковом ветре. Волны набегали, шумя и плескаясь. Гурий сидел у руля. Никифор, сморенный усталостью, спал на настиле днища. Гурий вспомнил поход в Мангазею, зимовку на берегу Таза, черноглазую и белолицую Еване. Шкурку, которую она подарила ему, он, несмотря на беды, сохранил, потому что держал ее под одеждой на груди для тепла. "Рыбный ли, звериный ли промысел -- дело рисковое, -- говаривали поморы. -- Иной раз с моря придешь богачом, а иной раз и без сапог". Вышел Аверьян из Мангазеи богатым, с пушным товаром, а добрался до Холмогор на чужом судне: коч, едва дотянув до Пустозерска, развалился. Да еще потеряли в походе и товарища, светлую головушку, добрую и веселую, -- Герасима. Как тут не вспомнишь поговорку: "Кого море любит, того и наказует". И еще одну пословицу старопрежнюю: "Где лодья ни рыщет, а у якоря будет". Всякому путешествию рано или поздно приходит конец. И нашему рассказу о плавании Аверьяна в Мангазею -- тоже.