вного Совета, на котором решили, что президент Ельцин должен быть отрешен от должности за совершение государственного переворота, и его полномочия переходят к Руцкому. Через час, как только наберется достаточное для кворума количество депутатов, откроется внеочередная сессия для принятия исторических решений "во имя спасения Отечества и демократии"... Липицкий от души пожал руку Руцкому и хотел что-то еще сказать, но снова был прерван громкоговорителями, объявившими, что буфеты и прочие службы Белого Дома переходят на круглосуточный режим работы. Руцкой нервно посмотрел на часы и наклонился к селектору, поинтересовавшись, прибыли ли генералы Громов и Родионов. Ему ответили, что нет, не прибыли. "А Тулеев? - спросил Руцкой. - Звонили в Кемерово?" Ему ответили, что Тулеев уже здесь. Впустить? Пусть подождет, приказал Руцкой и что-то хотел сказать Липицкому, но в этот момент в кабинет вошел Виталий Уражцев, бывший полковник из Главпура, юрист и журналист, председатель всероссийского общества "Щит", основанного еще во времена перестройки для защиты прав военнослужащих. Уражцев, личность весьма одиозная, был одним из немногих, кого арестовали и отправили в Балашиху еще во времена августовского путча. При аресте он отмахивался от "чекистов" топором и, по его версии, был зверски избит, связан и брошен в кузов грузовика, что, однако, не помешало ему ровно через сутки снова появиться в Белом Доме свежим и здоровым, одетым в свежевыглаженный костюм к белую рубашку с галстуком. Тогда же, в эйфории одержанной победы, Уражцев, отвечая на вопрос корреспондента "возможен ли, но его мнению, еще один путч?", ответил: "Какой еще путч? Когда президентом - Ельцин, вице-президентом - Руцкой, мэры Москвы и Ленинграда - Попов и Собчак, говорить о каком-то новом путче может только очень обиженный Богом человек!" Неизвестно, чем Бог так уж сильно обидел Уражцева. Возможно, что Творец не очень жалует людей, раздираемых гордыней и тщеславием. В свое время Уражцев явно метил в замы министра обороны, но военное ведомство, как в коммунистические времена, так и после, очень прохладно относилось к каким угодно общественным организациям в своей системе. Поэтому никакого официального статуса обществу "Щит" давать не желало, очень косо на него поглядывая. Из окружения Ельцина Уражцева очень быстро оттеснили, поскольку искусством интриги он, как и Руцкой, владел на уровне полковника, что было явно недостаточно. Разочарованный полковник выбрал единственный путь, который оставался, чтобы кое-как сохраниться на политической поверхности, - путь уличного вождя. Да и тут он был не очень заметен, поскольку у него хватило ума все-таки как-то дистанцироваться от таких митинговых звезд, как Анпилов и Константинов. Не хватало у него нахальства, чтобы строить из себя теоретика, как, скажем, Проханов или Стерлигов, и сидеть в президиумах "Фронта национального спасения" между ними. Его выступления были более-менее взвешенными, а потому плохо доходили до сознания толпы, любившей простые, щелкающие бичом призывы. Тем не менее, а может быть и именно поэтому, в случае кризиса противостояния властей Уражцеву было на первом этапе поручено окружить Белый Дом толпами людей, чтобы, с одной стороны, продемонстрировать народную поддержку заговорщикам, а с другой, - сбить охоту у властей исполнительных, сломя голову, кинуться на штурм оплота законодательной власти. Уражцев не терял ни минуты. Подобная задача была по плечу любому офицеру, а тем более - такому прирожденному организатору, как он. К Белому Дому уже подтянулось достаточно людей, чтобы их могли заметить, хотя еще не настолько, чтобы имитировать всенародную поддержку. Несколько десятков разновозрастных мужчин, главным образом, пенсионеров и отставников, уже встали у входа в Верховный Совет, размахивая красными знаменами, выставив самодельные лозунги: "Вся власть Советам!", "Да здравствует КПСС!", "Диктатора под суд"! и тому подобное. Несколько парней помоложе, сваливая в кучу турникеты и таская откуда-то доски, начали сооружать у входа какое-то подобие баррикады. "Людей! Побольше людей! - приказал Руцкой, выслушав сообщение Уражцева. - Действуй, Виталий! Сейчас многое от тебя зависит". Уражцев вышел, и в кабинет с некоторой робостью вошел генеральный прокурор Валентин Степанков. Нынешний генеральный прокурор разительно отличался от своих предшественников, Вышинского, Руденко и даже недавнего Сухарева - крайней несолидностью и почти детским выражением лица. Эдакий губошлеп. Взлетевший на послепутчевой волне в кресло генерального прокурора прямо из прокуратуры какого-то забытого Богом сибирского райцентра, Степанков, надо отдать ему должное, отлично понимал, что это кресло могут из-под него выбить в любую следующую минуту, а потому и вел себя соответственно. За интервью брал деньги в валюте, погубил, с юридической точки зрения, процесс над членами ГКЧП, славы и денег ради опубликовав книгу о путче 91-го года, не обращал внимание ни на какие нарушения законов, фактически культивируя в стране "правовой нигилизм", как интеллигентно выражались некоторые газеты, или "уголовный беспредел", как выражались те, кто не любил использовать иностранных слов. "С приходом Степанкова на должность генерального прокурора, - сказала одна, острая на язык, московская публицистка, - наша страна, которая 70 лет являлась "политической зоной", превратилась в зону уголовную". Степанков вел свою тихую и довольно мелкую игру, не желая ни с кем ссориться или прослыть чьим-то сторонником, поставив себе довольно скромную цель, хотя в России с учетом занимаемого им поста эта цель выглядела трудно достижимой: уйти со своего поста без особо громкого скандала, минуя Лефортово. Услышав об указе Ельцина, Степанков почувствовал себя плохо, как и любой человек, очутившийся, подобно барону Мюнхаузену, между лязгающими пастями льва и крокодила, которые, желая сожрать друг друга, могли мимоходом проглотить и его, даже не заметив этого. Косо взглянув на Липицкого, Степанков уселся в кресло напротив мятежного вице-президента, всем своим видом демонстрируя готовность благожелательно выслушать все, что тот ему захочет сказать. "Вот что, Валентин, - начал Руцкой, глядя на полированную поверхность своего стола. - Значит, так. Надо уголовное дело возбудить против гражданина Ельцина за попытку совершения государственного переворота с целью... - Руцкой посмотрел на лежащую перед ним бумагу: - ...с целью свержения существующего конституционного строя. Как ты?" У Степанкова засосало в животе. Хорошенькое дело! Возбудить уголовное дело против президента страны! А как у этих все провалится? Затопчут сапогами. А если эти выиграют? Никак не представить точного расклада сил в стране. Кто за кого? Попадешь в сообщники... "Александр Владимирович, - сглотнув слюну, ответил генеральный прокурор. - Тут главное, чтобы все было законно, юридически безупречно. Не нужно спешить. Во-первых, необходимо решение Конституционного суда о незаконности указа. Во-вторых, решение съезда об отстранении главы исполнительной власти от...". "Какой съезд? - удивился Руцкой. - Когда есть поправка к 121-й статье..." Все эти поправки к Конституции, которые последнее время Верховный Совет лепил, как пирожки, юридически в стране не действовали, а многим правовым структурам вообще не были известны. "Нужно, чтобы все было по закону, - продолжал настаивать Степанков. - Съезд должен обязательно вынести свое решение. Если и вы начнете беззакония чинить, то отправьте в Кремль наряд и...". Руцкой проникновенно посмотрел на генерального. "Валя, - вздохнул он. - Сдается мне, что ты чего-то крутишь. Понимаешь, как важно, чтобы ты нас официально поддержал в борьбе с захватившими власть преступниками..." "Я всей душой, - согласился генеральный. - Но мне нужны юридические, повторяю, юридические обоснования для возбуждения уголовного дела. Я не могу возбуждать никаких дел, кроме проверочных, на основании телевизионной передачи, кто бы ее ни вел. Получу решение съезда, заключение Конституционного суда, текст указа и тогда - пожалуйста: соберу коллегию, и все, что надо, возбудим. А то попадем впросак, как в марте. Шум подняли, а выяснилось, что никакого указа и не было..." Руцкой мгновение помолчал, по-прежнему глядя в стол. "Хорошо, - сказал он. - Ты, наверное, прав, Валентин. Все, что надо, получишь очень скоро. Иди в зал. Скоро начнется сессия". На выходе генеральный прокурор столкнулся с входящим в кабинет из жужжащей, как улей, приемной народным депутатом Сергеем Бабуриным, напоминающим, благодаря фасону бороды и усов, что-то среднее между Мефистофелем, каким его изображали на русских провинциальных подмостках начала века, и персонажем порнографических открыток того времени. Он был намеренно медлителен и важен, как петух перед соитием. Небрежно кивнув Липицкому, он обратился к вице-президенту: "Александр Владимирович, юридический комитет считает, что...". Но в этот момент в кабинет ворвался запыхавшийся заместитель Хасбулатова Юрий Воронин - в прошлом ответственный работник ЦК Компартии Татарстана и руководитель Госплана республики: "Давайте в зал. Все уже собрались. Надо действовать быстрее". Липицкий встал и направился к дверям вместе с остальными. "Или вы будете со мной, здесь, - неожиданно сказал ему Руцкой, - или... Как хотите". Недалекий, обманутый авиационный полковник наивно предполагал, что он может ставить какие-то условия прожженным в интригах партаппаратчикам, у которых таких полковников, которыми можно пожертвовать в экстремальных ситуациях, была целая армия. Липицкий промолчал. Для себя он уже решил, что чем дальше он будет в ближайшее время находиться от Белого Дома, тем лучше будет и для него и для тех двух партий, которыми ему выпала честь руководить. Хотя охрана и пыталась оттеснить толпу корреспондентов из приемной и прилегающего коридора, сделать это, как водится, не удалось. Руцкой вышел на целый лес телекамер и микрофонов, взмахом руки приветствуя журналистов и давая попять, что не намерен никак комментировать события. Только одна девчушка умудрилась сунуть ему почти под нос микрофон и с теплотой в голосе спросить: "Как вы себя чувствуете, Александр Владимирович?" "Прекрасно!" - ответил Руцкой и упругими шагами пошел дальше. 22 сентября, среда, 00:04 Сергей Бабурин, сидя на своем месте в зале заседаний, видел и чувствовал, что Руслан Хасбулатов сильно нервничает, хотя и хочет изо всех сил казаться совершенно спокойным. Объявив об открытии внеочередной чрезвычайной сессии Верховного Совета, спикер обратился к Руцкому: "Александр Владимирович, прошу на ваше место". "Ваше место" - это пустующее кресло президента Российской Федерации. Стараясь не глядеть по сторонам, Руцкой поднялся в президиум и занял кресло президента. Так сбываются мечты. Бабурин усмехнулся. Впрочем, сардоническая усмешка всегда была как бы приклеена к его лицу, выдавая, если верить Фрейду, сильную закомплексованность, вызванную какими-то нарушениями в органах внутренней секреции. Сергею Бабурину было едва за тридцать, но это был человек, известный не только по всей стране, но и в мире. Особенно в Ираке, куда он несколько раз ездил, чтобы утешить Саддама Хусейна после поражения в Кувейтской авантюре, намекая ему, что еще далеко не все потеряно, и прося в долг до лучших времен. Саддам охотно давал. Тем более, что деньги в свое время были получены от КПСС, о которой иракский диктатор сохранил самые лучшие воспоминания. Сергей Бабурин по образованию был юристом, закончив совсем недавно Омский Университет. Короткое время проработал в парткоме, а затем был назначен деканом юридического факультета, явно обозначив себя в качестве напористого и стремительного карьериста, идущего к цели самыми короткими и оптимальными курсами подобно управляемой по проводу торпеде. Для этого были все основания. Еще в студенческие годы Сережа был завербован местным КГБ, и его "куратор", майор Горбунов из 5-го отдела тамошнего Управления КГБ присвоил ему оперативный псевдоним (а в просторечьи кличку) "Николай". Юридические факультеты, как отмечалось, - это вотчины КГБ, так что в самом этом факте нет ничего удивительного и даже, учитывая специфику СССР, пожалуй, и ничего особо предосудительного. Сколько таких "Николаев" работало и училось бок о бок с Бабуриным - известно одному Богу, ибо даже в КГБ никто не имеет права знать обо всей агентуре. Но одно дело - информатор секретной полиции, без которых ни одна спецслужба существовать не может, другое дело - провокатор политической полиции. Тут нужны другие качества, и ими Сергей Николаевич Бабурин был наделен с избытком. А поскольку пути секретной службы неисповедимы, неисповедимы и пути провокаторов. Бабурин был внедрен в демократическое движение Омска, ибо КГБ, естественно, был заинтересован в освещении этого движения изнутри, чтобы знать, кого брать в первую очередь, а кого - во вторую, когда придет время. Таланты Бабурина настолько раскрылись в "тылу врага", что его через "Демократическую Россию" решено было пропихнуть на выборах 1990-го года в Верховный Совет. Что и было сделано. Попав в Верховный Совет, Бабурин почти сразу заявил, что был и навсегда останется коммунистом. Его передали в центральный аппарат 5-го управления в Москве, а там, прочитав сопроводительные документы, составленные их коллегами из Омска, решили, что лучшей кандидатуры на роль председателя Верховного Совета просто нельзя придумать. В итоге два разных управления КГБ попали в патовую ситуацию, когда одно пропихивало на высокий пост Бабурина, а второе - Хасбулатова. Но тут случился августовский путч, который сбил с нахального Бабурина и его перетрусивших "кураторов" немного спеси. Быстро придя в себя, Бабурин организовал в Верховном Совете фракцию "Россия", снова подтвердив, что является коммунистом и продолжает жить в СССР. Некоторое время спустя на скандальном вечере газеты "День" в Центральном Доме литераторов Бабурин впервые всенародно обозвал Ельцина преступником, обвинив его в развале Советского Союза. Разумеется, у КГБ были все основания скорбеть о крушении империи и вещать об этом голосом Бабурина. Но ради справедливости следует заметить, что именно КГБ, на котором лежала главная ответственность за обеспечение безопасности и целостности СССР, и пальцем не пошевелил в свое время, чтобы предотвратить развал и гибель страны а, напротив, весьма этому способствовал. Теперь же, размахивая кулаками после драки, причем за кулисами, КГБ начал дирижировать целым хором своих провокаторов, громко и навзрыд оплакивающих покойную империю. Бурные аплодисменты, которые прозвучали на заявление Бабурина, свидетельствовали о том, что новый спектакль приближается к стадии генеральной репетиции, и главные роли в нем поручены актерам, претендующим на постоянную роль героев. Бабурин быстро вошел в эту роль, быстро выдвинувшись в лидеры гак называемой "непримиримой оппозиции", которая, не имея не только какой-нибудь четкой экономической программы, но даже и идеологической, занималась под мудрым водительством своих вождей-"героев" только тем, что от души поносила последними словами президента Ельцина, денно и нощно боролась с сионизмом, разоблачая последний как в кремлевском правительстве, так и по всему миру. Было ясно, что на такой платформе далеко не уедешь. Движению необходимо было срочно создать прочную идеологическую основу. Накануне VII съезда "куратор" Бабурина из КГБ (или МБР, как ныне невнятно называлась эта организация) срочно вызвал своего подопечного на явочную квартиру. Вместе с "куратором" пришли еще двое, которые, судя по гладким, с некоторым налетом интеллекта лицам и дорогим костюмам, представляли собой чинов, близких к руководству. Они поздравили Бабурина с политическими успехами, заявив, что очень рады выходу своего агента на национальную арену и передали ему ряд материалов с просьбой их обработать и опубликовать под своим именем в одной из оппозиционных газет более умеренного толка, чем, скажем, "День" или "Русское Воскресенье". Что же это были за материалы, вышедшие из недр организации, неоднократно хвастающейся, что собрала под своей крышей всю элиту аналитической и исследовательской мысли нации. КГБ, как известно, был устойчивым гибридом политической полиции и идеологической инквизиции, главной задачей которого было обеспечение покоя и процветания царствующей партийной элиты-номенклатуры, наслаждающейся "самым передовым в мире общественным строем" под защитой своего "боевого отряда", надежно изолировавшего элиту от народа, а народ - от элиты. Народ же нужно было не только держать в вечном страхе, истреблять, гноить в лагерях и учить работать за вымпел или грамоту с профилем Ильича, но и чем-то занять. Поэтому в течение 70 лет многомиллионный народ занимался поиском шпионов и диверсантов. Сначала, что говорится, всем миром выискивали агентов Антанты, саботажников, шпионов, диверсантов, кулаков, подкулачников, троцкистов, бухаринцев, фашистов, наемников империализма, уклонистов, оппортунистов, космополитов, врагов народа, агентов ЦРУ, сионистов, диссидентов. Уже на последнем вздохе "развитого социализма", перед самым крушением СССР, шеф КГБ Владимир Крючков придумал новый термин "агент влияния" и пытался мобилизировать на поиск "агентов влияния" все отбившееся от рук население страны. Крючков, как известно, отправился за решетку, даже не успев приступить к осуществлению своего гениального изобретения, поскольку и дураку ясно, что "агентом влияния" можно было объявить кого угодно, как когда-то "врагом народа". Над выдумкой Крючкова посмеялись и забыли. А совершенно напрасно, как говаривал вождь мирового пролетариата. Через некоторое время в газете "Советская Россия", где собрались публицисты так называемой "Чикинской школы", стремительно сбежавшие из социализма в национал-социализм, появилась огромная статья "Агенты влияния". Автором статьи был Бабурин, хотя для видимости он прикрылся еще тремя соавторами, никогда до этого не грешивших пером. Прошло всего полтора года с момента августовского путча, и 33-летний "баловень Российского парламента" Сергей Бабурин подхватил жупел "агент влияния", выпавший из ослабевших рук узника "Матросской тишины" Владимира Крючкова. "Агентами влияния", по мысли, почерпнутой Бабуриным из аналитических шедевров Министерства безопасности, являлись Бурбулис, Гайдар, Полторанин и прочие негодяи из ельцинского окружения. "Агентами влияния, - смело утверждал Бабурин, - являются "целые группы и движения. Например, "Демократическая Россия", - подчеркивал Бабурин, видимо, забыв что именно на платформе "Демроссии" он и пробрался в Верховный Совет. В статье делался намек, что "шпионами" руководит сам Ельцин. Иначе как объяснить недавний визит в Москву директора ЦРУ Гейтса и его встречу с Ельциным, если не тем фактом, что "дупло" оборудовано прямо в Кремле. Так американскому империализму удобнее. "Гласность, демократия, права человека, - объяснял читателям Бабурин, - всего лишь словесная мишура... цели, поставленные "хозяином"... Приверженность к демократии, общечеловеческим ценностям, достижениям мировой цивилизации являются характерными признаками, присущими всем агентам влияния". Это было, без сомнения, очень смелое заявление, если вспомнить, что оно было сделано в стране, где около 100 миллионов человек были безжалостно истреблены под яркие публикации и заявления именно такого рода. Статья об "Агентах влияния" была призывом прекратить сезон всяких там демократических дискуссий и открыть новый сезон посадок. Ибо с "агентами влияния" не следует ни спорить, ни церемониться. Их надо выявлять и истреблять. Если бы об этом вещал и мечтал сам Бабурин, то это можно было отвести на счет явной малограмотности провинциального карьериста, одуревшего от возможностей, предоставляемых демократией. Но это был крик мечты той самой "аналитической элиты", которая, перестав истреблять миллионами собственный народ, задыхалась, корчилась и пыталась всеми способами отсрочить свой неизбежный конец. Все, кому надо, поняли, а некоторые знали, кто вещает со страниц "Советской России" бабуринским голосом. А потому статья стала программной. Ее призыв сомкнуться в борьбе с "агентами влияния" на почве русского патриотизма и идеологии национал-социализма был услышан. Стремительность, с которой растерявшиеся было бывшие функционеры КПСС, КГБ, ХОЗУ, ВПК и прочих номенклатурных подворий коммунистического режима ринулись в новую идеологию, обгоняемые разномастными новыми карьеристами, невольно наводила на мысль, что автор известного афоризма о патриотизме как последнем прибежище негодяев был абсолютно прав. На обломках коммунизма "славные чекисты", оставшись без родной хозяйки-партии, возмечтали своими силами построить нацистско-православное царство. И в качестве одного из первых апостолов не нашли никого лучше Бабурина. Его пухлые щечки, усы и бородка эспаньолкой продолжали мелькать на красно-коричневых митингах разной интенсивности, в президиумах, на тайных квартирах и официальных приемах, на встречах с писателями, где блистал эрудицией, сравнивая съезды народных депутатов с "Бородинской битвой, где не будет победителей", предсказывая "летом пожар Москвы", а осенью - "бегство Наполеона". Мартовский съезд, на котором Бабурин сражался, как гладиатор, чтобы одним ударом смести с арены и Ельцина, и своего старого соперника Хасбулатова, действительно, не выявил победителей. Организованные ФНС весенне-летние беспорядки в Москве, хотя и не обошлись без человеческих жертв, к пожару столицы, слава Богу, не привели. И вот наступила осень - назначенное Бабуриным время "бегства Наполеона"... Бабурин слушал, как Хасбулатов, в голосе которого звучала скорбь, информировал собравшихся народных депутатов о том, что в стране произошел государственный переворот, подчеркнув, что кроме народных депутатов, Россию спасти некому. Спикер сообщил об уже принятых мерах: территориям дано указание провести сессии, установить контроль над прессой, радио и телевидением, в Москву вызваны на внеочередной съезд все депутаты. Организована и оборона Белого Дома. Ее возглавил генерал Ачалов, также народный депутат, - человек опытный, бывавший в переделках и похлеще. Еще более скорбным голосом Хасбулатов сообщил коллегам, что в здании отключена правительственная связь - это очень затрудняет руководство страной - и ставит на голосование решение Верховного Совета о "немедленном включении правительственной связи". Бабурин автоматически нажал кнопку "За". Все присутствующие проголосовали единогласно. Затем Хасбулатов огласил распоряжение Центральному банку - прекратить финансирование исполнительной власти. Это вызвало бурные аплодисменты. Бабурин не хлопал, но его приклеенная усмешка стала несколько зловещей. Все шло как-то медленно и томительно. Началась новая тягомотина. Хасбулатов стал зачитывать длинную телеграмму о том, что депутаты Октябрьского, Краснопресненского и Пролетарского райсовета Москвы признали указ президента на своей территории недействительным. Снова бурные аплодисменты. И, наконец, переход к главному. Ставится на голосование вопрос о лишении полномочий нынешнего президента Российской Федерации Ельцина Бориса Николаевича, посягнувшего на Конституцию страны и органы представительной власти. В зале устанавливается напряженная тишина, отвечающая важности момента, взорванная громом почти истерической овации. 144-мя голосами при шести воздержавшихся президент Ельцин объявляется низложенным. Тут же депутатам представляется новый президент России - Руцкой Александр Владимирович. Переждав оглушительные аплодисменты, Руцкой занимает трибуну. "Уважаемые сограждане! Довожу до вашего сведения, что с сегодняшнего дня в строгом соответствии с Конституцией и законами Российской Федерации я, Александр Руцкой, принимаю на себя исполнение обязанностей президента России..." С этим заявлением Руцкой уже выступил два часа назад. Заявление было записано на кассету, которую предстояло размножить, отправив затем во все концы страны и мира. Держа в руке брошюру с Конституцией РСФСР, Руцкой, пытаясь (тщетно) придать своему голосу какое-то подобие торжественности, приносит президентскую присягу. Если Бабурин и умел что-то делать профессионально (или, но крайней мере, гораздо лучше других) - это появляться у микрофонов в зале, что он демонстрировал на всех заседаниях Верховного Совета и съезда. Вот и сейчас, не успели прозвучать последние слова присяги Руцкого, а Бабурин уже стоял у микрофона. Не скрывая некоторого превосходства в тоне, Бабурин посоветовал новому "президенту" немедленно назначить своих министров во все ключевые Министерства, в первую очередь, конечно, в так называемые "силовые", то есть своих министров обороны, госбезопасности и внутренних дел - три опоры, на которых, как на трех китах, веками восседали все российские режимы. "Очень дельное предложение", - соглашается Хасбулатов. Руцкой с готовностью кивает и что-то записывает в книжечку. Вид у него какой-то суетливый, что и понятно. После долгих месяцев гонений и опалы к роли президента надо привыкнуть. Нужно время. Хотя бы месяц. Следующим от микрофона выступает народный депутат Михаил Челноков - тоже большой мастер захватывать микрофоны и закатывать внутрипарламентские истерики. Именно Челноков бросил якобы свои "ваучеры" в лицо вице-премьера Чубайса, хотя позднее выяснилось, что это были листки чистой нарезанной бумаги. Последние три месяца, несколько выбитый из колеи результатами мартовского съезда и апрельского референдума, Челноков, пробиваясь к микрофону, постоянно возмущал спокойствие в зале, пробуждая даже вечно дремлющее "болото" воплями о точной информации, что к Белому Дому стягиваются бронетранспортеры со спецпазом, ОМОНом, альфами и дельтами, что подписаны уже списки депутатов, подлежащих расстрелу на месте, аресту, интернированию, ссылке. Это случалось так часто, что даже его сторонники тихонько посмеивались. Нет, эта власть слаба. Она не способна защищаться. Гнилая демократия. Челноков предлагает немедленно снять с должности министра внутренних дел Виктора Ерина и назначить на его место его заместителя, генерала Дунаева, недавно снятого с должности указом президента. На этот раз закивали головами синхронно и Хасбулатов, и Руцкой. 01:30 Виктор Анпилов появился около Белого Дома во главе относительно небольшой колонны своих сторонников из организованной им партии "Трудовая Москва". У здания Верховного Совета шел непрекращающийся митинг. С балкона, меняя друг друга, выступали неизменные митинговые ораторы, вроде лидера коммунистов Зюганова и неистовой Умалатовой. Но как митинговые ораторы они и в подметки не годились Виктору Анпилову. Если верно, что Всевышний создает каждого человека для выполнения какой-то конкретной задачи, то Анпилов можно с уверенностью сказать, был создан специально для митингов. Никто лучше него не умел завести толпу простыми криками: "Смерть оккупационному правительству!", "На виселицу всех, кто поднимет руку на нашу социалистическую Конституцию!", "Мы уничтожим любого, кто..." и тому подобное. В прошлом третьеразрядный радиожурналист и мелкий стукач-провокатор КГБ, работающий с диктофоном в кармане и провоцирующий своих друзей и сослуживцев на "рискованные высказывания", а затем передающий эти пленки "куда следует", Анпилов нашел применение своим талантам только в эпоху демократии, получив, наконец, задание, достойное его. Крики "кровавый палач Ельцин", которые так любили реветь в микрофоны большие и малые лидеры "Фронта национального спасения", не влекли за собой никакой ответственности, - ни юридической, ни моральной, ибо в условиях российского варианта демократии от клеветы и оскорблений не был огражден даже глава государства. В России всегда, когда перестают вырывать языки за "хулиганские слова в адрес верховной власти и особенно ее представляющих", начинается нечто совершенно невообразимое. Как-то первый секретарь одного из московских райкомов партии выразил сомнение, что товарищу Сталину так уж к лицу тот френч, в котором "вождь всех народов" постоянно появлялся на людях. Секретарь пропал в тот же день, до сих пор не реабилитирован, и его семья не получает никакой пенсии. Немного позднее один из аппаратчиков ЦК поделился с каким-то дружком своим впечатлением о том, что "товарищ Брежнев что-то последнее время неважно выглядит". Времена уже были до неприличия либеральными, поэтому аппаратчика просто выгнали с работы за "распространение клеветнических измышлений", затем нагрянули с обыском домой и на дачу, нашли довольно большую сумму в долларах, начали следствие и довели до инфаркта. Теперь же на эти крики о "кровавом палаче" никто никак не реагировал. Ну, может быть, какая-нибудь либеральная газетка и задавала вопрос: как же так можно оскорблять впервые в истории России всенародно избранного президента? Но эту газету можно было разыскать разве что в какой-нибудь Центральной библиотеке. Все было бы ничего, но подобная индифферентность действовала на нервы крикунам, и, что самое главное, сами крики не приносили им желаемого удовлетворения, а потому и звучали весьма фальшива Уж очень хотелось, чтобы власти постреляли кого-нибудь, хотя бы из пулемета. Но кого? Тем, кто кричал, естественно, не то что под пулеметы, но даже и под милицейские дубинки лезть совершенно не хотелось. Даже товарищ Зюганов, заявивший как-то, что "не пожалеет жизни" во имя светлых идей, не мог четко ответить на вопрос одного наглого журналиста: о чьей жизни идет речь - его собственной или кого-то другого? Стал заикаться и что-то путанно объяснять о "социальной справедливости". Поэтому задание, возложенное на Анпилова, выглядело грандиозным и заложило основу одного из самых гнусных преступлений в послевоенной истории. В Москве, как, впрочем, и во всех крупных городах, имелось огромное количество бездомных и бродяг, официально именуемых в криминальных и социологических сводках как лица категории БОМЖ и З, что означало Без Определенного Места Жительства и Занятий. Ибо само слово "бродяга" или "бездомный" до недавнего времени было категорически запрещено употреблять, да и в наши времена эти слова употребляются сквозь зубы и с неохотой. В одной Москве "бомжей" было, если верить милицейским сводкам, более ста тысяч. Крушение СССР и экономический кризис, обрушившийся на Россию, почти удвоил их число за счет беженцев, бежавших из так называемых "горячих точек" бывшего Союза, где русское население неожиданно превратилось либо в "оккупантов", либо в "нежелательных иностранцев без гражданства". Спасаясь от резни, тысячи семей, бросая дома и нажитое за многие годы имущество, стремились в Москву, надеясь, что Родина-мать окажет им хоть какую-то помощь. И, как всегда, ошибались Бомжи жили на вокзалах, в подвалах домов и на чердаках, в заброшенных "долгостроях" и бомбоубежищах в палаточных городках, разбитых прямо на центральных улицах столицы, крутились на многочисленных рынках и барахолках, стихийно возникающих во многих районах гигантского города, чье население, в который уже раз в истории, думало не о жизни, а о выживании. Бомжи, как и все бродяги в мире, менее всего уважали какие-либо законы, а в сегодняшней Москве, где вал уголовной преступности грозил сокрушить все правоохранительные структуры и затопить город, огромное количество бродяг можно навербовать для совершения любых преступлений. Тем более, что основной процент бомжей составляли молодые и крепкие мужчины. Другие бы просто не выдержали подобной жизни. Именно из них Виктор Анпилов и предложил создать партию, которую, со свойственным ему удалым цинизмом, назвал "Трудовая Москва", а позднее - "Трудовая Россия". В самом деле, навербованный на вокзалах и толкучках контингент очень напоминал пролетариев в их классическом изображении на полотнах времен социалистического режима. Но как ни подходи к этому вопросу, необходимо признать, что хотя эти люди и не представляли рабочий класс, в новые вожди которого метил Анпилов, они, безусловно, являлись обездоленными и выброшенными из общества по миллиону различных причин. Работать с подобными людьми было достаточно легко. Бомжи рады любому заработку и, в принципе, готовы на любую самую грязную и тяжелую работу, если кто-нибудь рискнет эту работу им предложить. Имея огромные фонды, Анпилов мог навербовать подобных людей на "многотысячные народные демонстрации" под любыми флагами и лозунгами. В начале каждому платили от 25 до 50 рублей. Как обычно, из толпы быстро выделились прирожденные лидеры и "особопонятливые", которые сразу стали получать больше. По мере инфляции "гонорар" повышался, и к маю 1993 года некоторые активисты уже за разовую акцию получали до 20 тысяч рублей. В толпе бомжей можно было растворить небольшие, но хорошо обученные группы профессиональных уличных бойцов, которых особо отбирала специальная служба, открытая при Фронте национального спасения и напечатавшая по этому случаю даже специальные анкеты для лучшего отбора. Все бродяги имеют склонность к спиртному. Водка помогает выжить в тех нечеловеческих условиях, в которых приходилось им существовать. Это требовало дополнительных расходов, но позволяло, в случае необходимости, использовать специальные наркотики, превращающие людей в запрограммированных на сокрушение злобных роботов. Однако была необходима и какая-то идеология. Для бродяг их главным врагом, а, вместе с тем, и воплощением наивысшей власти, всегда был участковый, а то и просто постовой милиционер. Вид милицейской формы вызывал в них смешанное чувство страха и ярости. Милиция, как правило, с ними никогда не церемонилась, но и им приходилось порой отводить душу в рукопашных схватках, проходящих чуть ли не ежедневно в темноте паутины подвалов, переходов и проходных дворов гигантского загаженного, кишащего крысами и дико уголовной шпаной, лабиринта, в который была превращена "столица мира, сердце всей России". Другими словами, это был замечательный контингент, генетически настроенный на столкновение с органами правопорядка. Но этого было мало. Просто натравливать толпу на милицию, да еще за собственный счет, было бы и глупо, и вульгарно. Необходима была еще и какая-то политическая подоплека. Рассказывать бомжам сказки о социальной справедливости, царящей повсеместно в годы коммунистического режима, было бы самоубийством. Кто-кто, а они то познали эту самую "коммунистическую справедливость" лучше других на собственных шкурах. Объяснять им бесперспективность рыночной экономики в реальных условиях России? Объяснять им все преимущества парламентской республики перед президентской? Доказывать ненужность в России самого института президентства? Плакать о превращении России в сырьевой придаток Запада? Звать их в поход к теплым водам Индийского океана и разъяснять, что Кувейт является законной провинцией Ирака? Доказывать, что именно конверсия ВПК погубит Россию? Нет. Все это было от них настолько далеко, что явно не произвело бы ни малейшего впечатления. "С массами, - учил Ленин, - надо говорить на языке им попятном". А потому великий вождь и выиграл дебют своей смелой игры, когда зажег сознание масс гениальным лозунгом "Грабь награбленное!". Новый вождь пролетариата ничего нового, естественно, придумать не мог, а потому пустил в дело пусть старый, но вполне отработанный и редко дающий осечку метод, хотя и несколько затасканный от частого употребления. Было доходчиво объяснено, что в данный момент в России власть захватило жидовское правительство во главе с Беней Элцером. Фамилия варьировалась па разных политзанятиях: Элькин, Эльцман и тому подобное. Выбор простой: или ты за жидов, или - против. Если против, вступай в наши ряды и иди бить тех, кто не с нами. От ста до четырехсот бродяг по разным причинам гибнут в Москве ежедневно. Даже при наличии явных признаков насильственной смерти и даже зверского убийства правоохранительные органы никогда не снисходят до проведения какого-либо следствия. "Убит в очередной разборке", и все. Никто не ищет пропавших, никому они не нужны. А вчерашние собутыльники молча помянут приятеля, имени которого они зачастую просто не знали. Помянут, если найдут, что выпить. Это был идеальный контингент, которым решили пожертвовать во имя светлого будущего оставшихся без власти партийных функционеров всех мастей. НО ВЛАСТЬ УПОРНО ОТКАЗЫВАЛАСЬ СТРЕЛЯТЬ. В июне 1992 года Анпилов испытал свое воинство в условиях, максимально приближенных к боевым, если выражаться военным языком. Он повел толпу па штурм телестудии "Останкино" под нехитрым лозунгом "Бей жидов!", "Смерть жидам!", "Долой жидовское телевидение!", "Убирайтесь в Израиль!" и тому подобное. Таким способом подохшая партия пыталась восстановить потерянный контроль над электронными средствами массовой информации. Надо отметить, что навербованные Анпиловым бомжи и их прошедший политминимум "актив" оправдали каждую копейку из денег КПСС, которую Анпилов вынужден был на них истратить. Лихие лозунги анпиловского войска мирно уживались с немногочисленными красными флагами и портретами общепризнанных классиков марксизма Ленина и Сталина. Еще Гитлер заметил, что самые лучшие нацисты получаются из бывших перековавшихся коммунистов. И был совершенно прав. Лихие "анпиловцы" с упоением лупили своими лозунгами и фанерными портретами великих вождей милиционеров и работников телевидения. Хором ревели: "Смерть жидам!" Плевали в лица проходящим на работу дикторшам и ведущим, чьи миловидные облики знала вся страна. Стекла студии сыпались под градом камней. НО ВЛАСТИ НЕ СТРЕЛЯЛИ. Несколько дней продолжалась оргия у главной телестудии страны. На крытых, армейского типа, грузовиках беснующейся толпе подвозили водку. По этой причине и по причине полной безнаказанности ряды "анпиловцев" росли, формируясь у Рижского вокзала в колонны и двигаясь нестройными рядами к месту "боя". Власти не только не стреляли, но и пошли на переговоры с Анпиловым, рядом с которым во всем блеске своей формы генерал-полковника находился и Макашов. Держа перед собой громкоговоритель, Анпилов ревел простые и ясные лозунги: "Пусть оккупационное, антирусское (ему приходилось в публичных заявлениях несколько ограничивать себя и эпитетах) правительство услышит могучий голос трудового народа!" - "Бей жидов!" - ревела пьяная толпа. На переговорах выяснилось, что оппозиция всего-навсего требует фиксированного времени на телевидении, чтобы донести помыслы и чаяния "Трудовой Москвы" до всей России. На это требовалось столько эфирного времени, что переговоры зашли в тупик. Анпилов заявил, что в противном случае ему не удастся удержать "пролетариат" от разгрома телестудии, на которую его питомцы смотрели уже как на еврейскую лавочку где-нибудь в Кишиневе