е простая методика далекого и не очень далекого прошлого была не то что забыта, а просто уже невозможно было обратиться к еще оставшимся специалистам без риска, что все это завтра же не появится в печати из-за того, что "специалисту" вовремя не дали квартиру или он не совсем доволен своей пенсией. А в таких условиях, в условиях отчаянного прыжка из средневековья в современный мир, изолировать опальных военных от общества, а пуще того, - друг от друга и от армии было совершенно невозможно. И если у кого-нибудь возникло ощущение, что армия была в восторге от происходящих в стране радикальных перемен, то он здорово ошибся. Армия, по образному выражению полковника Уражцева, представляла собой в настоящий момент ворох сухих листьев, перемешанных с опилками, готовых вспыхнуть от любой искры, упавшей с сигареты какого угодно авантюриста. Полковник Уражцев несколько, как всегда, преувеличивал, забыв добавить, что этот самый авантюрист должен был носить генеральские погоны, потому что на всех нынешних политиков армия смотрела со смешанным чувством недоумения и откровенного презрения. При этом было совершенно безразлично, ратовал ли этот политик за армию или против нее. Главным было то, что поворот в государственной политике и развал СССР фактически нанес армии такое сокрушительное поражение, в сравнении с которым все вместе взятые катастрофы первой и второй Мировых войн могли показаться детскими забавами. И никакой политик, каким бы "соловьем генерального штаба" он ни заливался, не мог уже восстановить всего того, что рухнуло, сметено и перестало существовать. А все они были виноваты в том, что произошло. И не в последнюю очередь те, кто ныне составил руководство мятежного Верховного Совета, почти единогласно ратифицировавшего так называемые Беловежские соглашения, которые больней всего ударили по армии. Подобные настроения царили в Вооруженных силах, пронизывая их и по вертикали, и по горизонтали. От призывника, не желающего служить в армии и предпочитающего тюремную зону армейской казарме, до командующего, распродающего направо и налево военное имущество (и оружие, естественно) по принципу "пропади оно все пропадом", - все носило следы небывалой в истории военной катастрофы. Ачалов прекрасно знал настроения в армии. Прошло совсем немного времени после "августовского путча", и он уже получил возможность почти свободно разъезжать по частям и военным учебным заведениям, искренне и сердечно беседовать со многими своими бывшими сослуживцами и подчиненными. Никто и не думал скрывать от него своих настроений. Всем хотелось выть от неслыханного унижения, которому подверглись Вооруженные силы, еще недавно державшие в страхе весь мир. Но что делать? Взять Кремль и подавить гусеницами всех этих жидо-демократов - дело пяти минут. А что дальше? Дальше - восстанавливать СССР, утверждал Ачалов. Это дело двух недель, с учетом самых отдаленных уголков страны. Что такое все эти независимые идиотские государства, начиная с Украины? Армия-то там наша, советская, которая еще лет на сто останется советской. Просто по телетайпу Министерства обороны или Генштаба передать им соответствующие приказы, и дело с концом. Все боялись гражданской войны. С кем гражданская война, удивлялся Ачалов. С кем вести эту войну, если армия одна! Надо только, чтобы никто не пошел друг против друга, а все объединились. Или, в крайнем случае, не мешали бы нам, если уж им так страшно. Помимо всех унижений и катастроф, которым армия беспрерывно подвергалась со времени афганской авантюры, повлекшей за собой целую серию необратимых событий, включая развал Варшавского пакта и разгром армии товарища Хуссейна в Персидском заливе, ей грозила еще одна катастрофа - по большому счету, не менее унизительная, чем все предыдущие. В правительственных кругах постоянно обсуждался вопрос о резком, сокращении вооруженных сил, что любая армия всегда воспринимает крайне болезненно, а бывшая советская армия, учитывая ее специфику и традицию воевать "числом и неумением", - тем более. Другими словами, армия и слова не сказала бы, если бы кто-то нашел волшебный способ восстановить "статус-кво", существовавшее на 1978 год. Однако, как всем этого ни хотелось бы, многие понимали, что это уже невозможно. Если, конечно, не произойдет какого-либо чуда. Скажем, Соединенные Штаты в одно мгновение провалятся в океан или что-нибудь в этом духе. Конечно, можно договориться, в принципе, со многими командующими, сохранившими свои посты на обломках погибшей империи. По получении условного сигнала они, в принципе, довольно легко могут арестовать или разогнать разные там суверенные правительства и объявить о воссоздании СССР с временным введением на его территории военного положения. Но тут же возникла куча вопросов. А кто в Москве возьмет на себя бремя военного диктатора? Нет личностей. Все мелковаты для подобной ответственности. Руцкой? Несерьезно. Варенников? Судя по его последним высказываниям, ему уже место в богадельне. Тут, недавно выступая перед школьниками старших классов, генерал, выпущенный из тюрьмы до суда, рассказывал им об афганской войне, снова слово в слово повторяя идиотскую версию, составленную некогда умниками из ГЛАВПУРа для информации населению. "Ограниченный контингент", по словам генерала, только тем и занимался в Кабуле, что сажал деревья, а иногда, по просьбе местных жителей, оказывал помощь в проведении сельскохозяйственных работ. Закончив посадку деревьев и наладив стране сельское хозяйство, "ограниченный контингент" вернулся на Родину. Было ясно, что генерал живет вне времени и пространства, поскольку на вопрос одного из школьников, как же, выполняя указанные задачи, "контингент" умудрился потерять 15 тысяч человек убитыми и 60 тысяч - искалеченными, истребив при этом примерно миллион местных жителей, генерал заявил, что это все - империалистическая пропаганда. А, казалось бы, боевой генерал, участник знаменитого парада победы 1945 года, бывший совсем недавно главкомом сухопутных войск. Всего-то прошло два года, а как быстро все военные (да, и не только военные) деятели эпохи "развитого социализма" превратились в динозавров из какого-то, уже казавшегося доисторическим, прошлого. Ачалов скромно, намеками, предлагал себя в будущие диктаторы. Все делали вид, что намеков не понимают, уклонялись, но никто не сказал: "Да, Слава. Кроме тебя никто этот пост не осилит!" Обидно было. Но никто не хотел видеть Ачалова диктатором, равно как никто не хотел им становиться сам. За одно подобное неосторожное слово можно при очередной "разборке" и головой заплатить. За 70 лет строительства коммунистического общества самыми умными стали именно военные. Самое большое, на что решались самые рисковые - это на слова: "Давай, Слава! Действуй! Ежели чего - поможем, конечно". Но ничего конкретного. И генералы стали втягиваться в прелести рынка, а в прошлом вроде бы тоже было хорошо, но не так вольготно. "По крайней мере, - уверил Ачалова командующий сухопутными войсками генерал Семенов, - ты можешь быть уверен, что мы не выступим против. Только не наделай глупостей". Главком не стал уточнять, что он имел в виду, говоря о "глупостях", да и Ачалов не стал расспрашивать. Между тем, он начал появляться в Верховном Совете, на что имел полное право как народный депутат. А когда Хасбулатов предложил ему пост своего личного военного советника, он, ненавидя спикера всеми фибрами своей израненной души, не отказался и был даже рад. Сблизившись с руководством Верховного Совета, Ачалов понял, что они, в сущности, планируют то же самое, что и он, если не считать мелких деталей. Прошло немного времени, и Хасбулатов назначил опального генерала руководителем аналитической группы Верховного Совета по "прогнозированию и изучению положения в регионах Российской Федерации". Теперь Ачалов мог совершенно легально разъезжать по России, подбивая на мятеж своих бывших коллег и подчиненных. Впрочем, с таким же успехом, что и раньше. Однако у него почему-то сложилось мнение, что стоит только начать, как вся армия в едином порыве встанет под его знамена сразу по получении условного сигнала. Психологически это объяснить можно просто. Тот факт, что его никто не пытался задержать на многочисленных КПП, а генералы не только не уклонялись от встреч с ним, по, напротив, принимали его с искренним радушием, беседуя с ним за коньяком в саунах, на охоте и в некоторых других местах, известных только военному руководству, породило у Ачалова иллюзию, что все они разделяют не только его взгляды, но и его убежденность в необходимости силовых действий. Честно говоря, ему было противно работать с Руцким и Хасбулатовым, которых он искренне считал чуть ли не самыми главными виновниками крушения страны, которые хотя и опомнились с некоторым опозданием и готовы частично свою вину искупить, но, тем не менее, вполне заслуживают, чтобы после победы оценку их гнусным действиям в 90 и 91 годах дал военный трибунал. А будь его, Ачалова, воля, он их расстрелял бы прямо сейчас, прервав их мышиные интриги, которыми они продолжают заниматься вместо того, чтобы действовать быстро и решительно. Сам Ачалов всегда был готов к действиям и немедленно, после назначения министром обороны пытался к этим действиям перейти, что оказалось совсем нелегким делом. Правительственная связь была отключена, чрезвычайная линия прямой связи - тоже. В пресс-центре еще работали телетайпы информационных агентств, но передавать свои приказы и замыслы через прессу совсем не хотелось. Что же касается простых телефонов московской автоматической сети, - то они работали, но все попытки Ачалова дозвониться до ключевых управлений Министерства обороны были тщетными: либо никто не снимал трубки, либо было наглухо занято. В нескольких академиях удалось дозвониться до дежурных. Те молча выслушивали приказ: всем слушателям и командному составу с табельным оружием следовать на защиту Белого Дома, - отвечали, что все доложат командованию и вешали трубку. Ачалов слишком долго служил в армии, чтобы не знать, что не так реагируют на приказ, отданный лично министром обороны. Получив такой приказ, дежурный имеет полное право сам поднять академию "в ружье", а начальник академии, где бы он ни находился, обязан в течение 15 минут доложить о выполнении приказа непосредственно министру обороны. Но никто ничего не докладывал и никто не маршировал к Белому Дому с оркестром и табельным оружием. Было досадно, поскольку у Ачалова был собственный план, который он даже в принципе не желал согласовывать с "президентом" Руцким, которого презирал не меньше, чем Хасбулатова. План заключался в быстром захвате Кремля, Генштаба, ГРУ и государственного телевидения. Далее должен был следовать арест Руцкого и Хасбулатова, проведение через остатки Верховного Совета (или без него) закона о чрезвычайном положении с "временной" передачей ему, Ачалову, диктаторских полномочий. А далее, как ему казалось, все уже было бы делом техники. Все, вплоть до воссоздания Варшавского пакта и Берлинской степы. Деятельность Ачалова на посту руководителя аналитической группы по "прогнозированию и изучению положения в регионах Российской Федерации" не ограничивалась территорией России. Он побывал почти во всех странах бывшего Варшавского пакта и говорил с нужными людьми, которые хотя и находились не удел и без пенсий, а порой - и под следствием, тем не менее, заверили генерала, что стоит России начать, бывшие сателлиты сдетонируют мгновенно и вернут власть "трудовому народу", как поэтически любили называть однопартийную тоталитарную диктатуру. В марте Ачалов посетил и своего давнего знакомца, Саддама Хусейна. После "Бури в пустыне", где Саддама по-черному подставили советские дружки, иракский диктатор выслушал планы Ачалова мрачно и холодно. Ачалов снова просил помощи у старого друга. Сущий пустяк: не мог ли тот после начала событий в России куда-нибудь снова вторгнуться, чтобы отвлечь внимание Запада (в первую очередь конечно, американцев) от событий на территории бывшего СССР? Куда вторгнуться? Скажем, еще раз в Кувейт. Или в Иорданию, якобы для выхода на израильскую границу. Или, в крайнем случае, еще раз зафитилить парочкой "Скадов" по Тель-Авиву? Хусейн слушал благожелательно, как и положено в разговоре с гостем по исламской традиции, даже если после разговора гостя придется зарезать. Кивал. Но влезать в какие-то дела с русскими больше не захотел. Может быть, генерал не знает, во что ему, Хусейну, обошлась остановка американских танков на полпути к Багдаду? Нет, все. Сами нападайте на Кувейт и на кого угодно, а он посмотрит на это из Багдада и, если все кончится хорошо, то прикажет эту операцию разобрать на научной конференции в Военной академии. Помочь деньгами? Это - пожалуйста. Оружием? У вас что, свое оружие кончилось? Его безопаснее возить из Ирака, нежели, скажем, из Теплого стана, где проходила стажировку президентская гвардия Саддама? Сошлись на 10 миллионах долларов. Сам Ачалов, надо отдать ему должное, к большим деньгам особого пристрастия не имел и, в отличие от многих своих коллег, казнокрадством не занимался. За что его, кстати, многие не любили. Полученные от Хусейна деньги сдал Хасбулатову. Тот поднял на генерала свои умные глаза. "Чрезвычайный фонд, - пояснил Ачалов. - Держите до случая". Хасбулатов деньги любил, и очень. Зарплату получал в пятнадцати местах и с большим удовольствием, но к этим деньгам даже не притронулся. В серо-голубых глазах десантного генерала поблескивали такие льдинки, что Руслан Имранович шестым чувством прожженного авантюриста понял: случись что, пристрелит его Ачалов, и слова не скажет. Сейчас, убедившись в том, что никто совсем не спешит выполнять его приказы и свои обещания, Ачалов, стремясь к активным действиям всей своей динамичной натурой, решил начать эти действия с помощью тех ничтожных сил, которые уже находились в его распоряжении. Правда, чисто теоретически, поскольку он даже не знал их точного состава, а также и того, насколько на эти "силы" можно было положиться. Речь шла о "Союзе офицеров" подполковника Терехова, а у того никак нельзя было толком узнать, каков состав этого "Союза", хотя бы в Москве. Терехов талантливо темнил, давая попять, что под его знаменами собралась чуть ли не целая армия, но на многочисленных собраниях "Союза" Ачалов видел только престарелых ветеранов, сидевших, опершись на стариковские палки, в мешковато сидящей форме старого образца. Последние участники Великой войны, на которых обрушилась очередная национальная, по их мнению, катастрофа, готовые на все во имя возвращения старых времен. Готовы-то они были на все, но сделать уже, увы, могли очень мало. Говорили, и то с трудом, символизируя навсегда уходящую эпоху великого безумия. А молодежи почти не было. "Они же на службе, - многозначительно говорил подполковник Терехов. - Не хотят "светиться". Порядки-то ныне какие? Выгонят из армии в шесть секунд". 05:30 Подполковник Терехов знал, что говорил. Его самого уже разок турнули из армии. Но времена были такими, что подполковник подал в суд на министра обороны генерала армии Павла Грачева... и выиграл процесс. Случай для России невероятный, даже если обозреть всю тысячу лет ее фиксированной истории. Такие вот настали времена в период "диктатуры" президента Ельцина. Слегка запыхавшись, подполковник влетел в кабинет Ачалова. Его привез из дома специально посланный рассыльный. Лидер "Союза офицеров" был обременен женой и тремя дочками, но несмотря на это, а может быть, именно поэтому, рвался в бой, как никто. Он всех призывал к решительным действиям, яростно критикуя все течения и группы, слившиеся во "Фронт национального спасения", за любовь к говорильне и нерешительность в действиях. Он презирал Макашова за то, что тот слишком много времени уделяет своей даче. Он недолюбливал бывшего генерала КГБ Стерлигова, считая, что тот, довольно неумело и неохотно играя навязанную ему "конторой" роль всероссийского лидера, просто под шумок обделывает свои делишки. Даже к "Пламенному трибуну оппозиции", бывшему генералу Филатову, который в обстановке полной безнаказанности открыто требовал со страниц "Дня" убийства президента, Терехов относился без должного уважения. В газете писать легко, а ты сам возьми автомат и шлепни президента. Тогда ты будешь человек дела. "Нужно не разглагольствовать, а действовать", - мрачно заметил Терехов, прочтя филатовскую статью. Уважал Терехов только генерала Ачалова, от которого шла мощная энергия действия, хотя, ради справедливости, нужно заметить, что генерал Ачалов до сих пор "действовал" не больше, чем остальные. Но он тоже входил в "Союз офицеров" кем-то вроде почетного председателя. Ачалову тоже не резон было сильно "светиться": как-никак - народный депутат. При любом его неосторожном поступке пресса поднимала дикий вой, задавая один и тот же академический вопрос: действует ли генерал-десантник по собственному почину или выполняет приказ Хасбулатова, чьим подчиненным ныне является? А с Терехова все было, как с гуся вода. Человеком он был стремительным и безответственным, да и склочным, к тому же, со склонностью к примитивной интриге, как и положено бывшему политработнику. Если кто-нибудь, видя лихой вид и удаль подполковника Терехова, решил, что он заработал две подполковничьи звезды в каком-либо крутом "спецназе" в диких и мрачных ущельях Афганистана или джунглях Анголы, то он жестоко ошибался бы. Ибо свои звезды жаждавший действий подполковник заслужил на ниве политработы. В юности он окончил военно-политическое училище, снабжавшее замполитами и освобожденными комсомольскими секретарями войска ПВО. Кто служил в советской армии, очень хорошо знает, что политработники делали карьеру методами обратного естественного отбора. Трескучая демагогия, звонкое произношение никому не понятных марксистско-ленинских заклинаний, умение врать с лучезарным взглядом и все это в сочетании с доносами на строевых офицеров, вплоть: кто что сказал и кто с кем спит - предопределяло быструю карьеру политработников, которые всегда быстро обгоняли в чинах строевых трудяг. Видимо, все эти качества в избытке были у Терехова, поскольку он сказочно быстро сумел поступить в Военно-политическую академию имени Ленина и даже закончить ее с отличием. Для знающего человека это означает, что мозги у него уже окончательно были вывихнуты наизнанку настолько, что его даже побоялись отправить в какую-нибудь часть, а оставили в очной адъюнктуре на кафедре военного права. В бесправовом обществе везде были натыканы кафедры права. Теме диссертации Терехова мог бы позавидовать сам Арамис, который, будучи иезуитом, оказался фактически прародителем всей политической чернухи коммунистических вооруженных сил. В 1989 году, при поддержке Главного политического управления Вооруженных сил, Терехов даже попытался баллотироваться в Верховный Совет, но поскольку человеческим языком говорить давно разучился, а марксистские заклинания в том году уже работали плохо, то выборы он проиграл. Тем временем рухнул Советский Союз, армия раздробилась по республикам, были упразднены политические органы, а Военно-политическую академию кто-то не без чувства юмора переименовал в Гуманитарную. Другими словами, из-под 38-летнего подполковника Терехова выдернули привычный мир и отняли непыльную работу по оболваниванию личного состава, что было невыносимо для человека, у которого вся жизнь была четко расписана вплоть до получения третьей генеральской звезды генерал-полковника. Академическая деятельность потеряла всякий смысл, а задатки бывшего "политрука" очень пригодились в сладкой отраве митингов, где можно было с пафосом произносить любые подстрекательные и провокационные лозунги под пьянящий рев сторонников. В 1991 году Терехов зарегистрировал созданный им "Союз офицеров" как "общественный клуб, занимающийся социальной защитой военнослужащих". Но никакого клуба, конечно, не получилось, да и никто его не собирался создавать. Идея создания "Союза" заключалась в том, что через него Терехов обязался поставлять "Фронту национального спасения" профессиональных боевиков, главным образом, из офицеров, недовольных крушением коммунистического режима и происходящими в стране переменами. Из этой идеи, возможно, что-либо и получилось бы, будь подполковник Терехов действительно военным. Но политработник, да еще с академическим образованием, единственное, на что способен в реальных условиях нашего сегодняшнего бытия - либо пригреться в тени Зюганова, либо стать профессиональным провокатором, поскольку такой человек больше просто ни на что не способен. Это увидело и командование. В итоге, в ноябре 1992 года Терехов, приказом министра обороны, был уволен в запас по причине "полного служебного несоответствия", хотя никто ему не объяснил, что он, с его образованием и подготовкой, должен делать, чтобы "соответствовать"? Учить солдат основам православия? Прививать им любовь к так называемым "общечеловеческим ценностям", которых он не знал и не желал знать? От одного этого слова с явным сионистским душком тянуло блевать... Казалось бы, Терехову следовало плюнуть в министерский приказ и уйти в профессиональные народные вожди. Тем более, что бывшие структуры ГЛАВПУРа без денег не сидели, получив солидный куш от покойной КПСС и с готовностью финансируя любую нестабильность в стране. Ан, нет. Увольняться со службы лихой политрук не желал. Тоскуя по старым временам, когда его и за меньшие шалости сгноили бы в какой-нибудь отдаленной зоне вместе с семьей, Терехов, отлично понимая, что старые времена ушли, просто рисуясь своей наглостью и безнаказанностью, подал в суд на министра обороны Грачева с иском о "незаконности его приказа", увольняющего его, Терехова, из армии. Терехов обратился в суд Московского гарнизона и, поскольку формулировки приказа министра были, как водится, расплывчатыми и неубедительными, суд, в условиях демократии, признал увольнение Терехова незаконным, и в апреле 1993 года генерал армии Грачев был вынужден отменить свой приказ. Победа над министром обороны принесла Терехову новую волну скандальной известности и избыток уверенности в собственных силах. Он немедленно подал новый иск на министра обороны, требуя возместить ему моральные и материальные издержки, связанные с увольнением, которые лихой политрук определил в миллион рублей наличными по ценам 1992 года, а также путевки себе и семье в правительственный санаторий "с целью восстановления здоровья". Если юридическое наступление на запуганное демократией военное ведомство в целом развивалось успешно, то с "Союзом офицеров" дела шли плохо. Контингент состоял из пенсионеров (что, в принципе, приятно, но не в таком количестве!) и, как следовало ожидать, из таких же бывших политработников, как и сам Терехов. Даже еще хуже. В основном, это были выпускники знаменитого на всю армию Львовского политического училища, кующего кадры политпросветработы в частях: начальников клубов и редакторов армейских многотиражек. Все были лихими говорунами, но "боевики", конечно, из них были никудышные. Были, разумеется, и другие, готовые к уличным боям и вроде бы умевшие их вести, но было их до смешного мало. В целях консолидации сил Терехов, как истый политработник, придумал для членов своего "Союза" нагрудный знак, в рисунке которого была отдана дань новым веяниям: на переднем плане восседал орел, а пятиконечная звезда непонятного цвета была оттерта на задний план. Причем орел был не имперско-православным, двухглавым, а одноголовым, удивительно напоминающим американского орлана-белохвоста, важно восседающего на всей символике Соединенных Штатов. Так что "Орел и звезда" тереховского "Союза офицеров" удивительно напоминали знак американских волонтеров времен войны США и Испании. Какой агент международного сионизма подсунул не шибко грамотному политработнику этот эскиз - неизвестно, ибо американский империализм Терехов, как его и учили в училище и академии, естественно, не мог терпеть, видя, возможно, и не без оснований, именно в нем источник всех бед, так неожиданно свалившихся на СССР и родную партию. Желая показать международному империализму, дабы он не возомнил о себе, что с ним еще есть кому бороться, Терехов, собрав в январе 93-го года Всеармейское офицерское собрание, объявил о создании "структур управления армии народного спасения" вместе с "предостережением правительствам недружественных стран и претендентам на мировое господство". Чтобы все выглядело яснее и конкретнее, Терехов, краснея, как девушка (видимо, от своего незначительного звания), подбодрил сидящих в зале отставных генералов (служивших, естественно, не было) боевой тирадой: "Мы не станем мириться с теми, кто тянет свои руки к нашим богатствам. Эти руки мы отобьем! Мы знаем о ваших планах. Всей авиации мира не хватит, чтобы вывозить с нашей земли трупы ваших солдат". Картина вереницы огромных американских транспортных самолетов, которые, доставив в Россию гуманитарную помощь, активно потребляемую почти всеми сидящими в зале отставниками, грузит на обратный рейс трупы своих солдат, штабелями сложенных у взлетных полос, была столь грандиозной и так подействовала на упитанных старичков, что они устроили Терехову бурную овацию, которую сменили торжественные аккорды гимна Советского Союза. "Мы в битвах решали судьбу поколений, захватчиков подлых с дороги сметем!" Естественно, что участники Всеармейского собрания обвинили генерала Грачева в измене Родине, потребовали его отдачи под суд по подрасстрельной, 64-й статье уголовного кодекса, а на его место постановили назначить генерал-полковника Ачалова. Надо сказать, что сам Ачалов смотрел на все эти сборища все с меньшим и меньшим удовольствием, хотя и числился в "Союзе офицеров". Он видел, что с этим "Союзом" далеко не уедешь. Как всякий строевой офицер, а тем более - десантник, Ачалов имел собственное мнение об огромной когорте бывших политработников. И мнение это было не очень высоким, чтобы не сказать большего. Если ему когда-нибудь и приходилось пользоваться связями своего тестя, то только раз, когда в него, тогда командовавшего дивизией, вцепился армейский политотдел, усмотревший в ачаловской дивизии нехватку наглядной агитации на тему "Ленин жил, Ленин жив, Ленин вечно будет жить!" Скептическая ухмылка, постоянно блуждающая на широком красивом лице генерала Ачалова, от которой он никак не мог избавиться, заседая на собраниях "Союза офицеров", членом которого он имел честь состоять, не давала Терехову покоя. Генералы вообще говорят мало, и младшие офицеры отлично умеют понять все, что нужно, по движению генеральских губ. В данном случае было совершенно очевидно, что Ачалов не очень доволен тереховским воинством, состоявшим из пенсионеров и "балалаечников", как называли в армии выпускников Львовского политического училища. Чтобы немного поднять боевую подготовку своего "Союза", Ачалов передал Терехову свой, если так можно выразиться, стратегический резерв: 15 лично ему преданных офицеров-десантников, в число которых, главным образом, входили капитаны и майоры из экспериментальной части по испытанию десантного вооружения. Нечего и говорить, насколько это были лихие ребята, презирающие любую опасность и саму смерть. Ачалов набирал в свое время команду испытателей из курсантов-добровольцев и с гордостью мог сказать, что практически не ошибся ни в одном кандидате. Но и как всякие военные профессионалы, а тем более, столь молодые (самому старшему едва минуло 30 лет), они слабо разбирались в политике, но привыкли доверять своему генералу и идти за ним, куда бы он ни приказал. На этот раз он приказал идти в "Союз офицеров". Будучи представителями очень элитарной части, эти офицеры с презрением смотрели на трусливых львовских "балалаечников", снисходительно - на старичков в старомодных мундирах, и без всякого восторга - на самого Терехова. От их взглядов у Терехова развился острый комплекс неполноценности. Ему очень хотелось доказать этим молчаливым людям, что он тоже кое-что может, кроме как болтать речи-лозунги на патриотических митингах. Комплекс неполноценности, особенно испытываемый постоянно, - очень опасная штука. В свое время он погубил Гитлера - простого солдата, пытавшегося доказать чванливым кайзеровским генералам, что он тоже кое-чего стоит. Чем это кончилось - известно. Так же трудно было Терехову доказать боевым офицерам, прошедшим и Афганистан, и чертовы трубы, что он достоин ими руководить... Первомай 1993 года предоставил "жаждущему действий" подполковнику Терехову возможность продемонстрировать свою удаль. Поскольку власть никак не реагировала на любые слова в свой адрес, настала пора "прощупать эту власть штыком", как любил говаривать Ленин. Было решено организовать уличные беспорядки, которые, по замыслу Терехова и Анпилова, должны охватить весь город, привести к общенародному восстанию с последующим взятием Кремля и захватом "оккупационного правительства". И его свержением, разумеется. Ачалову этот план не понравился. Он хорошо знал, что из хаоса уличных беспорядков может родиться чудовище, которое пожрет всех: и правых, и виноватых. Он еще хорошо помнил Вильнюс в январе 1991 года, когда одержанная им военная победа над местным телеинформационным комплексом как раз и явилась тем поводом, который фактически навсегда вырвал Прибалтику из двухсотлетнего, относительно спокойного, сожительства с Россией и бросил ее в неохотные объятия Запада. Генерал пожал плечами. Только не переусердствуйте. Но своим десантникам приказал держаться на втором плане, за спинами анпиловских бомжей и разных "идейных" волонтеров и больше пока присматриваться, чем действовать. Как обычно, накануне праздника различные "общественные группы" подали в правительство Москвы, как важно называлась столичная мэрия, заявки на проведение митингов и шествий. Правительство, уже наученное горьким предыдущим опытом, когда после патриотических митингов и шествий приходилось месяц приводить эти районы города в жилой вид, выгребая мусор и разбитые стекла, спиливая сломанные от ненависти к жидам деревья и заново застилая асфальт, отчаянно пыталось выделить на эти сборища места подальше от центра, чтобы не перекрывать уличное движение. Оно разрешило первомайский митинг непримиримой оппозиции, четко указав место сбора и маршрут шествия. 1 Мая 1993 года колонны, составленные из "трудовиков" Анпилова, "балалаечников" Терехова и разного сброда Ильи Константинова, подогрев себя на митинге захватывающими речами своих "вождей", неожиданно сменили маршрут и пошли к станции "Аэрофлот", где высились кварталы домов так называемой "улучшенной планировки", служившие годами местом проживания номенклатуры среднего пошиба, то есть самой многочисленной, а следовательно, и могущественной. Поскольку запрудившая проспект толпа уже в течение нескольких лет подстрекалась к грандиозному еврейскому погрому, а за неимением в городе еврейского квартала постоянно натаскивалась на дома номенклатуры, на которых чья-то многоопытная рука время от времени рисовала шестиконечные звезды Давида с незатейливым призывом "Смерть жидам!", то неудивительно, что пройдя несколько сот метров в этом направлении, толпа наткнулась на выстроенную поперек проспекта милицейскую цепь. Милиция была без оружия, но в полной экипировке: в касках, бронежилетах, со щитами и дубинками. В старые времена при виде столь грозной демонстрации властями своего недовольства толпа обычно останавливалась, агрессивно выслушивала увещевания, которые через громкоговоритель на нее изливал какой-нибудь милицейский полковник, а в конце концов расходилась, в глубине души радуясь, что обошлось без столкновения. Даже во время знаменитой осады "Останкино", когда водка и речи вождей накалили толпу до предела, она, тем не менее, избегала открытой конфронтации с милицией, а когда у последней лопнуло терпение, оказала лишь символическое сопротивление. Фактически никакого, кроме мата в адрес правоохранительных органов. На этот раз, не останавливаясь, толпа с ходу врезалась в милицейскую цепь. Началась свалка. Замелькали дубинки, под которые заблаговременно подставили несколько старичков-ветеранов. Казалось бы, мирно шествующая под красными и желто-черно-белыми старыми имперскими знаменами толпа немедленно ощетинилась железными прутьями и заточками, пробивающими милицейские щиты. В итоге один милиционер был убит, несколько ранено, сотни получили травмы. Но поле боя осталось за милицией, несколько дюжин "демонстрантов" были арестованы, а по телевизору показывали окровавленные лица ветеранов. У стариков тряслись губы от потрясения и возмущения. Сколько первомайских демонстраций было в их жизни, но ничего подобного они даже в страшном сне представить не могли. Между тем, милиция стала создавать фоторобот человека, который, по словам многочисленных свидетелей, руководил побоищем и подгонял к месту "боя" автомашины, из которых всем желающим выдавались железные прутья. Если бы лучший портретист в мире взялся бы писать образ подполковника Терехова, то у него, наверняка было бы меньше сходства с оригиналом, чем на милицейском фотороботе. По фотороботу Терехова узнала почти вся страна, но передающее этот фоторобот телевидение вещало за кадром левитановскими интонациями: "В связи с первомайскими беспорядками органами внутренних дел разыскивается гражданин, соответствующий указанному фотороботу. По показаниям свидетелей: волосы и усы русые...". Пока гудел всероссийский розыск, а пресса строила догадки по поводу таинственного исчезновения Анпилова, сам Терехов подал заявку в мэрию на митинг и шествие, посвященные Дню Победы 9 Мая. Мэрия немедленно ответила запретом. Тогда подполковник Терехов ответил, что митинг и шествие пройдут в любом случае: хочет того мэрия или нет. И никакие указы ему - не указы. В Москву стали стягиваться подкрепления милиции и ОМОНа из близлежащих городов. Высокие милицейские чины раздавали интервью, давая понять, что готовы жесточайше отомстить за гибель своего товарища 1 Мая. Напряжение росло. Перетрусившие анпиловские бомжи присущим им шестым чувством поняли, что исчезновение их лидера дает им прекрасную возможность воздержаться от политической деятельности 9 Мая. Присмирели и другие группы и группки. А мудрый товарищ Зюганов призвал коммунистов воздержаться от каких-либо действий, связанных с нарушением законности и порядка. Хотя неделю назад сам орал на митинге, что законы оккупационного правительства никак не могут быть обязательными для народа, который борется за свое освобождение. В итоге право на шествие было предоставлено только Терехову и его "Союзу офицеров". Под вывеской "Союза", который получил официальное разрешение на митинг и марш, собрались все перетрусившие группы оппозиционеров, создавая впечатление, что "Союз офицеров" охватывает чуть ли не весь офицерский корпус не только России, но и СНГ. Сам Терехов, вынырнувший на первый план в связи с исчезновением Анпилова, охотно красовался перед камерой, рассказывая, не стесняясь, как он сражался с милицией в первомайские праздники, получив в день пролетарской солидарности "пять ударов дубинкой по горбу и два - по голове". Впрочем, нельзя сказать, чтобы первомайские события прошли для Терехова совершенно безнаказанными. Начальник академии генерал Омеличев за участие и провоцирование уличных беспорядков объявил восстановленному в судебном порядке адъюнкту выговор, видимо, надеясь еще раз избавиться от него старым бюрократическим методом - путем трех выговоров. Терехов обиделся. Выслушав "разнос" старшего по званию, которого никак нельзя было объявить демократом или сионистом, Терехов, покраснев, не без вызова сказал: "Не торопитесь меня увольнять. Меня еще орденом наградят!" Но вышел от генерала злой, на душе кипело. Кто такой генерал Бронислав Омеличев? Один из высших руководителей бывшего ГЛАВПУРа, партноменклатурщик, напяливший на себя по приказу партии военный мундир! Даже не думая о возможных для себя последствиях, расстроенный Терехов чуть ли не публично сделал заявление: "Генерал Омеличев сам раньше был партократом. А теперь все они переделались, пристроились к новой власти..." Обида Терехова была непонятной. Неясно было: хорошо или плохо было числиться раньше партократом. Но расстройство быстро прошло, поскольку журналисты просто не отходили от новой знаменитости, вдохновляя его на новые речи: "Правительство скоро уйдет или будет свергнуто, все совершенные им преступления будут наказаны в судебном порядке. Мы контролируем ситуацию. Если возникнет опасность переворота, мы примем крайние меры!" - Вы и ваши боевики? - осторожно поинтересовался журналист. - У нас нет боевиков, - резко ответил Терехов. - Мы мирная организация. И если мы чем-то и сильны, то своей массовостью. На праздновании 9 Мая Терехов выкинул лозунг, с восторгом подхваченный всеми крыльями оппозиции: "Дошли до рейхстага, дойдем и до Кремля!" Этот бы лозунг, да в 1945 году! Но времена уже явно были другие. У многих, даже тех, кому посчастливилось некогда расписаться на стен рейхстага, ныне чесались руки расписаться при подобны же обстоятельствах и на стенах Кремля. Но руки были пока коротки. Поэтому Терехова услышали очень быстро и после майских событий сразу сделали заместителем председателя "Общественного комитета по защите Конституции и конституционного строя", возглавляемого скандальным депутатом Владимиром Исаковым. Чтобы освободить столь высокое место для новичка, пришлось подвинуться. Но в этом был особый смысл. Присутствие в рядах непримиримой оппозиции офицера действительной службы, за которым, по его словам, стоит чуть ли не весь офицерский корпус армии, придал особый вес оппозиции, которая, как ей казалось, теперь могла разговаривать с правительством, если не с позиции силы, то, по крайней мере, на равных. Таким образом, политрука-подполковника захлестнул водоворот динамичной жизни принца-фрондера: митинги, пресс-конференции, разборки с милицией, явки в суд по обвинению то в хулиганстве, то в разжигании "межнациональных раздоров" вместе с благоприобретенным другом - профессиональным антисемитом Николаем Лысенко, то в подстрекательстве к мятежу. Заседания "Союза офицеров" стали закрытыми и интригующе секретными. 29 мая у здания Пролетарского райсовета Москвы собрались делегаты, прибывшие на межреспубликанское заседание совета "Союза офицеров", представляющие, по их словам, тридцать официальных российских отделений "Союза" и одного подпольного, из Приднестровья. Но и среди делегатов, если не считать приднестровцев, преобладали седовласые старцы с остатками былой военной выправки. Отставники-комиссары. Они ждали автобуса, который должен был отвезти их на конспиративную квартиру - подальше от любопытных глаз "охранки" оккупационного режима. Конспиративной квартирой оказался Дом культуры завода ЗИЛ в другом районе столицы. Старичкам нравилось играть по методике "Марксизм и вооруженное восстание", а подполковнику Терехову, казалось бы, никакой нужды играть не было. Тем не менее, он был заводилой игры. Это бывает только в двух случаях: когда хорошо платят и когда очень ст