грязные выпады и оскорбления, пытаясь поддержать в стране полную свободу печати, собраний и союзов - основы любой демократии, он оставался тоталитарным лидером, хотя и не понимал этого. Он поймет это позднее, но более дорогой ценой... На Ивановской площади Кремля, улыбаясь в объектив телекамеры специальной бригады при управлении администрации президента, силовые министры обменивались рукопожатиями с президентом и друг с другом. Грачев и Ерин были в генеральской форме, Галушко и президент - в штатском. Министры демонстрировали свою верность президенту, давая понять Руцкому, как опрометчиво и глупо он поступил, назначив собственных министров. - Какое будущее вы видите для Верховного Совета? - спросил остающийся за кадром голос президента Ельцина. Как обычно, медленно чеканя слова (чтобы до всех дошло), с каменным выражением лица, на котором шевелились только губы, Ельцин ответил: - Верховного Совета более не существует. Он распущен. Выборы нового парламента в декабре, вместе с референдумом по новой Конституции. Народ сам сделает выбор. - Что вы скажете по поводу того, что Верховный Совет объявил президентом России Александра Руцкого? - спросил голос за кадром. Губы Ельцина дрогнули в усмешке: - Это несерьезно. Силовые министры почтительно молчали. - Если Верховный Совет не подчинится вашему указу, вы намерены предпринимать какие-нибудь конкретные меры, чтобы заставить их это сделать? - допытывался голос за кадром. - Никаких силовых мер против Верховного Совета предпринято не будет, - заверил президент. - Думаю, они сами все поймут. Конечно, если руководство Верховного Совета спровоцирует какие-либо нарушения законности и правопорядка, мы примем соответствующие меры. Но я надеюсь на их разум. 15:40 Смотря по телевизору на летучее интервью Ельцина, Александр Руцкой обратил внимание на то, что Ельцин ничего не сказал о предстоящих в декабре одновременных выборах президента и парламента. Речь шла только о перевыборах парламента и референдуме о новой Конституции. Хасбулатов, раскурив трубку, заметил по этому поводу, что необходимо проявить инициативу и принять решение: перевыборы парламента и референдум по Конституции проводить только после новых президентских выборов. Для проведения всех этих мероприятий гражданин Ельцин должен покинуть Кремль, передать до выборов свои полномочия законному президенту Руцкому... В этот момент погас экран телевизора, потом снова зажегся, мигнул и опять погас. По старой советской привычке Руцкой ударил по крышке телевизора кулаком. Эффекта не было никакого. И тут только оба обратили внимание, что погасли и лампы дневного света на потолке. Хасбулатов нажал кнопку выключателя настольной лампы. Света не было. Быстро соединившись со службой хозяйственного обеспечения, руководители мятежа поняли, что огромное здание Белого Дома обесточено. Через некоторое время пришло сообщение, что в здании отключена и горячая вода. В принципе, в этом не было ничего страшного. Белый Дом, как и большинство правительственных зданий бывшего СССР, всегда подсознательно готовящихся к осаде, имел собственную электростанцию и автономную систему аварийного освещения. Аварийная система работала от аккумуляторов, и поэтому долго действовать не могла. Что касается электростанции, то она была, во-первых, законсервирована, а во-вторых, у нее не было запасов солярки. Но все это было, как говорится, не смертельно. Хуже было с самим фактом отключения света и горячей воды. Это означало, что власти, во главе в бывшим президентом Ельциным, сознательно идут на обострение ситуации. Они думают подобными методами сломить сопротивление, как будто речь идет о принудительном выселении жильцов из идущего на капитальный ремонт дома. Ельцин и его компания только опозорят сами себя подобными кухонными приемами и ускорят свой бесславный конец. В это время Руцкому доложили, что телегруппа американской компании "Си-Эн-Эн" прибыла, чтобы взять у него интервью для американской и западноевропейской аудитории. Руцкой сам попросил западных корреспондентов почаще бывать в Белом Доме и показать миру истинную демократию на фоне грубой и вульгарной диктатуры Бориса Ельцина. Корреспонденты вели себя как-то непонятно. Без особого энтузиазма. Совсем не так, как должны вести себя западные корреспонденты, ведя репортажи из стана восставших за демократию против диктатуры. Так, скорее, берут интервью у подсудимых - опасных преступников, прорвавшись в перерыве судебного заседания через кордон полиции и сунув в клетку микрофон, да так, чтобы никто, упаси Бог, не подумал, что представляемое тобой телевизионное или информационное агентство этому преступнику сочувствует. Насколько было известно Руцкому, ни одна из записанных им кассет с иностранными журналистами не была полностью показана на Западе. Нарочито демонстрировали его не самые удачные, вырванные из контекста, выражения, снабдив их при этом либо ироническими, либо открыто издевательскими комментариями. Он уже начинал понимать, что против него ведется большая игра, где президент Ельцин - всего лишь наконечник копья, в то время как древко находится неизвестно в чьих руках. Ведущая телекомпании "Си-Эн-Эн" Клер Шифман - хорошенькая женщина лет тридцати, говорящая по-русски с легким акцентом, но вполне прилично, была очень приветлива. "Как может ваш президент, - набросился на нее с упреками Руцкой, - поддерживать Ельцина, после того как тот самым грубым образом растоптал Конституцию России, ту самую Конституцию, на которой он клялся". "Мы именно потому к вам и пришли, господин Руцкой, - улыбнулась Клер, - чтобы довести до сведения американцев, в том числе и президента США, вашу точку зрения на происходящие события". "А потом снова все вырежете и так все преподнесете, что я буду выглядеть круглым дураком или мелким хулиганом?" - с обидой в голосе поинтересовался "параллельный" президент России. "Господин Руцкой, - сказала Шифман. - У нас идет сейчас прямой репортаж на Америку. Поэтому вы можете говорить все, что хотите. Миллионы американцев, которые сейчас собираются на работу или уже находятся в своих офисах, включая мистера Клинтона, услышат каждое ваше слово". Руцкой недоверчиво взглянул на американскую телевизионную бригаду. Не считая Шифман, три человека с переносной аппаратурой явно автономного питания, поскольку отключена электроэнергия. Опять вранье! Прямой репортаж на Америку! Рассказывайте сказки. Понесут запись Полторанину, а тот укажет, что вырезать, а что оставить. Поэтому Руцкой начал недовольным и обиженным тоном: "Внутри Белого Дома нет никаких бандформирований, как утверждают сторонники Ельцина, и никто не собирается организовывать провокации". "Никто не плел никаких заговоров против Ельцина, - продолжал Руцкой, подбодренный кивками со стороны Клер Шифман. - Наоборот, именно стремление ублажить президента привело к тому, что мы сегодня имеем. Есть законы и Конституция, которые просто надо соблюдать. Отказ от этого принципа ведет к полному хаосу и станет основой для дальнейших нарушении законности, правопорядка и демократии". Руцкой перевел дух и продолжал: "Нужно с сегодняшнего дня объявить, что самое мелкое нарушение законов и демократии должностными лицами будет строго наказываться. Только тогда в государстве будет порядок. Россия попала не просто в деликатное положение - это позор, когда пьяный президент и его окружение довели страну до такого положения. Ельцин уже трижды пытался разыгрывать такие штуки, позорил Россию, и все это ему сходило с рук". "Но есть ли возможность выхода из ситуации?" - спросила Клер. "Есть, - ответил Руцкой. - Для этого необходимо полностью отменить вчерашний указ Ельцина, выполнение статей Конституции, одновременные парламентские и президентские выборы в период январь-март 1994 года. Верховный Совет разрабатывает новый закон о выборах в парламент, который утверждается съездом народных депутатов. Должен быть создан контрольный наблюдательный совет субъектов Федерации, который во взаимодействии с Конституционным судом будет осуществлять контроль за проведением выборов. Прошедшие дни ясно уже показали, кто есть кто. Я убежден, что сторонники Конституции и закона победят. Нас активно поддерживает провинция, меня там знают. Я всегда говорю то, что думаю, и называю вещи своими именами... Я считаю, что Россия должна пробудиться, но я не хочу, чтобы это сопровождалось кровопролитием, бессмысленным и беспощадным бунтом". Руцкой помолчал немного и добавил: "Видите, что творится. Свет отключили и отопление. И это цивилизованные методы?" Как бы в ответ на эти слова свет снова зажегся. То ли власти передумали, то ли удалось наладить автономную энергосистему. "Спасибо, господин Руцкой, - сказала Шифман. - Мы переключаемся на наружную камеру". "Вы и снаружи снимаете?" - спросил бывший вице-президент. "Да, - пояснила Шифман. - Мы развернули круглосуточный монитор на крыше одного из небоскребов напротив Белого Дома". "Да, да, - оживился Руцкой. - Снимайте. Покажите там своим, что у нас в стране творится по вине кремлевской банды. Пусть посмотрят, за кого народ". Американцы ушли. Руцкой снова включил телевизор и опять увидел ненавистное лицо Бориса Ельцина, идущего по Тверской в окружении охраны и трех силовых министров. Время от времени к президенту подпускались корреспонденты с вопросами. Один из них спросил Ельцина, гарантирует ли тот одновременные парламентские и президентские выборы в декабре? "Я думаю, - ответил президент, - эти выборы надо разнести по времени. В декабре провести выборы в новый парламент, а президентские, скажем, в июне". Он улыбнулся и добавил: "12 июня - это у меня счастливый день". Руцкой со злостью выключил телевизор. 12 июня 1990 года Ельцин стал президентом России, а он вице-президентом, дав слово чести офицера, что никогда не подведет своего шефа. 16: 30 Не успели уйти американцы, как Руцкого предупредили о том, что генерал Ачалов начал раздачу автоматов добровольцам, записавшимся в ополчение у представителей "Союза офицеров", стоявших у подъездов Белого Дома. "Президент" разыскал "министра обороны" в одном из коридоров первого этажа. Окруженный группой людей в военной и полувоенной форме генерал, от которого за версту несло "букетом" из дорогих коньяков, руководил распаковкой аккуратных зеленых ящиков с металлическими ручками и стальными замками. В открытых ящиках, выложенных поролоном, матово поблескивали новенькие автоматы Калашникова - прекрасные, как и все потенциально несущее смерть. Руцкой спросил Ачалова, кто распорядился о раздаче оружия? - Я распорядился! - весело ответил генерал. Рядом с ним стоял подполковник Терехов, на груди у которого висел автомат с укороченным стволом и откидным прикладом, предназначенный для вооружения десантно-диверсионных групп. Руцкой онемел от удивления. - Александр Владимирович, - как ни в чем не бывало спросил Ачалов. - Ты новость слыхал? Ростропович приехал. Значит, будет стрельба. - К нам? - глухо спросил Руцкой. В августе 1991 года великий виолончелист, прервав свои гастроли в Германии, тоже неожиданно появился в Белом Доме, и Руцкому хорошо было известно, что он сделал это не только для того, чтобы покрасоваться перед объективами с автоматом Калашникова в руках. Поэтому Руцкой с затаенной надеждой и спросил: "К нам?". Ачалов зло рассмеялся: - Ну, да, к нам! Держи карман шире! Будет теперь этого алкана услаждать и около него вертеться. Говорят, прямо на Красной площади даст концерт. Вообще-то связь между приездом Мстислава Ростроповича и раздачей автоматов была очень туманной, и, видимо, отчетливо выглядела только в лихой голове генерала Ачалова. Поэтому Руцкой снова настойчиво поинтересовался, кто разрешил министру обороны вооружать полупьяных ополченцев боевым смертоносным оружием. - Ты посмотри, что творится, - сказал Ачалов, увлекая Руцкого к выходу на балкон. Охрана "вице-президента" еле успевала занять нужные позиции, чтобы чья-нибудь хладнокровная пуля, пущенная в окно, не оборвала столь стремительную динамику российской Вандеи. На площади перед Белым Домом собралось уже не менее 8 тысяч человек. Сменяя друг друга, Бабурин, Анпилов, Константинов, Макашов, Уражцев и Умалатова призывали их к оружию, к восстанию, к свержению оккупационного правительства предателя Ельцина. Ораторы с менее известными фамилиями еще меньше стеснялись в выборе выражений, красочно говоря о жидовском иге, которому именно сейчас должен быть положен конец. Так призывать к оружию и его не дать - значит погубить все дело на корню. Люди должны почувствовать наконец, что от слов уже начался переход к делу. - Но это не значит, что оружие надо выдавать кому угодно, - снова возразил Руцкой. - Ты что, Слава, не понимаешь, сколько в этой толпе обычных уголовников и прочего сброда? "Савецкий Саюз! Савецкий Саюз!" - скандировала толпа, возбужденная боевыми речами ораторов. - Мы кому угодно не выдаем, - сказал Ачалов. - Только офицерам, которые записались к Терехову в "Союз". Нам надо же какую-то оборону наладить. Штатная охрана уже выведена из подчинения Верховному Совету, и Ерин потребовал, чтобы они покинули здание и прибыли в МВД. Как они себя поведут, неизвестно. Генерал снова рассмеялся: - И какой ты президент, если у тебя нет гвардии. Мы уже сформировали президентский полк. Можешь смотр произвести. Разговаривая, они подошли к 20 подъезду, возле которого шла раздача оружия и формировались боевые отряды. Ребята из "Союза офицеров" со звездным орлом на груди все уже были обвешаны оружием. У подъезда толпился самый разный народ. Вербовщики спрашивали: "В какой отряд запишешься?" И, получив согласие, интересовались воинским званием. Все представлялись офицерами запаса, некоторые уверяли, что они - отставники. Многие, похоже, видели друг друга впервые в жизни, но некоторые приходили уже сплоченными группами. Списки, накарябанные на каких-то мятых листках неразборчивым почерком, передавались раздатчикам оружия. Офицерам в форме автоматы выдавались даже без проверки документов. Некоторые предъявляли военные билеты. Когда их не было, сходили студенческие билеты и заводские пропуска. Сам подполковник Терехов с видом опытного зазывалы кричал проходящим: "Записывайтесь добровольцами. Получите автомат, как у меня". И с удовольствием хлопал рукой по своему короткоствольному вороненому красавцу [Трое школьников 8-го класса из Калининграда Московской области, фамилии которых известны автору, приехали к Белому Дому и получили автоматы по ученическому проездному билету. Разоружены были только дома, чуть не натворив больших бед.]. Было видно, что сам подполковник радуется автомату, как школьник. Видимо, за годы службы ему редко приходилось видеть оружие, а не то что им пользоваться. Мимо, чеканя шаг, промаршировал отряд баркашовцев с новенькими автоматами на груди. Вождь, как всегда, оказался прав. Удалось без всяких хлопот и "на халяву" получить столько оружия, сколько и не снилось. По короткой команде отряд остановился, повернулся "напра-во!" и поднял руки в нацистском приветствии. К 20-му подъезду уже маршировал новый отряд со свастиками на рукавах еще без оружия. Большая группа людей явно южного типа, именуемая обычно в сводках "лицами кавказской национальности", издавая радостные гортанные звуки, подобные клекоту орлов их родных гор, грузила автоматы и один пулемет в багажники нескольких "вольво" на глазах всего честного народа и редкой цепочки милицейского оцепления. Последним было приказано ни во что не вмешиваться, что они с удовольствием исполняли. Руцкого, который, что ни говори, в Белом Доме был в достаточной степени новичком, довольно поздно дезертировав туда из команды Ельцина, удивило такое количество оружия, оказавшееся складированным в здании, занимаемым мирным законотворческим органом Российской Федерации. Причем добровольцам выдавались не только пистолеты и автоматы, но пулеметы и даже гранатометы. Ему сказали, что это штатное табельное оружие охраны Верховного Совета. Однако небольшое по численному составу милицейское подразделение, осуществляющее охрану Белого Дома, никак не могло нуждаться в таком количестве и в такой номенклатуре вооружения. В одном из ящиков, к великому удивлению Руцкого, оказались даже зенитные ракеты "Стрела", которые хотя и были менее эффективными, чем "Стингеры", но вполне могли отбить охоту у любого подлетать ближе пяти миль к роскошному зданию российского парламента. Видимо, здесь уже давно и основательно готовились к нынешним событиям. У Руцкого впервые появилась мысль, что он стал всего лишь пешкой в чьей-то большой игре с очень сложным сценарием, далеко выходящим за пределы той склоки, которая завязалась между Кремлем и Домом Советов. Но эта мысль сразу куда-то улетела при виде генерала Макашова, возбужденно идущего по коридору в обществе каких-то молодцов в полувоенной форме, но (к счастью или к сожалению) без оружия. Руцкого ждал еще один сюрприз. Оказывается, Макашов хотел захватить здание Государственного комитета по чрезвычайным ситуациям, где была развернута аппаратура спецсвязи. Группе Макашова удалось проникнуть в здание, вскрыть несколько помещений, после чего они были задержаны до этого дремавшей охраной. Одно из помещений оказалось на охранной сигнализации, звонок которой и разбудил охрану, хотя еще не было и четырех часов после полудня. Макашов думал, что сейчас всем им и крышка - арестуют. Но охрана, видимо, парализованная видом трех генеральских звезд Макашова, всего лишь почтительно выпроводила их из здания. "Вообще-то, - докладывал Макашов своему президенту и министру обороны, - взять ГКЧС - не хер делать. Дай мне, Слава, двух автоматчиков, и я тебе обеспечу связь со всем светом". Ачалов обещал подумать, и Руцкой понял, что Макашов, как всегда, проявил личную инициативу, что всегда отмечалось в его служебных характеристиках. Так же было и в августе 91-го года, когда его войска взяли Самару и готовы были наступать дальше, вплоть до Москвы. "Эти генералы нас могут здорово подставить", - сознался Руцкой Хасбулатову, рассказав, что творится в Белом Доме и вокруг него. Хасбулатов, занятый подготовкой своей речи, которую он собирался произнести на завтрашнем съезде народных депутатов, отреагировал без излишней нервозности: - Главное - за нас народ. Из регионов сообщают, что местные Советы коллективно готовят ультиматум Ельцину. Либо он отменяет свой указ от 21-го, либо они назначают крупномасштабную акцию гражданского неповиновения, пока он не уйдет со своего поста. В кабинете присутствовали заместители Хасбулатова - Юрий Воронин и Рамазан Абдулатипов. Воронин, бывший партаппаратчик из Казани, спросил Руцкого: - Александр Владимирович, вы говорите, что эти генералы могут нас всех поставить в дурацкое наложение. Я с вами согласен. Но вы уверяли нас в течение почти полугода, что армия и даже афганские ветераны - за вас. Где же армия? Почему еще ни одна воинская часть не пришла к Белому Дому? Где генералы, которые обещали вам содействие? Если вам не совсем удобно к ним идти, то назовите мне их фамилии, я пойду к ним сам и приведу их сюда вместе с их частями. - Не надо тревожить генералов пока, - с легким кавказским акцентом вмешался Абдулатипов. - Это правильно - вначале вооружить народ, чтобы власти поняли, что народ намерен защищать свои права на свободу и демократию. Вооруженный народ - лучшее предостережение властям. Аварец по происхождению, врач по образованию, партийный номенклатурщик по профессии, Рамазан Абдулатипов, некогда заведовавший в ЦК КПСС отделом межнациональных отношений, знал, о чем говорил. С его легкой руки весь Северный Кавказ и Закавказье уже были превращены в одну зону кровавого конфликта именно на межнациональной почве, детонатор от которого всегда находился в отделе межнациональных отношений ЦК. Методика была простой и по-ленински четкой: главное - для начала вооружить народ. Причем каждый народ отдельно: ингушей, осетин, дагестанцев, чеченцев, абхазцев и так далее. И народ сам поймет, как ему бороться за свои права. Абдулатипов, не скрывая своих связей со старыми партийными структурами бывшего Союза и верности коммунистическим идеалам, даже ныне числясь в Социалистической партии трудящихся Роя Медведева, несмотря на это, а, может, быть именно поэтому, показывал всем образец непотопляемости, спокойно и элегантно перетекая из одной разгромленной структуры в другую. Из Верховного Совета упраздненного СССР он перетек в Верховный Совет РСФСР, где, естественно, состоял в блоке "Коммунисты России" и даже, как известно, предлагался блоком на ту самую должность, которую ныне занимал Хасбулатов. Из Верховного Совета РСФСР Абдулатипов перетек в заместители сначала Ельцина, а затем - Хасбулатова, и даже оказался одним из той знаменитой "шестерки", выступившей в начале 1991-го года против Ельцина, кому это полностью сошло с рук и позволило сохранить свой пост и авторитет в глазах правительства. Подобная непотопляемость служила хорошим примером. Для других, полагавших, глядя на Абдулатипова, что и им удастся так же легко исполнить "Гигантский слалом" на ухабах нынешней российской политики. Это была ошибка, подобная, по словам Бисмарка, туберкулезу, невидимому при своей начальной стадии. 18:00 Вернувшись после прогулки с президентом по центру столицы, Николай Галушко немедленно позвонил Евгению Савостьянову. Начальника Управления Министерством безопасности по Москве и Московской области не было на месте. Оказывается, он принимал корреспонденцию в центре общественных связей Министерства, рассказывая, какие меры принимаются на Лубянке для поддержания правопорядка в Москве вообще и в районе Белого Дома - в частности. На вопрос одного из журналистов, известно ли ему, что в Белом Доме началась раздача оружия, Савостьянов, мягко улыбаясь в бороду, ответил, что не надо раздувать слухи. "Мы отслеживаем ситуацию", - успокоил он представителей прессы, смотревших на него встревоженными глазами. Именно в этот момент к нему подошел один из сотрудников центра и подал Савостьянову записку, где говорилось, что его срочно вызывает министр. Савостьянов извинился, прервал встречу с журналистами, оставив их в тревожном недоумении, и отправился к Галушко. Министр сидел без пиджака с выражением лица, которое вполне можно было назвать подавленным. "Президент хочет, чтобы все кончилось побыстрее", - с усталым видом напомнил Галушко, когда Савостьянов сел за стол для заседаний, перпендикулярно стоявший к столу министра. "Я говорил с президентом, - ответил Савостьянов, - и подтвердил ему, что необходима минимум неделя-полторы для завершения..." Галушко сделал нетерпеливый жест рукой: - Да, да. Но ряд мероприятий необходимо начать уже сегодня. - Сегодня-завтра, - поправил Савостьянов. - Мне кажется, что слишком спешить нецелесообразно. - И тем не менее, - не согласился министр, - не следует переносить на завтра то, что можно сделать уже сегодня, поскольку президент ждет. - Мероприятия, приуроченные к конкретной дате или к прихоти конкретного лица, считались одним из главных недостатков прошлого режима, - улыбнулся Савостьянов. На лице Галушко появилось подобие улыбки: - Вы так и скажите президенту, Евгений Вадимович. - Я ему это уже сказал, - подтвердил Савостьянов. - И что президент? - поинтересовался Галушко. - Вы знаете не хуже меня, - засмеялся главный "чекист" Москвы, - что президент всегда соглашается с каждым, кого удостаивает беседой. - Видимо, со мной он говорил несколько позднее, чем с вами, - нахмурился Галушко. - Потому что он особо подчеркнул важность быстрого решения. - А что вы ответили? - спросил Савостьянов. - Я заверил президента, что так оно и будет, - вздохнул министр. - Молча? - снова улыбнулся Савостьянов. Как ни пытался Галушко идти в ногу со временем, его подсознательно раздражала манера Савостьянова вести разговор в таком духе, как будто они оба - генерал-полковники и прослужили в госбезопасности всю жизнь. Конечно, не следует забывать, что Савостьянов - личная креатура Ельцина и, вообще, неизвестно кто такой, но все-таки и ему не следовало бы забывать, как положено в системе КГБ: получать инструкции не просто от начальства, а от самого министра. Правда, и Галушко не следовало забывать, что перед утверждением его на столь высоком, фактически на самом высоком российском посту, Ельцин звонил Савостьянову и спрашивал его мнение. А то на месте Галушко мог оказаться кто угодно: и сам Савостьянов, и Степашин, и даже Галина Старовойтова. И еще неизвестно, хорошо это или плохо: в такое время оказаться на посту министра безопасности, когда помимо тебя, по меньшей мере, дюжина твоих подчиненных имеют напрямую выход на главу государства и даже об этом не докладывают. И это при условиях, когда в Белом Доме сидит Виктор Баранников, постоянно напоминающий о своем существовании звонками в Секретариат. "Думает или нет Галушко подчиниться указу законного президента России Руцкого и сдать дела ему, Баранникову. Отдает ли он себе отчет о персональной ответственности за невыполнение указа президента? Ознакомлен ли он с последним законом, принятым Верховным Советом, который предусматривает расстрел именно для таких случаев?" Судя по записи разговора, звонил не сам Баранников, а кто-то из его людей. Но трудно было предположить, что бы сам Баранников об этом не знал. И хотя профессиональный "чекист", памятуя о славной истории своей службы, никогда не забывает о расстреле, как о логичном завершении собственной карьеры, Галушко, как, впрочем, и все другие, подобного завершения собственной карьеры, естественно, не хотел. Но чувствовал, что поставлен в самое, дурацкое положение. Еще никогда в России не существовало сразу два министра госбезопасности, причем стравленных друг с другом в непонятной игре, где на кону может оказаться голова одного из них, а может быть, и обе. Новое мышление совершенно не коснулось ни одной из голов в системе безопасности, о чем сокрушался еще Михаил Горбачев. - Я вас попрошу, - после некоторой паузы проговорил Галушко, - лично проконтролировать все мероприятия, как на стадии подготовки, так и... Министр снова вздохнул и добавил: - Вы понимаете? Савостьянов кивнул головой и попросил разрешения идти. - Минутку, - сказал Галушко. - А что с грузом? - Все в порядке, - поднял на него глаза Савостьянов. - Тот, что послан коротким путем, уже прибыл. А тот, что послан длинным путем, ожидается дня через два-три спецавиарейсом. - Так почему же сегодня такой сбой графика? - министр сунул в рот какую-то таблетку и запил ее водой из старомодного графина времен Виктора Абакумова. Савостьянов внимательно взглянул на своего шефа, подбирая слова, чтобы ответить понятнее. Старое здание на Лубянке прослушивалось насквозь вдоль и поперек. Даже неизвестно кем. Всеми. Цена слова всегда стоила здесь очень дорого, а сегодня - и говорить нечего. - Во-первых, амбиции, - как бы в раздумьи произнес Савостьянов. - Вы же знаете нашу армию. Она считает себя очень хитрой и умной, при планировании просчитывает варианты на компьютерах до пятого знака, а ведет себя всегда, как слон, ловящий мышь в посудной лавке. Лавка разгромлена, а мышь, естественно, сбежала. Это не их вина, это образ жизни. Получатель груза знает это не хуже любого другого. Все-таки - генерал-полковник. Все должно быть подчинено логике войны. Это его слова. А логика войны подсказывает, что в конкретной обстановке проиграет тот, кто сделает первый выстрел. Этот выстрел будет очень громким - его услышит весь мир. И, конечно, он его делать не хочет, а потому даже хотел отказаться от гуманитарной помощи, если так можно выразиться. И отказался бы, я уверен, если бы не некоторые слабости его характера, которые он не в силах перебороть... - Все это очень заумно, - проворчал министр. - Не переиграйте. Впрочем, вы несете персональную ответственность перед президентом и будете отвечать, если... - Если вас волнует только это, - спокойно, без тени вызова ответил Савостьянов, - то, разумеется, вся ответственность лежит на мне, и я не собираюсь ни за кого прятаться. И прошу только, чтобы мне не мешали. - Извините, - Галушко, смотревший до этого на полированную поверхность своего стола, поднял глаза на своего дерзкого подчиненного, - но меня волнует не только это. Министр замолчал и стал нервно протирать очки. - Я вас слушаю, - почтительно отозвался Савостьянов. - Евгений Вадимович, - тихо, но очень четко произнес Голушко. - Я не знаю и не интересуюсь, какие инструкции вы получили через мою голову или даже относительно моей головы. Но я вас прошу, не подставляйте наше ведомство под удар. Я нисколько не удивлюсь, если узнаю, что вся эта кутерьма затеяна главным образом для того, чтобы уничтожить нас как один из государственных институтов. Независимо от того, кто из них победит, в проигрыше окажемся мы. А наша ликвидация - это очередная ошибка, которую совершит нынешнее государственное ведомство в череде уже очень многих ошибок. Вы меня понимаете? Савостьянов ответил мягкой улыбкой: - Я тоже здесь работаю. И, сознаюсь вам, мне тоже не хочется отсюда куда-нибудь уходить, а тем более - под суд за нарушение фундаментальных основ государственного права. Хотя, как вы знаете, любое право в нашей стране - это крепостное право. - Я этого не знаю, - жестко отреагировал министр. - Можете идти. Вернувшись к себе, Савостьянов обнаружил, что один из стоявших на его столе телефонов надрывается от звонков. Едва ли в Москве набралось бы два десятка человек, которые знали номер этого телефона, связывающий начальника управления Министерства безопасности Москвы с городской АТС. Все остальные обязаны были пользоваться средствами спецсвязи или через дежурного по управлению. Так что Савостьянов мог бы догадаться, кто ему звонит, даже не слушая голоса автомата, сообщающего помер телефона звонившего. Он взял трубку и, как ожидал, услышал на том конце провода взволнованный голос Льва Пономарева - депутата от демократов, своего товарища по демократическому движению, которое группировалось в свое время вокруг Гавриила Попова - бывшего мэра Москвы. - Женя, - спросил Пономарев. - Как дела? - Неважно, - ответил Савостьянов. - Ты знаешь, что Ачалов и Макашов уже раздают автоматы в Белом Доме? По голосу было видно, что Пономарев изо всех сил старается выглядеть спокойным. - В самом деле? - переспросил Савостьянов. - Я тебе точно говорю, - закричал Пономарев. - Там уже все маршируют с оружием. Все: и баркашовцы, и казаки, и кто угодно. - Интересно, - проговорил Савостьянов. - А откуда у них столько оружия? - Ты меня спрашиваешь? - взорвался Пономарев. - Я тебя хотел об этом спросить. Вы что-нибудь думаете делать? Или будете отсиживаться, как обычно? - Лева, - вздохнул Савостьянов. - Я тебе честно скажу, что макашовские автоматы - это последнее, что меня сейчас волнует. Все даже хуже, чем ты себе представляешь. - А что такое? - голос у Пономарева дрогнул. - Непобедимая и легендарная очень хочет сказать свое веское слово и не в нашу пользу, - ответил Савостьянов. - Ты меня извини. По телефону я не хочу обсуждать такие вещи. Да, и права не имею. Но могу тебе посоветовать уехать куда-нибудь из города. Во всяком случае - отослать семью куда-нибудь подальше. Ты меня понял? Все, извини, дела. Савостьянов посмотрел на часы. Было 19 часов 25 минут. Он протянул руку к кнопке селектора и приказал подать машину к подъезду к восьми часам. 19:45 Генерал Грачев отличался от всех своих предшественников на посту министра обороны богатой мимикой своего лица. Все его великие предшественники - от маршала Ворошилова до маршала Устинова и маршала Язова - славились тем, что на их лицах ничего невозможно было прочесть, кроме надменного самодовольства. Генерал Грачев не прошел сталинско-брежневской номенклатурной закалки, когда народу требовалось глядеть на номенклатурное начальство не иначе, как на небожителей, а потому на лице министра обороны вечно мелькали то улыбки, то недовольные гримасы. Словом, настроение генерала было всегда написано на его лице. Новая элита только начинала формироваться, и ее повадки были много проще, чем у небожителей ушедшей эпохи, хотя и сохранилось врожденное для России презрительно-пренебрежительное отношение к собственному народу. Но тут уж было решительно ничего не поделать. "Власть в России всегда была хорошей - ей с народом не везло", - заметил однажды один циничный историк и был, наверное, прав. Ныне на лице генерала армии Грачева читалось глубокое раздумье в сочетании с недовольством. Генерал молчал. Молчал и сидящий против него генерал-полковник Громов, бывший начальник Грачева, а теперь его первый заместитель, один из немногих офицеров, которому Грачев еще мог доверять, правда, с некоторыми оговорками. То, что многие старшие офицеры морочили голову бедняге Руцкому, а потом с той же ретивостью докладывали об этом Грачеву, чтобы, не дай Бог, чего не подумали, было скорее не страшно, а противно. Любой из них мог, услышав какое-либо неосторожное слово от самого Грачева, немедленно доложить об этом и самому президенту, не забыв кое-что прибавить от себя. Доносительству учили семьдесят лет, и не счесть числа трагедий, обрушившихся на армию. Ныне трагедии превратились в фарс, еще более подогрев желание доносить друг на друга. Благо никого не арестовывают и не расстреливают. Совесть чиста, а сигнализировать нужно. Грачев, вернувшись после прогулки с президентом, провел переговоры по шифро-спецсвязи с командующими округами и флотами, как на территории нынешней России, так и бывшего СССР. Не везде, конечно, но в большей части, так называемого, "ближнего зарубежья" удалось сохранить структуру единого армейского подчинения. Некоторые командующие вообще толком не понимали, что опять случилось в Москве. Какое назначение получил Ачалов? Некоторые полагали, что Ельцин снял с должности Грачева и назначил Ачалова. Правда, никто не запрашивал у Москвы разъяснении, считая, что центр их даст сам. Приходилось объяснять долго и противно, что происходит в столице. Командующие округами всегда входили в местные партийно-государственные элиты, будучи, как правило, членами бюро обкомов и депутатами Верховных Советов разных уровней. Как партия прикажет. Ныне первые секретари обкомов перетекли в областные советы, сохранив на командующих, по большей части, былое влияние. И все они, а это уже было ясно, встали на дыбы, узнав об указе президента No 1400. Некоторые командующие были вполне в курсе дела. Правда, никаких директив они от Ачалова не получали, видимо, потому что у того не было связи. Но были очень раздражены происходящим. Они советовали Грачеву занять позицию самого жесткого нейтралитета и ясно дать понять обеим враждующим сторонам, чтобы они оставили армию в покое и никак на нее не рассчитывали в надвигающихся событиях. Честно говоря, Грачев именно так бы и поступил, если бы он всего пару часов назад не пообещал Ельцину полную поддержку Вооруженных сил. Во всяком случае, все командующие округами подтвердили, что даже не шелохнутся без приказа, подписанного Грачевым лично. По их настроению можно было понять, что они не шелохнутся, и получив подобный приказ. С одной стороны, это было вроде бы хорошо. Во всяком случае, все они точно также поступят и с приказами Ачалова, коль он найдет способ им этот приказ переслать. Это было хорошо, но этого было мало. Оставалось, как всегда, надеяться на Московский военный округ и на гарнизон столицы, во многие части которого уже были доставлены ачаловские приказы. Командиры звонили в Министерство обороны, требуя разъяснений. "Без моего личного приказа, - кричал охрипшим голосом в трубку Грачев, - подтвержденного устно и письменно, не предпринимать никаких действий, даже если на вас будут падать бомбы!" Коллегия Министерства, куда, помимо начальника Генерального штаба, заместителей министра обороны и нескольких высших офицеров аппарата Министерства входили и главкомы видов Вооруженных сил, выглядела так же мрачно и угрюмо, как в августе 1991 года, когда маршал Язов пытался воодушевить генералов призывами к спасению социализма и СССР. Даже еще хуже, поскольку августовские события были еще у всех свежи в памяти. Кроме того, хотя с той поры прошло не так уж много времени, армия деградировала с такой быстротой, что ее уже нельзя было сравнить даже с армией 1991 года. Сформированная по архаичному принципу всеобщей воинской повинности, огромная до абсурда, она превратилась в уродливый срез всего российского общества, впавшего, по меткому выражению одной американской газеты, в "состояние социального озверения". Гигантская масса вооруженных людей, сведенных в роты, эскадрильи, дивизионы и эскадры, как и все население страны, боролась за собственное выживание, пройдя за три года по тернистому идеологическому пути "от третьего Рима до третьего мира". Дедовщина, ставшая бичом армии, порождала небывалое для русской и советской армии массовое дезертирство. Любой сбежавший из части солдат, будучи пойманным, ссылался на "дедовщину", независимо от того, имела она место в части или нет. А официальная статистика - 4500 солдат и матросов, убитых в своих частях в течение еще незаконченного 1993 года - создавали для дезертирства крайне благожелательный фон в глазах набирающего силу общественного мнения. Помимо дезертирства, были буквально провалены два последних призыва в армию. Призывники предпочитали отправиться в тюрьму или в бега, а не явиться в военкомат. Их вылавливали чуть ли не на улицах, пытаясь заткнуть зияющие дыры некомплекта, хотя бы в частях стратегического назначения. В армию хлынули целые категории хронически больных людей, признанных годными для службы, умножая число мрачных трагедий. Едва ли в лучшем положении находился офицерский корпус. В отличие от своих солдат, идущих в армию на до смешного короткий срок в два года, где по всем правилам российского абсурда первый год считались "молодыми", а второй - "дедами", офицеры шли в армию фактически на всю жизнь. Показатель офицерской смертности в мирное время хотя и считался официально секретным, был известен всем и примерно равнялся солдатской смертности, хотя офицеров было, разумеется, более чем на порядок меньше. И хотя причины смертности, если не считать самоубийств, были принципиально другими, чем у солдат, от этого легче не становилось. Глобальные выводы войск из восточной Европы и Прибалтики фактически в чистое поле создавали проблемы с размещением и обучением хотя бы офицерских и сверхсрочных кадров, которые, как все отлично понимали, решить было совершенно невозможно при всех благих намерениях собственного правительства и Запада. Офицеры практически были поставлены перед вопросом, где раздобыть хлеб насущный. Денежное содержание, хотя и поднималось время от времени, совсем не могло соперничать с галопирующей инфляцией, приводя при