ния официальной политики по отношению к некоторым аспектам нашего героического прошлого, в частности, к деятельности и личности последнего царя. Конечно, никто не собирается лепить из него национального героя, вроде Щорса, но переход к общечеловеческим ценностям, как наметила партия, делает биографию Николая весьма трагической и трогательной. Думаю, вы со мной согласитесь. Рябченко хотел что-то вставить, но генерал остановил его движением руки: - Минутку. Наша партия также считает, что на нынешнем этапе развития страны целесообразно увеличить роль религиозно-культовых учреждений в деле воспитания населения и повышения уровня общественной нравственности, которая, согласитесь со мной, за последние годы стала исключительно низкой. Таким образом, вы как русский и, не бойтесь этого слова, православный человек" Ведь вы православный, надеюсь? Рябченко пожал плечами: - Не знаю, наверное... Видимо, он не ожидал услышать из уст генерала КГБ что-либо подобное. - Так вот, - продолжал Климов, - вы найдете царское захоронение, но уже не с целью преступного умысла покойного начальника продать их за границу или еще куда-нибудь, а чтобы их перезахоронить по христианскому обряду. Вам будут даны право и честь первооткрывателя. Возможно, придется выступить с рядом лекций перед общественностью, дать интервью иностранным корреспондентам, организовать серию телевизионных передач и прочее. Понимаете меня? Притом вам не придется придумывать разные сказки по мотивации своих поступков. Но только первую фазу операции необходимо завершить быстро, я имею в виду доставку останков в Москву. Если вы умеете считать, то легко сообразите, что на ажиотаже вокруг этой темы вы легко заработаете больше, чем причиталось от щелоковской аферы. Процентов, я полагаю, не больше десяти тот предлагал? - Пять, - улыбнулся Рябченко. - Вот видите, - улыбнулся в ответ Климов, - в нашем варианте открываются гораздо более широкие перспективы. На все публикации - авторское право, наша дружба должна быть сколь искренней, столь и тайной. Разумеется все расходы по первому и частично по второму этапу операции, не говоря уже о некоторых организационных вопросах, мы берем на себя. Ну как? Удалось ли мне вас убедить? Рябченко молчал, но опыт подсказывал Климову, что перед ним сидит уже убежденный человек. Ill Майор Сергей Куманин работал в КГБ уже двенадцать лет, куда он пришел фактически сразу после окончания МГИМО (Московского института международных отношений). Отец его, Степан Агафонович, был отставным подполковником погранвойск, всю жизнь мотался по разным границам и лишь после ухода в отставку осел в Москве. Двухкомнатную квартиру получил с трудом, как ветеран войны, и не без помощи своих друзей в Главном Управлении погранвойск КГБ СССР. Разумеется, связей отца было недостаточно, чтобы устроить сына в столь элитарное и престижное заведение, как МГИМО, но помог случай. Как-то повстречал Степан Агафонович своего старого знакомца, с которым еще до войны служил на афганской границе Куманин был тогда лейтенантом, а тот - рядовым пограничником, призванным откуда-то из Зауралья. Время было тяжелое, смутное. Огромные территории Средней Азии контролировались мобильными конными группировками таджиков, туркмен, узбеков, афганцев и персов, которых всех вместе было принято называть "басмачами". Ежедневно случались стычки, перестрелки, переговоры, вперемежку с взаимными обманами. Однажды на горной дороге Куманин вместе с этим пограничником попал в засаду. Коней убили, а пограничник был тяжело ранен. Тащил его Куманин на себе двое суток, сам чуть не умер от жажды, но дотащил товарища до заставы. Тот истекал кровью, и все думали, что конец близок. Никого, впрочем, это особенно тогда не волновало. Гибли каждый день. Своя жизнь стоила копейку, а чужая - и того меньше. Но удалось доставить парня в госпиталь, где его поставили на ноги, а потом отправили куда-то учиться по системе НКВД. Так вышел он в большие начальники. Как-то после войны на одном торжественном собрании по поводу очередной годовщины органов ВЧК увидел его Степан Агафонович в президиуме. Был тот в штатском, но сидел между двумя генерал-лейтенантами. Куманина, хоть и видел, но не признал. Сам Куманин за долгие годы службы выработал привычку начальству без особой нужды о себе не напоминать, а тем более не кланяться. Потому и полковника не получил, хотя три года перед уходом на пенсию находился на полковничьей должности - замначальника политотдела пограничного округа. Снова встретиться со старым знакомым довелось через много лет, когда Степан Агафонович, будучи уже в отставке, шел по улице Горького в Москве, одетый по полной форме. Формой этой он гордился и часто ее надевал, выезжая из "спального" района в центр столицы. Неожиданно кто-то его громко окликнул по фамилии. Куманин с удивлением оглянулся и снова услышал свою фамилию, произнесенную из полуоткрытого окна черной "Волги", притулившейся у тротуара в том месте, где стоянка машин была категорически запрещена. Узнал он старого сослуживца сразу. Подсел в машину. Вспомнили совместную службу на границе. Больше вспоминать было нечего, да и не положено. Знакомый спросил, не нуждается ли Куманин в чем-либо? Он мог бы посодействовать, помочь, скажем, с жилплощадью, с пенсией или путевочку куда-нибудь. Степан Агафонович отказался: все вроде есть, а жадным он никогда не был. Заговорили о детях, согласились, что молодежь нынче пошла не та. Младший сын Куманина, Сергей, как раз в этом году школу заканчивал, и Степан Агафонович пожаловался, что не хочет сын категорически идти по стопам отца, т.е. поступать в пограничное училище. Впрочем, и в любое другое тоже. Покачали сокрушенно седеющими головами, но тут выяснилось, что старый знакомый Куманина ныне проректор МГИМО по науке. Сам предложил: "Пусть твой Сережа возьмет путевку в райкоме комсомола, а об остальном я позабочусь". Так все и произошло без особых помех. Но, когда Сергей закончил институт, то даже протекции проректора оказалось недостаточно, чтобы попасть на дипломатическую работу за границей. О МГИМО ходит много разных легенд, особенно по поводу того, какую широкую дорогу это учебное заведение открывает своим выпускникам. На деле, после его окончания можно было получить распределение в какую-нибудь провинциальную школу учителем истории или иностранного языка. Конечно, можно было попасть сразу и в секретари посольства в Вашингтоне. Но это - крайности. А между ними были всевозможные вакансии в Институт США и Канады, в Институт мировой экономики, в аппарате ЦК ВЛКСМ и, разумеется, в КГБ. Именно КГБ и предложили Сергею Куманину, и он, под некоторым нажимом со стороны отца, согласился. Таким образом, была к большому удовольствию Куманина-старшего продолжена преемственность, династия, как любили в те годы говорить. Так или иначе, Сергей попал в ведомство, которому посвятил всю жизнь отец. Стал Куманин-младший, сам того не желая, потомственным чекистом, которые составляли нечто вроде аристократической прослойки в органах. До известной степени принадлежность к этой касте способствовала продвижению по служебной лестнице. Как-то Сергей решил выяснить, вероятно, для того, чтобы окончательно убедиться в своей родовой знатности, не был ли чекистом его дед Агафон? Оказалось, не был. Хотя, как посмотреть. Пропал Агафон Иванович в первые дни революции, успев двухлетнего Степана передать на попечение какой-то родственнице в деревню. Та вскоре померла от тифа, и приняли пятилетнего Степана добрые руки партии большевиков. Чекистов в "третьем колене" и не могло быть, уж очень часто "вырезали" практически полностью это ведомство, а в суровые времена даже целыми семьями. Уцелевшие потомки уже не рисковали идти по стезе своих покойных родителей. Появился Сергей Куманин на Лубянке в 1979 году после окончания годичной школы КГБ в одном тихом, закрытом подмосковном поселке. Появление его совпало с пиком вулканической деятельности Юрия Владимировича Андропова, боровшегося за идеологическую чистоту советского народа и за очищение коммунистической партии от привнесенного с Запада дерьма, превратившего апологетов самого верного и передового в мире учения в деляг и хапуг низкого пошиба. Все это Андропов намеривался выжечь каленым железом до основания, а затем... Лейтенант Куманин начал служить в 5-м Главном Управлении, известном как идеологическая контрразведка. Работы было выше головы. Эпохи хрущевского сопливого либерализма, а затем и брежневской "разрядки напряженности" породили массу гнойных язв на здоровом теле советского общества, которые иначе как раскаленной сталью было не вылечить. Крутом были сионисты, диссиденты, хранящие и распространяющие клеветническую литературу, сочиненную агентами ЦРУ, изданную на деньги ЦРУ и распространяемую по заданию того же ЦРУ на территории СССР. Приходилось проводить обыски и массовые аресты, конфисковывать горы книг, рукописей, картин, а позднее - и видеокассет. Набивались до отказа новые исправительно-лагерные зоны. Сергей Куманин попал в относительно небольшое подразделение, занимавшееся борьбой с проявлениями великорусского шовинизма и буржуазного национализма, выяснив, к великому своему удивлению, что немало имеется разных подпольных групп, правда, немногочисленных по составу, исповедующих идеи, которые нельзя назвать иначе как монархическими. Полученное Куманиным образование с полным основанием позволяло считаться в равной степени историком и юристом, даже больше историком. Куманин не мог подумать, что у кого-нибудь может возникнуть ностальгия по такой ничтожной личности, как Николай II, последний русский царь, который сохранился в исторической памяти только потому, что создал в России революционную ситуацию и, если честно говорить, то во многом благодаря собственной глупости. Как-то Куманин во главе бригады нагрянул с обыском на квартиру к бородатому философу, который числился таковым только потому, что окончил, кажется, три курса, философского факультета МГУ и был отчислен за систематические прогулы и академическую неуспеваемость. Это, однако, не помешало ему написать, работая сторожем, несколько книг по философии духовного кризиса славянства и полумистических путей его возрождения. Книги были опубликованы, естественно, на Западе, а их текстовая экспертиза, проведенная независимо друг от друга двумя докторами философии Института марксизма-ленинизма, показала, что автор нуждается в психиатрической помощи. В любом случае, его следовало изолировать от общества. У философа конфисковали два кубометра книг. Разных Розановых, Бердяевых, Соловьевых, Флоренских и прочих злобных антисоветчиков и мракобесов, строжайше запрещенных в Советском Союзе. Поразило же Куманина то, что на стене комнаты, где жил философ, висели портреты Николая II и его злобного сатрапа-вешателя Столыпина. Это были фоторепродукции из каких-то дореволюционных иллюстрированных изданий, заключенные в дешевые современные рамки. На допросе Куманин сообщил философу, что весь его бред по поводу славянской философии выдает в нем вялотекущую шизофрению, и спросил, что заставило его держать у себя портреты двух самых кровавых палачей русского народа, о духовном возрождении которого он так заботился? В ответ философ захохотал. Хохотал он долго, потому был отправлен в сумасшедший дом, где умер после первого укола аминазина. Оказалось, что у него очень слабое сердце. Другой арестованный был более словоохотлив. Он оказался историком, преподавателем научного коммунизма в одном из московских вузов. При обыске у него нашли массу изданных на Западе книг и брошюр, посвященных жизни, деятельности и трагическому концу последнего русского императора. Попался он на том, что пытался установить контакт с неким западным издательством, существующим на деньги ЦРУ, чтобы издать свою монографию по истории последнего царствования. - Чем это последнее царствование вас так вдохновило, позвольте узнать? - поинтересовался Куманин. - Тем, что рабочие и крестьяне России были доведены до предела нищеты, что в их крови захлебнулся царизм, уже обреченный историей? - Ну, что касается крови, - неожиданно окрысился арестованный историк, - то кровь, которую пролил Николай, можно вообще не принимать во внимание по сравнению с той кровью, которую пролили вы, придя к власти. - Кто это "вы"? - поинтересовался Куманин. - Вы, кажется, член партии? А позволяете прямо у меня в кабинете вести антисоветскую пропаганду. С какой целью вы пытались популяризировать личность Николая? По чьему заданию? - В партию я вступил, чтобы без работы не остаться, - признался арестованный, - а личность последнего русского монарха достойна великой славы и почитания. Вам, наверное, известно, что Русская Зарубежная Церковь канонизировала его и всю его семью как святых - новомучеников. - Мне известно, - сказал Куманин, - что на Западе делают все возможное, чтобы опорочить наш общественный строй. И не гнушаются при этом никакими средствами, используя морально опустившихся людей, вроде вас. - Думаю, что речь сейчас не о моей личности, - ответил историк, - а о личности императора Николая. Могу вам сказать, что ни один русский царь не вызывает у меня столько уважения, сколько он. Он был первым в тысячелетней истории России, кто, возможно, интуитивно нащупал тот путь, по которому государство могло выйти в такие дали, что не снились ни одной стране. Поверьте мне, он бы это сделал, если бы не ряд трагических обстоятельств, которые не удалось ему предусмотреть и в которых были скорее виноваты его предшественники, чем он. Историк получил три года тюрьмы и год ссылки. Так постепенно Куманин втягивался в работу, вольно или невольно обретая знания, к которым не стремился, но которые сами "шли" к нему. Дело в том, что ему приходилось читать конфискованные при обысках книги и рукописи, чтобы можно было юридически точно формулировать обвинительные заключения. Ведь по ним выносили свое решение и официальные предостережения, и суды и принимались меры административного порядка. Разумеется, все прочесть было совершенно невозможно. Но не следует забывать, что Куманин закончил гуманитарный институт и научился писать аннотации и синопсисы, не читая целиком источники. Составить мнение о книге, скажем того же Соколова "Убийство царской семьи", было не сложнее, чем законспектировать материалы XXIV-ro съезда партии по тысячестраничной стенограмме. Так, помимо своей воли, Куманин узнал, что Николай II был исключительно образованным и вежливым человеком, что он владел несколькими иностранными языками, был прекрасным семьянином, нежно любил свою жену, четырех дочерей и единственного, неизлечимо больного сына. Что император был исключительно скромен (так и остался полковником, поскольку считал неудобным самого себя производить в генералы), искренне верил в Бога, был в какой-то степени фаталистом, произнося в минуту сильных потрясений: "На все воля Божья". Что он был очень работоспособным человеком, изучал дела самым внимательным образом, не передоверяя их столоначальникам, и обходился даже без личного секретаря. Что он очень заботился о просвещении в России, покровительствовал наукам и искусствам, содержал за свой счет театры и приюты, строил церкви и соборы, любил армию и флот, был неплохим спортсменом: прекрасно ездил верхом и играл в теннис, ходил на яхтах, байдарках, играл в городки. Пил очень умеренно, но много курил. Имел добрые "глаза газели", светлокаштановые волосы и русую бородку. Был очень прост и в общении. Постепенно в сейфе Куманина собралась уникальная библиотека, посвященная личности Николая II и его царствованию, конфискованная при обысках как "не имеющая права храниться в частных собраниях". С одной стороны, эта библиотека была уникальной, поскольку состояла из книг, изданных на Западе ничтожными тиражами, с другой, - она ясно указывала, насколько легко доставляется в СССР любая антисоветская литература. Было очевидно, что связи между советскими гражданами и разными антисоветскими центрами за границей еще далеко не полностью выявлены чекистами. Особую ценность Куманинской библиотеке придавали книги Соколова "Убийство царской семьи" и Дидерихса (колчаковского генерала) "Убийство Царской Семьи и Членов Дома Романовых на Урале". Много и других, практически не известных даже специалистам-историкам, имеющим допуски в спецхраны, работ, например, монография некого Кобылина "Император Николай II и Генерал-адъютант М. В. Алексеев" или, скажем, злобно-антисоветская книга какого-то Криворотова "На страшном пути до Уральской Голгофы", или ханжески-благочестивая брошюрка попа-эмигранта Алферьева "Император Николай II как человек сильной воли" с подзаголовком "Материалы для составления Жития Св. Благочестивейшего Царя-Мученика Николая Великого Страстотерпца". А чего стоили работы самозванного "профессора" Пагануцци, безапелляционно озаглавленные "Правда об убийстве Царской семьи", "Правда о преступлении в Екатеринбурге" и так далее - столько "правды"! Как-то Куманин посчитал, сколько книг по этой теме накопилось в его несгораемом шкафу, и убедился, что их уже только на русском языке 280. Книги, посвященные личности последнего русского царя, как ни странно, издавались во всем мире. Куманин даже составил список, где выходили эти "исследования", получился длиннейший список городов: Нью-Йорк, Париж, Лондон, Мадрид, Рим, Джорданвилль, Буэнос-Айрес, Сан-Франциско, Вашингтон, Брюссель, Белград и даже Пекин, Джакарта и Тель-Авив. Вырисовывалось идеологическая петля, которую с разных направлений любыми способами пытались накинуть на горло Советскому Союзу. Все книги несли в себе биологический антикоммунизм и совершенно некритическую апологетику Николая П. "Можно подумать, что не было в его царствование ни 9 января, ни Московского восстания, ни Ленского расстрела, ни еврейских погромов, ни поражения в русско-японской войне, ни полного краха в первой мировой, где он, кстати сказать, был Верховным Главнокомандующим". Даже канонизация Николая, членов его семьи и приближенных, расстрелянных в Ипатьевском доме, носила не столько церковный, сколько антисоветский характер. Во всех этих книгах подчеркивалось, что только преступники, причем не политические, а чисто уголовные, могли отдать приказ об убийстве пяти ни в чем не повинных женщин и несовершеннолетнего царевича Алексея. Эта истерическая кампания, развернутая с размахом западными спецслужбами на идеологическом фронте, пытающаяся запятнать коммунистическую партию и священное имя ее основателя - великого Ленина, требовала принятия строжайших ответных мер. С монархистами было приказано бороться еще суровее, чем с сионистами. Сроки давать на полную катушку и во всех случаях пытаться выявить агентурную сеть иностранных разведок. Центральный комитет партии даже принял решение о целесообразности выхода в СССР публикации на данную тему, которая, будучи авторской, являлась бы полуофициальным мнением советского руководства как на личность самого Николая II, так и на его судьбу. Данное поручение предложили выполнить ранее мало кому известному историку и публицисту Марку Касвинову. В результате явилась на свет книга, названная "Двадцать три ступени вниз". Это была авторская находка, обыгрывавшая двадцать три года царствования Николая II как лестницу с двадцатью тремя ступеньками. С каждым годом, по мысли автора, Николай опускался на одну ступеньку, пока лестница не привела его в подвал Ипатьевского дома. В аннотации к книге говорилось: "23 года царствования последнего представителя династии Романовых отмечены множеством тяжких преступлений, и народ вынес ему свой справедливый приговор. Книга М. К. Касвинова повествует о жизни и бесславном конце Николая Кровавого, дает достойный отпор тем буржуазным фальсификаторам, которые старались и стараются представить его безвинной жертвой". И хотя главным в работе был подбор доказательств того, что Николай II всеми своими делами и поступками заслужил расстрел, автор так и не мог ничего толком сказать, за что же была расстреляна вся царская семья. Потому он делал героическую попытку "отмазать" от этого преступления самого Ленина и свалить все на самочинство местных, екатеринбургских, большевиков, не желающих подчиняться центру. Это и стало почти официальной установкой. Через некоторое время группа Куманина накрыла в Подмосковье настоящий монархический центр, насчитывающий трех мужчин и двух женщин. Первые же допросы дали понять, что "центр" имел связь с проживающим во Франции великим князем Владимиром Кирилловичем, не стесняющимся носить титул "главы" Русского Императорского Дома в изгнании. Князь - сын двоюродного брата Николая II, скандально известного великого князя Кирилла Владимировича - приходился царю троюродным племянником. Вот с ним-то и поддерживал связь "монархический центр". Изучение захваченных документов и допросы арестованных сразу дали понять следователю, что тут речь идет не просто о тенденциозном изучении истории с целью распространения заведомо клеветнической информации, порочащей советский государственный и общественный строй (за что карала 70-я статья УК РСФСР), а о подготовке настоящего монархического переворота. Другими словами, речь шла о насильственном свержении существующего в СССР строя. Это уже тянуло на 64-ю статью Уголовного кодекса, предусматривающую расстрел. Следствие быстро выяснило, что тихий подмосковный городок являлся как бы центром паутины, нити которой вели в самые различные антисоветские центры западных спецслужб, начиная с радио "Свобода" и кончая Обществом русской Православной молодежи. Всплывали в ходе следствия фамилии кадровых иностранных разведчиков вроде князя Голицина и Шаховского. Готовился показательный процесс. Вся группа следователей была досрочно повышена в звании (Куманин стал капитаном) и представлена к правительственным наградам. Но тут, как гром среди ясного неба, последовал приказ руководства: уголовное дело против "монархического центра" прекратить, подследственных освободить под подписку о невыезде и ждать дальнейших распоряжений. Все это было настолько непонятно, что руководитель группы подполковник Волков захотел выяснить подробности у начальства. Начальство комментировать свой приказ не стало. Генерал, выпроваживая Волкова из кабинета, только вздохнул, развел руками и показал красноречивым жестом в потолок. Кипучая деятельность, начатая во времена Андропова, сворачивалась на глазах. Прах Юрия Владимировича со всеми почестями опустили в Кремлевскую стену, но желание продолжать его дело, дело очищения народа и партии, которые, как известно, едины, осталось. Новый Генеральный секретарь Черненко никаких новых указаний не дал - либо не захотел, либо не успел, поскольку очень быстро умер. С приходом же его преемника Михаила Горбачева, которого все с восторгом встретили в КГБ, поскольку было известно, что новый генсек играл второго центрового в андроповской команде, сразу начались какие-то заморочки. Подполковник Волков был уволен в запас. Встал вопрос: кого назначать новым командиром группы. Никто как-то не проявил особого желания, чего раньше никогда не отмечалось. И командиром группы был назначен Куманин, хотя его кандидатура как бы не рассматривалась вследствие недостатка опыта и низкого воинского звания. "Опыт - дело наживное, - решило начальство, - а звание - поправимое". И Куманин стал майором. После этого он начал лично присутствовать на инструктажах, которые проводил с командирами подразделений куратор от ЦК КПСС. Куратор разъяснил, что на данном этапе следует прекратить аресты монархистов, воздержаться от проведения обысков (по крайне мере, официальных), открытые уголовные дела закрыть, и впредь до особого распоряжения ограничиться профилактическими мероприятиями. Профилактические беседы для настоящего чекиста - пустое времяпрепровождение. - Вы будете отрицать, - спросил Куманина один из профилактируемых граждан, - что Петр Александрович Столыпин был величайшим русским государственным деятелем? - Он был прежде всего не Александровичем, а Аркадьевичем, - поправил Куманин. Это явилось для профилактируемого таким откровением, что беседу пришлось закончить. Какое-то время группа Куманина просто ничего не делала, приводила в порядок накопившиеся документы, актируя конфискат. Куманин решил заодно актировать (т.е. списать в кочегарку) и книги, которыми были забиты уже два несгораемых шкафа. "Процессы прекратились, и на кой ляд все эти книги занимают место?" Он написал соответствующее представление, приложил акт, где, как положено, перечислил все единицы хранения, и пошел визировать эти документы у заместителя начальника отдела "А" полковника Кудрявцева. - Да ты что, Сережа? Сдурел? - поинтересовался полковник, просмотрев "единицы хранения". - Ни в коем случае. Это тебе не Солженицын с Авторхановым. Это же уникальные вещи. Мы их вскоре в "ленинку" передадим с оркестром и телевидением. Документы он вернул, но один экземпляр акта все же оставил у себя. Как-то к Куманину в внеурочное время пожаловал инструктор идеологического отдела ЦК. Сергей Степанович, сидя у себя в кабинете, пытался, отчаянно мучаясь, составить очередной ежемесячный отчет о проделанной его подразделением "работе". Приходилось попотеть, придумывая всяческие "подвиги" группы, фактически же все они только фиксировали деятельность различных монархических, промонархических и псевдомонархических неформальных организаций, которые в последнее время плодились, как кролики. Инструктор ЦК, худощавый, светловолосый, с большими залысинами, мужчина лет пятидесяти, был серьезно сосредоточен. - Товарищ Куманин, - начал он, - на данном этапе центр борьбы за социализм перемещается. В разговорах с кураторами и инструкторами ЦК КПСС главное было - не задавать никаких вопросов, а только слушать, всем своим видом демонстрируя и полное одобрение, и полное понимание. Поэтому Куманин не стал выяснять, куда именно переместился "центр борьбы за социализм" а продолжал внимательно слушать. Оказалось, что с началом декларированной Горбачевым эпохи гласности партия стала подвергаться нападкам как слева, так и справа, и обвиняться во всех смертных грехах. - Все, кому КПСС доверила служить в ее боевых отрядах, прежде всего в КГБ, должны защищать партию, - продолжал инструктор. С. Куманин всем своим видом дал понять, что на своем участке он никогда не даст своим подопечным монархистам нападать на партию, даже если для этого потребуется круглосуточно проводить с ними профилактические беседы. И тут мысли, которые неотвязно преследовали Куманина, вырвались и он произнес: "Далеко уехать на одних профилактических беседах нельзя, брать надо и сажать!". - Я с вами полностью согласен, товарищ Куманин, - вытирая лоб платком, сказал инструктор ЦК, - но, к сожалению, решаем не мы, а политбюро. И партийная дисциплина обязывает нас... Куманин успокоил инструктора, заверив, что он высказал свое мнение исключительно в рамках партийного демократического централизма. - Есть мнение, - продолжал инструктор, - что на нынешнем этапе партия должна взять под свой контроль многие общественные процессы, начавшиеся в нашей стране после того, как ЦК и Политбюро взяли курс на перестройку и гласность.... При последних словах инструктор поморщился, как от зубной боли. - И не только взять эти процессы под свой контроль, - развивал свою мысль инструктор, - но и повлиять на них в русле партийной политики. Это касается и того участка работы, за который несете ответственность вы, товарищ Куманин и возглавляемое вами подразделение. Куманин внимательно слушал. Между КГБ и ЦК КПСС давно уже сложились отношения, которые вполне можно было назвать ритуальными. Сначала к одному из секретарей ЦК вызывалось руководство органов, генералы знакомились с партийными установками по всем внутриполитическим проблемам. Логично было бы, если бы по возвращении в Управления, они собрали своих подчиненных и дали им директивы к действию. Но ничего подобного не происходило. По Управлению начинали ползти всевозможные слухи, а генералы хранили таинственное молчание. Так проходила неделя, другая. Затем к командирам подразделений приходили инструкторы ЦК и разные кураторы из отдела по руководству "административными органами" при ЦК, которые и проводили с ними индивидуальный инструктаж. Иногда дело спускали в горкомы и даже в райкомы, но это происходило редко. После того, как инструкторы завершали ознакомление командиров подразделений начальников отделов с последними партийными установками, по Управлению проходили партийные собрания, а поскольку членами КПСС были поголовно все сотрудники, то их вполне можно было считать оперативными совещаниями, с той лишь разницей, что эти совещания вели не начальники управлений, а парторги. Выступавшие на собраниях ограничивались туманными формулировками, поскольку в КГБ никто не должен был знать, чем занимается соседнее подразделение. Генералы тоже не были более конкретными, даже когда ставили перед подчиненными "боевую" задачу. Младшие по званию должны были понять, чего от них хотят. Поэтому более всего информации можно было почерпнуть из бесед с инструкторами ЦК. - В последнее время, - продолжал инструктор, - создается нездоровый ажиотаж вокруг личности последнего русского царя Николая II с признаками идеализации его персоны. Особенно это касается известных событий в Екатеринбурге в июле 1918 года, семидесятилетие которых приходится на текущий год. Существует мнение, что и нам следует пересмотреть свою позицию относительно личности последнего царя в положительном аспекте. Своих людей надо будет внедрить в монархические организации, чтобы не дать возникнуть крупным общественно-политическим союзам. Вы меня понимаете, товарищ Куманин? - Личность царя, - признался Куманин, - меня никогда не интересовала. Хороший он был, плохой - это вопрос чисто идеологический. В своей работе мы исходили исключительно из того, насколько монархическое подполье представляет опасность для партии и государства, которые мы, чекисты, обязаны защищать. Теоретически мы брали за основу работы Владимира Ильича Ленина, заклеймившего, со свойственной ему гениальностью, последнего Романова такими эпитетами, как "злейший враг народа", "кровожадный", "вешатель", "палач", "погромщик", "изверг" и так далее. В последней инструкции из ЦК, насколько мне помнится, говорилось: "Как бы ни пытались обелить его современные доброжелатели с Запада, им никаким гримом не замазать кровавого клейма с царя, душителя народа". Вот та теоретическая база, которой мы до сих пор руководствовались. Какова же новая? - Вы совершенно правы, товарищ Куманин, - вздохнул инструктор, - но, к сожалению, отныне вам придется руководствоваться в своей работе иными положениями. Надо признать, что царь был не злым человеком, верил в Россию, хорошо относился к своей семье и не был алкоголиком, как утверждалось ранее. Мнение о том, что он был совершенно бездарным государственным деятелем, остается в силе. Но главное не в этом. Необходимо всячески подчеркивать, что ни Ленин, ни партия не несут никакой ответственности за то, что произошло в Екатеринбурге. - А кто несет ответственность? - поинтересовался Куманин. - Евреи, - снова вздохнул инструктор. - Евреи? - переспросил Куманин. - То есть, сионисты, - поправил себя инструктор, хотя было хорошо известно, что инструкторы ЦК - не цеховые агитаторы и никогда ни одного лишнего слова не говорят, а уж тем более не оговариваются. - Вам хорошо известно, - продолжал инструктор, - что наша партия вела и ведет последовательную борьбу с сионизмом. Могут меняться формы этой борьбы, но суть ее остается неизменной: разоблачение происков и преступлений сионизма всеми доступными способами и их пресечение. Это касается не только настоящего, но и прошлого. На данном этапе даже больше прошлого, чем будущего, поскольку в Политбюро разрабатывается комплекс мер по нормализации отношений с Израилем. Но это ни в коей мере не должно отражаться на принципиальных вопросах идеологии. Поэтому возникло мнение, что товарищи Троицкий, Юровский, Голощекин и даже товарищ Свердлов были не столько большевиками, сколько сионистами, проникшими в большевистские ряды со своими многочисленными соплеменниками-сообщниками, чтобы уничтожить российскую государственность и захватить власть. В настоящее время в научном отделе ЦК идет подбор соответствующих высказываний товарища Ленина по этому вопросу. Поэтому убийство семейства Романовых целесообразно считать не столько политическим, сколько ритуальным. Вы улавливаете мою мысль, товарищ Куманин? Куманин молча кивнул. - Затем, - монотонным голосом изрек инструктор, - эти же самые товарищи разожгли в России пожар гражданской войны с целью истребления русского народа, чему всячески противилась наша партия и ее вожди товарищи Ленин и Сталин. В таком ключе, но в более осторожных, выражениях, надо провести работу с монархическими и прочими организациями, которые мы пока назовем "консервативными". Желательно, чтобы через них эти идеи проникли в печать и нашли отклик у творческой интеллигенции, которой не безразлична судьба родины и социализма. Это все, что я могу пока сказать. Но надеюсь, задача вам ясна. Майор Куманин не был убежденным антисемитом, как, скажем, те его коллеги, что боролись на широком фронте с сионизмом в составе того же 5-го Управления. В жизни он с евреями сталкивался мало, даже можно сказать, вообще не сталкивался. Так уж сложилась судьба. В то время, когда Сережа рос и мужал, среди знакомых и сослуживцев отца евреев не было и быть не могло. В школе был один еврейский мальчик, но где-то еще в классе, кажется, в пятом, уехал с родителями в Америку, и его заклеймили на собрании совета дружины. Математик, старик Фишман, никаких положительных или отрицательных эмоций у него не вызывал. А в МГИМО в те годы, когда Сергей там учился, разумеется, не было ни одного еврея ни среди студентов, ни среди преподавателей. Нельзя сказать, что евреи вообще вызывали у Куманина какие-то эмоции. И вот теперь это задание.... Куманин был достаточно умен и образован, чтобы понять: партия дрогнула, начала отход с занимаемых позиций и, отвлекая от себя внимание, прикрывается дымовой завесой, избрав для этого евреев, потому что больше некого. Ну что же, он, как офицер КГБ и солдат партии, которая одна может указать ему врага на данном этапе, обязан с этим врагом бороться, нейтрализовать его или уничтожить. Сонная жизнь группы Куманина снова забурлила. Новые идеи через осведомителей полетели в массы, создавались организации не столько уже монархические, если не считать атрибутики, сколько антисемитские. Для них шилась униформа, выделялись деньги для газет и журналов соответствующего направления, читались лекции. Куманин летал в Екатеринбург, Омск и Новосибирск, где под видом историка прочел несколько лекций о последних днях царской семьи, в которых прозвучали разоблачения участников убийства, были раскрыты и их псевдонимы, которыми они прикрывали свои еврейские имена и фамилии. Его былая группа, в составе которой он некогда боролся с монархистами, выросла чуть ли не вдвое. В нее влились офицеры, ранее боровшиеся с сионистской опасностью, привнеся в деятельность подразделения новые знания и свою вулканическую энергию. Сам С. С. Куманин почти не бывал в своем кабинете на Лубянке. Он летал в разные города, пропадал в ЦК, в Союзе писателей СССР и РСФСР, мотался по редакциями всевозможных газет, консультировал историков, поучал режиссеров. Уже пошли куда-то наверх документы о внеочередном присвоении ему звания подполковников, что в неполные 33 года было совсем неплохо! Коллеги завидовали - вот пруха мужику. Кто бы мог подумать, что на бывшем царе можно сделать такую карьеру! Если кто и не приветствовал его энтузиазма, так это Куманин-старший, с которым Сергей с детства привык советоваться. Только прослышав про евреев, Степан Агафонович насторожился, не за судьбу последних, конечно, а за судьбу сына. - Поосторожнее, Сережа, - посоветовал он, - не зарывайся особо. Такое уже было в пятидесятых годах. Повторяются они. Многих работников, которые в те годы эту дымзавесу раздували, потом шлепнули без суда и следствия. А кого не шлепнули, тех без пенсии выгнали из органов. Многих посадили. Ты смотри... Сергей отмахивался: "Времена ныне не те. Я на этом деле подполковника получу и стану начальником отдела. А это уже полковничья должность. Полковником буду в тридцать пять лет, плохо, что ли? А что этим евреям, которые нашего царя убили, сделается? Мы обстановку контролируем. Никто их пальцем не тронет. Пусть спокойно в свой Израиль уезжают. Мы не такие глупые, как вы, папа. Вы тогда, в пятидесятых, чувство меры потеряли - за что и поплатились". Степан Агафонович только головой покачивал. "Что с молодежью делать? По минам идут и улыбаются. Мудрости на чужом опыте не набраться. Только - на собственной шкуре. Так, видно, устроен мир". Но в сердце отца росла тревога. В калейдоскопе событий дни летели со страшной быстротой. Прошли не очень шумные митинги по случаю семидесятой годовщины со дня расстрела царской семьи, на которых клеймили, как и было задумано, не столько Ленина и его партию, сколько затесавшихся в нее сионистов, которых, уже называли для простоты или иудомасонами, или жидосионистами, а то и просто жидами. Но кипучая энергия майора Куманина и его подчиненных дала и другие всходы. Начали раздаваться голоса о необходимости перезахоронения останков царской семьи в освященной могиле по христианскому православному обряду. Теперь Куманину приходилось выступать уже перед русскими эмигрантами первой волны, глубокими стариками, и перед их потомками, сидеть в президиумах всевозможных конгрессов соотечественников, славянского и православного братства, наставлять священнослужителей и даже самого патриарха. Между тем, пришло сообщение, что известный кинодраматург Радий Рябченко нашел останки царя и его семьи и что скоро произойдет захоронение священных останков в присутствии английской королевы, приходящейся Романовым дальней родственницей. Был конец мая 1989 года. Куманин хорошо запомнил этот день. Он сидел в спецхране "Ленинки" и штудировал брошюру о ритуальных убийствах евреями христианских младенцев, изданную в Мюнхене в 1935 году (выпускникам МГИМО полагалось знать два иностранных языка). Работа была напечатана готическим шрифтом, поэтому чтение шло медленно, и Куманин находился в состоянии некоторого раздражения. Времени было мало. Ему надо было еще успеть в Академию наук на семинар по славянской письменности и культуре. Многие историки еще яростно сопротивлялись утверждениям, что в упадке того и другого виноваты евреи, а не коммунисты. Убеждать их нужно было тонко, совсем не так, как на митингах. В этот момент Куманина позвали к телефону. - Куманин, - услышал он в трубке голос полковника Кудрявцева, ставшего к этому времени уже начальником отдела "А", - ты когда-нибудь на работе вообще появляешься? Ты где работаешь: у нас или в обществе "Память"? Завтра к девяти ноль-ноль, чтобы был н