зала. Не успела. - Вот то-то и оно, - подтвердил отец. - Мало кто успевал что-нибудь сказать в те годы. Не любили, как сейчас, выслушивать... Шлепнули этого старика в тот же день. Разговор тогда со всеми был короткий... - Слушай, папа, - перебил отца Сергей, - мне очень интересно, скажи, значит, до войны ходили слухи, что царя не расстреляли? Кроме этого старика, ты что-нибудь слышал о подобной версии? - Много разных слухов ходило, - ответил Степан Агафонович, - и такие ходили, как этот. Что будто бы бывший царь чуть ли ни у самого товарища Сталина в советниках ходит, потому что, - старик рассмеялся, - сам товарищ Сталин - побочный сын Александра III, а потому они как бы братья. Ленин-де хотел с царем расправиться за то, что тот брата его приказал повесить, а Сталин брата своего спас, и держал при себе. Представляешь? Что-то в последнее время изменилось в рассуждениях отца, но что именно, Сергей толком понять не мог. Очередной сюрприз ждал его, когда он, пожелав отцу спокойной ночи, пошел спать в бывшую свою комнату, где стояли две узкие кровати, его и брата. Проходя через маленькую прихожую, где на небольшой тумбочке стоял телефон, Сергей чисто автоматически заметил лежащий рядом с аппаратом конверт, адресованный отцу. Взглянув на обратный адрес, Сергей еще более удивился. Письмо было прислано из Ленинграда каким-то Израилем Лазаревичем Ариманом, проживающим в колыбели трех революций, на Васильевском острове, по адресу. Камская улица, дом 24. Он машинально, по профессиональной привычке, отметил, что на обратном адресе указаны только улица и дом, а номера квартиры нет. Куманин никак не думал, что у отца есть знакомые со столь звучными именами. Отец очень активно работал в совете ветеранов и вел большую переписку чуть ли не со всем Союзом. "Мало ли с кем он когда-то служил". Список ветеранов у него был в большой записной книжке в переплете красного цвета с изображением Спасской башни Кремля. Засыпая, Сергей задумался чем это письмо его так поразило, может, из-за имени отправителя. Впрочем, он вскоре забыл об этом. II Несмотря на то, что в данном майору Куманину предписании ничего не говорилось о необходимости проведения каких-либо исторических исследований, а поручалось найти, наконец, место захоронения последнего царя и его семьи после расстрела их в 1918 году, сам он понимал свою задачу скорее как исследование, а не как расследование. Хотя какая между этими двумя понятиями разница? И тут, и там приходится копаться в документах, изучать источники, искать доказательства, опрашивать свидетелей, проводить различные экспертизы и тому подобное. Различие состояло в том, что в итоге расследования открывают или закрывают уголовные и прочие дела, а в итоге исследования, если повезет, пишутся рефераты и монографии, защищаются диссертации. Иногда у Куманина возникало неясное желание плюнуть на все и уйти куда-нибудь преподавать историю, все равно какую. Он мог довольно профессионально преподавать в средней школе историю СССР, а в вузе - историю КПСС. На одну из кафедр его даже зазывали, правда, почасовиком. Но это для начала, минимум через год-полтора можно было бы защититься и стать доцентом, а там открывалась дорога в большую науку. Вот и теперь промелькнула мысль: "Не пора ли начать научную карьеру", но все же он решил сначала докопаться до истины. Утром следующего дня Куманин прибыл в Центральный архив КГБ, расположившийся скромно и без вывески в огромном здании в двух кварталах от Лубянки. В архиве, тщательно проверив все пропуска и предписания, Куманина провели к худому, маленькому и сморщенному старичку, сидевшему в крошечной каморке на первом этаже. Вид каморки был непрезентабельным и совершенно не вязался с помпезностью самого здания, выполненного из бетона и стекла в стиле архитектуры позднебрежневского периода. Одет архивариус был в армейскую рубаху без галстука и в форменные, но изрядно помятые брюки. - Диссертацию пишете? - поинтересовался он, ознакомившись с куманинскими предписаниями. - Если пишете, то должен вас разочаровать. У нас, дорогой мой, хранятся документы только после 1954 года. А все, что было раньше, в другом месте. Вам надо ехать на Калужское шоссе к окружной дороге. Там все документы более раннего периода, хотя там главным образом документы СМЕРШа времен войны собраны. А по интересующему вас вопросу лучше в обычных исторических архивах что-нибудь поискать. Недавно вот по телевизору выступал какой-то писатель. Так он все для своей книги накопал в университетской библиотеке. - У меня несколько другая задача, - пояснил Куманин, - поэтому... - Я понимаю, - сказал старичок, - но хочу вам сказать честно, здесь вы ничего не найдете. Не у нас надо искать, не в нашем ведомстве. Люди в Екатеринбурге, что занимались царем и его семьей, по большому счету, даже не были чекистами, если подходить к этому вопросу формально. Они представляли местные советы. Потом, многое хранилось в архивах НКВД. Позже, в 1941 году, когда наркомат разделили, все передали в архив МВД. Да и то я в этом сильно сомневаюсь. Повторяю, что те люди в Екатеринбурге не принадлежали к нашему ведомству. Если выражаться современным языком, они были прямыми представителями высшего партийного руководства страны. Скорее, интересующие вас материалы нужно искать в партийных архивах. По фразе "занимались царем и его семьей" в старичке сразу угадывался бывший прокурор военных трибуналов СМЕРШа, занимавшийся в своей жизни не одной тысячей людей, а ныне направленный доживать в архивную пыль. Калужское шоссе дрожало от грохота многотонных грузовиков, мчавшихся на фоне каких-то незавершенных строек, и кранов, застывших в различных позах, как окаменевшие доисторические чудовища. Стояла страшная жара, особенно остро ощущаемая из-за поднятой машинами пыли. Филиал архива КГБ размещался в приземистом двухэтажном здании, окруженном высоким (почти вровень с крышей) глухим бетонным забором с железными воротами, украшенными красными звездами военного ведомства. В наглухо закрытую дверь проходной был вмурован звонок, выставивший на свет божий малюсенькую кнопку. Вытирая платком вспотевшее лицо, Куманин на эту кнопочку и нажал. Нажимать пришлось еще раз пять, прежде чем в дверях открылось маленькое окошко, которого Куманин не заметил, а в нем показалось сурово-красное недовольное лицо караульного прапорщика. Он молчал, но его лицо как бы выражало: "Ну, чего трезвонишь? Чего надо?". Куманин показал свое удостоверение. С тем же выражением на лице прапорщик открыл дверь, впустил Сергея в проходную, оттуда ввел в боковую комнатку, где стояли стол и пара стульев-ветеранов, попросил подождать, буркнув: "Вообще-то у нас обед", - и пошел, видимо, кому-то звонить. На обшарпанном столе лежало несколько номеров газеты "Правда" и "Красная Звезда" за позапрошлый месяц. Все они были заполнены сообщениями о предстоящем выводе советских войск из Афганистана. Куманин по ассоциации вспомнил, что давно не получал никаких вестей от брата, а у отца вчера не спросил, увлекшись совершенно пустым разговором за вечерним чаем. Примерно минут через сорок появился какой-то старший лейтенант, извинился: "У нас обед", внимательно просмотрел все документы Куманина. - Документы оформлены неправильно, товарищ майор, - сказал он. - Сегодня я вас пропущу, но вы в Управлении оформите специальное отношение именно на наш архив с полным указанием перечня интересующих вас проблем. Отношение должны подписать один из зампредов и начальник Управления. К нему должна быть приложена справка о вашем допуске. У нас есть приказ зампреда Глушко об ужесточении допуска к документам государственной важности даже для действующих сотрудников. Затем офицер повел Куманина в административное здание, где тот должен подняться на второй этаж в комнату 205. В здании, как и положено в архиве, царила склепная тишина, нарушаемая только отдаленным стрекотанием пишущей машинки. На дверях комнаты 205 висела табличка "Зам. начальника по науке полковник Науменко М. Т.". Некоторыми архивами управляют директора, а некоторыми - начальники. Системы нет. Полковник Науменко, несмотря на жару, был одет в хорошо сшитый костюм при галстуке. Чувствовалась выучка середины 70-х годов, когда отсутствие галстука у любого сотрудника рассматривалось как крупное дисциплинарное нарушение. - Входите, майор, - поприветствовал он Куманина. - Садитесь. Мне уже докладывали с КП. Чем можем быть полезны? Куманин кратко изложил суть поставленной перед ним задачи. - У нас ничего нет, - сказал зам. по науке, - и никогда не было, смею вас уверить. К нам уже обращались по этому вопросу несколько человек, правда, не имеющих допуска. Но когда начал возрождаться интерес к этим событиям, я дал указание сотрудникам просмотреть описи дел, поскольку предполагал, что вопросом могут заинтересоваться и в центральном аппарате. Так вот, у нас на хранении оказались только материалы следственного дела по поиску так называемых царских сокровищ. Вы в курсе дела? Хотя Куманин имел о царских сокровищах смутное представление, он кивнул, а про себя подумал, не подсказать ли Климову перепоручить это задание полковнику Науменко, который мигом все, что нужно, раскопал бы. Он и в этом архиве хозяин и во всех других, наверняка, имеет своих. Но Сергей прекрасно знал, что ему скажет Климов в ответ: "Куманин, если ты откажешься от выполнения задания, то пиши официальный рапорт о переходе в хозчасть. У нас каждый выполняет свою часть работы: ты ╕- свою, полковник Науменко - свою, не говоря уж о том, что он мне, в отличие от тебя, не подчиняется". - Могу ли я взглянуть на эти документы? - спросил Куманин. - К сожалению, нет, - в интеллигентной манере ответил полковник Науменко. - Дело в том, что подлинники документов мы никому не выдаем. В настоящее время даже заявки из канцелярии Президента СССР выполняются только в ксерокопиях или микрофильмах. Кассеты с микрофильмами именно этой группы документов была совсем недавно отослана к вам в Управление по заявке, если не ошибаюсь, генерала Климова. Вы, наверное, знаете его? Куманин молча кивнул. - Документы старые, - продолжал Науменко. - Если все их будут мусолить, то скоро от них вообще ничего не останется. Вы понимаете? - Товарищ полковник, - спросил Куманин, - а в каком же архиве можно найти материалы, связанные с расстрелом в Екатеринбурге? - Полагаю, их надо искать не в Москве, а в Свердловске, - предположил Науменко, - конечно, и в Москве кое-что может оказаться. Как мне рассказывали, именно с этих документов и началась так называемая "Особая папка Политбюро". Вы, конечно, слышали об этой "папке"? - Слышал, - подтвердил Куманин, - но считал, что это просто наиболее высокий гриф секретности. - Совершенно верно, - закивал головой полковник. - Это никакая не "папка". Она занимает места примерно в три раза больше, чем наш архив. Если вы хотите узнать, что произошло в действительности тогда в Екатеринбурге и кто несет за это ответственность, то вам нужны именно правительственные документы. Впрочем, если вы достаточно давно работаете в нашей системе, то должны понять, что далеко не все свои секреты партия доверяет нашим архивам. В центральный партархив Куманина пропустили без слова. Стоявшие там офицеры милиции при виде его удостоверения лихо взяли под козырек. После чего он предстал перед вальяжной дамой, заметно подкрашенной, но в строгом черном костюме и белой кофточке с изящным галстуком, который производил впечатление не меньшее, чем галстук полковника Науменко. Дама повертела в руках куманинское удостоверение, мельком просмотрела предписание и сказала низким чеканным голосом, как будто выступала с трибуны перед партактивом: - Для допуска к документам до 1941 года необходимо разрешение Общего отдела ЦК по отношению вашего руководства. Отношение должно быть подписано начальником Управления политорганом и парторгом. Справедливо полагая, что в архив МВД его даже на порог не пустят из-за антагонизма между двумя ведомствами (к чему придраться - найдут всегда), Куманин вечером вернулся на Лубянку и доложил обо всем генералу Климову, которого, к счастью, застал еще на месте. - Не пускают? - спросил Климов. - Думаешь, из-за секретности? Нет. Обленились они все. Просто никто не хочет с тобой возится, в фонды лазить, что-то искать. Дожили! В родной архив оперативного работника не пускают, а вешают ему на уши всякую лапшу. Надежда у них одна, что тебе лень будет все эти бумаги и отношения оформлять и ты плюнешь и оставишь их в покое. Генерал взялся за телефонную трубку. - Науменко, - сказал он, - Ты что моего майора гоняешь, как мальчика? Что "товарищ генерал"? У тебя должны быть копии всех докладов по этому делу. Куда взяли? Смотри, я проверю. - Полковник Науменко что-то еще говорил по телефону. Климов слушал морщась, листая настольный календарь и вставляя время от времени свои реплики: "Я приказал? И вы выслали? Микрофильмы... Интересно... Первый раз слышу... Ладно, разберемся". - Он повесил трубку и поднял глаза на Куманина: - Что ты вообще надеешься в архивах найти? Все, что там можно было найти, давно опубликовано. Читай литературу. У тебя полный сейф ею набит... - Товарищ генерал, - сказал Куманин, - разрешите вопрос. - Ну, - Климов устало откинулся в кресле. - Полковник Науменко сказал, что вы затребовали к себе какие-то микрофильмы по поиску царских сокровищ, - начал он. - Так что же? - с некоторым недоумением спросил Климов. - Не мог бы я с ними ознакомиться, - не совсем уверенно попросил Куманин. - Я тебе что поручил? Царские сокровища искать? - изображая раздраженность, рыкнул генерал. - Я тебе поручил найти место захоронения останков, а ты по архивам лазаешь. Ты там рассчитываешь останки найти? - Разрешите доложить, - возразил Куманин. - Например, останки Гитлера, как известно, хранятся именно в архиве. Почему бы там не быть и останкам Романовых? Кстати, по одной из версий, Юровский привез головы расстрелянных в заспиртованном виде в Кремль. Может быть, где-нибудь в наиболее запретных фондах они и хранятся. - Любопытно, - Климов с интересом взглянул на майора, - продолжай. - Вот что я подумал, - продолжал Куманин, - там, где хранятся останки Гитлера, стоит еще несколько картонных коробок с разными печатями. На некоторых - печати образца двадцатых годов. Что они могут содержать? - Интересно, - хмыкнул генерал, - а когда это ты успел в этом хранилище побывать? - Я был еще старшим лейтенантом, - поведал Куманин, - когда меня и еще нескольких младших офицеров включили в комиссию по какой-то архивной инвентаризации. Мы перетаскивали ящики и коробки с архивными документами. Нас для этого в комиссию и включили, чтобы использовать в качестве грузчиков. Ни под какими актами мы потом не подписывались. Это за нас сделали генерал Мылин и два полковника. Так вот, когда мы эти ящики таскали, один из архивных работников сказал: "Знаете, ребята, что в этом ящике? Череп Гитлера". - Я бы этих болтунов... - начал Климов, но сдержался и спросил: - Короче. Что ты предлагаешь? - Для начала, - предложил Куманин, - проверить все остальные ящики в этом хранилище. - Кто же нас туда пустит? - поинтересовался генерал. - Ты сегодня походил по архивам, видел как нашего брата там встречают. - Вы сказали, - осмелился напомнить Куманин, - что дело на контроле Политбюро. Если это их задание, пусть они нам откроют доступ во все архивы и хранилища. - Ты как хочешь, - улыбнулся Климов, - но я в эти хранилища не пошел бы, даже если бы меня туда пустили. Там такое можно узнать, что потом и дня не проживешь. "Особая папка" вся уже компьютеризированна. Из тех, кто этим занимался, я имею в виду библиографов и техников, никто никаких премий не получил, если не считать того, что их похоронами занимался лично Управделами ЦК. Соображаешь? Если бы там - генерал указал пальцем вверх - захотели покопаться у себя за пазухой, они бы в шесть секунд обнаружили, что хранится у них под носом. Значит, или там ничего нет, или они хотят, чтобы мы искали все, что нужно, в Свердловске. Поэтому меня очень удивляет, что ты сегодня утром не вылетел туда, а начал поход по архивам. Ты мне не скажешь, почему? - Потому что я ничего не найду в Свердловске. Если бы там можно было что либо отыскать, давно бы нашли. Искали не только Щелоков с Рябченко, искали и группы местных краеведов и разные неформальные группы. Я уже не говорю о наших коллегах, в распоряжение которых все местные архивы. Зачем я туда поеду, товарищ генерал? Копаться в сотый раз в старых шахтах и карьерах? Ключ ко всему лежит не там, а у нас, в Москве. Только здесь можно выяснить о месте захоронения. А уж потом, если понадобится, можно слетать в Свердловск или куда угодно. Вы мне посоветовали литературу читать. Я, разрешите доложить, почти ничем другим последние десять лет и не занимаюсь. Сколько я начитал по этому вопросу, ни одному академику не снилось... - Ну, ты и хвастун, - удивился генерал. - "Ни одному академику и не снилось!" Хорошо. Пока поизучай пленки. В архивы без моего приказа не суйся больше... В этот момент пронзительно затрезвонил один из телефонов, собранных в стадо на боковом столике. Климов взял трубку. - Температура, - спросил он, - какая? Тридцать девять уже третий день. Что же вы сейчас только докладываете? Думали? Вам думать... сами знаете... Где я вам возьму педиатра? Нет у меня их. Скажите капитану Афонину, что я удивлен. Он, кажется, академию закончил... Ну и что, что ребенок? Климов жестом распрощался с Куманиным. Тот покинул кабинет. Ill "Сов. секретно 12 апреля 1922года Заместителю председателя ОПТУ тов. Уншлихту. Продолжая разработку источника, удалось установить следующее: источник показал, что в 1918 году на первом этапе при подготовке к дальнейшему этапированию, место которого источнику тогда известно не было, были приняты меры по спасению и сохранению некоторых предметов материального значения. Для этого были привлечен ряд лиц, на которых, по мнению источника, можно было положиться, хотя без всякой гарантии. Фамилии этих лиц прилагаются. Их настоящее местонахождение источнику неизвестно. Старший опер-уполномоченный ОПТУ Лисицын А.Е." "Сов. Секретно 23 апреля 1922года Заместителю председателя ОГПУ тов. Уншлихту. В дополнение к предыдущему донесению от 12 апреля с. г. Источник предлагает для упрощения розыска представить собственноручно написанное требование к указанным лицам, если их удастся отыскать. Старший опер-уполномоченный ОГПУ Лисицын А." "Сов. секретно Товарищ Лисицыну Постарайтесь, чтобы источник вспомнил какие-либо дополнительные подробности, касающиеся указанных лиц. Вы можете себе представить, сколько в России Васильевых? С комприветом, Уншлихт". "Сов. Секретно 3 мая 1922 года Заместителю председателя ОГПУ тов. Уншлихту Источник переболел испанкой. В связи с запрещением допуска медицинского персонала болезнь протекала тяжело. У старшей дочери мало медицинского опыта. Никакой работы не проводилось. Старший опер-уполномоченный ОГПУ Лисицын А.Е." "Сов. Секретно 7 декабря 1922 года Заместителю председателя ОГПУ тов. Уншлихту С источником постоянно работает тов. Артузов. Учитывая состояние здоровья (источника), мне совершенно невозможно в настоящее время последовательно работать в. русле моей задачи. Подавляющую часть времени приходится тратить на нужды хозяйственного обеспечения. Старший о/уполномоченный ОГПУ Лисицын". "Сов. секретно 15 августа 1923года Председателю ОГПУ тов. Менжинскому После известных вам трагических событий источник решительно отказывается разговаривать с товарищем Артузовым и мною, считая, что мы имеем к этим событиям какое-то отношение. Он просит священника, в чем ему было отказано. Нельзя ли подобрать надежного товарища, чтобы тот под видом священника приехал на объект? Это вопрос очень большой важности. Старший о/уполномоченный ОГПУ Лисицын A.E." "Сов. секретно 4 января 1924года Ваша инструкция выполнена. Относительно культослужителя Иннокентия (Иваненко С. Д.) поступлено согласно вашим указаниям. Родных у него нет. Старший о/уполномоченный ОГПУ Лисицын". "Сов. секретно 5 июня 1924года Заместителю председателя ОГПУ тов. Ягоде. Часть книг нами получена, включая два из пяти альбомов, затребованных источником. Прошу вас принять меры к отысканию оставшихся трех альбомов, которые могут находиться в Петрограде. Необходимо начать заготовку дров на зиму. Предполагаю в ближайшее время снова начать работу с источником. Старший о/уполномоченный ОГПУ Лисицын". "Сов. секретно 18 августа 1924 года Заместителю председателя ОГПУ тов. Уншлихту (написано от руки). Мне кажется, что мы не можем требовать от источника более того, что он может знать. Обстоятельства были таковы, что некоторые подробности могли быть ему просто неизвестны. Мое мнение, что источник, несмотря на свою политическую ограниченность, предрассудки и тяжелую болезнь, в настоящее время дает искренние сведения. Мне бы не хотелось переходить известные границы нажима, поскольку в этом случае мы рискуем вообще ничего не узнать. Старший о/уполномоченный ОГПУ Лисицын". "Сов. секретно Товарищу Лисицыну. Говоря об усилении нажима, мы имели в виду создание некоторых ограничений в режиме содержания (лишение книг, уменьшение пайка, недостаточное протапливание помещения), но ни в коем случае не меры физического воздействия, каковые строжайше запрещены, равно как и грубое обращение. Таковыми мерами можно грозить, но в очень осторожной форме, только по отношению к другим лицам, находящимся на положении источника. И то только в крайнем случае. С комприветом, Менжинский" (без даты). "Сов. секретно 7 февраля 1925 года Председателю ОГПУ по Уралу тов. Балицкому. Информируем Вас, что в 1918 году во время нахождения бывшей царской семьи Романовых в Тобольске с помощью епископа Варнавы был допущен в дом бывшей императорской семьи быв. священник тобольской Благовещенской церкви Алексей Васильев, который совершал для царской семьи культовые обряды и на момент их предварительной высылки являлся духовником, имевшим право на вход в арестное помещение. А. Васильев вскоре завоевал доверие и пользовался большим авторитетом у царской семьи. Перед отправкой б. царской семьи из Тобольска, когда последние стали беспокоиться о сохранении своих ценностей, быв. царицей Александрой Федоровной было поручено указанному А. Васильеву вынести чемоданчик с бриллиантами и другими ценностями. При содействии тогдашнего начальника охраны полковника Кобылинского и прислужника Николая Романова Кирпичникова Александра Петровича находящиеся ценности в кожаном чемодане были вынесены Васильевым из охраняемого дома. Позднее Кирпичниковым А. П. вынесены также из охраняемого помещения шпага в золотых ножнах с рукояткой червонного золота, которую он также должен был передать А. Васильеву. К указанному делу также имела отношение бывшая прислужница в арестном доме Межанс Паулина (возможно, Гаспаровна или Каспаровна). Примите меры к розыску и аресту указанных лиц, допрос которых не проводить без уполномоченного из Москвы. С комприветом, Уншлихт". "Сов. Секретно 20 марта 1925 года Товарищу Лисицыну. Не могли бы вы установить поточнее: Межанс - Паулина или Полина? Дать, хотя бы в общих чертах, ее словесный портрет, а также словесный портрет Кирпичникова А. П. Зам. председателя ОПТУ Уншлихт". Куманин выключил аппарат. Он просмотрел не более пятой части катушки с микрофильмом, но уже болели глаза и тянуло в сон. Генерал Климов отсутствовал второй день, и Климов работал в помещении, смежном с его приемной. Иногда он выходил в приемную, чтобы поболтать с "прапорщицей" Светланой, служившей в должности делопроизводителя-машинистки. Светлана была приветливой, но крайне неразговорчивой, что легко объяснялось: генерал любил загружать своих секретарш работой выше головы. Его предыдущей секретарше, Кате Малининой, стало плохо прямо на работе. Ее увезли в госпиталь, где она в тот же день скончалась от сепсиса из-за запущенного гнойного аппендицита, как говорилось в медицинском заключении. Хоронили ее всем Управлением. Сам Климов в черном плаще и шляпе, которую держал в руках, выглядел очень расстроенным. Куманин слышал, как он сказал стоявшему рядом генералу Абашвили: "Вот она - служба наша! В 32 года люди не выдерживают!". Абашвили только сокрушенно покачал седой головой. Сидеть в приемной, чтобы слегка отдохнуть от работы и духоты смежного помещения, Куманина быстро отучили часто заглядывающие сюда сотрудники разных отделов. Каждый из них при виде Сергея считал своим долгом что-нибудь сказать типа: "Куманин, ты сейчас адъютант его превосходительства?" или "Света, он что, к тебе в помощники назначен?". Перекусив в буфете булочкой со стаканом кефира, Куманин снова взялся раскручивать бобину с пленкой. Мелькали копии бесконечных документов. В основном, это были донесения старшего оперуполномоченного Лисицына снова о нехватке дров, с требованием прислать том речей адвоката Кони, то докладывающего о нашествии на объект крыс, то делающего запрос о дате открытия Троицкого моста в Петербурге. Ответы ему были подписаны всегда высшими чинами тогдашнего ОПТУ: Уншлихтом, Ягодой, реже самим Менжинским. Иногда они просили Лисицына уточнить какие-то фамилии, даты и пояснить туманные события. Как в калейдоскопе, мелькали даты: 1926,1927,1928. Дойдя до 1933 года, Куманин решил снова передохнуть, главным образом, чтобы обдумать прочитанное. Переписка старшего оперуполномоченного Лисицына с руководством ОГПУ, видимо, касалась поиска так называемых "царских сокровищ", но было непонятно, какое Лисицын имел ко всему этому отношение. Не ясно, где находились Лисицын и его таинственные "источники". Видимо, где-то очень далеко от Москвы. В какой-нибудь глухой, провинциальной тюрьме или зоне. В документах ни разу не было даже намека на местопребывания Лисицына, и, если бы не постоянные напоминания о дровах, можно было подумать, что он находится за границей. Но не снабжало же ОГПУ зарубежные точки еще и дровами. Не исключено, конечно, что под словом "дрова" подразумевалось что-то совсем другое. В этот поток переписки было, правда, вкраплено несколько документов, прямо касающихся царских сокровищ. Направлены они были уже не Лисицыну, а руководству ОГПУ, уральским товарищам, которые должны разыскать кого-то для этой цели и доложить о принятых оперативно-розыскных мероприятиях. Куманин прервал работу на документе без даты и адресата, судя по всему, написанном в середине 1933 года: "Сов. секретно. Как удалось выяснить, шпага в золотых ножнах с рукояткой из червонного золота была передана Кирпичниковым А. П. на хранение Алексею Васильеву, который прятал ее вначале в дымовой трубе, а затем - под крыльцом Благовещенской церкви. Оперативно-розыскные мероприятия позволили установить, что в 1929 или 30 году Алексей Васильев вместе с женой Лидией Ивановной выехал из Тобольска в город Омск к своему сыну Александру, который покинул Тобольск еще в 1922-23 году. По дороге Алексей Васильев на ст. Тара умер. Оставшиеся ценности хранят жена Васильева Лидия Ивановна и сын Ал. Алексеевич, проживающие в городе Омске. Эти ценности частично ими расходованы. Например: несколько штук бриллиантовых ожерелий, колец и браслетов проданы бывшему крупному торговцу, купцу города Тобольска, Печекосу Константину Ивановичу, который, кроме этого, и у других лиц скупал золотую монету и изделия и который два-три года назад скрылся. Разысканы и взяты под стражу другие участники этого дела: Межанс Паулина и монашка Ивановского монастыря Марфа Ужинцева. Розыск продолжается. Нач. ЭКО ПП ОПТУ по Уралу Самойлов. Нач. 8-го отдела ЭКО Шумков". Таким образом, выстраивалась цепочка: опер Лисицын - Лубянка - Урал. Таинственный треугольник. Выключив аппарат, Куманин направился в специальное подразделение, состоявшее из бездельников, ведущих летопись органов. Они откапывали в архивах какие-либо дела, "шлифовали" их, порой перелопачивали в "нужном" направлении, чтобы затем передать их жаждущим славы писателям или в печать. "Историков" к секретным архивным делам тоже не очень подпускали, поэтому они в основном переписывали что-нибудь интересное, на их взгляд, из разных закрытых и полузакрытых журналов, вроде "Вестника ВЧК", выпускаемых под грифом "Для служебного пользования", а то и вовсе без грифа. Действия этого подразделения, которым руководил подполковник Лавров, практически никто не контролировал, и его постоянно грозили разогнать. В итоге этот отдел в мучениях трансформировался в отдел КГБ (а потом МБ и ФСК) по связи с прессой. Сейчас за валюту они принялись кормить своими сказками запад и, в первую очередь, США. Каждый спасается от разгона как может. Штаты "историков" постоянно расширялись. Контора превратилась в своего рода отстойник, куда переводили всех, кого оставлять на оперативной работе по разным причинам было уже невозможно, а выгнать или посадить негоже. "Историки" работали в соответствии со строжайшей инструкцией, где говорилось, что они проклянут час своего рождения, если в печать или в какую-нибудь бойкую книгу попадет хоть одно слово правды о деятельности органов за все семьдесят лет их героического существования или будет названа хоть одна настоящая фамилия, кроме официально разрешенных. В официально разрешенные входили: Дзержинский, Менжинский, Ягода, Ежов, Берия и Андропов. Всеволода Меркулова иногда разрешали упоминать, иногда - нет. То же самое было с Абакумовым, Серовым, Семичастным, Шелепиным. С фамилиями более нижнего эшелона дело обстояло еще хуже. Лавров постоянно составлял списки и носил их на утверждение, в результате за много лет в историческом отделе появилась уникальная картотека бывших сотрудников ВЧК, ОГПУ, НКВД, МГБ и КГБ. Собственно, памятуя об этой картотеке, Куманин и направился к "историкам", надеясь что-либо узнать о личности таинственного старшего опера Лисицына А.Е. В подразделении, как обычно, было совершенно пусто, если не считать пожилого майора Никитина, постоянно жующего кофейные зерна, дабы замаскировать устойчивый портвейный выхлоп, который уже не зависел от того, пил сегодня Никитин или нет. В свое время он был способным, как уверяли, разведчиком, работал в разных европейских странах под дипломатической крышей. Но пагубная страсть к спиртному привела к тому, что Никитина отозвали в Москву, хотели даже судить, но "мохнатые лапы" прикрыли чекиста и отправили его дослуживать в исторический отдел. Даже высокие начальники большего для него сделать не могли. Над Никитиным многие, особенно молодые спецы, открыто посмеивались, но он не обижался. Никитин не был "дерьмом", если выражаться на рабочем сленге оперативников. - Привет, - сказал Куманин, входя в помещение "историков", - Лавров у себя? Никитин сидел за столом и дремал, положив перед собой какое-то старое дело, на обложке которого теснились большие буквы: НКВД СССР. - Нет его, - зевнул Никитин, - писателей где-то инструктирует. Остальные по архивам разбежались кто куда. - А зачем тебе Лавров? - спросил Куманина Никитин. - Выпить можно и со мной, если хочешь. - Тебе бы все пить, - в тон ему ответил Куманин, - а работать кто будет? - Работаем, как каторжники, - Никитин захлопнул папку. - Приказано к 91-му году, то бишь к пятидесятилетию вероломного нападения на нас фашистов, подобрать справки на наших людей для посмертного присвоения им звания Героя, тех, что раскрыли план Гитлера и предупредили наше командование. Таких мы уже накопали человек пятьдесят. Круглосуточно в картотеке копаемся. У меня уже от пыли аллергия. Говорят, что до войны архивным работникам выдавали по 100 грамм в день для профилактики. - По девять граммов им выдавали, - прервал его Куманин, - это я слышал. А насчет профилактики, так с моей точки зрения, эта - самая лучшая. После девяти граммов голова уже никогда болеть не будет. - Юмор у тебя какой-то черный, - насупился Никитин. - У тебя дело какое к нам или просто пришел поболтать? - Никитин, - попросил Куманин, - будь другом, найди мне в вашей картотеке одного человека довоенного. - Давай заявку, как положено, - ответил экс-разведчик, - с подписью начальника отдела, Лавров приказал. Он потом заявки эти начальнику Управления показывает, когда тот нас дармоедами обзывает. - Что я буду на одного человека заявку писать? - заканючил Куманин, зная, что Никитин очень любит подобный тон обращения. - Будь человеком, дело-то минутное. - Минутное! - проворчал Никитин. - Знаешь, за день сколько таких, как ты, бегает? Присесть не успеешь. А хоть бы кто когда спасибо сказал. Как твоего фамилия? - Лисицын, - доложил Куманин, - Лисицын А. Е. Был старшим опером в 20-е - 30-е годы. - Лисицын? - повторил "историк". - Лисицын, говоришь? Сейчас посмотрим. С тебя бутылка. - Какие разговоры! - поспешил заверить Куманин. Никитин подошел к створкам огромного стенного шкафа, закрытым на висячий замок, раздвинул их, как жалюзи, из-за которых показалось такое количество каталожных ящиков, которым могла позавидовать какая-нибудь солидная ведомственная библиотека. Куманин обратил внимание на то, что ящики помечены всеми буквами русского и латинского алфавитов. Был даже ящик, помеченный твердым знаком. Он хотел полюбопытствовать, что за фамилии, которые начинаются с твердого знака, но промолчал: у каждого подразделения существуют свои маленькие хитрости. Между тем Никитин, зарывшись в ящик с буквой "Л", бормотал: - Так, Ливи... Лидман... Лижанин... Липенко... Ага, вот он есть! Лисицын Александр Ефимович, 1897 года рождения. Он вынул карточку из ящика и с некоторой грустью в голосе сообщил: - Шлепнули твоего Лисицына в феврале 1941 года как врага трудового народа. На реабилитацию никто не подавал. Числился в центральном аппарате. С 1940 года - капитан госбезопасности. То есть, носил четыре шпалы армейского полковника и был большим человеком. В каком отделе работал - неизвестно, нам не известно. Тут звездочка стоит красная. Это означает, что Лисицын - его ненастоящая фамилия... - А настоящая? - спросил Куманин. - Спроси чего полегче, - хмыкнул Никитин, - я свою-то фамилию вспомнил, когда попал в эту нору. Куманину этого не надо было объяснять. Даже крутясь среди монархистов и прочих представителей общественности, он скрывался под фамилией Коршунова Сергея Ивановича. Настоящая фамилия опера стоит очень дорого! - А как бы его настоящую фамилию выяснить? - поинтересовался Куманин. - Это только через Управление кадров, - пояснил Никитин, - и то, если у них сохранились нужные архивные дела. А на кой ляд тебе его настоящая фамилия? Он ее, может, и сам не знал. Раз он в нашу карточку попал как Лисицын, значит, под этой фамилией он и числился. А подлинную, возможно, только один железный Феликс и знал. Этот Лисицын с 1918 года - могучий, видно, был мужик, до 1941 года продержался. Всех, кто в 18-м начал, уже к 1934 году ликвидировали. "Действительно, - подумал Куманин, - зачем мне его настоящая фамилия? Важнее, чем этот человек занимался в нашей системе?". Он хотел уже было воспользоваться климовскими предписаниями и зайти в Управление кадров, но потом передумал и решил дождаться возвращения Климова. Вернувшись в приемную генерала, Куманин сдал микрофильм Светлане, и решил отправиться домой часа на два раньше официального окончания работы. IV Приехав домой, Куманин обнаружил, что тот кусок хлеба, что оставался в хлебнице, уже превратился в покрытый плесенью сухарь. В холодильнике, кроме старой (и полупустой) бутылки с болгарским кетчупом и одной бутылки пива, было пусто. Подумал сходить в магазин, но вспомнил, что у него нет талонов. После введения талонов на основные виды продовольствия, дабы отвадить от московских гастрономов приезжих, магазины совершенно опустели и заявляться туда было абсолютно безнадежно. КГБ, чтобы оградить своих сотрудников от очередных "временных трудностей", в дополнение к уже имеющейся сети спецраспределителей развернул дополнительные продовольственные магазины при Управлении, где сотрудники могли отовариваться обильно и без суеты. Семейные, разумеется, делали это регулярно, а легкомысленные холостяки, к числу которых принадлежал Сергей, постоянно забывали туда заглянуть в течение рабочего дня и, приехав домой, вынуждены иногда были голодать до утра. Хлеб, правда, пока еще продавался без талонов, но поскольку с его подвозом постоянно случались перебои, в булочных выстраивались гигантские очереди, выметая до обеда весь товар. Всю остальную часть дня булочные стояли пустые, как во времена военного коммунизма, коллективизации, Отечественной войны и послевоенной разрухи. Правда, в хлебных очередях еще никого не затаптывали пока насмерть, как в водочных. И хотя горбачевский антиалкогольный террор уже шел на убыль, бутылку водки в Москве было так же трудно достать, как и консервированных омаров. О бутылке водки Куманин вспомнил в связи с приближающимся днем рождения отца. Для него это большой проблемы не составляло, но все же надо было позаботиться заблаговременно, не сегодня, конечно. Куманин решил в магазин не идти. Нашел в кухонном шкафу полузабытую пачку печенья и почти полную банку кофе. "Вполне достаточно, чтобы дожить до утра". Все, что ему удалось узнать об опере Лисицыне, не вызвало у Куманина каких-нибудь сильных эмоций. И то, что этого человека расстреляли в 41-м году, и что Лисицын - рабочий псевдоним, а не фамилия, было в порядке вещей, можно сказать, образом жизни, к которому привыкло уже несколько поколений. Вызвало бы удивление, если бы удалось вдруг установить, что Лисицын в звании генерал-майора, занимая должность начальника КГБ где-нибудь в Архангельске, ушел на заслуженный отдых году в 60-м, умер лет пять назад и с почетом похоронен на комплощадке местного кладбища. Тогда невольно возникла бы масса вопросов, и прежде всего, как ему удалось уцелеть на всех этапах строительства сначала просто социализма, а потом развитого социализма? Инстинктивно чувствуя, что именно Лисицын - ключ к выполнению задания генерала Климова, Куманин даже немного обрадовался, хотя в судьбе таинственного "старшего опера" пока не обнаружено ничего особо загадочного. Все, как у всех. Возможно, удастся выяснить и остальное: какие вопросы этот Лисицын решал и где работал. Во всяком случае, после возвращения Климова ему будет что доложить генералу и о чем его попросить. Размышляя таким образом, Куманин валялся на диване в спортивном костюме, пытаясь решить, чем бы заняться. Далеко не каждый день удавалось добраться до дома так рано. Было только начало седьмого вечера. Подумал, не съездить ли в Лужники, где "Динамо" играло со "Спартаком", но понял - лень. В итоге он решил больше не думать о Лисицыне, а провести вечер вот так, валяясь на диване и смотря телевизор. Из состояния полной "релаксации" Куманина вывел телефонный звонок. Сергей выругался. Телефонный звонок мог означать срочный вызов в Управление, чего сейчас не хотелось пуще смерти. Не открывая глаз, Куманин опустил руку и взял трубку стоявшего на полу телефона: - Слушаю... - Сережа, - усл