ышал он голос отца, - ты не приболел ли? Что дома так рано? - С работы сбежал, батя, - засмеялся Куманин, - пока начальство все в разъездах. Отдыхаю. - Доиграешься, - предупредил недовольным голосом Степан Агафонович, - в пожарники переведут... - Тогда Москва точно еще раз сгорит, - хохотнул Сергей, у которого приподнялось настроение уже от самого факта, что звонит отец, а не кто-нибудь с работы. - Ладно, - кашлянул в трубку отец. - Звоню вот почему: я тут на некоторое время из Москвы уеду, так ты не волнуйся. Ключи у тебя есть. Почту вынимай, да цветы, хоть раз в недельку, поливай. - Куда ты уезжаешь? - не понял Сергей. - У тебя ж в субботу день рождения? Люди же придут... - В другой раз справим, - вздохнул Куманин-старший. - Люди перебьются. Да я почти всех уже предупредил, что уеду. Надо кое-кого повидать. - Да куда ты уезжаешь, мне можешь сказать? - настаивал Сергей. - Куда и насколько? - Да, понимаешь, - сказал отец, как показалось Сергею, не совсем уверенным голосом, - не виделись мы давно. Считай, после войны... Я тебе потом расскажу. Целую. Пока. Это "целую" было уже совершенно неожиданным. Сколько помнил себя Сергей, отец его по телефону никогда не целовал. В жизни-то всего, кажется, два раза. Один раз по поводу окончания института, а второй после внеочередного присвоения звания майора. Куманин еще некоторое время подержал в руках пиликающую короткими гудками трубку, затем поднял аппарат на живот и набрал номер отца, намереваясь предложить подвезти Степана Агафоновича на вокзал и выведать планы отца поподробнее. Телефон не отвечал. Сергей повесил трубку и снова набрал номер. Длинные гудки, и никого. "Выходит, отец звонил не из дома". Сергей поставил телефон обратно на пол, полежал еще немного с открытыми глазами. Звонок отца вывел его из расслабленного состояния. "Куда это он намылился? Наверное, какие-нибудь очередные ветеранские дела. Старые чекисты обожают придумывать сами себе очередные секретные задания. Все кого-то ищут, что-то расследуют, шлют друг другу шифрованные письма. Как дети. Отец, видимо, и звонил из Совета ветеранов". Куманин встал и пошел на кухню, чтобы сварить себе кофе и погрызть печенье. Он дожевывал уже третью печенину, когда в комнате снова зазвонил телефон. Сначала Сергей решил не подходить. "Мало ли где он может находиться?" Но потом подумал, а что, если это снова звонит отец, и решил взять трубку. - Сережа, - услышал он женский голосок. - Как хорошо, что я тебя застала. Слушай, ничего, что я к тебе через часок ненадолго приеду? Есть у тебя время? Это была Надя Шестакова, с которой он когда-то учился в одном классе. Не звонила она Сергею, наверно, год. Решив, что сегодня вечер сплошных сюрпризов, Куманин ответил: - Очень рад тебя слышать, Надюша. Конечно, приезжай. А что случилось? - Не по телефону, - ответила Надя стандартной советской фразой. - Приеду - расскажу. Телефоны всех оперативных работников прослушивались (для их собственной безопасности и контроля). Это было известно каждому, кто работал в системе. Наслушались печального фольклора на эту тему. Но вот прослушиваются ли их квартиры, точно не знал никто. Куманину самому не раз приходилось размещать в разных помещениях системы прослушивания. По тому, с каким трудом их выписывали, какой дефицит существовал на так называемую спецтехнику, создавалась некоторая иллюзия того, что на тебя-то никто не будет расходовать дорогостоящую технику. Однако полной уверенности ни у кого не было. Впрочем, разве можно в наше время вообще быть уверенным в чем-нибудь. Даже страховой полис, на который ссылался Остап Бендер, ныне никакой гарантии дать не может. Потому оставалось уповать на старое правило: "Не болтай по телефону, болтун - находка для шпиона". У Куманина с Надей Шестаковой еще в школе был роман, который, как и большинство школьных романов, оказался вполне невинным и ничем не завершился. Позже, когда Сергей поступил в МГИМО, их пути разошлись. Не обошлось и без влияния Куманина-старшего, видимо, возмечтавшего после определения сына в столь престижный ВУЗ, о партии, как у капитана Чурбанова, который, как известно, женился на дочери самого товарища Брежнева, став за неделю генерал-лейтенантом. Впоследствии, печальная судьба брежневского зятя несколько охладила амбиции Степана Агафоновича, и он перестал строить планы насчет вельможных невест, а однажды спросил: "Что-то Надя давно не звонила? Поссорились что ли?". Они не ссорились. Просто те, кто учится в МГИМО, не крутят романов с девочками из педагогического училища, куда пошла учиться Надя после школы. Встретились они много позже и при весьма неожиданных обстоятельствах - в одном из столичных детских приютов (именно приютов, а не детдомов), где содержались сироты до семи лет, были отмечены странные пропажи. Следствие по возбужденному прокуратурой уголовному делу выявило картину, которая вполне могла бы стать сценарием добротного фильма "ужасов". Дети по разным причинам переводились в иногородние приюты, но в этих учреждениях ребятишки почему-то быстро умирали по разным причинам: от воспаления легких, несчастного случая, например, в результате падения с лестницы или с физкультурного снаряда. Так говорили документы - учетные карточки и свидетельства о смерти. Выборочные эксгумации позволили обнаружить явный подлог - Могилы были либо пустыми, либо там покоились останки давно умерших взрослых людей. Сослаться на кремацию было невозможно, поскольку в большинстве провинциальных городков, где находились приюты, крематориев не было и в помине. Настырные следователи прокуратуры и уголовного розыска в конце концов установили, что сирот увозили в закрытую клинику, скрывавшуюся под номером почтового ящика, как какой-нибудь ракетный завод или лаборатория для производства химического или биологического оружия. На территорию клиники следователя прокуратуры не пустили, хотя тот прибыл с предписанием Генпрокуратуры СССР, да еще в сопровождении двух офицеров милиции. К делу подключился КГБ. Сотрудники 5-го Управления, которых в глубине души даже собственное начальство считало бездельниками, часто привлекались для содействия другим подразделениям. Они мерзли в оцеплениях вместе со служащими 9-го Управления охраны во время каких-нибудь праздников или визитов в столицу важных лиц, вели наружное наблюдение вместе с сотрудниками 7-го Управления, проводили обыски и задержания с коллегами из 3-го Управления. Куманин, будучи тогда старшим лейтенантом, был придан майору Миронову из 8-го Управления "для содействия следствию". Вместе с ним Сергей отправился в приют, и там-то он вновь встретился с Надей. Она работала воспитательницей и, как выяснилось позднее, первой подняла тревогу по поводу странной пропажи детей. В итоге прокуратура и милиция были от следствия отстранены, КГБ забрал производство дела полностью в свои руки и через некоторое время прекратил его "за отсутствием состава преступления". Правда, директриса приюта была снята с должности "за упущения в работе", но позднее всплыла на какой-то "непыльной" должности в обкоме ВЦСПС. Все участие Куманина в этом деле выразилось в том, что он возил на казенной машине майора Миронова и еще несколько старших офицеров раза два в приют и один раз в ту таинственную клинику, куда допустили одного полковника из 9-го Управления, а остальные ждали в машине. Положительным, если так можно выразиться, аспектом этого следственного дела было возобновление романа с Надей Шестаковой. Роман был уже далеко не таким невинным, как в школе, но ни к каким результатом также не привел. Надя без памяти любила свою работу, скорее, не работу, а несчастных сирот, отданных на ее попечение. В приюте она проводила дни и ночи. Куманин всего пару раз прошелся по казенным коридорам, и у него сразу начала трещать голова от детских криков и суетни, от специфического запаха, свойственного всем советским учреждениям общественного призрения, и от какого-то смутного ощущения тревоги. Как можно такую работу любить, ему было совершенно непонятно. Бурно начавшаяся вторая стадия романа с Надей стала быстро затихать, поскольку ни у Сергея, ни у Надежды не хватало времени для его развития - у обоих был, как говорится, ненормированный рабочий день. Однако Сергей стал замечать, что и редкие свободные часы Надя не рвется проводить с ним. На его призывные звонки она, неизменно в дружеском тоне, отвечала отказом, ссылаясь то на домашние дела, то на каких-то подруг, с которыми она якобы уже договорилась провести сегодня время, и на прочие оборонительные причины, которые все женщины выдвигают в ответ на нежеланные притязания мужчин. Однажды Сергей решил пустить в ход тяжелую артиллерию. Дождавшись Надиного дня рождения, он купил огромный букет цветов, бутылку шампанского, взял в канцелярии Управления два билета в Большой театр (привилегия, которой любой младший офицер мог воспользоваться раз в два месяца, а Куманин до этого никогда не пользовался) и без приглашения нагрянул к Наде домой. Девушку он застал с родителями (очень милые старички) и парой подруг. Они пили домашнюю наливку и над чем-то громко смеялись. Подруги постреливали в него глазками, а сама Надя лишь мило улыбалась. Хорошо знающий ее Куманин видел, что девушка далека от восторга по поводу его внезапного вторжения. Оказалось, что Наде нужно на ночь вернуться в приют, и Куманин взялся ее подвезти. В такси по дороге между ними произошел разговор, который Куманин хотел бы забыть, но не мог. Достаточно раскомплексованный в силу своей профессии, он сразу взял, как говорится, быка за рога: - Я люблю тебя, - сказал Сергей Наде - и буду счастлив, если ты станешь моей женой. Надя некоторое время сидела молча. Потом, волнуясь, стала говорить о том, что вряд ли Сергея устроит жена, днями и ночами пропадающая на работе, которую она любит и не желает от нее отказываться. Видимо, она была захвачена врасплох решительной атакой Куманина и выставляла столь неубедительные доводы, чтобы успокоиться. Она даже сказала какую-то казенную фразу о том, что дети - будущее нашей Родины и от их воспитания во многом зависит судьба страны через двадцать-тридцать лет. Тут же напомнила Куманину, что и его отец воспитывался в одном из подобных интернатов. Оказалась не совсем типичной реакция женщины, которой только что объяснились в любви. - Из всего этого, - вздохнув, сказал Куманин, - можно сделать только один вывод: я тебя как твой будущей муж не устраиваю. Другими словами, ты меня не любишь. Хорошо, что хоть в этом вопросе достигнута ясность. - Сережа, - Надя повернулась к нему, и он заметил матовый блеск ее влажных глаз в полумраке машины, - ты мне очень нравишься. Был момент, когда я была в тебя очень влюблена, очень. И сейчас... - Она осеклась и уже более твердым голосом продолжала: - Но твоей женой я не стану. Никогда... - Почему? - почти зарычал Сергей. - Только, пожалуйста, не надо снова о детях. Дети - не причина. Объяснение в любви уже переходило в нечто, отдаленно напоминающее допрос. - Хорошо, - ответила Надя, - я тебе скажу, почему, если ты пообещаешь, что не обидишься на меня. Я к тебе очень хорошо отношусь, и мне не хотелось бы обидеть тебя. Если Сергей уже переходил на профессиональный язык допроса, то Надя - на методы работы с малышами, когда нужно объяснить им их недостатки и при этом не обидеть. - Я обижусь, - глухо произнес Куманин, - если единственная причина твоего отказа - необходимость постоянно заботиться о подрастающем поколении будущих строителей коммунизма... - Я никогда не выйду замуж за офицера КГБ, - как-то просто, без тени злости или даже раздражения, сказала Надя. - Мне будет стыдно кому-нибудь сказать, где работает мой муж. Сережа, ты всегда был умным, талантливым парнем. Помнишь, как ты играл на гитаре на школьных вечерах? Неужели тебе нравится то, что ты делаешь? Обсуждать с кем бы то ни было подобные вопросы в КГБ категорически запрещалось. Требовалось также немедленно докладывать о тех, кто подобные вопросы осмеливался задавать или пытался навязать. Куманин, кстати, совершенно не был уверен в том, что Надежда не работает на какого-нибудь опера, курирующего интернаты в этом районе столицы, и завтра весь их разговор (с пикантными комментариями) не ляжет на стол его начальника. Ошеломленный, он молчал, не зная что сказать. - Ты помнишь происшествие у нас в интернате? - продолжала Надя, - то происшествие, благодаря которому мы снова встретились. Прокуратура тогда точно установила, что детей купили за громадные деньги какие-то негодяи, чтобы испробовать, как доноров для пересадки органов. Прокуратура уже вышла на след этих людей, когда вмешались вы и прекратили дело. Вы превратили всех нас в каких-то белых мышей, на которых можно проводить любые опыты, поступать с ними по своему усмотрению, ведь они, то есть мы, постоять за себя не смогут и жаловаться им некуда. Я тогда чуть не сошла с ума, с собой хотела покончить. А у вас? Ни у кого даже бровь не дрогнула. Ходите важные и надутые, как... - она резко повернулась к нему, и Сергей увидел слезы, катящиеся по ее щекам. - Сергей, - она дышала ему прямо в лицо, - уходи, на это не надо никакого геройства, просто напиши заявление и уходи. Ты же можешь работать и учителем, и кем угодно. У тебя такое образование. Зачем тебе все это? Уходи, и мы будем вместе... Куманин молчал. Слова нашлись сами, но были совсем не теми, которых ждала Надя и которые он сам хотел сказать: - Как ты можешь говорить подобные вещи? У детей тех обнаружено опасное инфекционное заболевание, и их перевели в клинику, где есть специальное оборудование для лечения. Кто тебе рассказал эту чушь о донорах? Это все дикие антисоветские сплетни. Знаешь, где их придумывают? Не знаешь? А я знаю. Кто в прокуратуре тебе такое говорил? - Куманин понимал, что это говорит не он, а его инстинкт самосохранения, но его слова, подобно холодному душу, успокоили Надю. Она улыбнулась и сказала: "Сережа, вызови меня к себе повесткой, и мы все эти вопросы с тобой обсудим, а теперь извини, мне пора". И вышла из машины. Куманин был уверен, что все услышанные им слова - камуфляж, за которым Надя хотела скрыть наличие более удачливого соперника. Ничего подобного он от нее никогда не слышал и подумал, что она поет с чьего-то "диссидентского" голоса. Все девушки откровенно млели, а мужчины не менее откровенно завидовали, когда узнавали, что он - офицер КГБ. Поэтому все случившееся он посчитал каким-то проявлением женской истеричности и желанием скрыть истинную причину отказа. Куманин умел встречать удары, но в ближайший день 8 марта все-таки не выдержал и позвонил Наде. Они очень мило поговорили, Сергей 'забросил удочку: "Может быть имеет смысл встретиться?". И получил в ответ: "Зачем? Сережа, мы уже все друг другу сказали...". Потом он как-то поздравил ее с Новым годом. Вскоре он получил звание капитана, а затем досрочно майора. Служба захватила его целиком, и мысли о Надежде отошли куда-то на второй план. Вот потому-то звонок от нее был для Куманина полной неожиданностью, и он уже не мог понять, приятной или нет? Казалось, что они расстались только вчера. Расцеловались. Надежда, как знала, что у Куманина есть нечего, принесла с собой кучу всякой снеди. Заварили кофе. - Что случилось? - спросил Сергей, помешивая ложечкой сахар. Надежда поигрывала ложечкой, морща лоб, как бы собираясь с мыслями. - Сережа, - сказала она, - ты мне нужен. - В качестве кого? - поинтересовался он. - В качестве мужчины, - без улыбки произнесла она, - единственного мужчины, на помощь которого я могу рассчитывать. Так уж сложилась моя жизнь. А учитывая твой статус, думаю, что именно ты можешь мне реально помочь. - У тебя какие-нибудь неприятности? - спросил Сергей. - У меня - нет, - усмехнулась Надя. - Какие у меня могут быть неприятности. С работы меня не выгонят, потому что им на мое место все равно никого не найти. Сейчас сироты практически никого не интересуют. А число их растет, будто страна ведет какую-то большую войну. - Так в чем же дело? - снова спросил Куманин. - В какой помощи ты нуждаешься? - Понимаешь, - неуверенно начала Надя, - у нас в интернате снова начали происходить какие-то детективные истории. Впрочем, у нас вечно что-нибудь происходит: то крадут продукты, то медикаменты, то гуманитарную помощь, предназначенную для детей, и все это при полном попустительстве директора, РОНО, месткома. Бороться невозможно, да я уже и не пытаюсь. Дело в другом. Меня тут выпихнули в отпуск - я не гуляла два года. Дали путевку от месткома в Трускавец и все такое. А когда вернулась две недели назад, то обнаружила пропажу еще одного ребенка. Я поинтересовалась у директрисы, у нас сейчас правит Алевтина Шевчук, раньше была инструктором в Краснопресненском райкоме. Она мне сказала, что мальчик переведен в другой интернат в Вологду. Я знаю этот интернат. Он для умственно отсталых детей, у которых официальный диагноз - болезнь Дауна. Знаешь, что это такое? Куманин кивнул. - А пропавший мальчик не Даун, напротив, его даже можно считать вундеркиндом. Ему шестой год, а он почти свободно говорит по-французски и по-немецки. Можешь себе это представить? В наше-то время. Я была им просто очарована. И им, и его, как бы это сказать, тайной что ли? - Действительно, - согласился Куманин, - откуда такое чудо у вас появилось? Кто его родители? - Его прислали из ростовского распределителя. Я имею в виду не Ростов-на-Дону, а Ростов Великий. Милиция подобрала его на автобусной остановке на шоссе Москва-Ярославль. У него не было никаких документов, вообще ничего. Одет он был чисто и вполне прилично. Сначала думали, что он просто потерялся, отстал от автобуса или от какой-нибудь экскурсии, что в Ростов приезжают. Свое имя он назвал сам, но больше ни на какие вопросы не отвечал. Ничего не удалось узнать и о его родителях. У меня сложилось впечатление, что он вообще не понимает значения этого слова. А между тем, все говорит за то, что он получил не просто замечательное, а небывалое воспитание. Говорит на иностранных языках, да как! Наша преподавательница - бабушка Лора - уверяет: такое произношение невозможно получить вне естественной языковой среды. Короче, нужно жить за границей, чтобы так говорить. Но он прекрасно говорит и по-русски. Кроме того, уже читает, что для детей его возраста в наше время достаточно редко. Очень начитан для своих лет. - Интересное кино, - пробормотал Куманин, - и что же дальше? - Я много с ним занималась, - продолжала Надя, - скорее из любопытства. Меня заинтриговала его тайна. Прежде всего я попыталась что-нибудь выяснить о его родителях, где он жил, с кем жил и чем занимался до своего появления на автобусной остановке. И ничего мне выяснить не удалось. Дети в таком возрасте скрывать не умеют. Значит, у него случилась какая-то странная потеря памяти. И в тоже время головка у него отличная. Он читает наизусть стихи Пушкина, Гейне. По-немецки! Ты представляешь! И вот я возвращаюсь из отпуска, а мальчика нет. - Ты звонила в Вологду? - поинтересовался Куманин. - Конечно, - ответила Надя, - они сказали, что документы на мальчика к ним прибыли, но самого его нет. По их сведениям, он по дороге заболел воспалением легких и госпитализирован в Переславль-Залесский. Я поехала туда. Два часа ждала автобуса в Загорске, обыскала все больницы города - их всего три, никто там ничего и не слышал об этом мальчике. Я обратилась снова к директрисе, а она мне говорит: "Надежда Николаевна, займитесь своим прямым долгом. Наш интернат переполнен, и мы обязаны его разгружать, особенно от детей со странностями. Ребенок, как вам хорошо известно, страдал острой потерей памяти, не помнил даже собственных родителей. Он требует специального медицинского наблюдения, и мы отослали его в специнтернат в Вологду. Ведь он найден на территории Ярославской, а не Московской области. У нас есть положение заниматься только детьми Москвы, в крайнем случае областными". Я поняла, что мне ничего не добиться. И тут вспомнила о тебе... - Сережа, - попросила Надя, - ваше ведомство всесильно. Найди мне этого мальчика. Ну, хотя бы поговори с нашей Алевтиной. Она перепугается и, может быть, скажет тебе правду. - Интересно, - помрачнел Куманин. - Как ты себе это представляешь? На каком основании я буду ее допрашивать? - Хочешь, - предложила Надя, - я напишу тебе заявление? - Напиши участковому, - разозлился Сергей. - Нам категорически запрещена какая-либо самодеятельность. К тому же она бывший райкомовский инструктор, так меня и испугалась. Она тут же позвонит моему руководству, и что я скажу? Что выполнял просьбу, как Дон Кихот, своей дамы сердца? - Фу, какой ты трусишка, - расстроилась Надежда. - Чем выше поднимаешься, тем больше боишься всего. Ну, не ходи к Алевтине. Выясни, где мальчик. К вам же стекается информация. Что тебе стоит? - Ладно, попробую, - с явной неохотой в голосе сказал Сергей. - Как фамилия мальчика? - Алеша Лисицын, - ответила Надя, - он так назвался в распределителе. Куманин вздрогнул: - Как ты сказала? Надя с удивлением поглядела на него: - Лисицын, Алеша Лисицын. По медицинским показателям около пяти с половиной лет. Волосы светлорусые, глаза, как васильки, синие-синие. Что с тобой? Ты уже что-нибудь о нем слышал? Куманин провел рукой по лицу: - Нет, нет. Ничего не слышал. Просто ассоциация одна... У тебя есть его фотография? В учетной карточке? - Учетную карточку отослали в Вологду, - ответила Надя, - но фотография его у меня есть, и со всей группой и отдельно. Я его очень любила и сама снялась с ним. На цвет. Мы иногда приглашаем фотографа, чтобы запечатлеть наших питомцев. - Она у тебя дома или на работе? - уточнил Куманин. - Кто? Фотография? - переспросила Надя. - Дома есть и на работе. - Хорошо, - сказал Куманин. - Завтра во второй половине дня я подъеду к тебе в интернат, попробуем разобраться. Ты, видимо, поклялась сделать все, чтобы меня таки выгнали из КГБ. - Наоборот, - воскликнула Надя. - Я очень рада, что среди моих знакомых оказался офицер КГБ. Иначе что бы я делала? Она вдруг посмотрела на часы и заспешила домой. У Куманина был искус предложить ей остаться, но он пересилил себя. Это выглядело бы как аванс за работу, которую он еще и не начинал. Он подвез Надю до метро и вернулся домой. Невольно всплывали слова генерала Климова, сказанные им кому-то в телефон, перед тем, как выгнать Куманина из кабинета: "Где я вам возьму педиатра?". Значит, Климов на какой-то только ему известной точке держит зачем-то некоего ребенка. Кому же еще нужен педиатр? Причем в этой "точке" трудно найти этого педиатра, хотя, возможно, "точка", где он содержится секретная, но зачем ребенка, да еще больного, держать на подобной "точке"? Почему, как только Надя назвала фамилию мальчика, он сразу вспомнил этот странный телефонный разговор в кабинете генерала Климова? Неужели действительно есть связь между этими событиями? И зачем Климову этот ребенок? Глупости какие-то! Он, наверно, просто заработался. Тем не менее, Куманин лег спать уже с твердой решимостью разобраться в этом деле. Может быть, только затем, чтобы снова увидеть блеск Надиных глаз, как тогда, во время их последнего разговора в машине? Но тут его как обожгло: "Алеша Лисицын? Старший оперуполномоченный Александр Лисицын расстрелян в феврале 1941 года. Идиотство какое-то! Мало ли Лисицыных в России?" Неожиданно вся эта история взволновала его. Так и не ответив ни на один из заданных вопросов, Куманин крепко заснул. Глава 3 I "Сов. Секретно 20 декабря 1932г. тов. Лисицыну Товарищ Лисицын, направляю вам копию допроса арестованной в городе Тобольске гражданки Межанс Паулины Касперовны, проведенного уральскими товарищами из 8 отделения ОПТУ. Пришлите свои соображения по существу показаний, ознакомив с ними ваши источники. Поздравляю с праздником ВЧК-ОГПУ. Ваше ходатайство вскоре будет решено положительно. Зам. председателя ОПТУ Г. Ягода". Приложение: Из протокола допроса гражданки Межанс Паулины Касперовны. 31 октября 1933 года. "В тот момент, когда в Тобольске находилась царская семья и была охрана во главе с полковником Кобылинским Евгением Степановичем, мне известно, что у царской семьи было очень много ценностей, не оставленных в Ленинграде (так написано в документе), а вывезенных в Тобольск. Как вскоре сменилась охрана, полковник Кобылинский очень способствовал царской семьи во всех ее делах, в частности, пропускал к ним монашек монастыря. Я хорошо помню Ужинцеву Марфу, которая приносила молоко, яйца и другие продукты и имела связь с фрейлиной Гендриковой. Посещала один раз царскую семью игуменья Ивановского монастыря, и был постоянно вхож священник Тобольской Благовещенской церкви Васильев Алексей, отчества не знаю, который справлял церковные обряды и вел службу. Он был очень любим всей царской семьей, был их духовником. Последний им обещал, что скоро будет переворот и снова будет монархия. Он говорил, что вместе со своими сыновьями все это устроит. Кроме того, большим доверием пользовался Кирпичников Александр Петрович. Я помню, в конце 1917г. - начале 1918г. царская семья начала беспокоится о своих ценностях. Было поручено царицей Александрой Федоровной и царем Николаем Александровичем вынести и спрятать диадемы (т.е. короны царской семьи, как Александры Федоровны, так и ее дочерей) и ряд других бриллиантовых вещей и украшений. Я хорошо видела корону Александры Федоровны, она была брильянтовая. Часть этих драгоценностей из арестного помещения через Кирпичникова А. выносилась последним и вхожим священником Васильевым. Другая часть золота и брильянтов была поручена полковнику Кобылинскому, который выносил из арестного помещения" Кирпичников Александр Петрович обо всем этом очень хорошо был осведомлен, и он знает, где эти ценности находятся и хранятся сейчас. При мне Кирпичников Александр Петрович выносил с каким-то бельем шпагу в золотой оправе, ручка которой из червонного золота, и дочери царя надели ему на шею жемчуга, которые он также вынес из арестного помещения, а куда девал, я не знаю. В то время фрейлина Гендрикова мне говорила, что они должны отправить в монастырь игуменье на хранение. Впоследствии я узнала, что царская шпага пряталась в Тобольске последним. Сперва она где-то в грунте хранилась, а затем была спрятана под крыльцо Благовещенской церкви, о чем священник Васильев мне лично при нахождении белых в Тобольске рассказывал. Фрейлина Гендрикова мне говорила, что полковнику Кобылинскому передана шкатулка, в которой хранились царские брильянты". Допросил: Акулов М. В. "Попробуйте выяснить дополнительные подробности об упомянутых в протоколе лицах. Особенно: Кирпичникове и Ужинцевой Марфе". "Сов. Секретно. 12 января 1933 года Заместителю председателя ОПТУ тов. Ягоде Г. Г. По Вашему запросу от 20 декабря 1932 года удалось установить следующее Кирпичников А. П. - бывший личный писец при дворе Николая Романова. В период нахождения царской семьи в ссылке в г. Тобольске выполнял роль особого доверенного лица Николая II. Непосредственно переданный опечатанный пакет с пятью сургучными печатями от Николая II передал на хранение бывшему епископу Гермогену, вынес золотую шпагу наследника Алексея и передал на сохранение бывшему духовнику царской семьи в Тобольске Васильеву Алексею. Дочерью Николая Романова - Ольгой Николаевной - было надето на шею очень крупное ожерелье из жемчуга. После вручения пакета от Николая Романова Гермогену, Кирпичников принес Романову ответ от Гермогена, где тот убеждал Николая не сдаваться большевикам и крепко держаться, не подписывать никаких обязательств, дабы "не закрепостить Россию большевиками". Кроме того, в конце февраля или в начале марта 1918 года в Тобольск приехали фрейлина двора баронесса Буксгевден и комнатная девушка Николаева (имена которых источник вспомнить не может). В дом, где содержались Романовы, они допущены не были и жили на частных квартирах до отъезда царской семьи в Екатеринбург. Эти женщины через Волкова А. Н. имели связь с Александрой Федоровной и епископом Гермогеном. Через них также передавались ценности, которые, вероятно, ими и хранятся. Что касается Ужинцевой Марфы, то источник почти ничего о ней не вспомнить не может, кроме того, что отчество у нее было, кажется "Андреевна" и она являлась монахиней Тобольского Ивановского монастыря, служа посредницей между Романовыми и игуменьей монастыря. Насколько мне известно, Ужинцева арестовывалась ГПУ еще в 1924 году. Так что разыскать ее будет несложно. Ст. о/уполномоченный Лисицын". "Сов. Секретно 7 февраля 1933 года Товарищу Лисицыну Относительно вашего запроса. Товарищ Юровский утверждает, что весь пакет известных вам документов он передал еще летом 1918 года под вашу собственную расписку. Однако ни документов, ни расписки мы обнаружить не смогли. Постарайтесь вспомнить, кому вы сдали пакет при возвращении в Москву. Зам. председателя ОГПУ Ягода Г. Г.". "Сов. секретно 11 февраля 1933 года Заместителю председателя ОПТУ тов. Ягоде Г. Г. Я выехал из Екатеринбурга в ночь с 16 на 17 июля и, как вы понимаете, не имел никакой возможности взять у тов. Юровского указанный пакет, а тем более писать ему расписки. У нас была договоренность, что Юровский, который был должен отправиться в Москву вслед за мной (насколько я помню, примерно через неделю), оформит передачу документов мне по прибытии. Однако после этого я более с Юровским не виделся и документов от него не получил. Поэтому пусть он вспомнит, где они. Возможно, остались в Гохране. Старший оперуполномоченный Лисицын А. Е.". "Товарищу Лисицыну Старшему опер-уполномоченному на объекте 17 Коллегия ОГПУ приняла положительное решение по вашему ходатайству относительно вашего сына, который зачислен в одно из спецучилищ ОГПУ под Москвой. Что касается вашей, замены на объекте, то пока об этом не может быть и речи. Я лично докладывал об этом товарищу Сталину, который сказал: "Товарищ Лисицын настоящий чекист-большевик и должен понять, что хотя незаменимых людей не бывает, именно его заменить некем. Я это понял, когда сам побывал на объекте товарища Лисицына". Я думаю, что столь высокая оценка вашей работы вождем нашей партии и народа послужит вам лучшим поздравлением к наступающей 16-й годовщине Октябрьской Революции. От себя и от имени коллегии ОГПУ желаю Вам успехов в работе и крепкого здоровья. Заместитель председателя ОГПУ Ягода Г. Г." (без даты). Куманин оторопело смотрел на экран, не веря своим глазам. Он уже как-то привык к тому, что вся переписка Лисицына, всего-навсего старшего опера, каким был и сам Куманин, велась только с двумя-тремя представителями высшего руководства ОПТУ, хотя по "табели о рангах" между Лисицыным и, скажем, тем же Уншлихтом или Ягодой должны были стоять целая армия чиновников и частокол инстанций. Но то, что о Лисицыне докладывали самому Сталину, причем было ясно, что великий вождь знал Лисицына и бывал на его объекте, поразило Куманина. "Партия в долгу у товарища Лисицына". Партия вернула долг товарищу Лисицыну, поставив его к стенке в феврале 1941 года. Итак, удалось выяснить несколько немаловажных фактов. Объект имел номер 17 и, судя по некоторым датам на документах, находился относительно недалеко от Москвы. 7 февраля 1933 года Ягода отправил Лисицыну письмо о каких-то документах, потерянных то ли им, то ли Юровским. А 11 февраля Лисицын уже отвечал на этот запрос. На документах стояли штампы, свидетельствующие о том, что они направлялись через фельдъегерскую почту сов. секретной переписки. Значит, если Ягода подписал письмо 7 февраля, то отправлено оно было 8-го и получено либо в тот же день, либо 9-го, поскольку 11-го на Лубянке уже читали ответ. Кроме того, из переписки стало ясно, что Лисицын выехал из Екатеринбурга в ночь с 16 на 17 июля 1918 года, то есть он присутствовал при расстреле царской семьи, а затем уехал в такой спешке, что не успел даже оформить какие-то документы, полученные от Юровского, или, скорее всего, просто забыл о них в спешке. Что заставило его так срочно уехать? Что он увозил? На эти вопросы можно ответить с большой вероятностью: он увозил какие-то царские ценности. Совершенно очевидно и то, что Лисицын чуть ли не с 1918 года вплотную занимался поиском царских сокровищ. Видимо, объект "номер 17" представлял собой некий филиал Гохрана, где хранились ценности и документы, анализ которых и проводил Лисицын. А кто же были его таинственные "источники"? Почему он считался незаменимым? Из переписки Лисицына с руководством явствует, что на объекте с кем-то работал и знаменитый Артузов - начальник секретно-политического отдела ВЧК-ОГПУ. Значит, он тоже был подключен к поиску сокровищ или выполнял с помощью Лисицына другие задачи? Может быть, "объект 17" - это знаменитая секретная лаборатория, где изготовлялись фальшивые иностранные банкноты и паспорта? Нет, не похоже. Есть ли где-нибудь расшифровка довоенных секретных "точек" НКВД? Наверняка есть в общей картотеке расшифровки "почтовых ящиков"? Куманин медленно повернул пленку еще раз. Следующий кадр содержал другой документ: "Сов. Секретно 28 ноября 1933 г. Старшему опер-уполномоченному ОГПУ товарищу Лисицыну. Посылаем вам копии документов, присланных ОГПУ по Уралу, чьи товарищи, благодаря вашей прекрасной работе, вернули народу ценности, столь необходимые для осуществления Сталинского плана индустриализации страны. Вы представлены к высокой правительственной награде. Заместитель председателя ОГПУ Ягода Г. Г.". Далее шли показания из протокола допроса обнаруженной и арестованной монахини Ужинцевой Марфы Андреевны, которая пробовала запираться, но не выдержала даже суток на "стойке" и стала признаваться. "... признаюсь, что в своих первых показаниях примерное место царских ценностей, что запрятал Чемодуров и показывал мне, я указывала неправильно. В действительности дело было так: перед увозом царской семьи из Тобольска ко мне на монастырское подворье пришел камердинер царя Терентий Иванович Чемодуров и, передав мне большой сверток, попросил, чтобы я передала его игуменье в монастырь. Чемодуров сказал, что в нем находятся ценности царской семьи, о чем я и сама догадывалась. Ценности эти хранились у игуменьи до весны 1923 г., когда закрылся монастырь. При закрытии монастыря игуменья спрятала монастырские ценности и подбила монашек на то, чтобы оказать сопротивление при их изъятии. Узнав, что за это ей грозит арест, игуменья передала мне ценности царской семьи попросила сохранить их до тех пор, когда установится "настоящая власть", как она сказала. Я взяла сверток, крепко обмотала его полотенцем и спустила в колодец на монастырском огороде. Вскоре я была арестована и просидела в тюрьме 18 суток. Сидя в тюрьме, я очень беспокоилась за ценности, боялась, что они испортятся от колодезной воды. Как только меня освободили, я сразу бросилась в монастырь, в огород к колодцу, и вытащила ценности. Вытащив ценности из колодца, я зарыла их в могиле монастырского кладбища. Успокоиться, однако, я не могла, все время боялась, как бы их не украли. От страха я потеряла и сон, и аппетит, и память. Измучавшись совсем, я решила бросить ценности в реку Иртыш. Перед тем, как исполнить это решение, я обратилась за советом к Василию Михайловичу Корнилову - местному рыбопромышленнику, который был связан с нашим монастырем, с которым я была знакома. Когда я сказала о своем решении Василию Михайловичу, он страшно испугался и замахал на меня руками: "Что ты, что ты?! Ведь установится настоящий порядок, настоящая власть, тогда с тебя отчет спросят, ведь в Иртыш тебя заставят за ценностями лезть". Я совсем растерялась, не знала, что делать. Потом попросила Василия Михайловича взять ценности на хранение себе. Он сначала отказывался, потом дал согласие временно сохранить их у себя. Через несколько дней после разговора с Корниловым я пришла к нему на квартиру, принесла с собой ценности, две стеклянные банки и два туеска. В эти банки и туески я переложила ценности из свертка, спустилась с Василием Михайловичем в подполье, и там вместе и зарыли их. Это было, кажется, в 1925 году, точно не помню. Через некоторое время Корнилов уехал из Тобольска. В его квартире поселились новые, незнакомые мне, жильцы. Одно время в ней жили милиционеры. Я все время беспокоилась за ценности, боялась, как бы они не испортились или как бы не были украдены... В октябре месяца с.г. я была арестована ОПТУ и доставлена в Свердловск... " Затем шла розыскная справка на Корнилова В. М.: "До революции и после революции во время НЭПа Корнилов занимался в городе Тобольске рыбопромышленностью и торговлей, последней в период 1924-25гт. По поручению благочинной Ивановского монастыря принял на хранение царские ценности, заключающиеся в брильянтовых 2-х диадемах (коронах), ряде других крупных брильянтов и золотых крестов. Хранил в гор. Тобольске в собственном доме по ул. Декабристов под домом в земле, в прятаньи которого принимала участие и его семья. В связи с тем, что в 1928-29гг. был как рыбопромышленник-торговец раскулачен, из города Тобольска вместе с семьей выехал с женой сперва в гор. Свердловск, а затем в Казань. Сын находится в г. Свердловске". Далее шел сводный доклад, подводящий итог данному этапу операции. "Сов. Секретно Заместителю председателя ОГПУ т. Ягоде. Спецзаписка. "Об изъятии царских ценностей в г. Тобольске". В результате длительного розыска 20 ноября с. г. в городе Тобольске изъяты ценности царской семьи. Эти ценности, во время пребывания царской семьи в г. Тобольске, были переданы на хранение камердинером царской семьи Чемодуровым игуменье Тобольского Ивановского монастыря Дружининой. Последняя незадолго до смерти передала их своей помощнице благочинной Марфе Ужинской... 15 октября с. г. Ужинцева призналась в хранении ею ценностей царской семьи и указала место их нахождения. В указанном первоначально Ужинцевой месте ценностей не оказалось. Тогда был доставлен в Тобольск Корнилов В. М. Он указал действительное место хранения ценностей. По указанию Корнилова ценности были изъяты (ценности в двух стеклянных банках, вставленных в деревянные кадушки, были зарыты в подполье, в квартире Корнилова). Среди изъятых ценностей имеются: 1) брошь бриллиантовая в 100 карат, 2) три шпильки головные с бриллиантами в 44 и 36 карат, 3) полумесяц с бриллиантами до 70 карат (по некоторым сведеньям, этот полумесяц был подарен царю турецким султаном), 4J диадемы царских дочерей и царицы и др. Всего изъято ценностей по предварительной оценке наших экспертов на сумму в три миллиона двести семьдесят тысяч шестьсот девяносто три золотых рубля (3.270.693 руб.). ПП ОПТУ по Уралу Решетов Нач. ЭКО ПП ОПТУ Самойлов". После этого доклада следовал перечень изъятых ценностей, содержащий 154 предмета, и их предварительная оценка экспертами. В конце перечня рукой Ягоды было написано: "Т. Лисицыну! Прошу Вас проверьте наличие ценностей по списку. Не пропало ли чего? Можно ли считать этот этап завершенным? Я. Г. Г.". "Сов. Секретно 17 декабря 1933 г. Заместителю ПП ОГПУ тов. Ягоде Г. Г. Мы проверили список.