лию водителя. У нас хранятся копии путевых листов. Там и фамилии экскурсоводов указаны. - Да, если это возможно, - кивнул головой Куманин, - и что же произошло дальше в тот день? - Эта старушка подошла ко мне, - продолжала Нина. - Я, товарищ майор, замдиректора музея-заповедника. И на мне все висит, от фондов до, извините, канализации. Как закончила в 1983 году университет в Ярославле, так здесь и работаю. Директора-то с огнем не сыщешь - он в Москве живет, по всем вопросам идут ко мне. Так вот, эта бабушка тоже ко мне подошла и стала рассказывать историю о том, что в 1913 году, представляете, она подарила собору в кремле какую-то икону. Говорит, чудотворную, Ростовской Божьей матери. И очень хотела бы к ней приложится и помолиться. Я еще тогда подумала, сколько же ей лет? На вид-то семьдесят пять, а она мне говорит: - Деточка, мне уже за девяносто. "Ничего себе, - я подумала, - как сохранилась хорошо!". А она, значит, все про эту икону говорит: "Мол, оклад у нее золотой с драгоценными камнями должен быть". Я ей пытаюсь объяснить, что все оклады из драгметаллов с икон давно сняты и переданы государству и что у нас такой иконы и быть не может. Подобные вещи на особом хранении состоят в специальных учреждениях. А она мне твердит, что, может, оклад и сняли, но икона-то здесь должна быть. И так меня умоляла, что... - Девушка замолчала и покраснела. - Продолжайте, - попросил Куманин, удивленно на нее взглянув. - Признаюсь, - сказала Нина в явном смущении, - я признаюсь, товарищ майор, что нарушила правила. Но уж так она меня просила и такая вся была аккуратненькая, интеллигентная, что я... Нина снова замолчала, а потом, как бы собравшись духом, выложила все "по сути совершенного ей служебного проступка". - Я ее в фонды допустила, - сказала девушка, покраснев до слез, ибо уже была уверена, что чекист из Москвы прибыл специально, чтобы расследовать именно это злостное служебное преступление - допущение посторонних лиц в фонды государственных музеев, и теперь ее точно выгонят с любимой работы. Но Нина Лазаренко была мужественным человеком. - Я знаю, что это запрещено, - чистосердечно призналась она, - и готова нести ответственность за свой проступок. Но эта старушка была настолько необыкновенная, что я просто не могла ей ответить: "Гражданка, возьмите отношение в министерстве культуры, тогда и поговорим". Я знаю, что должна была именно так и поступить. Мне написать объяснение? - О чем вы говорите, Нина? - Куманин даже потряс головой от изумления. - Какое объяснение? Меня интересует эта старушка, а не вы. Итак, вы ее допустили в фонды, где, если я вас правильно понял, хранятся старые иконы, представляющие культурно-историческую ценность? Видимо, для того, чтобы она сама нашла ту икону, о которой говорила? - Да, - кивнула головой Нина, немного успокаиваясь, - так оно и было, как вы говорите, товарищ майор. Зашли мы в хранилище. У нас там иконы висят, некоторые вдоль стен расставлены, некоторые просто кучками лежат. Нам много в последние годы передали из окрестных деревень. Там церкви так разворовываются, что решили - у нас будет надежнее. Значит, я иду, свет зажгла, а она за мной семенит. Я вперед немного прошла, потом оглянулась и вижу: бабушка на коленях стоит, в руках держит одну икону, что у стены стояла, целует ее, шепчет что-то и плачет. Я даже растерялась, хотела ее окликнуть, мол так себя вести нельзя, а она вдруг с этой иконой в руках повалилась на бок и упала на пол. Лежит, глаза закрыты, а икону держит на груди. Я сначала подумала, что сектантка какая-нибудь. Потом поняла - бабушка-то помирает. У меня у самой бабушка недавно умерла почти так же. Телевизор смотрела и со стула повалилась на пол... - Голос Нины прервался от волнения. - Я растерялась, - продолжала она, - телефона в хранилище нет. Бежать куда-то и оставлять помещение открытым нельзя. У нас медпункт есть, но медсестра там появляется только по особым случаям, когда интуристы приезжают. Я ей голову подняла, зову. Вижу - у нее и губы вздрагивают и веки шевелятся, живая, значит, еще. Я ей под голову несколько икон положила. Тут, спасибо, кто-то мимо по коридору прошел. Я крикнула, чтобы сюда милиционера позвали из пикета и скорую помощь вызвали из города. - Приехала "скорая"? - спросил Куманин. - Да, - Нина тяжело дышала. Тягостные воспоминания, судя по всему, ее здорово разволновали. - Приехала "скорая", и ее увезли в 1-ю горбольницу. Она там умерла вскоре, я слышала. - Умерла? - переспросил Куманин, - А как ее звали, вы помните? - Не знаю, - растерянно улыбнулась Нина, - Она не говорила, я не спрашивала. Вы в больницу зайдите. Там должны знать. Тем более, что умерла. - Так, - сказал Куманин. - Все это очень интересно. А с мальчиком тем, что случилось. - Я о нем в той суматохе совсем забыла, - созналась Нина. - Потом только узнала, что его милиция подобрала где-то на площади у автобусной остановки. Меня даже вызывали его опознать... Девушка снова замолчала. - И что же, - поинтересовался Куманин, - опознали? - Нет, - твердо сказала Нина Лазаренко, - не опознала. Милиция подобрала совсем другого. Этот рыженький, а тот, что у нас по газонам бегал, чернявенький был, как цыганенок. Куда он делся, не знаю. - Хорошо, - вздохнул Куманин. - Последний вопрос. Что это за икона была, которую старушка искала? Вы не выяснили? - Да ничего особенного, - пожала плечами Нина. - Икона как икона. Местного ростовского письма начала нынешнего века. Тогда их здесь штамповали по десятку в день. В Ростове целая артель была иконописцев, своя школа. Ростовскую икону сразу можно опознать по письму. Могу показать, если хотите. - Спасибо, - поблагодарил Куманин. - Я в этих делах плохо разбираюсь. А та икона, о которой эта бабушка говорила, Ростовской Божьей Матери в драгоценном окладе, о ней вы что-нибудь выяснили? - Да, - ответила Нина, - их было две. Одна большая - она хранится в Третьяковке, правда, уже в муляжном окладе, вторая малая - действительно когда-то хранилась здесь. Но ее давно у нас изъяли и передали в лавру Загорска. - А сохранились какие-нибудь сведения о том, как или при каких обстоятельствах эта икона у вас появилась? - спросил Куманин. - Документов на этот счет нет, - сказала девушка, - но существует легенда, что эту икону преподнесла ростовскому храму императорская семья в 1913 году, когда царь с близкими объезжал русские города. Это было во время трехсотлетнего юбилея династии Романовых. - Вот как? - удивился Куманин. - Царь бывал в этом городе? - Конечно, - подтвердила Нина. - Разве вы не знали? - Она подошла к шкафу, немного порывшись там, извлекла довольно потрепанную брошюру и подала ее Куманину. Брошюру издали в Ростове 1913 году иждивением, как было сказано, купца Ивакина. Называлась она "Осчастливливание уездного города Ростова Великого пребыванием в оном Его Императорского Величества Государя Императора Николая II и всей Его Августейшей Семьи в лето от Рождества Христова 1913-е". Куманин полистал книжечку и быстро наткнулся на фотографию, под которой стояла подпись: "Их Императорские Высочества Великие княжны Ольга и Татьяна изволят преподнести настоятелю обители Преосвященному Никодиму чудотворную икону Ростовской Божией Матери". Ниже было набрано мелким шрифтом: "фото Корнелиуса". "Молодец Корнелиус! - подумал Куманин. - Ты мне такими штуками мозги выбьешь на стенку". В виске стучало. Он посмотрел на Нину. Выражение восторженного патриотизма, которое светилось на лице девушки в начале их беседы, исчезло, уступив место печали и усталости. IV Главный врач 1-й городской больницы Ростова Анатолий Абрамович Винкель при виде куманинского удостоверения побледнел и тяжело опустился на стул. - Опять? Письмо от брата привезли? - Уже привозили? - полюбопытствовал Куманин. - Брат в Израиле, что ли? Это большая ответственность - иметь родственников в сионистском государстве, столь враждебном нашей стране. Выяснилось, что примерно полгода назад двое сотрудников с Лубянке привозили Анатолию Абрамовичу письмо от брата из Израиля и заставили написать ответ. - Ладно, - успокоил Куманин. - Я совершенно по другому вопросу. Примерно год назад к вам в больницу была доставлена в тяжелом состоянии женщина преклонного возраста, судя по всему, с сердечным приступом. Мне бы хотелось взглянуть на историю болезни и прочие документы, связанные с ее кончиной. Она же умерла, насколько мне известно? Главврач побледнел еще пуще, видимо померещилась тень незабвенного "дела врачей" пятидесятых годов. Суетливо набрав номер внутреннего телефона, Анатолий Абрамович с весьма заметными нотками истерики в голосе обратился: - Кардиология? Татьяну Николаевну ко мне. Срочно. Что значит "на обходе"? Пусть прервет обход, раз я сказал! Через несколько минут в кабинете появилась высокая женщина в белом халате с традиционным фонендоскопом на груди. - Что случилось, Анатолий Абрамович? - спросила она недовольным голосом. - Вечно вы меня с обхода срываете? - Татьяна Николаевна, - нервно произнес главврач. - Товарищ вот из органов приехал, из Москвы... Доктор Винкель начал протирать очки, а Татьяна Николаевна недружелюбно уставилась на молчавшего Куманина. - Это по поводу той больной, - справившись с очками, продолжал главврач, - которую примерно год назад нам доставили на "скорой" из Кремля. Она, кажется, приехала с экскурсией, а потом у нас скончалась. Вы помните этот случай, Татьяна Николаевна? Товарищ интересуется, насколько я понял, почему был летальный исход? - Помню я этот случай, - подтвердила Татьяна Николаевна, - больную доставили с обширным инфарктом. Мы ее поместили в реанимацию, но ничего сделать не смогли. Слишком обширный инфаркт с поражением... Кстати, вы знаете, сколько ей было лет? - с вызовом обратилась Татьяна Николаевна к Куманину. - Сколько? - Куманин вопросительно посмотрел на нее. - Почти девяносто два, - заявила заведующая кардиологическим отделением. - А вы спрашиваете, от чего она скончалась! От старости. Голос женщины звучал резко. Родственников в Израиле у нее не было. Но она отлично знала, как представители властей любят делать врачей крайними при любом удобном случае. - Успокойтесь, товарищи, - миролюбиво предложил Куманин. - Анатолий Абрамович меня, наверное, не совсем правильно понял. Меня интересует не столько факт смерти этой старушки, сколько ее личность. Как ее фамилия и прочее. У нас, знаете ли, в розыске много людей, в том числе считающихся пропавшими без вести. - Понятно, - сказал Анатолий Абрамович и спросил у Татьяны Николаевны. - Как фамилия больной? - Не помню, - пожала плечами заведующая, - я и не знала ее фамилию. Историю болезни заполняла сестра, а свидетельство о смерти, наверное, Богомолов. - Принесите историю болезни, - приказал Анатолий Абрамович, - и вызовите ко мне Богомолова. - Я ее давно сдала в архив, - все еще раздраженно ответила Татьяна Николаевна. - Возможно, ее уже актировали. - Что значит актировали?! - взорвался Анатолий Абрамович. - Пять лет положено хранить историю болезни при летальном исходе. Пять лет, а еще и года не прошло... Это уже вопрос не ко мне, - откровенно зло выпалила Татьяна Николаевна. - Извините, товарищи, но меня ждут больные. - И женщина сделала попытку выйти из кабинета. - Простите, - вмешался Куманин, - но вам придется задержаться. Отыщите историю болезни и принесите ее сюда. Возможно, у меня возникнут к вам вопросы. И еще раз прошу успокоиться. Никто против вас лично ничего не имеет. Несмотря на это, Татьяна Николаевна, полыхая от возмущения, удалилась, весьма солидно хлопнув за собой дверью кабинета главврача. Извинившись перед Куманиным, выскочил куда-то и сам Анатолий Абрамович. Первой вернулась Татьяна Николаевна, неся найденную в архиве историю болезни. Она молча положила ее на стол перед Куманиным. Сергей взял историю болезни и почувствовал, как кровь ударила ему в голову, а в ногах появилась противная слабость. В графе "Ф.И.О. больной" стояла запись, сделанная, как обычно, быстрым и трудночитаемым медицинским почерком: "Романова Т. Н., 1897 года". Далее было записано: "Доставлена в бессознательном состоянии 28 июля 1988 года "скорой помощью". Диагноз: инфаркт миокарда". Куманин взял себя в руки. - На основании чего заполнялись установочные данные на эту больную, - спросил он, стараясь говорить спокойно. - Не знаю, - ответила заведующая кардиологией. - Полагаю, со слов больной. - Значит, она приходила в сознание? - попытался уточнить Куманин. - Товарищ, - ответила Татьяна Николаевна, - у меня двести больных на отделении, у меня нет ни времени, ни возможностей запоминать подобные вещи. К тому же, это случилось год назад. Запись мог сделать лечащий врач или медсестра. Но и та, и другая уже уволились. Куманин хотел было записать фамилии уволившихся врача и медсестры, чтобы позднее их опросить, но в этот момент в кабинет вернулся доктор Винкель в сопровождении высокого мужчины с широким, добродушным и улыбчивым лицом. Мужчина оказался Николаем Ивановичем Богомоловым, работавшим в больнице по совместительству патологоанатомом и заведующим моргом. Все заведующие моргами, которых приходилось видеть Куманину, были, как правило, добродушными и веселыми здоровяками. Николай Иванович раскрыл перед Куманиным папочку. - Извольте убедиться, - мягко сказал он, - копия свидетельства о смерти: "Романова Татьяна Николаевна, 1897 года рождения, полных лет 91, причина смерти - инфаркт". Вскрытие не проводилось, поскольку существует положение, что таковое проводится по требованию родственников либо властей, либо по решению медицинских работников в каких-либо сложных случаях. В данном случае причина смерти была весьма очевидной. Примите во внимание возраст больной... - На основании чего записаны установочные данные больной? - снова поинтересовался Куманин. - Здесь же указано, - тем же мягким голосом ответил Николай Иванович. - На основании паспорта почившей. Здесь все записано: номер паспорта, серия, прописан постоянно по адресу: поселок Романово, Асиновского района, Томской области, 5-я Леспромхозная, д.7. Извольте убедиться. - Я заберу этот документ, - сказал Куманин. - Ради Бога, - согласился заведующий моргом, - забирайте. Только расписочку извольте написать об изъятии документика. И номер своего документика поставьте. Куманин написал расписку и, отдавая ее Богомолову, спросил: - Она умерла тут, у вас, и что дальше вы с ней делали? - Все как положено, - пояснил Николай Иванович, - уведомили милицию, послали запрос по месту жительства, чтобы родственники приехали. Ответ получили, что родственников никаких нет. Тогда, согласно положению, она была похоронена за счет государства, о чем имеется расписка. Вот, извольте. - Где вы ее похоронили? - похолодел Куманин. - Оправили в Ярославль на кремацию, - тихо, как тяжело больному, ответил Богомолов. - На кремацию в Ярославль, - прошептал Куманин. Он показал справку о смерти Богомолову: - Значит, это все, что от нее осталось? - К сожалению, - согласился Николай Иванович, - но не забывайте, молодой человек, что то же самое останется и от любого из нас. В наше время дожить до столь почтенного возраста, сами понимаете. Что вы так расстраиваетесь. Это ваша родственница? - Нет, - ответил майор пересохшими губами, - но она была мне очень нужна. - Он помолчал и добавил: - Хотя бы мертвой. Куманин встал, извинился перед врачами, поблагодарил их за содействие и вышел из кабинета. Николай Иванович Богомолов догнал его. - Минуточку, - сказал он, подходя к Куманину. Тот вопросительно посмотрел на патологоанатома. - Знаете, - улыбнулся Николай Иванович, - когда я выписывал свидетельство о смерти этой старушки, то обнаружил в ее паспорте фотографию. Не знаю почему, но я ее оставил. Не стал сдавать в милицию вместе с паспортом. Может, она вам пригодится. Возьмите. Куманин взял протянутый ему конверт и вынул небольшую фотографию - на ней изображен... Алеша Лисицын. Эффект фотография произвела весьма сильный. Куманин не сумел, видимо справится со своими эмоциями, потому что доктор Богомолов спросил: - С вами все в порядке? Может быть, вам дать чего-нибудь успокоительного? - Спасибо, - устало поблагодарил Куманин, - у меня есть седуксен. Спасибо, доктор. И еще хочу попросить вас, никому ничего не рассказывайте о моем визите. И всех предупредите. Ради вашего спокойствия. Иначе не только вы сами, но и вся больница, даже весь город могут вляпаться в очень неприятную историю. Вы меня поняли? - Конечно, - сказал доктор Богомолов, улыбаясь, - я все понимаю. Куманин вышел на улицу и сел на скамеечку у ворот больницы, чтобы слегка осмыслить все, что ему удалось узнать. Отдельные части большой головоломки постепенно сдвигались, создавая, если не полную, то, по крайней мере, весьма колоритную картину. Интересно, что скажет Климов, когда Куманин доложит ему о своей поездке в Ростов. А, может, ему вообще ничего не докладывать, а тихо помалкивать. Пока Куманин пытался привести в порядок свои мысли, возле него, взвизгнув плохо отрегулированными тормозами, остановилась серая "Волга". Из нее выскочили трое. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять - перед ним весь личный состав местного КГБ, видимо, поднятый по тревоге Ниной Лазаренко. Демонстрируя неплохую профессиональную подготовку, все трое - один впереди, двое чуть сзади - направились к сидевшему на скамейке Куманину. - Капитан Фоменко, - представился головной - вы из Москвы? - И он сунул под нос Куманину бордово-гербастое удостоверение. Без эмоций, как корабль, дающий опознавательный сигнал, Куманин показал свое. - Почему к нам не обратились? - с претензией в голосе спросил капитан Фоменко. - На работу надо с утра приходить, а не после обеда, - в тон ему ответил Куманин. - В горкоме были на совещании, - миролюбиво сообщил Фоменко, - Если вы насчет Винкеля интересуетесь, то у меня на этого жида есть убийственный материал. Бедняга Винкель, вероятно, "кормил" все местное КГБ. - Фоменко, - тихим голосом произнес Куманин, - если ты когда-нибудь поинтересуешься, зачем я приходил в больницу, то следующим местом службы у тебя будет Асиновский район Томской области. - Понял, - без всякой злости и смущения ответил капитан Фоменко. - В каком-нибудь содействии нуждаетесь? - Довезите меня до железнодорожной станции, - устало попросил Сергей. Глава 8 l Утром следующего дня, когда Куманин прибыл на службу, на Лубянке произошло ЧП - лопнула труба в личном туалете генерала Климова, в комнате отдыха, что примыкала к его кабинету... Находившийся ниже этажом компьютерный центр оказался залит водой и вышел из строя. В приемной у генерала Сергей увидел мокрую с ног до головы прапорщицу Светлану, пытавшуюся в лучших героических традициях закрыть пробоину своим телом. Если возможно верить истории, в годы Отечественной войны это удавалось делать с торпедными пробоинами, но тут не получалось. Вода продолжала хлестать, заливая нижние помещения, распространяясь по ветхим перекрытиям здания дореволюционного страхового общества "Россия". Дверь в кабинете генерала Климова, чего ранее никогда не случалось, была распахнута настежь, и посреди него в полной форме с разводным ключом в руках стоял комендант Лубянки полковник Спиридонов. Он отдавал команды двум прапорщикам, сражавшимся в туалете с разбушевавшейся стихией. Все это напоминало борьбу за живучесть на тонущем корабле. Дело в том, что водопроводчиков на Лубянке не было, но вовсе не потому; что ведомство оказалось жадным и не желало содержать их на своем балансе. Дело было гораздо серьезнее. Еще в конце шестидесятых начале семидесятых годов в недрах ЦРУ был разработан гениальный план проникновения на самые секретные объекты Союза. Само ЦРУ никогда не додумалось до подобного, идея была явно подсказана кем-то из многочисленных перебежчиков, отщепенцев и прочих изменников родины, буквально наводнивших Штаты. Сутью операции, получившей условное наименование "Гаттер", что в переводе с английского означает "водосточная труба", было следующее. Давно замечено, что на глухих заборах всевозможных секретных объектов, не имеющих ни окон, ни дверей постоянно висят объявления, приглашающие на работу (иногда срочно) водопроводчиков и сантехников. Это было естественно: качество сантехнических систем было абсолютно одинаковым как в доме хрущевской постройки, так и в каком-нибудь совсекретном оборонном НИИ или разведывательном аналитическом центре, построенном еще во времена товарища Сталина. Если верить документам секретной переписки, прорыв канализационной трубы в НИИ разработки лазерного оружия задержал выполнение программы на "неопределенное время". Обычно специалиста, будь то ракетчика, ядерщика, бактериолога, перед приемом на работу проверяют чуть ли не целый год, выясняя фамилии его случайных знакомых, сантехника же порой оформляют мгновенно, не очень интересуясь его прошлым. Принятый на работу водопроводчик-сантехник имеет право входить в любые помещения, куда не пускают даже членов ЦК и министерские комиссии. Они и знать не знают о существовании этих помещений, а сантехник знает, ибо трубы текут и лопаются везде, даже в бункере Генерального секретаря. Во избежание аварий водопроводчики дежурят на совсекретных объектах и по ночам. Таким образом, перед ними открывается необъятный простор для разведывательно-диверсионной деятельности. Вот потому-то в ЦРУ и было принято решение внедрить под видом сантехников на различные секретные объекты Министерства обороны, Комитета госбезопасности и Академии наук специалистов, в чью обязанность входило бы вскрытие направлений работы указанных объектов. "Вскрывать" было не трудно, разгуливая целый день по помещениям, в которых постоянно происходили сантехнические аварии. Неизвестно, насколько далеко продвинулось ЦРУ в осуществлении этого весьма хитроумного плана, но все вражеские замыслы были надежно сорваны. Завербованный КГБ "крот", сидящий в руководстве ЦРУ, в руки которого попала копия плана операции "Гаттер", немедленно передал эти документы в Москву, где они легли на стол Ю. В. Андропову. Председатель КГБ в это время ломал голову, каким образом документы из его канцелярии сразу попадали в редакции западных газет. Прочтя планы противника, он пришел в ужас. У него в кабинете и в приемной постоянно текли радиаторы парового отопления, а милейший дядя Вася (отставной майор, участник войны) и двое его подручных никак не могли устранить протечки. Юрий Владимирович даже не пожалел казенных денег и выписал норвежские радиаторы, но они не подходили к нашим трубам. Узнав, насколько коварен враг, Андропов едва подавил в себе желание отдать приказ о массовых арестах водопроводчиков и сантехников, работающих на закрытых предприятиях и почтовых ящиках. Но следовало узнать, как противник передает полученную информацию, и во все концы страны полетела секретная директива, предписывающая организовать слежку за сантехниками, работающими на объектах категории А-1, А-2 и А-3, и раскрыть их связи. Эта акция чуть было не привела органы госбезопасности страны в состояние коллапса. Из-за секретности этой крупнейшей в истории органов контрразведывательной операции ни одного лишнего слова в директиве не говорилось, чтобы не засветить "крота". Провинциальное же руководство никак не могло взять в толк, почему личный состав КГБ вдруг решили переключить с диссидентов на родных водопроводчиков. И требовали у Лубянки разъяснений, нет ли тут какой-нибудь идеологической диверсии? Неизвестно вообще, чем бы это дело закончилось, если бы внешняя разведка не добыла новые данные, неопровержимо доказывающие, что "кроту" подсунули дезинформацию, чтобы отвлечь силы КГБ от борьбы против антисоветчиков и переключить на борьбу против пролетариата. Андропов решил не вникать в тонкости разведывательной игры, предложенной противником. Поди теперь разберись, какое из двух сообщений "крота" истинное, а какое - липа? "Крот" работал за деньги, а потому передавал в Москву все, что проходило через его руки, не утруждая себя анализом. Резидентура КГБ в Америке этого "крота", естественно, в глаза не видела, а лишь получала от него сообщения через систему почтовых ящиков. Но, как бы то ни было, все водопроводчики оказались скомпрометированы. В целях "окончательного решения вопроса", в отделы кадров предприятий указанных категорий полетела инструкция, которая предписывала уволить с работы всех водопроводчиков и сантехников и обходится "собственными силами". Однако это указание было настолько туманным, а сантехнические аварии - столь часты, что на большинстве объектов приказ попросту проигнорировали. Наиболее исполнительные начальники, дабы избежать гнева Лубянки, перевели своих сантехников на подпольное положение, замаскировав под разных "механиков по оборудованию" или "инструкторов по пожарной безопасности". Но если на периферии существовала возможность по саботированию приказа центра, то в самом центре, то есть у себя на Лубянке, Андропов навел полный порядок. Всех водопроводчиков выгнали безжалостно, невзирая ни на какие прошлые заслуга. После этого Лубянка потекла, как "Титаник" после столкновения с айсбергом, и многим казалась уже понятной суть диверсии, задуманной за океаном. Приказом Андропова в водопроводчики были обращены часть личного состава комендантского батальона. Для входа в некоторые помещения, скажем, в приемную генерала Климова (не говоря уже о его кабинете), требовался особый допуск. Солдату срочной службы выдать такой пропуск было совершенно невозможно, поэтому в комендантском батальоне постепенно сформировалось спецподразделение сантехников, состоящее из старшин и прапорщиков сверхсрочной службы. Водопроводчики-сверхсрочники отличались исполнительностью и готовностью к самопожертвованию, что они и демонстрировали сейчас в туалете генерала Климова, но страдали из-за недостаточного знания материальной части и отсутствия необходимого навыка в столь сложной работе. В момент появления на сцене Куманина заискрила электропроводка компьютерного центра, что привело в действие систему автоматического пожаротушения. В результате было залито находящее под центром помещение канцелярии по учету уголовных дел. Работающие там женщины с визгом выскочили в коридор. Начался полный кавардак. По коридорам бегали солдаты с ведрами. Кто-то решил, что начался пожар и начал разматывать пожарные шланги у гидрантов. Сочно матерились чины комендантского батальона, нарушая привычную академическую тишину Лубянки. Пока Куманин соображал, что ему делать в создавшейся чрезвычайной обстановке, в проеме открытых дверей приемной генерала Климова внезапно появился генерал армии Крючков в сопровождении генерала Гончаренко. Генерал Гончаренко был чекистом еще ежовского призыва. В молодые годы он настолько ловко ломал носовые перегородки допрашиваемым с помощью обычных пассатижей, что быстро обратил на себя внимание руководства и к моменту расстрела Берии имел уже полковника. В хрущевские времена его не изгнали из органов, а напротив, произвели в генералы и назначили заместителем начальника хозяйственнотехнического управления. Его очень любил Андропов, который при встречах постоянно повторял: "Вот она, наша живая история!". Со временем генерала перевели в группу генеральных советников Председателя КГБ. В отличие от остальных "генеральных советников", предпочитавших давать советы по телефону с собственных дач, генерал Гончаренко, несмотря на преклонный возраст, ежедневно приезжал в управление, всегда в полной форме. Правда, форма у него была какая-то странная. Она состояла из образцов униформ трех последних десятилетий (он еще носил мундир со стоячим воротником), но зато была украшена антикварными значками. Знавший в этом толк покойный Андропов не раз предсказывал, что генерала Гончаренко когда-нибудь убьют коллекционеры. Хотя Андропов говорил это в шутку, все с тревогой посматривали на смелого старика, поскольку недавно, по заказу каких-то коллекционеров, по Москве прокатилась серия убийств отставных генералов и адмиралов с целью похищения их орденов и знаков. Особую известность приобрело убийство адмирала Холостякова - героя войны и кавалера английского ордена Бани. Но генерала Гончаренко никто не убивал. И сейчас он сопровождал Председателя КГБ в качестве советника по вопросам диверсионно-вредительской деятельности противника внутри органов. Крупная диверсия с выводом из строя нескольких подразделений центрального управления была уже налицо. Куманин, в элегантном светлосером костюме с белой рубашкой и модным галстуком на фоне перепачканных и мокрых бойцов комендантской службы, напоминал первого секретаря обкома, который приехал лично посмотреть на последствия наводнения в вверенном ему районе. Естественно, взгляд Крючкова сразу же уперся в Куманина. Председатель КГБ решил, что этот элегантный товарищ прислан из ЦК, уже извещенного о "катастрофе". Поскольку взгляд Крючкова, остановившись на нем, никуда дальше не переходил, Куманин, приняв некоторое подобие стойки смирно, доложил: - Майор Куманин. На лице Председателя КГБ мелькнуло удивление. - Из какого подразделения? - спросил он. - Прикомандирован в распоряжение генерала Климова, - доложил Куманин. Между ним и Крючковым протек тоненький ручеек воды. Из климовского туалета доносился комендантский бас: "Да перекрой ты вот этот вентиль, твою мать!" и голос прапорщика: "Это для горячей воды, товарищ полковник. Его нельзя крутить". - Вредительство, - обнажив в улыбке металлические зубы, проговорил генерал Гончаренко. Глаза Крючкова продолжали смотреть на Куманина. - Климова? - переспросил председатель КГБ. - А где сам Климов? Куманин мгновенно оценил всю ситуацию. Если Председатель КГБ вынужден интересоваться у рядового "опера", куда запропастился один из его первых заместителей, хотя того можно было видеть на экране телевизора, в свите Горбачева на каких-то церемониальных встречах на Западе, Куманин мудро решил, что ему едва ли положено знать больше, чем Председателю КГБ, а потому кратко и строго по уставу ответил: - Не могу знать! - Не знаете, - переспросил Крючков, обращаясь при этом скорее к самому себе, чем к Куманину, - откуда вам знать, если даже в канцелярии Горбачева не знают. И в секретариате ЦК. Безобразие какое-то! Все начальники Управлений разбежались. Один диссертацию пишет, другой вообще неизвестно где. Работать некому. При этом Крючков продолжал смотреть на Куманина, и он решил было, что сейчас тот, как полководец на поле боя, назначающий командира роты за убылью комсостава командиром дивизии, произведет его, Куманина, в генералы и назначит начальником управления вместо дезертировавшего Климова. Но Председатель КГБ неожиданно переменил тему. - Вы принимаете участие в ликвидации? - спросил он. - В ликвидации чего? - осмелился спросить Куманин. - В ликвидации аварии, - монотонным голосом пояснил Крючков. - Никак нет, - доложил Куманин. - Тогда идите куда-нибудь, - приказал Крючков, - и не мешайте людям работать. - Есть! - отчеканил Куманин, направляясь в коридор. За своей спиной Куманин услышал шамкающий голос советника Гончаренко, посоветовавшего Крючкову. - Вообще-то надо допросить, как положено. - Майор Куманин! - позвал Крючков. Куманин развернулся лицом к начальству. - Вы когда-нибудь пользовались туалетом генерала Климова? - спросил Председатель КГБ. Персональный туалет в лубянской иерархии порой значил гораздо больше, чем официальные звания и правительственные награды. У самого Крючкова их было два. - Нет, - искренне признался Куманин. Крючков одобрительно кивнул: - Конечно, не положено ему, - сказал он, обращаясь к генералу Гончаренко, - да и Климов никогда бы не допустил. Тут все не так просто. Председатель КГБ снова повернулся к Куманину: - Можете быть свободны. - Есть! - снова ответил Куманин и пулей вылетел в коридор. ll Порядок на Лубянке постепенно восстанавливался. Правда, по дальним коридорам еще верещали звонки воздушной тревоги, звеневшие из-за попадания воды в электропроводку. Но на них уже никто не обращал внимания. Добравшись до своего кабинета, Куманин вновь осознал, что ему впервые хотелось застать на месте генерала Климова и доложить о своей поездке в Ростов. "Хотя, если разобраться, что он, в сущности, узнал, съездив в Ростов? Что там скончалась какая-то старушка по фамилии Романова, а Романовых в России почти столько же, сколько Ивановых, Петровых и Сидоровых, что ставший беспризорным внук (или даже правнук) Алеша Лисицын направлен в детдом. Интересно, как отреагирует Климов на то, что он знает об Алеше Лисицыне. Жаль, конечно, что старушку не похоронили в Ростове, где-нибудь на местном кладбище. А так у него в руках осталась лишь бумажка - простая справка о смерти, которая ровным счетом ничего не доказывает. И, конечно, надо бы обо всем рассказать этому умнику Феофилу. Что он, с его мистическими бреднями о предопределенности всего сущего, Фатимском чуде и тому подобном, включая святого отрока, посланного на грешную землю в ознаменование окончания срока наказания, наложенного на Россию в 1917 году, запоет? Идиотство какое-то! Что он скажет, когда узнает, что Куманин за два часа разобрался во всех этих чудесах. Приехал малыш в город на экскурсию со своей помешанной и престарелой (что почти одно и то же) бабушкой. Бабка случайно померла прямо на экскурсии, мальчика подобрала милиция, родственников других не нашли и отправили его, как положено, в интернат для детей дошкольного возраста. Куманин и сам понимал, что составленная им упрощенная схема ничего не объясняет в этой истории, а факты несколько подтасованы. Ведь, по показаниям Нины Лазаренко, мальчик, с которым старушка приехала в Кремль, и Алеша Лисицын - совершенно разные дети. В то же самое время покойная гражданка Романова Т.Н. в присутствии Лазаренко называла крутящего вокруг нее малыша "Алешенькой". Нина Лазаренко могла и ошибиться. Скажем, в ее поле зрения в этот момент попал совершенно другой мальчик или, занятая разговором с назойливой старушкой, которая стремилась проникнуть в фонды государственного музея, она вообще мальчика не заметила, а потом отказалась его опознать по каким-то, известным только ей, причинам. В пользу такой версии говорит и фотография Алеши Лисицына в паспорте гражданки Романовой Т.Н., обнаруженная патологоанатомом Богомоловым. Разумеется, теперь естественным было бы послать запрос ребятам из Томской области об этой старушке". Чем больше Куманин думал об этом, тем менее доказательными казались ему почти все добытые им факты. Покойная старушка проживала в поселке Романово, все жители которого поголовно могли быть Романовыми. Среди них вполне могли оказаться и Татьяны Николаевны, и Николаи Александровичи, и Алексеи Николаевичи, словом, вся царская фамилия. Тем не менее, ниточка, ведущая в дебри Томской области, оставалась единственной, и ею необходимо было воспользоваться. Кое-что могла рассказать таинственная могила полковника, служившего в довоенные годы вместе с загадочным опером Лисицыным на "Объекте 17", на которую его навела баба Дуся. Она могла все перепутать, и, возможно, это могила самого Лисицына, причем похороненного под собственной фамилией. Куманин встал и направился в узел спецсвязи, находящийся на пятом этаже восточного крыла огромного здания. Этот узел охраняли офицеры "девятки" в полной форме и при оружии. Офицеров 9-го Главного управления КГБ, так называемого управления охраны, будь они в форме или в штатском, можно было узнать на любом расстоянии и в какой угодно толпе - такой стойкий генотип выработала эта служба. Офицеры "девятки" охраняли сам КГБ и все особо секретные объекты. Наиболее опытным и прошедшим специальную подготовку офицерам доверяли охранять сановных особ из обкомов, ЦК, Совета министров, а также напичканных секретами деятелей науки и работников промышленности. Иногда они изображали ликующую толпу трудящихся, вокруг Генерального секретаря, члена политбюро или секретаря обкома, когда те общались с "народом". Большего от офицеров "девятки" и не требовалось. Вся подготовка была направлена на то, чтобы свести их рефлексы к одному - рефлексу немецких овчарок. Поэтому Куманин всегда проходил мимо них с некоторой опаской: укусят или нет? Охранник внимательно прочел предписание, выданное генералом Климовым, измерил Куманина взглядом, сравнивая фотографию на удостоверении с личностью. Движением головы он дал понять Куманину, что тот может проходить и нажал сразу несколько кнопок хитрого наборного замка, да так, чтобы Куманин не увидел набора цифр. Ребята знали службу! Сергей осторожно, с напряженностью человека, ожидающего, что кто-нибудь сзади вцепится в фалды его пиджака или брюки, прошел в открывшуюся стальную дверь. Но все обошлось, и Куманин оказался в святая святых КГБ - "узле спецсвязи". Что-что, а спецсвязь была поставлена, как принято выражаться, на уровне лучших мировых стандартов. Из этого помещения, заставленного дорогой заграничной аппаратурой и отечественной, так и не пошедшей в серию, в течение считанных минут можно было связаться с любым уголком мира, не говоря уже о любой дыре необъятного Союза. Дозвониться до уполномоченного КГБ на Сахалине было гораздо легче (и слышимость была на порядок лучше), чем к себе домой, даже если ты жил в самом центре Москвы. Когда Куманину приходилось бывать на "узле спецсвязи", его всегда охватывало некое благоговейное чувство, сравнимое разве что с чувствами ревностного католика, входящего в храм Св. Петра в Ватикане. Правда, сегодня, после известных событий в кабинете генерала Климова, взгляд Куманина с тревогой прошелся по зловещей трубе, бегущей под потолком через все помещения этого святого места. Отогнав мрачные предчувствия, Куманин занялся делом. Томск ответил мгновенно, и всего через три минуты Куманин уже говорил с начальником горотдела Асино подполковником Мкртчаном. Асиновский горотдел КГБ уходил своими корнями в спецкомендатуру НКВД, а потому должен был содержать сведения о всех жителях контролируемого района. Подполковник некоторое время не мог понять, чего от него хочет Куманин. - Вы смеетесь надо мной, что ли? - кричал он в трубку (хотя слышимость была отличная). - У нас целый поселок Романовых, есть еще села Романовское и Романовка. Там, считай, одни Романовы живут, и все - близкие и дальние родственники. Приезжайте сами сюда и разбирайтесь. Окажем возможное содействие. У нас в горотделе всего шесть человек, а новое штатное расписание уже два года утвердить не могут. Подполковник Мкртчан принадлежал явно к числу людей, которые слышат только самих себя. Такие люди незаменимы при фабрикации липовых дел (что считаю, то и напишу), получить от них полезную информацию было чрезвычайно трудно. Куманин, однако, оказался терпелив - он верил в мудрость народной истины о том, что "терпение и труд все перетрут". Сдался и полковник Мкртчан. - А? - неожиданно врубился он. - Старушка, говоришь? Которая в прошлом году у вас там померла? Как ты ее назв