глуховатый, знакомый голос. -- Товарищ полковник, по вашему приказанию пленный доставлен, -- доложил офицер и отступил в сторону. Зяблов по-стариковски медленно поднялся из-за стола и вышел навстречу. В округлившихся его глазах светились и радость и изумление. -- Мартынов? Павел? -- тихо, почти шепотом спросил он. -- Собственной персоной, товарищ полковник, -- ответил Пихт-Мартынов по-русски. Зяблов быстро подошел к нему и крепко обнял. -- Здравствуй. -- Здравствуйте... Здравствуйте, -- снова повторил Мартынов, удивившись, как нежно звучит это обыкновенное русское слово: -- Кто думал, где мы встретимся... Он почувствовал, что язык стал каким-то непослушным и твердым. Впервые через два года он заговорил на родном языке и понял, как странно прозвучали его слова. Будто он вообще был немым и только сейчас обрел дар речи. Звук "л" соскальзывал, "г" получалось как горловое, твердое "х". -- Акцент у тебя сильный, -- как бы огорчившись, произнес Зяблов. -- Я боялся, что за русского не признают, когда вернусь домой. Зяблов на столе расстелил газету, достал из шкафчика бутылку водки, колбасу, соленый огурец и полбуханки ржаного хлеба. -- Ты раздевайся, покажись, -- сказал он, рассекая огурец на дольки. -- И вы, майор, раздевайтесь. Что? Удивлены? Если бы вы знали, какого мне привезли пленного! Павел сбросил полушубок и, улыбаясь, подошел к столу. -- Тьфу! -- притворно сплюнул Зяблов. -- Хоть бы эту железку сорвал. -- Он ткнул ножом в рыцарский крест, который висел на шее Павла. -- Переодеть, не смогли, что ли? -- оглянулся на офицера. -- Вы же сами приказали... -- Сам, сам, -- заворчал Зяблов. -- Я же не знал, что перед полетом Павлушка вырядится как олух царя небесного. Эта одежка у меня вот где сидит, -- он постучал себя по седой голове. Потом взял с тумбочки стаканы, поискал третий -- не нашел, снял с кувшина крышку. "Мне, старику, и этой хватит". И разлил водку: -- Ну, Павел, как говорят, за встречу! Водка обожгла горло. Павел закашлялся, пытаясь поддеть ножом пластик огурца. -- Что, крепка? -- обрадованно воскликнул Зяблов. -- Точно, крепка, как и весь наш народ. Крепки мы, черт побери! Устояли, устояли, Павлушка! Горячая волна захлестнула грудь. В этот момент от Павла умчалось все, чем он жил пять с лишним лет, -- и Зандлер, и Зейц, и Вайдеман, и Коссовски, н Мессершмитт, -- их как будто не стало, они существовали отдельно, призраками на другой планете, на чужой земле. Сейчас был только старый-престарый друг, бывший наставник по спецшколе Зяблов да офицер из особого отдела действующей армии, с лица которого все еще не сошли недоумение и растерянность: -- Скажите, "фоккер" добыли все-таки? -- спросил Павел. -- Добыли, -- кивнул офицер. -- Бросили батальон Ларюшина в бой. Оттеснили немца, уволокли на тягаче. А вот летчик успел все же скрыться. -- Из-за этого "фоккера" погибла у меня чудесная радистка Ютта, -- нахмурился Павел. -- Как это произошло? -- спросил Зяблов. -- Вы потребовали срочно передать данные об этом истребителе... Объекте Б. Я рискнул, и... немцы засекли рацию. Коссовски ее раскрыл. Зяблов выдвинул ящик и достал бланк принятой радиограммы, последней Юттиной радиограммы... Павел взял бланк. "Передаю данные объекта "Б". Мотор воздушного охлаждения БМВ-801, мощность 1650 сил. Скорость -- 600 км/час. Вооружение -- четыре пулемета 12,5-мм, две пушки 20-мм "Эрликон". Усилена броня под мотором и баками. Установлены в кабине пилота две бронеплиты из спрессованных листов дюраля. Кабина более поднята, благодаря чему улучшен обзор, особенно задней полусферы. Дальность действия..." Буквы перед глазами стали раздваиваться. Радист, принимавший эту телеграмму, дальше поставил знак "неразборчиво". Что произошло дальше, знал только Павел. Дальше ворвался Коссовски, Ютта схватила гранату и швырнула ее на пол... И Павел ничего не мог поделать. Когда забушевал огонь, он, якобы помогая пожарникам, лишь сжег уцелевшие клочки телеграммы и кода. Зяблов, думая о чем-то своем, собрал в газету остатки еды и спрятал пакет в стол. -- Вы, товарищ майор, идите отдыхать. Вот вам ордер в гостиницу, -- медленно проговорил он, -- а мы, Павел Мартынов, сегодня пободрствуем. Времени у нас в обрез... Офицер ушел. Зяблов, тяжело опираясь на подлокотники, опустился в кресло. Павла охватила внезапная жалость к этому седому и, видно, тяжело болеющему человеку. Зяблов здорово сдал после встречи в Париже. -- А я бы вас не узнал, Владимир Николаевич, -- осторожно проговорил он. Зяблов нетерпеливо махнул рукой: -- Главное, сейчас мы должны кто кого... А? Здорово достается немцам под Сталинградом? Знаешь, там самого графа Эйхенгаузена, знаменитого аса Германии, сбили. Значит, победим. -- Должны, -- сказал Павел. -- Правильный ответ. -- Зяблов достал из сейфа толстую папку. -- Ну, давай, начнем по порядку. За черным окном посвистывал ветер. Неизвестно, как он проникал через стекло и тихо шевелил старые твердые шторы. На ночной улице властвовала тишина. Кружил только мягкий и крупный снег. Зяблов перехватил грустный взгляд Мартынова и вздохнул: -- Знаю, Павлуша. Знаю. Только тебе повидаться не придется. Понял, товарищ майор? -- Уже и майор!.. -- Как на фронте, год за два, -- улыбнулся Зяблов и надел очки. -- Итак, первая часть твоей работы Швеция -- Вайдеман, Зейц, Испания -- Мельдерс, Удет и опять Вайдеман, а потом стравливание двух китов -- Хейнкеля и Мессершмитта, мне кажется, выполнена неплохо. Об этом я тебе говорил тогда, в Париже. Сейчас добавлю. Ухаживай за дочерью Зандлера, даже женись. Кстати, она может стать тебе неплохой помощницей. Дергай нервишки испытателя, устраивай диверсии, как это ты сделал в Рехлине. Зяблов подошел к окну, начинающему синеть, поскреб ногтем наледь. -- Ты привлек к работе Эриха Хайдте и Ютту, конечно, благодаря Перро, но ты их и потерял... Ошибка серьезная. Вернее, их несколько. Первая: ты наломал дров, когда с помощью Эриха Хайдте решил выкрасть радиостанцию с Ю-52... Слава богу, что эта история сошла с рук. Пока сошла, -- Зяблов поднял палец. -- В руках Коссовски сейчас есть веская улика -- Ютта пользовалась этой рацией. Коссовски пока лежит в госпитале, но будь спокоен, он все поставит теперь на свои места. -- Однако добывал рацию Эрих, я лишь шифровкой изложил ему план... -- Все равно Коссовски может нащупать твои связи с Хайдте. Вторая ошибка: зная о том, что функабвер прислал мониторы в Аугсбург и Лехфельд, ты все же заставил Ютту передавать сведения об объекте "Б", то есть о "фокке-вульфе-190". Тем самым ты погубил ее, Павел. -- Центр требовал срочного ответа на запрос. -- Понимаю, как важно знать, что это за птица -- новейший истребитель -- и какого сделать на нее охотника. Но рисковать радистом я бы лично не стал, поискал бы другие возможности. -- Я не знал о том, что приехал Коссовски. Он жил в Лехфельде нелегально. -- Ну и что же из этого? Коссовски не Коссовски, а функабвер-то был. -- Они вытащили свои мониторы из водосточных труб и машины перебросили в другое место. -- Нет, они ловко провели тебя, Мартынов. Ты видел в городе закрытые армейские машины? -- Видел. -- Так антенны они спрятали под брезент. Эти машины были даже замаскированы под санитарные. -- Точно! Я видел несколько санитарных машин, хотя в них особой надобности не было. -- Вот-вот. Теперь третья ошибка -- ты не сумел спасти Эриха Хайдте. Значит, правдоподобна версия, что он был убит на границе. -- Зейц все равно его бы не оставил в живых. Я получил от Хайдте через почтовый ящик последнее письмо. Зейц предлагал ему застрелить Коссовски и бежать. Эрих стрелять не стал, хотя пистолетом и деньгами Зейца воспользовался. В Коссовски стрелял сам Зейц. -- Это хорошо, что стрелял Зейц. Можно при случае взять этого черного карася на крючок. Но Коссовски выжил... -- Я просил Центр убрать Коссовски. -- Пока это сделать невозможно, Павел. Мы не можем послать человека с единственным заданием убрать этого Коссовски, хотя и, несомненно, талантливого и осторожного контрразведчика. Придется уж поискать какой-то другой выход... Зяблов подошел к столу и снова порылся в бумагах. -- Теперь Гехорсман... Перед нами стоит очень трудная задача привлечь этого доброго, но еще довольно темноватого немца к работе на нашей стороне. Сопротивление нацизму в Германии растет. Об этом говорит хотя бы тот факт, что Гиммлер казнил в 1939 году около сотни антифашистов, в 1941 -- тысячу триста, в нынешнем году -- более двух тысяч человек. А сколько погибло без приговоров! Но большинство немцев, привыкших к дисциплине и повиновению, еще не избавились от иллюзий. Видимо, к таковым относится и Гехорсман. Поэтому с ним надо работать очень осторожно и убедительно. -- В этом году мы потеряли Регенбаха, -- напомнил Павел. -- Если бы только его! Гестаповцам удалось разгромить крепкую и многочисленную подпольную организацию "Роте капелла". Ею руководили коммунист Арвид Харнак и молодой офицер Харро Шульце-Бойзен. Не стало таких стойких антифашистов, как писатель Адам Кукхоф, Ион Зиг, Ганс Коппи, Вильгельм Гуддорф, Вальтер Хуземан... Зяблов снова отошел к окну и раздвинул шторы. Занималась робкая, зимняя заря. Улицы и дома были в белом. По замерзшей Москве-реке тропкой шли женщины на работу в первую смену. Кое-где еще висели аэростаты заграждения, высеребренные инеем. -- Работать теперь надо в новых условиях, -- задумчиво проговорил Зяблов. -- Нет радиста, придется добывать новую рацию. Зяблов круто повернулся к Павлу: -- Как ты думаешь, "альбатрос" они все же бросят на фронт? Павел пожал плечами: -- Трудно сказать. Диверсии, которые мне удалось провести, серьезно подорвали доверие к этому самолету у высшего командования. Гитлер отдал приказ, в котором снова напомнил о прекращении работы над тем новейшим оружием, которое не может появиться на фронте через восемнадцать месяцев. Мессершмитт продолжает доводку "альбатроса" на свой страх и риск. -- Значит, торопятся? -- удовлетворенно произнес Зяблов. -- Выходит, так. -- Деталь существенная. Дальше? -- В Германии начинает ощущаться недостаток топлива -- бензина, керосина, масла. В скором времени это отразится и на "альбатросе". Кроме того, Мессершмитту не хватает летчиков. Факт, что нас бросили на фронт, говорит сам за себя. -- Помаленьку выбиваем, значит? -- Да. Летные школы не в состоянии удовлетворить нужды люфтваффе. -- Понадеялись на молниеносную войну, да просчитались. -- Гитлеровцы возлагали большую надежду на асов, -- начал рассказывать Павел. -- На западе это неофициальное звание присваивалось тому, кто сбил не меньше десяти самолетов противника. В первую мировую войну было сбито девять тысяч самолетов, пять из них -- асами, своего рода воздушными снайперами. У немцев своеобразная тактика -- асы свободны в выборе места и цели, они хорошо знают слабые и сильные стороны нашей авиации, виртуозно владеют самолетом, разумеется, смелы, дерзки, расчетливы. Спортивный дух, жажда боя -- вот что движет германским асом. -- Ничего, у нас тоже уже появились асы, и не одиночки, как барон Рихтгоффен или граф Эйхенгаузен, а тысячи толковых советских ребят. -- Это я почувствовал на себе, -- улыбнулся Павел, потирая шею. -- Вот-вот, а еще крест нацепил, -- засмеялся Зяблов и, помолчав, серьезно спросил: -- Какие модификации применяют фашисты у Сталинграда? -- "Мессершмитт- 109-Ф", "109-Г", "109-Г-2"... Но они только утяжеляют машину. Увеличивают число пулеметов -- добавочный вес, поставили более вместительные баки с горючим -- тоже. Увеличили скорость, форсируя двигатель, -- опять же лишний вес. В результате Вилли снизил показатели скороподъемности, вертикального и горизонтального маневра. А вот "фокке-вульф" -- машина хоть и тяжеловатая, но серьезная. Конструкторам надо призадуматься, чтобы наши истребители могли бить и этот самолет. -- Кстати, кто такой Фокке? -- спросил Зяблов. -- Основатель фирмы, профессор. Но гитлеровцы выгнали его с собственных предприятий и дали ему недалеко от Бремена заводишко, похожий на конюшню. Только имя его оставили. Невыгодно фашистам поступаться технической надежностью фирмы Фокке. Сейчас заводами руководит Курт Танк, бывший шеф-пилот Геринга, этакий пруссак в шрамах, с лицом, вырубленным одним топором. -- А Юнкерс, слышал, попал в опалу и незадолго до войны умер? -- спросил Зяблов. -- Да, заслуг Юнкерса, как крупного ученого и конструктора, фашисты не могли умалить. Самого измордовали, но имя оставили как ширму. Между прочим, в Германии не сообщалось о смерти Юнкерса. "Юнкере был, Юнкере остался", -- твердят они. Зяблов встал, близко подошел к Павлу. -- Ну, а теперь пока отдохни. Я вызову специалиста по реактивным самолетам. Подумаем вместе и оценим, что это за штука -- чудо-"альбатрос". Поймав вопросительный взгляд Павла, Зяблов положил ему руку на плечо. -- Отдыхать придется здесь, Павлуша. На улицу появляться тебе не надо. -- Вы говорите так, будто мне придется ехать обратно. Зяблов круто повернулся к Павлу: -- И именно из-за "альбатроса"! Павел лбом уперся в оконную раму и глухо проговорил: -- Я не был в России восемь лет... Я не знаю восемь лет, чем живет моя Родина! Пустите меня лучше на фронт! Я хочу убивать их, а не играть в друзей! Я устал, черт возьми! Некоторое время Зяблов молча смотрел на Павла, давая ему возможность выговориться. Но Павел замолчал, и Зяблов жестко произнес: -- Хорошо, Павел. Ты будешь работать в управлении. Хорошо... Я не буду говорить тебе банальные слова о том, что иной раз один человек, как ты, стоит целой дивизии. Ты просто уйдешь... Но там остались не только враги, но и друзья... Они борются. Они хотят победить. Нам придется восстанавливать все связи заново. Без уверенности в успехе. Без надежды на успех! Если этот "альбатрос" войдет в серию, он отдалит день нашей победы... Подожди, не перебивай! Идет страшная война, которая не снилась ни одному поколению. И если "альбатрос" ее затянет хоть на день -- он убьет тысячи людей. Людей, Павел! Зяблов прошел из угла в угол: -- Нам не нужен фашистский "альбатрос". Мы делаем реактивную машину во сто крат лучше, надежней, смертоносней. Но если тебе, или кому другому удастся взорвать "Альбатрос" в воздухе, наделать шума на всю Германию, мы подорвем окончательно доверие гитлеровцев к этой машине. Работа задержится, если не прекратится вообще... Вот смысл всего, что ты должен был сделать. Твой "Альбатрос", рядом с которым ты сидишь, мы ссадим с неба и без твоей помощи. Но нам рано сворачивать в сторону. Ох, как рано... Павел повернулся к Зяблову: -- Я вас понял, Владимир Николаевич... x x x В одиннадцать утра Павлу позвонил Зяблов. -- Мартынов? Заходи. Павел быстро сунул в новые валенки ноги, надел полушубок поверх серо-голубой немецкой куртки. В кабинете полковника он увидел высокого седеющего мужчину с живыми, карими глазами, чистым лицом и упрямым, несколько тяжеловатым подбородком. Одет он был в командирскую гимнастерку, но без петлиц, в гражданские диагоналевые брюки, заправленные в белые бурки. -- Знакомься -- Семен Феоктистович Бычагин, -- проговорил Зяблов. Павел назвал себя, выдержав пристальный взгляд Бычагина. На столе были разложены фотографии "альбатроса", присланные им еще через Перро-Регенбаха. Конструктор Бычагин высказал мысль, что хотя его бюро разрабатывает принципиально отличный реактивный самолет, пощупать, детально осмотреть "альбатрос" следует. -- ...Чтобы понять, какой зверь перед вами, его потрогать надо своими руками, -- сказал Бычагин. Горючего в топливных баках "альбатроса" хватало ненадолго. Но Зандлер придумал для дальних полетов подвесные баки. На первых порах они снижали скорость, но после выработки всего топлива и сброса баков самолет достигал скорости на нормальном крейсерском режиме. Топлива с подвесными баками могло хватить на час. За это время "альбатрос" пролетит около девятисот километров. Пилот может покинуть самолет над одним из партизанских отрядов, действующих в Словакии. -- Например, в районе Рудных гор? -- спросил Зяблов, рассматривая карту. -- Пожалуй, -- согласился Павел. -- Тогда мы посоветуемся с командованием, подумаем о такой возможности.. А пока возвращайтесь на завод и ждите нашего вызова. Прыгать с парашютом, я знаю, умеете. Попрактикуйтесь в ночных прыжках. Подзубрите немецкий... Когда Бычагин вышел, Павел сказал Зяблову: -- Я знаю этого человека. Вместе с ним поступал по путевке Осоавиахима в летную Ейскую школу. -- Точно. Семен Феоктистович заканчивал там школу да и сейчас, говорят, превосходно летает. -- Так вы думаете заслать его ко мне? -- Если начальство утвердит наш план, то кандидатуры лучшей я не вижу. Отлично знает язык, разбирается в реактивной технике. Может, ему и придется поднимать "альбатрос". -- А что должен в этом случае делать я? -- Мне кажется, что вас, занятых на испытательном полигоне Мессершмитта, в конце концов с фронта отправят обратно. Ты должен в Лехфельде устроить Бычагина на аэродром, помочь быстро освоиться с "альбатросом" и прикрыть в случае чего. Впрочем, детали мы продумаем поздней. Мне сдается, что действовать тебе придется через Зейца, -- он ведь теперь сидит у тебя на крючке довольно крепко. Расскажи о нем подробней, мы тоже будем думать, как его взять за глотку. Зяблов прошел из конца в конец кабинета, заложив руки за спину. -- Во всей этой истории главным мне представляется то, что если удастся угнать самолет, мы лишим Мессершмитта уверенности в успехе. Этим немедленно заинтересуются фашистская контрразведка и, разумеется, министерство авиации. Надо полагать, они надолго задержат работу над "альбатросом". -- Возможно, даже вообще запретят дальнейшие испытания, -- поддержал Павел. -- Пожалуй, могут запретить, -- согласился Зяблов. -- Конечно, сам самолет для нас теперь особой ценности не представляет, но ведь фашисты этого не знают. Следовательно, они подумают, что мы по типу "альбатроса" построим теперь свой истребитель и пустим его в бой. Зяблов ладонями пригладил белую голову и озорно подмигнул. -- Словом, Павлушка, надо Мессершмитта попридержать. Чтобы не сильно пускал пену -- Идет, Владимир Николаевич, -- засмеялся Мартынов. ...В одиннадцать вечера за Павлом приехал сопровождающий офицер из армейского особого отдела. "Эмка" понеслась по зимним, пустынным московским улицам -- Арбат, Никитские ворота, Воровского... -- Подождите минуту, -- вдруг, заволновавшись, попросил Павел. Он выпрыгнул на тротуар. Звонко заскрипел снег. Свернул на Молчановку, вбежал в подъезд большого старого дома. Из пыльного окна на последней лестничной клетке он поглядел на стену соседнего здания. Здесь было единственное окно. Окно ее комнаты. Когда-то в освещенном этом окне он видел золотистые волосы Таи, спускался с лестницы и шел к ней. Сейчас окно было завешено, и ни один луч не пробивался сквозь черную штору. Павел подумал, что Таи нет дома... "Почему же нет дома? -- подумал он. -- Но все равно я не могу к ней прийти Даже если бы она была одна... Но она вышла, наверное, замуж. Она никогда не могла быть одна..." Павел прижался лбом к холодному косяку и стал смотреть на темное окно. Может быть, всколыхнется, встревожится ее сердце. Каких-то сто метров лежали сейчас между ним и окном. Сто метров, которые не пройти и не вернуть никогда. Сто метров, и неизвестность, и темная штора, и война... Стекло покрылось белым инеем, по нему побежали морозные елочки, и все скрылось. Павел медленно пошел по лестнице вниз. Сопровождающий его офицер не на шутку встревожился. Он боялся опоздать на самолет. Если бы он знал, что творилось в душе Павла. По безлюдной улице шел человек в немецком мундире под полушубком и слушал в последний раз, как скрипит снег Родины, прихваченный морозцем, и как глухо постанывают старые дома... ГЛАВА ВОСЬМАЯ Побег -- Да очнитесь же! Вы понимаете по-русски? -- Что вы говорите? -- спросил Пихт. -- Куда нас везут? -- брызгая слюной, повторил офицер в эсэсовской полевой шинели без погон. -- Не знаю. -- Я немного понимаю. Вас допрашивали? -- Нет еще. -- Вы из эскадры "Удет"? -- Да. -- Нас расстреляют, -- эсэсовец приблизился к самому лицу Пауля. -- Эсэсовцев и асов они расстреливают еще до лагерей. Невдалеке шел бой. За березняком поблескивали синие всполохи. Не умолкая, бил пулемет. С тугим шелестом пролетали мины и взрывались где-то позади. Солдаты, охраняющие Пауля и эсэсовца, робко втягивали головы в плечи. Полуторка с потушенными фарами неслась на большой скорости, подскакивая на ухабах. -- Эй, не дрова везешь! -- прокричал старшина, склонившись к кабине шофера. -- Опасное место надо проскочить, немцы слева и справа, -- отозвался шофер. -- Да этих мы и здесь можем прикончить! -- Слышите, "прикончить"? -- прошептал эсэсовец. -- Кажется, они и вправду нас собираются расстрелять, -- проговорил Пихт. -- О, бог мой! -- простонал эсэсовский офицер. Машина нырнула в лощину и, обо что-то ударившись, встала. Шофер побежал вперед. -- В ручей залетели, елки-моталки! -- заругался он. -- А ты куда глядел? -- крикнул старшина. -- Так ведь темень, будь она проклята! Шофер потоптался у мотора: -- Придется вытаскивать. Давай двое мотайте в лес, рубите слеги. -- А этих куда? -- старшина кивнул на немцев. -- Да никуда они не денутся! Эсэсовец крепко сдавил локоть Пихта. Двое солдат спрыгнули на землю и пошли в лес. Один остался, прижавшись к кабине. Шофер возился у мотора. -- Бежим. Не все ли равно, где убьют? -- тихо сказал Пихт. -- А солдат? Пихт приподнялся и с силой ударил солдата в лицо. Тот повалился, даже не охнув. Эсэсовец схватил автомат, перемахнул через борт. За ним спрыгнул Пихт. Ветки хлестали по лицу, ноги натыкались на вывороченные пни, цеплялись за кочки. Минут через пять сзади послышалась стрельба. Эсэсовец, было приустав, подпрыгнул, словно его ударили хлыстом. Вскоре березняк кончился. Началась степь. Бой шел справа. Там взлетали ракеты, строчили пулеметы. Эсэсовец упал на землю -- его душила одышка. -- Где мы находимся? -- спросил его Пихт. -- Знаю, -- эсэсовец кашлянул и сплюнул слюну. -- Вчера еще здесь были мы. Он поднялся на четвереньки и пополз. У Пихта перчаток не было. Снег колол и резал пальцы. Через полкилометра эсэсовец остановился и приподнялся на коленях. -- Если не ошибаюсь, где-то здесь должна стоять подбитая танкетка. -- Вот что-то темнеет. -- Кажется, она. -- Как вас зовут? -- спросил Пихт. -- Готлиб Циммер. -- Нам надо еще перебраться через русские окопы? -- Ни черта вы, летуны, не понимаете в войне,-- ухмыльнулся повеселевший эсэсовец. -- Идемте. Циммер поднялся и, прихрамывая, направился к танкетке. -- Стой! -- крикнули из темноты. -- Свои! Командир третьей роты оберштурмфюрер Циммер. Из-под танкетки выполз солдат в пилотке, обмотанной шалью. -- О, господин оберштурмфюрер! Это я, Отто Ламерс, в секрете. И здесь же Мартин Хобе. А мы думали, попали вы к иванам. -- Был там, да вот с другом еще захотели пожить, -- Циммер похлопал по спине Пихта. -- Где сейчас командир батальона? -- Идите прямо, потом налево, в трехстах метрах увидите его дзот. -- А почему бой? -- Черт его знает! Иваны что-то взбесились и атаковали первую роту. ...Когда Циммер и Пихт рассказали о своих приключениях, командир батальона так расчувствовался, что сам написал письмо командиру эскадры "Удет" с просьбой наградить обер-лейтенанта Пихта за спасение Циммера, одного из лучших командиров его батальона. -- Гвардия рейха умеет ценить смелых людей, -- проговорил он напыщенно. -- Я дам вам адъютанта, он проводит до вашей авиагруппы. ...На аэродроме уже похоронили Пихта. Но когда он появился перед Вайдеманом в сопровождении эсэсовского офицера, у того полезли на лоб глаза от удивления. -- Пауль, живой! -- бросился он обнимать Пихта. Потом разорвал пакет, пробежал по строчкам. -- Узнаю своих! -- воскликнул он. -- Немедленно доложу командиру эскадры, черт возьми! А я тоже тогда едва унес ноги. -- Поздравляю. Но что-то мало вижу своих ребят. Вайдеман помрачнел. -- Шмидта помнишь? Погиб в том же бою. Потом Грубе, Миттель, Любке, Гюртнер... -- Дают жару? -- Как видишь. -- Вайдеман развел руками. Пихт снова включился в работу. Истребители по-прежнему сопровождали транспортные самолеты, дрались с ЯКами. Но с каждым днем к "котлу" летало все меньше и меньше самолетов. Участь окруженной армии была решена. Верховное командование немецкими армиями в России принял Эрих фон Манштейн-Левински. К рождеству пришел приказ командира воздушной эскадры "Удет" откомандировать Вайдемана, Пихта, механика Гехорсмана и еще нескольких летчиков обратно в Германию на испытательный аэродром в Лехфельд. x x x Холодный фронт, ворвавшийся в Европу из арктических областей, вконец испортил погоду. Дожди расквасили полевые аэродромы, дороги и тропы, по которым просачивались войска. В ночном небе не гудели самолеты, не блуждали прожекторы. Наступило временное затишье. Только однажды пост противовоздушной обороны засек пролетевший на большой высоте самолет. Радары долго вели его, но потом потеряли. ...Первое, что ощутил Семен Бычагин, был удар -- тугой поток швырнул его в сторону, под стабилизатор. Во тьме он успел заметить два красных языка от моторов и тень от самолета. "Четырнадцать, пятнадцать... двадцать... Пора!" Семен дернул кольцо, распахнулся ранец, зашелестел купол и рванул его вверх. Звезды исчезли. Семен почувствовал на лице капли. Попал в тучи. Ему показалось, что он висит и никуда не движется. Поудобней устроившись на брезентовой лямке, он посмотрел вниз. Сплошная мгла обнимала его со всех сторон. "Не ошибся ли штурман?" -- подумал Семен с беспокойством, вспомнив маленького веснушчатого штурмана, шмыгающего носом -- болел гриппом. Вдруг он услышал ровный глуховатый гул и улыбнулся. Это шумел внизу лес. "Что ж, для начала неплохо..." Шум леса слышался все сильней и сильней. Бычагин поджал ноги, руки положил на привязные ремни. Где-то вдали мелькнул огонек. Ветки больно хлестнули по лицу. Упав на землю, Семен быстро подтянул стропы. "Хорошо, что не повис на дереве". Саперной лопаткой он стал рыть под стволом яму. Пока рыл, взмок окончательно. Опустил руку в яму -- глубоко, не меньше метра. В парашют сложил перчатки, шлем, лопатку, комбинезон, завернул в брезентовый чехол и все это зарыл. Утоптав землю, он натаскал прошлогодних листьев и разбросал их вокруг. На мгновение посветил фонариком -- кажется, следов не осталось. Из второго ранца Бычагин вынул шинель, деньги, кепи и трость. "Если штурман не ошибся, надо идти на север". Достал компас. Фосфоресцирующая стрелка показала направление. "Nun, Ich mochte gerr gauptshturmfuгег Seiz kennenlernen"1, -- подумал он и двинулся в путь. (1 "Ну, а теперь я хотел бы познакомиться с господином гауптштурмфюрером Зейцем".) Несколько раз он попадал на одинокие хутора в лесу. Собаки поднимали неистовый лай, тогда приходилось делать крюк. Наконец уже перед рассветом Бычагин вышел на автостраду. Идти стало легче. Ни попутных, ни встречных машин не попадалось. Немцы проводили время в приятных сновидениях. Из предрассветных сумерек выплыли кладбищенские кресты из серого песчаника и могилы мертвых пилотов с воткнутыми в землю самолетными винтами. "Вот и Лехфельд", -- догадался Бычагин. Городок был знаком ему по многочисленным фотографиям, которыми в свое время снабдил его Пихт. Он узнавал кирки, замок Блоков, пивные, дорогу, ведущую к авиагородку. В семь утра Бычагин остановился перед особняком Зейца, осмотрел себя, тщательно вытер с ботинок налипшую глину и позвонил. Зейц брился. С удивлением он оглядел незнакомца и отступил в глубь комнаты. -- Простите за раннее вторжение, гауптштурмфюрер, -- нагловато произнес Бычагин, бросая в угол ранец. -- Лейтенант Курт Хопфиц. -- Слушаю вас. Бычагин из кармана френча достал пакет и передал Зейцу. На пакете был изображен личный гриф штандартенфюрера Клейна, непосредственного начальника Зейца, и штамп: "Секретно. Государственной важности". Зейц всегда робел при виде этих слов. "Секретно" -- означало для него то, что он удостаивался особой чести знать, чего не знают миллионы сограждан. "Государственной" -- следовательно, он посвящался в интересы государства, и все, что ни делал, сообразовывалось с политикой рейха. "Важности" -- стало быть, все, что в документе излагалось, носило характер высшей целесообразности, оправдывающей любые средства. Осторожно он разорвал пакет и извлек бланк штандартенфюрера. "V Управление Главного имперского управления безопасности. Гауптштурмфюреру СД Вальтеру Зейцу, Аугсбург -- Лехфельд. Податель сего, Курт Иозеф Хопфиц, облечен особым доверием в ликвидации агента иностранной разведки по кличке "Март". Приказываю устроить указанное лицо инженером на объект "А" и оказывать всемерную поддержку". Здесь же в пакете были диплом об окончании высшей инженерной школы в Любене и офицерская книжка инженер-лейтенанта люфтваффе Курта Хопфица с указанием частей, где служил он начиная с 1940 года, -- Штутгарт, 8-й авиакорпус, Крит, Ростов... -- Вы действительно там служили? -- спросил Зейц. -- Думаю, что справки наводить вам не придется, гауптштурмфюрер. -- Хопфиц сбросил шинель и без приглашения развалился на диване, давая этим понять, что ему, в сущности, на Зейца наплевать. "Странно, почему господин штандартенфюрер не известил меня телеграммой", -- подумал Зейц, но Хопфиц сам ответил за него. -- Вас, видимо, удивило то, что господин Клейн не известил заранее о моем приезде? -- Признаться, да, -- ответил Зейц. -- После дела Регенбаха и некоторых других людей повыше нам дано предписание по возможности ограничить бюрократическую переписку. Из нее агенты черпали любопытные сведения. Кстати, это письмо храните пуще глаза и никому не показывайте, иначе оба мы с треском полетим к праотцам. -- Я же должен как-то объяснить Мессершмитту и Зандлеру. -- Бросьте, гауптштурмфюрер! Кого рекомендует служба безопасности, принимают без малейшей задержки. Сварите мне кофе! "Все же мне надо связаться с Клейном", -- решил Зейц, включая в сеть кофейную мельницу. Из ранца Хопфиц вытащил бутылку французского коньяка "Наполеон", небрежно сорвал золотистую фигурку императора с пробки и наполнил рюмки. -- От того, насколько мы сработаемся с вами, Зейц, будет зависеть судьба этого самого Марта. А вам чин штурмбаннфюрера и Железный крест не помешают, хотя, между нами, рыцарей рейха орденами не так уж часто балуют. Хопфиц пригубил и в упор посмотрел на Зейца. -- Вы согласны со мной? Зейц ухмыльнулся. -- То-то. Теперь расскажите о своих подозрениях. С вашими докладами я знакомился, но хотелось бы из первых уст и без грамматических ошибок. ...Ночью Зейц позвонил в Берлин своему начальнику штандартенфюреру Клейну. Однако телефон в Берлине молчал. Зейц позвонил через час, потом через полчаса. В трубке по-прежнему раздавались продолжительные гудки. Тогда Зейц переключился на телефон оберштурмбаннфюрера Вагнера -- заместителя Клейна. -- Почему не отвечает штандартенфюрер Клейн? -- переспросил Вагнер. -- И не ответит, черт бы вас побрал! Вчера во время бомбежки его машину обстрелял какой-то мерзавец, из Клейна он сделал решето. Сейчас ведем следствие. -- Господин оберштурмбаннфюрер, -- выдавил из себя Зейц, -- несколько дней назад ко мне был направлен господином Клейном некто Курт Хопфиц... -- Ну и что? -- оборвал его Вагнер. -- Так я хотел доложить, что он устроен на работу, и я, со своей стороны... -- Вы умница, Зейц! Продолжайте выполнять приказы так же старательно, -- в голосе Вагнера Зейц уловил иронию. -- Но почему-то господин Клейн прислал лишь пакет с личным штандартом, но не известил меня телеграммой о приезде Хопфица. -- Да вы в своем уме! -- заорал Вагнер. -- Сидите там, как курочки, а здесь не прекращаются бомбежки! Через несколько секунд Вагнер успокоился. -- Кого, вы говорите, направил господин Клейн? -- Курта Хопфица... С дипломом инженер-лейтенанта и заданием ликвидировать русского агента Марта. -- Курт Хопфиц... -- Вагнер, видимо, записал это имя и проговорил. -- Хорошо, я узнаю о нем и вас извещу! Хайль! Зейц положил трубку и уставился на черную пластмассовую коробку аппарата. "Странная смерть... Очень странная смерть господина Клейна, -- подумал он. -- Конечно, о господине штандартенфюрере давно плачут черти, но все же как бы его кончина не была связана с появлением этого самого Хопфица..." В Лехфельде жизнь текла своим чередом. Профессор Зандлер назначил Курта Хопфица инженером на "Альбатрос". Несколько дней Пихт не мог встретиться с Хопфицем. Аэродром переводили в лес, спасая его от бомбежек. Наконец выдалась минута, когда они остались вдвоем. Они пожали друг другу руки, помолчали. -- Заброшен с рекомендательным письмом-приказом к Зейцу от штандартенфюрера Клейна. В Берлине действует группа обеспечения. -- Что должна сделать группа? -- Убить Клейна. Вернее, привести приговор Калининского суда в исполнение. -- Об этом приговоре мог знать Клейн? -- спросил Пихт. -- Должен. В нашей печати сообщалось о зверствах его особой айнзатцкоманды СС в Калинине и области. -- Это хорошо. Но если убрать Клейна не удастся, вы обречены. -- Директор приказал угнать "Альбатрос" как можно скорей. У меня есть миниатюрная рация. По ней я должен сообщить день и час вылета. -- День и час... -- повторил в раздумье Пихт и, что-то решив, выпрямился. -- Все ясно. День и час вам сообщу, Зейца беру на себя. Сойдитесь ближе с механиком Гехорсманом. Кажется, он уже готов нам помочь. Неожиданно завыла сирена. -- Воздушная тревога! -- ворвался в динамик голос диктора. -- Воздушная тревога районам Мюнхена, Аугсбурга, Лехфельда, Дахау... Пихт растолкал Вайдемана, и оба помчались на машинах к аэродрому. Техники дежурных самолетов уже запускали моторы. На горизонте полыхало зарево. Резкие лучи прожекторов метались по небу. Доносился отрывистый лай автоматических пушек, и среди звезд то тут, то там вспыхивали и погасали шарики разрывов. Набирая скорость, истребители один за одним уходили в небо. Пихт прикрывал Вайдемана. Он следил за его самолетом по красным выхлопам мотора. -- Фальке один, Фальке один, -- вызывал Вайдемана пост наведения. -- Слушает Фальке один. -- К району Аугсбурга курсом триста десять на высоте двенадцать тысяч метров направляется большая группа летающих крепостей Б-17. -- Понятно, -- отозвался Вайдеман и начал набирать высоту. -- Группа "Л", -- через минуту включился он в эфир, -- слушай мою команду -- идем попарно до высоты двенадцать. Первое звено атакует сверху, -- второе -- снизу. Новотный, Пихт и Вендель действуют самостоятельно по обстановке. Пихт пытался в черноте неба отыскать "летающие крепости", но не увидел их и решил пока держаться за Вайдемана. Вдруг внизу слева замелькали трассы. Их было так много, что они иногда походили на рой светлячков. Вайдеман, видимо, тоже заметил трассы и резко завалил машину в вираж. "Вот они, "крепости", -- подумал Пихт, щурясь от ослепительных трасс, которые неслись навстречу. Стрелки американских самолетов били наугад, пытаясь отогнать немецкие истребители. Вайдеман нырнул ниже. Какой-то прожектор достал длинное брюхо "крепости". Зеленая колючая трасса впилась в самолет. За мотором потянулся дымок, и вдруг яркая вспышка на мгновение ослепила Пихта. Вспыхнули бензиновые баки "крепости". Бомбовозы, очевидно, начали перестраиваться. Пихт и Вайдеман метались по небу, надеясь отыскать среди огня их пушек лазейку, но повсюду встречали плотную завесу. Где-то сбоку задымила еще одна "крепость". Потом еще одна. Американцы стали сбрасывать бомбы и разворачиваться. В эфире стоял невообразимый гвалт. Кричали все -- и американцы и немцы. Так, точно приклеившись к самолету Вайдемана, Пихт пролетал весь бой. Горючее было на исходе. -- Фальке один, ухожу на заправку, -- передал он. -- Ага, Фальке четыре, идем домой, -- отозвался Вайдеман и со скольжением на крыло стал проваливаться вниз. Пихт зарулил на стоянку и побежал к Вайдеману. Тот медленно шел навстречу, держа руками голову. -- Ты ранен? -- спросил Пихт. -- Да нет, но голова болит адски, -- ответил Вайдеман. Пихт рассмеялся. -- А ты здорово ссадил "крепость", Альберт, -- польстил он. -- Я ведь решил прикрывать тебя и все видел... -- Э, черт с ней, с "крепостью", -- махнул рукой Вайдеман. x x x Уже в конце января начались оттепели. По булыжным мостовым потекли мутные ручьи. Мокрые деревья запахли разогретой смолой. На балконах запестрели полосатые перины и матрацы -- хозяйки спешили их проветрить после слякотной и пасмурной зимы. От щебета воробьев и теплого влажного воздуха, от тошнотворной слабости и пронзительного крика мальчишек, играющих в войну, у Коссовски закружилась голова. Он забрел в сквер и опустился на скамью в мелких бисеринках брызг. Шеф-врач госпиталя посоветовал Коссовски найти более спокойную и менее опасную работу. Но разведчик и контрразведчик, к сожалению, расстается со своей работой только в случае смерти. Другого выхода Коссовски не видел. За четыре месяца госпиталя он много передумал, на свои места расставил события, разработал новую систему поисков загадочного Марта. Зейц сказал, что стрелял в него Эрих Хайдте. Версия правдоподобная. Хайдте следил за домом Зандлера, когда Ютта вела передачу. Озлобленный провалом, он мог выстрелить в оглохшего от взрыва гранаты Коссовски. Но почему изъятый у него после перестрелки на границе парабеллум стрелял ровно столько, сколько оказалось гильз на земле?.. Не верил Коссовски в то, что Март и Хайдте -- одно и то же лицо. Он снова и снова возвращался к Швеции, к Испании, Парижу, наконец, к дням неудач в Лехфельде и Рейхлине, и постоянно перед глазами возникали трое -- Зейц, Пихт, Вайдеман. Только кто-то из них мог быть Мартом. Под руководством Марта работали Ютта и Эрих Хайдте. Кто-то из них внес поправку в чертежи двигателя, и "альбатрос" потерпел аварию в ноябре 1941 года. Он или его помощники подложили мину в самолет в Рехлине. В материалах по делу брюссельской радиостанции Коссовски обнаружил кличку "Март". Значит, Март пользовался дублированной радиосвязью. Если Март -- это Вайдеман, тогда понятно его поведение в Рехлине, когда погиб не он, а его заместитель Франке. Перед тем полетом Вайдеман был с Пихтом... Если Март -- это Пихт, то, естественно, Пихту выгодно сохранить мнимого друга Вайдемана, от которого, надо полагать, он и узнает секретные данные. Если Март -- это Зейц, то вообще ему все известно из первых рук... Из агентурных данных Коссовски узнал о работах над реактивной машиной в Англии, США и Советском Союзе. И он заметил существенную деталь -