чку, которую специально вставила туда вчера. Так и есть, затычка и с места не сдвинута. Значит, и здесь обман. Но зато по земле госпожа Лалиевра действительно перемещалась с большой быстротой на полудиких, неоседланных конях. Везде все узнавала сама или через своих уродцев. Возвращаясь, обо всем говорила, особенно об Эде, его удальстве и выходках. "Скоро жизнь наша перевернется колесом!" - загадочно вещала старуха. Однажды, когда уже по-весеннему запахли снега и на кустах проклюнулись почки, раздался рог вестника за частоколом. Заячья Губа торжествующе обратилась к Азарике - видала, мол? - Их светлейшество императрица просят меня - покорнейше просят! - пожаловать для решения государственных дел. Заячья Губа объявила посланцам Рикарды, что в присланных той золоченых носилках поедет главный чародей сеньор Мортуус. Азарика чуть не прыснула, наблюдая остолбеневших придворных, когда вместе с Заячьей Губой она почтительно усаживала скелет на подушки. Сама же госпожа Лалиевра заявила, что обгонит всех на метле. Перед отправлением она отвела Азарику в сторонку: - Не смей, дура, бежать. В твоем балахоне, чумазую, тебя первый встречный примет за скотницу, удравшую от сеньора! - И добавила просительно, даже нежно: - И, кроме того, ты должна же мне помочь! Дочь такого мастера неужели не знает тайн мастерства? "Придет час, убегу!" - твердила Азарика, взгромождаясь на воз с флаконами, шестигранниками, сосудами, клетками для сов и котов. К ней вспрыгнула Майда, и обоз заколыхался на лесных ухабах. На седьмой день пути с горы им открылась в лучах восходящего солнца словцо бы чешуя, переливавшаяся вдали. Там, на пологом склоне расстилался Лаон, императорская столица, - море крыш, башенок, теремов, колоколен, куполов, шпилей. А над этим над всем - кубы и конусы дворца Каролингов. 6 - Человек, пресветлейшая моя государыня, есть высшее творение божье. Все элементы мироздания вложил творец в Адама, и теперь у каждого из его потомков утрата хоть одной из частиц ведет к смерти, к потере земной нашей оболочки. В этом-то и сокрыта разгадка бессмертия, то есть молодости вечной! Императрица Рикарда в утреннем туалете, с закрученными кудряшками оперлась о спинку кресла колдуньи, с любопытством следя за ее манипуляциями. Достойнейшая госпожа Лалиевра, засучив широкие рукава только что пожалованного ей роскошного платья лунного цвета, хлопотала над очагом, помешивая в тигле. - Итак, чтобы остановить или предотвратить старение, нужно вводить в организм именно тот элемент, который выпал из общей гармонии. Так, например, чего не хватает торговцу? Как известно, мужества, смелости. Значит, введем ему Марс - железо... Наоборот, чего недостает воину? Согласитесь, что умения изворачиваться, хитрить. Дадим ему Меркурий, живое серебро, ртуть. Сатурн - сурьму - дадим властителю... - Сатурн не сурьма, - заметила Азарика из-за очага, где она лениво раскачивала мехи. - Сатурн - это свинец. - Она меня учит! - рассердилась Заячья Губа. - Впрочем, увы, я совсем запамятовала. Сатурн - это действительно свинец! Зачерпнула пробу длинной ложечкой и поднесла Рикарде посмотреть цвет состава. - Твои рассуждения очень уж просты, - возразила императрица, возвращая ложечку. - Если б это было именно так, любой мог бы ввести себе недостающее и на земле стало бы тесно от бессмертных. - О! - вскричала Заячья Губа. - Ты бесконечно права, всемудрейшая! Но, во-первых, на бренной нашей земле есть множество борцов с бессмертием - кровожадные полководцы, свирепые палачи, полунощные убийцы, шарлатаны-лекари, наконец! А во-вторых, по неизреченной предусмотрительности божией, благодать вечной молодости, равно как и другие таинства черной магии, доступна лишь избранным... - И тебе? - И мне... - поклонилась Заячья Губа со вздохом, как бы желая сказать: недостойна, мол, но что поделать - храню! - Послушай, - вдруг спросила Рикарда, обкусывая кончик веера, - если я одного человека приглашаю ко двору, а он не едет, что это может означать? Заячья Губа помедлила, вскинув нарисованные брови. - Это может означать, моя сладчайшая, что у него нет должного звания. А он не хочет оказаться с придворными не на равных. - Эй! - снова вмешалась Азарика, высунувшись из-за мехов. - Не сыпьте больше селитры, взорвет! - Кыш тебе! - махнула на нее волшебница, но селитру отставила и вдвоем с Рикардой принялась усердно мешать в тигле буковыми тростями. - А скажи еще, - императрица помахивала обуглившейся тростью, - бывали ли у франков случаи, когда женщине самой удавалось достичь единодержавия? - О, конечно, блистательная! Вот в этом самом Лаоне лет двести назад королева Брунгильда правила сначала за мужа, потом за сына, и, наконец, за внука. И страна была счастлива под скипетром столь справедливым и милостивым... "И не Брунгильда, а Фредегонда, - хотелось сказать Азарике. - И не счастлива была страна, а тонула в крови и бесправии... Что ж ты, голубушка, сколько тебе ни пересказывай Хронику, ты вечно все перепутаешь!" Ей успели смертельно надоесть и вечный чад, и раскачиванье мехов, и попреки, а главное - беспрестанная болтовня старухи с императрицей. Заячья Губа во дворце быстро сделалась всем необходимой. Безземельным молодцам пророчила богатых невест. Знатным дамам готовила притирания для румянца. Даже канцлер Гугон, который уже не сходил с одра болезни, призывал ее для каких-то бесед. Каждый вечер в сопровождении императрицы-ных евнухов, шутов и приживалок госпожа Лалиевра процессией обходила дворец, творя обряды против злого наговора. - А теперь хочу спросить еще об одном. - Спрашивай, несравненная, спрашивай, державнейшая! Но императрица качнула прической в сторону мехов, где трудилась Азарика. - Эта простушка? - сморщилась волшебница. - Не стоит и принимать во внимание... - Скажи, есть ли средство... Как бы поточнее выразиться? Есть ли... ну лекарство, что ли... чтобы человек заснул, а на самом деле отошел в вечность... - В смерти, так и в жизни, волен бог. - Знаю, знаю, - разгоралась императрица. - А ты все-таки, старая, скажи, есть ли такое средство? Волшебница молчала, уставясь в кипящий сосуд. - Пора бы перестать качать, - заметила Азарика, но та не ответила даже ей. - Я где-то слышала, - понизив голос, продолжала Рикарда, - есть такой состав, "Дар Локусты", он не вызывает подозрений... - Как бы врач, - сухо ответила Заячья Губа, - не лишился головы, прописывая такие лекарства. Рикарда с треском сломала трость. - Скорее утопят тебя за твое чернокнижие, чем лишат головы меня, гнусная тварь! Кстати, о чем ты изволила беседовать с этим пройдохой Гугоном? Ведь не о погоде же, не о видах на урожай? Большая посудина в очаге, жалобно звякнув, лопнула, и зеленый, густой, вонючий дым повалил из топки. Старуха и императрица всполошились, замахали веерами, разгоняя вонь. "Бежать, бежать!" - тосковала Азарика, слыша речи о ядах и казнях. Когда-то, попав из мельничной хибары в убогий дом Гермольда, она приняла его за чертог. Теперь исполинский дворец в тысячу покоев сделался ей душен и ненавистен. А Рикарда решила к ней подольститься. Сказала Берте: - Сошьем младшей чародейке платье. Что ж она у нас такая замарашка? Загоревшись этим, лично обмерила Азарику, советовалась с портными, кроила и наконец все примерила на Берте. Это было нечто невероятное. Лимонного цвета стола, ушитая в груди так, что подчеркивала фигуру прямыми складками. Сверху накидывался плащ небесного оттенка, обшитый парчовой бахромой и украшенный на плече фибулой - серебряной пряжкой. Но когда захотели надеть все это на Азарику, случилось удивительное. Девушка яростно сопротивлялась, даже не позволяя снять с себя прежние лохмотья. Императрица, Берта, Заячья Губа втроем возились с ней битый час. Намаялись, накричались, а она, зажмурившись и стиснув зубы, не поддалась ни на волосок. В конце концов в пылу возни Заячья Губа, пытавшаяся стащить с нее грубый и разбитый сапог - все, что осталось от самурской военной одежды, - отлетела и пребольно стукнулась затылком. - Звереныш! - с досадой воскликнула старуха. - Что у тебя там - копыто, что ты не позволяешь снять даже сапог? И, светлейшая, эта неблагодарная тварь не стоит твоих забот! Ее оставили в покое, и она забилась за печь, за мехи, просидев там всю ночь в слезах и паутине. А на заре, выглянув из своего убежища, она замерла от восхищения, увидев развешанное на колышках новое - свое первое в жизни! - платье. В покоях императрицы царила безмятежная тишина, и она поспешила его надеть. Майда, единственная свидетельница ее туалета, ошеломленная блеском и шорохом шелка, прыгала от веселья. Теперь хорошо бы взглянуть на себя самой - но как? Вспомнила - в боковой верхней галерее дворца есть большое черное зеркало из стекла. Рано утром, когда господа почивают, дворец уже живет кипучей жизнью. Возвращаются дружины охотников - ведь надо же прокормить орду коронованных и некоронованных Каролингов. Телеги скрипят на задних дворах беспрерывно, там же секут старосту, доставившего малый оброк, да еще и зажимают ему рот, чтобы не беспокоил спящих господ. Толпы лакеев с метелками и тряпками наводят блеск. Один лакей, пахнув вином, обнял Азарику: "Экая ты милашка!" Другой крикнул ему поспешно: "Берегись! Что ты, не видишь - это одна из государыниных ведьм!" А ведь прежде она шмыгала мимо них десять раз в день, и ей не дарили ни капли внимания. В черном зеркале навстречу шла какая-то девушка в желтом и голубом. Неужели это и есть она, Азарика? Красивая, не красивая, бог весть, с копной непокорных волос, носок туфли кокетливо выставлен из-под оборки. Вдруг Майда зарычала на какую-то другую собаку. В черной поверхности зеркала за спиной Азарики показался Красавчик Тьерри. Был он забрызган тиной и увешан дичью, разинувшей клювы. Посвистывая, шлепал себя арапником по сапогу. Азарика отлично помнила Тьерри по Туронскому лесу, но теперь нисколечко его не боялась, как и всю их тогдашнюю шайку. Да и Тьерри теперь утратил свой голодный облик. Его посеченное долгоносое лицо обрело оттенок высокомерия, а чтобы подкрепить свое прозвище, он отпустил фатовские усики. Азарика присела перед ним и изобразила завлекательную улыбку, ожидая, что из этого выйдет. - Погадай-ка, крошка, - протянул он ей негнущуюся ладонь, всю в мозолях от весел и рукоятей. "Как у Эда! - подумала Азарика. - Но у того мощней". Стала рассуждать о венерином бугре и линии жизни, но Тьерри ее прервал. Надо узнать, скоро ли он наконец получит бенефиций? - Скоро, скоро! - заверила Азарика. Он отцепил ей от пояса двух самых жирных куропаток и ушел не оглядываясь. А ей стало обидно - неужели для них для всех она лишь помощница колдуньи? Зато уже потом, когда она, к удивлению императрицы и Заячьей Губы, стала все-таки носить свой новый наряд, она была вознаграждена, да как! Куда-то она шла по верхней балюстраде, как вдруг ее грубо оттолкнули: "Прочь с дороги!" Азарика очнулась от своих мыслей. Навстречу ей длинный, нескладный юноша катил палочкой золотой обруч. Здоровенные диаконы бежали по сторонам, охраняя дорогу. Это был принц Карл, прозванный Дурачком. Увидев Азарику, он остановился. Она различила, как в бессмысленной голубизне его глаз искрится восторг. Няньки тянули принца за рукава: - Ваше благочестие, пора. Вы же епископ, бьют к вечерне. Принц отмахнулся от них и подошел к Азарике. Из оттопыренной губы его стекала слюна, и это было очень противно, но все искупало восхищение в его небесных глазах! Схватив юношу за руки, она в приливе дерзкого веселья закружилась с ним среди квохчущих мамок, и Карл смеялся самозабвенно. А прежде чем его увели, она в ощущении некоего всемогущества погладила принца по редким волосикам, и он глядел на нее снизу, как Майда. Но нет радости без возмездия. Диаконы будто клешнями впились ей в плечи. Вихляющей походкой приблизился некий клирик. Мутно ее разглядывал в зрительное стекло. Велел диаконам отойти. - Та-ак. Кто же нас к принцу подсылает, с какой целью? Не желаем отвечать? Тогда, может быть, госпожа младшая ведьма, вы расскажете, кто такой Крокодавл, зачем он недавно появился у вас в покоях и почему велено ему говорить шепотом? А какие сооружения, по указу Лалиевры, мастерят у вас плотники и что за балахоны шьют портнихи? Каждой клеточкой тела Азарика чувствовала, что это самый страшный человек, который когда-либо встречался ей в жизни. От непонятного ужаса она окаменела. А клирик мотал жилистым пальцем: - Смотри, прыткая, из шелка да серебра мы тебя переоденем в железо да тряпье! 7 Канцлер Гугон отходил из жизни земной, и все в Лаоне ждали об этом звона с соборной башни. Третьего дня ему во сне явились Аэций, Стилихон и Пипин Геристальский. Древние мужи делали пальцами явно манящие знаки. Для толкования сна были приглашены астрологи, но те лишь запутали дело рассуждениями о сочетаниях планет. Их сменила Заячья Губа. Она курила киннамоном и заколдовала все углы опочивальни, но не успокоила расстроенную душу канцлера. - Не станут же столь выдающиеся министры древности, - рассуждал больной, - беспокоить себя по пустяку. Им не хватает меня в их загробном сонме. Будущий покойник принял соборование и лег под образа, распустив суровые морщины. Два послушника - светлый, как агнец, и черный, как вороненок, оба похожие на библейских серафимов, - ухаживали за ним, и канцлер именовал каждого - друг мой. Его наперсник Фульк выхватывал у них каждую подушечку, каждую рюмку с питьем, сам все подносил. Горестная слеза не исчезала с его впалой щеки. Прибыл, узнав о смертном предвестии, и старый однокашник Гугона - дряхлый Гоццелин, архиепископ Парижский. Даже при столь печальных обстоятельствах он не переставал жевать свои сласти. Посетил своего министра и сам Карл III, сочувственно охал, глядя на отрешенное от жизни лицо Гугона. - Подставь государю мягкое креслице, - указал серафиму канцлер. - Да не то, растяпа! О господи, вот и согрешил перед кончиной! В витиеватой речи он благодарил императора за всегдашнюю милость, а сподвижников - за снисходительность. Об одном сокрушался: так и не успел решить, кому же отдать парижский лен. - Только не принцу Карлу, - перебил архиепископ Гоццелин. Фульк попросил позволения сказать. Бастард Эд, видите ли, рассматривает себя как законного наследника покойного Конрада, и, если Париж как можно быстрее не утвердить за принцем Карлом, он захватит его со своей шайкой. Гоццелин, покачивая митрой, говорил о норманнских лазутчиках, которые под пыткой признаются, что Сигурд со своими данами усиленно готовится в поход на Париж. Император пытался вставить: "А вот наша жена... Наша супруга...", но никто никого не слушал. Гугон остановил спор мановением руки. - Бастард Эд... - задыхаясь, произнес он, - не наследник Конрада... Мы запрашивали их мать, принцессу Аделаиду... По его знаку Фульк вынул из кованого ковчежца свиток с массивной печатью на шнуре. Гугон облобызал печать и начал: - "Из Парижа на святого Николая Мир Ликийских чудотворца, в полдень. Удивлены мы, достойнейший отец наш Гугон, как вам могла прийти мысль о даровании парижского лена Эвдусу, иначе Одону. Считаем его к принятию титула неподготовленным, непригодным..." - Сумасшедшая старуха! - сказал Гоццелин, выплевывая твердую миндалину. - А я, - вдруг приподнял голову Гугон, - послушайте, что вам скажу. Конечно, надо назначить Эда. Фульк от неожиданности выронил свиток. У Карла III отвисла челюсть. - Да, да, - слабо повторил канцлер. - Я умираю, мне все равно, но знайте: только Эд спасет королевство, больше никто. И поскольку никто не брал на себя смелости решений, Гугон предложил обратиться к силам потусторонним. Все присмирели - это было и рискованно, и страшно, церковь запрещала вызов усопших. Канцлер, однако, сослался на пример Аэндорской волшебницы, которая при сходных обстоятельствах вызывала же царю Саулу тень пророка Самуила! Госпожа Лалиевра явилась торжественная и насурьмленная как никогда, волоча за собой серебряную мантию с собольими хвостиками. Ее клевреты расставили треноги, шестигранники, какие-то ширмы таинственного назначения и скрылись. - Кого желаете вызвать, государи мои? Мнения разделились. Гоццелин предложил Карла Великого, но Карл III испуганно затряс щеками - слишком уж было страшно. Гугон решил - Пипина Старого, основателя династии. Фульк стоял белесый от волнения, уши оттопырились, как никогда. Заячья Губа приказала погасить все свечи, завесить окна, узкие, как бойницы. В зловещем отблеске разгорающихся цветных огней колдунья трижды призвала дух баснословного прародителя Каролингов. Перед притихшими зрителями клубился плотный дым, складываясь в причудливые образы. Из-под пола раздался словно тяжкий удар землетрясения. В колеблющейся тьме под сводом обозначилась фигура непомерной величины. Вспыхнуло лицо, неясное, страдальческое, струящееся бородой. - Зачем тревожишь, повелительница чар? Заячья Губа шепотом предложила Карлу III задать духу вопрос. Тот, судорожно глотая слюну, качал головой. Тогда вопрос задал Гугон, без обиняков: кому передать парижский лен? - Эду, Эвдусу, Одону, сыну Роберта Сильного! - немедленно ответил дух. И голос его, подобный обвалу, родил чудовищное эхо, от которого заныл гранит в монолитных толщах стены. Видение заколебалось, расплылось. Зажглись свечи. Головы у всех будто кто-то набил жженой паклей. Волшебница собрала свои треноги, - и была такова. - Это обман! - вдруг выступил Фульк, и все обернулись. Клирик откинул всегдашнее смирение. - Взгляните, вот точно через такое же, как мое, зрительное стекло греки ухитряются пускать луч светильника на клубы дыма и рисовать на них всяческий вздор... Я знаю, я видел это в Риме. Это возмутительно! Позвольте, досточтимые господа, определить мне срок, я представлю доказательства... Карл III, архиепископ Гоццелин и лежащий на одре Гугон уставились в его разгневанное лицо. - Значит, ты, - спросил Гугон, - не веришь в колдунов и их чары? - Нет! - Это нехорошо, - вздохнул Гугон. - Следовательно, ты не веришь и в козни врага человеческого диавола? Фульк поперхнулся, понимая, что переборщил, а Карл III и оба прелата переглянулись, улыбнувшись. - Не верить в диавола - значит не верить и в бога... - Гугон откинулся на подушки, а белый и черный серафимы подали ему питье. Карл III поцеловал канцлера в лоб и удалился, опершись на руку Фулька. Гоццелин тоже склонился проститься с товарищем. - Не сердись... - сказал ему Гугон, задыхаясь. - Но на место канцлера я ставлю не тебя, а вот этого самого Фулька. Здорово придумано! - хмыкнул он. - Эд и Фульк - они друг другу не дадут растащить наследие Каролингов... В полночь лаонские колокола возвестили наконец, что канцлер королевства сменился. 8 Была троица, девушки и юноши, оставив ненадолго сенокос, устремились в дубравы и рощи. Срывали маки, плели венки, бросали их в текучие воды. Плясали до утра на ласковой траве. На заре их испугала колонна всадников в чешуйчатой броне. - Что случилось? Опять война? - Нет, - отвечали всадники поселянкам, подававшим им ковши у колодца. - Мы едем в Лаон, наш сеньор Эд получает там парижский лен. Там, во дворце, Рикарда держала себя именинницей, Заячью Губу не отпускала ни на шаг. Прислужницы в гардеробе набросали ворохом платья, и Рикарда советовалась о нарядах к церемонии. - Вот в этом розовом я такая резвушка, такая хохотушка, а в черном бархатном - постница, будто сейчас из монастыря. Но лучше всего серое с отделкой; в нем у меня глаза жемчужного цвета, не правда ли, Лалиевра? Однако Заячья Губа к ее восторгам отнеслась сухо. Даже на предложение: "Герой пусть и во дворец войдет геройски, как было в обычае у древних франков", не отозвалась. Заявила, что ей зачем-то нужно в Трис, и умчалась с метлою под мышкой. Тогда Рикарда сама вызвала сначала Тьерри Красавчика, затем Готфрида Кривого Локтя, и наконец Генриха, герцога Суассонского. - Ах, вам угодно позабавиться? - хохотал герцог после беседы с ней и подкручивал длинный ус. - Чего не сделаешь ради удовольствия столь очаровательной повелительницы! Народ валил, боясь пропустить событие. В день встречи из-за голов придворных Азарика еле увидела, как к главным воротам подъехали двадцать четыре трубача и подняли блистающие, как жар, фанфары с вымпелами города Парижа - золотой кораблик на алом поле. Под гром фанфар распахнулись главные ворота. Толпа закричала, кидая вверх колпаки. Эд въехал впереди своей кавалькады. Он был без шлема, и Азарика почувствовала, как у нее почему-то екнуло и провалилось сердце, когда она увидела его светлые волосы, рассыпанные по панцирным плечам. Эд милостиво улыбался, швыряя в толпу монеты и кольца. Внезапно какой-то всадник с копьем наперевес устремился навстречу с криком: "Остановись!" Люди Эда хотели отразить его, подняв щиты, но Эд не позволил. Он спокойно ожидал скачущего всадника, даже не поднимая оружия, и свита его молча стояла позади. Но когда копье незнакомца готово было пробить грудь Эда, его вышколенный конь отпрыгнул в сторону, и нападающий пронесся мимо. Не сумев удержать коня, он всей массой ударился о каменный цоколь дворца. - Тьерри! - в ужасе закричали на галереях служанки, узнав в нападавшем Красавчика, своего кумира. На императорском балконе под зонтиком звонко смеялась Рикарда. Но Тьерри сумел быстро прийти в себя и, отбросив обломок копья, вновь кинулся на Эда с мечом. Тот, однако, разгадал, какого рода у него противник, и вновь ждал, скрестив руки, и подтрунивал: - Что, сосуночек, за молочком? Тьерри, чуть не плача от ярости, наскочил, подняв меч. Но Эд, нагнувшись, схватил его за стремя и рывком выбросил из седла. Дамы схватились за щеки, услышав, как шлем Красавчика скрежещет по каменным плитам двора. Двадцать четыре фанфары вновь протрубили ликующий сигнал, и Эд через вторые ворота въехал во внутренний двор. Шумные зрительницы, толкая друг друга, кинулись к другим окнам и балконам. Там ждал Эда другой противник. Опустив резное забрало, весь подобравшись на монументальном коне, он ждал приближения Эда. - Граф Каталаунский! - узнал его Эд. - Ты даешь мне возможность отомстить за отца, убитого по твоей вине на Бриссартском мосту? Послушай, граф, я моложе тебя на целых двадцать лет, да и время ли здесь сводить счеты? Но Кривой Локоть не отвечал и, словно железная глыба, ожидал приближения Эда. Молчал и весь многоярусный двор, а в полуденной жаре пели дальние петухи. Эд обвел взором балконы, пока не увидел арку, в которой пылали пурпурные одежды императрицы. - Ах, значит, так! - помрачнел Эд. (Оруженосцы подали ему шлем и щит.) - Да хранит нас святой Эриберт, покровитель Робертинов! Они сшиблись, сперва словно пробуя силы друг друга, и тотчас же разъехались. Объезжая друг друга, горяча коней, ни один не решался броситься первым. С губ коней стекала розовая пена. - Радуйся! - закричал Эд и сбоку ударил копьем Готфрида. Но тот успел подставить щит и только попятился от сокрушающего удара. Теперь уже неудержимая сила влекла их друг на друга. При новой сшибке сломались сразу оба копья, и противники схватились за мечи. Темп схватки нарастал, лезвия, как молнии, сверкали под солнцем, кони, храня, выделывали страшный танец. - Веселись! - крикнул Эд, улыбаясь звону мечей. - Веселись! - хрипло ответил ему Кривой Локоть и, изловчившись, ударил Эда по шлему так, что козырек отлетел к галерее. И все услышали, как императрица закричала чужим, низким голосом: - Прекратить! Достаточно! Прекратить! - Нет, теперь уж не прекратить! - прорычал Кривой Локоть. Шлем у Эда окрасился кровью, но он отвел рукой подбежавших товарищей. Бой возобновился. Еще не раз мечи лязгали о щиты, а лезвия мелькали с такой быстротой, что даже знатоки не успевали следить за выпадами. Все вздрогнули, когда меч графа Каталаунского зазвенел о плиты, а сам он повернул и поскакал, держась руками за грудь. Вассалы окружили его, и он свалился им на руки, обагряя седло кровью. В третий раз протрубил сигнал победы. Товарищи Эда: Роберт, бывший тутор, Протей - Азарике было радостно видеть их круглощекие лица - помогли ему сойти с седла, подали воды, полотенце. Императорские слуги торжественно распахнули палисандровые двери. Боже! Там на мраморной лестнице снова кто-то поджидал с обнаженным мечом! Товарищи Эда роптали, протестовал народ. Одна Азарика нисколечко не волновалась. Она знала: Эд победит всех! Мечи блеснули сначала неохотно, потом, постепенно увлекаясь, убыстрили ход. Стало видно, что это Генрих Суассонский, воинственно усатый, без шлема и доспехов, в полотняной рубахе. Обманные выпады следовали один за другим, дамы поминутно вскрикивали. Но странно, противники улыбались и даже перебрасывались репликами: - Как тебе нравится этот сарацинский приемчик? - А вот этот выпад сверху - слева - через плечо? Расхохотавшись, они отбросили мечи, обнялись по-дружески. Вздох облегчения вырвался у народа. Стоявшие за воротами громко требовали сообщить, кто куда ранен. На верхней площадке беломраморного входа встречал победителя новый канцлер Фульк. Роскошная парчовая риза предшественника сидела, как короб, на его тщедушном теле. Он поминутно заглядывал в клочок пергамента, который прятал в рукаве. - Империя, словно нежная мать... - вещал он, опахиваемый кадилами, - принимает тебя как возлюбленного сына... Поклянись же, что и ты будешь верен ей... - Мямлит, гундосит! - говорили в толпе. - То ли дело зычный Гугон, которого можно было слушать часами! У Эда лицо стало серым - все же у него кровоточили царапины. Он пошатывался, стоя перед Фульком, прикрыв веки. Потом отодвинул его и прошел в покои императора, а за ним свита, прячущая улыбки. Потом был пир, женщины тоже собрались неподалеку возле стола с лакомствами, и Рикарда, блестя глазами, поминутно посылала к дверям пиршественной залы то Берту, то Азарику послушать, о чем говорят герои. Но разговор там, по мнению Азарики, шел самый неинтересный. Генрих Суассонский, например, сидевший с Эдом в обнимку, хвастался: - Когда моя сила бывает слабее всего, я могу биться с двадцатью! А если вполсилы, то мог бы победить и тридцать! В полную же силу выдержу и сорок вооруженных до зубов! - Уах-ха-ха! - отвечали ему пирующие, будто они были в бане и слуги обливали их из ушатов. В зале же и вправду было как в бане. Звон посуды, пьяный гам, грызня собак из-за костей, выкрики подравшихся - все это неслось под самый конек высоченной палаты, откуда свисали клочья древних знамен, взятых франками в битвах. В конце залы на возвышении, в ореоле курений, как божок, восседал Карл III, а подле него резное кресло канцлера многозначительно пустовало. - Ничего ты не понимаешь! - сказала Рикарда, выслушав вялый рассказ Азарики. - Вот там-то и есть настоящая жизнь! Ах, если бы я была мужчиной! Или нет, я осталась бы женщиной, только бы присутствовать там, на мужском пиру... Она снова послала Азарику, и та в дверях залы чуть не наткнулась на выходящего оттуда Эда. Ей бы увернуться, спрятаться в толпе слуг, а ее нелепая мысль приковала: "Как он нашел бы меня в моем новом, моем великолепном платье?" А он, забинтованный, но веселый и стремительный, окруженный друзьями, шагал прямо на нее, протягивая руки: - Озрик! Ты зачем надел женское платье? Что за глупые шутки? И вообще, куда ты исчез? "Все пропало!" - подумала она, леденея. Но справилась с собой и даже приняла одну из тех кокетливых поз, которые наблюдала у служанок. - Вы шутите над бедной девушкой... Я не знаю никакого Озрика. На лицо Эда, словно тень от облака, набежало разочарование. Он пальцами дотронулся до ее подбородка и прошел дальше, разговаривая с друзьями. Только Роберт обернулся и удивленно смотрел на нее. 9 Она еле дождалась рассвета, чтобы выскользнуть из приоткрывшейся створы дворцовых ворот. Огонь, сжигавший душу, гнал ее неведомо куда, и она неслась как одержимая в лес, застывший от жары. По островкам мха, по кочкам она кружила, углубляясь в его распаренную глушь, и Майда, радуясь свободе, бежала впереди. В глазах стоял Эд, могучий, радостный, раскрасневшийся от вина. Он протягивал руки - ей! Пусть он не обратил внимания на ее внешность и наряд, но он говорил: "Озрик, куда же ты исчез?" Значит, он помнит, он думает о ней! И сквозь искрящийся поток радости всплывали слова, как бледные призраки: "Justitio! Veritas! Vindicatio!" - но теперь они падали бессильно, подобно черепкам в ржавую жестянку... Нет, стой! Надо же во всем этом наконец разобраться. Села на поваленный ствол, стараясь определить, в каком направлении могли остаться башни и шпили Лаона. Да и уверена ли она, что отца убил именно Эд? Ведь их там было много - и усатый, как таракан, герцог Суассонский, и безбровые близнецы, и даже Тьерри Красавчик, который бесчинствовал в доме Гермольда. Мог ли ее Эд, ее светлоглазый красавец с открытым и смелым лицом, ее победитель захватчиков и освободитель народа, мог ли он быть убийцей невинных? И печально понимала, что да, что ведь видела из хибарки своими глазами, как бастард подскочил первым, как ударил отца дротиком... Когда-то в келье Фортуната она читала в "Истории лангобардов" Павла Диакона: король Альбоин, разбив и убив короля гепидов, из черепа его сделал себе чашу, оковав ее золотом, а дочь короля взял себе в жены. Каково было бедняжке по приказу свирепого мужа где-нибудь на привале пригубливать этот сосуд! Да и что ему, Эду, в конце концов, Озрик! Занятный мальчишка, полезный Робертинам... Эду даже на императрицу наплевать, так и не нанес ей отдельно визита. Берта шипит тайком, что он увивается вокруг дочери герцога Трисского, этой хваленой Аолы. Ну и пусть! А она заставит принца Карла на себе жениться, бог с ним, что он дурачок. И однажды явятся к ней с поклоном герцог Эд и его разлюбезная Аола - доброе утро, ваша королевская милость, а мы ваши покорные слуги... Но думать об этом было совершенно непереносимо! Да и вообще подлая, подлая - предала отца, теперь предаешь Эда. Между тем Майда вспугнула большую бархатную бабочку, которая, трепетно перебирая крыльями, пересекла падающий сквозь крону луч. Черная, без единого пятнышка, только синеватые жилки на крыльях! Черная бабочка - это ведь фея Ванесса! Кто попадет в ее царство под седые мхи болот, тот может танцевать с ней одну ночь, а утром убедиться, что проспал целых сто лет. Но это опасно лишь юношам, а девушкам фея помогает в любви, надо только поймать и принести ей в жертву такую вот летунью, без единого пятна. Она бросилась ловить бабочку, но сделать это было нелегко. Ванесса парила над головой девушки, как бы дразня ее. Мешала и Майда, которая подскакивала без толку, клацая зубами. Наконец бабочка опустилась на лист, Азарика метнулась, но промазала и расцарапала себе голые локти. Пришлось снова долго выжидать, когда Ванесса поцелует верхние листики дрока, и отчаянно кинуться, наконец-то поймав! Осторожно раскрыла горсть. Что за тайные силы скрыты в тебе, трепетная летунья? Найдет ли она наконец в твоих чарах ТУ опору, которой нет для нее ни в книгах отца, ни в молитвах Фортуната, ни в хитрых махинациях Заячьей Губы? Азарика поднесла пленницу к самым глазам, чтобы разглядеть в насекомом прелестный профиль и коронку сказочной Ванессы. Но головка размером с булавочную была бессмысленна. И не поймешь, что за бугорки - рот ли, глаза ли? Ее привел в себя удар колокола на дворцовой звоннице. Полдень! Пора одевать госпожу Лалиевру. Сегодня вечером Рикарда дает в честь нового графа Парижского торжественный прием. Завернула Ванессу в платочек и сунула за вырез лифа. В покоях императрицы была несусветная толчея: - Ой, ой! Ой, ой! Льда, скорее льда из подвала! - Чтеца к государыне, чтеца! - Когда же разыщут госпожу Лалиевру? Приживалки боязливо выглядывали из всех дверей. На Азарику налетела взбудораженная Берта: - Прячься скорей! Ты слышишь? У нас катастрофа! Эд сделал предложение дочери герцога Трисского! На бесцветном ее личике змеилось торжество. Она умчалась, неся какой-то пузырек, а Азарика прислонилась к подоконнику. Небо, безмятежное полуденное небо ей показалось вдруг черным, как бархатные крылья Ванессы! Щитоносцы грубо схватили ее за локти, повели в палату императрицы. Рикарда полулежала в кресле, голова запрокинута в подушку, на лбу мешочек со льдом. - Читай! - приказывала она итальянцу. А тот топтался с раскрытой греческой книгой и молчал. - А, всезнайка! - покосилась Рикарда на Азарику, когда ее подвели. - Загляни-ка в книгу, которую держит этот недоумок, и скажи по совести, есть ли там что-нибудь еще после слов "надел диадему и воссел на трон". Азарика машинально наклонилась к книге и нашла греческие глоссы:   р Чтец трагически глядел на нее. - Там еще рубрика... - растерянно сказала она. - Читай же, пища червей! - крикнула Рикарда итальянцу. Смуглое лицо чтеца стало мертвенно-бледным. - "После же коронования, - переводил он, запинаясь, - новый властитель отверг царицу и женился на молоденькой..." - Предали, меня предали! - простонала Рикарда и, указав щитоносцам на Ринальдо, выразительно провела себя ребром ладони по шее. Итальянец пал к ее ногам. Внезапно и Берта, равнодушная ко всему, припала к руке хозяйки, моля простить его. Рикарда смягчилась и велела дать по дюжине плетей обоим. Раскрылись позолоченные двери, и госпожа Лалиевра явилась как ни в чем не бывало в императрицыном капоте лунного цвета, даже в бисерных перчатках. Рикарда отвернулась: - Не хочу тебя видеть, потаскуха! Щеки колдуньи от обиды сделались помидорного цвета. - А ты не потаскуха? При живом муже молодцов привораживать! Прислужницы, видавшие всякое, и те зажмурились. - Чернокнижница! - кричала Рикарда. - Церкви предам! - А вот и не предашь. - Заячья Губа перед ее носом вертела фигу. - Я такое про тебя расскажу - на один костер взойдем! Никто не смел их успокаивать, и брань разгоралась. - Подручная сатаны! - Отравительница! - Подлая старуха! - Сама старуха! На что ты нужна Эду? У него от молоденьких отбоя нет. Честным путем возьмем себе корону! Рикарда взвизгнула и, отбросив подушки, ухватила седые патлы госпожи Лалиевры. Та торопливо сдернула перчатки и впилась ногтями в холеные щеки государыни. Неизвестно, чем бы кончилось побоище, если б в покой не вступили двумя шеренгами черные вавассоры канцлера с орарями через плечо. Шедший впереди Красавчик Тьерри остановился перед дерущимися и стукнул об пол древком секиры. - По указу императора и велению канцлера... Он бережно передал служанкам всхлипывающую Рикарду, а Заячьей Губе на шею накинул аркан. Не тут-то было. Старуха ловко вывернулась из петли и двинулась на Тьерри, буравя его взглядом, руки растопырив, как совиные крылья. Тьерри, опешив, отступал, пока не допятился до притолоки, и там застыл, выкатив глаза. - Любого в камень превращу! - посулила ведьма. - Вот так-то! На глазах у онемевших вавассоров она подошла к окну и, вставив четыре пальца в беззубый рот, свистнула так, что голуби под карнизом заметались в ужасе. Донеслось ржание старухиных лошадей, которые паслись в лесу. Она двинулась к выходу, но, заметив, что Азарика следует за ней, толкнула ее в руки вавассоров: - А вот эту можете брать. 10 Канцлер Фульк пробежал протокол, составленный им самим. - Значит, ты, поганая ведьма, отказываешься признать, что со своей гнусной хозяйкой летала к стригам на шабаш? Ты никоим образом не желаешь раскрыть тайны вызова из преисподней духа Пипина. Ты не хочешь откровенно объяснить, что за фонарь был найден в вещах богопротивной Лалиевры. Фульк многозначительно выждал и, поскольку Азарика молчала, хлопнул в ладоши. Тьерри ввел в палату коренастого человека, прятавшего лицо под капюшоном. Фульк предложил незнакомцу сесть и указал на Азарику: - Смотри! - Эта, - наклонил голову коренастый, рассмотрев Азарику. - Она, она! - вмешался в разговор Тьерри. - И, кроме того, у нее копыта. Прислуга их светлейшества уверяет... - Посмотрим, - сказал Фульк, и по его знаку Тьерри сорвал с Азарики плащ небесно-голубого цвета. Предчувствуя, что настает самое ужасное, она стала лепетать какие-то оправдания. Тьерри засунул палец ей за вырез платья, рванул, и ее великолепная шелковая стола распалась на две половины. Злобно он срывал с нее остатки одежды, а она, потеряв голос, лишь пыталась прикрыться ладонями. Канцлер и человек в капюшоне наклонились через стол, разглядывая ее бледное, худощавое тело. - Где же копыта-то? - посмеивался Фульк, вставляя стекло под бровь. - Поверни-ка ее. Главное - не найдется ли у ней хвоста? - То, что она и ее убитый отец колдуны, я могу представить десяток свидетелей, - хихикнул сидящий в капюшоне. Его лягушачий голос был поразительно знаком Азарике. - А вон у нее что-то выпало, - указал канцлер Красавчику на скомканный платок. - О, вот это улика! Колдовская бабочка! При такой улике правосудию не надо ни свидетелей, ни копыт. В этот момент дверь приоткрылась, и огромная охотничья собака, сбив с ног часового, ворвалась в палату. Кинулась к Азарике, но, видя ее раздетой и плачущей, метнулась к Тьерри и вцепилась ему в горло. При виде собаки человек в капюшоне вскочил и забегал в панике, крича: - Эд, Эд, Эд идет! Фульк крикнул вавассоров, они еле оторвали собаку от Тьерри, а человек в капюшоне, чтобы оправдать свой испуг, указал на нее: - Это же борзая Эда. - Вот как? - обрадовался канцлер. - Прелестно! И распорядился ведьму и собаку - в клетку, да чтоб до поры ни шерстинки у них не повредить! Тьерри, вконец озлобленный, пнул Азарику сапогом, выпроваживая. - Ваше имя, аббат, - сказал Фульк человеку в капюшоне, - сохранилось в бумагах покойного канцлера. Благодарность за мной. Тот выразил надежду, что теперь-то, после разоблачения всех бесовских ухищрений, бастард лишится графства. Фульк покачал головой. Это не так-то просто, не так-то просто... Достойной памяти Гугон так бы и поступил: собрал бы все компрометирующие данные - и в лоб! Но мы не такие, не такие. Гость ушел, надвинув капюшон. Вместо него явился унылый Тьерри, забинтовавший себе укушенное горло. Осмелился напомнить об обещании дать ему бенефиций... Фульк, не слушая, рылся в свитках, мурлыкал молитвы. Он не диктовал, как Гугон, а сам писал ответы. Роскошные облачения предшественника он раздал церквам, одевался в серую дерюжку и получил во дворце прозвище - Мышиный Щелкопер. - Старшую ведьму ты упустил, - сказал он наконец Красавчику. - Ай-ай, как нам это огорчительно! Теперь ты должен загладить свой промах. Есть одно грандиозное дело... Садись-ка поближе... Но помни: на сей раз ни бог, ни диавол не должны тебе помешать, иначе сгинь, не показывайся нам на глаза! Азарика очутилась в подземелье, за решеткой, перед которой расхаживал часовой. Одеться ей не дозволили, а в каземате даже в разгар лета камень был ледяной. Она пыталась прикрыться соломой, но часовые над этим только хохотали. Впрочем, к ней бросили Майду, длинная шерсть ее и грела и укрывала. Началось паломничество любопытных. Дамы ахали, а мужчины просили стражников