твующих салонах графини Марии Эдуардовны Кляйнмихель, фрейлины Софьи Карловны Буксгевден, тетки очаровательного князя Феликса Юсупова - Елизаветы Феликсовны Лазаревой. Остроты, родившиеся в салонах, разлетались по всей столице. Когда еще было неизвестно, вступит ли в войну Англия на стороне союзников, из гостиной графини Игнатьевой полетело: "Британский сфинкс молчит на весь Петербург!" Послы и военные агенты блистали в салонах остроумием, генералы и полковники делились свежайшей военной информацией, политики предлагали оригинальнейшие решения вечных проблем. Словом, салон - это законодатель умственных мод, источник мудрости для всех, кто удостоен чести бывать в нем, гордость и слава хозяйки и хозяина. А вот теперь салон и у Шумаковых, как по привычке называли фамилию советницы и ее дочери, забывая при этом, что есть здесь муж Татьяны - Глеб Иоаннович Кожин. Забывчивость простительная, ведь всегда салон славен хозяйкой. Зато Глеб Иоаннович трудился как пчелка, чтобы собрать в свой улей уже знаменитых или только еще нарождающихся "общественных" деятелей. Словечко становилось модным, кто-то серьезно запускал его в оборот, как жука в ухо. Обозначало оно главным образом шумливых депутатов Государственной думы и других пылких ораторов, обличающих всяческие беспорядки в империи. Два или три известных в думских кругах депутата регулярно стали приходить по четвергам к Шумаковым на вечерний чай. Им нужна была аудитория, чтобы самовыражаться, и они нашли ее не только в лице доброй тайной советницы, ее славной дочери, грешившей в юности даже марксизмом, и скромного, но деловитого господина инженера путей сообщения. Дом бывал полон гостей - милых и приятных интеллигентных людей, один из которых, кажется, даже сотрудничал в газетах. Для полного торжества Татьяны пригласили Шумаковы и кое-кого из участников старых, довоенных "четвергов". Попала в их число и Настя. Во-первых, она теперь была женой Генерального штаба полковника и весьма недурна собой, что очень могло украсить политический салон. Во-вторых, когда полковник вернется с фронта - Шумаковы были убеждены, что Соколов находится именно там, - его рассказы о военных действиях послужат к вящей славе собраний у Шумаковых. Настя ничего не знала о подобных сложных политических рассуждениях Аглаи Петровны и была весьма удивлена, когда Татьяна разыскала ее и пригласила к себе на "четверг". Оказывается, она не держала обиды за тот маленький инцидент, который Соколовы учинили со спиритом в доме на Пушкинской прошлой зимой. Она была бы счастлива видеть у себя давнюю подругу - ведь соберется кое-кто из старых друзей, придут и новые люди - депутаты Думы и даже один профессор - гордость Петербурга. Анастасия давно, с самого начала войны, не имела вестей от Алексея. Ее дни и вечера без него были просто мучительны. Славная и добрая тетушка Соколова заботилась о ней как о родной дочери, опекала как могла и делила с ней тревогу об Алексее. Но ничто не могло рассеять молодую женщину, томимую неизвестностью. Повинуясь своему характеру - быть там, где трудно, где нужны заботливые женские руки, - Настя решилась пойти работать сестрой милосердия в лазарет Финляндского полка, неподалеку от дома, где еще недавно жила с родителями. В начале сентября, когда в столицу стали поступать первые раненые с Северо-Западного фронта, Настя прошла ускоренные курсы сестер милосердия и теперь несла дежурства в палате для тяжелораненых. Но через день она была свободна и не знала, куда себя деть, чтобы унять бесконечную тревогу и мучительные ожидания весточки от Алексея. Ближайший четверг оказался свободным. Анастасия согласилась побывать у Шумаковых. Просторная гостиная была полна гостей. Их возраст и политические платформы, судя по разговору, были самыми разнообразными. Кадет восседал здесь рядом с трудовиком, монархист по-парламентски спорил с эсером. "Здесь явно нет большевиков... - решила Анастасия, - в противном случае настроение кое-кого из гостей было бы не таким благодушным". Молодой и красивой даме немедленно нашлось удобное место поблизости к главным пророкам, сиречь депутатам Государственной думы. Один из них, громоздкий и заросший мужчина дикого вида, держал как раз слово. Он комментировал несчастье под Сольдау. - Целая армия потеряна! Цвет российского воинства! Неужели опять повторяются бесславные сражения позорной японской войны? Неужели снова великая Русь идет к катастрофе - революции?! Оратор сделал эффектную паузу, в которую немедленно влез следующий желающий высказаться общественный деятель. Он был в отличие от предыдущего думца чисто выбрит и лыс. Его голова возникла в воздухе, словно розовый шарик на веревочке галстука. И говорил он тоненьким и писклявым голоском. - Посмотрите, кто командует доблестными русскими войсками! Генерал Ренненкампф - немец! Его даже не предали суду за то, что он и шага не сделал в помощь Самсонову! Рейнботы, Гакебуши, Штюрмеры и прочие Утгофы, Корфы, Мейеры заполняют штабы, командуют полками и дивизиями, ведают снабжением армии! Поистине - неладно что-то в Датском королевстве!.. Кто-то из германофильствующих гостей перебил оратора и, чтобы пустить разговор по другим рельсам, подбросил новую тему. - Мы должны объединиться и поддержать правительство, ибо российское отечество в опасности! Не стыдно ли, господа, сейчас, в эти трудные для России дни, вносить раскол в общество, как это делают большевики, призывая к поражению самодержавия? - А вы?! А вы сами?! Разве с трибуны Думы вы не подрывали самодержавие, призывая к конституции, свободе, равенству?.. Насте было интересно следить за спором, в котором сталкивались позиции разных группировок "общественности". - А вы знаете, вы знаете?.. - ворвался вдруг в разговор гость, которого представили Насте как видного публициста. - Есть основания для пессимизма, особенно наблюдаемого в высших сферах... Все общество замерло, пораженное столь громко высказанным откровением. Ведь еще недавно про высшие сферы говорили только шепотом, а теперь во весь голос, да еще принародно! Польщенный вниманием, осведомленный публицист продолжал: - В этих кругах... в этих кругах уже давно обращают внимание на то, что неудачи... неудачи постоянно преследуют императора... судьба всегда против него... против него... жизнь его величества... его величества... это сплошная цепь катастроф!.. Говорят даже... - публицист понизил голос, - что линии его руки ужасны... - Ах! - воскликнула какая-то дама. - Да! Да!.. Государю императору предопределены несчастья... Журналист то громогласно, то понижая голос, напомнил про Ходынку в день коронации, когда несколько тысяч человек было задавлено. Спустя несколько недель Николай отправился в Киев и там на его глазах утонул в Днепре пароход с тремястами людей. Еще несколько недель спустя в его присутствии в поезде умирает любимый министр князь Лобанов. Затем последовала война на Дальнем Востоке, когда япошки потопили императорский флот, а с ним и замечательного адмирала Макарова, пал Порт-Артур, разгромлена Маньчжурская армия... После кровопролитной войны - революция 1905 года, ее жестокое усмирение... Политические убийства - великого князя Сергея Александровича в Москве... В Киеве в двух саженях от него самого убивают Столыпина... А теперь?.. Что теперь должна думать общественность о перспективах этой несчастной войны? Она опять началась поражением... Бойкий сосед Насти, вещавший, словно пифия, беды и несчастья для России, замолчал так же внезапно, как и заговорил. Однако эффект он произвел сильный - общество притихло независимо от партийных взглядов. Тягостное молчание затянулось. - М-дааа!.. - прервал его депутат-трудовик. - Народ надеется на верховного главнокомандующего великого князя... Вот это сильная личность! - Если бы была сильная, - окрысился на трудовика кадет, - то не погубил бы цвет российской армии а Мазурских озерах и лесах в угоду братьям-союзникам... Самая лучшая помощь Парижу - наступать на Галицию, как это делают генералы Рузский и Брусилов... А знаете, что говорил Сергей Юльевич Витте про великого князя? Он считает Николая Николаевича вообще мистически тронутым... Граф полагает, что великий князь натворил и еще больше натворит бед России!.. Настя слушала бойких ораторов и приходила в недоумение. Добро бы это были революционеры, на худой конец анархисты или эсеры... А то ведь чистейшей воды "слуги буржуазии", как выражается Василий. Однако они теперь подкапываются под самодержавие, ругают главнокомандующего. Вот ведь времена настали! Толкуют о единстве народа и армии, народа и власти, а сами подрывают это единство... Народ в их речах - как разменная карта у банкомета... Между тем гости Шумаковых вновь вернулись к трагедии армии Самсонова и к бездарности генералов, ведших ее в бой. Имя самого командующего, покончившего с собой и ушедшего таким образом от позора за разгром армии, произносилось с сочувствием и прощением - в среде русского офицерства пуля в лоб всегда считалась достойным выходом из трудного положения. Анастасия поражалась тому, с каким апломбом говорили "общественные" деятели о войне, о страданиях "несчастных солдатиков", о горячем энтузиазме "героев, рвущихся в бой". В своем лазарете она слышала правдивые и жуткие рассказы раненых солдат о кровавой бойне, идущей от Балтийского моря до Карпат, о том, как по живым людям хлещет с неба шрапнель или как поднимается к небу огромный столб огня, обломков деревьев и клочьев человеческих тел, когда на окоп падает германский тяжелый снаряд. Салонные разговоры о войне, разглагольствования о милых союзниках, прожекты наступлений - все вызывало у Насти глухое раздражение. Она улучила удобный момент, когда витии притомились и гостей пригласили к столу. Настя ушла не прощаясь. 43. Царское Село, сентябрь 1914 года В Александровском дворце ничто не напоминало о войне. Все было тихо и спокойно, как в прежние годы. Лишь один незначительный эпизод прогремел под сводами и затих, не отразившись ни на ком из виновных. А дело было так. Когда царская семья вернулась из Москвы, где всласть помолилась у кремлевских святынь о даровании победы славному российскому воинству, ее величество, утомленная неблизкой дорогой, вошла в свою угловую гостиную. И обомлела, кровавые круги поплыли у нее перед глазами. На самом видном месте висел гобелен, изображавший несчастную Марию-Антуанетту с детьми, казненную французскую королеву, бестактно, а может быть, и со злым умыслом подаренный во время недавнего визита республиканца Пуанкаре. Аликс устояла на ногах - императрица победила в ней слабую женщину. Она немедленно вызвала дворцового коменданта Воейкова. - Кто это сделал? - грозно вопросила она. - Ваше величество, произошла ошибка!.. - принялся оправдываться генерал. - Гобелен запаковали еще в Петергофе, сразу после приема президента, намереваясь положить в кладовую. По случайности, видимо, доставили сюда... Не извольте гневаться - он немедленно будет снят... Государыня простила виновных, гобелен остался висеть, но поплакала в одиночестве: как ее не понимают даже близкие люди, как они невнимательны. А ведь при любом германском дворе такая небрежность немыслима!.. У государя были свои забавы и заботы. Он поигрывал с офицерами конвоя в домино, для разминки пилил дрова или гулял по парку. К нему приезжали министры - не привозили ничего чрезвычайного, только обычные скучные бумаги, которые царь, памятуя наказы своего батюшки, старательно испещрял подписями. Иногда приезжал Сазонов и рассказывал, что Палеолог давит на него сильнее, чем фон Клюг на Париж, требуя все новых и новых русских наступлений. Царю эти кляузы стали прискучивать. Его не волновали потери - уж чего-чего, а мужиков на Руси хватит! Он даже остался спокоен, когда услышал страшную весть о гибели армии Самсонова. "На все воля божья!" - только и сказал он. Но его тихо бесило, что союзник только требовал и не давал никакого заверения о дележе завоеванного. Царь решил вызвать на аудиенцию посла Палеолога и предъявить Франции свой счет, пока не станет слишком поздно. Церемониймейстер Евреинов, приставленный от царского двора к дипломатическому корпусу, в сопровождении скорохода явился в посольство за послом. Сазонов еле успел предупредить Палеолога о том, что беседа будет долгой и, несмотря на ее конфиденциальность, следует быть в парадном мундире. По военному времени церемониал почти отсутствовал: посла сопровождали только Евреинов и скороход. Палеолога провели в личные покои императорской семьи. В самом конце коридора, рядом с комнатой дежурного флигель-адъютанта, была гостиная для личных гостей императора. У дверей малого царского кабинета арап, одетый в пестрые восточные одежды, отворил дверь, и Палеолог остался один на один с могущественным монархом, повелителем ста восьмидесяти миллионов подданных. Кабинет небольшой, одно окно. Огромный диван, покрытый восточным ковром, кресла темной кожи, черного дерева письменный стол с аккуратно уставленным письменным прибором, книжный шкаф с бюстами на нем. Портреты и семейные фотографии по стенам. Хозяина кабинета - мелкорослого, чуть курносого военного с аккуратно расчесанной бородой и хорошо подстриженными усами в сумраке осеннего дня сразу и не заметить. Он, вероятно, сидел и курил в полутьме, подумал посол, уловив тонкий аромат турецкого табака. Царь указал гостю на кресло. - Садитесь... поудобнее. Сегодня... э... я вас задержу... надолго! Палеолог расшаркался перед императором и сел. - Как благоугодно, ваше величество! Буду счастлив, ваше величество!.. Сильными руками Николай ставит поближе к послу курительный столик восточной работы с медным подносом. В шкатулке из лака - папиросы. - Вот, пожалуйста, табак!.. Это из Турции... Мне прислал их султан... теперь у меня большой запас их... а других нет... Вежливый до приторности, наголо бритый, с белым бескровным, словно сахарная голова, черепом, Палеолог воспитанно берет двумя пальцами папиросу и ждет сигнала. Царь зажигает спичку и предлагает огня послу. Затем зажигает свою папиросу. С удовольствием заядлого курильщика затягивается. Николай хвалит французскую армию, тепло отзывается о своих собственных войсках и делает вывод, что победа теперь уж не ускользнет от союзников. - Конечно, будут еще жертвы... дорогой Палеолог... И господь ниспошлет нам испытания... но я верю в победу! - глядя своими красивыми глазами на посла, запинаясь от какой-то робости, мямлит царь и стряхивает пепел в медный сосудик. Затем, видимо преодолев внутренний барьер, Николай начинает говорить без запинки. - Мой дорогой посол, я призвал вас, чтобы посоветоваться о будущем мире, - начинает царь. Он вольно располагается на широком диване и попыхивает папиросой. - Что мы станем делать, если Австрия и Германия запросят у нас мира? Видимо, до этого не так уж и далеко... - О, ваше величество, - пылко подхватывает Палеолог. - Это вопрос первостепенной важности - будем ли мы договариваться о мире или просто продиктуем его нашим врагам. Очевидно, мы должны вести войну до победы, которая позволит нам требовать таких возмещений и гарантий от центральных держав, на которые их монархи никогда не согласятся, если не будут принуждены просить у Сердечного согласия пощады... - Полностью согласен, дорогой посол, - поддакивает царь. - Мы должны окончательно раздавить германские державы и будем продолжать войну до полной победы... Что касается условий будущего мира, то я решительно настаиваю на выработке их только нашими тремя союзными державами - Россией, Францией и Англией. Никаких конгрессов, никаких посредничеств после войны в чью бы то ни было пользу!.. Это мое решение, и я от него не отступлю!.. - решительно заявляет Николай. Посол наблюдает за выражением лица монарха. С удивлением для себя он обнаруживает, что русский царь волнуется, но, видимо, тверд в своем мнении. "Посмотрим, что ты скажешь после войны, - думает посол. - Конгресс-то мы обязательно созовем; он и примет решения, выгодные нам, а не вашей полудикой стране... Так что, ваше величество, и не надейтесь на выгодный для вас раздел". Внешне посол бесстрастен. Никакая игра мысли не отражается на его лице, никакой огонь не загорается в его глазах. Николай продолжает разговор об общих основах будущего мира победителей. - Главное, в чем мы должны прийти к согласию, это уничтожение германского милитаризма. Вооруженный германизм держит всю Европу в состоянии кошмара вот уже сорок лет и наконец снова напал на Францию, чтобы продолжить свое грязное дело, начатое в 1870 году... Наша задача - лишить германцев всякой возможности реванша... Посол услышал слова, слаще которых для него в России еще не произносилось. Русскими руками свернуть шею германскому орлу, лишить его военной мощи и возможности реванша - это и есть главная задача Франции, а неумный царь, высказывает ее как свою собственную и наиважнейшую. - Ваше величество, я благодарен за это заявление и уверен, что правительство Республики откликнется на пожелания императорского правительства самым сочувственным образом... - любезно улыбается посол. - Я благодарен моим союзникам и ценю их понимание общих целей, - говорит Николай. - Спешу сказать, что я заранее одобряю все, что Франция и Англия сочтут необходимым потребовать для себя, вырабатывая точные условия мира... Я бы хотел сегодня вкратце рассказать, что думаю по этому поводу сам... Должен прибавить, - словно оправдывается государь, - что я еще не советовался с моими министрами и генералами... Николай встает с дивана, берет с письменного стола аккуратно сложенную карту Европы и кладет ее на курительный столик. Затем пододвигает ближе одно из кресел и садится. Он уже совсем освоился с гостем и говорит, как в домашнем кругу, желая произвести впечатление на Палеолога, а значит и на Францию, своей искренностью и благожелательностью. - Сначала об интересах России, мой дорогой посол... Мы ожидаем от победы в войне против германцев в первую голову исправления границ Восточной Пруссии. Генеральный штаб желает, чтобы новая граница проходила по берегу Вислы... Я же полагаю это чрезмерным, тем более что намерен воссоздать Польшу, для которой будут необходимы Познань и часть Силезии. Мы отберем эти части от Германии и отдадим новой Польше. Кстати, мой дорогой посол, как вам нравится воззвание к полякам, с которым обратился по моему повелению великий князь главнокомандующий? - поинтересовался император. - Надеюсь, оно создаст необходимый для победы дух в сердцах всех поляков, живущих в нашей империи и прозябающих в империях Австро-Венгерской и Германской... Палеолог действительно весьма интересовался польской проблемой и взаимоотношениями поляков и русских. Однако действовал он как раз в противоположном направлении - посол всячески хотел поссорить поляков и Россию, возбудить дух сепаратизма и русофобии на польских землях. Поэтому он весьма насторожился, когда услышал из уст царя о Польше. В самых восторженных выражениях Палеолог расхвалил воззвание Николая Николаевича к полякам, хотя был весьма низкого мнения о нем: документ был расплывчатый и малообещающий. Он вызвал энтузиазм, который сам Николай Николаевич озаботился поскорее притушить, чтобы не дать полякам ничего конкретного. Николай не замечает фальши в восторгах посла и продолжает делиться самыми сокровенными мыслями о переустройстве послевоенной Европы по предначертаниям союзников. Он говорит о том, что Россия потребует себе Галицию и часть Карпат, чтобы дойти до естественных пределов на западе, в Малой Азии займется армянами, которых ни в коем случае нельзя оставлять под турецким игом. Он открывает послу, что если будет особая просьба армян, то Армения сможет присоединиться к России. Когда Николай доходит до судьбы черноморских проливов, он останавливается. Вопрос слишком серьезен, чтобы говорить о нем скороговоркой. Посол, зная об особом интересе своего правительства и, главное, своего дальновидного друга - президента, просит Николая объясниться. - Для России это будет самый важный результат войны, и мой народ не понял бы без него тех жертв, которые я заставил его понести во имя справедливости... - высокопарно начинает царь. - Должен признаться, твердого решения у меня пока нет. Однако два принципиальных вывода я уже сделал для себя и, надеюсь, мои союзники целиком поддержат их... "Как бы не так! - думает посол. - Если бы господин Романов знал истинное мнение Парижа и Лондона о категоричном нежелании отдать России проливы, он бы, наверное, пошел войной не против Вильгельма, а против нас..." На лице же посол изображает улыбку внимания и готовится запомнить слова царя дословно, ибо понимает: здесь стержень беседы, ее главный интерес для Пуанкаре. - Турки должны быть изгнаны из Европы, - уверенно начинает Николай. - Во-вторых, Константинополь может стать нейтральным портом, городом под международным управлением. Северную Фракию - до линии Энос - Мидия - следует присоединить к Болгарии, а остальное - от этой линии до морей, конечно, исключая окрестности Константинополя, отойдет к России... Посол решает уточнить, но так, чтобы не сложилось впечатления согласия Франции на решение проблемы проливов в пользу союзника. - Ваше величество! - осторожно прерывает он царя. - Если я правильно понимаю мысль, то Босфор, Мраморное море и Дарданеллы составят западную границу Турции, а сами турки останутся запертыми в Малой Азии? - Да, так! - отзывается царь. "Ну и аппетит у этих мужиков!" - думает Палеолог. Не давая согласия за Францию, посол решает все же получить кое-что для своей страны. Пока хотя бы поддержку Николая во французских территориальных приобретениях на развалинах Османской империи. - Я хотел бы напомнить, ваше величество, о том, что Франция обладает в Сирии и Палестине важными духовными и материальными интересами. Мы хотели бы получить эти части Турецкой империи под свое управление и надеемся на согласие России... - Разумеется! - проявляет щедрость Николай. - Мои дорогие союзники могут рассчитывать на мое одобрение всего, что они хотят потребовать от нынешнего неприятеля... Николай аккуратно складывает карту Европы и берет вместо нее лист, на котором крупным планом изображены Балканы. - Мой дорогой посол, теперь я хотел бы высказать свою точку зрения о будущих территориальных изменениях на Балканском полуострове, - спокойно и неторопливо говорит он. - Полагаю, что Сербия может присоединить себе Боснию, Герцеговину, Далмацию и северную часть Албании. Греция, видимо, получит южную Албанию, кроме Валлоны, которая могла бы отойти к Италии, если та будет хорошо себя вести... Болгария, если она вступит в войну на нашей стороне, будет компенсирована от Сербии областями в Македонии... Николай водит мизинцем по тем странам и районам, о которых говорит. Посол внимательно следит за его движениями. Палеолог ни словом не реагирует, но император, кажется, с большим удовольствием слушает сам себя и не замечает молчания посла. - Что же будет с Австро-Венгрией? - вслух раздумывает царь. - Она, наверное, не выдержит тех территориальных потерь, на которые вынужден будет пойти Франц-Иосиф. Посол решается вступить в разговор. Австро-Венгрия - это не сфера интересов Франции, и здесь можно обещать все, что только пожелает Россия, - ведь ей никогда не достанется то, на что она претендует. Англия не позволит слишком усилиться славянской империи. - Да, Венгрия, лишенная Трансильвании, которую следует отдать Румынии за ее помощь в войне, вряд ли захочет и далее выступать в одной империи с Австрией. Австро-венгерский союз потерпел крах... Чехия наверняка добьется независимости; у Австрии останутся только немецкий Тироль и Зальцбургская область... Император, полузакрыв глаза, поет, словно песню, планы расчленения старинного врага и предателя России. - А что вы думаете делать с Германской империей? - вопрошает Палеолог. Несколько мгновений Николай молчит, словно подбирает слова и проговаривает их сначала для себя. Его губы беззвучно шевелятся. - Главное я вижу в том, - медленно и значительно произносит он, - чтобы императорское достоинство не было сохранено за домом Гогенцоллернов. Они обманули народы, нарушили мир в Европе и должны поплатиться германской короной. Впрочем, они могут остаться прусскими королями в новой Германии, куда Пруссия может войти отнюдь не ведущей и главенствующей силой... Посла это устраивает, ибо объединенная Бисмарком под эгидой Пруссии Германия не только оставалась могучей силой в Европе, направленной против Франции, но и отобрала у его родины Эльзас и Лотарингию. Царь продолжает. Посол - весь внимание. - Впрочем, границы Пруссии также должны измениться, чтобы ее милитаризм никогда больше не мог получить достаточных питательных соков... Мы вернем Польше ее земли, находящиеся сейчас под Пруссией, а границу Восточной Пруссии отодвинем далеко на запад... Разумеется, Франция возвратит себе Эльзас и Лотарингию, и я отдал бы вам еще рейнские провинции... "Браво! - мысленно восклицает посол. - Наконец-то он заговорил о настоящем деле?.." - Несчастная Бельгия, попираемая ныне германским сапогом, в награду за свое участие в нашем союзе сможет получить в области Аахена достаточное приращение к своей территории... - А колонии? А германские колонии?! - нетерпеливо торопит посол царя. - Я полагаю, что их разделят между собой Англия и Франция. У России нет претензий на колониальные владения... - спокойно, словно о давно решенном, говорит Николай. - Я хотел бы еще двух территориальных изменений, - добавляет он после краткой паузы. - Шлезвиг, отобранный у Дании, должен быть возвращен ей вместе с районом Кильского канала... "Ага! Ты хочешь, чтобы твои датские родственники сторожили все выходы в Балтийское море и не пускали туда чужие военные флоты!.." - догадывается посол. - Кроме того, следовало бы между Пруссией и Голландией возродить маленькое германское государство - Ганновер, сделав его королем кого-либо из симпатизирующих союзникам германских принцев... - Ваше величество, но все германские принцы сейчас командуют армиями Вильгельма! - возмущается Палеолог. - Я имею в виду других принцев, кто находится сейчас на русской службе, - открывает свои тайные планы Николай. Посол вспоминает, что действительно при русском дворе обретается масса всяких Ольденбургских, Баттенбергских и других князей. Он поражается хитрости царя, который уже сейчас продумал этот сложный вопрос: послевоенное деление Европы и за Рейнские провинции хочет создания полувассального от России государства в самом центре Западной Европы. "Неужели он все-таки умен, этот Романов? - со страхом думает посол. - Может быть, все мои информаторы от ненависти к нему неправильно оценивают его умственный потенциал и считают его упрямым и недалеким человеком?.. А ведь если Россия самостоятельно одержит победу в этой войне, или хотя бы раньше нас разгромит Германию и войдет в Берлин, нам трудно будет отказывать в ее претензиях! - приходит на ум Палеологу. - Воистину прав Пуанкаре в стремлении ослабить эту империю и не дать ей одержать скорую победу!.." - Ваше величество, означает ли все сказанное, что вы хотите полного конца Германской империи? - задает вслух свой очередной вопрос посол. - В том виде, в каком ее создали и куда ее направили Гогенцоллерны, эта империя устремлена против Франции. Я не буду защищать ее, но... - посол на этом останавливается. Мысленно же он продолжает: "не станет ли слишком сильной для Европы империя Российская?" Царь, кажется, улавливает не высказанный Палеологом вопрос. - Мы должны заботиться о нашем союзе и после войны. Великое дело, которое совершат ваша и наша армии, может остаться прочным лишь тогда, когда мы сами будем сплоченными и едиными... "Вот демон! - думает посол. - Куда повернул! На сплочение после войны! Как будто знает, что Англия и мы только и ждем конца войны, чтобы отобрать у России все, на что она зарится! Нет, положительно он умен, Николай Романов!.." Посла пугает не только открывшаяся вдруг политическая прозорливость русского императора, тем более, похоже, это собственные мысли Николая - Сазонов не осмелился бы на подобные рассуждения, не зная точки зрения французов и англичан. Никто другой из окружения царя, в том числе и императрица, также не способны к столь долговременному плану. Значит, император сам сформулировал цели своей политики в Европе, и, надо сказать, довольно основательно, - к такому выводу приходит Палеолог. Об этом он решает проинформировать особым шифром лично президента республики. Кабинетные часы мелодично отзванивают семь вечера. - О! Я, наверное, вас утомил, дорогой посол? - любезно спрашивает государь. Палеолог понимает, что ему вежливо намекнули о конце аудиенции. Он встает со своего кресла, в котором так и не шелохнулся два с половиной часа. - Я был счастлив повидать ваше величество! - раскланивается Палеолог. - Я тоже очень рад поговорить с вами, мой дорогой посол, - улыбается ему сквозь усы Николай. Но Палеолог не может уйти, прежде чем не задаст еще один вопрос, с которым он начинает и заканчивает каждый день в Петербурге. - Ваше величество! - обращается он к царю. - Позвольте на ходу спросить вас о том, как идут дела на фронте и когда ваши доблестные войска начнут новое наступление на германцев? - Сейчас в Польше идет ожесточенное сражение, - говорит царь, провожая посла до дверей. - Германцы пытаются прорвать наш фронт, а великий князь не позволяет им этого. Он пишет мне, что скоро надеется сам перейти в наступление... Он по-прежнему занят единственной мыслью - как можно скорее начать поход на Берлин... - И что же? - несколько неучтиво прерывает Палеолог. Настроение царя неуловимо меняется. Он уже не так любезен и очарователен, как несколько минут назад. - Трудно сказать сейчас, где нам удастся пробить себе дорогу на Берлин... - раздумчиво говорит он. - Будет ли это севернее Карпат или в районе Познани? А может быть, и севернее Познани... Многое будет зависеть от сражения, которое начинается сейчас между Краковом и Лодзью... Прощайте, мой дорогой посол! Поверьте, я искренне рад так откровенно переговорить с вами не только о сегодняшнем, но и о завтрашнем дне!.. Палеолог изображает на своем лице гримасу сожаления, смешанного с восторгом и надеждой вновь в скором времени лицезреть его императорское величество. Затем он мчится в посольство, чтобы по горячим следам продиктовать секретарям беседу с императором. 44. Кобленц, декабрь 1914 года В тихий милый Кобленц к рождеству собиралась вся семья доброго "папы Вильгельма", как это принято в истинных германских семействах. Прибыла императрица, которую супруг в грош не ставил и на которую позволял себе повышать голос в присутствии посторонних. Вместе с ней в одном литерном поезде приехала принцесса Цецилия, единственная и любимая дочь императора. Примчались принцы - пять крепышей в военной форме, с ярко-красным румянцем на щеках, веселые и беззаботные, как и положено в молодости. Прибыл главнокомандующий военно-морскими силами принц Генрих Прусский, брат императора. Последним, буквально за два часа до начала мессы в сочельник, когда "папа Вильгельм" начинал уже злиться из-за его отсутствия, явился кронпринц Вильгельм, тридцатидвухлетний командующий 5-й армией. Кронпринц, разумеется, мог бы быть вовремя. Диденхофен, где стоял его штаб, всего в паре сотен километров от Кобленца. Однако старший сын и наследник императора хотел показать независимость и занятость фронтовыми делами. К тому же он не питал особых родственных чувств, и ему платили тем же. Короли и императоры никогда не любили тех, кто наследовал их корону и власть, даже если это и были родные дети - плоть от плоти и кровь от крови. В свою очередь, и наследники не могли дождаться естественного свершения событий и иногда подгоняли их каплей яда или иным искусственным путем. Правда, так бывало в средние века, а в просвещенный двадцатый отцы и сыновья, дядья и племянники из-за корон уже не душили и не травили друг друга. Они сохраняли видимость добрых отношений. Первенец Вильгельма Гогенцоллерна, увы, не имел царственного вида и осанки. Это был узкогрудый и сутуловатый молодой человек, довольно хрупкий на вид, с худощавой физиономией, похожей на лисью. Кронпринц не производил на окружающих впечатления умного и проницательного деятеля. Скорее наоборот, его считали довольно заурядным парнем, любителем дешевых политических эффектов и громких демонстративных заявлений. Но надо отдать ему должное, престолонаследник Вильгельма II всерьез готовился стать повелителем Германии и всего мира. Он примчался в Кобленц в забрызганном грязью автомобиле, в походной форме. На груди его гордо болтались Железные кресты 1-го и 2-го классов, полученные им от императора за победы над французами в пограничном сражении. Его прислуга и свита прибыли чуть раньше и с большим комфортом в специальном поезде. Праздничный ужин после мессы был накрыт в парадной зале королевского дворца, перед камином, в котором горели огромные дубовые бревна. В соседнем зале стояла богато украшенная елка, под которой Христос-дитя уже разложил свои подарки всем членам семейства. Баварское пиво оросило начало ужина - целиком зажаренного кабана, рейнские вина - его середину: полсотни сортов ароматных колбас и паштетов. Трапезу завершили французские коньяки, которых доблестная германская армия уже достаточно набрала в брошенных французами при отступлении шато. Как водится, мужчины после ужина удалились поболтать за глотком коньяка и сигарой, дамы остались за столом пригубить ликеры, от которых сон делается спокойнее, а лицо розовее. За высокими окнами дворца барабанил противный дождь, который смыл остатки снега в парке и сделал всю природу серой и невыразительной. В зале уютно горели стеариновые свечи, выхватывая пятнами света героев и охотников на гобеленах XVII века. Молодые принцы испросили разрешение уйти и отправились в офицерское казино. Остались кайзер, кронпринц Вильгельм и принц Генрих Прусский. Настроение кайзера, несмотря на веселый и милый праздник, было мрачным и подавленным. Ему уже надоела эта игра в войну, когда нет побед, а со всех сторон докладывают об одних лишь неприятностях. Вот и вчера канцлер счел возможным представить доклад, из которого следовало, будто запасы нитратов на складах химических трестов истощаются, и скоро пороховым заводам не из чего будет делать порох. И это вместо того, чтобы всячески развивать производство, заваливать заранее все склады этими проклятыми нитратами... Что же, теперь, значит, нужно заключать мир, поскольку порох уже не изготовишь?! Император стал вспоминать приятное. Это были золотые довоенные денечки, когда можно было, вызывая восторг народных толп, проехать на остров в гости к Георгу Британскому или, на худой конец, встретиться с Ники, покататься на яхте по Средиземному морю или пожить на Корфу под благословенным синим небом юга... Голосом, в котором сквозила жалость к самому себе, кайзер начал разговор с братом и сыном. - Австрийцев бьют русские... а из-за чего? Австрийское офицерство крайне неудовлетворительного состава - вот почему австрийская армия не дает того, что могла бы дать... Кронпринц и принц Генрих встрепенулись. - Сказались роковые последствия того, что в Австрии знать не несет тягот военной службы. Она держится в стороне от армии, а офицерство из-за этого состоит только из профессионалов... Профессионалы же, известно, сражаются не за императора, а за жалованье... - Вилли, как глубоко ты прав! - пробасил принц Генрих. - У них и не могло образоваться истинной внутренней спайки в офицерском корпусе, раз нет удовлетворения выполненным святым долгом!.. - Меня удручает эта позиционная война! - брякнул Вильгельм без всякого перехода. - Мои силы скованы, плотность войск на фронте уменьшается, наступление становится невозможным. Надо что-то делать!.. - Ваше величество! - вдруг вмешался в разговор кронпринц. - Отец, я тоже много думал над всеми этими вопросами и пришел к выводу, что нам следует заключить мир с Россией - тогда мы будем иметь возможность повернуть все армии на Париж и одним броском закончить войну... - Мои генералы обещали мне, что одержат полную победу над Францией за шесть или восемь недель! А сколько уже прошло недель от начала войны?! - снова жалобным тоном вопросил император. - Почти пять месяцев, Вилли! - напомнил принц Генрих. - А мы все топчемся на фронте протяженностью в семьсот километров и не сделали пока ни одного серьезного прорыва французских укреплений, не прорвались с севера, как требовал великий Шлиффен... - Отец! - настойчиво повторил кронпринц. - Я совершенно сознательно заговорил о сепаратном мире с Россией. По-моему, это блестящий выход из положения! Если Николай пойдет на мир с нами, мы сможем перебросить все войска на запад и легко прорвем франко-английский фронт. Если русский царь не сможет или не захочет вести с нами переговоры, сам факт наших с ним контактов внесет смуту в отношения между державами Согласия, и мы на этом кое-что выиграем... Вильгельм-старший перестал капризничать и внимательно посмотрел на кронпринца. Отблески свечей то и дело хищно зажигали глаза на лисьей мордочке его первенца и престолонаследника. "Он не так глуп!" - с похвалой подумал император. - А на каких условиях ты мыслишь заключение мира с русскими?.. - Ваше величество, я полагаю, что мы вполне можем пообещать им Константинополь, а следовательно, и проливы, чего так страстно добивается, судя по показаниям разведки, вся русская верхушка... - Это мы можем смело обещать, тем более что Англия при любом послевоенном урегулировании не даст русским воспользоваться важнейшими частями турецкой территории... А что еще?.. - Учитывая всегдашнюю погоню России за чужими деньгами, - я имею в виду займы, которые российские банкиры нахватали в Париже и Лондоне, - можно было бы предложить дяде Ники пять или десять миллиардов золотых рейхсмарок на покрытие издержек войны... - Неглупо!.. - дал оценку предложениям наследника император. - Я бы отдал России еще пару кусков Польши, - вступил в разговор принц Генрих. - Одна из навязчивых идей Ники - создать, под своей эгидой, разумеется, польское королевство в старых границах Польши... Для вящего соблазна мы могли бы пойти и на такое предложение ему... Как ты думаешь? - Превосходно! Идея плодотворна. Но как ее осуществить?! Ведь прямо я не могу написать Николаю письмо с этими предложениями?! Надо подумать... ...Наутро, совершая утренний туалет, император милостиво принял с докладом полковника Вальтера Николаи, начальника разведки. Поучиться государственной мудрости пришел и кронпринц. Он сидел с внимательным видом, пока Николаи перечислял новые части противника, пришедшие на англо-французский фронт. Затем полковник доложил о некотором затишье в боях, проистекшем, вероятно, из-за праздника рождества. Когда парикмахер закончил прическу императора, а массажист - обрабатывать его щеки, Вильгельм ласково обнял за плечи своего любимца, обер-шпиона Ге