леенные обрывками бумаги! Ах, эта русская безалаберность! Как вредит она в мнении иностранцев! Настя молча слушала разглагольствования Гриши, с любопытством смотрела в окно. То, что говорил Гриша, было правильно. Но вместе с тем на Каменноостровском проспекте, где Настя не бывала с тех самых пор, когда Алексей в далекие предвоенные времена объяснялся ей в любви на Стрелке Елагина острова, вознеслись красивые доходные дома, открылся Спортинг-Палас. При ярком свете луны, с яркими витринами магазинов Каменноостровский проспект был совсем не так плох, как говорил Гриша. Подъезд "Эрнеста" розовел пятном света. Возле него скопились фыркающие на холоде авто и громоздившиеся на козлах своих легких санок лихачи. Оказалось, Гришу здесь хорошо знали. Старый сухощавый метрдотель, вылощенный, словно английский лорд, вышел из внутренних залов приветствовать гостей. Он изучающе скользнул глазами по спутнице завсегдатая заведения. Красота Анастасии, а главное - внушающая уважение манера держаться произвели на него впечатление. Он немедленно переключил свое внимание с Гриши на даму и повел молодых людей к резервированным для важных гостей местам. Столик на двоих стоял совсем рядом с эстрадой для танцев. Настя села и стала спокойно оглядывать зал. Он был уже полон. Густой, почти осязаемый воздух наполнял помещение с невысоким потолком. Тонко перемешались дым дорогих сигар, аромат французских духов, живых цветов, стоявших на каждом столике, запах шампанского и коньяка. - Как обычно, - сказал Гриша, делая заказ. Высоко подняв голову, он принялся высматривать знакомых, гордый тем, что сегодня рядом с ним самая красивая дама. Общество было весьма пестрым. Несколько офицеров с боевыми наградами и гораздо больше "земгусаров" в такой же полувоенной форме, как и Гриша. Пожилые господа, все как на подбор в отлично сшитых фраках и крахмальных манишках, по виду - типичные миллионщики. В пух и прах разряженные дамы, похожие на кокоток, и скромно, но дорого одетые кокотки, выглядевшие дамами. Официант принес большой хрустальный графин, наполненный лимонадом, и фарфоровый чайник с чашками. После того как человек, поставив на стол жбан икры, холодное сливочное масло и горячие калачи под салфеткой, удалился, Гриша заговорщицки подмигнул, указывая глазами на сосуды. - Алкоголь везде запрещено подавать из-за войны... Народ должен идти умирать трезвым... А нам можно. Так что в карте стоит "лимонад а-ля-сэк". Но не шампанское. И не коньяк, а "чай фирмы Мартель"! Ха-ха-ха... Гриша налил Насте в тонкий высокий стаканчик шампанского, себе - половину чайной чашки коньяку, поднял ее и спросил: - За что мы пьем? - А когда будет танго? - вместо ответа спросила Настя. - Оч-чень скоро, - обещал Гриша. Он жадно, почти залпом осушил чашку. Настя с жалостью наблюдала, как легко он пил огненную жидкость. - Посмотри на третий столик от оркестра у стены... - склонился Гриша к плечу спутницы. Настя слегка повернула голову в указанном направлении. За столиком важно восседал грузный, почти квадратный господин с красными пальцами коротких рук. Он был неприятен. Держался властно и заносчиво. - Это мой патрон. Знаменитый Манус, Игнатий Порфирьевич! - уважительно прошептал Гриша. - Крупный банкир, миллионщик и хитрюга... Рядом с Манусом небрежно потягивала "лимонад" элегантная худощавая женщина лет тридцати двух. В отличие от большинства дам, наполнявших зал, она не была увешана драгоценностями. - Это его содержанка! - грубо уточнил Гриша. - Она не любит носить бриллианты, хотя у нее их больше, чем у законной жены. Настю покоробило от Гришиного цинизма. Кавалер что-то хотел сказать о Манусе, но барабанщик маленького оркестра ударил дробь, запела скрипка, рассыпалась соловьиная трель фортепиано. Когда гнусаво заныл американский саксофон, между столиков, к свободному пространству в центре зала заскользили двое танцоров. Артист был строен, как гимнаст, а его партнерша гибка, как змея. И одета она была в блестящее длинное платье змеиного узора, с высоким разрезом. Он - в узкие испанские панталоны с широким кушаком и малиновую шелковую рубаху, плотно обтягивающую его сильное тело. Танец артистов был воплощением власти женщины над страстью и силой мужчины. Рыдала скрипка, гудел саксофон, два тела переплетались и отталкивались. Балерина то умирала в объятиях танцора, то вела его за собой... Налитыми кровью, жадными глазами впивались в женщину господа во фраках, мундирах и френчах. Сытые, разгоряченные алкоголем и крепким запахом духов, возбужденные вседозволенностью, рождаемой бешеными деньгами, они готовы были тут же устроить аукцион на балерину. Ее черные как вороново крыло волосы, обнаженные руки и плечи, сладострастные движения, кажется, поощряли их. Манус весь напрягся, словно кот, изготовившийся к прыжку. Его соседка, изнеженно откинувшись на стуле, вперила томный взгляд в белокурого атлета-артиста. Гриша выпил еще полную чашку коньяка и начал бледнеть. Как и все мужчины в этом зале, он стремился к танцовщице. Он не знал, как и все остальные, что она уже продана за большую цену, что ее партнер - только декорация, что один из тех толстосумов, что сидят в зале, уже оплатил свою покупку. Но он легко отдаст ее, если получит от перекупщика больше, чем заплатил сам... В полумраке зала нагло сверкали бриллианты на женщинах. Переливались жемчуга и камни. Атмосфера нагревалась от разгоряченных зрелищем и напитками тел. Гадливость и омерзение постепенно стали подниматься в душе Насти. "И зачем я только пошла сюда?" - с сожалением подумала она. Метрдотель принес ей корзину орхидей. Под самым красивым цветком лежала визитная карточка Мануса. Царственно повернув голову, Настя посмотрела в его сторону и вежливо, но просто кивнула ему в знак благодарности. Гриша наполнил свою чашку до краев, подобострастно изогнулся и, глядя на Игнатия Порфирьевича, выпил ее до дна. Манус восхищенно смотрел на Настю. Красную руку с короткими пальцами он держал на том месте пикейного жилета, под которым должно биться сердце. Его спутница недоброжелательно покосилась на Анастасию. Настя отвернулась. - Откуда сейчас орхидеи? - спросила она Гришу. - Наверное, из оранжерей? - Что ты! - удивился всезнающий белоподкладочник. - У нас в России не хватает вагонов, чтобы подвозить продовольствие в города и военные припасы на фронт... Что же касается цветов и предметов роскоши, то для них вагоны всегда находятся. Все это поступает от союзников вместо пушек и снарядов через новый порт на Мурмане... Гришины глаза остекленели, движения стали замедленными. - Выходи за меня замуж! - вдруг предложил он Насте. - Я всегда хотел взять тебя в жены. Еще когда ты училась в консерватории... Настя вспыхнула. - Я уже замужем и люблю своего мужа! - резко ответила она. Гриша не слышал ее возражения. - Я сейчас достаточно богат, чтобы жениться по любви, - еле шевеля губами, но четко выговаривая слова, сообщил он. - А потом... Ты видела, как на тебя смотрел великий Манус?! С такой женой можно стать вдесятеро богаче... А ты знаешь, кто такой Манус? Этот человек мой идейный враг... Он хочет сепаратного мира, который ему выгоден!.. А я хоть и работаю у него в Сибирском банке, связан с общественностью. Мы желаем войны вместе с союзниками до полной победы над германцами. Нам невыгодно замиряться... - стал вдруг излагать свое политическое кредо новоявленный жених. - Перестань, Гриша. Я хочу уйти... - потребовала Настя. Оркестр снова заиграл танго на другой мотив. Артисты вышли в иных, еще более открытых костюмах. На балерине была коротенькая греческая туника. Настя обратила внимание, что многие из присутствующих дам уже сидели в слишком вольных позах, обнажая часть ноги. "Это же верх неприличия, - с ужасом думала Настя. - Какие распутницы здесь собрались, и я в их обществе! Кошмар!.. Надо немедленно выбираться отсюда!" Танцевальная пара скользила теперь не только в центре зала, но и между столиками, отрезая Насте пути к бегству. Иногда артисты двигались совсем рядом, и тогда накатывалась удушающая волна каких-то сильных духов, пряных, словно специи. Насте делалось все противнее и противнее. Гриша продолжал изливать свою душу перед ней, не обращая внимания на музыку, на танец, на окружающих. Он не говорил, а почти шипел сквозь зубы: - Если ты мне откажешь, очень скоро пожалеешь об этом!.. Ты не знаешь, кто мне покровительствует. Это не только такие миллионщики, как Терещенко и Коновалов, среди нас есть и политики, и аристократы, и даже два великих князя! Настя не обращала внимания на пьяную болтовню Гриши, и его это очень задевало. - Скоро весь этот сброд, - Гриша качнул пьяной головой в сторону зала, - будет валяться у меня в ногах!.. Захочу - помилую, захочу - казню... Мы отодвинем самого Николая и его проклятую немку... В монастырь, как при Василии Третьем!.. Только Николай Николаевич достоин взять скипетр и державу... Если мы их ему подадим. А захотим - и раздумаем... Есть ведь еще и Михаил Александрович!.. А может, и вовсе республику объявим, вроде французской, хотя Англия лично мне симпатичнее, а полковник Нокс милее во сто крат, чем этот упрямый Алексеев, начальник царского штаба... "Вот еще не хватало попасть под наблюдение полиции из-за этого пьяного дурака!.." - подумала Настя. Она искала момент, когда сможет, не привлекая общего внимания, ускользнуть из-за стола, и наконец он наступил. Извиваясь, словно змея, и падая перед наступлением партнера, мимо столика снова скользнула балерина. Гриша повернулся всем телом вслед за волной запахов. Настя поднялась и, высоко держа голову, не оборачиваясь на восхищенные взгляды мужчин, двинулась к выходу. Ей пришлось пройти через зимний сад, в укромных уголках которого раздавался игривый смех женщин и самоуверенные голоса мужчин. Она вышла в вестибюль и спросила пальто. Дюжий гардеробщик сразу подал его, и тут появился Гриша. Он почти твердо держался на ногах, но его черные глаза источали злобные молнии. - Почему ты уходишь не прощаясь? - сквозь зубы прошипел он. - До свиданья, Григорий, - сухо ответила Настя. - Я не хочу здесь больше находиться, мне противно... - Ах ты, какая патриотка, - пьяно протянул молодой человек. - Тебе стало обидно за серых героев, которые в это время проливают свою кровушку на фронте? - издевательски спросил он. - Мне стало обидно за тебя, - коротко отрезала Настя. - Ну тогда у меня еще не все потеряно, - иронически осклабился Григорий. - Как раз у тебя - все, - уточнила Настя. - И прошу больше не затруднять себя... - Ты плохо воспитана, сестра милосердия, - грубо схватил Григорий Настю за руку. - Раздевайся! Побудь со мной еще минутку! - протянул он слова модного романса. Кровь прихлынула у Насти к лицу. Она вырвала свою руку и смерила Григория таким выразительным взглядом, что он начал трезветь. Неизвестно откуда возникший метрдотель, похожий на лорда, неслышно встал рядом с ними. Настя резко повернулась и твердыми шагами направилась к двери. Швейцар распахнул ее перед молодой женщиной. - Я уже кликнул извозчика-с, - с симпатией прошептал он Насте. - Спасибо, - машинально ответила она. "Какая же огромная пропасть между моим Алешей и этим мерзким барчуком..." - подумала Настя. Она страдала, казнила себя за то, что поддалась на уговоры нахального и, как оказалось, подлого Григория, пошла в это гнездо разврата. Свежий морозный воздух охватил ее. Светила луна, искрился снег. Заботливый петербургский "ванька" предупредительно держал раскрытую медвежью полсть, готовый укрыть ею седока. На улице Насте стало немного легче. - На Знаменскую, - коротко сказала она. Сани заскользили. "А ведь за болтовней Григория что-то скрывается... - подумала Настя. - Эх, кабы Алеша был рядом... Неужели сегодняшний ресторан - измена Алексею?! Нет, никогда больше не преступлю долга перед любимым!" Хрустели снежинки под полозьями саней, уплывали назад газовые фонари, а вместе с ними и вертеп, где развлекались "герои" тыла. "Как это все гнусно и низко, - думала Настя. - Люди голодают, женщины стоят по ночам в очередях за продуктами... Солдаты гибнут на фронте, калеки рыдают, зачем их не прикончил нож хирурга, ведь теперь им одна дорога - на паперть. А эти хлещут шампанское и коньяк, заедают икрой и трюфелями... Когда же грянет революция, чтобы смести всю эту нечисть! Скорее бы приехал Алексей - рядом с ним будет легче..." 70. Деревня Черемшицы, у озера Нарочь, март 1916 года В конце февраля германская армия обрушилась на французскую крепость Верден. Тяжелые снаряды крупповских пушек высекали сначала только искры из броневых колпаков капониров, но калибры были увеличены, и скоро в фортах крепости начался кромешный ад. Яростно устремились в наступление германские полки после девятичасовой артиллерийской подготовки. В первый же день они взяли французскую линию окопов. Завязалось огромное сражение. Французский главнокомандующий генерал Жоффр только через пять дней после начала немецкого наступления понял его значение и отдал приказ "задержать противника любой ценой". Как и всегда, когда на Западном фронте союзникам становилось тяжело, они немедленно принялись нажимать на русскую Ставку, понуждая ее поскорее двинуть дивизии и корпуса в наступление, лишь бы ослабить давление немцев на западе. После соответствующей шифровки из Парижа Палеолог ринулся в петроградские салоны создавать общественное мнение о необходимости скорейшего русского наступления, а генерал По, начальник французской военной миссии в России, явился в Ставке к генералу Алексееву. Он передал ему письмо, в котором дословно приводил телеграмму Жоффра; в ней говорилось: "В предвидении развития, вполне в настоящее время вероятного, германских операций на нашем фронте и на основании постановлений совещания в Шантильи, я прошу, чтобы русская армия безотлагательно приступила к подготовке наступления, предусмотренного этим совещанием". Генерал Алексеев покряхтел-покряхтел, поворчал, но дал команду собрать членов штаба для подготовки наступательной операции на северном крыле фронта, имевшей быть значительно раньше начала общего наступления армий Антанты, намеченного на май. Генералы, командующие фронтами и армиями, были вызваны в Ставку. Совсем уж было договорились начинать в конце марта, но генерал Эверт, главнокомандующий Западным фронтом, к концу совещания вспомнил, что грядет распутица, во время которой все действия войск будут скованы. Алексеев предложил начать наступление пораньше. 16 марта начальник штаба Ставки отдал приказ о наступлении 18 марта. Должен был начинать Западный фронт. Главным участком его наступления был назван район озера Нарочь - болотистый озерный край, покрытый лесами, изрезанный десятками рек и речушек. В полосе прорыва от деревни Мокрицы до берегов самого большого из всей группы озер - Нарочь - должен был наступать 5-й корпус группы генерала Балуева. Артиллерию корпуса командующий группой разделил на три части, одной из которых приказал командовать генералу Скерскому. В этой группе командиром дивизиона 122-миллиметровых гаубиц служил полковник Мезенцев. Около полугода истекло, как Александр вернулся в строй. Совсем недавно он выслужил чин полковника, получил под командование дивизион гаубиц и почти забыл Петроград, где много месяцев отлежал в лазарете, а еще дольше пребывал на службе в разных канцеляриях Управления артиллерийского снабжения. Но он любил строй, любил командовать людьми. Артиллерия была для него делом всей жизни. Когда в офицерской столовой заходила речь о Петрограде, память проецировала ему единственный образ - Насти. Мезенцев не признавался и самому себе, что влюблен в жену товарища. Просто, как он считал, все женские достоинства были воплощены в этой женщине. Вспоминая Соколову, полковник Мезенцев не подозревал, что в его дивизионе служит еще один человек, давно знакомый Насте, - Василий. Медведев попал в полк в самом начале 1916 года после трехмесячной подготовки в артдивизионе запасного Волынского полка. Теперь все, согласно директиве главковерха, готовились к наступлению. Командир дивизиона вместе с командирами батарей сидели над картами в деревне Черемшицы и уточняли цели своего сектора обстрела. У командира группы генерала Скерского считали потребное количество снарядов, исходя из того предположения, что бои будут продолжаться от 5 до 10 дней и на каждую гаубицу потребуется по сто выстрелов в день... Готовились и командиры дивизий, корпусов, армий, фронтов. Все вместе они надеялись исполнить просьбу добрейших союзников, которые как раз в эти недели резко сократили поставку военных материалов в Россию под предлогом отсутствия морского тоннажа и необходимости тщательно подготовиться к собственному летнему наступлению на реке Сомме... ...Орудие, на котором Василий служил наводчиком, было приготовлено к бою на исходе дня семнадцатого числа. Бомбардиры и канониры* все сделали, что приказал старший фейерверкер**. Теперь вся орудийная прислуга сидела подле своей гаубицы, вертела самокрутки и вела неторопливый разговор. ______________ * Категории нижних чинов в артиллерии царской армии. Канонир - самое младшее звание (в пехоте - рядовой). Бомбардир - специалист (в пехоте - ефрейтор) - наводчики, телефонисты, некоторые ездовые и проч. ** Помощник командира взвода (в пехоте - старший унтер-офицер). - Когда, значит, бой самый большой разыгрывается и германец палит - так у меня на душе словно во святом писании... Все светло, а ничего на земле не видать... И жизни не жалко, и никого не помнишь... Почитай, что самое хорошее энто у меня от рождения. Лучше, почитай, и не бывало, словно за столом в престольный праздник... - высказывался канонир Симаков, долговязый и сумрачный малый. Его оборвал ездовой Серега, хитрющий и скаредный мужичок, который подбирал любой гвоздь, любую тряпку, набивал ими вещевые мешки. Попыхивая махорочным дымком, Серега навел критику на Симакова. - Полно тебе врать... Ни слову твоему насчет такой агромадной храбрости не верю... Чтобы сердце играло, когда "чемодан" рядом с тобой разрывается, того нет! И не поверю. На войне радость озорникам одним, а трезвому мужику она поперек горла стоит. Понапущено войны кругом - она не только хлеба, сами души человеческие повыела. Вот у нас, когда от Варшавы отступали - три солдата рассудку лишились! А ты - престольный праздник!.. От зарядного ящика отозвался канонир Николка. - На войне что отменно? Что завсегда свободно! И что православная душа задумала - сполнить можно!.. Грех не на нас... Дисциплина? Ее сполнять требуется на глазах у начальства... Ведь в деревне православный только во сне увидит, что каку бабу мни али за груди хватай! А тута - не зевай - свои ли, чужие ли - все одно! - и Николашка хищно улыбнулся. - Вот один такой дохватался - нос, говорят, скоро провалится!.. - под общий хохот выразился голубоглазый, круглолицый и крайне добродушный телефонист Сударьков, всегда в меру прислуживающий начальству и за то пользующийся кое-какими поблажками у фельдфебеля. - А ты как, бомбардир, об войне понимаешь? - обратился телефонист к Василию. - Говорят, у тебя всегда про-кла-ма-ция на закрутку табаку найдется?! Василий насторожился. Он избегал вести пропаганду в открытую в столь разношерстной группе батарейцев. Своей задачей он считал отобрать надежных людей, создать организацию и вместе с ними агитировать против войны, против самодержавия, против буржуазии, наживающейся на крови и страданиях людей. Только самым доверенным солдатам он давал читать газету "Социал-демократ" и прокламации большевистской партии, взятые еще из запасного дивизиона в Петрограде. Листки эти были уже зачитаны до дыр, и Василий собирался использовать свой краткосрочный отпуск, полагающийся ему за отличную службу, чтобы в Минске получить пополнение литературы. Опытный конспиратор, Василий внимательно изучал солдат и младших офицеров дивизиона, прежде чем начать серьезную работу. Слова телефониста его обеспокоили: значит, среди солдат пошли какие-то слухи о прокламациях, которые он кое-кому давал читать. Партийцам в армии было хорошо известно, что военная жандармерия и контрразведка дружно работают, зорко караулят большевистских агитаторов. В случае ареста большевику угрожал немедленный военно-полевой суд и расстрел. Вот почему он не стал вступать в спор с Сударьковым, а отшутился. - Ты лучше у Сереги бумагу на закрутку попроси - у него много всего под зарядным ящиком! - Какие тебе еще прокламации?! - вступился за Василия батарейный охотник*, полный георгиевский кавалер Дмитрий Попов. Бесшабашный и лихой в начале войны, он много раз смотрел смерти в глаза, пробираясь в тыл врага, за "языком". Постоянный риск и опасность развили его незаурядный ум, полковая школа бомбардиров, куда его определили после первой медали, дала кое-какую грамотность. Попов одним из первых потянулся к правде, которую принес на позиции питерский рабочий-большевик Василий. Он тоже почуял подвох в словах Сударькова и решил пооберечь друга и учителя. ______________ * Так в царской армии называли разведчиков. - Нате, братцы, вам германские цигарки! - решил он отвлечь внимание артиллеристов от становившейся опасной темы. Первым, как и положено, потянул свою руку младший фейерверкер - командир орудия. Разговор пошел по другому руслу. - Не сегодня-завтра налетит оттепель, а там и распутица... - высказался бородатый и страхолюдный бомбардир-ездовой Прохор Коновалюк. - Все-то мои ноженьки и рученьки ризматизмой тянут... И как несчастная пяхота по грязищи в наступление полезет - ума не приложу... - Твоего ума и не требовалосси... Господа енералы за тебя им пораскидывали... - протянул Николка. - Вот ежели нам за пехтурой гаубицы тянуть - так никакие битюги по ростепели не вытянуть... Я вот, братцы, к Петряю - земляку в 10-ю дивизию намедни погостить ходил... Так бруствер окопа склизкий, еще не совсем потекло, а на дне жижа хлюпает - присесть негде... - Да-а! Нижним чинам нигде сладко не бывает... - протянул Серега-ездовой, притушивая свою цигарку на половине и убирая остатки в кисет. - И когды тольки все ето кончится, царица небесная!.. - Не ей ты молисси! - опять вступил в разговор Сударьков. - Ежели о сохранении от внезапной смерти, то великомученице Варваре или святому мученику Харлампию... А ежели об умерших без покаяния, то преподобному Паисию великомученику... - Не... - возразил ездовой. - Тут надоть от потопления бед и печалей Николаю-чудотворцу помолиться... Али о прогнании духов преподобному Мамону... - Не тем богам, мужики, молитесь! - погладил свои усы Попов. - Вам надо свечки ставить святому Симеону-богопринятому... о сохранении здравия младенцев!.. По наивности вашей... Сударьков злобно глянул на охотника. Батарейцы грохнули. Тут и кашевары прикатили полевую кухню с горячей кашей и горячим супом... ...Поздно вечером, когда Мезенцев остался один и собрался ложиться спать, в сенях его избы заспорили два голоса, один из которых принадлежал его ординарцу. Кто-то настырный пробивался к командиру дивизиона. Потом раздался осторожный стук в дверь. - Входите! - крикнул Мезенцев. На пороге предстал, застенчиво сминая шапку в руках, телефонист первой батареи Сударьков. - Чего тебе? - коротко спросил полковник. - Так что, ваше высокоблагородие, разрешите доложить! - обратился бомбардир. - Что там? Докладывай! - разрешил недовольным тоном Мезенцев. Сударьков оглянулся на дверь и, понизив голос, почти шепотом начал: - Так что, ваше высокородь, ерманского шпиена объявить! - Где он? - изумился полковник. - Наводчик второго орудия, бонбардир Василий Медведев, ваше высокородие! - четко, словно на занятиях по словесности, изложил Сударьков. - Дурак ты, братец! - кратко резюмировал командир дивизиона. - Медведев - образцовый наводчик, лучший в дивизионе... - Никак нет, ваше высокородие, шпиен он и листки разные нижним чинам подсовывает! Вот!.. Сударьков достал из папахи какие-то сложенные бумажки и протянул их командиру. Мезенцев взял листки, развернул. Это были затертый и треснувший на сгибах экземпляр газеты "Социал-демократ" и листовка - обращение Петербургского комитета РСДРП к рабочим и солдатам, в которой рассказывалось о восстании моряков в Кронштадте. Мезенцев пробежал глазами несколько слов призыва к единению революционной армии с революционным пролетариатом и всем народом. Телефонист стоял навытяжку и буравил глазами командира. Мезенцев повертел в руках листки, отложил на стол. - Где ты их взял? - резко спросил солдата. - Так что из его вещевого мешка вытянул, ваше высокородь! - Что же, ты и по остальным мешкам шаришь? - брезгливо спросил полковник. - Никак нет, вашскородь! Господин фельдфебель нам разъясняли насчет врага внутреннего и как германец листовки супротив царя и царицы разбрасывает... Так что я подсмотрел, куды он их прячет, и выхватил!.. - Хорошо! Иди! - сухо сказал Мезенцев. - Я произведу дознание! Сударьков повернулся кругом, демонстрируя хорошую строевую выправку, и вышел в сени. Мезенцев прибавил огня в керосиновой лампе, присел на лавку к столу и снова взял в руки листки. Другие заботы одолевали его. С утра приказано было начинать артиллерийскую подготовку наступления. Оказалось, что передовой склад боевых припасов остался в деревне Талут, в 15 верстах от позиции его дивизиона, но и там находится только однодневный запас. Тыловой огнесклад с 4-5-дневным запасом отстоял от Талут за 30 верст, и к нему вела лишь донельзя разбитая грунтовая дорога, которая ввиду близкой распутицы грозила превратиться в непроезжую. Полковника бесила нераспорядительность армейского начальства. Он предвидел, что огонь его гаубиц очень скоро захлебнется от недостатка боевых припасов, которые валяются попусту в тылу. - Поистине, эти бездарные рамолики опаснее врагов! - зло ворчал командир дивизиона, разглядывая схему позиций германцев. Появление Сударькова с доносом вначале отвлекло его от горьких мыслей, а затем ввергло в еще более тягостные размышления о подлости человеческой натуры. 71. Деревня Черемшицы, у озера Нарочь, март 1916 года Мезенцев с первого появления Медведева на батарее симпатизировал развитому, умному и спокойному бомбардиру, который сразу завоевал большой авторитет у его артиллеристов. Полковник, как и подавляющее большинство офицеров, не интересовался политикой. Однако бездарность высшего командования, проигрывавшего противнику одну операцию за другой, развал снабжения действующей армии, коррупция, с которой он столкнулся, прослужив несколько месяцев в ГАУ, породили и у него недовольство и протест. Правда, начало шестнадцатого года принесло некоторое улучшение снабжения передовой линии. Появилось достаточное количество снарядов, хотя нераспорядительность интендантов, хранивших эти припасы далеко в тылу, оставляла передовую линию на голодном пайке. Поэтому улучшение снабжения не приносило успокоения и уверенности в завтрашнем дне. Мезенцев видел, что солдаты устали от войны. Жандармерия то и дело перехватывала крамольные письма нижних чинов. Как штаб-офицер, он знакомился недавно с отчетом военно-цензурного отделения своего фронта, в котором говорилось: "...Пожелания мира продолжают высказываться в значительном количестве писем из армий... за последнее время в армию проникают мысли о социальных переменах... больной вопрос, безусловно, составляет возрастающая дома дороговизна предметов первой необходимости и бездействие будто бы власти в этом жизненном для населения вопросе". Ставка приказывала "при проявлениях сильного расстройства дисциплины" "действовать решительно, без всяких послаблений, пресекая в корне оружием всякую попытку колебания дисциплины". Мезенцев недолго раздумывал. Жандармский сыск ему претил. Он знал, что если даст ход делу, то в дивизион нагрянут следователи военной прокуратуры, чины охранного ведомства и контрразведки, соберут военно-полевой суд, и Василий Медведев, как большевик, будет повешен. Мезенцев не хотел этого. Он решил отложить свое решение до окончания большого боя. Авось что-нибудь и прояснится... К полудню следующего дня артиллерийская подготовка наступления была закончена. Но полного отбоя или команды перенести огонь в глубь вражеских позиций Мезенцев не получал. Его гаубицы продолжали бросать редкие снаряды по блиндажам германцев, изредка посыпая окопы шрапнелями. Неприятель огрызался из-за второй линии. Генералам Ставки и штаба фронта не удалось обогнать распутицу. Она пришла того же 19-го числа и залила водой все низкие места, окопы, блиндажи, ходы сообщений... Целая дивизия, брошенная в наступление на участке Мезенцева, с полудня до 15 часов лежала в воде, пока прапорщики и унтер-офицеры не подняли свои отделения в атаку. Неподавленные пулеметы противника губительным огнем поливали русских солдат. Артиллерия пробила слишком мало проходов в проволочных заграждениях, и противник успел пристрелять пулеметами эти "дефиле смерти". Первая атака захлебнулась... Мезенцев забыл о доносе на Медведева. Боевая работа захватила его целиком. Он видел, как слаженно действует весь оркестр его дивизиона, и словно горячая волна несла его все эти дни. 20-го войска 5-го корпуса повторили свой штурм. Весь день и половину ночи велась артиллерийская подготовка. Ночная атака 10-й и 7-й дивизий удалась. Войска легко ворвались в окопы противника, в штыковом бою прошли три их линии. От командующего Западным фронтом генерала Эверта пришел приказ: "Укрепиться, окопаться на захваченных участках и удержаться во что бы то ни стало". Между тем весна повсюду вступала в свои права. Низкая местность превратилась в сплошное болото. Окопы залило водой, они стали не укрытием, а гибелью. Солдаты устраивали брустверы из трупов. Мокрые насквозь люди начинали замерзать. Грунтовые дороги превратились в потоки грязи. Военным транспортам начинала грозить катастрофа. Наконец поступил приказ вывести людей на сухие места... В первый день операции генерал-инспектор артиллерии великий князь Сергей Михайлович выслал к озеру Нарочь одного из своих адъютантов, полковника Гриппенберга. Полковник оказался деловым человеком и хорошим знатоком артиллерийской науки. Он побывал во всех артиллерийских подразделениях и собрал обширный материал. В своем докладе великому князю Гриппенберг нарисовал жуткую картину хода мартовской операции. Хотя основная задача - отвлечь крупные силы германцев с Западного фронта и была выполнена (Фалькенгайн перебросил от Вердена к озеру Нарочь пять дивизий для удерживания фронта), но наступление велось крайне неудачно и провалилось. Причины неудачи полковник видел в глубоко порочных принципах русского высшего командования. Сергей Михайлович немедленно выехал с начальником Упарта и ближайшими сотрудниками в штаб Западного фронта, чтобы провести там совещание с высшими артиллерийскими и воинскими начальниками, принимавшими участие в боях у Нарочи. Вызван был в Минск и Мезенцев... Перед поездкой полковник решил привести в порядок свои бумаги. Он наткнулся в них на потертый экземпляр "Социал-демократа" и листовку. Мезенцев совсем забыл об инциденте и теперь с любопытством уставился на листки. "...Народ ждет, что вы исполните свой долг и вместе с ним сметете позорное иго царской власти. Рабочий класс твердо верит, что армия и флот выступят с ним рука об руку в борьбе за волю, равенство и братство, за демократическую республику. Единение революционной армии с революционным пролетариатом и всем народом - вот залог победы..." - прочитал Мезенцев в листовке и задумался. "Ну их к черту, жандармов! - решил артиллерист. - С ними только свяжись!.." Он приказал вызвать Медведева. Когда солдат вошел и ординарец закрыл за ним дверь, полковник повернулся к вошедшему: - Бомбардир! Расскажи мне, как был убит телефонист Сударьков? - спросил он Василия. Тот никак не мог понять, почему командир задает ему такой вопрос, - ведь это случилось дней десять назад, когда тяжелый снаряд неприятеля прямым попаданием ударил в блиндаж наблюдательного пункта дивизиона. В это время там находился прапорщик - корректировщик огня и телефонист. Весь дивизион, включая и командира, знал, что от НП осталась только глубокая воронка... Медведев четко доложил полковнику все, что требовалось. Он недоумевал, зачем его вызвали, и не скрыл этого. - Сейчас поймешь, бомбардир! - сказал Мезенцев. Быстрым движением он выложил на стол улики. - Твои бумаги? - грозно спросил командир. Медведев молчал, но твердого взгляда темных глаз не отводил. Полковник не видел в его лице страха или нерешительности. - Еще раз спрашиваю, твои бумаги?! - так же грозно рявкнул Мезенцев. - Не могу знать! - четко ответил бомбардир. Его взгляд был по-прежнему тверд и открыт. "Смелый парень! - подумал одобрительно офицер. - И порядочный... Такой не подведет!" Вслух Мезенцев лишь сказал коротко: - За нахождение у солдата революционных листовок полагается расстрел! Ты это знаешь? Большевик молчал. Полковник подошел к печке, минуту молча смотрел на пламя, повернувшись спиной к солдату. Василий стоял недвижим. Потом Мезенцев смял бумаги в горсти и бросил их в огонь. Газета от жара развернулась. В золотисто-багровых отблесках полковник снова прочитал: "Социал-демократ". "Как птица Феникс!" - промелькнуло в мозгу у Александра. Не поворачиваясь к солдату, чтобы тот не заметил на лице своего командира малейших признаков нерешительности или нетвердости, которые он считал самыми худшими качествами офицера, Мезенцев негромко сказал: - В другой раз не попадайся! Кругом марш! 72. Англия, Бекингемхэмпшайр, поместье Уэддэздэн Мэнор, апрель 1916 года На северо-запад от Лондона, милях в десяти от загородной резиденции английских премьеров - Чекерса, находится еще одно поместье, широко известное своими художественными коллекциями. Двухэтажный дворец с мансардами и башенками, двумя флигелями, построен в середине прошлого века в стиле французского шато XVIII века. Часть английского ландшафтного парка перед его фасадом превращена в некое подобие сада Тюильри с подстриженными кустами и фонтаном. Внутри дворец наполняют уникальные собрания мебели, картин, фарфора, книг, самые ценные экземпляры которых восходят к эпохе французского Ренессанса. Владеет всем этим банкирская семья, влияние которой на политику Англии, а может быть, и всего тогдашнего мира, было несравненно значительнее, чем любого британского премьера или всего кабинета его величества Георга V. Удостаивались чести быть приглашенными сюда на уик-энд немногие, но самые влиятельные или знаменитые личности на Островах. Даже банкир сэр Эрнст Кассель, личный друг покойного короля Эдуарда VII и кавалер орденов Св.Михаила и Св.Георга, ступал на порог этого дома в состоянии высшего почтения и трепета. На этот раз ему разрешили привезти с собой начальника военно-морской разведки адмирала сэра Реджинальда Холла. Адмирал был обходительнейшим человеком, искушенным во всех тонкостях британской и мировой политики. Он, разумеется, не стал отказываться от столь лестного приглашения. Хозяин ждал к ужину своего брата - одного из членов совета директоров Банка Англии, поэтому гости коротали время в большой гостиной, где на столиках было вдоволь напитков. Адмирал Холл уже воздал должное качеству французского коньяка "Хэннеси", любимого всем офицерским составом британского флота. Одновременно сэр Реджинальд внимал речам импозантного, с окладистой бородой под крючковатым носом и мешками вокруг глаз, хозяина дворца. Владелец имения с упоением рассказывал о предмете своей страсти - редких животных собственного зоопарка. Его глаза блестели - то ли от азарта, то ли от выпитого хереса. Мажордом объявил о прибытии долгожданного кузена. Вошел лысый старый господин с орхидеей в петлице отлично сшитого фрака. Седые бакенбарды и белые, словно напудренные, усы придавали шарм его птичьему, но умному лицу. Нового гостя знали как эстета и эксцентричного человека, державшего собственный симфонический оркестр и частный цирк. Однако главным его занятием наряду с приумножением капиталов, разумеется, была политика. Именно для разговора с ним пригласили сегодня адмирала Холла, которому надлежало сделать во время уик-энда соответствующие выводы. Общество весело отужинало, дамы удалились щебетать о туалетах в розовую гостиную, а мужчины отправились в курительный салон, где было вдосталь сигар лучших сортов. Желающие могли выбирать также любую из коллекций трубок хозяина дома, в которой было все - от турецкого серебряного кальяна до обкуренных и необыкновенно вкусных "данхиллов"*. ______________ * Английская фирма, выпускающая самые дорогие курительные трубки. Адмирал долго не мог сообразить, зачем его пригласили в гости самые влиятельные люди в Англии. Однако он сразу насторожился, когда кузен хозяина принялся ругать военного министра лорда Китченера. Начальник военно-морской разведки хорошо знал этого реформатора военной администрации в Индии, помнил и то, что Китченер блестяще реорганизовал британскую армию - вопреки многим в военном министерстве; нажил себе могущественных врагов среди политиков - в том числе и таких перспективных, как сэр Уинстон Черчилль. Лорд Китченер выступал против влиятельнейших деятелей Англии, которые хотели свести все участие Британии в войне лишь к морским операциям против германского флота, предоставив французам и русским возможность умирать в кровопролитных сражениях на суше. Эта многочисленная группа вела бешеную агитацию против посылки подкреплений во Францию, против прославленного фельдмаршала. Холл понял, наконец, откуда идет противодействие многим начинаниям Китченера. Адмирал смекнул, что его радушные хозяева, видимо, давно уже приложили руку к падению акций Китченера, а сейчас хотят навести начальника разведки на какие-то новые выводы. Адмирал весь обратился в слух. Военному министру припомнили много грехов. Сэр Кассель с возмущением рассказывал обществу, как фельдмаршал специально вызвал из Парижа русского военного агента графа Игнатьева и требовал от него подтверждения, что тот является противником соглашения с американским банкиром Морганом, который хотел получить исключительное право на размещение русских заказов в США. Сэр Реджинальд понял, что Китченер был против монополии Моргана и на британские заказы, предлагая русскому графу объединить усилия в противодействии Моргану. - Но ведь это возмутительно! - пыхтел недовольно Кассель. - Зачем этот солдат лезет в высокие финансовые сферы? Его дело - воевать, а снабжением армий будем заниматься мы! - И что за прямолинейная дубина, - в тон ему продолжил хозяин дома, - ему не терпится разгромить Германию... Китченер не понимает, что следует не только поставить на колени Германию, но обескровить Францию, чтобы она не смела претендовать на конкуренцию с Британией, и сокрушить Россию. Значит, война продлится еще несколько лет. Этот же простофиля-фельдмаршал носится с идеей реорганизации русской армии, оздоровления русского тыла и очищения его от предателей... И все это - чтобы успешнее и быстрее закончить войну. Н