гутулах. Узколицый, остроносый, уставился на Таргутай-Кирилтуха взглядом угольно-черных глаз. - Зачем звал? Нездоров? - Небо хранит меня от болезней. Погадай. Аучу, ты приготовил баранью лопатку? Иди разведи на улице огонь. Аучу-багатур вышел. Теб-тэнгри остался сидеть. Таргутай-Кирилтух рассказал ему о сновидении. - Ты, слышал, умеешь предвидеть будущее. Скажи мне, что значат эти сны? Ни одной ночи не проходит, чтобы я не увидел чего-то такого. - Духи предупреждают тебя. Духи говорят: берегись. Они тобой недовольны. - С чего бы? Я не скуплюсь на жертвоприношения. - Ты слишком много ешь.- Теб-тэнгри сожалеюще цокнул языком.- Ты разжирел, как медведь в осеннем кедровнике. Ты мало думаешь о людях, они тощи, как коровы ранней весной. Духи этого не любят. Таргутай-Кирилтух сел на постели, отбросил одеяло. Ноги, короткие, в редких черных волосках, с толстыми, будто опухшими, пальцами, проехали пятками по войлоку, ткнулись в скрещенные гутулы Теб-тэнгри, стронули их с места. - Думаешь, если ты шаман, то можешь болтать все, что придет в голову? - Ты звал - я пришел. Ты спросил - я сказал. Зачем же гневаться?- Теб-тэнгри чуть отодвинулся.- Если хочешь, уйду. Таргутай-Кирилтух глубоко вдохнул в себя воздух. Ему хотелось схватить гутул и запустить в острое лицо шамана. Но сдержался, пересилил себя. Шаман знается с духами, а их лучше не гневить. С людьми дел хватает. Раньше он думал, что стоит лишить власти Есугея - и все пойдет так, как того он пожелает. Но Есугея давно нет, все его богатство он раздал своим нукерам и нойонам, а чего добился? Друзья и родичи Есугея втайне желают ему гибели, мутят людей, много говорят о его несправедливости, жадности, а сами, не забери он улус Есугея, давно бы из-за него перервали друг другу горло. Шаман поднялся, намереваясь, кажется, и в самом деле уйти. Таргутай-Кирилтух ворчливо повелел: - Я тебя звал погадать - гадай. Теб-тэнгри вышел из юрты жечь на огне баранью лопатку. Таргутай-Кирилтух с кряхтеньем обулся, надел шелковый халат, туго подпоясался поясом, украшенным серебром. На шамана он больше не злился. Шаман, кажется, говорит верно. В самом деле, разжирел сверх всякой меры. Слишком уж много времени проводит в пустой праздности. Не из-за этого ли откололся Сача-беки? Не потому ли глупый мальчишка Тэмуджин позволяет себе угрожать ему? На бронзовом подносе Теб-тэнгри принес обугленную лопатку. Кость дымилась, потрескивала, наполняя юрту запахом гари. Теб-тэнгри присел, разглядывая трещины. Таргутай-Кирилтух стоял за его спиной и тоже всматривался в кость. - Видишь две трещины? Эта - твоя жизнь. Эта - смерть. Они идут рядом, то сближаясь, то расходясь. Сближение показывает на опасность, угрожающую твоей жизни. Пока таких опасностей было немного. Но смотри дальше. Все чаще и чаще линия жизни сближается с линией смерти. Тебя ждут большие испытания Теперь смотри на эти линии. Их много. Это обиды, причиненные тобой. Они сливаются в одну глубокую и пересекают линию жизни. Это твой конец. Ты не умрешь своей смертью. Таргутай-Кирилтух перестал смотреть на кость и слушать шамана. Все верно. Это он чувствовал и без гадания. Хватит сидеть! Он не даст всем обидам слиться в одну. Не даст погубить себя. - Ты можешь узнать у духов, как избежать опасностей и укрепить мой улус? - Попробую. Но не сейчас. Сейчас могу лишь сказать то, что думаю сам. Я езжу по всем куреням, я слушаю и смотрю. Плохо живут люди. Старших не уважают младшие, бедных обижают богатые, слабых унижают сильные. Установи порядок, и твой улус будет крепнуть, а сам ты - благоденствовать. Вспомнив, что шаман сын Мунлика, верного нукера Есугея, Таргутай-Кирилтух с подозрением оглядел его. - Тебе что за дело до моего улуса? Или ты хочешь быть первым человеком у меня, как был твой отец у Есугея? - Может быть, и так. - Ты многознающий шаман, а все равно дурак. Кто доверится чужому коню, к чужим и попадет. Пошел отсюда! В глазах Теб-тэнгри полыхнуло пламя, но губы сами собой сложились в мягкую, как будто даже виноватую улыбку, он скорбно качнул головой. - Гордый нойон, сейчас ты сам придвинул линию своей жизни ближе к трещине, означающей смерть.- И вышел. От гнева у Таргутай-Кирилтуха перехватило дыхание, хотел повелеть схватить шамана, но из груди вырвалось лишь сипение. Пока справился с собой, пока дозвался нукеров, образумился Пусть дерзкий шаман до времени идет своей дорогой. Не с него надо начинать. VII Гасли звезды. Небо на востоке, светлея, окрашивалось в мягкий розовый свет. Утро было безветренное, теплое. Вода в реке, розовая, как и небо, сонно хлюпала. Тэмуджин с Хасаром, Бэлгутэем и Хачиуном, босые, в коротких затрепанных штанах, шли друг за другом. Из-под берега, заставив Тэмуджина вздрогнуть, с шумом, истошным криком вылетела птица. Хачиун, шагавший позади всех, догнал старшего брата, боязливо прижался к нему. - И трус же ты! Утки испугался. - А может быть, это вовсе не утка. Может быть, это злой дух. - Не болтай о чем не следует!- рассердился Тэмуджин. Мальчик хотел сказать еще что-то о злых духах, но Тэмуджин строго прикрикнул, и дальше пошли молча. Скоро совсем рассвело. Солнечные лучи заскользили по вершине Бурхан-Халдуна, высветляя зелень леса, над водой поплыли прозрачные пряди тумана. По крутому яру спустились на песчаную косу. Босые ноги оставляли на песке глубокие вмятины, и они тут же заполнялись прозрачной водой. У широкого омута остановились. На воде покачивались берестяные кругляши-поплавки - тут стояла сеть. Тэмуджин сбросил штаны, сунул ногу в воду - холодная. Всхлипывая, забрел по грудь в омут, ухватился за конец сети, потянул. Сеть заметно подрагивала, и Тэмуджин забыл про холодную воду: что-то есть! У берега за нижнюю тетиву сети схватился Хасар, стали потихоньку выбирать. Из воды показалась розово-золотистая рыбина. За ней вторая, третья. Четыре крупных ленка упруго бились в волосяной сети на мокром песке. Богатый улов! Хачиун по-щенячьи взвизгивал, смеялся, лез к сети, мешая Тэмуджину и Хасару, Бэлгутэй хватал рыбин за хвост и тоже смеялся. Оставив сеть и рыбин на берегу, спустились ниже. Здесь река прижималась к высокому утесу, круто заворачивала. На повороте была глубокая яма. В нее Тэмуджин вечером закинул крючки, наживленные хариусами, если есть таймень, возьмет. На спокойной голубовато-зеленой воде лежала темная тень скалы, у берега блестели омываемые течением черные острые камни. Оставив братьев, Тэмуджин, прыгая с камня на камень, добрался до удочек. Проверил одну, другую - пусто. Оставалась последняя. Она стояла в конце ямы под молодым ильмом, росшим в узкой расщелине. Белая волосяная леска была туго натянута. Тэмуджин подергал ее, с огорчением подумал - зацепилась. Придется нырять в воду, не лишаться же драгоценного крючка! Вдруг леса сама по себе прослабла. Тэмуджин, недоумевая, стал выбирать ее. Но что это? Снова натянулась. Нет, идет. Коряга за ней тащится, что ли?.. Так и есть, вон темнеет. Целое бревно тащится. И в этот момент <бревно> рванулось в сторону. Тэмуджин упал, но лесу из рук не выпустил. Она до крови врезалась в руку. Упираясь ногами в камень, стискивая зубы, Тэмуджин держал леску. Таймень хлобыстнул хвостом по воде, повернул против течения. Тэмуджину стало легче. - Хасар! Скорее сюда! Горячий пот заливал лицо, щипал глаза. Пальцы на перетянутой руке посинели, из-под лески, охватившей ладонь, сочилась кровь. Хасар не услышал его крика. А таймень снова повернул вниз, заметался, калиновый хвост тяжко бухал по речной глади, вода бурлила, словно кипяток в котле. Боль в руке стала невыносимой. У Тэмуджина потемнело в глазах. - Хасар! Брат услышал. Козленком прыгая с камня на камень, подбежал, вцепился в натянутую до звона лесу, потянул. Вдвоем быстро умучили тайменя. Он подошел к берегу с широко распахнутой пастью - зубастое страшилище. - Лезь в воду! Хасар сбросил штаны, ринулся в воду, бесстрашно запустил руки под жабры тайменя. Ловкий, с клочьями обгорелой кожи на черной спине, братишка сейчас как нельзя лучше оправдывал свое имя '. [' Х а с а р - хищный зверь.] На берегу рыбина упруго изогнула литое тело, забилась, пачкая хвост в сухих листьях и земле. Тэмуджин схватил камень, с веселой яростью обрушил на черную голову тайменя - сухо хрустнули кости - На тебе! На! Вдвоем выволокли его из-под утеса. Хачиун и Бэлгутэй с опаской разглядывали огромную рыбину, тыча палками в светло-серое брюхо. Разожгли огонь, зажарили двух ленков, поели. Тэмуджин заставил братьев разбирать сеть, сам лениво растянулся на траве. Солнце уже начало припекать. Трещали кузнечики, в кустарнике за рекой пели птицы. Ныла нарезанная леской рука, но на душе было светло и покойно. Он становится мужчиной, главой и кормильцем семьи. Страшная зима с зелеными огоньками волчьих глаз в гудящей и стонущей темноте уже не повторится. Он научился ловить рыбу, бить из лука птиц, добывать жирных тарбаганов. Он научится владеть мечом и боевым копьем, станет воином, таким же знаменитым, как его отец Есугей-багатур. Пусть тогда дрожит от страха толстый Таргутай-Кирилтух! Но не о мести ненавистному нойону больше всего думает теперь Тэмуджин. Почему-то все чаще вспоминается его нареченная невеста Борте - девочка с тугими круглыми щеками, рассудительная и упрямая. Какой стала она теперь? Захочет ли Дэй-сэчен, ее отец, отдать Борте ему сейчас, когда у него единственный нукер - собственная тень? Когда-то он был добр и внимателен к нему. Но это было при жизни отца. В ту пору все были добры к нему, к его матери, его братьям. Люди уважают, прав Теб-тэнгри, одно - силу. И он будет сильным. Тэмуджин сел, потянулся, посмотрел на свои ноги с исцарапанными, в ссадинах ступнями, на муравья, деловито бегущего вверх по тонкой травинке, на тайменя с круглыми, как пуговицы, глазами, перевел взгляд на речку, на пологие лесистые холмы, и ему захотелось запеть от беспричинной радости, наполнившей душу. Братья возились с сетью у самой воды. Хасар и Бэлгутэй выбирала из ячей траву, листья, тину. Хачиун собирал на отмели цветные камешки. По берегу, с той стороны, где была юрта, бежал младший братишка Тэмугэ-отчигин. Штанишки сползали с его тонкого зада, и он на ходу их поддергивал. Вот глупый, подвязать не догадается! Подбежав к Тэмуджину, Тэмугэ-отчигин не сразу мог что-либо сказать - запыхался. Глазенки выпучены, на носу мелкие капельки пота, одна рука поддерживает штаны. - Тэмуджин... тебя ищут!- наконец сказал он.- Приехали нукеры Таргутай-Кирилтуха. Они ругали мать. Ударили Хоахчин. Я сюда. Тэмуджин посмотрел на небыстрое, в мелкой ряби, течение реки, на тальниковые кусты, склонившие ветви к воде. Все, что говорил сейчас малыш Тэмугэ, не воспринималось им как угроза. Но тут а поле его зрения попали всадники. Пять человек. Они подвернули к берегу реки, остановились. Должно быть, ехали следом за Тэмугэ-отчигином и, потеряв его из виду, не знали, куда направиться. Тэмуджин заволок тайменя в кусты, прикрыл его ветками, травой, лихорадочно обдумывая, что делать. Всадники увидели Хачиуна, бегающего по отмели, погнали коней. - Хасар!- крикнул Тэмуджин.- Я спрячусь. Скажи - уехал куда-то. Он побежал, пригибаясь, в кусты. Всадники, кажется, успели его увидеть. Вскоре он услышал тяжелый топот копыт за спиной, треск ломаемых кустов. Не убежать! Впереди были реденькие тальники, справа тянулась болотистая, в кочках, низина, за ней начиналась возвышенность, поросшая березняком, дальше были горы и лес. Надо бежать в лес. По болоту лошади не пойдут... Он свернул в сторону, стал прыгать с кочки на кочку. Всадники выскочили из кустов, на краю болота остановились. Передний (по голосу он узнал в нем Аучу-багатура приложил ладони ко рту, закричал: - Э-эй! Не убегай! Мы тебя все равно поймаем. Без тебя нам не ведено возвращаться. Тэмуджин только чуть приостановился, но тут же помчался сколько было сил. Всадники, ругаясь, поскакали вокруг болотины. Он прыгал с кочки на кочку. Густая зеленая вода пахла тухлыми яйцами. Несколько раз поскальзывался, падал. Руки, живот, штаны были в вонючей жиже. Выскочил на возвышенность, нырнул в березовый лесок, чуть перевел дух. Но всадники были уже недалеко, снова послышался стук копыт. Он побежал в гору. Дышал хрипло, со свистом, как загнанная лошадь. Преследователи рассыпались и, словно загонщики на облаве, ехали цепью, не теряя друг друга из виду, изредка переговариваясь. По голосам он определял, где они находятся, и то приостанавливался, чтобы отдышаться, то снова бежал. Лес становился гуще. Заросли багульника порой были так плотны, что он еле продирался сквозь них, часто на его пути попадались валежины с острыми мертвыми сучьями. Бежать он уже не мог, шел шагом. Голосов больше не слышал. Или преследователи отклонились в сторону, или вернулись. Выбрав густую чащу, он залез в нее, лег на землю. Здесь было прохладно и сумрачно. Пахло прелой хвоей и смолой. Гулко колотилось сердце, дрожали ноги. Понемногу успокоился, стал думать. Чего хочет от него Таргутай-Кирилтух? Уж конечно не для того, чтобы вручить подарок или вернуть захваченное, послал людей за ним. Может быть, хочет убить? При мысли о смерти Тэмуджину стало зябко. Нет, только не это! Он не дастся им в руки. Он будет скитаться в лесах, словно дикий зверь, питаясь ягодами и травой, но не даст зарезать себя, как пустоголового ягненка. День тянулся бесконечно. Устав лежать, Тэмуджин пошел разыскивать что-нибудь съестное. Попробовал есть грибы. Сырые, пахнущие плесенью, они вызывали отвращение. А развести огонь было нечем - огниво и кремень остались на берегу реки. Да и не решился бы разжечь огонь... В узкой сумрачной пади нашел несколько кустов смородины. Ягоды были еще зеленоватые, кислые, от них выворачивало скулы. К вечеру погода испортилась. Небо, затянутое облаками, было без единой звездочки, тьма навалилась такая густая, что Тэмуджин ничего не видел в двух шагах от себя. Дул ветер, и деревья скрипели, потрескивали, шумели. Слушая голоса леса, он сжимался от страха. Каралось, нечистые духи и демоны-мангусы-окружили его со всех сторон, беснуются в темноте, ожидая, когда он уснет. Тогда украдут его душу, выпьют кровь, растерзают тело. До рассвета не сомкнул глаз. Утром пошел дождь. Мелкая морось неслышно сыпалась на притихший лес, вода скапливалась на ветвях деревьев, и тяжелые капли с шумом падали на сухую прошлогоднюю листву. Тэмуджин замерз, от неподвижного сидения на земле свело судорогой ноги. Поднялся и поковылял вниз, к реке. Он надеялся, что огниво и кремень остались на берегу. Возможно, и таймень еще там. Тогда он разведет огонь, отогреется, поест. К юрте матери пока что не пойдет. Аучу и его люди, наверное, этого только и ждут. На том месте, где вчера жарили рыбу, не оказалось ни кремня с огнивом, ни тайменя. Дурак Хасар все утащил домой. А может быть, и не он. Может быть, все забрал проклятый Аучу, верный пес Таргутай-Кирилтуха. Сейчас, возможно, сидит у теплого очага, ест куски тайменя, обсасывая жирные пальцы. Ну, погодите же, я вам все припомню! Он снова ушел в лес. Из веток и травы сделал шалаш, залез в него. Пригрелся и заснул. Разбудило его пение птиц. Высунул голову из шалаша. Дождь перестал, небо очистилось от туч, ярко светило солнце. Капли дождя висели на листьях, на хвое деревьев, искрились разноцветными огоньками. День клонился к вечеру. Нестерпимо хотелось есть. Он встал и побрел по косогору. Надо будет подобраться ближе к юрте. Ночью, может быть, удастся увидеть кого-нибудь из своих. Голод, усталость притупили чувство страха. Он вышел на край леса. Отсюда, от подножия горы, видна была равнина с одинокой юртой. Возле юрты не заметил ни людей, ни лошадей. Может быть, Аучу-багатур со своими нукерами убрался восвояси? Постоял, раздумывая, и с оглядкой направился вниз. Но ушел недалеко. От реки мчались, отрезая путь в лес, пять всадников. Он повернул назад. Сбоку, пригибаясь к гриве коня, скаля белые зубы, налетел Аучу-багатур, бросил аркан. Волосяная веревка захлестнулась на груди Тэмуджина, он упал, обдирая кожу, протащился по земле. Нукеры не дали приподняться, скрутили руки и ноги, словно мешок, приторочили к седлу. Тэмуджин плакал. Аучу-багатур подошел к нему, заглянул в лицо, со смешком сказал: - Я думал, сын Есугея багатур. А он плачет, будто девка, которую отдают в наложницы. Извиваясь всем телом, Тэмуджин приподнял голову, плюнул на Аучу-багатура. Тот рубанул его ребром ладони по затылку. - Ух, и дал бы я тебе сейчас! Да боюсь - сдохнешь раньше времени. От удара из глаз Тэмуджина посыпались искры, онемела шея. Он дрыгал связанными ногами, задыхался от ярости. - Дай, ну, дай! Я не сдохну. А вот тебя, вонючая ворона, я когда-нибудь привяжу к хвосту табунного жеребца! - Ну? Напугал ты меня до смерти! До куреня Таргутай-Кирилтуха добирались три дня. Нукеры почти не кормили Тэмуджина, всю дорогу зубоскалили над ним. Он молчал. Не было сил отвечать. У юрты Таргутай-Кирилтуха его сняли с седла, освободили от веревок. Чтобы не упасть, он схватился за столбик коновязи. Белая юрта, лошади, люди качались, расплывались. - Проходи, гость дорогой. Узнав скрипучий голос Таргутай-Кирилтуха, Тэмуджин распрямился. Нойон стоял перед ним, сложив руки на животе, обтянутом шелком. Жарко блестели серебряные бляхи на его поясе. - Ты вырос,- продолжал Таргутай-Кирилтух, ощупывая его взглядом,- и стал очень похож на своего отца. Мы с твоим отцом были друзьями. Да-а... Кому же, если не мне, заботиться о твоем будущем? А? - Ты уже позаботился,- буркнул Тэмуджин, наливаясь злобой. - Горяч!- одобрительно проговорил Таргутай-Кирилтух.- Но и горячих скакунов объезжают, и упрямых волов в телегу впрягают.- Оплывшее лицо нойона посуровело.- Кто-то считает, что я присвоил себе чужое. Я взял себе все, что имел твой отец,- это верно. А почему взял? Богатства твоего отца было нажито трудом многих. Потом - не слабой женщине, твоей матери, владеть им. Табун без жеребца разбегается, богатство в слабых руках рассыпается... Вот. А ты, неразумный, распускаешь язык. Однако я не стану наказывать тебя. Ты сын моего друга, и ты будешь жить у меня. Я тебя одену, накормлю, посажу на коня. Ты будешь нукером и братом моему сыну Улдаю. За спиной Тэмуджина стоял Аучу-багатур, подсказывал: - Благодари! Тэмуджин крепче стиснул столбик коновязи, замотал головой. - Мне ничего не нужно. Если ты друг моего отца, отпусти меня, оставь в покое. - Ты отказываешься принять дар?- от удивления растягивая слова, проговорил Таргутай-Кирилтух, насупился. Аучу-багатур рукояткой плети больно ткнул в спину Тэмуджина. - Соглашайся, глупый человек. Благодари! Боль в спине подстегнула Тэмуджина. Резко повернулся к Аучу-багатуру, взбешенно закричал: - Не буду я благодарить! Отобрав повозку с волом, дарите чеку от этой повозки - за что благодарить!- Опалил взглядом Таргутай-Кирилтуха.- Ты грабитель и вор! Мне не нужны твои милости! Толстые губы Таргутай-Кирилтуха скривились, пухлое лицо налилось кровью. - Люди, выходит, говорили правду: ты волчонок! Но тебе никогда не стать зубастым волком. Хочешь мстить мне - я перед тобой. Эй, нукеры, дайте молодцу меч. Посмотрим, на что ты годен. В своей ладони Тэмуджин ощутил рукоятку меча, сжал ее, напружинился. С какой радостью всадил бы сейчас широкое лезвие в это толстое пузо! Но сил не хватит даже поднять оружие. Отбросил меч от себя. Он упал, звякнув о камень. - Со-опляк!- презрительно протянул Таргутай-Кирилтух и сказал нукерам с ворчливой нравоучительностью:- Человек человеку может быть или врагом, или другом. От дружбы он отказался. Врагом быть не может. У такого одна участь - он становится рабом. Наденьте на его шею кангу '. [' К а н г а - колодка.] VIII В юрте Булган теперь никогда не выветривался запах кислятины. Вместе с сыном она с утра до вечера выделывала шкуры овец. После того, как меркиты отогнали табун и Тайчу-Кури влепили двадцать палок, бедный парень долго не мог ни сидеть, ни лежать на спине, но не это главное - их заставили перебраться в курень и выделывать кожи. Работа тяжелая, а кормили плохо, Когда пасли табун, питание тоже было скудное, но там они с Тайчу-Кури чувствовали себя вольными людьми, и работа была не столь обременительная. Надо же было этим меркитам налететь именно на их табун! Жизнь никак не ладится. Или уж у нее такая злосчастная доля, или чем-то сильно прогневила духов Хучу был хорошим мужем. Любил, правда, поболтать впустую, сытно поесть, но с ним она, особенно в последние годы, не знала никакого горя. Только бы жить да радоваться. Кирилтух вздумал разорить Оэлун, и Хучу погиб. А все то, что они с ним успели нажить, забрали нукеры. Теперь они с сыном черные рабы. И так, кажется, будет до конца жизни. Ну, ее жизнь прошла - ладно. Утерянное не вернешь, гнилое не пришьешь. А вот жизнь Тайчу-Кури только начинается. Славный парень, коренастый, крепкий, очень похожий на своего отца, но, пожалуй, красивее, чем он-как будет жить ее Тайчу-Кури? Он родился на старой, вылезшей овчине, носит одежду из старой, рваной кожи, спит под латаным одеялом - неужели так будет всю жизнь? У него нет ни коня, ни седла, ни юрты. Придет время жениться, не на чем привезти невесту, не из чего постелить постель. Булган горестно вздыхала, в тысячный раз думая одну и ту же думу, а руки сами собой крутили, мяли, терли овчину с белой пушистой мездрой и курчавой мягкой шерстью. Тайчу-Кури выделывал овчины крюком на улице. Правая нога поднималась и, опираясь на ремень крюка, будто на стремя, медленно опускалась. Солнце освещало его голую потную спину, загоревшую до черноты. - Сынок, а сынок! Ты бы отдохнул. Тайчу-Кури вошел в юрту, зачерпнул из кадки воды, выпил целую чашку, зачерпнул вторую и вылил себе на грудь. - Сейчас бы кумыс пить или, на худой конец, дуг,- сказала она. - Ничего!- Тайчу-Кури вытер ладонью потное лицо, улыбнулся.- Ничего, и вода хорошо. Такой уж он и есть. Все ему ничего. Отшибли спину палками, вздулась подушкой, смотреть даже страшно, а когда она спрашивала его, больно ли, он отвечал почти так же, как сейчас. <Ничего. Когда били, было больно, а сейчас уже ничего>. - Ну, я пошел, мама. - Посиди, сынок, отдохни. Жарко. - Аучу опять будет ругаться. - Пусть ругается. Из сил выбиваемся, на них работая, а они и покормить не хотят. Их сынки в твои годы только одно и знают - забавляться, носиться по степи без дела. - Ну что ты, мама, меня с ними равняешь! - Не равняю. А все же злость берет! Из-за них житья нет. Если бы не Таргутай, твой отец был бы жив, и мы бы не бедствовали. Булган расстроилась, бросила овчину, вышла на улицу. К юрте приближались два всадника - Аучу-багатур и сын Таргутай-Кирилтуха Улдай. Между ними шел с кангой на шее высокий молоденький парень с очень знакомым лицом. Парень смотрел из-под широкого лба злыми серыми глазами. Рыжие жесткие волосы клочьями топорщились на голове. Неужели это сын Есугея? - Принимай гостя, Булган!- Концом рукоятки плети Аучу подтолкнул в спину парня.- Где твой сын? - Я здесь,- Тайчу-Кури вышел из юрты, почтительно поклонился Аучу и Улдаю. - Этот парень будет жить с вами. Если он убежит, ты ответишь головой. Так же, как и ты с матерью, он будет выделывать овчины. Следи, чтобы не бездельничал. Он твой раб. - Ты теперь большой господин!- осклабился Улдай, упитанный парень с толстыми, словно опухшими, верхними веками над маленькими веселыми глазами. - Он должен выделывать столько же овчин, сколько и ты,- продолжал Аучу-багатур.- Не выделает - будет бит палками. Каждая невыделанная овчина-две палки. Понятно? А тебе, Тэмуджин, понятно? - Я не буду выделывать овчины,- глухо сказал Тэмуджин.- Я не раб! Я сын высокородного родителя! Улдай засмеялся. - Мы тебе будем давать на выделку овчины не простых, а высокородных, овец! - Дурак!- сказал Тэмуджин. - Но-но, умный нашелся! Посмотрю, каким ты станешь через несколько дней. Они уехали. Тэмуджин сел на землю, привалился спиной к стене юрты, закрыл глаза. Под ресницами лежали темные тени, сухая кожа туго обтягивала скулы. Булган принесла воды, присела перед ним. - Выпей, сынок. Тэмуджин отодвинул руку с чашкой. - Не хочу. Дай что-нибудь поесть. Булган растерянно посмотрела на сына - в юрте не было ни крошки съестного. Только вечером она сможет получить у баурчи Таргутай-Кирилтуха немного молока и хурута. Тайчу-Кури в ответ на ее взгляд виновато потупился. - Может быть, я схожу к соседям? - Иди, сынок, к Сорган-Шира. Сорган-Шира делал для Таргутай-Кирилтуха кумыс и тарак ', у него всегда было в запасе что-нибудь съестное. Она надеялась, что сосед не откажет ради такого случая. И верно, Тайчу-Кури вскоре вернулся с большой чашкой творога и котелком кумыса. А следом пришел и сам Сорган-Шира, кривоногий мужчина с лысеющей головой, настороженно оглянулся и поклонился Тэмуджину. [' Т а р а к - молочный продукт.] - В моем сердце живет добрая память о твоем родителе. Булган с жалостью смотрела на тонкую шею Тэмуджина, до красноты натертую березовой кангой. Непонятно было, слушает он Сорган-Шира или его мысли далеко отсюда. Съев творог и запив его кумысом, он взглянул на Сорган-Шира, и в его глазах неожиданно промелькнули насмешливо-злые огоньки. - Если в твоем сердце так крепка память о моем отце, сними с меня колодку, дай коня и седло. А? Сорган-Шира снова боязливо оглянулся, крепко потер лысину. - Ты бы лучше .помалкивал, молодой господин, об этом. Неужели еще не понял, кто такой Таргутай-Кирилтух? Мы-то его хорошо знаем. - Лучшего господина вы и не заслуживаете! Смирный конь одинаково везет и хозяина и вора.- Тэмуджин отвернулся. Смущенный Сорган-Шира ушел домой. Булган пригласила Тэмуджина в юрту, отрезала от своего одеяла кусок овчины, подложила под колодку, чтобы она меньше натирала ему шею. Работать утром Тэмуджин не стал. Он сидел в тени юрты, подогнув колени, положив на них руки, на руки-голову, молчал; Тайчу-Кури, обливаясь потом, тер крюком овчины, время от времени просил его: - Ты хотя бы для виду поработай. Палками бить будут. Ох, и больно они бьют палками! - Молчи! Не буду я выделывать вонючие овчины. - Это не тяжело,- уговаривал Тайчу-Кури.- Видишь, я работаю, и ничего. - Ты - харачу. Ты для этого и рожден. Тайчу-Кури благодушно улыбнулся. - А слышал, что сказал Аучу-багатур. Я теперь вроде как твой хозяин. - Поговори еще так! Возьму твой крюк и тресну по башке! - Да я же шучу. Вот чудак какой! Если бы вправду я стал хозяином, разве стал бы держать в колодке и заставлять работать на себя! Иди куда хочешь, делай что хочешь. У меня свои руки есть. - Глупый ты парень, как я погляжу. Надоел своей пустой болтовней! - Может быть, и глупый,- охотно согласился Тайчу-Кури. Булган слушала их разговор, согнувшись над овчинами. Упрямство Тэмуджина было ей по душе. Только зря он думает, что ее Тайчу-Кури глупый. Он очень верно говорит. Если бы над человеком было поменьше всяких разных хозяев, если бы хозяева не захватывали людей друг у друга вместе с табунами и стадами, жилось бы много лучше. Несколько дней ни Аучу-багатур, ни Улдай не появлялись. Все эти дни Тэмуджин. не работал. Булган и Тайчу-Кури выбивались из сил, чтобы выделать все овчины. Но разве могли они сделать вдвоем то, что дали на троих? Булган со страхом ждала Аучу-багатура. Он пришел вместе с Улдаем и тремя нукерами. Все были навеселе. Сытое лицо Улдая пылало, Аучу, напротив, был бледен, только малиновый шрам на покатом лбу горел, словно раскаленный. Они пересчитали овчины. Четыре остались невыделанными. - Восемь палок мало!- с сожалением сказал Улдай.- Я думал, он больше заработает. Может быть, мы не будем его бить? Смотри, Аучу, своими высокородными руками он выделал овчины так хорошо, что я, пожалуй, велю из них сшить шубу себе. - Отведав палок, он будет выделывать овчины и вовсе хорошо. Снимай штаны, Тэмуджин. Глаза Тэмуджина налились темнотой, стали почти черными. Казалось, он бросится на своих врагов, вцепится зубами в горло. - Штаны снимать он стесняется!- Улдай глумливо хохотнул. Тайчу-Кури поклонился Аучу багатуру. - Не трогайте его. Эти овчины не выделал я Мне нездоровилось. - Ты не выделал?- удивился Аучу, мутными глазами посмотрел на него, кивнул:- Хорошо. Нукеры, дайте ему восемь палок. Нукеры повалили Тайчу-Кури на землю, содрали штаны. Один сел на йоги, другой на голову, третий с придыханием, так, будто колол дрова, начал бить. - Раз, два, три...- отсчитывал удары Аучу. Булган зажала рот рукой, чтобы не закричать. Тэмуджин вздрагивал при каждом ударе, словно били его, а не Тайчу-Кури. Когда Аучу и Улдай с нукерами ушли, Булган упрекнула Тэмуджина: - Твое своенравие дорого обошлось моему сыну. И всегда так... Тэмуджин ничего не сказал. Но утром взял крюк и с остервенением начал драть овчину. Он был непривычен к этой работе, ему мешала тяжелая канга, однако до обеда ни разу не передохнул. Сердце Булган отмякло. Она сходила к Сорган Шира, выпросила сыру и тарака, накормила ребят досыта, сказала: - Вы сильные парни. Будете дружно работать, будет время и для отдыха А уж я позабочусь, чтобы вам не было голодно. И в этот раз Тэмуджин промолчал. Вечером, укладываясь спать, Тайчу-Кури лег было на отбитую спину, охнул, перевернулся на живот. Тэмуджин засмеялся. - Не будешь, дурак, подставлять за других свою спину! - А-а, ничего. Мне это не в новинку. IX Багряно пламенели молодые кусты черемухи, желтела, осыпалась листва с берез и осин. Лес осветлялся, становился неуютно-просторным, словно пустая юрта перед кочевкой. Оэлун шла по тропе, сгибаясь под тяжестью берестяного короба с ягодами Палый лист сухо шуршал под ногами, изредка звонко щелкала сломленная ветка. Раньше Оэлун боялась леса. Ей, дочери степей, он казался угнетающе тесным, полным неясных опасностей. Она боялась оставаться в нем одна. А теперь даже полюбила бродить одна по звериным тропинкам. Прежнего страха перед лесом не было. Давно поняла: люди опаснее и диких зверей, и злых духов. Сколько горя и страдания принесли они ей! По правде говоря, в ее жизни светлым было лишь детство. А все остальное... Сначала Есугей. Он привез ее в свою юрту силой. Смирилась, может быть, даже полюбила ею. Но каких душевных мук стоило это! Потом домогательства коротышки Отчигина. Потом Таргутай-Кирилтух. Он разорил, обездолил ее. В душе она примирилась и с нищетой, и с одиночеством. Все бы вынесла на своих некрепких плечах. Схватили сына. Что злого, худого сделал Тэмуджин? Чем прогневили небо она и ее дети? Оэлун присела отдохнуть на валежину, сняла короб, растерла натруженные плечи. Из-под колоды выбивался говорливый родник. Наклонилась над ним. Вода была холодной, от нее ломило зубы. Над головой с криком пролетела суетливая сойка. Лист осины упал в воду родника, закачался, прибиваемый течением к травянистому берегу. На минуту Оэлун позабыла все свои горести. Ей хорошо было сидеть и слушать лопотание родника, смотреть на деревья, на зеленые блестящие листочки и ярко-красные ягоды брусники, чувствовать томящую усталость во всем теле. Много ли нужно человеку для счастья? Если бы дома был Тэмуджин, если бы злобный Таргутай-Кирилтух оставил ее в покое, она бы ничего больше не желала. Дети стали большими, все они здоровые, крепкие ребята, голод им уже не угрожает - что еще нужно? Так нет, привязался этот проклятый Таргутай-Кирилтух! Что он сделал с ее Тэмуджином? Ни днем, ни ночью не может она забыть о старшем сыне. Болит, кровоточит материнское сердце. Может быть, Тэмуджина уже нет в живых? Взвалив короб на плечи, Оэлун стала спускаться вниз, в долину. Лес становился все реже. Наконец вдали за ветвями берез она увидела пасущихся лошадей, юрту. У юрты, возле коновязи, топтались два подседланных коня. Кто это? Что, если снова люди Таргутай-Кирилтуха? Придерживая руками заплечные ремни короба, она почти бежала Ремешок, стягивающий волосы на затылке, развязался, они рассыпались, лезли в глаза. Прямо с коробом протиснулась в юрту, откинула волосы. У очага сидели Мунлик и его сын - шаман Теб-тэнгри. Она c облегчением перевела дух, но тут же встревожилась снова: с какой вестью приехал Мунлик? Хоахчин помогала ей снять короб, участливо заглядывая в лицо. - Устала, фуджин? Ой-е, какое у тебя лицо! Сейчас покормлю... По тому, как вела себя Хоахчин, она поняла, что ничего страшного нет. Случись что с Тэмуджином, она бы не стала говорить о ее усталости. И все же не удержалась, спросила у Мунлика: - Что с моим Тэмуджином? - Теб тэнгри видел его два дня назад. - Как он там? - она повернулась к шаману. - Ходит с кангой на шее,- сказал Теб-тэнгри - Черным рабом, будто пленного врага, сделал его Таргутай-Кирилтух... Оэлун, закрыв глаза, увидела сына, высокого, худого, с тяжелой колодкой на тонкой шее, л закусила губу, чтобы не расплакаться. Хоахчин подала ей свежего овечьего сыру и чашку кислого молока, но Оэлун не могла есть. Невыплаканные слезы комом застряли в горле. Бедный Тэмуджин. За какую вину мается? Как все это терпит мать-земля, не разверзнется под ногами мучителей, не проглотит их!.. Она подняла голову и увидела глаза Мунлика. В них было сострадание и глухая печаль. - Оэлун, я хочу съездить к кэрэитам,- сказал он. - Зачем?- душевно болея за сына, спросила она. Мунлик осторожно потеребил узкую, длинную бороду. - Надо же как-то освобождать Тэмуджина... Хан Тогорил, думаю, не забыл, что он был клятвенным братом Есугея, что Есугей возвратил ему отнятое ханство. - Ты затеваешь войну? - И без того у Таргутай-Кирилтуха и Тогорила нет мира Правда, и войны тоже нет. Набегают друг на друга А до войны дело не доходит - побаиваются друг друга Надо скрытно привести воинов Тогорила сюда и ударить прямо в сердце улуса тайчиутов - на курень Таргутай-Кирилтуха. - Нет, Мунлик, нет - Оэлун медленно качнула головой, ладонями сжала виски - Мы пробовали драться - ну и что? Зря погибли люди. Война - всегда кровь. И сироты Разрушенные очаги Ограбленные юрты. Война-огонь в степи, сжигает и худые, и хорошие травы. - Как же вызволить Тэмуджина? - Не знаю... Но не води сюда кэрэитов. Уж лучше я поеду к Таргутай-Кирилтуху, паду перед ним на колени, буду слизывать пыль с его сапог. Неужели у него нет сердца? Неужели не отпустит Тэмуджина? Шаман улыбнулся жалостливо, мягко, как улыбаются умудренные жизнью взрослые, слушая неразумные речи детей, проговорил. - Не отпустит. Когда орел-хищник когтит ягненка, блеяние овцы не остановит его. Но и воинов Тогорила сюда вести нельзя. Он не оставлял матери никаких надежд Оэлун растерянно и просяще глянула на Мунлика, будто призывая заставить замолчать шамана-сына. И Мунлик, все более туго накручивая на палец прядь бороды, все более жестко подергивая ее, сказал Теб-тэнгри: - Воинов хана вести нельзя, просить Кирилтуха не следует-как же быть? Что-то я тебя не пойму, сын. Ты отдалился от всех нас, слишком много времени проводишь у юрты Таргутай-Кирилтуха. Твоих дум я не знаю. - Конь хочет быть первым среди скакунов, мужчина - среди воинов, шаман - среди тех, кому ведомы тайны неба,- вяло, с неохотой, как о чем то давно известном, сказал Теб-тэнгри; заметив, что отец ничего не понял, добавил:- Резвость коня проверяется скачкой, отвага воина - сражением, сила шамана - умением полонить ум могущественных. - Поло-онить,- протянул Мунлик.- Таргутай-Кирилтух кровный враг нашего рода! Ты забыл, что копье его нукера прервало земной путь моего отца и твоего деда Чарха-Эбугена? Поло-онить... Чего же ты добился? - Ничего,- нехотя ответил шаман.- Таргутай-Кирилтух прогнал меня. - Так тебе и надо! На время все замолчали, и Оэлун острее прежнего почувствовала свое бессилие, свою обреченность. Лоб Мунлика бороздили трудные думы, но он молчал. А когда заговорил, в его голосе не было уверенности: - Может быть, нам помогут твои родичи - олхонуты? Или ваш сват Дэй-сэчен? - Чем они нам помогут? Пока у нас один помощник и заступник - ты, Мунлик. В его лице что-то дрогнуло, казалось, он всей душой потянулся к ней, в печально-ласковом взгляде было много невысказанного. Ничего такого она раньше не замечала, и это удивило, даже почему-то встревожило. Скрывая неловкость, наклонилась над столиком, стала разламывать кусочек сыру, а когда снова подняла голову, лицо Мунлика было прежним, озабоченно-строгим. - Не ищите помощи у кэрэитов и олхонутов,- сказал Теб-тэнгри, помедлил, как будто сомневаясь, нужно ли говорить об этом, продолжал, переводя взгляд с отца на Оэлун:- Надо искать помощи в самом курене Таргутай-Кирилтуха. Там есть люди, которые помнят Есугея. И я не зря кручусь в курене. - Что люди...- вздохнула Оэлун.- Они такие же невольники, как мой сын, только без канги на шее. А ты... Ну что можешь сделать ты, Кокэчу? Она назвала его прежним, детским именем. Для нее он и не был Теб-тэнгри, шаманом, чье имя известно во многих куренях. - Будет на то воля неба, я сделаю все, что нужно,- сказал шаман и вышел из юрты. Они с Мунликом остались вдвоем. Сидели, разделенные столиком. Оэлун разламывала сыр на крошки, складывала их горкой. Две слезы скатились по щекам и упали на крышку стола. Х Ночью выпал снег, и все юрты куреня были белыми. В стылом воздухе пахло дымом и жареным мясом. Тэмуджин постоял, втягивая ноздрями запахи сытости и благополучия, взял пешню, положил на плечо - железо глухо стукнулось о колодку. Свежий, неулежавшийся снег тихо поскрипывал под разбитыми унтами с вылезающими из дыр травяными стельками. На тропе, бегущей к реке, не было ни одного следа, и она резко выделялась чистой белизной. Только что рассвело. Зимнее небо было неприветливым, серым. С низовьев реки тянул ветерок, и Тэмуджину в его дырявой короткой шубейке стало холодно. Он, согреваясь, сбежал на реку, прокатился по льду, распахивая унтами мягкий снег. Возле ледяного корыта для водопоя животных из-под снега чернели кучи конского и коровьего навоза, на голубоватом осколке льда трепыхался примерзший клок овечьей шерсти. Дальше стлалось ровное, запорошенное снегом поле льда. Тэмуджин вспомнил игру в бабки на Ононе, и тоска тупо толкнулась в сердце. Какое счастливое было время! Где сейчас Джамуха-анда? Знает ли он о злой доле своего побратима? Недавно видел здесь Хучара. Вместе с дядей Даритай-отчигином они приезжали к Таргутай-Кирилтуху. Встретился с ними случайно. Шел с ведром воды, остановился, увидев незнакомых всадников. Оба в теплых шубах и лисьих малахаях на сытых лошадях ехали навстречу. Его напряженный взгляд заставил их остановиться. - Тэмуджин?- Хучар резко натянул поводья. - Племянничек!- завопил Даритай-отчигин.- Да за что же тебя так? Почему ты не дал мне знать? Они наговорили кучу хороших слов, пообещали выручить. Но он напрасно ждал. Не дождался ни освобождения, ни дяди с двоюродным братом. Не могли ничего сделать? Может быть, и так. Но хотя бы заехали, сказали, как и что, хотя бы дали кое-какой одежды. Вот тебе и родичи, вот тебе и люди одной крови. Каждый печется лишь о себе, о других подумать некому. Такими стали потомки Хабул-хана. Тэмуджин ударил пешней о лед, и ломкий звук удара покатился по реке. Из-под острия пешни вылетали ледяные брызги, секли лицо. Раздолбив прорубь, он очистил, углубил корыто и кожаным оледенелым ведром стал черпать воду. К водопою потянулся скот. Лошади в серебре инея подходили к корыту, шумно втягивали воду и резво, играя селезенкой, бежали на пастбище. С