тепенно, лениво спускались к воде быки и коровы, теснясь, дробно стуча копытами, сбегали овцы, толстые в своих теплых шубах. Тэмуджин черпал и черпал воду. Брызги, падая на унты, на кожаные штаны, на полы шубенки, застывали, и скоро одежда, унты залубенели, перестали гнуться. Напоив скотину, он обколотил палкой лед с одежды и пошел в курень. Тайчу-Кури уже, наверное, запряг быков и ждет его. Надо ехать в лес за дровами. Возвратятся из лесу, будут возить воду к юртам нойонов, а вечером нужно снова поить скотину. После водопоя он должен зайти к Аучу-багатуру или Улдаю, рассказать, что сделал за день. Это самое трудное. Из куреня с шумной ватагой нукеров выезжал на охоту Таргутай-Кирилтух. Промерзшие за ночь кони нетерпеливо перебирали ногами, уминая рыхлый снег. Тэмуджин свернул с дороги, остановился, пропуская всадников. К нему подлетел Аучу-багатур, зло крикнул: - Ослеп? Не видишь своего господина? Кланяйся! Тэмуджин смотрел мимо него, молчал. Он теперь всегда молчал, когда они ругали его или издевались над ним. Кланяться Таргутай-Кирилтуху? Нет! Выделывать овчины, рубить и возить дрова, собирать сухой навоз - пожалуйста. Но головы своей перед ними он, сын Есугея-багатура, не склонит. Он никогда не будет таким, как дядя или Хучар, не унизит своего рода. - Я кому говорю?! Конь Аучу-багатура, оскалив широкие зубы, храпя и обдавая горячим дыханием, теснил Тэмуджина в сугроб. Он попятился, упал, и тут же удар плети ослепил его. - Оставь!- сказал Таргутай-Кирилтух. Тэмуджин сел, вытер снегом лицо. Рубец, оставленный плетью, горел, из глаз бежали слезы. Увидев его, Булган охнула. - Это кто же тебя так? Они? - Они,- глухо подтвердил Тэмуджин.- Злобный пес Аучу. В юрту вошел Тайчу-Кури. От его задубевшей на морозе шубы струился дымок. Он протянул руки к огню, потер ладони, крякнул. - Холодно как сегодня.- Поднял глаза на Тэмуджина.- Ой, что это? - Оса укусила,- Тэмуджин гладил пальцами ноющий рубец. - Ос зимой не бывает. - Молодец, Тайчу-Кури, все знаешь! Не оса - дурная муха. На них ни зимой, ни летом погибели нету. - Верно, дурные мухи!- подхватила Булган.- На кого взгляд упал, того и жалят.- Она понизила голос:- В народе ходят слухи - недолго осталось властвовать Таргутай-Кирилтуху. Шаману Теб-тэнгри открылось будущее. Владеть улусом станет человек с рыжими косами и серыми, как яйца жаворонка, глазами. У тебя, Тэмуджин, голова рыжая. Вот глаза.... Не всегда серые. Бывают зелеными, как молодая трава, темными, как ночью вода. Но я все равно думаю: не ты ли будешь нашим повелителем? - Зачем такие разговоры, мама?- с укором сказал Тайчу-Кури.- Дойдет болтовня до ушей Таргутай-Кирилтуха - не жить Тэмуджину. - Это не болтовня. Сорган-Шира сам говорил с шаманом. - Добро бы так, но лучше об этом, мама, помалкивать. Ты, Тэмуджин, оставайся дома. В лес я поеду без тебя. - Один не нарубишь столько дров. - Я нарублю. Тэмуджина всегда удивляла готовность Тайчу-Кури взваливать на себя чужую работу. В душе он даже презирал парня за это, считая его услужливость свойством природного раба. Но сейчас был ему благодарен. Что станет с лицом, если целый день пробыть на морозе? Он лег в постель, прикладывал к рубцу клочья шерсти, намоченные в холодной воде, думал о словах Булган. Если бы слухи были правдой! А почему бы им не быть правдой? Самим небом его род, род Кият-Борджигинов, предназначен повелевать другими. Так говорил ему еще отец. и Дэй-сэчен, его будущий тесть, говорил то же самое. Вечером Аучу-багатур прислал за ним нукера. Аучу ужинал. На столе в деревянном блюде высилась гора мяса, стоял котелок с подогретой архи. Аучу пил вино прямо из котелка, кряхтел, смачно обсасывал косточки молодого барашка. Блестели крепкие белые зубы, лоснилось потное лицо, ярко лиловел шрам на покатом лбу. Тэмуджин стоял у порога, чуть склонив голову, чтобы колодка не давила на горло. - Надо было тебя побить как следует, но наелся, вставать не хочется.- Аучу вытер руки о штаны, всмотрелся в распухшее, обезображенное рубцом лицо Тэмуджина, и его губы сложились в ухмылку.- Хорошо я тебя дернул? - Хорошо,- подтвердил Тэмуджин. Страха перед Аучу-багатуром не было, Тэмуджин смотрел на него со спокойной ненавистью. - Ты хочешь есть?- неожиданно спросил Аучу. - Нет, я не хочу есть. - А выпить? - Не хочу и пить. - Видишь, как хорошо тебе живется. И сыт, и от выпивки отказываешься, и в лес сегодня не ездил. Дурак Тайчу-Кури работает за тебя. - За меня никто не работает. Я не нанимался к вам работать. - Ты сегодня разговорчивый. Может быть, до тебя дошли кое-какие слухи? А? Не радуйся Мы вырвем шаману его лживый язык, и слухов не будет. А тебе надо понять вот что. Случается, богатый в один день становится нищим, сильный - немощным. Наоборот, запомни, никогда не бывает. Господин нередко становится рабом, но раб господином - никогда. Не поймешь этого, до конца своей жизни не снимешь колодку. - А если сниму? Ты, Аучу-багатур, слуга моего отца, не задумывался над тем, что будет с тобой тогда? Отхлебнув архи, Аучу зубами оторвал от кости кусок мяса, прожевывая, трудно ворочал лоснящимися челюстями, говорил невнятно: - Я твоему отцу служил честно. Его не стало - служу Таргутай-Кирилтуху. Хуже или лучше он твоего отца - не мое дело. Я знаю одно: его благополучие - это и мое благополучие. И таких, как я, тут много. Вот почему ты никогда не снимешь кангу! Аучу-багатур был почти благодушен, не кричал, как обычно, не издевался, и от этого его слова звучали для Тэмуджина с особой силой. В них была страшная для него правда. - Из уважения к памяти твоего отца дам один совет: смирись со своей участью, тем облегчишь судьбу. Может быть, я сумею чем-то помочь тебе. Тэмуджин повел плечами. Невыносимо давила колодка. Рубец стянул кожу лица, слезился запухший глаз, дразнил запах мяса. Почувствовал себя маленьким, растоптанным и, боясь своей слабости, сказал с вызовом: - Мне не нужны ни твои советы, ни твоя помощь. - Как хочешь... В юрту к дураку Тайчу-Кури больше не вернешься. Будешь работать у кузнеца Джарчиудая. Помашешь молотом - умнее станешь. Нукер привел Тэмуджина в маленькую юрту, тускло освещенную гаснущим очагом. Кузнец Джарчиудай, пожилой человек с клочковатыми бровями, угрюмо вгляделся в обезображенное лицо Тэмуджина, проворчал скрипуче. - У-у, рожа то какая! Я просил подручного, а вы даете разбойника. Веди его обратно. - Я ничего не знаю,- сказал нукер.- Говори с Аучу-багатуром. - И поговорю! Неужели не нашлось порядочного человека?- нудно скрипел кузнец. Нукер, посмеиваясь, ушел. Кузнец подбросил в очаг сухих лучин. Пламя вспыхнуло, осветив юрту с черными от копоти решетками стен. За очагом на постели, вытаращив любопытные глаза, сидели мальчик лет десяти и подросток. - Джэлмэ, бездельник, ты чего сидишь? Принеси аргала. Подросток сунул ноги в большие гутулы, вышел. Кузнец повернулся к Тэмуджину: - А ты почему стоишь, будто столб коновязи? Пришел - раздевайся. Сняв шубенку, Тэмуджин положил ее у порога. Кузнец скосил на него угрюмые глаза, приказал мальчику: - Чаурхан-Субэдэй, повесь шубу. Нойон даже в колодке любит, чтобы за ним ухаживали. Если до этого Тэмуджин думал, что кузнец принимает его за обычного колодника и потому так ворчит, то теперь стало ясно: он хорошо знает, кто перед ним. Тоже, видать, верная собака Таргутай-Кирилтуха. Мальчик поднял шубенку, но не смог дотянуться до вешалки. Тэмуджин отстранил его, повесил сам, сел к очагу. Джэлмэ принес и аргала, и дров, бросил в огонь смолистое полено, пламя сразу поднялось почти до самого дымохода. В юрте стало тепло, даже жарко. Джарчиудай разогрел на огне суп - остатки ужина, поставил перед Тэмуджином, коротко приказал: - Ешь! В котелке плавали желтые блестки жира и темные крошки приправы - дикого лука - мангира. Тэмуджин проглотил слюну. Надо было бы, как и в юрте Аучу-багатура, отказаться от угощения. Но очень уж хотелось есть. Презирая себя, стал хлебать суп. Джэлмэ подсел к нему. потрогал руками колодку, спросил. - Тяжелая? - Вот наденут на тебя - узнаешь. Джэлмэ не смутился. Сел еще ближе, шепнул: - Ты нашего отца не бойся Он сердитый, но хороший. - Тому, кто упал в воду, бояться дождя нечего,- хмуро ответил Тэмуджин. Утром пошли работать. Кузница была в соседней юрте. У маленького горна с кожаным мехом на обожженной чурке стояла наковальня, возле нее на крючках висели клещи, молоточки, у дверей кучей лежали ржавые железные обломки. Джарчиудай заставил Тэмуджина разжигать горн, сам гремел железом у наковальни, искоса смотрел за его работой Тэмуджин надавил рукоятку меха, воздух с шумом ворвался в горн, пламя загудело, охватывая угли. Он надавил на рукоятку сильнее, и горячие угольки брызнули во все стороны. Кузнец шагнул к нему, плечом отодвинул от меха, стал качать сам. Воздух из меха пошел ровной, беспрерывной струей. - Вот так и качай! Ничего не умеешь! Здесь, на работе, кузнец был совсем невыносим. Ругался без конца Джэлмэ приносил в кузницу угли, воду, железо, подмигивал Тэмуджину, как бы спрашивая: <Достается тебе?> Тэмуджину долго не удавалось правильно бить молотом по раскаленному куску железа. Удары получались либо слишком слабые, либо слишком сильные, либо не очень точные. Кузнец выходил из себя, выхватывал из его рук молот, кидал на землю, топал ногами. - Прогоню! Заставлю Аучу избить тебя палками! Из сынка нойона подручный как из осла скакун. - Нойон должен быть воином, не кузнецом!- запальчиво возразил Тэмуджин. - А кто воину кует меч, наконечник копья и стрелы?- Лохматые подпаленные брови тучей нависли над суровыми глазами,-А кто делает стремена для седла, удила для узды? Все эти вот руки?- Он ткнул под нос Тэмуджину руку с черной, задубелой кожей и кривыми, обломанными ногтями.- Что даете нам вы, нойоны? Оружие, которое мы куем на врагов, подымаете друг на друга и проливаете кровь наших братьев. - При чем тут я? - Как при чем? Дай тебе волю - лучше других будешь! - Уж таким, как Таргутай-Кирилтух, не буду! - А каким? Сам не знаешь. Бери молот. Вечером, как всегда, Тэмуджин собрался идти к Аучу-багатуру. Кузнец не пустил его. Утром Аучу сам приехал в кузницу, спросил: - Почему не пришел? - Ты у меня спрашивай,- сказал кузнец.- Ты его дал мне, я за него отвечаю. Будет ходить взад-вперед. Работать надо, а он будет ходить. - Ладно,- милостиво согласился Аучу,- держи его в строгости. - Нет, беличьим хвостом по щекам гладить буду! Аучу-багатур засмеялся. - Мне говорили: ты учишь его так, что весь курень слышит. Так делай и впредь. - Без тебя знаю! Тэмуджин готов был поклониться старику в ноги: он избавил его от ежедневных унизительных разговоров с Аучу-багатуром и Улдаем. Но он не поклонился, даже не поблагодарил, вместо этого вечером остался в кузнице и, превозмогая усталость, махал молотом, овладевая умением бить точно, соразмерять силу удара. Ему не хотелось, чтобы кузнец считал его никуда не годным и ни на что не способным. Джарчиудай оценил его старание, ругался реже, хотя был таким же вредным и колючим. Но, как заметил Тэмуджин, кузнец и своих сыновей, особенно Джэлмэ, не щадил. И всем от него доставалось. Он не стеснялся поносить и Аучу, и самого Таргутай-Кирилтуха. Его суждения о людях были меткими и злыми... Здесь Тэмуджин начал понимать, что его собственные суждения о жизни, о людях были слишком уж простенькими, детскими. Давно ли он любил всем напоминать с заносчивостью: <Я - сын Есугея!> Тут, под суровым взглядом Джарчиудая, подобные слова застревали в горле. Тут эти слова ничего не стоили. И чем глубже он понимал всю непростоту жизни, зависимости людей друг от друга, тем сильнее хотелось вырваться отсюда. Ни днем, ни ночью не оставляли его мысли о побеге, и тоска о родных, о воле давила на сердце тяжелее, чем колодка на плечи. XI Теплый ветер великой Гоби слизал снега, и на склонах щебнистых сопок заголубели цветы ургуя, в низинах, прогретых солнцем, просеклась молодая трава; среди метелок седого дэрисуна, обтрепанного зимними буранами, бойко шныряли суслики; высоко в небе, чуть пошевеливая крыльями, парили коршуны, сытые, равнодушные к легкой добыче; от озера к озеру по извечным путям тянулись несметные стаи перелетных птиц, и вечерние сумерки гудели от шума крыльев, гогота, кряканья, посвиста; табунные жеребцы, зверея от ревности, носились по степи, отгоняя от кобылиц бродячих соперников; налив кровью глаза, взрывая копытами землю, бодались быки; звенели первые, редкие еще комары. И эти звуки, и запахи ветра великой пустыни беспокойно-томительной радостью входили в душу Тайчу-Кури. В стороне от куреня, у родника, выбегающего из леса, стояла одинокая юрта. Тайчу-Кури направился к ней. Он был бос, и ступни ног, привыкшие за зиму к обуви, покалывала сухая трава, но до чего же хорошо было идти вот так, ощущая подошвами траву и прохладу сырой земли. Он уже подошел к юрте, когда из-за нее, злобно лая, вылетел тощий пес, рванул Тайчу-Кури за штаны. Лягнув собаку пяткой в бок, Тайчу-Кури бросился в сторону, но она снова вцепилась в штаны Из юрты прибежала девушка, закричала на собаку, и та, опустив хвост, повизгивая, потрусила в сторону. - Укусила?- Девушка остановилась рядом с Тайчу-Кури. - Нет. Только вот штаны... Тайчу-Кури выставил вперед правую ногу. Ветхие, много раз чиненные штаны из козьей кожи были разорваны от колена до низа. Девушка засмеялась. Один верхний зуб у нее был с заметной щербинкой, от этого она показалась Тайчу-Кури некрасивой. На ней был халат из дешевенькой ткани, с засаленным подолом и обтрепанными рукавами. - Ты идешь к нам?- спросила девушка. - Да, мне нужен хозяин этой юрты. - Он мой дедушка. Но его сейчас нет, тебе придется подождать. А пока давай я зашью штаны. - Мне их снять? - Вот еще!- Девушка покраснела, пошла в юрту. Тайчу-Кури тоже покраснел, поняв, что сказал глупость. И ему: стало весело от этой своей глупости. Покрутил головой, сел на березовый обрубок у входа в юрту. Девушка принесла нитки из сухожилий, иголку, стала перед ним на колени,-принялась за работу. Он смотрел на ее тонкие, проворные пальцы с выпуклыми ногтями, на неровный пробор в гладко зачесанных волосах, на розовые уши, и 'ему вдруг захотелось сжать в руках ее пальцы, слегка подергать за уши или за волосы. Но он боялся, что девушка может рассердиться, и сидел неподвижно. - У тебя есть отец?- спросил он. - Нет. Его убили татары. - А мать? - Мать увели в плен меркиты. - Кроме дедушки, у тебя никого нету? - Никого... - А у меня есть мать,- сказал Тайчу-Кури и, подумав, что это звучит хвастливо, поправился:- У меня, кроме матери, тоже никого нет. Мой отец тоже был воином Есугей-багатура, но его убили не татары, а нукеры Таргутай-Кирилтуха. Он замолчал, положил руку на ее голову, провел по волосам. - Ты чего?- Она подняла голову, в черных блестящих глазах было удивление. - У тебя волосы гладкие-гладкие. Ты их маслом смазываешь? - Нет, они сами по себе такие. - А у меня жесткие. Прямо как на хвосте у быка.- Он наклонился, взял ее руку и приложил к своей голове. - И верно,- сказала она, убирая руку.- У кого волосы жесткие, у того и характер жесткий... - А я не знаю, какой у меня характер... А у тебя? - И я не знаю.-Она откусила нитку, провела ладонью по шву.- Ну вот, опять как новые. Улыбнулась лукаво. Ее лицо с широко расставленными глазами и маленьким, чуть вздернутым носом на этот раз нисколько не портил зуб со щербинкой. Тайчу-Кури стукнул девушку по плечу, со смехом сказал: - Сколько времени сидим с тобой, а я даже не спросил, как твое имя. Ну, скажи, не дурак ли? - Меня зовут Каймиш. На пригорке среди редких осин показался старик с вязанкой тонких палок за спиной. Пес вертелся вокруг него, прыгал, весело крутил хвостом. Каймиш побежала навстречу деду, взяла у него вязанку, взвалила на свои плечи. Тайчу-Кури только сейчас вспомнил, что пришел сюда по делу, встал, сдержав вздох, сказал: - Меня послал сын Таргутай-Кирилтуха Улдай. Он велел тебе сделать для него сто стрел. Дед равнодушно посмотрел на Тайчу-Кури, ничего не ответил. Он был очень стар. Худое, с выпирающими скулами лицо изрезали морщины, редкие волосы усов и бороды были уже не белые, а желтые, как прошлогодняя трава. И халат, и гутулы на нем тоже были старые, в заплатах. Он устало присел на березовый обрубок. - Садись, парень. Или торопишься? Тайчу-Кури сел. Солнце склонилось к закату, тени от сопок и юрт легли на степь длинными полосами, в синем небе висело облачко с золотым боком. Пес подошел к старику, положил голову на его колени, розовым языком лизнул руки, оплетенные темными узловатыми жилами. - Сделаю я стрелы Улдаю,- сказал старик.- Попробуй не сделать! Каймиш разожгла возле юрты огонь, стала готовить ужин. Старик достал из вязанки березовую палку, прижмурив один глаз, внимательно осмотрел - прямая ли, начал сушить над огнем. - А мне можно?- спросил Тайчу-Кури: ему очень хотелось быть полезным старику. - Попробуй. Только у тебя ничего не получится. Стрелу сломать, потерять ничего не стоит. А сделать... Вот полдня проходил, а сколько палок срезал? Штук двадцать, не больше. Палка должна быть без сучьев, с прямослойной древесиной. Хорошее древко стрелы получается из березы. Еще лучше - из степной карганы. Но за карганой надо далеко ходить, а у меня сил маловато. - Ты покажи, какие палки нужны,- сколько хочешь нарежу. Мне это ничего не стоит... - Спасибо. Ты добрый парень.- Старик поворачивал палку над пламенем, и она дымилась, шипела. - А почему на солнце не сушишь?- спросил Тайчу-Кури. - Огонь лучше. Стрела, высушенная на огне, будет прямой и гибкой. Разговаривая со стариком, Тайчу-Кури все время поглядывал на Каймиш. Иногда их взгляды встречались, и тогда Тайчу-Кури весело улыбался. После ужина старик очистил палку от обгоревшей коры, тщательно срезал все неровности, на одном конце сделал полукруглый вырез, другой заострил и подогнал его к железному наконечнику. - Готово?- спросил Тайчу-Кури. - Нет, еще нет. Надо сварить рыбий клей и приклеить наконечник. И оперение надо приклеить. Самое лучшее оперение получается из крыльев орла. Но если нет орлиных, сойдут крылья лебедя, луня, вороны, даже сойки. После всего этого древко стрелы надо зачистить так, чтобы оно было гладким и блестящим, будто покрытое китайским лаком. Зачищает стрелы лучше, чем я сам, моя внучка. - Ты научил меня, дедушка... - Научил, верно. Пальцы у тебя чуткие. Когда я был молодым, мои пальцы тоже находили неровности, которые не видит самый острый глаз. Стемнело. Тайчу-Кури пора было возвращаться домой, но идти не хотелось. Старик словно угадал его мысли, сказал: - Если хочешь, приходи к нам каждый день. Я буду учить тебя делать стрелы. - О, я очень-очень хочу научиться делать стрелы!-обрадовался Тайчу-Кури. Старик посмотрел на него, на внучку, морщинки собрались у смеющихся глаз: - Каймиш тоже хочет, чтобы ты научился. А, Каймиш? Девушка опустила глаза, стала поправлять головни в огне. - Ну, иди проводи парня, а то собака укусит. В нескольких шагах от огня было так темно, что Тайчу-Кури не видел Каймиш, только слышал ее ровное дыхание и шелест травы под гутулами. - Я буду к вам приходить?- спросил он. - Как хочешь. Только...- Она засмеялась.- Штаны покрепче надевай. - Ничего, ты зачинишь?- тоже смеясь, ответил он,- Да и нет у меня других штанов. Он протянул руку, обхватил девушку за шею, притянул к себе. Но Каймиш вырвалась, толкнула его и убежала. Он медленно пошел к огням куреня, останавливался, смотрел на крупные звезды, на огонек у юрты старика и чувствовал, как душа наполняется незнакомой для него радостью. Дома его ждали гости. В юрте у очага сидели Сорган-Шира и шаман Теб-тэнгри Мать упрекнула его: - Где ты ходишь? Я уже хотела тебя искать. - Я не теленок, мама, не потеряюсь. - Тайчу-Кури, ты видишь Тэмуджина?- спросил Теб-тэнгри. - Нет, с тех пор, как он работает у Джарчиудая, я его не вижу. Я к ним не хожу. Этот кузнец очень сердитый. Вот старик, делающий стрелы, хороший человек! - Подожди, Тайчу-Кури,- остановил его Сорган-Шира, понизив голос.- Теб-тэнгри приехал просить нас помочь Тэмуджину бежать отсюда. - Помогать надо было раньше, пока жил у нас. - Вот и я говорю то же,- сказал Сорган-Шира.- Теперь как поможешь? Каждому своя жизнь дороже чужой. Булган, сидевшая в стороне, поднялась, удивленно всплеснула руками. - Да вы что? Разве Тэмуджин перестал быть нашим природным господином? Разве его отец не оказывал милостей тебе, Сорган-Шира? Разве не в одежде Тэмуджина вырос ты, Тайчу-Кури? Теб-тэнгри, слушая Булган, одобрительно кивал головой. - Так, так... Какие времена настали: женщина говорит языком мужчины, а мужчина - языком женщины. Ты боишься за свою жизнь Сорган-Шира? А гнева духов не боишься? Вы знаете, что мне Таргутай-Кирилтух угрожал вырвать язык. Однако я пришел сюда, не испугался. Духи открыли мне: тот, кто будет помогать Тэмуджину, обретет покровительство неба. - Зачем так много говорить?- удивился Тайчу-Кури.- Помочь я всегда готов. Только как поможешь? Подумать надо. - Будем думать вместе,- сказал Теб-тэнгри. Было уже очень поздно, когда они закончили разговор. Теб-тэнгри и Сорган-Шира направились к юрте кузнеца Джарчиудая. Тайчу-Кури подождал, когда в ночи стихнут их осторожные шаги, посмотрел в ту сторону, где была юрта деда Каймиш. Там все еще мерцал слабый огонек. XII В шестнадцатый день первого летнего месяца на Ононе, как всегда, проводились состязания борцов, стрелков из лука и скачки. А за два дня до праздника меркиты напали на айлы пастухов Даритай-отчигина и Хучара, разграбили юрты, угнали много скота, увели с собой десять молодых парней и около двадцати девушек. Нукеры Таргутай-Кирилтуха могли перехватить меркитов, отбить людей и скот, но они не сделали этого. Кузнец Джарчиудай, узнав, как все было, ругался целый день. В плен к меркитам вместе с другими парнями попал его племянник, тоже умелый кузнец. - Видишь, какие вы нойоны!- говорил Джарчиудай Тэмуджину.- Собаки, когда волк нападает, вместе держатся, глупые овцы и те в кучу сбиваются. Только вы можете стоять в стороне и даже радоваться, когда с других летят клочья шерсти. Тэмуджину было не по душе, что Джарчиудай говорит о нойонах вот так, без разбору. Всех свалил в одну кучу и тут же, походя, причислил его к ним. Заспорил и, разгорячившись, даже начал защищать Таргутай-Кирилтуха. - Откуда тебе знать, почему он не напал на меркитов? А если сил не хватило! - Молчи!- прикрикнул кузнец.- Осилить меркитов ничего не стоило. Но Таргутай-Кирилтуху это невыгодно. Твой дядя Даритай-отчигин того и гляди уйдет из-под его власти. Что плохо для Даритай-отчигина, то на пользу Таргутай-Кирилтуху. Вот и выходит: одного нойона грабят, другой радуется. - Не может быть... Джарчиудай не дал ему говорить, свирепо глянул в лицо, спросил: - Почему ты здесь? Почему на твоей шее березовая канга? Почему тебя не освободит твой дядя Даритай-отчигин или двоюродный брат Хучар? Или Алтан? Или Сача-беки? Или Бури-Бухэ? Вон сколько у тебя родичей! А ты тут Надо было не березовую - железную колодку надеть на твою шею, раз ты такой малоумный! Кузнец притронулся к тому, о чем в последнее время с растущей обидой думал Тэмуджин. Почему его судьба безразлична для близких родичей? Или все они такие, как Таргутай-Кирилтух? Да и кто такой Таргутай-Кирилтух? Тоже человек одной с ним крови, тоже родич, хотя и не такой близкий, как Даритай-отчигин, Хучар, Алтай, Сача-беки и Бури-Бухэ. Неужели родичи не понимают, что, унижая его, Таргутай-Кирилтух унижает весь род? Верно говорят: где поселилась робость, оттуда ушла гордость. Перед праздником вечером к юрте Джарчиудая подскакал Аучу-багатур, резко осадил коня, нетерпеливым жестом руки подозвал Тэмуджина. - Рано утром вместе с Тайчу-Кури пойдешь на празднество. Будешь носить дрова, воду, чистить котлы. - Он будет помогать мне,- сказал Джарчиудай - Слуг у вас и без Тэмуджина хватает. - Но такой - единственный. Пусть те, кто заносится слишком высоко, посмотрят на него и подумают, какая участь ждет их, если воспротивятся воле Таргутай-Кирилтуха. А ты, кузнец, не суйся, когда тебя не спрашивают. Что-то больно уж часто свое своенравие выставляешь. Доберусь и до тебя. - Хотела лисица волком быть. Коня за хвост поймала, да зубы потеряла,- пробурчал кузнец. Шрам на лбу Аучу-багатура набряк, кожа на скулах натянулась. Но Тэмуджин ничего этого не заметил. Он предвидел, как будут пялить на него глаза любопытные и насмехаться недоброжелатели, стиснул зубы, замотал головой. - Не буду прислуживать! Это твое дело - ползать у ног Таргутай-Кирилтуха. Аучу-багатур поднял над головой плеть. Тэмуджин отскочил в сторону, и под удар попал Джарчиудай. Ветхий, сопревший от пота халат на его плече лопнул, но кузнец не сдвинулся с места, он будто окаменел, не мигая смотрел на Аучу-багатура. Тот с бранью умчался. Кузнец плюнул ему вслед, потер оголенное плечо. - Так награждают нас нойоны за острые копья и звонкие мечи. Джэлмэ, позови Сорган-Шира Поговорить надо... Сорган-Шира часто захаживал к Джарчиудаю, они подолгу о чем-то говорили наедине В последний раз разговор кончился спором. Сорган-Шира быстро вышел из юрты, испуганно оглядываясь и вытирая пот с лысеющей головы. А Джарчиудай долго после этого бубнил что-то под нос, сердито передергивал косматыми бровями. Когда пришел Сорган-Шира, кузнец пригласил его в юрту, закрыл за собой полог. Тэмуджин вместе с Джэлмэ и Чаурхан-Субэдэем остались сидеть у огня. В курене было шумно: люди готовились к празднику. Из степи подъезжали всадники, тянулись повозки. У белых юрт Таргутай-Кирилтуха горели большие огни, возле них толпились люди. Недалеко от куреня, там, где должны были состояться состязания, тоже горели огни - их разожгли гости из дальних куреней и айлов. Тэмуджину вспомнился тот праздник, где он участвовал в скачках. Как он радовался тогда красному халату, сшитому матерью, как не терпелось ему помчаться на гнедом по зеленому лугу, каким счастливым он был, оставляя позади наездников. И там проклятый Таргутай-Кирилтух впервые зло, несправедливо обидел его Если бы не он, угрюмый и безжалостный Таргутай-Кирилтух, его жизнь была бы совсем иной. - Ты возьмешь меня на праздник?- спросил у Джэлмэ Чаурхан-Субэдэй. Но и Джэлмэ было не до него Он все время прислушивался к глухим голосам в юрте, ему так хотелось узнать, о чем ведут речь отец и Сорган-Шира, однако разобрать слова было невозможно, а тут еще мешает брат. Полазал ему кулак. - Вот тебе праздник! Неотвязный, как чесотка. Джэлмэ встал и ушел от огня. - А вот я, когда вырасту большим, буду всех маленьких ребят брать на праздник,- с обидой в голосе сказал Чаурхан-Субэдэй. Тэмуджин, вспомнив своих братишек, обнял мальчика, подумал вдруг, что этот вечер, теплый, с яркими звездами над головой, с огнями в густой темноте, возможно, последний в его жизни. Он не будет прислуживать гостям Таргутай-Кирилтуха. Пусть лучше убьют. Если суждена такая жизнь, к чему она? От горестных дум, от жалости к себе хотелось плакать, и он все крепче прижимал к себе худенькое тело Чаурхан-Субэдэя, не хотел, чтобы мальчик видел слезы на его глазах. Из темноты неслышно подошел Джэлмэ, наклонился к Тэмуджину. - Они хотят, чтобы ты убежал домой. Тэмуджин не сразу понял смысл его слов, а поняв, встрепенулся. - Врешь? - Пусть злые мангусы вынут и съедят мою печень, если вру! Ты должен бежать, так они говорят. И все равно Тэмуджин не поверил. Скорей бел-камень сам по себе треснет, чем Джарчиудай станет думать о его побеге. Зачем ему рисковать своей головой? Нет, Джэлмэ что-то напутал. - А куда он побежит?- спросил у брата Чаурхан-Субэдэй. - Молчи ты, настырный!- Джэлмэ стукнул его по спине.- Сболтни где-нибудь! - Тэмуджин, скажи ему, чтобы не дрался. Я не маленький, не сболтну. - Не дерись, Джэлмэ. А ты, Субэдэй, конечно, не маленький, и ты никому ничего не скажешь. Даже отцу. Как хотелось бы Тэмуджину, чтобы Джэлмэ ничего не напутал! Он с нетерпением смотрел на двери юрты. В узкую щель пробивалась полоска света, голосов кузнеца и Сорган-Шира не было слышно. Они, видимо, стали говорить совсем тихо. Наконец Сорган-Шира вышел, настороженно огляделся и исчез в темноте. Тэмуджин ждал, что Джарчиудай позовет его. Но он позвал Джэлмэ и Чаурхан-Субэдэя. - Ложитесь спать. - А ты? А Тэмуджин?- спросил Джэлмэ. - Мы пойдем в кузницу. У нас есть работа. Кузнец правой рукой взял за воротник Джэлмэ, левой Чаурхан-Субэдэя, впихнул их в юрту. - Высунетесь - побью!- и опустил полог. В кузнице Джарчиудай молча осмотрел железный запор на колодке, взял клещи, молоток, вырвал штырь. Звякнув запором, колодка упала на землю. Тэмуджин постоял, растирая шею, сделал шаг и чуть не упал, потеряв равновесие без привычной тяжести на плечах. Сердце стучало гулко, неровно. Неужели воля? А Джарчиудай поднял колодку, протянул ее Тэмуджину. - Возьми. Сейчас ты снова наденешь ее. Утром пойдешь на праздник. Все нукеры будут крепко выпивши. Лучшего случая для побега не дождешься. Когда придет время, ты выдернешь штырь руками. Сорган-Шира приготовит тебе коня и пищи на дорогу. - Джарчиудай, ты хороший человек. Я этого никогда не забуду! - Сначала унеси ноги... - Мне бы только вырваться в степь на коне!- Тэмуджин зажмурился, тряхнул головой, пьянея от одной мысли о воле. Ночью он почти не спал. Мысли бежали, как горный ручей по камням, он ни на чем не мог сосредоточиться: то видел себя далеко от этих мест, среди родных людей, то вдруг начинал бояться, что побег не удастся, его поймают, будут бить, а может быть, даже лишат жизни. Едва в дымовом отверстии юрты посветлело небо, он поднялся, осмотрел колодку, увидел небольшой скол в том месте, где сидел штырь, замазал его пеплом и землей, чтобы никто не заметил. Проснулся и Джэлмэ. Выскочив из юрты, он знаками позвал Тэмуджина. - Ты убежишь сегодня. Я знаю. - Опять подслушивал? - Угу.- Джэлмэ протянул ему широкий короткий нож.- Возьми, пригодится. За Тэмуджином пришел Тайчу-Кури, и они отправились к тому месту, где должны быть состязания. Солнце только что взошло, над светлой лентой Онона, над прибрежными тальниками поднимался теплый прозрачный пар, в кустах щелкали и пели птицы. На месте празднества теснились телеги с неразборными юртами, стояли походные шатры, курились дымки под котлами Слуги готовили пищу, нойоны в окружении жен, детей сидели на войлоках, жмурились от яркого солнца, зевали и лениво потягивались. Прискакал Аучу-багатур, выбрал место для стоянки Таргутай-Кирилтуха, и Тэмуджин вместе со слугами ставил юрты. Потом баурчи нойона заставил его и Тайчу-Кури собирать сухие палки на дрова, чистить котлы, носить из реки воду. Он не давал им никакой передышки. Когда начались состязания, им не удалось посмотреть ни борьбу, ни стрельбу из лука, ни скачки. От грохота барабанов, от криков многоголосой, горластой толпы в ушах Тэмуджина стоял звон. Солнце поднялось высоко и пригревало все сильнее, колодка противно скользила по мокрым от пота плечам; сейчас, когда Тэмуджин знал, что может сбросить ее в любое время, она стала особенно ненавистной. И веселый шум праздника вызывал в нем злобу. После состязаний у юрт Таргутай-Кирилтуха собрались знатные гости, начался пир. Среди гостей были и родственники Тэмуджина: Даритай-отчигин, Хучар, Сача-беки, Алтан, Бури-Бухэ - все, как и он, потомки прославленного Хабул-багатура, его прадеда, первого хана монголов. Перед ними стояли чаши с вином и огромные деревянные блюда с мясом, а он, потный, в грязной и рваной одежде, с позорной и тяжкой колодкой на шее, словно черный раб, добытый копьем в чужих землях, прислуживает медлительному баурчи Таргутай-Кирилтуха. И ему, и им, и всем гостям понятен смысл происходящего. Отводит глаза Хучар; не сидит на месте, вертится, будто под ним не мягкий войлок, а подстилка из ветвей шиповника, Даритай-отчигин; хмурится коренастый крепыш Сача-беки; покусывает губы красавец Алтан; недовольно сопит силач и забияка Бури-Бухэ. И только всегда насупленный Таргутай-Кирилтух сегодня добродушен и приветлив. Для него Тэмуджин одна из стрел, выпущенных в супротивников. Это стрела, он видит, попала в цель. Что же, радуйся, Таргутай-Кирилтух! И вы, дорогие родственники, смотрите, как унижают одного из вас, смотрите и помните. Баурчи снова послал его за дровами. Он взял веревку, огляделся. Пирующие заметно захмелели, на него уже не обращали внимания. И он подумал, что больше сюда не вернется. Хватит. Будь что будет. Вместе с ним пошел и Тайчу-Кури. - Ты не ходи,- сказал он ему. - Аучу-багатур приказал ни на шаг на отставать от тебя. Замечать всех, кто попробует говорить с тобой. - И все-таки останься. Тайчу-Кури вытер потное лицо, посмотрел на солнце. - До ночи еще далеко. - О чем ты говоришь?- насторожился Тэмуджин. - Просто так.- Тайчу-Кури простодушно улыбнулся. Но Тэмуджин не поверил его простодушию. Он встревожился еще больше. Если Тайчу-Кури догадался о его замысле, догадаются и другие. Надо бежать, не теряя и мгновения. В кустах он выдернул из колодки штырь, бросил ее в траву. - Не надо, Тэмуджин!- забеспокоился Тайчу-Кури.- Рано еще. - Не твое дело! Твое дело молчать. - Ладно,- уныло согласился Тайчу-Кури.- Только ты свяжи меня и стукни по голове колодкой. Тэмуджин захлестнул веревку петлей на его ногах, связал за спиной руки Тайчу-Кури встал на колени, опустил голову. - Бей. Он посмотрел на его голову с прямыми жесткими волосами и двумя вихрами на макушке, отвернулся. Не мог он его ударить. - Стукни, Тэмуджин. Хорошо стукни. Иначе мне смерть. Пересиливая отвращение к самому себе, Тэмуджин поднял колодку и с силой опустил ее на голову. Тайчу-Кури ткнулся в траву, застонал. Приподнялся. От его лица отхлынула кровь, на бледном лбу дрожали крупные капли пота. Он попытался улыбнуться. - Хорошая шишка будет. На память. Беги. Пусть духи-хранители оберегают тебя. Тэмуджин пошел вниз по реке, в сторону куреня. В Ононе по колено в воде стояли лошади, опустив головы и помахивая хвостами, под кустом, в тени, сидели два нукера. Прячась за тальниками, Тэмуджин стал обходить караульных. Но они его заметили, окликнули. Тэмуджин побежал. Воины бросились за ним, но сразу же отстали. Это его не успокоило. Если они наткнутся на Тайчу-Кури, сразу поймут, кто беглец, и тогда ему несдобровать. Так, видимо, и получилось. Вскоре он услышал за спиной стук копыт. Судя по всему, за ним гналось множество всадников. Одни мчались следом по кустам, другие - по степи, обходя его справа. Он побежал, не останавливаясь и не прислушиваясь к погоне. Ветви хлестали по лицу, рвали ветхую одежду. И вдруг тальники кончились. Впереди была открытая, чуть всхолмленная местность с низкой, выгоревшей на солнце травой и редкими метелками дэрисуна. Ни убежать, ни спрятаться. Слева плескалась река. Тэмуджин бросился в воду, намереваясь переплыть на ту сторону, но тут же понял, что не успеет, всадники сейчас будут здесь, закидают его стрелами или пойдут вплавь, догонят, выволокут из воды, как рыбу тайменя. Он вернулся к берегу. Ноги под водой нащупали корягу. Подсунув под нее ступни, он присел, ухватился за ветку, подтянул ее к лицу. Сейчас, когда над водой было только его запрокинутое лицо, погоня могла пройти мимо. С шумом, словно ветер-бурелом, промчались по берегу всадники и остановили коней за кустами. Они тоже поняли, что убежать по чистому месту он не мог. - Должен быть где-то здесь. Ищите. Не найдете - всех запорю! По голосу Тэмуджин узнал Аучу-багатура. Нукеры спешились и начали обшаривать кусты. Один из них подошел к тому месту, где прятался Тэмуджин. Из-под его ног в воду сыпались комочки земли, упала и поплыла сухая ветка. Нукер сказал кому-то: - На ту сторону переплыл. Тут искать нечего. - Аучу-багатур послал людей и на ту сторону. Никуда не денется. Всем испортил праздник, рыжий волчонок. - Попадется, ох и всыпем!.. Голоса постепенно отдалились. Наступила тишина. Выше, в омуте, затененном берегом и кустами, всплеснулась рыбина, и круги побежали по воде. На середине реки играли белые солнечные блики, их яркий свет слепил глаза. На той стороне по низкому песчаному берегу ехали всадники. Они останавливались, склоняясь, внимательно осматривали песок,-должно быть, искали его следы. На этом берегу нукеров не было больше слышно, но он не рискнул вылезать из воды. Когда стемнело, поплыл вниз по течению, прижимаясь к берегу. Напротив куреня вылез из воды и, где ползком, где на четвереньках, добрался до Сорган-Шира. В его юрте едва теплился огонь. Хозяин был напуган. - Бери коня и уезжай скорей. Убьют из-за тебя. Тайчу-Кури едва ли жив будет. Как они его били! Сыновья Сорган-Шира, Чимбай и Чилаун, сидели тут же, рядом с отцом. Они переглянулись. Старший, Чимбай, сказал: - Нельзя ему сегодня ехать, отец. Везде нукеры. За куренем караулы. - А здесь поймают, тогда что?- злым шепотом спросил Сорган-Шира. - Надо сделать так, чтобы не поймали,- сказал Чимбай. Пока Сорган-Шира спорил с сыновьями, его дочь Хадан принесла Тэмуджину кусок отварного мяса и чашку кислого молока, но он не стал есть, молча слушал спор, проводил ладонями по своему телу, отжимая воду из одежды. Ему хотелось сейчас же уехать отсюда. Но он понимал, что выбраться из куреня незамеченным вряд ли удастся. Пока крался от берега к юрте Сорган-Шира, заметил, что курень гудит так, будто на подступах к нему находится враг. Хадан поддержала братьев: - Мы его спрячем в воз с шерстью. Никто не найдет. - Ладно,- нехотя согласился Сорган-Шира. Братья и Сорган-Шира свалили воз шерсти, Тэмуджин лег на дно телеги, и они снова сложили шерсть, затянули веревками. На другой день опять нещадно палило солнце. Тэмуджин задыхался от жары, от запаха шерсти, страшился неизвестности. В полдень кто-то постучал по дну телеги. - Это я, Чимбай. Они ищут тебя по юртам. Лежи тихо. Тэмуджин достал из-за пазухи нож - подарок Джэлмэ, стиснул его в руке. Если найдут, пусть попробуют взять. Но эта мысль не принесла успокоения. Он себя чувствовал беспомощным птенцом в гнезде, рядом с которым шныряет голодная лисица. Хотелось выскочить и бежать без оглядки, все равно куда, лишь бы не ждать... Возле юрты послышались голоса. Кто-то быстро прошел мимо телеги. - Тэмуджина ищете?- Это голос Сорган-Шира, он звучит с умильным подобострастием.- Хорошо ищите негодника. Вот здесь посмотрите. И там. Кто его знает, где ему взбредет в голову спрятаться. Говорят, парень больно уж хитрый. Голоса приблизились к телеге. - Чья шерсть? - Моя. А сам я верный слуга высокочтимого Таргутай-Кирилтуха. Значит, и шерсть его. - Развязывай веревки. - Хорошо. Я сейчас. Узел затянулся... Фу, жарища какая! Кто может усидеть в шерсти в такую жарищу? Сейчас хорошо сидеть в прохладной юрте и пить кумыс. - У тебя есть кумыс? - И кумыс, и архи найдется. Вот проклятый узел. Разрезать веревку жаль. - Брось. В такую жару, и верно, никто не усидит в шерсти. Пошли в твою юрту. Тэмуджин понял, что и на этот раз вечное синее небо смилостивилось над ним. Ночью он выбрался из куреня. Рассвет застал его далеко в степи. Под ним был добрый конь, в седельных сумах запас пищи и бурдюк с кумысом, в руках тугой лук. Теперь его никто не возьмет. Три-четыре дня в пути - и он будет дома. Свежий ветер пригибал траву. На востоке полыхала кроваво-красная заря. В степи стояла тишина, какая обычно бывает перед грозой ил