да. Металлическая пластинка - пайцза - открыла ему двери дома Хушаху. Хозяин принял его сразу же. Он сидел в небольшой комнате на кане, застланном мягкими циновками. В комнате было тепло. Под потолком в ажурных клетках весело трещали попугайчики. Хозяин был в халате сановника, на поясе висела дощечка слоновой кости, оправленная в золото,- для записи повелений императора. Широкобровое лицо его было слегка удивленным и встревоженным. - Ты добыл важные новости? Хо стоял на коленях, Беспрерывно кланяясь, он сказал: - У меня нет новостей... На лице Хушаху было уже не легкое удивление - изумление. - Как посмел прийти, если нет новостей? - У меня есть дело. Большое дело. Старого Ли Цзяна отрешили от службы. С ним поступили несправедливо... - Я думал: ты мои уши. А ты хочешь быть моей головой и решать, что справедливо, а что нет? Он взял серебряный колокольчик, бешено затряс над головой. В комнату вбежали слуги. - Выкиньте его за двери! Затрещал воротник халата, лопнул и свалился пояс. Волоком, не дав ступить ногами на пол, слуги протащили Хо до дверей и, как вязанку хвороста, выбросили на дорожку, мощенную кирпичом. Хо сел, глянул на ладонь левой руки с ободранной кожей, поправил разорванный воротник халата. От ворот по дорожке шли трое военных. Один из них, скосив глаза на Хо, придержал шаг, насмешливо проговорил: - А-а, соглядатай... Тебя тут, оказывается, награждают не только серебром! Хо узнал военного. Это был Елюй Люгэ, один из потомков киданьского императора <железной> династии. Морщась от саднящей боли в руке, Хо побрел домой. Большой, кособокий от старости дом, разгороженный на клетушки в чжан' длиной и половину чжана шириной, принадлежал одному из императорских евнухов. Здесь за не очень умеренную плату жили такие же бездомные горемыки, как Хо, останавливались небогатые молодые люди, приезжающие сдавать экзамены на должности государственных чиновников, бродячие актеры, фокусники, поэты, женщины, торгующие собою... [' Ч ж а н - мера длины, чуть больше трех метров (кит.).] От глиняного пола клетушки, от стен с облупившейся побелкой несло холодом, в маленьком оконце трепетала на промозглом ветру прорванная бумага. Хо сел на затасканную, с растрепанными краями циновку, снял халат и, ежась от холода, принялся чинить воротник. Руки делали одно, а в голове было совсем другое. Что теперь будет? Попросить Ли Цзяна - отдай Цуй? Не отдаст... Кто для него он, Хо? Безграмотный простак, лишенный будущего. Да так оно, наверное, и есть. Еще не известно, что придумает Хушаху в наказание за дерзость. Может быть, посадит в яму... Надо бежать. Купить коней и вместе с Цуй скакать на север, разыскать Хоахчин, Оэлун и ее сыновей... Он надернул халат, отогнул циновку, осторожно приподнял глиняную плитку. Под ней в ямке лежали серые от пыли связки медных монет и слиток серебра, полученные от Хушаху. Большую часть из этих денег он выручил за родительскую фанзу и гончарные принадлежности, немного скопил из своего скудного жалованья. На двух коней должно бы хватить. Но что станет с Ли Цзяном, если они с Цуй покинут его? Старик умрет от горя. Да и Цуй не захочет оставить старика. В дверь громко постучали. Хо положил плиту на место, присыпал стыки пылью, положил циновку на место. Легкая дверь сотрясалась под ударами - вот-вот развалится. Холодеющими руками Хо отодвинул засов. В комнату вошел смуглый скуластый воин. - Ты пойдешь к моему господину. Как ни испуган был Хо, а все-таки заметил, что воин не из дворцовых стражников, одет просто и, если судить по выговору, не из коренных жителей и не чжурчжэнь, а скорее всего кидань. За домом стояли два оседланных коня. На одного сел воин, повод другого подал Хо. Это его озадачило еще больше. Случалось и раньше, что его спешно вызывали Хушаху или князь Юнь-цзы, но коня никогда не подавали. Время было уже позднее. Они долго рысили по глухим, пустынным переулкам. Наконец на окраине, у самой городской стены (ее зубцы мрачно чернели на темном поле неба), воин остановился, постучал в крепкие ворота. Они сразу же открылись. Хо провели через темный двор. У дверей дома кто-то поднес к его лицу бумажный фонарь, словно удостоверяясь, он ли это, и знакомый голос пригласил: - Заходи. В доме от раскаленных жаровен пахло угаром, тускло светились бумажные фонарики, свисающие с потолочных балок. Человек, пригласивший Хо войти, повесил и свой фонарь, обернулся. Это был Елюй Люгэ. - Ты знаешь, кто я?- спросил он. - Да, господин, вас знаю. Веселый взгляд узких глаз Елюй Люгэ уперся в лицо Хо. - Сомневаюсь! Впрочем, знать все, о чем только можно узнать,- твое занятие. Я тысячник в войсках императора. Это тебе известно? - Да. Вы Елюй Люгэ, потомок Елюй Янь-си, девятого и последнего государя династии Ляо. - О, ты знаешь много больше, чем я думал! Что ж, может быть, это и хорошо. Я в тебе, кажется, не ошибся... А знаешь ли ты, что мои предки правили здесь,- Елюй Люгэ постучал ногой по деревянному полу,- более двухсот лет? И знаешь ли, что власть у нашего дома была похищена? Это сделали предки нынешнего императора. Хо потряс головой. Уж не ослышался ли он, не снится ли ему дурной сон? Обвел взглядом комнату. Горят фонарики, бросая на пол тусклые пятна света, краснеют бока раскаленных жаровен. Елюй Люгэ, широкоплечий, уверенный в себе, стоит перед ним, сунув большие пальцы рук за пояс. Шутит? Но за такие шутки снимают голову! - Нынешний государь незаконный. Хранить ему верность - преступление. Ты понял меня? - Нет, нет, я ничего не понял, я ничего не знаю,- Хо встал перед ним на колени.- Отпустите меня. Я маленький человек и ничего худого вам не сделал. - Я отпущу тебя, не пугайся. Но теперь ты должен приходить сюда и рассказывать мне все, что услышишь от северных варваров, от Хушаху, Юнь-цзы и других высоких сановников. - О, великий господин, меня за это убьют! - Если дознаются - убьют. А нет - проживешь до ста лет. Но если не согласишься этого делать, умрешь уже сегодня. Если вздумаешь передать наш разговор Хушаху или кому другому, умрешь в день доноса. Все эти страшные слова Елюй Люгэ произносил легко, даже весело, Но Хо всем своим нутром чувствовал, что все будет так, как он говорит. Вдруг ему пришла спасительная мысль. - Великий господин, вы же сами видели - Хушаху прогнал меня. Я уеду из города. Буду делать посуду из глины. Я вам совсем не нужен. - Он тебя не прогнал. При мне он справлялся у слуг, не зашибли ли они тебя до смерти. Перестань крутить хвостом! Не открутишься. Как можешь ты, рабская твоя душа, хранить верность тем, кто бьет тебя по лицу, грабит твой народ? Как можешь отказываться от того, что приказываю тебе я, имеющий законное право повелевать тобой? Иди и помни все, что я тебе сказал. Подожди. Сколько платит тебе Хушаху? У меня ты будешь получать вдвое больше того. Стражники провели его за ворота, отпустили. В темных переулках гудел сырой, тяжелый ветер, пронизывая до костей. Хо брел, спотыкаясь в темноте, придерживаясь за глухие, шершавые стены. Мир был черен, как лист бумаги, залитый тушью. Х С берестяным коробом в руках Чиледу подошел к куче сухого аргала, устало присел на нее. Весенний ветер слизал с косогоров снега, на широких проталинах паслись овцы. В курене снег уже растаял, и у коновязей блестела жирная, истоптанная копытами грязь. За юртами, подставив бока солнцу, дремали волы, худые, с клочьями линяющей шерсти на ребрах. Во сне волы шумно вздыхали и лениво перекатывали во рту жвачку. Ребятишки с луками из согнутых тальниковых веток гонялись друг за другом. По степи из дальнего куреня ползла повозка... Тут все было так же, как в кочевьях меркитов. Временами Чиледу казалось, что в его жизни ничего не изменилось. Да, там он был воином, здесь - черный раб, но разобраться - разницы никакой нет. Когда делили пленных, Чиледу вместе с мальчиком Олбором достался Джэлмэ. Молодой друг Тэмуджина этому не обрадовался. - Ушкана ободрать - такой же. Ну куда ты годишься? Чиледу хотел напомнить, что сын Оэлун дал ему волю и молодой хозяин напрасно причисляет его к боголам, но не сказал - что ему воля? Если бы вернули молодость, а воля... Вон дремлющие волы не привязаны и пут на ногах нету, но не бегут от упряжек, от кнута. Эх-хэ! Поднялся, нагреб в короб аргала, сгибаясь под его тяжестью, пошел к юртам. У одной из них поставил короб на землю, приоткрыв дверной полог, сказал: - Аргал принес. Что еще? Старуха, готовящая у очага пищу, молча бросила пустой бурдюк. Он шлепнулся к его ногам, из горловины вылетели мутные брызги. Чиледу поднял его, подождал, что скажет старуха. Но она повернулась к нему спиной. И эта ненавидит его. Что сделали ей меркиты - лишили мужа, сына, брата? - Тебе нужна вода? Молчит. Ладно, он принесет воды. Но перед этим надо посмотреть, не наделал ли чего Олбор. Пастухи, которые живут вместе с ними в юрте, утром уходят со стадами и возвращаются поздно вечером. Днем мальчик совсем один. Чиледу присмотреть за ним удается редко... Чтобы мальчик не вылез из юрты и не ушел куда-нибудь, уходя, крепко привязывал дверной полог. Мальчик сидел у погасшего очага, выгребал золу и угли. Круглое лицо было в саже. Гутулы, слишком великие для него, он потерял, и голые ноги посинели от холода. - Ну, что ты делаешь?- Чиледу присел перед ним. Олбор взобрался на колени, обхватил шею заледеневшими руками. Чиледу распахнул полы халата, обогрел его у своей груди, вытер рукавом мордашку. Мальчик притих, начал дремать. Он осторожно обул его, положил на козью шкуру, прикрыл шубой. - Спи, малыш. Я скоро вернусь. Разведу огонь, тебе будет тепло. Э-эх, пропадешь, парень... Вот она, доля человеческая. Ни поесть досыта, ни одеться, ни согреться. С младенчества начинаются муки. Почему так? Кто виноват по всем этом? Бесшумно ступая, вышел из юрты. Едва принес воды, Джэлмэ направил его помочь стрелочнику нарезать палок. Стрелочник, молодой, добродушный, был на редкость словоохотливым, болтал без умолку, но, заметив, что Чиледу его не слушает, осуждающе покачал головой. - Какие вы гордые, меркиты! Не хочешь разговаривать? И не разговаривай. Может, ты большой нойон? Может, думаешь, я тебе неровня? И думай. А я тоже гордый. Буду молчать. Однако молчать он совсем не мог. Почти тут же заговорил снова: - А чем вы гордитесь? Разбойники. Кто убил мою мать? Меркиты. Кто убил моего учителя-стрелочника? Меркиты. Убивать стариков и женщин легко. Ты вот попробуй меня убей. Ах, глупый парень! Для Чиледу убить его было совсем не трудно. Сразу видно - не воин,- а с кем захотел состязаться в умении наносить смертельные удары. Но сознание своего превосходства над этим парнем не принесло ни утешения, ни облегчения, оно было горестным, как все его раздумья. Слишком многие умеют убивать и слишком часто пользуются этим умением. А ради чего? - Меркит, не срезай палок с сучьями! Или ты не знаешь, какой должна быть хорошая стрела? Из тебя никудышный помощник. Ничего не умеешь делать... Моя жена лучше тебя, мужчины... Чиледу вспомнил, что жених Каймиш тоже, кажется, делал стрелы... Но и Каймиш, и ее жених должны быть в курене Таргутай-Кирилтуха, далеко отсюда. На всякий случай спросил: - Как зовут твою жену? - Каймиш. - Теперь я знаю... Ты Тайчу-Кури? - Что ты сказал? Погоди... Уж не тот ли ты меркит?.. - Тот самый,- вздохнул Чиледу, сел на вязанку палок, воткнул в сырую землю нож.- Хорошая у тебя жена. Ты, наверное, счастливый. - Моя жизнь полна радостей! Мы ждем ребенка. Потому я взял в помощники тебя, а не свою Каймиш. Почему ты сразу не сказал, что знаешь мою Каймиш? Она много говорила о тебе. Ты хороший человек! - Не знаю, какой я... Вряд ли хороший. - Но мы-то знаем! Не будь тебя, не обнял бы я свою Каймиш. Ты должен был нас сразу найти. - Я даже не думал, что вы можете быть тут. - Как не думал?! Где Тэмуджин, там и я. Мы родились в один день, я вырос в его одежде, я выделывал с ним овчины - как могу быть в другом месте? Кидай палки на телегу, поедем. По пути он зашел в свою юрту, взял Олбора. Каймиш узнала его не сразу. Сперва, прикрывая руками выпирающий живот, отступила, но, вглядевшись, охнула. - Чиледу? Какой ты стал... другой. Что с тобой? - Он же в плену. Раб. А ты спрашиваешь... Давай нам побольше еды! Архи у Джэлмэ попросим. Будем сегодня праздновать! Ты спас мою Каймиш, я спасу тебя. - Ой, Тайчу-Кури, подожди...- попросила Каймиш.- Чей у тебя мальчик, Чиледу? - Нашел. Теперь мой. Сын. - Иди сюда, маленький. Есть хочешь? - Ну что ты спрашиваешь, Каймиш!- прикрикнул Тайчу-Кури.- Когда я был маленьким, всегда хотел есть. Юрта Тайчу-Кури была не новая, но добротная. Пол застлан серым войлоком, у дверей возле чурки - куча оструганных палок; готовые стрелы, сверкая белизной, пучками висят под жердочками - уни. Тут были всякие стрелы: годоли - с тупыми костяными наконечниками, хоорцах - длинная, с острым, вытянутым наконечником - для дальнего боя, одора - тяжелая, с широким, плоским, как нож, наконечником - для ближнего боя... Заметив, что Чиледу осматривает юрту, Тайчу-Кури сказал: - Тут все мое. Тэмуджин дал. Он меня очень высоко ценит. Мы часто едим мясо. Что попрошу - дает. Хороший человек Тэмуджин! - Хороший?- В душе Чиледу шевельнулась застарелая боль. - Сам погляди! Что у меня было? Ничего. Что у меня есть теперь? Все. В юрте жарко пылал очаг. Булькал в котелке суп-шулюн. Каймиш, разгоревшаяся, стеснительно улыбалась, показывая зуб с щербинкой: смущалась, что он видит ее с таким большим животом. Олбор, накормленный, обогретый, обласканный, взвизгивал щенком и катался по войлоку. У Чиледу было ощущение, что все это он уже как будто видел, и, напрягая память, припоминал, где, когда так же ярко пылал огонь, захлебывался от радости ребенок и женщина у очага счастливо улыбалась, потом понял: ничего не было, просто он много раз представлял себе жизнь с Оэлун, и она виделась ему как раз такой. Не удалось... Что ж, пусть будут счастливы Каймиш и Тайчу-Кури. Как хорошо, что он сумел там, в курене меркитов, понять Каймиш. Коли бы все люди так понимали друг друга, если бы не душили окровавленными руками чужую радость... Недавно он видел издали Оэлун. Едва удержался, чтобы не подойти к ней. Вовремя опомнился. Не будет он больше тревожить ее и свое сердце. Засохший корень не даст ростков, обгорелое семя не пустит корней... - В твоих глазах все время ненастная ночь,- сказал Тайчу-Кури.-Нашел нас-горю конец. Я пойду к Тэмуджину, поклонюсь ему. И ты поедешь в родные кочевья. - У меня нет родных кочевий... Мне нельзя к меркитам. Он рассказал, как жестоко наказан был Тайр-Усуном. - Натерпелся ты из-за моей Каймиш! Даже больше, чем я из-за Тэмуджина. Но ничего. Если меня ругают, я всегда говорю себе - хорошо, что не бьют, когда бьют - хорошо, что не ломают кости, а ломают кости - хорошо, что в живых оставляют. Так говорю себе и всегда доволен бываю. Пока жив, все можно пережить и наладить. Тебе нельзя к меркитам? И не надо. Оставайся у нас. Будешь помогать мне. Уж мы с Каймиш тебя не обидим. - Надо подумать... - Да что тут думать! Ты и твой сын будете жить с нами. XI Сын у Тэмуджина родился в восьмой день третьего летнего месяца. Был вечер. Шел мелкий теплый дождь. Тэмуджин одиноко сидел у открытого дверного проема. В юрту вползала густая сырость, под дождем шуршала иссохшая в жару трава. Только что ушел Теб-тэнгри. Шаман был недоволен. - Я склонил на твою сторону многие племена. Люди ждут тебя. А ты слушаешь сладкие речи своего анды и не хочешь двигаться с места. Не уподобляйся ожиревшему тарбагану, которому страшно и шаг ступить от норы. Вольные племена... Братство нойонов... Это годится для сказок. Сейчас люди ждут другого. - Тебе ведомо, чего хочет небо и чего ждут люди. А мне бы узнать одно - чего добиваешься ты? Для себя. Где твой отец и наш покровитель Мунлик? Где твои братья? Я рад оказать им благодеяние. У них будет все, что было при моем отце. Но они не идут ко мне. Почему? - Я им сказал: <Подождите, еще не время>. - Вот как!- неприятно был удивлен Тэмуджин.- Других и шлешь, и зовешь, а родичам не время. Смутны твои речи, шаман! - Таргутай-Кирилтух знает, кем был мой отец при твоем отце и кто я есть при тебе. За моим отцом смотрят сотни глаз. Если он пошевелится, его убьют. Он придет, когда, страшась твоего гнева, его не осмелится тронуть никто. - Неужели ты думаешь, что такое время придет? - Сидеть будешь - не придет. У тебя уже есть почти все, что было у твоего отца. Обладая всем этим, чего хотел твой отец? Он хотел стать ханом. Только смерть помешала ему. А что мешает тебе? - Далеко смотришь, Теб-тэнгри. Но кто идет по лесу и задирает голову на вершины деревьев, тому кусты могут выколоть глаза... Твои родичи далеко, но ты тут. Что нужно тебе? - Мне нужен Тэмуджин, возведенный в ханы. - Ладно, я - хан. А ты? - Ты - хан, я при тебе - верховный шаман. - Вместе станем править племенами? - Жизнь людей, скот, юрты будут принадлежать тебе, людские души - мне. - А что оставляешь моему анде Джамухе? - Джамуха недолго будет рядом с тобой. - Лжешь, Теб-тэнгри! Джамуха всегда будет рядом со мной. Мы клятвенные братья. Шаман засмеялся, будто услышал забавную шутку, ушел, а его смешок все еще звучал в ушах Тэмуджина. С первой же встречи шаман и Джамуха невзлюбили друг друга. Тэмуджина это сильно огорчало. Джамуха - брат, а Теб-тэнгри - полезнейший из людей. Старался примирить их, но, слушая споры, понял, что мира между ними не будет никогда. Это бык и горячий бегунец, связанные одной веревкой; медлительного быка не манят неизведанные дали, ему хватает воды и травы под ногами, конь рвется вперед, закусив удила... А кто он сам? Веревка, связывающая их? Что будет с ним, если один начнет бодаться, а другой лягаться? В шуршании дождя послышался шум торопливых шагов. В юрту вошел Хасар. - Радостная весть, Тэмуджин. Только что Хоахчин сказала - у тебя родился сын. Он тяжело поднялся, зажмурил глаза. Случилось то, чего он ждал со страхом, снедающим душу. Сын... Сын ли? Вода скапливалась на дверном пологе, срывалась тяжелыми каплями в лужу - шлеп-шлеп. Сейчас к нему потянутся с изъявлением радости... - Хасар, ты мне ничего не говорил. Ты меня не видел. Беги к Боорчу и Джэлмэ, пусть они седлают коней. - Кто так делает, Тэмуджин? От своего сына не бегут. В сумрачном свете белели зубы Хасара. Кажется, он усмехался. Тэмуджин наотмашь ударил его по лицу. - Убью! Хасар выскочил из юрты, вернулся, просунул голову в дверь, - Будешь так делать - один останешься! - Коня!- закричал Тэмуджин, почти теряя рассудок. Брат, схватив седло, убежал. Вскоре привел коня, Тэмуджин помчался в густеющую ночь. За куренем его догнали Боорчу и Джэлмэ, ни о чем не спросив, поскакали рядом. Дождь не переставал. По щекам, как слезы, ползла теплая влага. Ночь была глухая, не разглядеть ушей коня. И ни звука, только шелест дождя и чмоканье копыт по намокшей земле. За что так карает его вечное небо? Лишило отца, кинуло в руки бессовестных людей, многие годы не мог найти во всей степи спокойного пристанища - уж и довольно бы для одного человека, но нет, вызрело новое несчастье, на этот раз во чреве собственной жены. Продолжателем его рода может стать человек, в чьих жилах нет и капли крови Кият-Борджигинов. О вечное небо, пошли ему смерть, освободи от вечных сомнений и терзаний!.. Что я прошу, неразумный? А если это сын, его плоть и кровь? Небо разгневается на того, кто хочет погибели для своего дитя! О небо, не лишай меня рассудка, вразуми! Кони устали и все чаще переходили на шаг. Промокшая насквозь одежда липла к телу, вызывая озноб, но он ни разу не подумал, что пора бы повернуть назад. Так и ехали всю ночь. Рассвет занимался тусклый, безрадостный, но дождь начал утихать. Выехали на берег Керулена, остановились. Влево от реки уходили, тесня друг друга, пологие, с закругленными макушками сопки, правый берег был низкий, заболоченный, с блестками мелких озер, постепенно поднимаясь, он, серый, сливался с серым небом. У воды стояли густые заросли тальника, ветки гнулись от тяжести влаги, прозрачными каплями висевшей на узких листьях. Тэмуджин слез с коня. Боорчу и Джэлмэ проворно насобирали хворосту, развели огонь, раздевшись донага, стали сушить одежду. Он, помедлив, тоже разделся. Сырые тальниковые палки горели плохо, шипели, пуская струйки пара, дым ел глаза. Тэмуджин подумал, что его душа сейчас подобна этому огню - много горького дыма и совсем нет жара. - А не порыбачить ли нам?- Запасливый Боорчу достал из седельных сум невод, сплетенный из конского волоса, крючки, лески.- Пожарим свежей рыбы. Тэмуджин кивнул-давайте. Голые, босые, осторожно ступая по прибрежной гальке, они пошли к тихой заводи. Человек должен быть доволен, когда у него есть такие верные друзья. Пока они с ним, ничего не страшно. Не надо стонать от отчаяния, злиться - никто не виноват. Такая уж жизнь. Надо или покориться ей, или изменить ее так, чтобы ни его благополучие, ни благополучие близких ему людей не зависело от чужой недоброй воли. Боорчу и Джэлмэ вытащили невод. На мокрой гальке затрепетали крупные ленки. Тэмуджин выпутал одного из ячей. Литое, сильное тело рыбины упруго выгнулось, хвост хлобыстнул по голому животу. - Сам в брюхо просится,- засмеялся Боорчу. Ленок трепыхнулся еще раз, но уже слабее, малиновые плавники его на глазах блекли. Тэмуджин вспомнил, как рыбачил с братьями на Ононе. Таймень попался огромный. Вдвоем с Хасаром едва выволокли его на берег. Тогда Хасар был не таким. Позднее начал портиться. Очень уж хочется ему быть равным со всеми. И вот до чего дошел... Плохо двинул по зубам. Не так надо было! Джэлмэ насобирал еще дров, а Боорчу насадил ленков на рожни, поставил к огню. Одежда подсохла. Тэмуджин надел штаны, растянулся на траве. Он чувствовал себя очень усталым и вялым, как снулая рыбина. - Вкусная штука получится!- Боорчу щелкнул языком. - Хорошая наша земля, Боорчу? А?- спросил Джэлмэ.- На реку поехал - жарь рыбу. В лесу оказался - ешь мясо косули. В степи - тарбагана или дзерена. Боорчу с ним не согласился: - Хорошо, но не для всех. Рыбу надо уметь поймать, зверя - убить. Не умеешь - с голоду пропадешь. А еще, скрадывая зверя, сам оглядывайся, не то станешь добычей плохих людей. - А почему так, Боорчу? Всего у нас вдосталь - зверя, птицы, рыбы, травы для скота, а мы охотимся друг за другом. Я этого понять не могу.- Джэлмэ ломал тонкие прутья, кидал в огонь. - Когда я был маленьким, моя бабушка рассказывала про одного нойона. Он имел пять или шесть жен. Его жены никогда не ссорились. Но пошел нойон на войну с татарами и был убит. Дружные жены превратились в злых демонов - мангусов,- ссорились, ругались, дрались. И не было у них дела важнее этого. Так и шло до тех пор, пока их владение не развеялось прахом. Спохватились - ссориться не из-за чего. Разбрелись в разные стороны, больше о них никто ничего не слышал. - Вот-вот, мы тоже будем драться до тех пор, пока наши земли не перейдут в руки других народов. За это мой отец никогда не любил нойонов. Тэмуджину почему-то казалось, что ни о чем таком его друзья никогда не задумываются, во всем полагаясь на него. Оказывается, задумываются, да еще как! Сравнение нойонов с женами, потерявшими мужа, очень верное. Но суть не в том, что оно верное. Неутомимый Теб-тэнгри зовет сокрушить сильных. Джамуха, напротив, хочет, чтобы все были равны. Но есть, кажется, и третий ход. Его подсказывает, сам того, кажется, не зная, Боорчу. Пусть нойоны будут равны меж собой, пусть каждый владеет тем, что у него есть, но над ними, как вечное небо над всем живущим, как муж над своими женами, возвысится кто-то один - мудрый и справедливый хранитель правды, способный уже одним тем, что он есть, гасить раздоры, осаживать заносчивых, подбадривать оробевших. Серые облака скатились с неба, светило горячее солнце, над тальниками порхали птицы, на сопке пересвистывались тарбаганы, отдохнувшие кони забрели по колено в воду, стояли там, отбиваясь хвостами от мошкары. Боорчу и Джэлмэ спали под кустом, положив под голову седла. Огонь давно угас, от него осталось пятно пушистого пепла. Тэмуджин спустился к реке, напился воды. Светлые струи Керулена облизывали скатанные камешки, по желтому песчаному дну метались блики света. Долго сидел на берегу, стиснув голову руками, ни о чем особенном не думая, душа словно бы занемела, и мысли были тупы, неповоротливы. Жалость к самому себе сочила кровь из сердца. Разбудил нукеров. - Седлайте... Поедем, - Куда? Он и сам не знал, куда направить коня. Только не домой. Если бы юрта Джамухи стояла в другом курене, поехал бы к нему. Джамуха - друг. Он все может понять. Но, думая так, Тэмуджин поймал себя на том, что слишком уж старательно убеждает себя в этом, и ему стало совсем нехорошо. Тронул коня, поскакал, опустив поводья. Куда? Может быть, к Хучару? Нет, Хучар не из тех, с кем можно отвести душу. Лучше уж к дяде. С ним, хитрым, увертливым, говорить всегда интересно. К куреню Даритай-отчигина подъехали уже ночью. Караульные спросонок подняли тревогу, из юрт повыскакивали полуголые, но с оружием в руках мужчины, стащили их с коней, скрутили руки. - Крепче держите!- угрюмо подсказал Тэмуджин. Один из нукеров огрел его древком копья по голове. Что-то закричали Боорчу и Джэлмэ, но им скоро пришлось умолкнуть, что было, конечно, наиболее благоразумным: обозленные нукеры могли в горячке и прикончить. Их втолкнули в юрту Даритай-отчигина. В ней горели жирники. Огромная тень дяди металась по стенам и потолку. Перепуганный не меньше своих нукеров, он, путаясь в длинных рукавах халата, затягивал и никак не мог затянуть пояс с короткой саблей. Тэмуджин спросил: - На войну собираешься? Услышав его голос, дядя перепугался еще больше. Сабля вместе е поясом свалилась к ногам. Схватив жирник непослушными руками, поднес его к лицу Тэмуджина, закричал: - Развяжите! - Так-то ты, дядя, встречаешь гостей? - А ты... в гости? Тэмуджин понял: дядя думает, что он напал на его курень. - Пришел тебя воевать! Я да вот Боорчу с Джэлмэ - все войско. Твоим трусливым караульным мы за три тумена показались. - Вы что рты разинули!- срываясь на визг, закричал дядя на нукеров.- Я сказал - развяжите! Моего дорогого племянника вервнем опутали. До смерти плетьми забью. Дядя разбушевался зимним бураном. Но, выгнав из юрты нукеров, успокоился, провел Тэмуджина к почетной стене юрты, усадил на мягкие войлоки, излучая радушие каждой морщинкой своего лица, сказал: - До чего ты меня порадовал своим приездом! Но Тэмуджин уже хорошо знал его, потому видел: за радушием дядя прячет тревогу - почему так поздно, что привело к нему нежданных гостей? Чтобы он напрасно не изводил себя догадками, пояснил: - Мы рыбачили. Завернули к тебе попутно. - Обижаешь ты меня, Тэмуджин. Один я у тебя дядя. И вот не приедешь просто так, только попутно. - Так будешь встречать каждый раз - кто захочет гостить у тебя? - Ночь же, дорогой племянничек! - Караульных ставят не для того, чтобы они спали. И не для того, чтобы напрасно будили людей. - Я им еще задам! Привыкли на других надеяться... - Как это на других? Даритай-отчигин вдруг сорвался с места. - Разговорами угощаю дорогого гостя. Все позабыл от радости! Он убежал из юрты. Боорчу и Джэлмэ сидели, скромно опустив глаза, но у того и у другого на губах усмешка. Дядя вернулся в сопровождении рыхлого, опухшего от сна баурчи, стал втолковывать ему, что нужно приготовить для ужина. Баурчи почесывался, скрывая зевоту, судорожно водил скулами. Едва баурчи ушел, Тэмуджин спросил снова: - Так на кого надеются твои нукеры? Дядя и на этот раз увильнул от ответа. Начал расспрашивать о драгоценном здоровье матушки Тэмуджина, достойнейшей из женщин Оэлун-хатун. Ему пришлось в третий раз повторить вопрос. - А-а... Так это очень просто - место у нас спокойное. Будь то меркиты, татары или тайчиуты, их путь к моему куреню ляжет через ваши. - Со всех сторон чужими юртами прикрылись? - Не со всех. Мы зато прикрываем вас от кэрэитов. - А когда они на нас нападали? Сам такое безветренное место Выбрал? - Кто же мне выберет? - Мудра твоя голова, дядя,- сказал Тэмуджин.- Еще не встречал такого умного человека! Похвала пришлась по душе Даритай-отчигину. - Я и у тайчиутов так делал. Мой курень никто ни разу не ограбил! - В его голосе прозвучала гордость. Тэмуджин яснее, чем когда-либо, понял, почему этот человек, один из самых близких родичей, не помог ему ничем. - Скажи мне, дядя, почему вы не избрали ханом Таргутай-Кирилтуха? - Потому же, почему не избрали твоего отца и моего любимого брата,- не захотели нойоны. Я и наши с тобой родичи Алтай и Бури-Бухэ, Хучар и Сача-беки рассудили так: кто был первым ханом монголов? Славный Хабул. А кто Хабул-хан? Дед мне, Алтану, Бури-Бухэ, прадед тебе, Хучару, Сача-беки. Таргутай-Кирилтух ему не внук и не правнук, дальний родич. Другие нойоны судили, наверное, иначе, но тоже не хотели видеть над собой Таргутай-Кирилтуха. Я думаю, что ханом может быть только старший из рода Хабула. И никто другой! - А кто у нас старший? - Смотри сам. Отец Алтана - четвертый сын Хабул-хана. Отец Бури-Бухэ - третий сын Хабул-хана, Бартан-багатур - мой отец и твой дед - второй сын Хабул-хана... - Значит, старший в роду ты, дядя? - Конечно!- Даритай-отчигин вроде даже удивился, что Тэмуджин спрашивает об этом. - А хотел бы стать ханом? - Что ж, с помощью неба мог бы держать поводья.- Он зачем-то посмотрел на свои маленькие руки. - Да-а... Каждый хочет быть всадником, но никто - лошадью,- вздохнул Тэмуджин. Он пробыл в курене Даритай-отчигина несколько дней. Ублажая дядю похвалами, расспрашивал о жизни в прошлом. Много нового узнал о своем отце, о его безуспешных усилиях добиться своего возведения в ханы и о том, как он, никем не избранный, но опираясь на воинов из разных племен, по сути дела, стал ханом монголов, и если бы не его ранняя смерть, курилтай склонился бы перед его волей. Из этого разговора Тэмуджин уразумел, что жизнь отца вовсе не была простой и легкой, как ему казалось раньше. Отцу приходилось беспрерывно спорить с друзьями и сражаться с врагами, приближаться к цели не прямо, а обходными путями. Что изменилось после его смерти?. Все стало не лучше, а хуже. Теперь не только невозможно избрать хана, нельзя даже собрать курилтая: так разошлись дороги нойонов разных племен. Душевная боль не оставляла Тэмуджина, но мысли уже не увязали в ней, наоборот, сейчас он думал обо всем с какой-то особой, неведомой до этого ясностью, и ему казалось, что он видит и хорошо понимает немало из того, что недоступно взору и пониманию других. И еще казалось, что за эти дни он стал вдруг много старше не только Джэлмэ и Боорчу, но и своего дяди. Из куреня Даритай-отчигина поехал к Алтану. Там застал и силача Бури-Бухэ. Они уже знали о рождении его сына. Поздравили, но как-то коротко, без особой сердечности,- отдали дань обычаю. Тэмуджин внутренне напрягся. Он боялся, как бы родичи не намекнули о меркитском плене Борте. Этого он сейчас не смог бы стерпеть, неизвестно, что бы сделал с ними, с собой. Оказалось, однако, что родичам было не до мелочного злорадствования. В каком-то из куреней задира, Бури-Бухэ сначала поссорился, потом и подрался с братом Джамухи Тайчаром, тоже известным забиякой. Сейчас Бури-Бухэ, крутоплечий, с покатым лбом и маленькими, как бы вдавленными в голову ушами, сердито сопел, сжимал и разжимал кулаки. - Тайчар поборол тебя?- удивился Тэмуджин. - Кто меня поборет? Нет такого человека. Он крикнул своих нукеров. Они накинули на меня аркан, проволокли за конем, потом избили. - Будешь знать, как затевать драки! - Он твой родич, Тэмуджин!- напомнил Алтан.- Избивая родича, бьют и тебя. Алтан вывернул свои толстые губы, его лицо медленно наливалось краснотой. У Тэмуджина гулко заколотилось сердце. Еще осмеливается упрекать! Где был Алтан, когда его выставлял на позорище Таргутай-Кирилтух? Почему тогда не наливался краснотой и не выпячивал свои губы? Все эти слова висели у него на самом кончике языка. Но он не хотел ссориться. Сказал мирно, только подрагивающий голос показывал, чего стоит ему сдержанность: - Обидно, когда бьют родичей. Это так. Но и сами родичи должны уметь постоять за себя.- И не удержался, уколол:- Когда мне было трудно, кому я жаловался? Лицо Алтана чуть слиняло, и, когда заговорил, в голосе злости поубавилось. - Тогда было другое время. Мы были среди чужих. И всем жилось трудно. Сейчас мы среди своих. Но снова чужие обижают нас. - Они не чужие. Джамуха мой анда. Тайчар его брат. - Потому-то и говорим с тобой, Тэмуджин. - И напрасно говорите, Алтан. Не вы ли добивались, когда ушли от Таргутай-Кирилтуха, чтобы никто из нас не был ни выше, ни ниже, ни старше, ни младше других? Почему же я должен разбираться, кто прав, кто виноват? Кого защищать, кого наказывать? Нет, Алтан и ты, Бури-Бухэ, когда мы говорим друг с другом, слово каждого из нас весит одинаково. Он сразу же уехал. Пусть пораскинут умом, поразмыслят как следует над этими словами. Может быть, и поймут, что они только воображают себя всадниками, на самом же деле - лошади, кто ловкий, тот и оседлает. Не лучше ли, не разумнее ли, если так, иметь одного хозяина? Поймут это - всем будет легче. Ехали шагом. Над голубоватой степью, над пологими холмами струилась рябь марева. Было душно от горького запаха трав, от полынной пыли, желтоватым облаком катящейся под копытами коней. Показались юрты куреня. Они плыли над землей и колыхались вместе с текучим воздухом. Тэмуджин покусывал губы. Глупо было убегать - разве убежишь от того, что в тебе самом? По куреню, опережая их, побежала весть - Тэмуджин приехал. Из юрт выходили нукеры, старики, женщины, прижимали руки к груди, кланялись: - С сыном тебя, Тэмуджин! - Будь счастлив ты и твое потомство! Его острый взгляд скользил по лицам людей, и ему казалось: все они догадываются, что творится у него в душе. У коновязи бросил повод в руки Джэлмэ и быстро пошел в свою юрту. Почти следом пришла мать. Едва взглянув на нее, он понял-Хасар нажаловался. Он опустил голову, глухо попросил: - Ты только не ругайся... Руки матери опустились на его голову, скользнули по косичкам к вискам, пальцы пробежали по пылающим ушам, по скулам, заросшим короткой жесткой бородой. - Не изводи себя, сынок. И нас не мучай. Идем, взгляни на своего первенца. Она взяла его за руку и, как маленького, повела к дверям. Ее ласковый и печальный голос пробудил в нем жалость к себе, разом затопившую все нутро. Ничего не видя перед собой, прошел в юрту Борте. Жена сидела перед берестяной колыбелью. Увидев его, она сделала невольное движение к сыну, будто хотела заслонить его собой. Засуетилась сердобольная Хоахчин. Тэмуджин наклонился над колыбелью. Ребенок спал. Маленький, он чем-то напоминал голого птенчика. Его головка была покрыта редкими мягкими волосами. Они были черными. Он распрямился. Борте быстро приподняла колыбель. Солнечный свет из дымового отверстия теперь падал прямо на голову мальчика, вспушенные волосенки, облитые лучами, стали красноватыми. Тэмуджин вздрогнул. - Сын! Мой сын! Из глаз Борте брызнули слезы. Не пряча лица и не вытирая слез, она улыбалась какой-то замученной и в то же время счастливой улыбкой. XII Утренний холод вползал под овчинное одеяло и студил расслабленное сном тело. Джамуха в полудреме придвинулся к теплому боку жены, поправил одеяло, но заснуть уже не мог. В дымнике юрты голубело небо и капелькой дрожала угасающая звезда. Дверной караульный ходил вокруг юрты и гнусаво пел про то, что длинная ночь прошла благополучно, высокородного нойона и его золотую хатун никто не украл, на курень никто не напал, скоро он пойдет домой, будет есть сыр, запивая его кислым молоком, разговаривать со своими сыновьями и женой, а потом заснет... Уржэнэ лежала на спине - глаза плотно закрыты, дыхание колеблет завиток шерсти одеяла, подтянутого к подбородку, прядь длинных черных волос пересекла лицо. Джамуха взял прядь, толкнул кончик в нос Уржэнэ. Она громко чихнула, открыла глаза. - Вставай, золотая хатун. Поеживаясь от холода, она поднялась, разожгла очаг. Юрта наполнилась запахом дыма аргала. Джамуха любил этот запах и сухое тепло очага, лежал, блаженно потягиваясь, слушал, как просыпается курень. Проскрипели колеса телеги, щелкнул кнут, взвизгнула собака. Караульный уже не пел, ходил, покашливая и что-то бормоча себе под нос. - Караульный! Дверной полог поднялся. Холодный воздух вкатился в юрту, смешался с дымом и устремился вверх. На смятой траве на земле перед юртой лежал седой иней. Караульный, сгибаясь, переступил через порог, склонился еще ниже - кланялся. - Закрой полог! Можешь идти и есть свой сыр и пить молоко. Но если еще будешь по утрам будить меня песнями... Иди. Пошли моего брата Тайчара сюда. Джамуха встал, накинул на плечи халат, сел к очагу, поставив босые ноги к горячим камням. Над огнем в низком широком котле жарилось мясо. На маленький, коротконогий столик Уржэнэ поставила две чашки с кумысом и медную тарелку с желтоватыми лепешками сушеных молочных пенок и снежно-белым рассыпчатым творогом. - Ешь. - Я подожду мяса. - Наваливайся на белую еду'. Скоро ее будет совсем мало.- Уржэнэ помешала шипящее, дразняще пахнущее мясо, подцепила кусочек, обжигаясь, разжевала.- Скоро будет готово... Не люблю я осень... А еще больше зиму. Холодно. Ночи длинные. [' Белая еда - молочная пища.] - Зиму и я не люблю. Осень - другое дело. Пришел Тайчар, сел к столику, скрестив ноги, достал нож. - Ну, я готов. - Есть, что ли?- усмехнулся Джамуха.- Есть, братишка, все всегда готовы. Джамуха любил своего младшего брата. Горячий, резкий, он ничего на свете не боится, настоящий степной удалец. Окрепнет, войдет в силу - будет хорошей опорой. - Тайчар, я вчера видел пролет гусей. Возьмем трех-четырех нукеров и поедем на озера. - А меня оставляешь?- спросила Уржэнэ. - Возьмем и тебя. Но больше никого. Хочу отдохнуть от людей... Эх, добыть бы где кречетов, таких, как у хана Тогорила... Что может быть лучше охоты с ловчей птицей! - И без кречетов настреляем,- сказал Тайчар, отломил кусок лепешки, запихал в рот.- Э, а мы разве не кочуем? - О какой кочевке говоришь? - От Бэлгутэя слышал: завтра кочуем на зимние пастбища. Шаман гадал на внутренностях барана и нашел, что этот день благоприятный. - Вот как... Перекочевка...- Вдруг рассердился:- Уржэнэ, сколько я буду ждать мяса! Шаман. Опять этот шаман. И с ним Тэмуджин. Прежде чем выбирать день для перекочевки на зимние пастбища, могли бы поговорить с ним. Или его слово для Тэмуджина уже ничего не значит? И это - анда! Уж не считает ли названый брат, что стал владетелем и его племени? Слух идет, что анда со своими родичами много говорил о хане Хабуле, о хане Амбахае, ему же об этом - ни слова. Вот тебе и одна душа, одна судьба... - Просил есть, а сам сидишь...- с обидой сказала Уржэнэ. Мясо стояло на столике. Обжаренные кусочки, присыпанные перьями дикого лука-мангира, слегка дымились, но есть ему расхотелось, мясо показалось слишком жестким и чрезмерно жирным. - Так собираться на охоту или нет?- спросил Тайчар. - Подожди... Он оделся в свой лучший халат, прицепил к поясу нож с серебряной цепочкой, вышел из юрты. Солнце уж