видели. Потому я всегда делал так, как ты скажешь. Но ты, хан-отец, почему-то не всегда и не все говоришь мне. Думаю об этом, и скорбью наполняется моя душа. - О чем ты?.. - Прости, хан-отец, что снова напоминаю старое. Но я до сих пор не могу понять, почему ты покинул меня на растерзание найманам. Ты говорил мне, что найман-перебежчик исчез. Кто охранял его? Как он мог убежать? - За ним смотрели нукеры Джамухи... - Джамухи?- Тэмуджин внутренне напрягся - об этом слышал впервые.- А почему нукеры Джамухи? - Потому что они привели его ко мне. Он к ним перебежал. - Вот как! Стало многое понятным. Скорей всего все дело рук хитроумного Джамухи. Одно из двух: или он сносился с найманами и совместно с Коксу-Сабраком замыслил зло, или сам, один все подстроил. Может быть, и в сговоре с Нилха-Сангуном. Нет, в этом случае Нилха-Сангун сумел бы увернуться от Коксу-Сабрака. Скорей всего сам, один. Ну, Джамуха, ну и хитрец!.. Сказать об этом хану? Пока не стоит. - Хан-отец, ты спрашивал, почему я не люблю Джамуху. После тебя больше всех других людей, больше кровных братьев я любил его. Чем он ответил мне? Когда я был еще малосилен, он покинул меня. Потом его брат Тайчар воровал коней в моем улусе. Потом Джамуха запер меня в ущелье Дзеренов и едва не лишил живота. Сейчас хочет отобрать мой улус. А за что? Ты, хан-отец, по своей доброте не замечаешь что это человек с испорченным нутром. Легко рушит клятвы, предает друзей... - Не знаю, Тэмуджин... Мне он ничего плохого не сделал. - Но и хорошего тоже! Где он был, когда на твое место уселся Эрхе-Хара? Кто ходил с тобой воевать татар? Не Джамуха, а я. Разве не так? Ван-хан промолчал. Пусть пережует пока это. Потом можно подбросить и еще кое-что. Понемногу поумнеет. Но когда это будет? А ждать никак невозможно. Алгинчи - передовые - уже соприкоснулись с караулами Джамухи. Не далее как завтра войска встанут друг перед другом. И если Ван-хан затеет переговоры с Джамухой - быть беде. Своими тревогами и размышлениями он поделился с Боорчу, Джэлмэ и Мухали. Его друзья стали прикидывать, как без урона для дела помешать Ван-хану встретиться с Джамухой. К ним подъехал шаман Теб-тэнгри. Прислушался к разговорам, сочувственно усмехнулся: - Тут не ваш ум нужен. Зайти на врага слева, справа - вот ваше дело. - Ты знаешь, как мы должны поступить?- спросил Тэмуджин с надеждой. - Знаю. Кто мешает, того убирают. Ван-хан мешает... - Не говори глупостей, Теб-тэнгри!- рассердился Тэмуджин. - Я глуп. А вы умны? Пусть будет так.- Шаман понукнул низенькую смирную лошаденку, потрусил прочь, выпрямив узкую спину. Тэмуджин догнал его и, подавляя желание стукнуть кулаком по острому лицу, сказал: - Я тебя не отпускал - куда бежишь? - Я ветер, гуляющий по степи. Одним ласкаю лицо, с других сбрасываю шапки. Кто удержит меня? Только вечное синее небо. <Убить тебя мало, мангус остроносый!>- подумал Тэмуджин. - Не обижайся, Теб-тэнгри. Помоги мне. - А как?- Шаман резко повернулся к нему, в бездонной черноте глаз всплеснулась насмешка.- Ты умный, я глупый... Приложи ум к глупости - выйдет неразбериха, глупость к глупости - посмешище, только ум к уму - мудрость. - У нас совсем мало времени, Теб-тэнгри... - Ты хочешь убрать Ван-хана на время или совсем? Несносный человек! Вечно влазит в потемки твоей души, и тычет перстом указующим, и смотрит, как ты корчишься, уворачиваешься,- у-у, змей ползучий! Глотая слюну, комом застрявшую в горле, Тэмуджин выдавил из себя: - На время... - Так бы и говорил. А то хочешь реку перебрести и в воде не замочиться.- Неожиданно передразнил:- Хан-отец, хан-отец... - Замолчи, или я ударю тебя! Тэмуджин оглянулся - не слушает ли кто их разговор? Но воинов поблизости не было, а Боорчу, Джэлмэ и Мухали приотстали, о чем-то бурно спорили меж собой. - Ты можешь меня побить, даже убить.- Теб-тэнгри чуть выждал, продолжил:- Но чего этим достигнешь? Я хочу от тебя одного: будь со мной честен и прям. Мне надо знать все, о чем ты думаешь. Для твоей же пользы... Я помогу тебе. Бей своего брата Джамуху, не оглядываясь на хана-отца. Он тебе не помешает. - Что ты сделаешь? - Я сказал: Ван-хан тебе не помешает. Сведи меня с ним и делай свое дело. Вечером Тэмуджин привел его в юрту Ван-хана, попросил погадать о будущем. Шаман жег бараньи лопатки, рассказывал, что ждет их, Тэмуджина и Ван-хана, впереди. Будущее сулило обоим мир, покой, благоденствие, уважение племен и преклонение подданных. Застуженная душа Ван-хана отогрелась, он повеселел, подарил Теб-тэнгри голубую фарфоровую чашу. Потом вместе поужинали. А утром хан занемог. Он не жаловался ни на какие боли, кутаясь в мерлушковое одеяло, полулежал на повозке. Взгляд был тусклым, равнодушным. Когда Тэмуджин начинал говорить о делах, Ван-хан безучастно махал рукой. Шаман неотлучно находился при нем, поил хана настоем трав, произносил заклинания. Но лучше хану не становилось... - Что же делать, хан-отец?- Тэмуджин соскочил с седла, пошел рядом с повозкой, поймал взгляд Теб-тэнгри. - Хан Тэмуджин,- сказал шаман,- пусть печаль не терзает твоего сердца: хан поправится. Но ему нужен покой. - Да-да, покой,- подтвердил хан.- Где Нилха-Сангун?- спросил и, кажется, тут же забыл о вопросе.- Я скоро встану. Пока прими на себя мои заботы, Тэмуджин. Больше Тэмуджину ничего и не требовалось. Он подивился поистине непостижимой силе шамана, а когда удивление чуть прошло - испугался: такой человек опаснее любого врага. Войска побратимов встретились между озерами Буир-нур и Кулун-нур в урочище Куйтэн. Вокруг не было ни гор, ни высоких сопок, ни кустарников, ни деревьев, насколько хватало глаз тянулись пологие увалы. Зеленовато-серые вблизи, увалы, отдаляясь, словно бы наливались голубизной, словно вбирали в себя синь безоблачного неба. Многотысячное войско Джамухи оградилось повозками. Оно собиралось защищаться, а не нападать, и это говорило о неуверенности новоявленного гурхана. У Тэмуджина, прибравшего к своим рукам и кэрэитов, воинов было меньше, но они уже привыкли действовать сообща, войско было единым целым, а не сбродом, поспешно стянувшимся под боевой туг анды. Нойоны племен, скорее всего, будут трубить всяк в свою трубу и, если хорошо ударить, побегут, как дзерены от весеннего пала. У Тэмуджина не было ни колебаний, ни страха. Он разделил войско на десять частей, расслоив кэрэитов своими воинами (на всякий случай), торопливо совершил обряд жертвоприношения и приказал начать сражение. Первая из десяти частей под началом Субэдэй-багатура сорвалась с места, проскочила низину с засоленной лужей, с воем и визгом понеслась на, стая Джамухи. Перед станом она рассыпалась, как горсть дресвы, брошенная на ветер, воины, уворачиваясь от стрел, на ходу постреляли и почти без потерь возвратились обратно. И тут же на стан повели своих воинов Хулдар и Джарчи. Отошли они, настала очередь Нилха-Сангуна... Словно волны взбесившейся реки - на крутой берег, катились на стан Джамухи воины Тэмуджина. Удар за ударом. Пока одни обстреливали стан, другие приводили себя в порядок, отдыхали. А у воинов Джамухи не было ни мгновения передышки. Но держались они стойко; Перед станом увеличивалось число трупов, садилось солнце, а Тэмуджин не видел признаков того, что стан анды дрогнет, попятится... С наступлением темноты сражение пришлось прекратить. Но едва забрезжила утренняя заря, Тэмуджин поднял воинов. И вновь волна за волной покатилась на стан. И так целый день. К вечеру воины гурхана Джамухи не выдержали напряжения, разметали проходы в ограждении, бросились навстречу нападающим, потеснили их, Тэмуджину пришлось ввести в сражение запасную тысячу отборных воинов. Воины Джамухи дрогнули, стали отходить. Среди них он увидел ненавистное лицо Аучу-багатура и, забыв обо всем на свете, начал пробиваться к нему. И почти пробился. Помешал молодой воин. Он преградил дорогу к Аучу-багатуру, поднял меч, и Тэмуджин всем телом отпрянул назад. Удар пришелся по передней, окованной железом луке седла, меч со звоном переломился. Воин остался безоружным. Но не бросился убегать, не показал затылок, вертелся в седле, и все попытки Тэмуджина достать его мечом оказались пустыми, удалось лишь смахнуть с головы кожаный шлем. В иссиня-черных, коротко обрезанные волосах воина белела седая прядь. - Сдавайся!- крикнул Тэмуджин.- Убью! В ответ воин показал ему кулак, отскочил в сторону, выхватил из саадака лук и стрелу. Удар пришелся в предплечье-будто кузнечным молотом стукнули. Тэмуджин с сожалением подумал, что напрасно не надел доспехи. В глазах потемнело. Кровь теплым ручейком побежала по руке. Повернул коня и, с трудом удерживаясь в седле, не думая об опасности, поехал обратно. К нему подлетел Джэлмэ, обхватил за плечо. - Ранен?- И заорал на кого-то:- Куда смотрели, ротозеи? В куски изрублю! Его положили на повозку. Прискакал Теб-тэнгри, туго перевязал рану. Боль сразу стала тише. Он сел, спросил Джэлмэ: - Как там? - Угнали за ограждение. - Не крутись возле меня. Найди Боорчу. Деритесь так, будто я с вами. Его стало знобить. Звенело в голове. В этот звон вплетался отдаленный гул битвы, то утихая, то возобновляясь вновь. Казалось, порывы ветра гудят в вершинах деревьев. Шаман напоил его горячим и горьким снадобьем. Внутри разлилось тепло. Он заснул и проспал до утра. Разбудил его Ван-хан. Здоровый, бодрый, он сидел на коне, за ним теснились его нойоны. Наклонился к Тэмуджину, спросил: - Ну как ты? - Все хорошо.- Голова у него была ясной, свежей, не беспокоила рана, он чувствовал лишь жжение и толчки крови.- Что Джамуха? - Ночью все бежали. Джамуха уходит вниз по Эргуне. Аучу-багатур и сыновья Тохто-беки бегут в верховья Онона. Татары - в свои кочевья. Почему ты не снесся с Джамухой? - Он мог бы послушать тебя, но не меня, хан-отец. Да что теперь говорить об этом! Надо добивать врага. Джэлмэ, вели приготовить мне коня. Хан-отец, я попробую догнать Джамуху. - А нужно ли? - Хан-отец, недобитый враг как тощий волк - зол, нахален, от него можно ждать всего. Ван-хан долго молчал. Наконец нехотя сказал: - За Джамухой я пойду сам. Ты догоняй Аучу-багатура. Скакать на коне Тэмуджину было трудно. Каждый толчок отдавался болью, холодная испарина покрывала тело. Но он крепился. Аучу-багатура и сыновей Тохто-беки настигли через три дня. После короткой схватки враги рассеялись. Тэмуджин велел остановиться на отдых. Вечером в его походную юрту пришел Чилаун, сын Сорган-Шира. - Хан Тэмуджин, среди воинов тайчиутов был мой друг Джиргоадай. Он хочет служить тебе. - Зови его сюда. Переступив порог юрты, воин снял пояс с мечом и саадаком, положил к ногам Тэмуджина. - Почему покинул своего господина? Почему ушел от Аучу-багатура? - Он носит звание багатура, но отваги у него не больше, чем у старого тарбагана. Он замышляет битвы, но ума у него не больше, чем у степной курицы.- Ни в голосе, ни во взгляде раскосых глаз Джиргоадая не было обычной в таких случаях робости. Еще когда воин вошел в юрту и снимал пояс, в его лице, в порывистых, резких движениях Тэмуджин уловил что-то знакомое. Сейчас он все больше убеждался, что уже видел его где-то. Внезапно догадался, приказал: - Сними шапку! Воин обнажил голову - в черных волосах белела седая прядь. Тэмуджин поднялся и, кособочась от боли в потревоженной ране, подошел к нему, спросил: - Узнаешь? Джиргоадай качнул было отрицательно головой, но вдруг густо покраснел - узнал. Краска тут же отлила от лица, оно стало бледным. Но глаза смотрели без страха. - Узнаю.- И голос прозвучал твердо.- Я не знал, что ты хан. Его прямота и откровенность обезоружили Тэмуджина. Мстительное чувство колыхнулось и тут же улеглось. А вспомнив, как Джиргоадай показывал ему кулак, он даже улыбнулся. - Ну, а если бы знал, что я хан? - Не состоялась бы эта встреча. - Почему? - Один из нас был бы мертв. <Не каждый найдет в себе мужество ответить так,- подумал Тэмуджин.- Убивать его просто жалко. Но и оставить в живых нельзя: он пролил мою кровь, кровь хана, и нет более тяжкого преступления. Однако кто знает об этом? Только двое. А может, не знает этого и он?> - Ты погубил моего коня. Смертельно ранил... - Коня?- удивился войн,- Мне казалось... Тэмуджин перебил его: - Красивый был конь! Саврасый, с черным ремнем на хребтине и белыми задними ногами. Ты хорошо владеешь копьем? - И копьем, и мечом, и луком. Я - воин. - Коня, такого же, какой был у меня, добудешь в сражении и вернешь мне. И еще. Человека по имени Джиргоадай больше нет. Теперь ты Джэбэ '. Мое копье. [' Д ж э б э - копье.] XIII Узнав, что за ним гонится один Ван-хан, Джамуха решился на смелый шаг. Без нукеров и оружия он выехал ему навстречу. Была надежда, что Ван-хан не захочет пятнать свое имя его кровью. Он скакал к нему безбоязненно, и все же, оказавшись перед лицом кэрэитского войска, идущего крепко сбитым строем, один, безоружный и беззащитный, он стиснул зубы от страха, захотелось повернуть коня и быстрее ветра улететь к своим. Поднял руки. Его узнали и остановились, по рядам воинов, как огонь по сухой траве, полетело: - Джамуха, Джамуха... Передаваясь из уст в уста, весть мгновенно достигла ушей Ван-хана. Вместе со своими нойонами он рысью подъехал к нему. Нойоны окружили со всех сторон, смотрели с любопытством, но без враждебности. Джамуха слез с коня, подошел к Ван-хану, взялся одной рукой за стремя, прислонился лбом к тощей ханской ноге. - Я пришел, хан-отец... Не губите людей, не гоняйте по степи племена, жаждущие покоя, возьмите мою жизнь. Ван-хан осторожно отодвинул ногу. - Ты кого собрался воевать? Сверху вниз он смотрел на Джамуху, хмурился, но в глазах была жалость. - Я? Воевать?- воскликнул Джамуха.- Это вы обложили меня, будто кабана на облавной охоте. Вы пришли сюда. Вы гонитесь за моим народом. Вы заставляете меня сражаться. И с кем? С этими людьми,- Джамуха обвел рукой круг нойонов.- С ними я ходил в походы, пил из одной чаши, согревался у одного огня. Он услышал одобрительный шумок нойонов. Теперь он знал, что добьется своего, заставит хана повернуть назад и уйти в свои кочевья. Повышая голос до крика, раздернул на груди халат. - Убей меня, хан-отец, если я виноват перед тобой или перед твоими нойонами! - Ну что ты кричишь?- с укоризной сказал Ван-хан.- Я не собираюсь губить тебя. - Зачем же ты здесь? - Не кричи!- уже сердито сказал Ван-хан.- Для чего ты собрал такое войско? - Где хан Тэмуджин, мой анда?- Джамуха обернулся, будто не знал, что Тэмуджина тут нет.- Я хочу спросить у него - для чего он отовсюду переманивает людей? Для чего ему большое войско? Хан-отец, ты и анда несправедливы ко мне. Было время, когда я и анда жили душа в душу. Но он сам разрушил нашу дружбу. Он задумал возвеличиться и в звании сравниться с тобой. И стал ханом. Ни я, ни ты, хан-отец, не гоняли его за это по степи, не убивали его воинов. Почему же сейчас, когда нойоны племен возвели меня над собой, вы набросились на меня? Хотите моей крови - я перед вами. Ван-хан велел расседлывать коней. Воины разостлали на траве войлок, он пригласил Джамуху присесть, тихо сказал: - Оба вы с Тэмуджином дороги мне и оба терзаете мое сердце. Ты винишь его. Он тебя. И оба теряете разум, совесть, не страшитесь гнева небесного. - Если говорить о совести, то у Тэмуджина... - Молчи, Джамуха, ты тоже хорош! Я не стану преследовать тебя. Живи как знаешь. Но и помощи у меня не проси. Не буду я больше помогать - ни тебе, ни Тэмуджину. - Обидно мне, хан-отец. За что такая немилость? Почему ты равняешь меня с андой? - Не знаешь? Нет, все знаешь и понимаешь, Джамуха. Многое я тебе прощал. Умен ты, ловок, отважен и этим люб моему сердцу. И Тэмуджин... Но сегодня я отворачиваюсь от вас. Об одном прошу: не можете ладить - держитесь друг от друга подальше. Вот мое слово. - Отец, ты слишком суров с Джамухой,- сказал Нилха-Сангун.- Только говоришь, что для тебя и он и Тэмуджин одинаковые... - Джамуха не распоряжался нами, как своими нукерами,- подхватил Арин-тайчжи.- А Тэмуджин... - Перестаньте!- болезненно сморщился Ван-хан.- Джамуха, ты ночуешь тут или поедешь к своим? - Я поеду, хан-отец. Меня ждут. Ван-хан не стал его задерживать. И, чувствуя неловкость перед ним, стыдясь смотреть в его опечаленное лицо, Джамуха сел на коня, шагом поехал в степь. Наплывали синие спокойные сумерки, вдали засверкали огни его стана. Мир был тих, безмолвен. Мягкая трава гасила стук копыт, и Джамухе казалось, что он не едет, а плывет над землей, таящей скорбное ожидание. Прошлое молодечество, разные хитрые проделки за спиной хана - все виделось сейчас иначе. Тоска и запоздалая боль совести теснили сердце Джамухи. К чему все это - обман, ложь, сражения, походы? Не живешь, а идешь по топкому болоту: пока вытаскиваешь из липкой грязи одну ногу, вторая увязла еще глубже. Где твердь? Куда можно безбоязненно поставить ногу? Почему жизнь так немилостива к нему? Он любил Тэмуджина - тот стал непримиримым врагом, уважал Ван-хана - старик отвернулся от него, отстаивал волю нойонов-сам стал гурханом и потому принужден укорачивать эту же самую волю. Что случилось? Была же когда-то жизнь иной. Добры и совестливы были люди, умели вместе горевать и радоваться, чтили доблесть и мудрость, отвергали двоедушие и скудоумие. Еще живут отзвуки былых времен в трепетном слове улигэрчей, но и они скоро умрут вместе с последними сказителями, поверженными под копыта боевых коней. А если и останется кто-то в живых, что славить им? Свирепую непреклонность анды, порожденного злом и зло же сделавшего своим оружием? Перед станом его встретили дозорные. Начали встревоженно расспрашивать, чем окончились переговоры. Они вспугнули его думы, он с раздражением сказал: - Вы что, глупые? Видите, я живой, возвращаюсь к вам. Значит, все хорошо. С теми же расспросами пристали к нему и нойоны. Они обрадовались, что сражения не будет, устроили пир, веселились, возносили хвалу его отваге и мудрости. Пылали огни, жарилось нанизанное на прутья мясо. Джамуха пил вино, молчал. Ему больше всего хотелось сейчас оказаться в своей юрте. Может быть, бросить все, уйти со своим племенем куда-нибудь в дальние дали, где нет ни властолюбивого анды, ни его покровителя Ван-хана, ни сражений, ни воинов, туда, где растут высокие травы, бегут светлые реки и тишину не тревожит звон оружия и стон раненых. Но есть ли такие земли? И почему он должен покинуть свои кочевья, землю отцов и дедов? Только потому, что анда Тэмуджин, как взбесившийся волк, рыщет по степи и рвет горло всем, кто слабее его? Он, наверное, только того и ждет. Останется здесь единственным хозяином... Нет, не бывать этому! Нойоны становились разговорчивее. От жара огня, от выпитой архи раскраснелись лица, заблестели глаза. Они совсем забыли о нем, расхваливали друг друга, хвастались друг перед другом. Но кто-то на кого-то обиделся, вспыхнула ссора, в нее сразу же втянулись все. От ссоры до драки - один шаг. У огня началась свалка. Колотили друг друга, выкрикивали ругательства, размазывали по лицам слезы пьяной обиды и кровь из разбитых носов. Джамуха поднялся, его качнуло - еле удержался на ногах. - Прекратите! Но его, наверное, даже не услышали. Вокруг дерущихся собрались воины, посмеивались, глазели на драку. Джамуха позвал нукеров. - Несите воды! Больше! Нукеры принесли десятка два бурдюков, наполненных грязной, с зеленой слизью водой из высыхающего озера, начали обливать нойонов. Мокрые, в тине, они расползались в стороны. Джамуха лег на залитый водой войлок, обхватил голову руками и забылся тяжелым, как бред, сном. Утром нойоны собрались вновь и как ни в чем не бывало, посмеиваясь, начали вспоминать вчерашнее. Ничтожные людишки! Разве можно с ними одолеть хана Тэмуджина... Надо искать друзей. У анды теперь осталось три врага - татары, меркиты и найманы. Татары - рядом, но они слабы. Остаются найманы и меркиты. Надо идти к ним. Теперь для него друг тот, кто враг анде Тэмуджину. Поначалу все складывалось удачно. В кочевьях Тохто-беки Джамуха застал найманского Буюрука. Он прибыл к владетелю меркитов за тем же, что и Джамуха. И все трое быстро нашли общий язык - надо объединить силы. Не возникло споров и о том, кто возглавит эти силы. Поскольку у Буюрука воинов было больше, его и поставили во главе войска. Спор непредвиденно возник из-за того, что Буюрук, Тохто-беки и нойон Тайр-Усун начали настаивать: первым из двух врагов надо разгромить Ван-хана, а Джамуха звал их прежде на Тэмуджина. Говорил же Ван-хан, что не станет помогать ни одному из них, это значит, что анда останется один и справиться с ним будет не так уж трудно. Но Буюрук, Тохто-беки и Тайр-Усун отвергли доводы разума. Буюрук был зол на кэрэитов за два своих поражения, жаждал захватить, уничтожить Ван-хана, на его место снова посадить Эрхе-Хара, помочь ему утвердиться, тогда Тэмуджин сам снимет шапку и пояс. Джамуха не верил, что Эрхе-Хара сможет завладеть кэрэитским ханством. У него было немало способов и возможностей сделать это раньше. Не сумел, не смог. Почему же Буюрук думает, что дело, не удавшееся дважды, удастся в третий раз? Тохто-беки и Тайр-Усун, как и Джамуха, считали, что содружество Ван-хана и Тэмуджина превратилось в содружество всадника и лошади - Тэмуджин едет, а Ван-хан везет. Но они почему-то решили, что надо прежде всего лишить всадника его лошади (<пеший монгол - пропащий монгол>), а потом уж браться и за самого всадника. В поход Джамуха отправился с тяжелым сердцем. Людская молва о выступлении, наверное, давно достигла Тэмуджина. И Тэмуджин, конечно, не ждет, когда они навалятся на хана кэрэитов. Он слишком хорошо понимает, что конец Ван-хана приблизит и его собственную гибель. Так оно и вышло. Едва они покинули кочевья меркитов, получили известие, что хан Тэмуджин со всем своим войском отправился к Ван-хану. - Ну что, я был не прав?- спросил он у нойона Тайр-Усуна. Костлявый, лупоглазый нойон презрительно сплюнул. - Две лисы в одной норе - две шкуры у охотника. - Мало, видать, вас били!- зло проговорил Джамуха. - Нас били и с твоей помощью тоже. Но не убили.- Тайр-Усун надменно глянул на Джамуху.- Мы твоего Тэмуджина и Ван-хана ногами затопчем. Посмотри, сколько нас! Я прожил жизнь, но никогда не видел, чтобы под одним тугом собралось столько воинов сразу. Хвастливая самоуверенность нойона и его неуместные намеки на то, что он когда-то с андой и Ван-ханом ходил на меркитов, покоробили Джамуху. - Много волос на голове, но все их можно сбрить! Велико стадо, но овцы, мала стая, но волки. - Если так думаешь, зачем идешь с нами? - Идти больше не с кем!- с горечью сказал Джамуха.- Оскудела великая степь, все меньше багатуров и мудрых вождей, все больше высокомерных дураков и пустых барабанов-хвастунов.- Джамуха хлестнул коня, поскакал к своим. Войско собралось и в самом деле огромное. Тысячи всадников, сотни повозок с запасом пищи, табуны дойных кобылиц, стада овец заполнили широкую долину, неумолчный шум движения разносился далеко окрест, пугая табуны хуланов и дзеренов, загоняя в норы сусликов и тарбаганов,- серая осенняя степь с засохшими травами казалась мертвой, под холодным небом тускло поблескивали солончаковые озерки с белым налетом гуджира на голых, безжизненных берегах и горькой, как отрава, водой. Вечерами в темном небе гоготали гуси, свистели крыльями утки - птицы летели в теплые края. Тэмуджин и Ван-хан, избегая битвы, беспокоя ночными налетами дозоры, отходили на полдень. Тяжелое, обремененное обозами, стадами и табунами, неповоротливое войско Буюрука медленно тащилось следом - вол, впряженный в повозку, догонял неоседланного скакуна. Буюрук, обозлившись, оставил обоз под небольшой охраной, попытался налегке настигнуть Тэмуджина и Ван-хана. Но они непостижимым путем оказались в тылу и чуть было не захватили обозы. Уверенность в легкой и скорой победе стала сменяться тревогой. Нойоны Джамухи все чаще шептались о чем-то за его спиной, и он затылком чувствовал их растущую недоброжелательность. Он попытался поговорить с ними. - Мы вступили на путь, с которого нет возврата. Или мы уничтожим Тэмуджина, или он нас. Надо идти до конца. В ответ - ни слова. Начались холода. Все чаще дули ветры. Воины в легкой летней одежде жались по ночам к жару огней, нередко обгорали, не высыпались, утром садились на коней угрюмые, злые. Между племенами все чаще вспыхивали ссоры. Степь кончилась. Впереди вставали крутые горы. Над скалами курились облака. Тэмуджин и Ван-хан по узкому ущелью поднялись вверх, укрылись в лесу. Дул пронзительный ветер, нес снег, смешанный с песком. Надвигалась ночь. Продрогшие воины по ущелью, по голому склону полезли к лесу - там было затишье, топливо. В гору, навстречу ветру, идти было трудно, лошади то и дело падали на колени, кровенили ноги. Едва приблизились к лесу - в них полетели тучи стрел. Много воинов, лошадей было убито, трупы покатились вниз, сбивая живых. Буюрук приказал остановиться. Быстро стемнело. Ветер гудел все сильнее. Песок обдирал кожу. По склону с грохотом катились- камни, обрушенные воинами анды и Ван-хана. Джамуха потерял своих. Коченеющими руками нащупал углубление в земле, лег в него, уткнув лицо в ладони. Ветер рвал полы халата, сыпал за воротник песок и снег. В вое, грохоте раздавались крики людей, наполненные ужасом. Скоро Джамуху стала колотить дрожь. Он поднялся. Порыв ветра кинул его на землю. Он покатился по склону, задержался на чем-то мягком. Пошарил руками - человек. Мертвый. Лихорадочно стащил с него халат, накинул на голову, сел и стал сползать вниз. Наткнулся на труп лошади. Он был еще горячий. Лег к лошадиному животу, укрылся халатом. Снег закручивался за трупом лошади, оседал на него сугробом. Понемногу он отогрелся, перестал дрожать, прислушивался к приглушенному снегом и халатом вою ветра, твердил обреченно: - Все пропало! Все пропало! К утру ветер ослабел. На рассвете воины стали сползать вниз. Но многие, очень многие навсегда остались лежать на склоне - убитые камнями, окоченевшие. Внизу, сбившись в кучу, стояли лошади. Воины ловили первую попавшуюся и уносились в степь, подальше от проклятых гор. Джамуха тоже вскочил на чьего-то коня, поскакал собирать своих воинов и нойонов. Собрались те, кто остался жив, довольно быстро. Оглянув воинов, Джамуха похолодел - такого урона не нанесла бы самая жестокая битва. - Ничего, нойоны и воины, за все взыщем с Ван-хана и Тэмуджина. Нойон салджиутов с обмороженными, почерневшими щеками сказал, простуженно кашляя: - Все, Джамуха. Ты нам не гурхан, мы тебе не подданные. Себе на горе возвели мы тебя! Он повернул коня и поскакал. За ним - все салджиуты. Потом и хунгираты, и дурбэны, и катакины... С ним остались его джаджираты. Джамуха догнал уходящих воинов, чуть не плача, закричал: - Остановитесь! Опомнитесь! Но воины грубо оттолкнули его и умчались. Он бросился к Буюруку и Тохто-беки. Но и они решили уходить. Его уговоров даже слушать не стали. Джамуха возвратился к своим джаджиратам - горстка обмороженных людей. Будьте же вы прокляты, вольные нойоны! Не драться за вас, а рубить, давить, вбивать в землю копытами коней! По дороге в свои кочевья он разграбил курени нойонов-отступников. XIV Зиму Тэмуджин провел у подножья Бурхан-Халдуна, недалеко от родного урочища. Бездельничать, отсиживаться в юртах никому не дал - ни друзьям, ни братьям, ни родичам, ни простым воинам. Одна облавная охота следовала за другой. Добыли много мяса и мехов, и женщины благословляли имя Тэмуджина. Но главное было даже не в том, что он дал своему народу много пищи. Важно было держать войско под рукой, не давать ленивой и сытой сонливости завладеть душами воинов. Облавы приучили воинов выполнять все его повеления точно, без промедления. Тэмуджин убеждался не раз, что сила войска не всегда в его многочисленности. Тысяча, если она обучена сражаться и едина, может стоить целого тумена, если он рыхл, малопослушен. Не забывал Тэмуджин и о расширении своего улуса. Слал гонцов к нойонам племен, отпавших от гурхана Джамухи, с прельстительными речами. Может быть, ему бы и удалось склонить их на свою сторону, но все испортил Хасар. Без его ведома сделал набег на курени хунгиратов, побил, похватал немало людей, отогнал табуны. Ограбленным оказался даже тесть Тэмуджина старый Дэй-сэчен. После этого его прельстительным речам нойоны перестали верить. Хасара он обругал самыми последними словами. А ему - хоть бы что! Остальные братья в его дела не лезут, живут тихо, а Хасар все время норовит показать, что он нисколько не хуже его, хана. Весной Тэмуджин стал готовиться к походу на татар. Послал Хасара к Ван-хану с приглашением принять участие в походе. Брат и там ухитрился напортить. С нойонами Ван-хана и его братом Джагамбу вел себя вызывающе, всячески возвеличивался перед ними да и хану не выказал достаточного почтения. Нойоны и без того не жаловали Тэмуджина, а тут не Тэмуджин - Хасар начинает помыкать ими... Джагамбу, Хулабри, Эльхутур, Арин-тайчжи и Алтун-Ашух тайно сговорились скинуть Ван-хана, посадить на его место Нилха-Сангуна. Но Алтун-Ашух выдал их замысел Ван-хану. Джагамбу бежал к Таян-хану найманскому; Хулабри, Эльхутура, Арин-тайчжи успели схватить. Старый хан, вне себя от гнева, бил их по щекам, плевал в лицо. И все, кто в это время был в его юрте, тоже плевали на заговорщиков. А ночью кто-то помог им бежать. Они, как и Джагамбу, ушли к Таян-хану. Идти на татар Ван-хан, конечно, отказался. До войны ли с чужими племенами, когда такое шатание в своем собственном улусе. Рассерженный Тэмуджин сказал брату: - Еще раз окажешь мне такую услугу - отправлю коз пасти! Ни слова не сказав, Хасар горделиво вскинул голову и вышел из юрты. - Не давай ему таких дел - спокойно жить будешь,- сказала Борте. Жена и брат ненавидели друг друга. Борте опасалась, что, если что-то случится с Тэмуджином, не ее дети, а Хасар унаследует улус, и не упускала случая бросить тень на него, часто была несправедлива. Зная это, Тэмуджин, обычно веривший ее уму, не слушал Борте, когда она говорила о Хасаре. Поддаться ей, так она доведет до того, что брата будешь считать врагом, а их и без Хасара достаточно. Разобраться, Хасар не очень и виноват. Просто он высек искру, когда все было готово к пожару. И не нойоны, не Джагамбу главные противники Ван-хана. Из-за их спин выглядывает толстая морда Нилха-Сангуна. Никак не может примириться, что он, Тэмуджин, которому когда-то не в чем было показаться на глаза нойонам и который рад был напялить на себя тесное тангутское платье, возвысился до того, что с его волею приходится считаться не только Нилха-Сангуну, но и самому Ван-хану. Прав был шаман Теб-тэнгри: ханство кэрэитов станет враждебно ему. От похода на татар отказаться было невозможно. Они, по слухам, собрали большое войско и готовы ударить на него. Выступил в начале лета. Вновь прошли вниз по Керулену. Татары поджидали его в урочище Далан-нэмурге. Строй татарского войска был похож на птицу, широко раскинувшую крылья. Правое крыло своим концом упиралось в берег реки Халхи, левое простиралось по всхолмленной равнине, туловище составляли тысячи, поставленные в затылок друг другу. Тэмуджин, сутулясь, сидел на коне, думал и за себя, и за татарских нойонов, стараясь проникнуть в их замысел. Если его воины потеснят середину, крылья обхватят войско с двух сторон, стиснут в смертельных объятиях. Почему-то вспомнилось первое в жизни большое сражение - с меркитами за рекой Хилхо. Тогда он пялил глаза на строй вражеских воинов и не мог вникнуть в повеления Ван-хана, ничего не понимал из-за возбуждения, похмельной тяжести в голове и нетерпеливого желания прорваться к Борте. Давно он уже не тот. Холоден и трезв его рассудок, еще не начатая битва и раз, и два, и три проходит перед его мысленным взором, он расставляет свои тысячи то так, то иначе. И постепенно из всего этого вызревает решение. За спиной в ожидании замерли нойоны. Он повернулся в седле, остановил взгляд на Джарчи и Хулдаре. - Со своими урутами и мангутами пойдете прямо. Бейте, чтобы из. глаз искры сыпались. Пусть думают, будто тут мы и наносим главный удар. Тем временем... Алтан, Хучар, дядя, со своими воинами сломайте их правое крыло и по берегу реки прорывайтесь за спину татарам. С остальным войском я ударю на их левое крыло, сомну его и окажусь у татар сбоку. Всем все понятно? - А если мы не прорвемся?- спросил Даритай-отчигин. - Если задуманное не удастся, без суеты и страха отходите назад и вставайте на то место, которое занимаете сейчас. Отсюда не сдвигайтесь ни на шаг. Кто побежит, тому - смерть. - А если не удержимся? - Дядя, если есть силы бежать, кто поверит, что их не осталось, чтобы драться? Запомните и другое. Если враг побежит, гоните его до полного истребления. Не обольщайтесь добычей. Даже если слитки золота будут блестеть под копытами коней, не смейте останавливаться. Уничтожим врагов - все будет наше. От татарского войска отделился всадник на вороном коне, галопом промчался по равнине, остановился на расстоянии полета стрелы, приложил ладонь ко рту, крикнул: - Эгей, рыжий кобель, выезжай сюда! Своим мечом я сбрею твою красную бороду! Татарин горячил коня, помахивал сверкающим мечом, Кто-то выпустил стрелу, но она не долетела, воткнулась в землю, взбив облачко пыли. К Тэмуджину подскочил Хасар, его глаза горели, ноздри хищно раздувались. - Дозволь снять ему голову! - Нечего заниматься глупыми забавами. - Эй, рыжий корсак, боишься?- надрывался татарский храбрец.- Мы отправили на небо твоего отца и многих людей твоего рода. Пришел твой черед, хан трусливых! - Хулдар, Джарчи, начинайте. Уруты и мангуты с визгом бросились вперед. Тэмуджин поскакал на левое крыло татарских войск. Его обогнал Джэлмэ, оглянулся, блеснув ровными белыми зубами. За ним мчались долговязый Субэдэй-багатур, маленький ловкий Мухали, веселый болтун Хорчи... Он натянул поводья, пропустил воинов, поискав глазами возвышенность, поднялся на пологий холмик. Рядом встали туаджи, готовые мчаться с его повелением в самую гущу битвы, подъехали Боорчу, Джэлмэ с его сыном Джучи и приемышем матери Шихи-Хутагом. Ребят он впервые взял в поход. Широко раскрытыми глазами смотрели они на битву. И гул ее, взлетающий к небу, заставлял их вбирать голову в плечи. Неустрашимые уруты и мангуты мертво вцепились в <туловище> птицы-строя, и оно, тучнея, стало отодвигаться, шевельнулись <крылья>, вкрадчиво расправились, готовясь к охвату. Тэмуджин выжидал. Пусть враги почувствуют вкус близкой победы, пусть возликуют. Теперь пора... По его сигналу на правое крыло навалились нойоны-родичи, растребушили, разметали татар и ринулись в тыл. Главные силы тем временем смяли левое крыло и начали теснить все татарское войско к реке. Сейчас нойоны-родичи ударят в спину, и замечется татарское войско стадом овец. Но почему медлят родичи? Куда они подевались? Он гнал к ним своих туаджи, привставал на стременах, вглядывался, вслушивался, и тревога закрадывалась в сердце, не обманули ли его татары? Нет, не похоже. Татары, побежали. Всадники переправлялись через речку, уходили в степь. Иные бросали оружие и сдавались. Тэмуджин поехал к берегу. На земле с выбитой травой темнели лужи крови, валялось оружие, шлемы, лежали трупы воинов и лошадей, стонали раненые. Приторно-сладкий, отвратительный запах смерти, казалось, пропитал все вокруг. Тэмуджин глянул на ребят. Джучи затравленно оглядывался. Он побелел, стиснул луку седла до синевы под ногтями, будто боялся упасть с коня. Шихи-Хутаг закрыл глаза и что-то беззвучно шептал сухими губами. - Эх, воины! Птенцы куропатки... Татар гнали до ночи. Полонили почти всех. Пришло известие и от нойонов-родичей. Прорвавшись в тыл татарам, они напали на обоз, разграбили повозки. Этого показалось мало, и, позабыв о битве, пошли по беззащитным куреням, хватая добро, Тэмуджин задохнулся от ярости. - Жадные волки! Мое слово для них - пустой звук! Ну, погодите... Утром к его походной юрте привели татарских нойонов, - Зарубите всех!- приказал он. После казни нойонов собрал большой совет. Надо было решить, как поступить с татарским народом. - Над ними поставим нашего нойона,- сказал Хасар.- Если позволишь, тут могу остаться я сам. У меня они будут смирными, как новорожденные ягнята. Тэмуджин не сдержал едкой усмешки. Чего захотел! С такими воинами, как татары, такой человек, как Хасар, быстро станет беспокойным соседом. А ему не нужны никакие соседи. Главная ошибка прежних нойонов-воителей была в том, что они, разгромив племена, нагружали телеги добром (вспомнил своевольство нойонов-родичей, стиснул зубы-ну, погодите!), уходили в свои курени, через несколько лет мощь разгромленного племени возрождалась, и вновь надо было воевать. Такого больше не будет. Земля, которую он попирал копытами своего коня, должна стать его владением навсегда. По его молчанию нойоны поняли, что с Хасаром он не согласен. Боорчу предложил: - Растолкаем татар по своим куреням. Пусть работают на нас. У каждого монгола будет раб. Разве это плохо? И это было не по нраву Тэмуджину. Слишком много рабов, да еще таких, как татары, держать нельзя. Когда воины уйдут в поход, курени могут оказаться в их руках. Возмутившись, они побьют жен и детей, угонят табуны. Потом бегай, лови... - Вы забываете,- сказал он,- что татары били, резали наших предков, выдавали их злому Алтан-хану. Они коварно погубили моего отца, и все беды моей семьи начались с этого! Разве после всего содеянного мы можем быть мягкосердечны?- Он распалился от своих собственных слов.- Повелеваю: татар, исконных врагов наших, лишить жизни. Всех! От немощных стариков до несмышленых сосунков. Немота изумления охватила людей. Он почувствовал, как высоко стоит над всеми, какой страх и трепет внушает его воля. Первым пришел в себя шаман Теб-тэнгри. Не глядя на Тэмуджина, заговорил ровным голосом, будто начал молитву небу: - Все имеет и начало, и конец, и свою меру. Мы не ведаем, кто положил начало вражде наших племен. Но люди надеются: этой вражде ты положишь конец.- Он повернул хмурое лицо к Тэмуджину.- Потому-то за тобой идут сегодня отважные сыны многих племен. Однако ты сворачиваешь с пути, предопределенного небом. После тебя обезлюдят степи, станут владением диких зверей. Ты говоришь о мести за кровь предков. Но такая месть превышает всякую меру, она противна душе человеческой. Тэмуджин хотел было прервать шамана, но одумался. Не натягивай лук сверх меры - переломится, и не грозное оружие окажется в твоих руках, а никуда не годные обломки. Сказал с натугой: - Мудра твоя речь, Теб-тэнгри. Только глупый упрямец станет отвергать то, что разумно. Детей, не достигших ростом до тележной оси, оставьте в живых. - А женщин?- спросил Хасар.- Тут есть такие красавицы... - До красавиц ты, известно, охоч. Успел присмотреть? Кто-то засмеялся. - Ну что смеетесь?- обиделся Хасар.- Я вам покажу, какие тут красавицы. Неужели не жалко губить? Он проворно вскочил, вскоре вернулся, втянул в юрту девушку в красном шелковом халате. Она не знала, куда девать свои руки. На щеках рдел румянец смущения, в глазах поблескивали слезы. Была в ней какая-то особенная чистота, свежесть - саранка-цветок, омытый росой. - Как тебя зовут?- спросил Тэмуджин. - Есуген. - Хочешь быть моей