щупал рукоятку меча. - Кто там? - Я, хан Тэмуджин,- ответил Джэлмэ - и кому-то другому:- Зажги светильник. Тэмуджин вскочил, стал одеваться. Второпях не мог найти гутул, крикнул Джэлмэ: - Дай скорее огня! Прикрывая рукой пламя светильника, Джэлмэ вошел в юрту. Тэмуджин подобрал гутул, сунул в него ногу, выпрямился. - Перебежчики, хан Тэмуджин. - Опять? - Да нет. Прибежали оттуда. - Давай их сюда. Он ждал увидеть нойонов и, когда вошли два замызганных харачу, почувствовал себя горько обманутым. - Думаешь, теперь я буду доволен и этим?- с раздражением спросил у Джэлмэ. Джэлмэ стоял, высоко подняв светильники. Бровастое лицо было хмурым и озабоченным. - Ты их послушай, хан Тэмуджин. - Я - Кишлик, а это мой товарищ Бадай...- не дожидаясь позволения, заговорил один из харачу.- Мы пастухи твоего дяди. - Так-так, вы пришли сюда искать милостей?- Он все больше озлоблялся.- Предав своего нойона, вы ждете награды? За предательство и низкородным харачу и высокородным нойонам награда одна - смерть! Бадай в испуге попятился, Кишлик побледнел, поклонился в пояс. - Хан Тэмуджин, ты не можешь казнить нас. Мы принадлежим Даритай-отчигину, а он со всем своим владением - тебе. Так какие же мы предатели? И не за наградой мы пришли, а спасти людей от уготованной им гибели.- Кишлик подтолкнул вперед своего товарища.- Говори, Бадай, что ты видел и слышал. Тому, о чем говорил пастух, верить не хотелось. Если все правда, страшная беда ждет улус. Окликнув караульного, он велел ему заключить пастухов под стражу и держать, пока все не прояснится. Посидел, подперев руками голову. - Может быть, не правда, а, Джэлмэ?- Но тут же отбросил сомнение.- Нет, правда. Так и должно быть. Джэлмэ, прикажи гонцам седлать коней, и пусть они подымают курени. - Кони уже оседланы, хан Тэмуджин. - Молодец, Джэлмэ. Созывай нойонов. - Они уже здесь. Стоят за порогом юрты. - Позови пока одного Боорчу. Боорчу уже успел надеть доспехи. Пламя светильника раздробилось на пластинах его железного куяка, туго стиснувшего грудь, с плеч свешивалась плотная накидка, меч бил по голенищу гутула. - Садись. И ты, Джэлмэ, садись. Оба вы мои самые давние друзья. И только вам я могу поведать, что страх леденит мое сердце. Сколько у нас воинов? - Около восьми тысяч, если всех соберем,- сказал Боорчу. - А сколько, как вы думаете, будет у Нилха-Сангуна? - Если с ним все наши нойоны и Джамуха...- Джэлмэ прикинул в уме,- тысяч тридцать. Самое малое - двадцать, двадцать пять. - Утешил... Можем ли сражаться? - Сражаться-то можем,- Боорчу сморщился, подергал плечами, поправляя тяжелый куяк.- Когда я был маленьким, моя бабушка говорила мне: козленок может забодать козу, но для этого козленок должен стать козлом.. - Надо отходить, хан,- сказал Джэлмэ. - Отходить...- повторил он.- Когда отойдем, сколько куреней не досчитаемся? Ни вы, ни я этого не знаем. Но стоять на месте нельзя... - А не двинуться ли нам навстречу?- спросил Боорчу, загорелся.- Помнишь, хан Тэмуджин, нас было трое, против нас - сотни и тысячи. Нам неведом был страх смерти, и мы победили. Разве мы перестали быть мужчинами? - Боорчу, я мужчина. Умереть в битве мне не страшно. Но я еще и хан. Моя безрассудная гибель приведет к гибели тысячи людей... Мы будем отходить, друг Боорчу. Но куда? Направимся на полночь, там нас могут перенять меркиты. Пойдем на полдень - безводные гоби истребят нас быстрее воинов Нилха-Сангуна. Остается один путь - на восход солнца, в кочевья, когда-то принадлежавшие татарам. Как отходить? Вперед пустим кочевые телеги, стада, табуны, наши семьи и семьи воинов. Войско будет идти сзади, прикрывая кочующие курени и отбивая охоту повернуть назад, сбежать... Перед лицом опасности, как всегда, его мысли были ясны и просты, все маловажное отлетало в сторону как бы само собой. Он знал, что принял верное решение, но все же спросил: - Вы согласны со мной? Если согласны, зовите нойонов. Один за одним в юрту вошли Мухали, Субэдэй-багатур, Джэбэ, неразлучные друзья Хулдар и Джарчи, Хасар... Полукругом стали у стены юрты. Тэмуджин поднялся, заложил руки за спину, ссутулился. - Ну что, бесстрашные багатуры, немного засиделись, накопили лени... Не пора ли ее растрясти и косточки поразмять?- По лицам нойонов было видно - шутка не вышла. - В наши курени идет Нилха-Сангун. Гость, что и говорить, дорогой, и товарищей у него много. А встретить-приветить его по достоинству нечем. Не запаслись угощением. Потому, нойоны, самое позднее к полудню все курени должны быть отправлены вниз по Керулену... Воины с запасом хурута на десять дней собираются тут. За промедление и нерадение не помилую никого. Так и передайте всем. И потянулись по обоим берегам Керулена, через ровные, как растянутая на колышках шкура, долины, через одинаковые, как верблюжьи горбы, сопки тяжелые телеги, табуны и стада. Шли почти без отдыха. На ночлег останавливались в потемках, а с первыми проблесками зари снова трогались в путь. Бывшие кочевья татар были пустынны. Никто не мешал его движению, и он возблагодарил небо, что в свое время не дрогнул, без жалости и милосердия извел под корень опасное племя. Пусть будут жалостливы матери, баюкающие своих детей. Правитель, страшась пролить чужую кровь, поплатится своей. От урочища Хосунэ повернули к озеру Буир-нур, миновав его, вышли к речке Халха. Начиналась летняя жара. На правом берегу, на сухих возвышенностях, трава увяла, посерела, на левом, более низком и ровном, была еще зеленой. Тэмуджин надеялся, что жара заставит Нилха-Сангуна повернуть назад. На северных лесистых склонах Мау-Ундурских гор он оставил небольшой заслон под началом Джэлмэ, сам дошел до урочища Хара-Халчжин-элет и тоже остановился. Через день прискакал от Джэлмэ гонец - кэрэиты приближаются. Бежать дальше было опасно. Следуя по пятам, враги потеснят его войско, захватят табуны, людей, уныние вселится в сердце воинов, и тогда уж нельзя будет и помыслить о сражении. Что ж, боишься - не делай, делаешь - не бойся... Он занял пологие предгорья. Внизу, слева и справа степь пересекали гребни песчаных наносов. Обойти его сбоку будет трудно... Поздно вечером пришел со своими воинами Джэлмэ. Кэрэиты двигались за ним следом. Джэлмэ удалось захватить пленного. От него узнали: с войском идет сам Ван-хан. И все беглые нойоны там, и, Джамуха. К предгорьям кэрэиты подтянулись утром. Сразу же начали строиться для битвы. Впереди поставили воинов беглых нойонов, за ними в полусотне шагов построились джаджираты Джамухи, дальше - кэрэиты. Всю равнину, от одного до другого песчаного наноса, заполнили ряды воинов. За их спиной цветком на зелени травы голубел шатер Ван-хана с тремя боевыми тугами на высоких древках. Хасар в золоченых доспехах, в шелковой, цвета пламени накидке подъехал к Тэмуджину. - Смотри, брат, они построились для обороны. Боятся! Тэмуджин и сам видел: вражеский строй не для нападения, и тоже подумал, что они его побаиваются, но не позволил разыграться горделивости. Может быть, хан-отец, если уж он пришел сам, не доведет дело до драки, может быть, сейчас, подняв шапку на копье, примчится его посланец для переговоров... - Брат, дозволь мне повести передовые сотни!- Ноздри Хасара раздувались, руки дергали поводья, и каурый жеребец крутил головой. <Хвастун! Красуется!> Тэмуджин холодно взглянул на него. - Я отрешил тебя от всех дел. И ты пока не заслужил моего прощения. Наказал его за то, что он вдруг потребовал казни для Джэлмэ. Разобравшись, в чем дело, едва не отхлестал резвого братца плетью. Хасар умчался. Солнце едва приподнялось над Мау-Ундурскими горами, как сразу стало жарко. За спиной Тэмуджина фыркали лошади, над головой жужжали оводы, соловый конь под ним не стоял на месте, переступал с ноги на ногу, бил хвостом по бокам. Никакого посланца от Ван-хана не было. И не будет. Если бы хотел мира, не пришел бы сюда. Он повернул коня. Ветками ильмов нойоны отбивались от злых оводов. Воины стояли за увалом, он видел только шлемы и копья. - Нойоны, смотрите, против каждого из моих воинов - трое. Битва будет тяжелой. Готовы ли вы к ней? Побросав ветки, нойоны дружно ответили: <Готовы!> - Ну что же, тогда давайте вознесем молитву творцу всего сущего - вечному небу - и понемногу начнем шевелить недругов. Тэмуджин спешился, стал на колени, закрыл глаза. Он жаждал почти невозможного, недостижимого - победы, посрамления своих бывших друзей, своих родичей, и страстные слова молитвы теснились в голове, схлестывались, путались, теряли смысл. Это была молитва не ума, а страждущей души, для которой слова и не нужны. Сел в седло, чуть расслабленный, как после короткого сна, вгляделся в ряды врагов. Они стояли неподвижно, горячий воздух струился над ними, прохладной голубизной выделялся ханский шатер. - Хулдар! Нойон подскакал к нему, осадил лошадь, привстав на стременах. Широкое лицо как жиром смазано - блестит, короткая шея открыта, по ней пот бежит струйками, шлем сдвинут на затылок, по спине колотит сетка из железных колец. - Ты почему без куяка? - Жарко, хан Тэмуджин. К тому же я толстый, меня проткнуть трудно. Это моему другу куяк нужен, и он его никогда не снимает. Так, Джарчи? - Так, Хулдар.- Крючконосый Джарчи остановился рядом с Хулдаром. - Мы сейчас ударим на кэрэитов. Ты, Хулдар, со своими воинами не оглядываясь, не останавливаясь, как нож в сыр, врезайся в ряды врагов и пробивайся к шатру. Понятно? - Понятно, хан Тэмуджин. Но мы всегда и везде - вместе с Джарчи. Джарчи, разве мы можем сражаться, не видя лица друг друга? - Хулдар говорит правду, хан Тэмуджин. - Ну, идите оба. Я очень надеюсь на вас. - Хан Тэмуджин,- Хулдар поправил шлем,- мы срубим туги кэрэитов у голубого шатра и подымем твои. - Ну, багатуры, урагша! Без барабанного боя, без криков и визга воины потекли вниз. Они перекатывались через увал и сотня за сотней мчались мимо Тэмуджина. Горячая пыль из-под копыт обдавала его, лицо, застилала глаза. Он отскакал в сторону, торопливо вытерся рукавом халата. Узкий строй его воинов, похожий на копье, стремительно приближался к рядам кэрэитов. Он не различал, но угадывал: в самом острие <копья> Хулдар и Джарчи. Передние ряды врагов - воины его родичей - пришли в движение. Острие <копья> ударило в середину строя, туго вошло в него. Пробьет или нет? Расколют или увязнут? Кажется, раскололи... Да, развалили строй надвое и уже добрались до воинов Джамухи. Пропороли и этот строй. Молодцы! Какие молодцы! Вслед за Хулдаром и Джарчи в разрыв втягивались новые воины, <копье> утолщалось, превращалось в острый клин. Воины беглых нойонов дрались вяло, их отжимали к песчаным наносам. Кони, увязая в раскаленном песке, вздыбливались, падали. Бросая коней, оружие и доспехи, воины бежали под защиту кэрэитов. Так вам, предателя. А Хулдар и Джарчи упрямо продвигались к шатру. Там кипел человеческий водоворот, своих от чужих невозможно было отличить, но он видел черный боевой туг, приготовленный Хулдаром, чтобы поставить возле ханского шатра. Качаясь, туг плыл высоко над головами сражающихся. Плыл все медленнее, временами совсем останавливался. Нет, эта битва не будет выиграна. Слишком много врагов. Никакая храбрость не заменит силу, Тэмуджин слез с коня. Нукеры из сотни его караула услужливо разостлали в жидкой тени ильма войлок, принесли бурдюк с кумысом. Он попил прямо из бурдюка, сел, прислонился спиной к корявому стволу дерева. - Пусть подойдет ко мне Джэлмэ.- Когда нойон, подъехав, спешился, спросил:- Сколько воинов у нас в запасе? - Восемь сотен, хан. - Джэлмэ, ты видишь - мы сегодня будем побиты. - Еще неизвестно, хан. - Уже известно. Пошли в сражение всех. Оставь при мне человек десять. Сам скачи в мой курень. Уводи в горы. Там встретимся. Если будем живы. Джэлмэ вскочил в седло, посмотрел на бушующую внизу битву, лицо его дрогнуло. Свесился с седла. - Зачем шлешь в битву последних людей, если побеждают они? - После этой победы они не потащат ноги. Не медли, Джэлмэ. Восемь сотен свежих воинов не могли изменить ход битвы, но сделали ее еще более ожесточенной. Солнце давно перевалило за полдень. И земля, и безоблачное небо пылали от зноя. Но люди будто не чувствовали ни жары, ни усталости, шум битвы не утихал ни на мгновение. Иногда казалось, что кэрэиты взяли верх, битва накатывалась на предгорья, и нукеры его караула начинали просить Тэмуджина сесть на коня. Но через какое-то время сражение перемещалось назад, Оставляя на земле раненых и павших воинов. Черный боевой туг, все время маячивший недалеко от ханского шатра, теперь то появлялся, то исчезал. Казалось, чьи-то руки держали его из последних сил. Воины Тэмуджина дрались как никогда в жизни. В душе хана росло, заполняло грудь чувство благодарности... Перед заходом солнца сама по себе, как огонь, съевший все топливо, угасла битва. Его воины стали отходить. Никто их не преследовал. Два нукера принесли на руках Хулдара. Отважный нойон был тяжело ранен. Его глаза помутнели от боли, резко обозначились широкие скулы на бледном, как береста, лице. Тэмуджин положил на лоб Хулдара руку. - Ты багатур, каких не знала наша земля. - Я не смог поставить туг у шатра. - Ты сделал больше, чем дано человеку. - Мы победили, хан? - Нет, Хулдар. Но мы будем живы. Хулдар прикрыл глаза, помолчал. - Хан, небо зовет меня... Не забудь о моих детях. - Они не будут забыты, клянусь тебе, Хулдар! Прискакал Джарчи, стремительно соскочил с коня, стал перед Хулдаром на колени. - Не уберег я тебя, друг. Э-э-э-ха! На взмыленных лошадях, потные, грязные, окровавленные, поднимались по склону, тащились мимо Тэмуджина воины. Проехал Хасар. Не подвернул, даже не взглянул на него. От огненной накидки остались клочья, позолоченный шлем блестел вызывающе ярко. Возле Тэмуджина собрались нойоны. - Я не вижу Боорчу. Где он? Нукеры караула побежали разыскивать Боорчу. Его нигде не было. Тэмуджин долго смотрел на оставленное поле брани. Везде лежали люди и кони. Казалось, безмерная усталость свалила их на горячую землю. О Боорчу, Боорчу! Тяжело поднялся, вдел ногу в стремя. Нукеры помогли ему сесть в седло. - Нойоны, мы сделали одну половину дела. Нам надо уходить. Нойоны ответили ему тяжелым вздохом. - Я знаю, люди едва держатся на ногах и спотыкаются кони. Но надо уходить. Шли всю ночь, подымаясь в горы. На рассвете Тэмуджин дал воинам короткий отдых. Попадали в траву кто где стоял. От храпа сотен людей задрожали листья деревьев. Тэмуджин не мог уснуть. То ложился, то вставал и ходил, перешагивая через спящих. Утро снова было жарким. Но здесь, высоко в горах, среди редких сосен, ильмов и вязов, все время тянул ветерок, нес легкую прохладу. Среди спящих воинов пробирался всадник на низенькой неоседланной лошади. Его ноги почти касались земли. Тэмуджин вгляделся в лицо с огромным синяком под правым глазом и быстро пошел навстречу. - Друг Боорчу! Жив! - Жив, хан Тэмуджин!- Боорчу слез с лошади.- И даже добычу захватил - этого богатырского коня. Они сели под сосной. Половина лица Боорчу распухла, правый глаз заплыл, но левый смешливо щурился. - Ты где был? - Отдыхал. Там, в сражении, какой-то дурак хотел рубануть меня мечом. Я подставил свой. Его меч повернулся плоской стороной и приложился вот сюда.- Боорчу прикоснулся к синяку.- Я сковырнулся с лошади. Из глаз искры так и сыплются. Ну, думаю, пожар будет... Когда пришел в себя, вокруг кэрэиты. А у меня ни коня, ни меча, только нож. Э-э, сказал я себе, полежи, подожди своих. И пролежал до самого вечера. Стемнело - пополз. Наткнулся на завьюченного коня. Вьюк срезал, сел - и где шажком, где трусцой - сюда. - Я рад, друг Боорчу, что ты жив. И без того много потерял. Печень усыхает, как подумаю, сколько воинов погублено И это не все. Я велел Джэлмэ увести в горы мой курень. Своих жен и детей посадим на коней, все остальное придется бросить. А другие курени? Они полностью станут добычей Ван-хана. Люди, юрты, стада, табуны - все, что мы собрали за эти годы. Друг Боорчу, мы снова будем голыми и гонимыми. Тоскливое отчаяние нахлынуло на него. Сейчас ему казалось, что всю свою жизнь он карабкался на скалистую кручу. Думалось порой: вот она, вершина, можно остановиться, оглядеться, перевести дух, но в это самое время из-под ног вырывалась опора; обдирая бока, он скатывался вниз, хватался руками за одно, за другое, останавливался и, не давая себе отдышаться, снова лез вперед. И опять не на твердые выступы, а на осыпь ставил свои ноги. - Хан Тэмуджин, ты перечислил не все потери.- Боорчу сорвал листок, размял его в кашицу, прилепил к синяку.- Ты недосчитаешься многих нойонов. После битвы не все пошли за тобой, а повернули коней к своим куреням. Сегодня побегут с поклоном в шатер Ван-хана. Некоторых я пробовал завернуть. Не слушают. Тэмуджина это не удивило. Все так и должно быть. Пока широки крылья славы, под них лезут все, обтрепали эти крылья - бегут без оглядки. Бегут... Но кто-то и остается. - А ты, Боорчу, никогда не убежишь от меня? - Нет, хан Тэмуджин. - А почему? - Я твой друг. - Ну, а если бы не был другом? Был бы просто нойоном Боорчу?.. - Смотря каким нойоном, хан Тэмуджин. Будь я владетелем племени, пожалуй, ушел бы. Что мне тащиться за тобой, побитым? Сегодня наверху Ван-хан - поживу за его спиной. Завтра ты подымешься - приду к тебе. Что я теряю? Племя всегда со мной, я над ним господин. - Все это, друг Боорчу, не ново... Скажи лучше о другом. Вот ты нойон тысячи моих воинов. Почему ты не уйдешь от меня, когда я бедствую? - Что мне это даст? Увел я тысячу воинов. А в ней и тайчиуты, и хунгираты, и дорбены - кого только нет! Их семьи, родные, друзья остались в твоих куренях. Через десять дней от моей тысячи мало что останется, все убегут обратно. - Но ты можешь забрать и семьи, и родных!- Тэмуджин пытливо смотрел на Боорчу. - И все равно убегут. Я над ними поставлен тобой. Если я ушел от тебя, моя власть кончилась. Я для них совсем не то, что родовитый нойон для своего племени. Тэмуджин кивнул. Суждения Боорчу подтверждали его собственные. И то, что раньше виделось ему размытым, как сквозь зыбкое степное марево, обретало твердые очертания. Только бы выжить и не растерять остатки сил. - Давай, друг Боорчу,- поднимать воинов. Потянулись трудные дни скитаний. Умирали раненые, издыхали лошади, нечего было есть. Но Тэмуджин не останавливался ни на один день. Сначала вел воинов по лесистым горам, по самым труднопроходимым местам, потом, тогда уже все выбились из сил, повернул на север, на степные равнины. Приободрились люди, веселее стали кони. У озера Бальджуна решил остановиться. Всадники бросились к воде. Копыта коней подняли ил, вода стала грязной. Но люди пили ее, черпая горстями, ополаскивали лица, смачивали головы. Тэмуджин спешился. К нему подтягивались нойоны. Сколько их осталось? Вот давние друзья Боорчу и Джэлмэ, вот кривоногий, ловкий Мухали, вот длинный строгий Субэдэй-багатур, вот крепкий, неутомимый Джэбэ. Но многих нет, ушли, покинули его. Умер отважный Хулдар. Потерялся где-то брат Хасар. Он взял у воина деревянную чашу, зачерпнул в озере мутной воды. - Верные друзья мои! Великие тяготы пали на нас. Зложелатели и отступники ввергли в беду, лишили всего. Но мы живы и будем сражаться, и горе тому, кто сегодня радуется нашему поражению! Небо указало мне путь истины. Гниль измены и предательства будет искоренена навеки, мой улус возвеличится, и каждый из вас получит в десять раз больше того, что потерял сегодня. Клянусь вам! И если не сдержу этой клятвы, пусть небо превратит меня в такую же грязную воду, какую я сейчас пью. Будем верны друг другу! Попив, он передал чашу Боорчу, тот, отхлебнув, протянул Джэлмэ. Чаша пошла по кругу, и все прикладывались к ней опаленными солнцем губами. Тэмуджин смотрел на изнуренных нойонов и воинов и думал, что пока эти люди с ним, любая беда - не беда. Все они - его люди. Вспомнил слова безвестного пастуха Кишлика: <Мы принадлежим Даритай-отчигину, а он со всем своим владением - тебе>. Так не было. Где тысячи воинов, которые, как он думал, должны были быть у него? Одних увели родичи, другие ушли с нойонами, отпавшими после битвы. Всегда его улус был похож на шубу, собранную из клочьев. Один клочок больше, другой меньше, один пришит крепко, другой держится на ниточке. Теперь все будет иначе. Шаг за шагом он подходил к тому, что открылось сейчас. - Джэлмэ, живы ли те два пастуха? Если живы, приведи ко мне. Пастухи оказались живы, но едва передвигали ноги. Они тащились за войском пешком, гутулы давно изорвались, босые ноги были в струпьях, кровоточили и гноились. Сквозь дыры на халатах проглядывало голое тело. - Джэлмэ, первым делом накорми их. Потом одень и обуй. Дай коней и оружие. Вы были рабами, теперь вольные люди. Это за то, что не забывали, кому принадлежите. Вы предупредили о коварном нападении на мой улус. За это жалую каждому из вас почетное звание дарханов. Отныне каждый убитый вами на облавной охоте зверь - ваш, все добытое вами в походе - ваше. И никто не смеет заставить вас и ваших потомков делиться с другими любой добычей. Оба пастуха, кажется, плохо уразумели, какое счастье им привалило. Но воины, слушавшие его, одобрительно зашумели: <Справедлив и щедр наш хан!>, <Делающему добро добром и платит!> - Пусть небо продлит твои дни, хан!- поблагодарил наконец Кишлик. О Ван-хане никаких вестей не было. Тэмуджин дал всем два дня отдыха, затем отобрал наиболее выносливых воинов и под началом Субэдэй-багатура, Джэбэ, Мухали отправил охотиться. Каждый день облавили дзеренов, этим и кормились. Достаток пищи быстро поставил на ноги воинов, на обильных кормах поправились кони. У него осталось четыре с половиной тысячи воинов. Не много. Но это были воины! Один стоил трех. Храбры, выносливы, привычны к сражениям и, главное, до конца верны. Недалеко от Бальджуны были кочевья хунгиратов. Он послал к ним Джарчи с повелением привести племя к подданству. Соплеменников жены Тэмуджин не любил, не мог забыть, как они высмеивали его, когда ездил за Борте. И позднее от них была одна досада. Покориться ему отказывались, путались с Джамухой. Он не надеялся, что хунгираты признают его своим ханом. И не время ему было затевать с ними драку. Но нужны были табуны и стада, люди и кочевые телеги... К его удивлению, хунгираты покорились без колебания. Их склонили к этому Дэй-сэчен и его сын Алджу - так по крайней мере говорили они сами. Как бы там ни было, он получил все, что хотел, не потеряв ни одного воина. Бескровная эта победа, такая важная для него сейчас, показала: кочевые племена не считают, что он сломлен, раздавлен. Ван-хану не удалось обломать крылья его славы. Раз так, он сумеет набрать новых воинов. Но для этого нужно время. И после нелегких размышлений он решил просить у Ван-хана мира. Подобрав двух посланцев, велел им запомнить до слова его речи, обращенные к хану-отцу и Нилхе-Сангуну, Джамухе, родичам... IX В шатре Ван-хана собрались все нойоны: ждали посланца хана Тэмуджина. Нойоны громко разговаривали, и Ван-хана раздражали веселые голоса, яркий шелк нарядов... Празднуют. Довольны. А он не находит себе места. С тех пор как поддался уговорам сына и Джамухи, изводит себя думами. Но они бесплодны, как пески пустыни. В поход на Тэмуджина он не собирался. Войско вел сын. Но едва воины скрылись за степными увалами, велел седлать коня и помчался вдогонку. Ни сына, ни Джамуху это не обрадовало. Осторожно, незаметно они отодвинули его от всех дел. У него спрашивали совета, а делали все по-своему. Но перед битвой он как бы стряхнул с себя нерешительность, взял управление войском в свои руки, не позволил сыну и Джамухе всеми силами навалиться на прижатого к горам Тэмуджина. Чего-то ждал. Чего? Может быть, встречи с Тэмуджином. Но что могла изменить эта встреча? Слишком далеко зашла вражда... Поставив воинов обороняться, он лишил их подвижности, и горестно было ему видеть, как они гибнут. Но то, что Тэмуджин ловко воспользовался его оплошностью, вызывало чувство, похожее на гордость,- все-таки он его сын, хотя всего лишь названый. Воины Тэмуджина почти прорвались к его шатру. Нилха-Сангун, вне себя от ярости, сам кинулся в сражение. Стрела вонзилась ему в щеку, раскрошив четыре зуба. <Кто занозист, занозу и поймает!>- подумал он, но тут же до боли в сердце стало жалко сына. После битвы нойоны звали его идти по следам Тэмуджина. Он не пошел. <Подождем, когда выздоровеет Нилха-Сангун>. Джамуха без конца просил-уговаривал, слова его и ручейками журчали, и весенней листвой шелестели, и холодком осени дышали, но он остался тверд, хотя и сам понимал: нельзя давать Тэмуджину передышки. Нойонов, отпавших от Тэмуджина после битвы, принял сурово. Ни с кем не захотел говорить. Но когда воины захватили жен и детей Хасара (сам бежал, побросав золоченые доспехи), он велел поставить для них юрту, поить-кормить, как гостей. Его нойоны и сын всего этого не понимали и открыто не одобряли. Он чувствовал, как растет стена отчуждения, делая его одиноким. В шатер вошел Нилха-Сангун, сел рядом с отцом. - Наши люди хотели выведать у посланцев, сколько чего осталось у Тэмуджина. Молчат. От раны Нилха-Сангун еще не оправился, трудно ворочался язык в разбитом рту, и речь его была невнятна, распухшая щека топырилась под повязкой, кособочила лицо. - А-а, ничего у Тэмуджина не осталось!- Даритай-отчигин пренебрежительно махнул рукой.- Все курени захватили. - Курени-то захватили...- Джамуха смотрел не на Даритай-отчигина, а на Ван-хана, ему и предназначал свои слова.- Но воины у него еще есть. Я расспрашивал пленных, высчитывал - есть воины. Сегодня мало. Завтра будет много. Сегодня он будет слезно плакать, а завтра кое-кому кишки выпустит. - Ты злым становишься, Джамуха,- сказал Ван-хан. - Это оттого, что кое-кто слишком добрый. В него, Ван-хана, метал Джамуха стрелы. И нойонов не стеснялся. - Слышал поговорку: как только у козленка выросли рога, он бодает свою мать? Это о тебе, Джамуха. - Нет, хан, не обо мне. Это о Тэмуджине. И не козленок он давно уже. Многим своими рогами живот вспорол. Нойон ханской стражи вошел в шатер, громко сказал: - Великий хан, у твоего порога послы хана Тэмуджина. Пожелаешь ли выслушать их? - Пусть войдут. Посланцы хана Тэмуджина - два молодых воина - не пали перед ханом ниц, поклонились в пояс и выпрямились. Так не кланяются послы побежденных. Забыв о приличиях, Нилха-Сангун толкнул отца в бок, что-то сердито пробулькал развороченным ртом. Ван-хан махнул посланцам рукой - говорите. - За что, хан-отец, разгневан на меня, за что лишаешь покоя? В давние времена тебя, как меня сегодня, предали нойоны, и с сотней людей ты был принужден искать спасения в бегстве. Тебя принял, обласкал, стал твоим клятвенным братом мой благородный родитель Есугей-багатур. Его воины стали твоими, и ты возвратил утерянный улус. Не за это ли гневаешься на меня? Посланец Тэмуджина говорил и с укором смотрел в лицо Ван-хану. Но не его, а светлоглазого Есугей-багатура видел перед собой Ван-хан... - Вспомни, хан-отец, как в твои нутуги пришел с найманами твой брат Эрхэ-Хара. Ты искал помощи в землях тангутов - нашел унижение. Ты просил воинов у гурхана кара-киданьского - тебе отказали. Слабый от голода и дальних дорог, в одежде, которую не приличествует носить и простому нукеру, ты пришел ко мне. И я отправился в поход на меркитов, побил их, а всю добычу отдал тебе. Не за это ли сегодня преследуешь меня? Ван-хан сгорбился. Верно, все верно... Не будь тогда Тэмуджина или не пожелай он помочь, давно бы истлели где-нибудь его кости и кости Нилха-Сангуна. - На тебя, хан-отец, я никогда не таил зла. Вспомни, как ты, поверив наговорам злоязыких людей, кинул меня на растерзание Коксу-Сабраку. Но я, вразумленный небом, ушел. Коксу-Сабрак захватил много твоих куреней, стад и табунов. Я послал своих воинов, они отбили захваченное и все возвратили тебе. Не за это ли сегодня забрал мои курени, мой скот, жен и детей моих воинов? Слова падали, как капли воды на голое темя. Ван-хану хотелось встать и уйти, ничего не слышать, никого не видеть. - Стремя в стремя ходили мы на врагов, хан-отец, и все они склонялись перед нами. Я никогда не говорил, что моя доля мала и я хочу большей, что она плоха и я хочу лучшей. По первому слову, по первому зову я спешил к тебе. Не за это ли ты хочешь бросить меня под копыта своих коней? Воин замолчал,отступил на два шага. На его место стал другой посланец, наклонил голову перед Нилха-Сангуном. - Брат мой Нилха-Сангун, двумя оглоблями были мы в повозке хана-отца. Тебе этого было мало. Тебе захотелось самому сесть в повозку, стать ханом при живом отце. Ты многого добился. Радуйся, весели свое сердце. Но не забывай: сломалась одна оглобля - телеге стоять.- Посланец повернулся к Алтану и Хучару.- В трудные времена, когда не дожди и росы увлажняли родную землю, а кровь наших людей, когда младшие не признавали старших, а старшие не заботились о младших, я говорил Сача-беки: <Стань ханом ты, и я побегу у твоего стремени>. Сача-беки отказался. Тогда я сказал тебе, Алтан: <Стань ханом ты, и я буду стражем у порога твоей юрты>. Ты не захотел. Я сказал тебе, Хучар: <Стань ханом ты, и я буду седлать твоего коня. Ты не пожелал. Все вы в один голос сказали мне: будь нашим ханом ты, Тэмуджин. Я согласился и дал клятву обезопасить наши владения от врагов. Из одного сражения я кидался в другое. Я сокрушил татар, извечных наших врагов, я подвел под свою руку тайчиутов, я много раз побивал меркитов. Своим мечом я добыл то, чего наша земля не знала многие годы,- покой. Я взял много скота, женщин и детей, белых юрт, легких на ходу телег и все роздал вам. Для вас и облавил дичь степей, гнал на вас дичь гор. Чего же не хватало вам? Что вы пошли искать в чужом улусе, преступив свои клятвы? Лицо Алтана пылало красным китайским шелком. Хучар выворачивал из-подо лба угрюмые глаза. Даритай-отчигин сжал узенькие плечи, затаился, будто перепел в траве, спросил испуганно: - Какие слова племянника для меня? - Для тебя нет никаких слов. - Что же это такое? Почему же?.. Посланец отыскал глазами Джамуху. - Слушай меня, мой анда. В далекие годы счастливого детства в юрте матери моей Оэлун мы поклялись везде, всегда, во всем быть заодно. Став взрослыми и соединившись после долгой разлуки, мы повторили слова клятвы. Но ты покинул меня и с тех пор, не зная устали, замысливаешь худое. Неужели ты не боишься гнева вечного неба, перед лицом которого клялся? Неужели ты думаешь, что ложь и хитроумие осилят правоту и прямоту? Берегись, анда, придет время раскаяния, и тебе нечем будет оправдать себя ни перед людьми, ни перед небом!- Посланец вновь поклонился Ван-хану.- К твоей мудрости, хан-отец, обращаюсь я. Не порть свою печень гневом неправедным, вдумайся, и ты поймешь: не я твой враг. Поняв, шли посланцев к озеру Буир-нур, туда же подошлю я своих. И пусть они без шума и крика обдумают, как нам поступить, чтобы впредь не рушить доброго согласия двух наших улусов. Посланцы с достоинством поклонились, покинули шатер. Нойоны ждали, что скажет Ван-хан. А ему трудно было сказать что-либо. Видел всю свою жизнь, полную превратностей и мук. В самое горькое время не сам Тэмуджин, так его отец оказывались рядом. Как бы там ни было, он, выходит, забыл добро, сделанное ими, дал вовлечь себя в постыдное дело. Не надо было слушать Нилха-Сангуна и Джамуху. Но и как не слушать? Если Тэмуджин замыслил отобрать у Нилха-Сангуна улус, а так оно, наверное, и есть, для чего была его собственная жизнь, все походы, войны, казнь единокровных братьев? Ничего этого он нойонам сказать не может. Не поймут они этого... - К Буир-нуру надо, наверное, кого-то послать... - Для чего, хан-отец? Уж не хочешь ли ты вести переговоры с андой?- Джамуха распахнул густые ресницы так, будто был удивлен безмерно. - Тэмуджин теперь ослаб, войско его малочисленно. Кому он теперь опасен? Трудно ворочая языком, сын сказал: - Если змея ядовита, все равно, толстая она или тонкая. Алтан одобрительно закивал головой. - Верно говоришь, достойный сын великого хана! Мы повергли Тэмуджина на землю, а он осмеливается грозить нам! О чем с ним говорить? Уж мы-то его знаем. Мы пришли к тебе, великий хан, искать защиты, а ты спасаешь Тэмуджина. - Я вас не звал!- осадил его Ван-хан. И лицо Алтана опять запылало красным шелком. Он обиженно умолк и больше не проронил ни слова. - Хан-отец, я не могу понять своим скудным умом: зачем вдевать ногу в стремя, если не хочешь сесть в седло?- спросил Джамуха.- Ради тебя мы пошли на Тэмуджина, ради тебя проливали кровь наши воины. Тэмуджин побит, а ты рукой, занесенной для последнего удара, хочешь обласкать его. Хан-отец, ты погубишь себя и нас! - Кому суждено быть удавленным, тот не утонет,- устало отбивался Ван-хан. Спор становился все более бурным. Хан искал поддержки, но ее не было. Сын озлобленно твердил: <Тэмуджина надо добить!> Брат Джагамбу, бежавший когда-то с нойонами-заговорщиками в страну найманов, после возвращения виновато держался в стороне, не высовывался со своими суждениями. Один Алтун-Ашух вроде бы хотел помочь хану, но на него зыркнул злыми глазами Нилха-Сангун, и нойон умолк. Ван-хан уступил: - Ладно, я не пошлю людей к Буир-нуру. Но и гонять по степи Тэмуджина не буду. Есть дела худые и добрые, есть вредные и полезные. Наверное, добрым и полезным делом было бы навсегда лишить Тэмуджина возможности возвеличиваться над другими. Но есть еще и совесть. Она повелевает мне вручить это дело на суд всевышнего. Это мое слово - последнее. Нойоны, Джамуха, Нилха-Сангун ушли от него недовольные. А спустя несколько дней верный Алтун-Ашух проведал: Джамуха, Алтан, Хучар и Даритай-отчигин, кое-кто из кэрэитских нойонов сговариваются убить Ван-хана и посадить на его место Нилха-Сангуна. Ван-хан потребовал, чтобы Джамуха и родичи Тэмуджина незамедлительно явились к нему. Они пренебрегли его повелением. Тогда он послал нукеров, хотел привести силой и самолично дознаться - правда ли? Джамуха и родичи Тэмуджина подняли воинов, побили нукеров и ушли в сторону найманскую. Посланное вдогонку войско смогло отбить лишь несколько табунов. Потом был слух: родичи Тэмуджина дорогой перессорились, Даритай-отчигин отделился от них и ушел к своему племяннику. Ван-хан возвратился в родовые кочевья. Х По редколесью крутого косогора медленно шли две косули. Они часто останавливались, поднимали маленькие сухие головы, сторожко поводили ушами. Хасар лежал за серым, вросшим в землю камнем. следил за каждым движением животных - приблизятся или отвернут в сторону? Руки судорожно сжимали лук и стрелу, от напряженной неподвижности ныл затылок. Подойдут или нет? Можно было бы уже стрелять, будь в руках прежняя сила. Но он много дней подряд ничего не ел, обессилел до того, что с трудом передвигал ноги. Косули приближались. Вот они остановились, одна повернулась боком к нему, сорвала с куста лист. Пора. Натянул лук. В глазах потемнело от усилия, часто заколотилось сердце - жизнь или медленная смерть? Стрела вонзилась косуле в шею, и она, высоко подпрыгнув, упала в куст, с треском обломав ветки. Он побежал к ней, на ходу выдергивая нож, упал на еще живое, бьющееся тело, разрезал горло, стал хватать открытым ртом клокочущую струю крови. Утолив немного голод, встал, вытер забрызганное кровью лицо. Теперь он будет жить. После битвы с кэрэитами Хасар не поехал за братом. Разыскал свой курень, хорошо отдохнул и стал неторопливо собираться в дорогу. За братом он не пойдет. Слишком уж строг, несправедлив к нему старший брат. Он пойдет к Ван-хану, будет служить ему. У Тэмуджина что выслужишь? Скоро от него все разбегутся, останется с Джэлмэ да Боорчу. И, как знать, не наступит ли такое время, когда старший брат принужден будет просить помощи у него, Хасара. Вот тогда он ему все выскажет, все свои обиды выложит. Кэрэиты налетели на его маленький курень, как голодные вороны па падаль. Он бросился к их нойону Итургену: - Вели прекратить грабеж и насилие! Я сам собрался идти к хану. - Ха! Собралась женщина замуж за нойона, просыпаясь в постели харачу! - Ты что! Не знаешь, кто я? - Да уж знаю. Братец Тэмуджина. Ну и что? Мы пленили и тебя, и всех твоих людей. Вот и весь разговор. Итурген спешился у его юрты, вошел в нее, как хозяин, осмотрел дорогое оружие, стал примерять его доспехи. - Не трогай!- Хасар выхватил из его рук золоченый шлем. Кто-то из нукеров Итургена из-за спины, через голову хлестнул по лицу плетью. Хасар ослеп от боли и ярости. Ударил кулаком Итургена. Две его жены и дети испуганно закричали, заплакали. На их глазах кэрэиты избили Хасара, вышибли пинками из юрты. Он вскочил на коня Итургена, поскакал в лес. Кэрэиты погнались за ним, подшибли коня, он пешком достиг леса, спрятался в зарослях колючего боярышника. Кэрэиты не очень-то утруждали себя поисками. Все забрали и ушли, прихватив с собой и жен, и детей, и рабов. Он остался один. И все равно хотел идти к Ван-хану. Но одумался. Если так задиристо вел себя Итурген, чего можно ждать от Нилха-Сангуна? Не вздумает ли сын хана выместить на нем зло, питаемое к Тэмуджину? Опасаясь рыщущих повсюду кэрэитов, день просидел в зарослях боярышника, потом отправился искать Тэмуджина. Однажды набрел на умирающего воина. Раненный, он отстал от войска Тэмуджина, обессилел от потери крови, жары и голода. От него Хасар узнал, куда направился брат. Воину ничем помочь не мог. Забрал его лук со стрелами, нож, огниво с кремнем. До этого дня ему не удавалось подстрелить ни зверя, ни птицу. Он уже думал, что придется умереть в одиночестве, как тому воину... Теперь будет жить! Хасар развел огонь, обжарил кусок печени, поел, передохнул немного, еще раз поел. После этого снял с косули кожу, разрезал мясо на тонкие ремни, развесил его над огнем. Сутки он подвяливал мясо на огне и жарком солнце. За это время насытился, отдохнул. Сложив мясо в подсушенную кожу, отправился дальше. Через несколько дней он пришел на берег Бальджуны. Мать, увидев его живым и здоровым, расплакалась, братья Бэлгутэй, Тэмугэ и Хачиун не знали, как и чем угостить. С Тэмуджином встречаться не хотелось, но надо было показаться ему на глаза и сказать: <Прибыл>. Пошел в ханскую юрту. У коновязи стояло много коней, толпились вооруженные нукеры. - У хана собрались нойоны?- спросил он караульного, намереваясь уйти: брат, чего доброго, начнет выговаривать ему при всех. - Возвратился ваш дядя. Только что приехал. Это было что-то очень уж невероятное. Хасар вошел в юрту. Брат сидел, растопырив колючие усы. У его ног, распластываясь на войлоке, отбивал поклон за поклоном, всхлипывал и что-то жалобно бормотал Даритай-отчигин. Увидев Хасара, Тэмуджин дернул бровью. - Откуда ты? Садись. Потом поговорим. Дядя, ты не омывай слезами мои гутулы. Распрямись и посмотри мне в лицо. Ты хотел моей гибели, грязная твоя душа! Зачем же вернулся? Или ты забыл, что я сделал за такую же провинность с Сача-беки и Бури-Бухэ? - Дорогой племянничек, не хотел я твоей гибели! Небо призываю в свидетели!- Узкие плечи Даритай-отчигина затряслись.- Не хотел! - Зачем же ты, старая, затрепанная кошма, потащился к Ван-хану? - Только ради тебя и дел твоих, дорогой племянничек! Думаю: все разузнаю-выведаю, всех на чистую воду выведу... - Не оскверняй ложью свои седины и наш в