ысокий род! Умри достойно. - За что же я должен умереть? Прости, хан! Помилуй, хан! Стар я стал и умишком слаб, запутали зловредные Алтан с Хучаром и твой анда Джамуха. Обманули, окрутили. Неужели ты меня, старого, умом слабого, предашь казни? Ты, сын моего любимого брата Есугея!.. Ты, мой любимый племянник!.. Друзья Тэмуджина переглядывались. Хасар насупился. Как Тэмуджин не поймет, что унижает свой род перед этими безродными? - Уйди с глаз моих, дядя. Подожди за порогом юрты. Беспрерывно кланяясь, приговаривая, как заклинание: <Не казни! Помилуй!>, дядя попятился к выходу. Тэмуджин бешено хватил кулаком по своему колену. - Предатель! Сломаю ему хребтину! - Не делай этого, хан Тэмуджин,- осторожно попросил Боорчу.- Он твой дядя. - Дядя...- передразнил его Тэмуджин.- Один дядя, другой брат, третий друг. Одного прости, другому спусти, третьего пожалей. А почему? Разве установленному однажды не должны следовать все, от харачу до хана? - Должны, хан,- подтвердил Боорчу. - Так чего же ты хочешь от меня? - Добросердия, хан. Твой дядя возвратился сам и этим искупил половину своей вины. Щадя повинившихся, мы многих врагов сделаем друзьями. Кроме того, хан, твой дядя - Отчигин, хранитель домашнего очага твоего деда Бартана-багатура. Разумно ли гасить огонь в очаге своего предка? Тэмуджин вскочил, сцепил за спиной руки, сильно сутулясь, забегал по юрте, браня дядю непотребными словами. Резко остановился, приказал: - Позовите мою мать. Когда мать пришла, он сел на свое место, пригладил всклоченную бороду. - Мать, ты видела, ко мне побитым псом притащился мой дядя. Велика его вина. В трудное время он оставил тебя одну, не захотел помочь. Спасая свое владение, он лизал пятки нашего гонителя Таргутай-Кирилтуха. Я простил ему эту вину, вину перед нашей семьей. Мне, хану, он давал клятву верности - нарушил ее. Как хан, я должен его казнить, как сын его брата - помиловать. Тебя спрашиваю, мудрая мать моя: как хану или как его племяннику долженствует поступить мне сегодня с нашим родичем? - Не суди его строго, сын. Он слабый человек, небо не наградило его ни силой тела, ни силой духа. Не укорачивай пути своего дяди, сынок, не гневи небо. Тихий просящий голос матери, скорбный взгляд добрых глаз умиротворил Тэмуджина. Он крикнул нукеру: - Зовите дядю сюда. Даритай-отчигин от испуга плохо владел своим телом, повалился на колени, едва переступив порог юрты, но по лицам Оэлун и Тэмуджина понял, что спасен, проворно пополз вперед, простер руки, воскликнул: - Я еще послужу тебе, хан мой и племянник! - Твоя служба не нужна мне. Твоих людей, табуны забираю себе. У тебя будет юрта и несколько домашних рабов. - За что такая немилость, хан? - Это милость, дядя. Сам жаловался - стар, умишком слаб. Твою ношу я беру на себя. Джэлмэ, разведи его нукеров и воинов на сотни, определи, какой сотне под чьим началом быть. А ты, дядя, иди помолись. Ну, Хасар, теперь рассказывай ты.- Взгляд Тэмуджина был строг.- Не гостил ли ты у хана-отца? - Гостил!- с вызовом ответил Хасар: мать тут, и бояться ему нечего.- Был принят и обласкан. Только к тебе пришлось возвратиться пешком. А пищей в дороге были подошвы моих гутул. - Почему ты отстал? - Я хотел спасти семью. - Почти все воины оставили семьи. - Но ты-то свой курень не оставил. И жены, и дети с тобой! - И наша мать, Хасар. Ее я оставить не мог. Твоя семья у Ван-хана. Может быть, тебе к нему пойти? - Зачем так говоришь, сын?- упрекнула Тэмуджина мать.- Ты видишь, как он измучен. - Вижу, мать. И все-таки ему придется собираться в дорогу. Нойоны, слушайте меня. От Ван-хана с Джамухой, Алтаном и Хучаром ушло много воинов. Но он еще силен, и в открытой битве нам его не одолеть. Только быстрым и внезапным, как блеск молнии, ударом мы можем сокрушить Ван-хана и его сына. Кэрэиты нас теперь не боятся, но на всякий случай оглядываются, и подобраться к ним незаметно будет трудно. Мы выступим в поход и будем двигаться ночами. Когда приблизимся к стану хана-отца, от твоего имени, Хасар, к нему поедут Субэдэй-багатур и Мухали. Они скажут, что ты обошел все степи, отчаялся найти меня, твои нукеры голодны, кони истощены, твоя душа скорбит о женах и детях. Попросишь: прими, хан, под свою высокую руку. Ван-хан и его сын подумают: эге, Тэмуджин от страха забился неизвестно куда, опасаться нечего. Станут поджидать тебя с измученными нукерами. А явимся мы. Субэдэй-багатур и Мухали высмотрят, откуда лучше подойти и побольнее ударить. - Опасно, хан,- сказал Боорчу. - Опасно? Может быть. Но иначе Ван-хана не разгромить. Делаешь - не бойся, боишься - не делай. А мы не можем ничего не делать. Если вражда началась, кто-то должен пасть - они или мы. Хасар перестал сердиться на брата. Тэмуджин, как видно, больше не будет держать его в черном теле. Иначе не сделал бы приманкой для Ван-хана, измыслил бы что-то другое. Завистливо-уважительно подумал: <Ну и ловок же старший брат...> XI Просьба Хасара пришлась по душе и Ван-хану, и его сыну. Без лишних разговоров согласились принять его под свое покровительство. Но если хан думал, что этим в какой-то мере искупит свою вину перед семьей анды Есугея, то мысль Нилха-Сангуна шла дальше. Надо Хасару подсказать, что он при желании может занять место своего брата, да помочь собрать воинов, и у Тэмуджина будет враг куда опаснее всех его нойонов-родичей и анды. Упрямый и честолюбивый, он или умрет, или одолеет своего рыжего брата-мангуса. У Хасара будет одна опора - кэрэиты! А уж Нилха-Сангун сумеет держать его в руках. Так он думал и был очень доволен, собой. К Хасару с Субэдэй-багатуром и Мухали решил направить нойона Итургена. - Вези ему наши заверения в полном благорасположении. - Пошли кого-нибудь другого,- попросил Итурген.- Я захватил его семью. - Ну и что? В смущении почесав за ухом, Итурген признался: - Хасара мы слегка побили. И эти золотые доспехи я забрал у него. - И надо было его бить!- подосадовал Нилха-Сангун, но, подумав, сказал:- А это даже и неплохо. Как раз ты и должен ехать. И в его доспехах. Так мы напомним, кто он есть. Пусть скорбит его душа. Приедете сюда, лаской и приветливостью снимем эту скорбь, вдохнем в душу надежду. Золоченые доспехи, присовокупив к ним богатые дары, вернешь сам. Итурген снял шлем, сияющий, как утреннее солнце, пробежал пальцами по блестящим нагрудным пластинкам. Доспехи возвращать ему не хотелось. И поехал он к Хасару с большой неохотой. Бровастый Субэдэй-багатур и подвижный, вертлявый Мухали поскакали рядом - один справа, другой слева. По куреню ехали шагом. Мухали не сиделось, крутился в седле, будто сорока на столбе коновязи, удивлялся: - Какой большой курень, как много народу! - Таких куреней у нас множество, а сколько людей - никто не знает. Только ваших рабов, жен да детей тысячи. - А воинов почему-то мало... - Зачем нам держать тут воинов? Ваш бывший владыка Тэмуджин сгинул, татары уничтожены. С этой стороны нет угрозы, и воинов мало. - А есть поблизости еще курени? - Ты почему все выспрашиваешь?- насторожился Итурген.- Для чего тебе знать, где, чего и сколько у нас есть? - О чем-то надо же говорить! Не хочешь - будем молчать. Но молоко скисает от жары, а я от молчания. Давай поговорим о лошадях или женщинах - хочешь? О куренях и воинах не говори, а то все узнаем, нападем. А?- Мухали весело засмеялся. Надоел Итургену Мухали за дорогу, как сухой хурут в длительном походе. Все чаще стал спрашивать: - Ну, где же ваш Хасар? Говорили - близко, но скачем два дня, а его все нет. - Скоро ты его увидишь. Вот радости-то будет у Хасара! На исходе второго дня притомленные кони шагом шли по лощине. Все суживаясь, лощина полого поднималась к плоской возвышенности. Поднялись на нее, и, невольно пригнувшись, Итурген натянул поводья. По возвышенности двигалось войско. Змеей растянулся вольный строй, и хвост его потерялся за дальними увалами. - Что... такое?- Итурген попятил коня. Его руки перехватили, левую - Мухали, правую - Субэдэй-багатур, завернули за спину, туго стянули ремнем. От неожиданности Итурген даже не подумал сопротивляться. Водил глазами с Мухали на Субэдэй-багатура, с Субэдэй-багатура на Мухали... - Как же это?.. Что же это?.. - Куда держали путь, туда и прибыли,- смеясь, пояснил Мухали. Их заметили, и десятка два всадников рысью пошли навстречу. На соловом тонконогом жеребце, идущем плавной иноходью, сидел грузный воин в черной войлочной шапке, в халате, перепоясанном простым ременным поясом. Когда он остановил иноходца и пытливым взглядом скользнул по лицу Итургена, у того обомлело сердце - хан Тэмуджин. - Ну и как?- спросил он у Мухали. - Все хорошо! Ван-хан беспечен, как весенняя кукушка. - Зачем здесь этот? - Он привез доспехи Хасару,- скалил зубы Мухали. - Может он что-то рассказать? - Нет, хан. Обо всем выспросил дорогой. Примчался Хасар. Увидев Итургена в золотых доспехах, хищно ощерился. - А-а, попался!.. Брат, дай его мне. - Бери.- Хан тронул коня. за ним поехали Мухали и Субэдэй-багатур. - Сейчас же снимай доспехи!- крикнул Хасар. Итурген покорно стянул с головы шлем, стащил с плеч куяк. Передав доспехи нукерам, Хасар выхватил меч, коротко взмахнул и с потягом рубанул Итургена. Когда в курень примчался дозорный и заорал во все горло <Враги!>, Нилха-Сангун презрительно бросил: - Трус! Кучка нукеров Хасара показалась тебе тысячным войском? - Какая кучка? Не меньше шести тысяч воинов идут на курень! Сам посмотри! Вдали, над сопками, вспухло темное облако пыли. С той стороны, побросав стада, скакали пастухи и близкие дозорные. Нилха-Сангун велел бить тревогу, сам побежал в шатер отца. Ван-хан, худой, длинный, тоже смотрел на облако пыли, качал седой головой. - Горе нам, сын... Обманулись мы с тобой, ох, как обманулись! - Неужели Тэмуджин? - Кто же еще?- Ван-хан сердито дернул плечами. К шатру бежали нойоны, их нукеры, воины, на ходу натягивая доспехи, пристегивая мечи. Женщины хватали ребятишек и тащили в юрты. Вскочив на чьего-то коня, Нилха-Сангун понесся по куреню, подымая и подгоняя людей. Бегом покатили телеги, окружая ими курень, потащили скатки войлоков и мешки с шерстью - укрытие для хорчи - стрелков. А на сопках вокруг куреня уже маячили всадники. Передовые сотни неторопливо, будто возвращаясь домой, двинулись на курень. И вдруг сорвались, рассыпались, с устрашающим ревом кинулись к тележным укрытиям. Навстречу им взметнулась туча стрел, и воздух загудел от стонущих звуков свистулек. Не доскакав до телег, воины Тэмуджина выпустили по две-три стрелы, повернули коней, умчались, оставив убитых и раненых. Нилха-Сангун облегченно передохнул. Но в это время другие сотни полезли на курень с противоположной стороны. Нилха-Сангун поскакал туда, увлекая за собой воинов. Отбили. Но воины Тэмуджина бросились на курень рядом. Одни отскакивали, другие налетали, и невозможно было предугадать, в каком месте ударят в следующий раз. Нилха-Сангуну и его воинам некогда было утереть пот со лба. И только темнота принесла передышку. Все нойоны собрались в шатер Ван-хана. Горел светильник. Хан, словно озябнув, тянул к нему руки. Пальцы слегка подрагивали. Халат свисал с худых плеч крупными складками. - Послали за помощью в другие курени?- спросил он. - Куда пошлешь?- Нилха-Сангун отдернул полог шатра. В густой темноте вокруг куреня волчьими глазами светились огни. Ван-хан не поднял головы, не мигая смотрел на пламя светильника. - Эх, отец, не мы ли просили тебя - добей Тэмуджина! Пожалел... - Что говорить о прошлогоднем снеге, сын... Курень мы, кажется, не удержим. Не сдаться ли нам? Нилха-Сангун подскочил. - Никогда! Никогда я не склоню голову перед Тэмуджином! Хочешь моей смерти, убей лучше сам. - Помолчи, Нилха-Сангун!.. Безмерно устал я от всего... Посидев в глубокой задумчивости, Ван-хан вдруг поднялся, потребовал коня. - Я поеду к Тэмуджину. Нилха-Сангун пробовал удержать его, но хан молча сел в седло и один, без охраны, поскакал в стан врага. Ван-хан не знал, о чем будет говорить с Тэмуджином, ему просто нестерпимо захотелось увидеть его. Караулы Тэмуджина заставили его спешиться, окружив тесным кольцом, будто пленника, повели меж ярко пылающих огней к палатке. Перед входом он остановился, собираясь с мыслями, но его грубо подтолкнули в спину древком копья. В окружении ближних нойонов Тэмуджин сидел на войлоке, уперев руки в колени подвернутых под себя ног. Взгляд, устремленный на Ван-хана, был холоден, жесток. Ван-хан ехал сюда, надеясь увидеть того Тэмуджина, которому он отдал часть отцовской любви. Но перед ним был другой Тэмуджин, какого он еще не знал,- чужой, надменный, недоступный. - Садись, хан-отец. Привычное <хан-отец> прозвучало сейчас как скрытое издевательство, и Ван-хан с тоской подумал, что приехал напрасно. - Ты пришел просить о милости? - Нет.- Ван-хан медленно покачал седой головой,- я приехал в последний раз посмотреть тебе в лицо. Я любил тебя, Тэмуджин. Дрогнули рыжие усы, обнажились белые зубы хана, собрались морщины у глаз - он смеялся беззвучным смехом. - Я ощутил твою любовь, хан-отец, когда ты прижал меня к горам. - Ты забываешь добро и хорошо помнишь зло. - Я помню все, что надлежит помнить. Поэтому, хан-отец, не убью тебя. Дам тебе шатер, коня, дойных кобылиц. Живи. Но свой улус отдай мне. С запоздалым раскаянием Ван-хан понял, что он был слеп. Джамуха оказался прозорливее, быстрее и лучше всех он разглядел нутро своего анды, человека без совести, без жалости, ненасытного в жадности. Ван-хан поднялся. - Можешь убить меня сейчас. Мне ненавистен этот мир. Я всю жизнь воевал со злом. Мне мало довелось сделать доброго. Но и то немногое превратилось во зло. Ты обманул меня, как не обманывал никто другой. Будь же проклят! Он вышел. Никто его не удерживал. Ван-хан, спотыкаясь в темноте, побрел в свой курень. Утром, едва развиднелось, воины Тэмуджина снова начали терзать курень со всех сторон. И все злее, яростнее становились их наскоки, а сопротивление кэрэитов слабело. Нилха-Сангун видел - конец близок, но не мог примириться с этим, кружил по куреню, где окриком, где плетью подбадривал и воинов, и нойонов. И только когда отдельные храбрецы Тэмуджина начали перескакивать через телеги, когда в ход пошли мечи и копья, велел Алтун-Ашуху заседлать десяток коней и подвести к шатру отца. Сам, забежав в юрту какого-то харачу, схватил рваный халат, переоделся, другой такой же халат взял для отца, нужен был еще один, для сына Тусаху, но искать уже было некогда. Шум сражения приближался. Ван-хан отказался было переодеваться. Нилха-Сангун чуть не силой стянул с него халат и надел рвань харачу. Алтун-Ашух с лошадьми уже ждал их. От шатра Нилха-Сангун бросился к своей юрте, закричал, не слезая с коня: - Скорее! Выглянула жена. Не сразу узнала его в чужой одежде и не поняла, куда он ее зовет, а поняв, стала суетливо бегать по юрте, что-то собирать, совать в руки Чаур-беки и Тусаху. Наконец все трое вышли из юрты, но сесть на коней не успели. Откуда-то вылетели всадники, размахивая мечами, копьями, стоптали их. Поворачивая коня, Нилха-Сангун увидел, как вскочил с земли, побежал, пригибаясь, сын, но копье ударило ему в спину... Воины Тэмуджина заполнили курень. Никем не узнанные, Нилха-Сангун и Ван-хан выскользнули из него, поехали в сопки, скрылись за ними. Ван-хан все время оглядывался, и слезы катились по его рябому лицу... ...Ветер клонил к стремнине речки Некун-усун гибкие ветки тальников. Конь Нилха-Сангуна напился и вынес всадника на берег. К речке спустился Ван-хан, спешился, ослабил подпруги, разнуздал лошадь. Нилха-Сангун не стал его ждать, поехал шагом по берегу. Ветер донес звуки, похожие на голоса людей. Нилха-Сангун остановился, попятил лошадь в кусты. За речкой были найманские кочевья, и кто знает, что сулит им встреча с давними недругами. Окликнул отца. Но он его не услышал, стоял, задумчиво поглаживая шею коня, смотрел на воду. С той стороны спустился десяток всадников, увидев Ван-хана, они перемахнули речку. - Вы кто такие?- спросил Ван-хан, вскинув голову. Нойон в островерхом железном шлеме, с кривой саблей на боку удивленно-насмешливо воскликнул: - Он у нас спрашивает! Чего тут выглядываешь, вонючий харачу? - Тебе не стыдно так говорить со старшим? - А, да ты еще и нагл! Говори быстро: чего здесь вынюхиваешь?- Нойон выхватил саблю, повертел угрожающе над головой Ван-хана, плашмя ударил по спине. - Да как ты смеешь?! Я - хан кэрэитов. Я Ван-хан. - А, да ты еще и лжив! Говори правду или зарублю! - Я хан кэрэитов! Хан!- кричал Ван-хан, и голос его срывался. Нойон привстал на стременах. Сабля взлетела и со свистом опустилась. Хан упал без стона, без звука. Нилха-Сангун, чтобы не закричать, затолкал в рот рукав халата. Найманы сразу же ускакали. Он подъехал к отцу. Из страшной раны, отвалившей плечо, в речку сбегала кровь, ее подхватывали светлые струи и уносили вниз. Нилха-Сангун постоял, кусая губы, тяжело взобрался на лошадь. Нет отца, нет сына, нет ханства. Ничего. Конь шагал по песчаным наносам. Копыта оставляли глубокие вмятины, но ветер тут же засыпал, заглаживал следы. Навсегда... XII Таян-хан найманский перекочевывал на зимние пастбища. Его походную юрту, установленную на широкой телеге с огромными колесами, везли восемь пар волов. За юртой на одинаковых рыжих конях, в одинаковых шлемах молча ехали караульные. Они не пустили Джамуху в юрту: у хана послеобеденный сон. От злости Джамуха вздыбил жеребца, поскакал разыскивать кого-либо из старших нойонов. Увидел главноначальствующего над писцами уйгура Татунг-а, крикнул: - Разбуди хана! Слышишь, разбуди! Ни о чем не спросив, Татунг-а, придерживая на поясе кожаный мешочек с писчими принадлежностями, трусцой побежал к ханской юрте, вскочил на телегу, исчез в дверном проеме. Вскоре вышел оттуда, знаком показал Джамухе: можно войти Таян-хан сидел на полу, покрытом толстым войлоком, зевал, открывая белые ровные зубы Сквозь зевоту добродушно проворчал; - Никому нет от тебя покоя, Джамуха. - Хан Тэмуджин захватил улус кэрэитов! - Ну? А вы говорили, что он разбит. Он, кажется, не поверил Джамухе. Но зевать перестал. Телегу потряхивало, за спиной хана колыхалась занавеска цветастого шелка. Слегка повернув голову к занавеске, он сказал: - Гурбесу, ты слышишь?- Не дождался ответа, внезапно оживился.- Кто-то что-то говорил сегодня о Ван-хане. Татунг-а, ты не помнишь? - Нойон Хорису-беки рассказывал, что зарубил какого-то самозванца. - Разыщи сейчас же Хорису-беки. Из-за занавески вышла Гурбесу, села рядом с ханом. Легкий шелк халата соскользнул, обнажив белокожее колено Тонкими пальцами с розовыми длинными ногтями она неспешно поправила полу халата, ее глаза с поволокой смотрели утомленно. Пришел Хорису-беки, рассказал, что за человека зарубил на берегу речки Некун-усун. - Это был Ван-хан,- сказал Джамуха - Эх, ты!.. - Неладно вышло, Хорису-беки,- укорил Таян-хан.- Поезжай, привези его голову. Если это Ван-хан, я велю оправить его череп серебром - одним в утешение, другим в назидание - Великий и мудрый хан, владетель кэрэитов сам для себя уготовил гибель Своими руками вскормил Тэмуджина - Всегда бойкий на язык Джамуха с трудом подбирал слова, в голове неотступно вертелось: <Ван-хан мертв. Мертв>.- А теперь по силе с Тэмуджином мало кто сравнится. - Ты хочешь сказать: он становится опасен для моего улуса?- спросил Таян-хан, поглаживая тугие щеки. Пола халата снова сползла с колена Гурбесу, и кожа ее тела притягивала взгляд Джамухи, раздражала своей неуместностью. <У-у, бесстыдная тангутская потаскуха!> Сказал громче, чем следовало бы: - Во всей великой степи теперь вас двое Есть еще меркиты. Но они больше не страшны хану Тэмуджину. Свои жадные взоры он направит сюда. Гурбесу скучающе потянулась. - Что может сделать с нами какой-то Тэмуджин... - То же, что он сделал с Ван-ханом,- резко сказал Джамуха. - Ха, так я и поверила! Да что они могут, монголы Тэмуджина? Дикий сброд. Неумытые, непричесанные, от каждого на два алдана разит запахом грязи и пота. - Светлая хатун, я тоже монгол, но, как видишь, не грязнее...- Джамуха хотел сказать <не грязнее тебя>, но сдержался:- не грязнее других. Кроме того, хатун, трусливого и глупого как ни умывай, ни причесывай, во что ни одевай, ни умнее, ни храбрее не сделаешь. В юрту вошел сын Таян-хана Кучулук. С порога спросил: - Вы уже все знаете? - Да, сын, знаем. Джамуха вот говорит: Тэмуджина нам надо опасаться - Таян-хан вопросительно посмотрел на сына. - А сколько у Тэмуджина воинов?- Кучулук сел рядом с Джамухой. - Посчитайте сами Кэрэитский улус в его руках - это около тридцати тысяч воинов.- Джамуха загнул палец.- До десяти-двадцати тысяч воинов можно набрать в улусе Тэмуджина.- Загнул второй палец.- Слышно, его поддерживают хунгираты, горлосцы и другие племена. Это еще десять тысяч Если он даст оружие рабам-татарам - еще около десяти тысяч.- Джамуха сжал кулак, поднял, показывая всем - Вот. Если Тэмуджин захочет, он посадит на коней до семидесяти тысяч воинов Джамуха умышленно приумножил силы своего анды, про себя он убавил количество почти наполовину, но и этого - он знал - достаточно будет Тэмуджину, чтобы заставить трепетать любого владетеля. - Семьдесят?- Таян-хан недоверчиво покрутил головой - Неужели семьдесят? Татунг-а, неси свои бумаги, посмотрим, за кем из нойонов сколько воинов записано Но и без записей знаю: ни семидесяти, ни пятидесяти тысяч у меня не наберется. Если бы не отделился Буюрук... - С тобой будем мы,- напомнил Джамуха. Бросив на него быстрый взгляд, Таян-хан ничего не сказал, углубился в размышления Телега тряслась и скрипела. <Ач! Ач!>- покрикивали на волов погонщики и щелкали кнутами Гурбесу, оскорбленная невниманием, привалилась спиной к стене юрты, сбросила чаруки, разглядывала босые ноги с круглыми желтыми пятками. - Отец, у Тэмуджина войско разноплеменное,- проговорил Кучулук - Если хорошо ударим, разбегутся. - Наконец слышу голос мужчины и воина!- похвалила его Гурбесу. Таян-хан обернулся, мягко, но настойчиво попросил: - Поди скажи, чтобы остановились на дневку. Она вдела ноги в чаруки, недовольно дернула вытянутыми вперед и слегка вывернутыми губами, ушла Таян-хан побарабанил пальцами по голенищу гутула, расшитого кудрявыми завитками узоров, сдержав вздох, сказал: - Мы, сын, давно не воевали И хорошо ударить не сумеем Не силой удара - многолюдием можем одолеть Тэмуджина Надо собирать людей. Ты, Джамуха, бери двух-трех моих нойонов и поезжай к Тохто-беки. Уговори меркитов держаться с нами вместе Тебя, сын, я отправлю в дальнюю дорогу - к Алтан-хану китайскому. Сын неба даст немного, а может быть, ничего не даст Довольно будет и того, что он не возьмет под свое покровительство Тэмуджина Добейся этого. Потом поезжай к онгутам. Они служат сыну неба, но их владетель Алакуш-дигит Хури умен, сметлив, должен понять, что ему выгодно помочь нам. Не будь скуп на обещания и подарки... Джамуха был доволен рассудительной решимостью Таян-хана Одно смущало душу - медлительность Но, может быть, это и к лучшему. Вол медленно идет, да много везет. XIII Из-за глинобитных стен императорских садов под ноги сыпались листья. Ветер разносил их по углам и закоулкам, сваливал в канаву с мутной водой. По скрипучему мостику Хо перешел канаву, свернул в переулок. Ему не хотелось пересекать дворцовую площадь. Там, случалось, выставляли на обозрение главарей мятежников, заживо прибитых железными гвоздями к деревянному ослу - широкой плахе на четырех растопыренных ногах Не было, наверно, смерти более мучительной... Хо боялся когда-нибудь увидеть на деревянном осле Бао Си. Бывая в городе, Бао Си все более ожесточенно ругал правителей, сановников, чиновников, тайком закупал мечи и наконечники копий... Переулок был пуст, и Хо пошел медленнее. Его тяготили думы о близких сердцу людях, о превратной, непонятой жизни. Из степей прибыл Кучулук. То, что он рассказывал высоким сановникам, ввергло их в беспокойные размышления, а самого Хо - в тоску. Князь Юнь-цзы, Хушаху, военачальник Гао Цзы вели нескончаемые споры. Сначала Хо не вникал, почему, из-за чего они не могут прийти к согласию, да и разговоры слышал урывками, и не до них ему было первое время. Весть о том, что Тэмуджин погубил хана кэрэитов, каленой стрелой ударила в сердце. Как же так? Тогорил был другом Есугей-багатура, названым отцом самого Тэмуджина. Подумал было, что найманы, замыслив что то худое, оклеветали Тэмуджина. Однако свел в одно обрывки тайно подслушанных разговоров Кучулука с соплеменниками, удостоверился все правда. Хоахчин долго охала <Ой-е, как плохо! Рябой хан был добрым человеком...> А Хо почему-то было стыдно смотреть в глаза своей сестре. Но вскоре уже иная тревога сжала сердце решалась судьба самого Тэмуджина. Князь Юнь-цзы еще при встрече в татарских кочевьях за что-то невзлюбил Тэмуджина, упоминание о нем всегда вызывало на ухоженном, с чистой, шелковистой кожей лице князя высокомерно-презрительную усмешку. А тут он был уже просто обозлен, без конца твердил о его провинностях: <Презрел титул джаутхури, жалованный ему, нигде, никогда этим титулом не именовался, выказывая варварское пренебрежение к высокой милости сына неба - он, недостойный быть и пылинкой на его одежде! Без нашего позволения, своей преступной волей, возвел себя в ханы. Теперь захватил владения Тогорила. А Тогорил носил дарованное ему звание вана, что было признанием над собой верховной власти нашего императора. Нападение на вана не есть ли нападение на наше государство? Не есть ли дерзостный мятеж? А как должно поступить с мятежником? Схватить и пригвоздить к деревянному ослу!> Хушаху сумрачно усмехался: <Согласен я с вами, светлый князь, но Тэмуджина надо еще схватить...> Гао Цзы был целиком на стороне Юнь-цзы. <Дайте мне тысячу воинов - всего тысячу,- и вместе с онгутами и найманами я рассыплю ханство Тэмуджина, как горсть золы, а самого хана привезу сюда>.- <А что будет потом?- Хушаху хмурил широкие сросшиеся брови.- Ты привел Тэмуджина, мы его казнили - хорошо. Но можешь ли сказать, Гао Цзы, что будет после того, как ты с тысячью воинов оставишь степи?> - <А что там может быть? Слушая тебя, можно подумать: ты боишься этих варваров, для которых главное в жизни - набить желудок мясом>.- <Гао Цзы, тот, на кого небесным владыкой возложена забота о пользе государства и безопасности его пределов, должен смотреть вперед. Гордясь своей силой, мы делаем ошибку за ошибкой>. При этих словах Юнь-цзы недовольно засопел: <Какие ошибки ты увидел, Хушаху?> Взгляд князя стал острым, колким - два острия копья. Хушаху не испугался этого взгляда. <Оглянитесь. Давно ли в степи были владения татар, тайчиутов и других племен. Где они? Татар мы сами помогли сломить. Другие племена были сломлены уже без нас и без нашего дозволения. Оставалось три ханства. Теперь остается два. Захватим Тэмуджина, и найманы станут единственными владетелями степи. И если Таян-хан сделает что-то такое, что будет нам не по вкусу, сможешь ли ты, Гао Цзы, пойти в кочевья с тысячью воинов и привести его сюда? Не сможешь. Ни с тысячью, ни с десятью тысячами. А больше воинов никто тебе не даст, их не хватает для усмирения мятежников внутри страны>.- <Чего же ты хочешь?>- спросил Юнь-цзы чуть спокойнее. <В степи должно быть несколько владетелей - вот чего я хочу. Пусть найманы воюют с Тэмуджином. В этой войне ослабнут оба ханства. Тогда мы на место вана Тогорила посадим его брата Эрхэ-Хара. Он будет врагом Тэмуджина. Он друг Буюрука, значит, будет врагом и Таян-хану>. Они долго судили-рядили, но ни о чем договориться не могли. Иногда спор, особенно если Юнь-цзы и Хушаху оставались вдвоем, перерастал в ссору. Князь кричал, размахивал руками, и широченные рукава халата, шитые золотом, взлетали, как крылья птицы. А Хушаху оставался немногословным, холодно-вежливым. О присутствии Хо они нередко совсем забывали. Да и что был для них Хо! А он ловил каждое слово... В этом споре верх взял Хушаху. Может быть, он побывал у самого императора, может быть, через других сановников сумел уломать Юнь-цзы. Они пришли к такому согласию: пусть Алакуш-дигит Хури во все глаза смотрит за ханами и в случае войны пообещает помощь более слабому из двух, скорей всего - Тэмуджину. А с Кучулуком они были обходительны, как с любимым родственником, отбывающим в далекие края. Одарили его и дорогим оружием, и тонким фарфором, и цветными шелками... Смеркалось, когда Хо подошел к своему дому. На дорожке сада, как и на улице, под ногами шуршали листья, тихо постанывали под ветром оголенные деревья. Из решетчатых окон дома, затянутых бумагой, пробивался желтый свет. И тепло, радостно стало Хо от этого света. Родной дом...- Тут все просто и понятно. Тут его ждут все: ласковая Цуй, заботливая Хоахчин, старый ворчун Ли Цзян и не по годам серьезный сын Сяо-пан... нет, Сяо-пан-это его детское имя. Мальчик рос пухлым, здоровеньким, и Ли Цзян по праву старшего выбрал ему имя Сяо-пан - толстячок. С малых лет он учил его писать и читать иероглифы, постигать мысли мудрых и древние истины, дивился его памяти, его способностям, и, когда пришло время давать сыну взрослое имя, Ли Цзян не без надежды назвал его Юань-ин - Далеко Летающий Сокол. Теперь старик готовил внука к сдаче испытаний на ученую степень сюцая '. Потом Юань-ин должен получить степень цзюйжэнь '', а там - цзиньши '''... Вот как далеко шел в своих замыслах Ли Цзян. Начав заниматься с внуком, он позабыл о <государственной> службе, и Хо уже не носил ему связки монет, будто бы посланные Хушаху. Жилось Хо трудновато, денег часто не хватало, и тогда Хоахчин и Цуй приходилось заниматься рукоделием. Но иной жизни он и не желал. Она могла быть еще лучше, если бы позволили снова делать горшки и плошки... [' С ю ц а й - первая ученая степень (<расцветающий талант>).] ['' Ц з ю й ж э н ь - вторая ученая степень (<повышенный человек>).] [''' Ц з и н ь ш и - третья ученая степень (<совершенствующий ученый>)] XIV Зимовал хан Тэмуджин в местности Тэмэ-хэрэ - Верблюжья степь. Снегу выпало мало, совсем редко дули злые метельные ветры. Скот был упитан и здоров, люди спокойный. Без поспешности, но и без оглядок, сомнений хан принялся за устроение своего улуса. Всех воинов, включая и кэрэитов, и хунгиратов, с их семьями разделил на тысячи, тысячи - на сотни, сотни - на десятки, нойонами тысяч поставил людей верных, известных своим умом, прославивших себя отвагой. Нойоны племен не противились, по крайней мере, явно. Стремительное падение Ван-хана, невероятное, как снег в летний полдень, отбило охоту перечить хану. Страх перед ним заморозил своеволие. Но он знал, что и в мерзлой земле не умирают корни и подо льдом вода струится. Дабы обезопасить себя от всяких неожиданностей, он замыслил держать при себе постоянно полторы сотни кешиктенов '. Эти полторы сотни составил из крепких, выносливых, смекалистых сыновей нойонов-сотников и нойонов-тысячников. Они неусыпно охраняли покой его ставки - орду, днем и ночью несли караульную службу, по первому его знаку готовы были вскочить на коней и обнажить оружие. [' К е ш и к т у - охрана, телохранители, ханская гвардия, сыгравшая определенную роль в борьбе с центробежными силами в период становления монгольского государства; к е ш и к т е н - гвардеец.] Он хотел, чтобы и все войско было так же послушно ему, так же готово к сражению. Нойонам-тысячникам не давал покоя. Внезапно поднимал то одну, то другую тысячу, велел в точно обусловленный день прибыть в ставку. Сам осматривал коней, одежду и оружие воинов, потом ехал с ними на облавную охоту. В повеления нойона-тысячника не вмешивался, советов не давал, ни о чем не спрашивал, ничего не требовал. В теплой шубе, крытой тонким тангутским сукном, в лисьей шапке, рыжей, как его борода, щурил глаза от яркого зимнего солнца, трусил по заснеженной степи, все примечая. Вечером в походной юрте указывал нойону на упущения. Разговаривал почти всегда спокойно, ровным, негромким голосом, терпеливо выслушивал разумные возражения. Но спокойствие покидало его, когда кто-либо из нойонов начинал торопливо с ним соглашаться, не вдумываясь в то, что он говорит. Хан умышленно прибавлял к упущениям нойона такие, которых тот и не делал, и, если и тут не следовало никаких возражений, взгляд светлых глаз становился ледяным. - Ты что киваешь головой, как одуванчик под ветром? Говорю с тобой для того, чтобы запомнил мои слова и в другой раз был умнее. А ты только головой качать научился. Это и лошадь умеет. Повтори, что я тебе говорил, и скажи, как будешь исправляться! Не терпел он и упрямых возражений. Если нойон начинал оправдываться, слагать свою вину на кого угодно, на что угодно, хуже того - врать, хан грузно поворачивался к нему сутуловатой спиной. - Видеть тебя не желаю. Не умеющему понять своих ошибок ходить босиком, не желающему - умываться слезами. Иди и подумай!.. Не вдруг, не сразу осознали нойоны, что от них требуется. Многие вначале поняли так, будто тысяча воинов и все другое - подарок за прежние заслуги, а с подарком, известно, каждый волен поступать по-своему. Брат Бэлгутэй на его повеление явиться с воинами не ответил и не пришел. Послал к нему младшего брата Тэмугэ-отчигина со строгим внушением. Бэлгутэй примчался обиженный. - За что ругаешь, брат? Прислал ко мне с повелением простого гонца. К Другим ты шлешь своих нукеров... - А какая разница? - Я же твой брат и стою выше других! Прискакал простой гонец, и я стал думать: за что рассердился на меня Тэмуджин? Как будто не за что. Тогда подумал: твое повеление малой значимости, хочешь - выполни, не хочешь - не выполняй. А у меня как раз свои дела были... Тэмуджин не стал ругать брата. Давно заметил, что не только братья, но и другие нойоны ждут, чтобы не одинокие гонцы, а целые посольства прибывали к ним с его повелениями. И чтобы речи вели затейливые, как это делается при сношении самостоятельных владетелей. А нойоны важно сидели бы на войлоках, выслушивали послов, неторопливо обдумывали ответы. Ах, какие мудрые люди! Позвав Боорчу и Джэлмэ, сказал им: - Донесите до ушей каждого нойона тысячи, сотни и десятка. Кто не выполнит повеления хана, переданного изустно или через других людей, будет незамедлительно и сурово наказан. Если наказанием будет даже смертная казнь и сели свершить, казнь прибудет даже один простой воин, нойон, начальствуй он и над десятью туменами, должен принять наказание. Тугодума Бэлгутэя после того, как он уразумел сказанное, прошибла испарина. Боорчу хмыкнул: - Очень уж круто, хан Тэмуджин. - Иначе мы, друг Боорчу, возвратимся к тому, с чего начали. - Согласен. Но ты не все продумал, хан. Скажем, ты меня отправил в поход. У меня под началом Джэлмэ. Однажды я рассердился и твоим именем послал к нему воина. Он ему перережет глотку. Потом я оправдаюсь или нет - дело другое. Джэлмэ-то уже не будет. - А почему моим именем? Почему не своим ты казнишь Джэлмэ? - По твоему слову я иду воевать. И я в походе для всех твоя тень, твоя воля, твой разум. Будет по-другому, кто станет слушать меня? Но не случится ли так, хан, что в дальних походах по злобе, глупости или недомыслию изведут близких твоих людей? Боорчу заставил его задуматься. Все может так и получиться. Правило, долженствующее принести пользу, принесет вред. Близкие ему люди должны быть ограждены от скорой расправы. - В походе, Боорчу, верно, ты моя воля, мой разум. И все, что ты задумаешь, должно быть всеми принято. Но никому Никогда не будет позволено подвергать наказанию людей, мне известных, мною к делу приставленных. Виновен - отошли его ко мне, а уж я сам разберусь... Однажды привел свою тысячу нойон Хорчи. Этот лукаво-веселый дальний родич Джамухи когда-то видел вещий сон - быть Тэмуджину ханом. С той поры хан благоволил ему. Болтливый и вроде бы беспутный, Хорчи был неплохим воином и оказался расторопным нойоном-тысячником. Вечером, осмотрев воинов, Тэмуджин остался доволен. Лошади справны, одежда на воинах добротная, колчаны полны стрел, в седельных сумах запас хурута. Тысяча была готова отправиться и в ближний, и в дальний походы. Но воины привезли с собой не только запас хурута. Всю ночь они горланили песни, кричали, будоража покой орду. Тэмуджин ночевал у своей новой жены, кэрэитки Ибаха-беки. Она еще не забыла битву в курене Ван-хана, где ее взяли, вздрагивала, когда крики становились особенно громкими, потом расплакалась. Тэмуджин оделся и вышел. Ночной страже - кебтеулам - велел разыскать Хорчи. Однако нойон и сам напился до бесчувствия, мычал, отбивался от караульных. Утром воины сели на коней. Глаза мутны, зелены лица - ну что за охотники! Многие корчились в седлах, будто собираясь рожать, другие были неподвижны, как мешки с шерстью. Хорчи отоспался и уже снова выпил, от него несло крепким винным духом. Без того болтливый, сейчас стал невыносимым. И робость перед ханом совсем покинула его, подмигнул Тэмуджину, будто дружку своему: - Хан, где обещанные тридцать жен? Тэмуджин подозвал кешиктенов, указал плетью на Хорчи: - Ведите его на речку и трижды окуните головой в прорубь. Велел собрать всех нойонов и воинов, какие были в орду, построить кругом. Всходило солнце, и мороз больно покалывал щеки, снег вкусно хрумкал под толстыми войлочными подошвами гутул, на бороду и усы ложился белый иней. Ему вспомнилось, как перед сражением с меркитами, на радостях, что встретился с Джамухой, набрался архи не хуже Хорчи и на другой день мучился - раскалывалась голова, выворачивало нутро. В круг толкнули Хорчи. Кешиктены постарались. Воротник шубы нойона заледенел, косицы на висках торчали сосульками. Он пробовал улыбаться, но губы дрожали и прыгали. - Иди обсушись и отогрейся. Хорчи уразумел: больше наказания не будет. Лихо тряхнул головой - зазвенели косицы-сосульки. - Мой внутренний жар преодолевает наружный холод. - Было бы лучше, если бы твой ум преодолевал твою же глупость. После битвы с меркитами Тэмуджин дал себе зарок: никогда не пить перед сражением. И ни разу не нарушил слова. Но другие пьют. И до, и после сражения, перед выездом на охоту и после возвращения с добычей, пьют всегда, было бы вино, а нет - выменивают, выпрашивают и снова пьют. И хвастаются друг перед другом, состязаются, кто больше выпьет и не упадет замертво. Так уже повелось... - Я собрал всех ради того, чтобы спросить: могут эти люди, вчера такие веселые, крепко держать в руках копье, метко стрелять из лука? Не могут. Пьяный подобен слепому - ничего не видит, подобен глухому - ничего не слышит, подобен немому - ничего не может сказать. Пьяный забывает то, что знал, ему не сделать того, что умел. Умный становится глупым, добронравный - неуживчивым и злым. Пастух, пристрастный к питью, теряет стадо, воин - коня и оружие, нойон не может содержать в порядке дела ни тысячи, ни сотни, ни десятка. Вино дурманит, лишает разума всех одинаково - харачу и сайда, худого и хорошего. В питье вина нет пользы, нет и доблести. Я буду ценить тех, кто не пьет совсем, хвалить, кто пьет не чаще одного .раза в месяц, терпеть, кто пьет в месяц дважды, и наказывать, кто пьет больше трех раз в месяц. В походе, перед битвой, перед облавной охотой пить отныне не смеет никто. Много требуя с нойонов и воинов, он мог бы возбудить ропот и недовольство, если бы не умел заметить людей, радеющих о делах ханства. Для них не скупился