телей и ремесленных человек с тысячу, и пошли к Архангельскому городу и от города отпущены до Вологды на судах..." 19 июня 1698 года Петр прервал свое путешествие: в Москве вспыхнул стрелецкий бунт. Со стрельцами была связана царевна Софья, по-прежнему мечтавшая о престоле. Петр покинул "Великое посольство" и бросился в Москву. В результате поездки в Европу антитурецкую коалицию создать не удалось, но теперь Петр понял, что Россия должна прежде всего вернуть свои земли по берегам Финского залива и на Неве, нужно бороться за выход в Балтийское море. С этой целью Петр заключает союз с Польшей и Данией, добивается мира с Турцией, начинает готовить свои войска к войне против Швеции. "Конфузию" под Нарвой осенью 1700 года Петр переживал тяжело, но она заставила его еще упорнее взяться за преобразования. По-прежнему большое внимание уделяет Петр любимому своему детищу - русскому флоту. Под 1700 годом в "Летописи Двинской" значится: "По указу великого государя, у Архангельского города, на Соломбальской верфи, государевых шесть кораблей больших основали и делать начали. К оному корабельному делу прислан из адмиралтейства иноземец комисариус Елизарий Елизариевич Избрант..." Под 1701 годом записано: "Из Голландской земли, из города Гаги, великому государю писал чрез почту Андрей Петрович, что нынешнего лета к городу Архангельскому шведские воровские корабли наряжают... В то же лето, весною, великого государя указ прислан на Двину к преосвященному архиепископу, также и воеводе князю Алексею Петровичу Прозоровскому, чтоб городы крепить Архангельской и на Холмогорах и жить в великом опасе от шведов для того, что летом будут к городу воинские шведские корабли. И в новой Двине на корабельном узком проходе строить крепость..." Обеспокоенный известием посланника, Петр без промедления подробнейше расписал в своем указании архангельскому воеводе Прозоровскому (сменившему Апраксина), что и как надо предпринять. Время сохранило этот петровский документ: "В нынешнем 1701 годе июня в 7 день ведомо великому государю учинилось, чрез посланника Стольника Андрея Петрова сына Измайлова, пребывающего в Копенгагене, что он у неких доброжелательных людей проведал у пристани, называемой Гельзигньере, неприятельской Свейской комиссар, или служитель, искал четырех человек стурманов, которые знали и бывали у Архангельского города, чтоб им быть на их четырех неприятельских кораблях вожами, а те корабли в городе Гиртенбурге готовятся у них наспех, а разглашают, будто на тех кораблях умышляют и конечно хотят итти в Гренланду, где китов бьют и рыбу ловят. И повелено оною грамотою о тех неприятельских замыслах ведать и велеть, на Двине и во Двинском уезде иметь великое опасение и осторожность всегда, а наипаче в нынешнее летнее время, и поставить на морских островах скрытым образом, в пристойных местах, служивых людей, сколько где пригоже, малое число, токмо для надзирания; а конечно поставить таких людей, которые бы Двиною рекою пути без вожей знать не могли, а знающим и вожам, где прежде сего на острову караул их бывал, ныне им там не быть; а велеть им быть там у дела, где новую крепость на Малой Двине делают. И буде откуду в приезде будут торговые или иные какие корабли, тогда посылать их в устье по подлинным ведомостям, чтоб неприятель, своим промыслом обманув и призвав, там их не задержал для своего поиску. И разведывать всегда велеть накрепко, кто к устью и откуду приедет, и велеть сказывать иноземцам, чтоб в город присылали наперед кого с кораблей самых добрых людей; а где новую крепость делают, там велеть непременно быть служивым людям, четыремстам человекам с ружьем и воинскими припасами в готовности. И для того с Холмогор всех служивых людей выслать к Архангельскому городу. А покамест та крепость построится, велеть инженеру на самом берегу речки Двинки, или где пристойно, где корабли проходят, место осмотреть и сделать четыре батареи, чтоб можно было друг другу в нужное время помогать и оборонять; а на батареях поставить по пяти пушек не малых, со всяким к тем пушкам надлежащим припасом; и быть на них по сто человек служивых людей; и поставить тур и насыпать землею; и всегда б были как люди, так и ружье и воинские всякие припасы; и на тех батареях люди жили во всякой к воинскому делу готовности; да к тем же батареям сделать сзади защитительные шанцы, чтоб на них не можно неприятелю взойти". Еще до получения этой подробной росписи, как надо действовать, воевода Прозоровский по указу Петра приступил к строению крепости. В указе говорилось, что та крепость должна строиться: "Города Архангельского и холмогорцами посадскими и всяких чинов градскими людьми и уездными государевых волостей и архиепископскими и монастырскими крестьянами, всеми, чей бы кто ни был". Одновременно с указом прибыл в Архангельск инженер Яган Адлер для приискания удобного оборонительного места и составления чертежа крепости. Начались усиленная, скороспешная подвозка камней, обжиг кирпича, заготовка бревен и всего необходимого для крепости Новодвинской. Петр торопил воеводу, посылал ему указ за указом, повторяясь в своих распоряжениях. Работа оказалась многотрудной, и чтобы от того дела холмогорцам и архангелогородцам вконец не разориться, Петр в подмогу двинянам приписал к крепостному строению северные города Каргополь и Мезень, Кевроль и Чаронду. Но и этого по большому замыслу Петра оказалось мало. Позднее, в том же 1701 году, последовал указ государев - добавить в помощь к строению крепости людей из Устюга Великого, Сольвычегодска, Тотьмы, Вятки и Важских волостей. Тысячи работных людей вели расчистку места, забивали сваи, копали рвы, загораживали в дельте Двины отдельные протоки. Шла подготовка к закладке и торжественному молебну с водосвятием, без чего никакое большое дело не начиналось. Вышла большая заминка. Инженер Яган Адлер со своим чертежом направился в Москву пред грозные очи самого царя. Петр пригласил на рассмотрение чертежа своих близких помощников и остался работой инженера недоволен, чертеж не утвердил, Адлера от дела отставил, а к воеводе Прозоровскому в Архангельск послал другого инженера, Егора Резена, и указал: "И как к тебе наша великого государя грамота придет, а инженер Егор Резен к Архангельскому городу приедет и ты б боярин наш и воевода ему Егору на Малой Двинке речке, где тоя крепости быть, велел сделать чертеж вновь с подлинным и явным размером и описью... И новый чертеж, каков сделает инженер, прислать к нам великому государю, к Москве..." Воевода Прозоровский, да с ним инженер Резен, а по особому указанию Петра, подобно своему глазу, архиепископ Афанасий участвовали в выборе места для крепости. Архиепископ старательнее воеводы сообщал в Москву о ходе дела. 30 мая 1701 года он писал Петру, что "под строение крепости, под стены и башни рвы выкопаны все и сваи бьют и дело идет радетельно и поспешно...". В тот же день боярину Головину, ведавшему в Москве делами в связи с готовящейся обороной Севера от шведов, Афанасий сообщал: "...Был при Малой Двинке на оном расчищенном от поросли месте, где же по благоволению благочестивейшего нашего великого государя начинается строитися оная крепость, и смотрих угодного под то строение места купно с градодержателем двинским воеводою князем Алексеем Петровичем и со инженером общим советом избрахом и определихом под строение той крепости место зело угодное и во отпор неприятелей во всем потребное и необходимое, яко такового места другого во всем Двинском Березовском устье не обретается". Судя по этим документам, высокопоставленная духовная особа, почитаемая и любимая Петром, была способна в случае опасности преобразиться и сменить крест на ружье, а ладан на порох. Закладка крепости в конце концов была произведена с опозданием, 12 июня. После водосвятия участники пили за здоровье Петра. В этот час, как бы в ответ на пушечный салют, сверкнула молния, грянул гром и град, величиной с картечь, в несколько минут усыпал землю. - Божие предзнаменование, - определил архиепископ Афанасий, - быть сей цитадели грозной защитой городу нашему и отечеству от врагов лютых... Люди сочли такую непогодь как божью милость и начали снова молиться о здравии государя Петра "и покорити под нози его всякого врага и супостата". - Надобно спешить и спешить, ни царь, ни сам господь бог не потерпят промедления нашего, - говорил архиепископ Афанасий стольнику Сильвестру Иевлеву, ведавшему подвозом строительных запасов Новодвинской крепости. - Не скупитесь, владыка. Много чего до дела надобно, много, - припрашивал Сильвестр. - Знаю, и защиты города ради, и любви моей и радения великому государю, мною отдана на крепость вся сила людская, сколь можно, материи всякой, считай сам сколь: кирпича полста тысяч, триста бочонков извести, с тысячу камней тесаных да мостовых. А сколько возов бутового камня и щебня свезено, так то не в счет. Пусть купечество не поскупится, даст больше. А я еще повелю своим благоволением забрать для крепостного дела все, что есть избыточно у Пертоминского монастыря. Деятельная причастность архиепископа Афанасия, Петрова любимца, к строению крепости вполне естественна, если взять во внимание, что царь, тревожась за судьбу Архангельска, писал предупредительные грамоты и ему, архиепископу. В одной из них Петр, извещая Афанасия об опасности, повелевает объединить разумные усилия "со общего совету" с воеводой: "...ведомо великому государю учинилось, по подлинным из моря вестовым письмам, что свейские неприятельские десять фрегатов пошли на Белое море. Зунд прошли, а намерение имеют прийти вскоре незапно в Двинское устье к Архангельской пристани и тот город бонбардировать и добывать и всякое разорение чинить. И притом велено от приходу тех неприятелей быть во всякой осторожности и всякое уготовление ко отпору их с боярином и воеводою со князем Алексеем Петровичем Прозоровским чинить со общего совету, как лучшее и пристойнее и бережнее, чтоб тех неприятельских людей в Двинские устья не пропустить и города Архангельского и уезду ни до какого разорения не допустить..." Архиерей Афанасий участвовал вместе с воеводой и в разработке плана обороны на случай вражеского нападения. Воеводе не очень было приятно вмешательство духовного лица в его градские и военные дела, но против архиепископа открыто слова не скажешь, ему от самого царя доверие великое. Он не только владыка духовный, но и владыка крестьянских душ, земель и средств, нужных ради крепления города. - Начата-то крепость начата, а закончена будет через год, - говорил архиепископ. - Станет ли швед ждать, доколь мы ее завершим? Всего скорей, супротив поступит, а посему государь нас и поторапливает, да и самим разуметь должно: крепость крепостью, - улита едет - коли-то будет, - а к отпору быть нам готовым вседневно, ибо известия о замыслах шведов подтверждаются. Капитаны с торговых судов видели в море десять кораблей незнаемых. Упреждение сие мы в летописец занесли... Прочтя со вниманием петровские грамоты, воевода Прозоровский с архиепископом сообща рассудили: - Объявить всем торговым людям, русским и иноземным, об угрозе, нависшей и ожидаемой. В городе на побережных местах, на гостиных дворах, на башнях поставить пушки и всякой снаряд к ним... Городского солдатского голову Меркулова, да холмогорского Гайдуцкого полка голову Животовского, да еще двух капитанов, а с ними четыреста солдат и двадцать пушек отрядить к охране двух устьев при входе с моря в Двину... Решено было на том же совете сказать всем иностранным капитанам, что воспрещается им покидать Архангельск и на кораблях с товарами до осени уходить, пока опасность не минует. А кто если пожелает поступить на службу к воеводе против шведов - тем будет жалованье... Голландцы от такого предложения отказались. Среди английских матросов нашлось семь пушкарей, согласившихся в случае нападения шведов стать на защиту города. И еще было воеводой предусмотрено забрать с иностранных кораблей огнестрельное оружие и припасы, деньги за это уплатить, а оружие раздать служилым и торговым людям. Около строящейся крепости и на Марковом острове поставили тридцать пушек. Город, можно сказать, был приведен в полную боевую готовность, независимо от запоздалого строения Новодвинской крепости. Как часовой на посту, так и крепость Новодвинка, стоя на страже города, выполняла свою скромную роль, внушая страх при входе с моря в Архангельский порт... Долгие солнечные июньские дни и короткие светлые ночи. На Двине, в Соломбале, и в городе, у аглицкого моста и ярмарочного берега, и на Смольном буяне, как взаперти, стояли у берегов иноземные корабли. В тревожном ожидании событий иностранцы томились от безделья, бродили по городу, пировали, но озорничать не смели. И не пытались, как в других городах, искать охочих до гульбы девок. Русские северянки придерживались весьма строгих правил поведения. К ним не подступишься. В эти дни особенно всполошилась и насторожилась пригородная Соломбала. Патрули денно и нощно ходили с заряженными кремневыми ружьями, посвистывали в трубы, перекликались: - Как там, спокойно? - Тихо, благодать! - Лазутчиков не имали? - Бог миловал... Была ли боязнь и овладевал ли страх архангелогородцами перед приходом шведов? Сомнительно, чтобы северяне, храбрецы, закаленные в тяжелых условиях поморской жизни, в лесных трущобах и на всяких отхожих промыслах, могли струхнуть. Очевидно, не робость таких людей одолевала, а любопытство и желание побить врагов. Если погибнуть придется, так что ж, - бог не без милости, царь не без жалости, а на людях и смерть красна. И ждали в скрытых местах-засадах за редутами солдаты, ждали пушкари у заряженных пушек. На взморье, на острове Мудьюг, и в других местах на подходе ко всем устьям двинской дельты бродили и всматривались в морскую даль сторожевые смотраки. Смотрели, наблюдали - и проглядели. Шведская флотилия, прикрываясь чужими - английскими и голландскими флагами, появилась хитро и бесшумно. Как это было - видно из следующей главы.., Отражение шведов, напавших на Архангельск 25 июня 1701 года, поздно вечером, к острову Мудьюгу подошла шведская эскадра в составе четырех крупных кораблей, двух фрегатов и одной яхты. Береговая охрана, выполнявшая обязанность таможенных контролеров, запросила сигналами: - Чьи корабли и зачем идут в Архангельск? С кораблей ответили: - Английские и голландские, идем с товарами и за товарами... Рано утром 26 июня караульный начальник, капитан Крыков, с прапорщиком, писарем, двумя толмачами и семнадцатью солдатами на сторожевой лодке прибыли к одному из кораблей и высадились на палубу для осмотра. Шведские солдаты, спрятанные в засаде, вмиг выскочили с ружьями наперевес, и вся команда капитана Крыкова, не подозревавшая такого подвоха, оказалась в плену. Такая удача окрылила шведского вице-адмирала Шееблада. Он приказал всех пленных запереть в трюме на одном из больших фрегатов, и только одного из толмачей - Дмитрия Борисова - да еще ранее захваченного на взморье монастырского послушника Ивана Рябова оставить при себе в качестве проводников к городу. Четыре линейных шведских корабля с десантными силами остались на рейде около острова Мудьюг. Два фрегата и одна яхта, вооруженные пушками, направились Березовским устьем к Архангельску. На их пути находился еще один заградительный пункт, состоявший из солдат Гайдуцкого полка. Сам полковой голова Григорий Животовский, взяв на лодку тринадцать солдат и четырех гребцов, приблизился к одному из шведских фрегатов и уже намеревался подняться на палубу... Шведы хотели повторить удавшийся им в то утро обман. Но кто-то из русских солдат заметил в пушечную амбразуру скрытых на корабле вооруженных людей и сказал об этом Животовскому. - Скорей к берегу! - распорядился тот. Гребцы нажали на весла. Шведы начали по ним пальбу из пушек и ружей. Отстреливались и солдаты Животовского. Один из них, Огжеев, застрелил капитана на фрегате, но и сам упал под пулями замертво. В команде Животовского оказалось пять убитых и семь раненых. Кое-как солдаты добрались в продырявленной лодке до мелководья. Оставив убитых и захватив с собою раненых, в том числе и самого Животовского, они, укрываясь в прибрежном кустарнике, направились к строившейся Новодвинской крепости, дабы как можно скорей предупредить своих об опасности. Между тем медленно, как бы ощупью, яхта и два шведских фрегата двигались узким проходом к Архангельску, приближаясь к месту, обставленному батареями. Иван Рябов и толмач Дмитрий Борисов поняли, к чему может привести их вынужденная услуга врагу. Нет страшнее и позорнее слова - измена. Измена Родине, гибель своих братьев и торжество злобных и беспощадных неприятелей. И тогда, перекрестясь, послушник Иван Рябов сказал Борисову: - Не печалуйся, брат, двум смертям не бывать, одной не миновать. - Твоя правда, - отозвался Борисов, - давай не посрамим себя. На полном ходу хорошо сработал руль в руках кормчего Ивана Рябова. Как только фрегат поравнялся с батареями Новодвинской крепости, Рябов навел его на мель. За фрегатом стала на мель, и яхта. Шедший позади фрегат шведы задержали, бросив якорь. Тут же на палубе были поставлены на расстрел русские герои Рябов и Борисов. Рябов упал раненый, притворился убитым и весь в крови лежал под трупом товарища. На двинском берегу, на стройке крепости, находился тогда стольник Сильвестр Иевлев. Он заменил раненого Животовского и возглавил оборону. По его команде был открыт пушечный и ружейный огонь. Меткими выстрелами оба корабля, стоявшие на мели, были повреждены. У фрегата, находившегося в отдалении, пушечным ядром сорвало руль. И этот вражеский корабль оказался в опасности быть захваченным. Шведы отстреливались. Перестрелка продолжалась полсуток. Были убитые и раненые с той и другой стороны. Пользуясь замешательством на фрегате, Рябов, улучив удобную минуту, бросился с корабля вплавь. Несмотря на раны и обстрел, он благополучно выбрался на берег. Увидев свое безвыходное положение, шведы стали в шлюпках перебираться на фрегат, не попавший на мель. Поврежденный руль они заменили рулем от судна, брошенного рыбаками. Тогда Сильвестр приказал солдатам захватить оставленные неприятелем фрегат и яхту и вести пальбу из пушек, брошенных шведами. Одно из орудий оказалось заряженным дважды. От выстрела вспыхнул на корме запас пороха. Корму фрегата оторвало. Взрывом убило семь русских солдат, одиннадцать ранило. Захватив с собою убитых и раненых, шведы отступили на уцелевшем фрегате к Мудьюгу, где стояли четыре больших корабля с десантными войсками. Повторить нападение на Архангельск вице-адмирал Шееблад не осмелился. "И тогда был у них, супостатов, на кораблях великий плач и сетование, по известию после от них русских выходцев, и то было знатно по убитых у них начальных людях во время бою с государевыми ратными людьми" - так сообщал вскорости об этом архиепископ Афанасий в Москву. На всех парусах шведская эскадра уходила в море. Архангельск, не имея военного флота, мог только обороняться. Преследование шведам не угрожало. Поэтому они могли еще "повоевать" с мирным населением приморских деревень. Капитана Крыкова и шесть солдат, захваченных на Мудьюге, увезли в Швецию. Остальных пленников шведы высадили на пустынный берег на произвол судьбы... Петр, получив из Архангельска известие об отражении шведов, распорядился выдать награды: офицерам по десять рублей, солдатам по одному рублю каждому. Апраксину, сообщая о победе архангелогородцев, он писал: "Зело чудесно, что отразили злобнейших шведов". Петр поблагодарил за распорядительность и воеводу Прозоровского. Но если разобраться в событиях, то окажется, что воевода, трус, тщеславный корыстолюбец и жестокий несправедливец, вовсе не заслуживал царской милости. Во время боя со шведами Прозоровский находился в Мурманском устье Двины, всего в четырех верстах от Новодвинской крепости. Но, услышав пушечную пальбу и узнав о приходе шведских кораблей, поспешил не к месту боя, а в Архангельск - за двадцать верст, подальше от беды. Когда дело кончилось победой, Прозоровский, сообщая государю о захвате двух шведских судов, не обмолвился ни словом о Сильвестре Иевлеве, умолчал также и о героизме Ивана Рябова. Больше и хуже того - Ивану Рябову воевода учинил допрос: - Как ты попал в кормчие к шведам? - Застигли в лодке у острова Сосновца. - А почему был на море? Ведь указом запрещено всем в нынешнее лето выходить, дабы не нарваться на шведов. - Не знал я про указ... - Двадцать ударов плетьми за это! - Помилуй, господине, я, верой-правдой служа государю, посадил шведский корабль на мелкое место... - Не перечить мне, воеводе! Наказать телесно, и в тюрьму!.. Так заслуживший своим подвигом добрую славу в веках самоотверженный простолюдин Иван Рябов оказался в тюремном застенке и томился в одиночестве на хлебе с водой целый год... Не постеснялся воевода Прозоровский опозорить и честное имя стольника Сильвестра Иевлева. Отразив нападение шведов, Сильвестр оставался на своем месте у строительства Новодвинской крепости, послал воеводе цидулю о том, что два неприятельских корабля взяты, шведы побиты, и как доказательство победы Сильвестр отправил воеводе шведское знамя с фрегата. В том же письме просил он у воеводы пороху, ядер и служилых людей на всякий случай, а равно принять у него, Сильвестра, захваченные шведские суда. Воевода прислал солдат из городского полка во главе с Меркуровым и двадцать пушек. Но только на третий день после боя приехал сам к Новодвинской крепости. Добродушный и наивно доверчивый Сильвестр встретил воеводу с полной уверенностью в том, что он, воевода, будет порадован исходом боя со шведами. Сильвестр начал было ему докладывать о событиях. Но воевода закричал на него, угрожая расправой. - За что? - изумился перепуганный Иевлев. - За то, что не суйся не в свое дело! Ты приставлен крепость строить, а не командовать!.. - Господин воевода, некому, кроме меня, было за это дело браться. Меркуров с солдатами в городе пребывал. Животовский, раненный в обе руки, не дотащился к бою. Пришлось мне. Мои работные люди струхнули, солдаты без своего головы тоже растерялись. А два шведских судна на мели супротив нас с орудией, третье подальше, но тоже действует. Взял я в руки копье и говорю мужикам: "Кто побежит трусом, заколю. Я струшу - бейте меня". Солдатам сказал: "Помните крестное целование государю, не бойтесь ничего!" И почали мы палить из пушек и ружей, а потом и на корабли ихние, кто вброд, кто на лодках, наскочили. Полсуток бились, а от вас из городу никакой помоги. Помилуйте, господин воевода... Но Прозоровский был неумолим. Обложив бранью Сильвестра в присутствии инженера Резена и других иноземцев, он стал допрашивать стольника: - Зачем ты, пес этакий, в Холмогоры преосвященному Афанасию отослал ведомость про битву со шведами? Кто тебя просил об этом? - А просил меня об этом сам владыка. Написал ему правду сущую, то же, что и тебе, воеводе. Прозоровский вскипел диким гневом, не мог продолжать допрос, стал рукоприкладствовать. Сначала бил Иевлева кулаками, потом плашмя шпагой, разбил ему голову и стал пинать. Никто из присутствующих не посмел за Сильвестра заступиться. Против самодура-воеводы все оказались бессильны. Кое-как поднялся Сильвестр на ноги, вытер кровь на лице и, пошатываясь, попятился к выходу. Уходя, сказал с упреком Прозоровскому: - Грех и преступление взял ты на себя, воевода. Нет такого начальника, над которым бы не было еще начальника. Над тобой царь, над царем бог. Бог видит злодеяние твое, а царь узнает всю правду. И зачем ты меня избил? Пошто велел истязать и бросить в тюрьму Рябова?.. Едва Иевлев переступил порог, безудержный Прозоровский приказал своему казначею Гришке Алексееву схватить его и притащить волоком в комендантскую избу. Там приспешники воеводы порвали на Иевлеве одежду, свалили на пол, сели ему на ноги и на голову и уже принесли батоги добивать и без того изувеченного страдальца. Только робость быть в ответе перед царем заставила Прозоровского оставить в живых стольника - строителя Новодвинской крепости. Несколько часов Иевлев просидел под арестом и, как только освободился, поехал в Холмогоры к Афанасию. Там со всеми подробностями в Архиерейском приказе он описал, как под его командой солдаты и мужики отбили шведов и как это боевое событие воспринял воевода, "наградив" его, стольника, увечьем, а Ивана Рябова тюрьмой. Следует полагать, что любимец Петра Афанасий, архиепископ холмогорский и важеский, не замедлил сообщить Петру (или же Головкину) точные сведения об отражении шведов от Архангельска и о самоуправстве воеводы. Иевлев остался на своем месте. Прозоровского отозвали. Воеводой в Архангельск Петр назначил стольника Ржевского Василия Андреевича. О приходе шведов и о том, как и где они разбойничали по пути к Архангельску, дознавались и после того, как они были отбиты и ушли, не осмелившись повторить нападение. Сведениями о шведских хитростях и повадках интересовался воевода. Добывал разные вести о них и архиепископ Афанасий. В Холмогорах, на Ваге и в Приморье у архиепископа всюду были свои архиерейские деревни, а в них крестьянские души, рыболовы, звероловы, хлеборобы, лесорубы и строители. Богатые, благоустроенные дома у архиепископа Афанасия были в Шенкурске, Архангельске, и главный, со всем штатом прислуги, - в Холмогорах. Было при нем в епархиальном управлении ни мало ни много свыше сотни всякого служебного персонала: казначей, судья - устроитель духовных дел, дьяки и подьячие, просфорники, чашники, мельники, конюшенные, келейники, швецы и закройщики, стряпчий для тайных сношений с Москвой, караульщики и даже часоводец, следивший за точным временем. Жил архиепископ на широкую ногу. Когда построил новый себе дом в Холмогорах, то на новоселье пригласил тысячу человек гостей, разумеется с приношениями, чем сторицею и окупил все затраты на пиршество. Архиепископ на Севере был самовластным богом в трех лицах: он лицо духовное, в его ведении церкви и монастыри; он и помещик, владелец земельных угодий, рыбных ловель, солеварен и крестьянских душ; он и купец - владелец семи торговых лавок в Архангельске. И в довершение всего, царь Петр ему благоволит. Одно плохо: стар Афанасий. Жизнь человеческая не беспредельна, а жить ему оставалось не больше года после этих тревожных в Архангельске дней... Однажды осенью 1701 года, когда впечатления от наскока шведской эскадры еще не успели превратиться в воспоминания, в Холмогоры с моря, с архиерейской тони, пришел карбас с семгой. На этом карбасе холмогорцы доставили к архиепископу на допрос наемного рыбака, уроженца Кемского городка Ивашку Вожеватого, который, как оказалось с его слов, побывал в плену у тех шведов, что ходили на Архангельск. Приняв от владыки благословение и поцеловав его пожелтевшую, с темными прожилками руку, Ивашка Вожеватый поклялся перед крестом и Евангелием, что на вопросы Афанасия, под запись подьячего, расскажет о своих печальных похождениях все без утайки. - Ну, говори, чадо, не робея и не путая, как ты к шведам попал, что видел, что чуял и как ты уцелел и обратно к своим воротился? Допрос был учинен в палате архиерейского дома. Борзописец дьяк стоял за аналоем. Гусиное перо в руке, другое за ухом. Развернутый склеенный столбец голландской бумаги, спускавшийся к полу по мере того как отвечал Ивашка на расспросы Афанасия, быстро покрывался мелкими строчками скорописи: - Был я, владыко, по найму покручеником* на промыслах от Соловецкого монастыря. За старшего у нас был Андрюха Белоусов. Пошли на четырех судах шестнадцать мужиков треску промышлять. Удачи не было. Рыбин этак с тысячу насушили. Разе это лов? Жалость одна. Овчина выделки не стоит. А потом мы скопом надумали надувать ветрием паруса в сторону Святого Носа к Лопским берегам. Наловили на ярусы пудов двадцать палтусины. Разе и это лов? Малость. Пошли дальше в море. Сотенку пудиков наловили. Это уже другое дело! - повеселев, воскликнул Ивашка, позабыв, что совсем не это интересует архиепископа. (* Покрученик - работник, нанятый на рыбацкие или же зверобойные промыслы. На крайнем русском Севере крепостное право не существовало. Поморские жители могли наниматься на промыслы к хозяевам и вступать в артели. Здесь были так называемые черносошные крестьяне, - крестьяне, проживавшие и работавшие на государственных землях. Были также крестьяне монастырские. При Петре Первом они были изъяты из-под власти монастырей и переданы в казенное управление, а затем в ведение Синода. Были на Севере целые уезды приписных крестьян - приписанных указом Петра (1721 года) к фабрикам и заводам. В частности, крестьяне уездов Белозерья и Прионежья несли тяжелую повинность на рудных разработках и строительстве флота. И еще до указа целые районы приписывались к возникшим металлургическим заводам. (Прим автора.)) - Ты мне о шведах, о шведах поведай, - стал направлять Афанасий рассказчика. - Можно. Вот я до этих свейских воров и добираюсь: пошли мы в третьи разы за палтусом подальше - глядь, а в то утрие с моря идут прямо на нас суды. - Сколько их было?-спросил архиепископ. - На нас шло одно яхтенное, а остатние шесть далече были. Подходит яхта, Швед по-русски и спрашивает: "Есть продажная рыба?" - "Есть, - отвечаем ему, - покупайте". Мы думали, то судно торговое. А там солдаты с ружьями да саблями. Зачалились они к нашему судну, заскочили к нам и давай над головами саблями махать. Что поделаешь супротив ратных? Взяли они нас в полон восьмерых. Суда наши разграбили, все добро забрали, и рыбу уловную, и бочонки с квасом, и всю посуду, и снасти. Суденышки наши прорубили до негодности и в море пустили. Остатние наши восемь артельщиков на двух карбасах спаслись от полону, ударились к берегу и ушли в горы, шведам не достались... - Били вас, измывались над вами вороги? - Бить не били, - отвечал Ивашка на вопрос Афанасия, - не стану врать, но толкали и пинали. Что было - то было. Пояса нам обрезали, ножи и огниво с трутоношами забрали, кресты, у кого серебряные, поснимали, медных не тронули. А потом всех восьмерых под караул к себе в трюм затолкали, и мы тут весьма загоревали... - Кто у них капитан, каков он видом? - Начальной человек на той свейской яхте был племянник тому самому генералу, что управлял всеми пришлыми воровскими кораблями на Белом море. Возрасту среднего. Сухопарый, волосы чужие, прикладные, под шляпой. Кафтан темно-вишневый, башмаки немецкие. - Как ты узнал, что он генералов племянник? - А вот как, - охотно отвечал Афанасию Ивашка Вожеватый, - того же дня яхтенный начальник бросил якорь, снял с яхты бот, нагрузил палтусом, чтобы свезти на фрегат к дяде своему - генералу, а меня, да еще полоненника Данилку Вахрамеева в гребцы взял. Вот приезжаем к генералу на большой корабль, не знаю поименно ни того, ни другого. Узнал генерал, что люди с двух наших карбасов ушли на берег, осатанел совсем, освирепел и зверем набросился на племянника, да немецкими матерными словами его покрыл всяко, и сказал: "Ты же подал через тех беглецов весть русским, что мы здесь на море..." - и затопал ногами и палтус от него не взял. Брань генералову мы с Данилкой слышали, тот Данилка свейский язык, худо ли хорошо ли, знает, где брань, где доброе слово понять может. - Еще чего слышали с Даниилом тем от шведского генерала? - Меня он не выспрашивал, а с Данилкой разговор имел строгий. Вынул генерал оголенную саблю, да так с саблей в руке и стал допрашивать Данилу Вахрамеева. Со страху, не потерять чтобы головы, Данилка генералу ответ держал на все расспросы, что он, Данилка, Кемского уезду Пудожемской волости, и что рыбачит-промышляет, и неких свейских людей поименно знает: Полонестера из Кариберы да ихнего протопопа. Тогда генерал саблю в ножны спрятал и стал спрашивать Данилку, сколь верст от Кеми до свейского рубежа, далеко ли устье кемское от городка Кемского. Да где самое ближнее расстояние от Соловецких островов до берега... - Правильно ли отвечал тот Данилка или ложно генералу? - спросил, хмурясь, архиепископ. - Ответы его генерал сверял с картой. И был Данилкой доволен. - Дурак! Негодный человек тот, кто врагу правду открывает. Неприятеля должно заблуждать, сбивать с толку... Что же дальше? - поворчав, спросил Афанасий. - Припоминай, чадо, припоминай. - Генерал отвалил Данилке табаку, вина дал выпить три малых посудинки и по-свейски спросил: "Хочешь, русак, на Русь?" Данилка благодарно повергся ему в ноги. - Каковы те корабли шведские, на коих тебе быть довелось? - По моему разумению, яхты на ходу скорые, а большие, те ходом потише будут. На большом генеральском корабле пушек много, на верхних полубаках сплошь кругом всего корабля. А на яхте, на которую нас полонили, пушек с двадцать... Людей на большом корабле человек с два ста будет. Люди не ровные: и худородные и матерые есть. Одеты в суконную одежду, в зеленую и лазоревую, в рукавицах... - И то добро, что вас, ротозеев, в Швецию не увезли и не загубили. - Вашими молитвами, владыко, не загубили. А сказали нам ложно, что ихние другие корабли торговые, и выпроводили всех нас к берегу, к наволоку, что повыше Старцевой горы, и пошли мы на двух остатних судах к Терскому берегу с вестью к жителям, чтоб они шведов остерегались. Да многие не убереглись. На обратном ходе от Архангельска стали пакостить шведы, пожгли Куйское Усолье, Пялицу спалили. Корельского монастыря ладью сожгли и человек сорок в полон забрали. Про их судьбу не слышал... - Ладно, ступай с богом, пробирайся в свой Кемский городок. Поди-ка, родные о тебе молятся, то ли за здравие, то ли за упокой, порадуй их, - сказал архиепископ, поднимаясь с кресла и опираясь на длинный архиерейский посох. - Не спешу, владыко, я в Соломбале к одному рыбаку нанялся на зимний подледный лов: шесть рыбин ему, седьмая мне. Бог милует - добыча будет... В ту осень и зиму усиленно продолжалось строительство Новодвинской крепости. Не прерывались работы и на Соломбальской верфи. Строились новые корабли в Вавчуге у братьев Бажениных. Были восстановлены фрегат и яхта, отбитые у шведов. Афанасий, помимо воеводы, сообщил Петру о ходе дел в Архангельске и своем участии: "Сверх прежней своей отдачи поставил к строению крепости 55 сажен трехаршинных (кубических) камени бутового, да 200000 кирпичу обжигают, а как обожжен будет, к тому строению повелю поставить без мешкоты..." Надо было спешить. В Архангельске и в европейских городах ходил слух, что в будущем, 1702 году шведы с большей силой нагрянут на Север России, на порт Архангельский. Третий приезд Петра Первого в Архангельск Эта поездка Петра в Архангельск требовала тщательной, но спешной подготовки. 28 декабря 1701 года Петр прислал в Вологду епископу грамоту: "Богомольцу нашему преосвященному Гавриилу епископу Вологодскому и Белозерскому. Под воинские припасы и под ратных людей быть на Вологде стольнику Афанасию Борисовичу сыну Брянчанинову, а делать к весне 1702 года сто дощаников да двадцать барок с парусы, с якори, и с конаты, и с веревки, и всякими судов припасы. Лесные припасы для поспешения привозить (в прибавок к вологжанам) посадским людям Вологодского уезда, дворцовым, патриаршим, митропольским, архиепископским и монастырским, помещичьим и вотчинным крестьянам..." Через день после отсылки этой грамоты Петр предписывал стольнику Брянчанинову: "...Ехать на Вологду для того. Для спасения и ко отпору неприятельских людей к Архангельскому городу велено послать приходящей весной к Архангельскому городу ево государя с 4000 человек с ружьем со всякими воинскими припасы и хлебные запасы. Да особно того 199 пушек и к ним по калибру по 300 ядер к пушке и мортиры, и бомбы, и ручные гранаты, и порох, и фетиль". 9 января 1702 года в Вологду пришел дополнительный указ, в котором Петр, с присущей ему продуманной расчетливостью, приказывал: "Для нынешнего военного со Свейским королем случая и неприятельских людей внезапного приходу к Архангельскому городу водяным путем, пушек и всяких тягостей, и полковых припасов, и хлебных, и под ратных людей на Вологде, к прежним сту дощаникам да двадцати баркам, сделать городами, с которых к Архангельскому городу к строению новой крепости работных людей наряду нет: Вологодским посадом с 50 дворов по барке, да с вологодских, белозерских патриарших монастырских, помещичьих и вотчинных людей с 200 дворов крестьянских и бобыльских по барке, которая поднимает груз 4000 пудов, и сделать в марте 1702 года неотложно имянно: с Вологды (1420 дворов) 28 барок, 63 барки с Белозерских волостей, 124 барки с Вологодского уезду, 10 барок с Устьян (кубенских)..." Строго подчеркнув о "послушании сему указу", Петр требовал прислать в Вологду плотников и кузнецов в распоряжение и под надзор стольника Брянчанинова. Город, окруженный вековыми лесами, не чувствовал нужды в строительных материалах. Но лес доброго качества нужно заготовить, подвезти на берег реки Вологды, распилить по размерам, потребным для судостроения. И сколько было нужно опытных плотников и кузнецов, чтобы за три-четыре месяца, к окончанию ледохода, построить 100 больших лодок-дощаников и 245 барок грузоподъемностью по четыре тысячи пудов. У великого человека масштабы большие и темпы скорые. Таков был Петр. Нет достоверных данных, но возможно полагать, что четыре тысячи преображенцев Петр заблаговременно отправил из Москвы в Вологду в помощь вологодским баржестроителям. Петр никогда не позволял солдатам томиться от безделья. Так или иначе, но к приезду Петра в Вологду, в конце апреля, огромная речная флотилия была почти в полной готовности принять на себя в дальний путь Преображенский полк с провиантом и военным снаряжением, а также и многолюдную свиту государя, состоявшую из 118 знатных персон, не считая обслуживающего люда. Из приближенных Петра в этом походе назовем хотя бы основных его сподвижников: Андрей Голицын, Михайло Ромодановский, Федор Головин, Гавриил Головин, Никита Зотов, Юрий Трубецкой, Кирилл Нарышкин, Юрий Шаховской, польский резидент Кенигсек, разведчик Василий Корчмин, побывавший ранее, по заданию Петра, в Шлиссельбургской крепости, толмач Петр Павлович Шафиров - польский еврей, перекрестившийся в православную веру. К царевичу Алексею были, ради его утехи, бережения и наставлений, приставлены: ближний человек Александр Меншиков, карлик Ермолай, учитель Кондратов, поп Побарский, князья: Жировой-Засекин да Кольцов-Массальский, Долгорукий, Троекуров, Урусов, Дашков, Барятинский, Чаадаев и прочие другие. Судя по составу свиты, Петр "оголил" в Москве руководство, намереваясь начинать задуманное большое дело на Севере. Еще до этой поездки Петр заблаговременно, в январе 1702 года, ставя перед собой цель - завоевание невских берегов, находившемуся в Новгороде Шереметеву, основательно поколотившему тогда у Эресфера войска, предводимые генералом Шлиппенбахом, предписывал узнать: "В К