ли. И могу сказать, что паче других вод, которые мы двои, а имянно пирамонтские и шпаданские употребляли, от сих пользу получили..." Приток больных увеличился. Через год Петр снова приехал подкрепиться марциальными водами, пробыл там шестнадцать дней. На обратном пути в столицу осматривал заводы. Тогда он заставил своих приближенных подносить уголье и раздувать мехами огонь, взял в руки молот и обработал кусок железа в полтора пуда. (И поныне этот кусок железа находится в Эрмитаже с надписью: "Сей кусок отсечен от крицы трудами его царского величества, собственными руками под большим кричным молотом на Олонецких Петровских железных заводах 1720 г.".) В этот приезд к марциальным водам Петр был весьма раздосадован на некоторых невежд и нарушителей лечебных правил. В следующем указе он упреждал: "Ежели кто намерится для пользования к тем водам ехать, объявили прежде о болезнях своих докторам, и когда они присоветуют, то к тем марциальным водам ехать и пользоваться..." Еще дважды побывал Петр в здешних местах (1722- 1724). После его смерти марциальные воды оказались в запустении. И хотя по соседству Кончезерские железные и медноплавильные заводы существовали долгое время, первый санаторий в России перестал существовать. Знатные и богатые жители Петербурга со своими болезнями (и без оных) предпочитали транжирить деньги на поездки за границу. Простолюдины же пользовались марциальными водами самостоятельно и лечились по методу Ивана Рябоева - "как бог на душу положит". Более двухсот лет марциальные воды были в забытьи. От построек того времени уцелела и сохранилась скромная деревянная церковь на возвышенности возле самого тракта. Да нерушимая мать-природа остается в прежней красоте. Впрочем, Карелия везде предостаточно одарена подобными красотами. В нескольких минутах езды на автобусе соседствует с Марциальными Водами знаменитый водопад Кивач. Не очень давно, в послевоенное время, здесь открыт музей-заповедник, в котором собраны материалы, отражающие кипучую жизнь здешних мест в бурную эпоху Петра. В феврале 1964 года на базе лечебных источников открыт всесоюзного значения круглогодичный санаторий "Марциальные воды". Ежемесячно сюда приезжает 160 человек. Лечатся, отдыхают в прекрасных условиях карельского климата и разъезжаются в полном здравии, с благодарностью вспоминая тех умом пытливых людей, кто в давние времена открыл эти здравницы, и тех, кто их возобновил в наше время. Забытый приезд Петра Первого в Вологду 30 августа 1721 года со Швецией был заключен Ништадтский мир. "Петр... завладел всем тем, что было абсолютно необходимо для естественного развития его страны", - писал К. Маркс. В начале 1722 года Петр приехал в Преображенское и пребывал некоторое время там в своем царском дворце. Встречен он был москвичами с достойным блеском и торжеством. И, как свидетельствуют современники Петровы, государю-императору наиболее всего понравилась иллюминация около дома герцога Гольштинского, зятя Петра Первого. Искусные мастера изготовили к приезду императора художественную арку, освещенную разноцветными огнями. А по сторонам арки изобразили Ивана Грозного и Петра Первого. Под одним подпись гласила: "Начал", под другим: "Совершил". Над вратами, в когтях двуглавого орла, щит с вензелем Петра. И тут же символические статуи, долженствующие означать характерные черты императора: бдение, разум, храбрость и правосудие. Кое-кому из москвичей не приглянулось сравнение Петра с грозным царем и слышался ропот: - Да не всуе ли будет нашего государя, отца отечества, ставить рядом с жестоким и грозным царем? Справедливо ли сие изображение? Забеспокоился было и герцог Гольштинский: а вдруг да не угодил его величеству? Во время проезда Петра герцог вышел его встречать; изъявив чувства любезности и преданности, выразил и извинение: - Простите, ваше императорское величество, по причине поспешности и недостатка ваятелей и живописных дел мастеров, не смог я изобресть более лучшую и более достойную красоту ради вашей встречи. Помилуйте и рассудите, так ли совершено? Петр обнял герцога и тогда изрек известные по писаниям слова: "Сия выдумка и изображение суть наилучшие из всех, кои я во всей Москве видел. Ваша светлость представили на оной мои мысли. Сей государь, - указал Петр на изображение царя Ивана Грозного, - есть мой предшественник и образец. Я всегда представлял его себе образцом моего правления в гражданских и воинских делах, но не успел еще в том столь далеко, как он..." В те дни, находясь в Москве, Петр уделял трудам многое время, а торжествам и утехам короткие часы. Император учредил тогда в Москве полицию во главе с полицеймейстером, утвердил табель о рангах, разработал перечень обязанностей фискалов - государственных чиновников, осуществлявших контроль и надзор за деятельностью административных лиц, учредил должность генерального прокурора. Указал вести надзор за заповедными корабельными лесами, а за самовольную посечку тех лесов строго наказывать виновных: вырезать им ноздри и высылать на каторгу. Игуменам и архимандритам монастырским повелел собирать летописи монастырские ради составления истории российской. Кто-то из ученых мужей сказал Петру, что о России уже много написано за границей. Петр, возражая ему, ответил: - Могут ли они что-нибудь писать о нашей древней истории, когда мы об оной ничего еще сами не печатали? Может быть, они тем нас вызывают издать что-нибудь об оной лучше. Я знаю, что истинные древней России источники скрываются везде по нашему государству, а особливо в монастырях у монахов. Давно уже я думал сохранить оные от совершенной утраты и хорошему историографу подать случай написать истинную Российскую древнюю историю, но всегда находил в сем намерении препятствие. Тогда же, совместно с искусным литератором Феофаном Прокоповичем, Петр создал знаменитый печатный труд, именуемый "Правда воли монаршей о наследнике державы своей". По сути это был теоретически и исторически обоснованный устав о наследовании престола. После многих больших и малых дел в Преображенском Петр заболел. Участились припадки. Однако в постель он не лег, а поехал для поправки своего здоровья испробовать минеральные воды, открывшиеся на железных заводах в Малоярославском уезде. Заводы находились за девяносто верст от Москвы по Калужской дороге и принадлежали купцу Вернеру Миллеру. Испытав на себе минеральные воды, Петр не только осмотрел железоделательный завод, но собственноручно вытянул полосу железа в несколько пудов. - Почем платишь с пуда? - спросил он заводчика Миллера. - По алтыну, ваше величество. - Будь любезен, уплати мне за труд. Я на эти деньги башмаки себе куплю. Два мастера - датчанин Марселиус и голландец Акем, видевшие, как в поте лица старался Петр над вытягиванием железа и как он ловко работал при этом тяжелым молотом, сказали: - Такому кузнецу можно и подороже заплатить... Заводчик предложил по червонцу с пуда. Петр отказался: - Заплати наравне с другими... По возвращении в Преображенское, среди прочих бумаг Петр обратил внимание на сообщение с онежских заводов об изготовлении тысячи фузейных стволов из олонецкого железа и тысячи из, железа сибирского, и что требуется на стрельбах испытать, кое железо крепче и каких зарядов пороха те фузеи не выдерживают. Петр решил без промедления поехать на Север к онежским заводам через Вологду и Кириллов-Белозерский. Передав все текущие дела кабинет-секретарю Макарову, Петр в сопровождении небольшой необходимой в попутных делах свиты зимним путем выехал из Москвы в Вологду. Через каждые тридцать верст Петру и его свите подавались сменные быстроходные лошади. Их запрягали в открытые обычные сани с надежными оглоблями и завертками. Только для самого государя от Москвы до Заонежья был несменяемый обитый кожей возок со слюдовыми оконцами и двуглавым орлом на двернице. Вологда, по тем временам, была городом немалым, "первостатейным", входившим в разряд городов, в которых насчитывалось свыше двух тысяч дворов. В подобных городах полагалось быть во главе управления одному президенту и четырем бурмистрам. На трех вологодских посадах - Верхнем, Нижнем и в Заречье - находилось тогда изб и избушек около двух тысяч, горниц да светлиц около семисот. Светлиц, в отличие от городских изб с большими светлыми окнами, было всего только сорок, и построены они были иноземцами. Еще с первых приездов в Вологду Петр облюбовал для своих остановок светлицу каменную на берегу Вологды, около церкви Федора Стратилата. Остановился он здесь и в этот приезд. Но тогда уже не было в живых ни старика, голландского купца Иогана Гутмана, ни его сына, а хозяйничала, продолжая торговое дело свекра и мужа, вдовствующая дородная, красивая лицом и не бедная умом Катерина Ивановна, дочь Форколина. У нее в светлице и остановился Петр. Дорого, ограничено спешными делами царское время. Не мешкая у вдовы Гутманши, Петр сразу же отправился в собор отстоять молебствие с многолетием. В келье епископа Петр пил рейнское за собственное здравие и за процветание купеческой Вологды. Стены архиерейской кельи были увешаны сплошь иконами в окладах и без оных. На передней стене, супротив сидевшего государя, висел портрет его величества. - Зело хорош. Искусен, - похвалил портрет Петр. - Вот таким я был в Полтавском сражении. И кафтан тот самый. Только правая пола у меня не была тогда отогнута. В бою бываешь застегнут на все пуговицы. И почерк изографа будто знакомый, а кем портрет писан - не ведаю... Епископ, довольный похвалой, улыбнувшись, ответил: - Строгановского живописца работа - парсунника Степана Нарыкова. Восемь рублев заплачено. Почитаю, что даром. - Как же, как же! - удивился Петр. - Теперь я вспомнил! Нарыков, мастер парсун. Когда-то писал он парсуну владыки Афанасия, епископа Холмогорского и Важеского. Жив ли тот Степан Нарыков? - Жив-здоров, ваше величество, - ответил епископ радостно. - И ведомо нам, что ныне тот изограф обретается в вотчине Строгановых у Соливычегодской, и уже не парсунник стал, а иконописец. Зело борзо трудится над росписью иконостаса во Введенском монастыре. Там же, у Строганова. И чуял я от людей понимающих, что свихнулся Нарыков по малости. Нелепо стал писать Христа и богоматерь и святых праотцов наших: не утружденными, не сухонькими, а на лад европейский - тучными, веселыми, на витязей похожими, а богоматерь - полуобнаженной с голеньким младенцем. Да подобает ли, ваше величество, так-то, вопреки древним обычаям?.. - Подобает, - не задумываясь, ответил Петр и стал набивать табаком трубку. Хотел прикурить от висевшей над ним в переднем углу лампады, да тут же раздумал и сердито сунул трубку в кисет, завернул и положил в широкий карман темно-зеленого камзола. Повторил: - Подобает писать и вопреки старым уставам. Не требует господь бог от слуг своих придумывать, якобы в угоду ему, плотские мучения, издевательства и самоистязания. Не в том спасение. Хиленькие юроды и тунеядцы монастырские только и могут, что лбами о пол бить, а хребтами клопов давить. А богу и православному царю угодны такие слуги, чтоб кроме молитв и самоизнурения полезный труд любили, а случись быть напасти, так чтобы всей силой на врага рушились и били крепко, как то бывало в Троице-Сергиевой лавре. Глупо некогда поступили ваши прилуцкие монастырщики, позволив себя живьем в огне спалить в "смутное время". А надобно бы им зубом и ногтем, до последней капли крови отбиваться от ляхов, и литовцев, и русских воров. Не было, видно, средь них людей крепкого сложения и сильного духа. А хиленькие юродцы чем могли противостоять? Нужна сила-мощь и оружие. Вот я еду на онежские заводы новые пушки и ружья пробовать боевыми зарядами. Часть их придется и Окраинным монастырям выделить. В Соловки, например... Кто бывал там, знает, какую мощную твердыню из камня дикого поморские мужички воздвигли. Правду сказано: на бога надейся, а сам не плошай. Врагам та крепость не по зубам была и будет. Молитвой да крестом только от черта оборониться можно. Пусть так, не перечу. Но случалось мне еще в молодости из бесноватых дур беса изгонять не крестом, а кнутом. И ведь - помогало! Ибо у кнута хвост длиннее, нежели у черта!.. Бургомистры и купцы угодливо засмеялись. Епископ соблюдал окаменелое спокойствие. После трапезы Петр сказал купцам, что он в Вологде задержится самую малость времени, осмотрит город, выслушает подьячих, а также купцов, у которых есть к нему дела докучливые. И поедет дальше. На что купцы вологодские ответили государю: - Вологда хиреет из года в год, многие купцы и работные, смышленые до разных дел, люди подались и ушли навсегда в новую столицу Санкт-Петербург. Такова воля божья и государева. - Не жалуемся, ваше величество государь, жить можно. В Вологде все есть в достатке. Только свободного торга нам не хватает, - начал свое слово от купечества Сидор Овсяников и подсунул Петру челобитную грамоту, а в ней изложена была просьба: "Я, купец Сидор Овсяников с товарищи, прошу у Вашего Величества дозволения покупать всякие товары, кроме пеньки, в других городах и уездах, кои вокруг Вологды, а рогожи в Пучеге и отправлять в Архангельск..." Петр бегло взглянул на грамоту и, вернув ее просителю, сказал: - Отошли в Преображенское своему земляку, кабинет-секретарю Алешке Макарову, да пусть он от Коммерц-коллегии потребует учинения резолюции на сей предмет. Разрешаю... При выходе из кельи Петра и его свиту сопровождали купцы. У ворот стояли солдаты-часовые. Петр хотел было шагать к царскому возку, но увидел у ног своих упавшую на колени женщину и рядом с ней парня лет шестнадцати. Остановился. - Государь! Выслушай, не вели моего мужа казнить, оборони его от мучений и пыток!.. - возопила просительница. - Не место здесь! Не место! - заворчал на бабу подьячий из судейской избы. - Вот ведь какая, бросилась на пути мешать его величеству. - И, взяв за плечо, потащил ее в толпу. - Подожди, в чем суть да дело? - спросил Петр женщину. Женщина рыдала, не в силах больше слова сказать. Тогда сам епископ Павел, заступаясь за нее, сказал: - Это дьяконица, жена бывшего протодьякона Матвея Непеина, коего по доносу, закованного в цепи, увезли в Москву в тайный Преображенский приказ. - В чем же его провинность? - спросил Петр. - Ваше величество, - вмешался тогда бургомистр Овсяников, - мне ведомо, в чем дело: Матюха Непеин, будучи протодьяконом, в нетрезвом виде, дозвольте мне не повторять его гнусных слов, звание императорского чина толковал во вред и в поношение государева величества с упоминанием слова "антихрист". За то он расстрижен, следствию, суду и наказанию подвергнут... - И отправлен в Преображенский приказ? - Так точно, ваше величество. Тогда отрок-подросток Родион, сын заключенного Непеина, упал перед царем на колени и, соблюдая выдержку, смело заговорил: - Ваше государево величество, царь-батюшка, именем покойного предка нашего Осипа Непеи я и моя матушка молим вас - не казните моего отца. По дурости он, по пьяному делу страдает... А вспомните, ваше царское величество, какие славные дела совершал прадед отца моего Непея, будучи при Грозном-царе первым послом в Англии, какую пользу принес он отечеству... Ради его светлой памяти не велите, государь, казнить моего отца. Накажите, коль виновен, но живым на покаяние оставьте... - Встань, парень, встань, я запретил всем подданным на коленях излагать свои слезницы и всякие докуки. Понял я твою просьбу. А что, владыко, - обратился Петр к епископу, - вправду ли под следствием находящийся есть потомок того самого Непеи? - Проверено, государь, по всей родословной, правда сущая, ваше величество... - Тогда успокойте дьяконицу и этого отрока. А ты,- сказал Петр стоявшему вблизи от него офицеру-советнику, - дай знать моим именем в Преображенский приказ, чтоб при допросах того Непеина дурость от политики отличили и, не вырезая ему язык и ноздри, отослали навечно в Соловецкий монастырь. Пусть замаливает свои грехи да и без дела там не окажется. Затем Петр простился с епископом, сел в приготовленные для него раскрашенные сани, с ним рядом бургомистр Овсяников, и поехали на паре вороных в объезд по всей Вологде. Матерый кучер, натянув вожжи, тихонько посвистывал, сидел на передней беседке как вкопанный, не осмеливаясь обернуться на государя. У Соборной горки спустились на реку, на расчищенную по льду дорогу, и в сопровождении верховых стражников легкой рысцой помчались между берегов в сторону Турундаевской пригороды и Кобылина-села. По пути бургомистр на расспросы Петра пояснял: - Городок-то наш, ваше царское величество, не последняя спица в российской колеснице. Кое-чем богат, кое-чем знатен. Да вот из-за долгой войны да ради возвеличения новой столицы по малости в упадок клонится. Однако мы на то не в обиде, ваше величество. И то добро, что есть: лавок торговых с полтысячи. Кожевенного заводу десятка три. Пивоварен да квасных заведений двадцать. Прядилен тоже столько. А гляньте по заречью - у самого берега кузниц да бань всех не счесть... Меленок-ветрянок по закраинам города не упомню и сколько... - Было сорок, стало тридцать четыре, - не оборачиваясь, ответил кучер. - Шесть от сильного ветра рухнули. - Церквей у вас больше, чем мельниц, - заметил Петр. - Да, ваше величество, одних попов в Вологде на сей год значится вместе с дьяконами девяносто восемь. - Густо. Можно бы и приубавить. У меня в Санкт-Петербурге столько их нет. - Так ведь много ли годков Питеру-то, ваше величество? А Вологда Москве ровесница. Недаром Грозный-царь ее хотел столицей сделать в укор боярству... - Эх, голова, голова, - усмехаясь, заметил на это Петр. - Да будь у Ивана Васильевича Балтийское море в руках, он о Вологде как о столице и не подумал бы... - Оно пожалуй... - Впрочем, на вологжан я не в обиде, - заговорил Петр, как бы вслух размышляя и к бургомистру не обращаясь. - Стойкий народ вологжане. И в боях отличались крепко, и крепости строить они добрые мастера, и колокольной меди на пушки собрали сверх меры. И доверять кому-кому, а вологодским всегда можно. В самом деле, не зря сегодня мне напомнили о Непее... Славен был первый Наш посол в Англии. А Савватеев - купец с Устюга? Молодец молодцом! До самого Китая пробрался с нашим товаром. Через всю Сибирь мягкую рухлядь и алмазы провез, с выгодой продал и дешево китайских товаров закупил. Более двухсот тысячей рублев дохода за одну поездку дал казне!.. Такого торга еще не бывало. Разумеется, Иван Прокопьев Савватеев и в свой карман положил немало. Не в укор ему будь сказано. Наше время такое: не бояре с духовенством, а купцы да промышленники украшение и подпора государства... Купец Овсяников слушал царя и втайне завидовал устюжанину Савватееву, а что касается посла Непеи, то ни о нем, ни о его заслугах он даже смутного понятия не имел. Вроде бы чуял имя такое - Непея, а кто он, чем был заметен и знатен, неудобно и стыдно спрашивать об этом самого государя. "Потом уж от епископа или кого-либо разузнаю..." По берегам реки Вологды вплотную бревенчатые, крепкие постройки: прядильни и мыловарни, амбары и конюшни, а повыше, вперемежку с церквами, - кельи, клети и дворы коровьи. В одном месте, вблизи села Кобылина, приглянулись Петру конюшни и сенники, расположенные, в отличие от других построек, аккуратно и в опрятности. - Это голландского подворья, - поведал Петру Овсяников. - Ох и любят они чистоту и порядок, а кони у иноземцев не чета нашим, наши для дела, а у немчуры для показу и бахвальства. Что те звери, ваше величество, ни под седло, ни в оглобли не обучены. - Сворачивай, посмотрим!.. - приказал Петр. Голландские поселенцы рады такому случаю. Сам русский Царь пожаловал к ним и просит показать лошадей. С превеликой охотой иноземные купцы раскрывают перед царем ворота конюшен. Петр хвалит породистых, красивых коней и замечает, что одно стойло заперто на крепкие засовы, а за бревенчатой стеной, гремя цепью, бьет неугомонно копытами в ворота скрытый конь. - Покажите и этого, - обратился Петр к владельцу конюшни. - За какие провинности сей конь у вас на особицу содержится? - Совсем дикий жеребец, опасно выводить из стойла, в двое рук удержать трудно... Вывели. Конь впрямь - шальной. Мотнет головой - конюхи летят от него в стороны. На дыбы встает - железные удила не сдерживают. Застоялся в четырех стенах, а теперь, на воле, налитые кровью глазищи искры мечут. Сказочный, богатырский - да и только. - Под седлом ходил? Опробован? - Нет, ваше величество. - Оседлайте. Я прокачусь. - Помилуйте, ваше величество, убьет... Это же зверь, истинный зверь! Петр был чуть-чуть под хмельком, раззадорился на коня: - Седлайте. Я ему гожий всадник. - Убьет, не подвергайте себя опасности, - взмолился на коленях перед царем иноземец. - Приказываю! - улыбаясь, сказал Петр и добавил: - Конь всадника узнает. Двое держали коня под уздцы. Двое седлали, на глазок отмеривая стремянные ремни по росту государя. Конь озирался, как бы удивляясь, покрутился на месте, пофыркал и вроде бы успокоился. - Готово! Ванюша, ты поскачешь на своем за мной, - приказал Петр денщику. И тут можно сказать словами сказки: видели, как садился, да не видели, как ехал... Никем не объезженный конь стремительно сорвался с места и понесся во всю жеребцовую силу и прыть по городским укатанным улицам. И никому из вологжан встречных и поперечных в голову не приходило, что носится на борзом коне сам Петр, а за ним - денщик-телохранитель. Висевшая на запястье плеть ни разу не понадобилась Петру. Конь смирился с наездником. Оказался скоро послушен. Проскакал на нем Петр по Верхнему и Нижнему посадам за четверть часа, а показались те минуты ожидавшей его свите за целую вечность. Как бы чего не случилось с государем, затеявшим такую отчаянную прогулку... Но вот послышался топот копыт, и Петр с денщиком въехали на иноземный конюшенный двор. - Оботрите пену с жеребца, - сказал Петр, - я же говорил вам, что конь меня узнает. И долго об этой удали Петра-наездника ходили по Вологодчине устные предания, а потом по чьей-то находчивости об этом случае было даже рассказано в "Русском вестнике" ровно через девяносто лет после происшествия... В тот проезд Петра через Вологду голландские купцы из "немецкой слободы" и Фрязинова пригласили к себе царя. Говорили ласковые речи, выпрашивали привилегий в торговых делах. - Обращайтесь в Коммерц-коллегию, у меня другие сейчас заботы, - отмахивался Петр от их просьб. И только к ходатайству вдовы Гутманши, у которой имел пристанище, продиктовал своему писарю такую резолюцию: "Иноземка Андреевская жена Гутмана вдова Катерина Иванова дочь Форколина о позволении ей покупать в Москве и других российских городах товары и привозить к городу Архангельскому по-прежнему против данной из Иностранной коллегии позволительной грамоты, которая дана за некоторые показанные его императорскому величеству услуги свекру ея торговому иноземцу Ивану Гутману, также не править с нея десятой доли за продажу товаров, которым торговали свекор и муж ея в прошлых годах". На пиру у иноземцев не сиделось долго. Петр спешил в Кириллов, а оттуда в Заонежье к оружейному заводу и на марциальные карельские воды. В сумерки, под вечерний колокольный звон, Петр со свитой выехал из Вологды. За Прилуцким монастырем широкий зимний тракт разделился надвое: направо - в Архангельск, налево - в Кириллов. Царский поезд свернул налево за верховыми стражниками, освобождавшими дорогу от встречных и попутных обозов. В закрытых санях Петру показалось душно, да и ничего не видно, едешь, как арестант. Петр пересел в открытые расписные сани. Дышалось гораздо легче. Ехали быстро, с ветерком. Крутила-мела февральская поземка. За селом Кубенским усилился с озера ветер. Петр поднял высокий воротник бобровый, откинул голову на подушки и задремал. Крепко задремал. Сквозь сон чуял, как скрипели полозья саней. Мороз сомкнул царские ресницы. Не заметил Петр, как промахнули две большие деревни - Новленское и Никуленское. Очнулся около Сямского монастыря и закричал: - Ямщик! Где моя шапка?! - Шибко ехали, ваше царское величество, поди-ка слетела с головы... - Как же так? Я - царь, а шапку потерял? - У царя ничего не теряется, - обернулся ямщик. И, сняв со своей головы лохматую заячью шапку, обеими руками возложил на голову Петра. - А сам-то как? - Тряпицей обмотаю, не извольте беспокоиться, ваше величество. В Кириллове Петр недолго задержался. Пока меняли лошадей, Петр побеседовал с игуменом о монастырских делах. Ни пребывание Петра, ни суть беседы с игуменом не были отмечены в записях монастырских. И только в соседнем Кириллово-Новозерском заботливый писец-монах в книге "вкладной" отметил кратко: "Всепресветлейший государь наш, царь и великий князь Петр Алексеевич всея России изволил прибыть в Кириллов монастырь Новозерский, в четвертом часу дни, в первой четверти, изволил молиться в Соборной церкви, потом изволил ходить в ризницу и паки ходил в Соборную церковь с однем игуменом Пахомием... А из обители изволил отбыть в шестом часу дни, в третьей четверти". Да еще известно из челобитной, что игумен Пахомий просил у Петра о подаче денег на церковное строение и пропитание монахов. И кто-то из богомольных людей осмелился доложить царю о прелюбодеяниях монахов и о том, что в монастырских нужниках часто находят туда брошенных убиенных младенцев - следы греховного монашеского блуда с приходящими богомолками и монашками. Эти жалобы людские был вынужден подтвердить игумен Пахомий, который кстати сослался, что такой грех не менее и в самой Кириллово-Белозерской обители происходит. Петр разразился бранью за такие непорядки и, не испросив у Пахомия благословения в дальнейший путь, закрылся в царском возке наглухо, тронулся дальше. В "Походном журнале 1722 года" в эти дни было отмечено: 13 февраля проехал Белозеро ночью. 14-го приехал на завод Петровский. 15-го приехал к колодезю Петровскому... 18-го их величества [стало быть, в этот день приехала на марциальные воды и Екатерина] зачали пить воду и были на освящении церкви св. Петра*. (* Эта деревянная церковь и поныне оберегается как памятник Петровской эпохи.) Лечась марциальными водами, Петр не проводил время в праздности. Работал в токарне, вытачивал паникадило из моржовой кости. Часто встречался с управителем заводов Виллимом Ивановичем Геннином, одобрил его работу на оружейных заводах и произвел в генерал-майоры по артиллерии. После этого Петр распорядился: - Коль скоро и успешно дела наши идут на онежских заводах, а на Сестре-реке поспешают строить подобный оружейный завод, есть тебе, Виллим Иванович, надобность поехать за Каменный пояс для розыска спорного дела между Никитой Демидовым и капитаном Татищевым. От справедливого розыска будет зависеть - или их судить, или примирить. Да мало этого: займись там строением завода и Екатеринбургской крепости... Слово царя - закон. Геннин стал собираться в дальний отъезд. Перед отправкой в путь он обратился к Петру с просьбой: "Вашего императорского величества прошу, в которой Коллегии оные заводы ведать и кому при тех заводах командиром быть повелите, чтоб они попечение имели о вывозе из Англии каменного угля к якорному делу, також и о приготовлении простого угля к ружейному делу и железа и о прочем, что к другим делам надобно. Дабы тогда мастеровым людям не быть в праздности..." Петр на это ответил собственноручной резолюцией: "О каменном уголье учинить в адмиралтейской коллегии, а буде зачем нельзя будет, то делать и деревянными. Леса определить и отмежевать так, чтоб всегда было их довольно, сметяся, сколько надобно уголья и велеть год рубить рядом, и сколько вырубите, смерить места, и таких мест определить 25 или тридцать, дабы посеченное паки выросло". Десять дней подряд Петр употреблял марциальные воды. Почувствовав себя окрепшим, он выехал на заводы испытывать в стрельбе фузеи. Посещал он и церковные службы, слушал и сам подпевал клиросникам, но мысли Петра не витали во облацех. Думал он о великих и малых государственных и мирских делах. Однажды за обедней, в задумчивости, под монотонное чтение иерея, Петр проронил чуть слышно: - Ох уж эти мне монастырские жеребцы!.. И, вспомнив о своем недавнем посещении Кирилловских монастырей, торопливо перекрестившись, Петр вышел из церкви. В тот же день, между прочими делами своими, он предписывал Синоду дополнить духовный регламент пунктами об учреждении при монастырях госпиталей и о строгости порядков между монашествующими обоего пола: "...Надлежит определить лазареты по всем тем монастырям, за которыми вотчины есть. ...Держать лазареты чисто и порядочно (взять пример из регламента Морского). ...Гостей, кажется, лучше принимать настоятелю в трапезе а не по кельям. ...К старицам по кельям ходить запретить. О молодых подумать в Синоде, понеже зело много есть убийства младенцев..." Кто был Непея? В то лето в Вологде, по доносу фискалов, забрали и, заковав в цепи, отправили Б Москву в Преображенский приказ двух известных горожан: гораздого в своем деле мастера-иконника Петра Савина, любителя, однако, часто предаваться хмельной усладе и невоздержанного на язык богохульника. Вторым был протодьякон Матвей Непеин, человек степенных правил, недерзкий на язык, осторожный на слово, но во многом несогласный с нововведениями Петра. И поскольку протодьякон Матвей выпивал редко и по малости, вологжане, знавшие его, говорили: - Матюха хитер, авось выкрутится из-за своего языка, а касаемо богомаза Петрухи Савина, то этому быть без головы. И в конце концов кто-то из соглядатаев выкрикнул против них "Слово и дело", и оба заметных в Вологде человека навсегда расстались со своим родным городом. Узнав из жалобы родных протодьякона Матвея Непеина и получив подтверждение епископа Павла о том, что Непеин есть потомок известного Непеи, Петр Первый, - как об этом сказано в предыдущей главе, - проявил свою царскую милость, повелел через Преображенский приказ не истязать пытками арестованного протодьякона, а при допросе "отличить дурь от политики" и отослать его на вечное покаяние в Соловки. Так и было сделано. Когда Петр выехал из Вологды через Кириллов в Заонежье к оружейным заводам и марциальным водам, вологодский бургомистр Сидор Овсяников пришел в келью к епископу Павлу, сняв с себя верхнюю одежду и палаш, подошел под благословение, затем грузно сел в резное кресло, повздыхал и, уставившись на большеглазого нерукотворного спасителя, перекрестился: - Слава богу, спровадили его величество. Ведь как снег на голову или будто ангел с небеси слетел на нас внезапно. И слава богу, был он в добром духе, хоть и лечиться едет, а не злой. Ни к чему не придирался. Напротив того, милости оказывал... - Теперь государю полегчало. Забот поменьше. Тяжкая война закончена с божьей помощью успешно, - пояснил епископ. - Теперь ему жить, да радоваться, да строить задуманное. Дело мирное, бескровное - куда легче военного... Вологодский епископ Павел был одним из любимцев Петра. В бытность в Петербурге, он возглавлял Александро-Невскую лавру. Часто бывал в семейном кругу Петра и даже крестил его дочь Елизавету - будущую императрицу. - А зашел я к вашему преосвященству с просьбицей: просветите меня, христа ради, книжицей гисторической. Нет ли чего прочесть про царствование Ивана Грозного? - спросил Овсяников. - А чего ради тебе понадобилось? - Как же, впросак попал я. Государь говорит про Непею, что при Грозном служил, а я и к словам не пристаю, молчу каменно... Из-за этого самого Непеи его величество послабление чинит Матюхе-протодьякону, как потомку, а я, бургомистр, не ведаю, кто был Непея. - Могу дать тебе прочесть некие главы из рукописной "Книги Степенной". Только едва ли что там есть о Непее. Был он при Грозном нашим посланником первым в Англии, прославился, что добро и праведно торговые дела вел и Россию в глазах аглицкой королевы возвеличивал. От расстриги Матвея я слыхивал, что у них в роду есть запись о том знатном предке. При случае испросить список можно у его женки знакомства ради, ежели оный в сохранности обретается... - Позвать, что ли, ту раздьяконицу? - спросил Овсяников. - Ты позовешь - напугаешь, - возразил епископ. - Способней будет мне за ней псаломщика послать. Но прошу не сегодня. Пусть она отлежится. Ведь что ни говори, а милость царская если не лишила жизни Матвея, то дьяконицу при живом муже государь навечно сделал вдовой. Она тут в Вологде, а Матвей до гробовой доски за монастырские стены угодил. - И то правда, любопытство мое не к спеху, обождем, - согласился бургомистр. Был этот разговор в феврале, а месяцем поздней, по какой-то наслышке узнала Матвеева жена, что мужа ее из Москвы вместе с другими колодниками провезли на Ферапонтове, а оттуда, после передышки, повезут в Каргополь и через Онегу - в Соловки. Успела сметливая дьяконица вдогонку с каргопольским обозом послать мужу рукавицы шубные, штаны, куделей подшитые, две пары портянок и шерстяную телогрею. И рада была получить от него оказией устную весточку через проезжих: жив, здоров, духом крепок и что во всем своем бытье-житье полагается, на заступников соловецких Зосиму н Саватия... И шлет свое родительское благословение сыну Родиону, а ей, супружнице, низкий поклон и благоволение жить без него так, как захочет. Стала чаще похаживать бывшая протодьяконица в собор. Отбивала поклоны, жгла свечи, наделяла нищих полушками за здравие изгнанника Матвея. А Матвей Непеин нет-нет да и изловчится из соловецкой каморы послать с кем-либо из богомольцев записочку ей и сыну: "благословляю, жив-здоров, помолитесь за грешного колодника". Подписи нет, а по почерку видно: Матвей!.. Однажды в праздник, когда, по соборному правилу, епископу совершали омовение ног после службы, Павел спросил раздьяконицу, нет ли у них в семье памятной записи о преславном Непее, коего сам Грозный почестями наделял и ныне здравствующий государь Петр Алексеевич высокого о нем мнения. - А как же, владыко, есть, бережется такая грамота, писаная и переписанная не раз из-за ветхости. - Как бы прочесть ее? - Это можно, от людей не скрываем. Там ничего зазорного. Родион, сбегай в избу, возьми ту бумагу, - попросила она свое разумное чадо, - ищи ее на божнице, слева в тряпице за медной иконой трех святителей... В тот вечер епископ Павел, бургомистр Сидор Овсяников и сам воевода с подьячими сидели в архиерейской келье и неторопливо разбирали выцветшее писание на серой бумаге с гербами голландскими. Читал ее с должными ударениями и с протягом слов, где надлежало, сам епископ, коему такая бумага попала в руки первый раз. "Во имя отца и сына... - начиналась та грамота, - писана сия в Вологде по старому списку и подсказу моего деда Василья внука Осипова 92-х лет от роду, а писал тую, сирень сию бумагу отроком будучи во учении в архиерейском дому, что на углу соборной стены, Матвей малый внучек Василья прозвищем Непеин от имени того прадеда Непеи Осипа Григоровича, что служил при царе и князе всея Руси Иване Васильевиче. Пишется чернилою и гусевым пером - не вырубится и железным топором. Предок нашего роду Непейных Осип Непея тако прозван бысть за свою трезвость, через оную стал он зажиточен, рассуден и благодеятелен. Имел торговую лавку в Гостином дворе, по ярмонкам ездил с возами и закупал и продавал кожи, овчины, мед и воск, и сапожную обутку, и кузнечный товар, и подати всякие платил беспрекословно, и был на доброй примете у самого царя. Коего году божьей милостью около городу Архангельского иначе рекомого Новые Холмогоры, близ деревни Неноксы к Розовому острову прибило английский корабль, а на том судне за главного был Чанслер и с ним немного человек, знающих морское и дело торговое. В Неноксе и на Холмогорах русской хлеба-соли откушавши, Чанслер и спутники его по приказу цареву через Вологду в Москву пропутешествовали и с ними из вологодского купечества был Осип наш Непея. Долго ли, коротко ли жили-были те иноземцы в Москве, поджидали еще два из Англии вышедших с ними корабли, да так, надежду потеряв, не дождались, ибо те два судна, богом наказанные, погибли во льдах и люди замерзли все до единого без покаяния, поелику ихней веры поп находился на корабле с Чанслером и потому жив остался. Без малого год прошел, те корабли с мертвым людом и грузом нашлись около берегов Лапландии. Холмогорские зверобои покойников погребли, товары по указу царя описали, не тронув себе ни на грош. Царь Иоанн Васильевич отправил Чанслера на родину с грамотой к королю и дарами, но голландские разбойники ограбили Чанслера и с грамотой отпустили. Во второй приезд в Россию Чанслер пришел на четырех кораблях летом 1556 года по новому летосчислению, а к осени ушли они в плавание обратно. В тот отъезд царь-государь доверил Осипу, грамоты дал и товару с собой брать дозволил и вкупе с Чанслером через тот Розовый остров, что за Двиной в море, повелел плыть в Аглицкое королевстве ладить дела к мирному и выгодному торгу. От деда моего я, Василий, слыхивал не раз, к острову Розовому пришли карбасы неких купцов холмогорских с людьми и товарами и тоже имели дозволение примкнуть к свите Непеи и на аглицкие корабли погрузиться. Позарился Осип Григорович Непея на выгодный торг за морем, товаров набрал множество на тысячи рублев, да не судил ему бог тем добром распорядиться. Свое дело из рук выпало, а государево удержал. Случилась страшная буря в пути, корабли разбило и купцы и товары - все погибло у шотландских берегов. Сам Чанслер с сыном утонули и многие матрозы. И много бед натерпелся Осип Непея, потеряв семерых своих людей и все богатство. А корабль, на коем шел Чанслер с Осипом, предком нашим, назывался "Эдуардом" и понизу был окован свинцовыми листами и грузу всякого мог держать девять тысячей пудов, а прочие корабли и того меньше. И усумняшеся Осип Непея в пути, каков же был ковчег у праведного Ноя, дабы взял на себя всех животных и зверей, птиц, всяких гадов и корму для них на сорок дней и ночей на все время потопа, и как могли ужиться в ковчеге медведи с коровами и волки с овцами?.. За то сумление господь наказаше Непею, и вышед на брег иноземный Осип и покаяшеся богу, возблагодарил Николая-чудотворца, от монастыря коего с Белого моря они путь в заморье начали. Был при Непее толмач толковый, именем Робер Бест, он и помог ему все разговоры вести в Англии. И Непею первого посланника Руси стали принимать с большим доверием и почетом. А была при нем грамота от царя с печатью и двуглавым орлом в гербе, то был знак греческого царя, ставшего издавна в родстве с русским князем Иваном Васильевичем не Грозным, а другим, повенчанным с римлянкой, племянницей короля греческого Софьей. Лорды сановные и сам король Филипп во дворце приняли Непею с почестями, чтили в его лице сильную и богатую русскую державу. Он же передал королю грамоту от царя и восемь десятков шкур соболиных и речь держал. А потом везде Осипа Григоровича водили, показывая, и балы устраивали обществом торговым и суконщики, кои обещание на пиру Непее высказали - "Оплатим-де вам все убытки и п